Всю эту работу он проделал далеко от своего дома, в подвале, который снимал специально. Родным он говорил, что идет работать сверхурочно, а сам шел записывать "Аиду". Он записал и разные шумы - проход слонов, лошадей, аплодисменты после самых известных арий. Бурные аплодисменты в конце первого акта он тоже записал сам. Для этого он в течение минуты три тысячи раз хлопнул в ладоши. Он решил, что на спектакле присутствовало три тысячи человек, из которых четыреста восемнадцать должны были кричать "Браво!", сто двадцать один - "Брависсимо!", тридцать шесть - "Бис!" и только двенадцать - "Безобразие! Вон со сцены!"
      И вчера, как я уже сказал, четыре тысячи человек, собравшиеся в оперном театре, присутствовали при первом прослушивании выдающейся оперы. И в конце все единодушно согласились: "Потрясающе! Звучит, как настоящая пластинка!"
      УМЕНЬШАЮСЬ!
      Это ужасно - уменьшаться под насмешливыми взглядами всей семьи. Для них это просто шутка, им весело. Когда стол оказывается выше меня, все они становятся ласковыми, нежными, заботливыми. Внучата бегут за корзиной, как для котенка. Очевидно, хотят устроить в ней постель для меня. Затем, взяв за загривок, меня осторожно поднимают с полу, кладут на старую выцветшую подушку и зовут друзей и родственников полюбоваться на это зрелище дедушка в корзине! И я становлюсь все меньше. Теперь я уже могу поместиться в ящике буфета, где лежат салфетки, чистые или грязные. А еще через несколько месяцев я уже перестаю быть отцом семьи, дедом, уважаемым специалистом, а превращаюсь в безделушку, которую пускают погулять по столу, когда не включен телевизор. Берут лупу, чтобы рассмотреть мои крохотные ноготки. Вскоре мне уже будет достаточно спичечного коробка. А потом кто-нибудь обнаружит, что он пуст, и выбросит его...
      ПТИЦЫ
      Я знаю одного синьора, который очень любит птиц. Всяких - и лесных, и болотных, и полевых: ворон, трясогузок, колибри; уток, водяных курочек, зеленушек, фазанов; европейских птиц и птиц африканских. У него дома целая библиотека о птицах - три тысячи томов, и многие даже в кожаном переплете.
      Он с большим увлечением изучает жизнь птиц. Он открыл, например, что аисты, когда летят с севера на юг, пролетают над Испанией и Марокко или над Турцией, Сирией и Египтом, делая таким образом большой круг, лишь бы не лететь над Средиземным морем - они очень боятся его. Не всегда ведь самая короткая дорога - самая надежная.
      Вот уже многие годы, даже десятилетия, этот мой любознательный знакомый изучает жизнь птиц. Неудивительно, что он точно знает, когда они прилетают. Тогда он берет свое автоматическое ружье и - бах, бах! стреляет без промаха.
      ЦЕПЬ
      Цепь стыдилась самой себя. "Увы, - думала она, - все презирают меня. И это понятно. Люди любят свободу и ненавидят оковы".
      Проходил мимо человек. Он взял цепь, забрался на дерево, привязал оба ее конца к самому крепкому суку и сделал качели.
      Теперь цепь служит для того, чтобы высоко взлетали на качелях дети этого человека. И она очень довольна.
      ЖУРНАЛЫ
      Как-то ехал я в поезде с одним синьором, который сел в Теронтоле. У него было с собой шесть журналов. И он принялся читать их. Сначала он прочел первую страницу первого журнала, затем первую страницу второго журнала, потом первую страницу третьего журнала и так далее - до шестого.
      Затем он начал читать вторую страницу первого журнала, вторую страницу второго журнала, вторую страницу третьего журнала и так далее.
      Потом принялся за третью страницу первого журнала, перешел к третьей странице второго... Он читал внимательно, углубленно и даже делал какие-то выписки.
      Вдруг мне пришла в голову ужасная мысль: "Если во всех этих журналах одинаковое количество страниц, еще куда ни шло. Но что случится, если в одном журнале окажется шестнадцать страниц, в другом - двадцать четыре, а в третьем - только восемь? Что будет делать этот несчастный синьор в таком случае?"
      К счастью, в Орте он вышел, и я не присутствовал при трагедии.
      КЕМ Я СТАНУ
      Однажды учитель Грамматикус нашел где-то в старом шкафу пачку школьных сочинений. Они были написаны тридцать лет назад, когда он преподавал в другом городе.
      "Тема: кем я стану, когда вырасту". Так был озаглавлен каждый листок, а рядом стояли имя и фамилия ученика. Всего двадцать четыре странички Альберти Марио, Бонетти Сильвестро, Карузо Паскуале... Учитель Грамматикус поискал в своем альбоме фотографии этого класса и попытался припомнить ребят.
      - Вот это, должно быть, Дзанетти Артуро. А может, наоборот, Риги Ринальдо? Нет, к сожалению, я уже совсем не помню этих ребят!
      Он отложил фотографии и принялся читать пожелтевшие страницы сочинений, улыбаясь орфографическим ошибкам. Какое теперь может иметь значение пропущенный тридцать лет назад мягкий знак!
      "Когда я вырасту, - писал Альберти Марио, - я буду летчиком. А пока я собираю фотографии самолетов, вырезаю их из газет. Рассматривая их, я МИЧТАЮ о своем будущем..."
      Славный Марио написал мечтаю через "и" - МИЧТАЮ.
      - Надеюсь, - вздохнул учитель, - эта ошибка не помешала ему осуществить свою мечту.
      "Мой отец торгует сантехническим оборудованием и хочет, чтобы я, когда вырасту, продолжал его дело. А я хочу стать музыкантом. У меня есть двоюродный брат, который играет на скрипке и..."
      Учитель Грамматикус поднялся из-за стола, чтобы включить свет, потому что, пока он читал сочинения, стемнело. И тут ему пришло в голову, что...
      - Да нет, какая глупость! - воскликнул он.
      Но тут он понял, что решение уже принято и завтра утром...
      Наутро учитель Грамматикус сел в поезд и поехал в тот город, где когда-то учил ребят. Приехав туда, он пошел в адресный стол, достал из кармана список своих бывших учеников и стал искать их адреса. Он хотел узнать, сбылись ли их мечты, стали ли они теми, кем хотели стать, когда были маленькими.
      Я должен вам сказать правду, даже если она и нерадостна. Я должен вам сказать, что учитель очень расстроился и огорчился, когда закончил свои поиски.
      Он узнал, например, что трое его бывших учеников погибли на войне, вдали от родины. Не сбылись их мечты. Оборвалась молодость.
      Он узнал, что Альберти Марио стал не летчиком, а официантом. Профессия как профессия, хотя никто никогда не пишет в сочинениях: "Когда вырасту, стану официантом..." И все же официантов очень много.
      Сын торговца сантехническим оборудованием тоже не стал, как хотел, музыкантом, а стал торговать газовыми баллонами.
      Одни мечты со временем меняют кожу, словно иные животные в разное время года. Другие перечеркивают жизнь - так сильный ветер порой преждевременно срывает с деревьев листья. И наконец учитель узнал, что Корсики Ренцо, мечтавший стать электриком, тоже стал школьным учителем, и он решил разыскать его.
      - Как поживаешь, дорогой Ренцо? Помнишь, ты когда-то хотел стать электриком?
      - Я? Не может быть!
      - Да, да! Посмотри - вот твое сочинение.
      - Странно! Действительно мое. Но я совершенно не помню об этом!
      - Выходит, ты написал тогда неправду?
      - Кто знает? Может, и так.
      Учитель Грамматикус долго размышлял над этим. Больше того, он до сих пор еще размышляет.
      СТАРЫЕ ПОСЛОВИЦЫ
      В одном городе, о нравах и обычаях которого я еще как-нибудь расскажу вам, есть неказистое, пожалуй, просто старомодное здание. Это Приют для Старых Пословиц. Тут отдыхают на старости лет Старые Пословицы, которые когда-то были молодыми и полными сил и которые теперь уже мало кого интересуют. Я, кажется, сказал - отдыхают? Нет, правильнее было бы сказать - болтают и без конца спорят!
      - Ослом родился, ослом и умрешь! - заявляет, например, одна Старая Пословица.
      - Вовсе нет! - возражают ей собеседницы. - А если учиться? Прилежно и старательно, изо всех сил! И вообще, если очень захотеть, можно всего добиться!
      - Счастлив тот, кто умеет довольствоваться малым! - заявляет другая Старая Пословица.
      - Неправда! - тут же вмешивается еще одна Старая Пословица. - Если бы люди довольствовались тем, что имеют, они бы до сих пор жили на деревьях, как обезьяны!
      - Тот, кто все делает сам, работает за троих! - слышится еще чей-то возглас.
      И тут же кто-то возражает:
      - Нет, кто работает сам, работает только за одного. Зато в единстве сила!
      Старые Пословицы на минутку умолкают. Потом самая Старая Пословица продолжает разговор:
      - Кто хочет мира, готовит войну!
      Тогда Старая Пословица помоложе дает ей валерьяновых капель и терпеливо объясняет, что тот, кто хочет мира, должен готовить мир, а не бомбы.
      Еще одна Старая Пословица заявляет:
      - В своем доме каждый сам себе король!
      - Но в таком случае, - возражают ей сразу все Старые Пословицы, почему же всем приходится платить налоги? И за свет? И за газ? Ничего себе король!
      Как видите, Старые Пословицы, споря друг с другом, говорят иногда и умные вещи, особенно когда критикуют друг друга. И главная задача возразить, непременно сказать совершенно противоположное тому, что только что было сказано.
      - Самое сладкое - в конце! - говорит, например, одна из Пословиц.
      Но другая тут же возражает:
      - Нет, самое трудное - в конце!
      И мне становится жаль их. Они не замечают, что мир меняется, что со старыми пословицами теперь далеко не уедешь, что жизнь могут изменить только молодые, смелые люди с хорошими, умелыми руками и умной, светлой головой. Такие, как вы!
      КОГДА ОСЕЛ ПОЛЕТИТ
      На берегу реки в жалком домишке жила одна бедная семья, такая бедная, что еды никогда не хватало на всех и кому-то одному непременно приходилось голодать.
      Дети спрашивали дедушку:
      - Почему мы не богатые? Когда мы разбогатеем?
      Дедушка отвечал:
      - Когда осел полетит!
      Дети смеялись. Но все-таки немножко верили в это. И время от времени забегали в хлев, где осел жевал свою солому, гладили его и говорили:
      - Мы все ждем, когда же ты наконец полетишь.
      Утром, едва проснувшись, они тоже бежали в хлев:
      - Ну как? Сегодня? Смотри, какая хорошая погода, какое чистое небо! Самое подходящее время, чтобы полететь!
      Но осел не обращал на них внимания и продолжал жевать свою солому.
      Осенью начались сильные дожди, и река вышла из берегов. Плотина не выдержала напора, вода хлынула на равнину, затопила всю округу.
      Несчастным людям пришлось забраться на крышу. Они втащили туда и осла, потому что это было их главное богатство. Дети расплакались, и дедушка стал рассказывать им разные истории, а потом, чтобы рассмешить их, сказал, обращаясь к ослу:
      - Глупый, видишь, какую беду ты навлек на нас! А умел бы ты летать, все было бы иначе!
      Вскоре им помогли пожарные, которые подплыли к затопленному домику на моторной лодке. Они сняли людей с крыши и перевезли их в безопасное место. А осел ни за что не захотел спускаться в лодку. Дети опять расплакались и стали упрашивать его:
      - Ну поехали с нами, поехали!
      - Вот что, - решил пожарный, - пусть остается! Потом вернемся за ним. А сейчас нас еще много народу ждет. Такого ужасного наводнения никто и не припомнит.
      Моторная лодка ушла, и осел остался на крыше.
      И знаете, как его спасли? С помощью вертолета! Красивая металлическая стрекоза с мотором, жужжа, повисла над крышей домика. Из вертолета спустился по канату человек. Он, видимо, хорошо знал, как надо обращаться с ослами, потому что ловко подвязал его веревками под живот, вернулся в кабину, и вертолет поднялся.
      И дети, стоявшие на холме, увидели, что их осел летит по воздуху. Они вскочили, запрыгали, закричали, засмеялись:
      - Осел полетел! Осел полетел! Теперь мы разбогатеем!
      На крики ребят сбежался народ. Люди смотрели на осла и спрашивали:
      - Что случилось? Что происходит?
      - Наш осел полетел! - радовались ребята. - Теперь мы разбогатеем!
      Лица людей осветились улыбкой, словно над мрачной, затопленной равниной взошло солнце. И кто-то сказал:
      - У вас впереди еще такая большая жизнь, что бедными вас никак не назовешь!
      БУХГАЛТЕР И БОРА
      В Триесте в конторах разных пароходных компаний нередко встречаются невысокие, худощавые люди, которые всю свою жизнь заняты только тем, что выписывают бесчисленные колонки цифр и ведут учет корреспонденции с Нью-Йорком, Сиднеем, Ливерпулем, Одессой, Сингапуром. Люди эти свободно разговаривают на пяти или шести языках - на итальянском, немецком, английском, словацком, хорватском, венгерском - и переходят с одного языка на другой с легкостью птички, порхающей с ветки на ветку одного и того же дерева. Жены у этих людей, как правило, высокие, светловолосые, красивые, потому что в Триесте все женщины красивые. Дети у них тоже высокие и крепкие, занимаются спортом, греблей, изучают ядерную физику и т.д. Но сами они, эти люди, бог знает почему, невысокого роста, худощавы. Неизвестно, впрочем, все ли они такие. Может быть, это только так кажется, потому что я вспоминаю сейчас бухгалтера Франческо Джузеппе Франца - того самого знаменитого бухгалтера Франца, которого унесла бора. Бора - это сильный северный ветер, который часто дует в Триесте. Он сильнее и быстрее курьерского поезда, идущего на полной скорости. Так вот, Франческо Джузеппе, когда был мальчиком и ходил в школу, весил не больше кошки. И в те дни, когда дул ветер, его мать, прежде чем выпустить сынишку из дома, давала ему тысячу наставлений и клала в портфель кирпич, чтобы ветер не унес его бог знает куда.
      Однажды - это было летом 1915 года - этот самый легкий ученик Триеста спокойно шел в школу, неся портфель с учебниками и кирпичом, как вдруг австрийский жандарм, грозно указав на него пальцем, обвинил его в демонстрации протеста. Дело в том, что на Франческо Джузеппе было зеленое пальто, красный шарф и белый шерстяной берет [три цвета итальянского флага], так что он двигался по улице, словно маленький итальянский флаг, сбежавший из ящика комода, для того чтобы нарушить общественный порядок в Австрийской империи [в 1915 году Триест входил в состав Австрийской империи].
      Франческо Джузеппе уже тогда носил очки, потому что был немного близорук, но грозный палец жандарма он мог различить и среди тысячи других пальцев.
      От испуга Франческо Джузеппе выронил портфель. Если б воздушный шар сбросил сразу весь свой груз и даже кабину, он не смог бы взлететь вверх быстрее, чем это сделал Франческо Джузеппе. Оставшись без спасительного противовеса, припасенного мамой, он оторвался от земли, а бора подхватила его и понесла по воздуху, словно пушинку.
      Минуту спустя маленькое итальянское знамя, зацепившись за фонарь, развевалось высоко над тротуаром.
      - Опускайся! - кричала Австро-Венгерская империя.
      - Не могу! - отвечал Франческо Джузеппе.
      Он действительно не мог. Очень трудно карабкаться вверх, но еще труднее спускаться вниз, особенно когда мешает ветер.
      У фонаря вскоре собралась небольшая толпа, и многие добрые триестинцы притворились, будто сердятся на возмутителя спокойствия.
      - Эй, мальчишка, слушайся синьора жандарма!
      - Да где там! Нынешняя молодежь никакого уважения не питает к властям.
      Жандарм ушел за подмогой. Тогда из лавки вышел колбасник с лестницей, а рассыльный из порта забрался по ней и спустил Франческо Джузеппе вниз. Мальчик схватил свой портфель и пустился бежать со всех ног, а вслед ему неслись аплодисменты и смех.
      Прошли годы, десятилетия. Франческо Джузеппе стал образцовым служащим. Он выписывал длинные колонки цифр, отправлял письма в Мехико, сопровождал свою красавицу жену на концерты, а детей - на спортплощадку. Но в те дни, когда дула бора, он всегда, в память о маме, клал в портфель все тот же старый кирпич.
      Однажды утром - это было в 1957 году - дула сильная бора, и он с трудом шел против ветра. Вдруг его задела какая-то собака, и он уронил свой портфель. Тот упал ему прямо на ногу, а ведь в нем был кирпич. Но бухгалтер Франческо Джузеппе даже не успел почувствовать боли, потому что ветер тотчас же подхватил его и унес высоко в небо - он оказался над крышами магазинов, над дымами портовых буксиров, над торговыми кораблями, стоявшими на якоре в порту, и все летел и летел, пока не зацепился наконец за дымовую трубу какого-то корабля, отходившего в Австралию.
      Спуститься он не решался, а снизу, с палубы, его никто не видел. Его заметили, только когда корабль уже покидал Адриатическое море и входил в Ионическое.
      - Капитан, у нас на борту безбилетный пассажир, "заяц"!
      - Черт возьми! Придется везти его до Александрии, в Египет... Не станем же мы возвращаться из-за него с полпути.
      Бухгалтер Франческо Джузеппе возмутился, что его называют "зайцем". Он рассказал про ветер, про кирпич и собаку, но когда заметил, что капитан готов взять свои слова назад только для того, чтоб назвать его чокнутым, замолчал.
      Из Александрии он телеграфировал жене и на службу и попросил, чтобы ему помогли вернуться домой.
      Разумеется, в Триесте ему тоже не поверили.
      - Унесен борой? Да бросьте вы сказки рассказывать! Уж я скорее поверю, что осел полетел по воздуху.
      - Можно проверить на опыте, - предложил бухгалтер. - Могу показать, как это случилось.
      А когда жена предложила ему вместо опыта сходить к хорошему врачу, он перестал уверять, что говорит правду.
      "Ладно, - решил он про себя, - тем хуже для них. Пусть это будет мой секрет".
      И он хранит его до сих пор. Каждый раз, когда начинает дуть бора, Франческо Джузеппе делает так: день или два живет спокойно, как ни в чем не бывало, чтобы никто ничего не заподозрил, а потом уходит за город и летает.
      Он заполняет карманы камнями, привязывает веревку к поясу и к какому-нибудь дереву. Затем постепенно выбрасывает камни из карманов и поднимается в воздух до тех пор, пока не натягивается веревка. В таком положении он остается наверху столько времени, сколько ему хочется, если бора не прекращается. Что же он там, наверху, делает?
      Он смотрит по сторонам, с интересом наблюдает, как удивляются ему птицы. Иногда читает книгу. Больше всего он любит стихи Умберто Сабы, великого триестинского поэта, скончавшегося несколько лет назад. Может быть, это вас очень удивит, но не должно бы. Почему, собственно, бухгалтер не может любить стихи? Почему обыкновенный человек, такой, как все, как многие другие, не может иметь свой собственный, сокровенный секрет?
      Никогда не судите о людях по их внешнему виду, по их профессии, по их одежде. Каждый человек способен на самые необыкновенные дела, и многие их не совершают только потому, что не знают, что могут.
      Или потому, что не умеют вовремя освободиться от своего кирпича.
      ВСТРЕЧА С ВОЛШЕБНИКАМИ
      Меня зовут Оскар Бестелти, родом я из Болоньи и работаю в одной торговой фирме. Чтобы подыскивать покупателей и рекламировать товары, мне приходится беспрестанно ездить на своей машине по всей Италии, так что давайте спрашивайте о чем угодно. Хотите знать, сколько шлагбаумов на виз Аурелиа между Гроссетто и Фоллоникой? Сколько поворотов на виа Кассия между Витербо и Сиеной? Я знаю все обо всех дорогах нашего полуострова!
      Бывает, что сажаю в машину тех, кто голосует на дороге - просит подвезти. Частенько кто-нибудь стоит у обочины и машет рукой - остановись, мол. Теперь так делают даже старушки, которые несут на рынок свежие яйца. С помощью такого автостопа они экономят деньги на поезд или автобус. Когда в машине есть место и можно не спешить, я охотно подсаживаю людей: и поболтать приятно, и время летит быстро, да и узнаешь немало интересного. В прошлом году - это было в июле - подъезжал я к Виареджо, как вдруг останавливают меня двое парней.
      - Не в Турин ли едете?
      - В Турин. Садитесь.
      И они садятся со своими рюкзаками - двое славных парией, двое туринских рабочих, которые провели отпуск у моря и теперь возвращались домой. Веселые, компанейские ребята. Одного звали Берто, другого Джулио. Ну, это все ничего. Мы разговорились, конечно, о том о сем, и я не заметил, как кончился бензин. Вернее, заметил, да поздно, когда уже совсем ничего не осталось в баке. Мотор поворчал, почихал, покашлял, плюнул разок и замолчал. Машина остановилась.
      - Ай, ай! - говорю. - Слыхали новость? До ближайшей бензоколонки всего каких-нибудь десять километров, и в каждом ровно по тысяче метров.
      - Подумаешь! - говорит Берто. Или, может быть, Джулио? Ладно, оба смеются. - Туринцы мы или не туринцы? - говорят. - К тому же опытные механики. У машин от нас нет секретов.
      - Тут дело не в технике и не в секретах, - возражаю я. - У меня ни капли бензина, даже в зажигалке.
      - Резиновая трубка у вас найдется?
      - Конечно. Только бензин она не заменит.
      - Сейчас посмотрим. Да, да, вот такая нам и нужна!
      Берто берет трубку, выходит из машины и что-то делает возле бензобака. Джулио, оставшийся в машине, улыбается.
      - А что он там делает? - спрашиваю.
      - Сейчас кончит. Бензин - это его специальность.
      Берто идет к обочине дороги, срывает штук десять крупных маков, затем выбирает один из них, засовывает его в трубку, тотчас же раздается славное бульканье и чувствуется сильный запах бензина. Бензобак наполняется за несколько секунд. И мы едем дальше. У меня от удивления глаза на лоб лезут, но я не решаюсь и слова сказать.
      - Видали? - говорит Джулио. - Пустяки! Мы в автомобилях кое-что смыслим.
      Я помалкиваю. И едва не врезаюсь в шлагбаум. Спохватываюсь, жму на тормоза...
      - Да вы что, - смеясь, кричит Джулио, - с ума сошли, что ли!
      И тут же изо всех сил жмет ногой на акселератор.
      - Спасайся, кто может! - ору я и зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как произойдет катастрофа. Только ничего не случилось. Открываю глаза машина, слегка задрав капот, не замедляя движения, плавно перелетает шлагбаум и... проносится над товарным составом, несущимся на большой скорости, опускается на другой стороне и, коснувшись шинами асфальта, снова мчится вперед как ни в чем не бывало.
      Парни на все это ноль внимания и продолжают болтать о каком-то туринском кафе, где можно попробовать лучшие во всей Солнечной системе грибы.
      - Но как же так... - бормочу я. - Что это было?.. То есть я хочу сказать... Надо же!
      Парни с недоумением и даже с тревогой смотрят на мена:
      - Вам плохо? Что-нибудь случилось? Хотите конфетку? Жевательную резинку?
      - Какая там резинка? Объясните лучше, что за чудеса вы творите!
      Парни смотрят на меня с еще большей тревогой.
      - Поосторожней в выражениях! - говорит Берто. А может быть, Джулио, или оба сразу. - Поосторожней! Мы честные рабочие люди, а вы что думаете? Мы можем собрать машину с завязанными руками и глазами, это верно. Так мы уже говорили об этом.
      Я умолкаю. Уже проехали Геную, миновали Апеннины, приближаемся к Турину. День клонится к закату.
      Некоторое время едем молча. Затем Джулио - видимо для того, чтобы восстановить мир, - предлагает:
      - Послушаем музыку?
      - Очень жаль, - говорю, - но у меня в машине нет радио.
      - Ну, если дело только за этим...
      Он каким-то особым образом нажимает рычажок включения "дворников". Как? Понятия не имею. Факт тот, что "дворники" неподвижны, а в машине звучит веселая музыка. Джулио и Берто крепко хлопают друг друга по плечу и клянутся, что, как только приедут в Турин, отправятся потанцевать в одно хорошее местечко на набережной По.
      - Э, да сколько можно, уважаемый! Все-то вам не по нраву.
      - Я не...
      - Поймете как следует только одно - для хорошего туринского механика нет ничего невозможного. Ясно?
      "Бах! Бух! Бах!" Лопается шина.
      Тяжело вздыхая, лезу в багажник за домкратом, чтобы сменить колесо. Но не успеваю и оглянуться, как шина уже в порядке. Она тверда, как камень. А Джулио кладет в карман своего пиджака карандаш. Готов поспорить, что он накачал шину этим карандашом!
      Словом, я совсем перестал понимать, кого же все-таки я посадил к себе в машину - двух рабочих или двух волшебников. И подумать только, что таких людей, как они, в Турине десятки тысяч...
      ГВИДОБЕРТО И ЭТРУСКИ
      Много, очень много лет назад профессор Гвидоберто Доминициани отрастил себе щеголеватую черную бородку и отправился в Перуджу. Я не хочу сказать, что без бороды он не смог бы совершить визит в город, который, как уверяют путеводители, "был некогда крупным центром этрусской цивилизации". Я хочу сказать, что и та, и другая идея - отрастить бородку и побывать в Перудже - родились одновременно, в одном и том же году. И с тех пор, точнее, с того дня, когда Гвидоберто прошел под этрусской аркой, которую еще называют Аркой Августа, его борода и город Перуджа уже никогда не разлучались.
      Надо вам сказать, что Гвидоберто до безумия любил... этрусков. Среди всех событий, всех народов и всех загадок истории только этруски обладали способностью привести его мозг в крайнее напряжение. Кто они такие? Откуда пришли в Италию? И самое главное: на каком таком чертовском языке они говорили?
      Надо вам сказать также, что язык этрусков, словно неприступная крепость, тысячелетиями выдерживал атаки ученых всего мира. Но до сих пор никто так и не расшифровал его, никто не понимает ни единого слова.
      Тем самым этруски словно отомстили за себя, как бы говоря: "Вы уничтожили нас? Ладно. Древние римляне захватили и покорили наши города? Прекрасно. Зато мы сделаем так, что никто никогда не сможет заниматься этрусками без головной боли и нервного истощения".
      И вот Гвидоберто оказался в Этрусско-романском музее. Он медленно, неторопливо, тщательно осматривал один зал за другим, растягивая удовольствие, словно сладкоежка, откусывающий шоколад крохотными кусочками, чтобы продлить приятное ощущение. Удар молнии разразился, когда он увидел знаменитейший "чиппо" - могильный столбик без капители из местного камня травертина, на котором высечена знаменитейшая "этрусская надпись" - несколько строк, над которыми ломали свои светлые головы сотни виднейших ученых, головоломка, от которой бросало в дрожь лучших дешифровщиков и любителей ребусов и кроссвордов.
      Увидеть этот знаменитый могильный столбик и влюбиться в него было для Гвидоберто минутным делом. Почтительно прикоснуться к нему и решить, вернее, поклясться, что он прочтет высеченную на нем надпись, тоже было вполне естественно.
      Так уж устроены этрускологи, то есть те, кто изучает культуру этрусков. Профессор Гвидоберто Доминициани, приехав в Перуджу всего на один день, остался там на всю жизнь. Все рабочие дни с 9 до 12 и с 15 до 17 часов (в соответствии с расписанием работы музея) он проводил перед своим любимым столбиком, созерцая его.
      Однажды утром, когда он размышлял над словом "расенна", пытаясь понять, означает ли оно "народ", "люди" или, может быть, "увитые цветами балконы", кто-то обратился к нему на незнакомом языке. Молодой голландец, жаждавший узнать что-нибудь про знаменитый столбик, надеялся получить у него хоть какие-нибудь сведения. Гвидоберто напрасно пытался объясниться с ним по-немецки, по-английски или по-французски. Ясно было, что они изучали эти языки у весьма различных преподавателей, потому что понимали друг друга не лучше, чем крокодил и утюг.
      Молодой человек, похоже, очень хотел узнать как можно больше об этрусках. А Гвидоберто со своей стороны очень хотел поделиться с ним своими знаниями. Как быть? Гвидоберто не оставалось ничего другого, как изучить голландский язык, что он и сделал в те короткие промежутки времени, которые могильный столбик иногда оставлял ему. Через несколько недель грамматика и словарь Нидерландов уже не составляли для Гвидоберто никакого секрета, и молодой голландец - студент знаменитого перуджинского университета для иностранцев - уже клялся, что посвятит свою жизнь этрускам, по крайней мере, одну половину, а другую сохранит для Голландии.
      На следующий год профессор Гвидоберто вынужден был - все так же урывками - освоить шведский, финский, сербскохорватский, португальский и японский языки. К этим национальностям принадлежали иностранные студенты, увлеченные этрусской проблемой. И Гвидоберто волей-неволей пришлось изучать их языки, раз уж он хотел быть уверенным, что они правильно ухватили суть вопроса, а именно, что этрусский язык - поразительнейшая загадка и что тот, кто надеется понять в нем хоть одно слово, имеет полное право на льготный пропуск в сумасшедший дом.
      В течение следующих быстро промелькнувших пяти лет профессор Гвидоберто, не отрывая ни одной минуты от созерцания могильного столбика, изучил турецкий, русский, чешский и арабский языки, а также дюжину наречий и диалектов стран Среднего Востока и черной Африки. Потому что теперь в Перуджу приезжали студенты и оттуда, и в городе можно было услышать языки всех стран мира. Неудивительно, что однажды какой-то иранец сказал другому (это были туристы - не студенты):
      - Как на строительстве Вавилонской башни!
      - Ошибаетесь! - тут же отозвался профессор Гвидоберто, который проходил мимо и услышал эту реплику. Он сказал это, разумеется, на чистейшем персидском языке. - Перуджа, дорогие господа, полная противоположность Вавилонии. Ведь там произошло смешение языков, и люди перестали понимать друг друга - родного брата, соседа по дому, сборщика налогов. Здесь наоборот. Сюда приезжают со всех концов света и прекрасно понимают друг друга. Наш университет для иностранцев - это, если позволите, прообраз будущего мира, в котором все народы будут жить в дружбе.
      Иранские туристы, услышав от итальянца такой длиннейший и к тому же без единой ошибки монолог на их родном языке, от волнения чуть в обморок не попадали. Они тут же завладели Гвидоберто и ни за что не захотели отпускать его. Они пошли за ним в Этрусско-романский музей, позволили объяснить себе, что такое "чиппо" - могильный столбик, и очень быстро и охотно согласились, что этрусский язык - самая замечательная загадка во всей Вселенной.