Как всегда, выходя из отделения домой, Ангелина Петровна прошла по второму этажу, кивая пациентам и прощаясь с дежурной медсестрой.
      Спустилась на первый. Несколько мужчин в холле играли в преферанс.
      Ангелина Петровна заглянула в карты одного из них, невысокого, с буйной шевелюрой и в круглых очках. Он дал возможность изучить свои карты Ангелине Петровне и лукаво улыбнулся.
      – Молодец, – кивнула Ангелина Петровна.
      – Еще какой молодец! – подхватил длинноволосый молодой человек в узких джинсах. – Такой молодец, что вам тут банковский аппарат надо ставить, чтобы кэш снимать!
      – Ну, а вы как? – обратилась Ангелина Петровна к третьему игроку. Он старательно прятал от всех карты и хмурился. – Как самочувствие?
      Смотря что вы имеете в виду под самочувствием, – ответил он, не отрывая взгляда от карт. – Оно зависит не только от магниторного возмущения земной коры, но и от солнечной активности, которая подчиняется более общим космическим законам, и количества «черных дыр» в нашем участке Млечного Пути. Кроме того, мое самочувствие напрямую зависит от эмоционального состояния микроорганизмов, обитающих в моем кишечнике.
      – Погнал! – прокомментировал длинноволосый парень.
      – Ладно, много не проигрывайте, – улыбнулась Ангелина Петровна и кивнула медсестре: – Как только начнут последние штаны с себя снимать, забирайте карты!
      – Нет, – засуетилась медсестра, – они интеллигентные, они на последние штаны играть не будут. Они на доллары только.
      Ангелина Петровна закрыла дверь на этаж на ключ, прошла через пост охраны, еще один ключ повернула в замочной скважине, вышла на улицу.
      Ее отделение располагалось на территории бывшей ведомственной больницы. Внешне оно ничем не отличалась от других корпусов – такое же типовое белое здание с симметричными рядами окон. Только охрана, прогуливающаяся по периметру, делала его обособленным и придавала статусность.
      Ангелина Петровна щелкнула брелком своего «БМВ», но садиться в машину не торопилась.
      Медленно пробираясь по извилистой дороге, важно шурша шинами по асфальту, к корпусу психиатрического отделения приближался «Мерседес» с флагом на номерах, включенной мигалкой на крыше и двумя машинами охраны.
      Ангелина Петровна снова щелкнула пультом, «БМВ» мигнула, кнопки утонули в дверцах, словно подводные лодки, временно опустившиеся на дно.
      – Ангелина Петровна, дорогая! – Из «Мерседеса» вышел высокий, с хорошо проработанными трицепсами мужчина в модном узком галстуке и современно, под ноль стриженной головой.
      – Рада вас видеть, Игорь Анатольевич, – улыбнулась Ангелина Петровна и протянула руку, которую Игорь Анатольевич крепко пожал.
      – Заехал своего проведать. Как он там?
      – Хорошо. Такой обаятельный молодой человек, очень на вас похож.
      – А мне говорили, я на мужика похож, а не на педераста. – Игорь Анатольевич смачно сплюнул на землю.
      – Ничего. Перерастет. – Ангелина Петровна привычно не обращала внимания на окружившую их со всех сторон охрану.
      – Вот и мать то же самое говорит. Уже лет двадцать. И в четыре года – перерастет, и в тринадцать – перерастет. Ладно. Может, и вправду перерастет когда-нибудь. – Игорь Анатольевич задорно улыбнулся. – «Только увидеть ту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе!»
      – Вы паксил пьете? – заволновалась Ангелина Петровна.
      – Пью, пью! – отмахнулся Игорь Анатольевич. – Видите, какой спокойный стал! До свидания.
      Он направился к центральному входу, и, как рыбешки, сопровождающие корабль, его охранники двинулись вместе с ним.
      До закрытия магазина, в который спешила Ангелина Петровна, оставалось полчаса.
      «Успею, – решила она, – хотя, конечно, напрасно водителя отпустила, он такие тайные тропы знает!»
      На всякий случай позвонила в магазин, попросила ее дождаться.
      Дождались. Она опоздала на две минуты.
      Открывая дверь в бутик, Ангелина Петровна представила себе, что управляющая магазином стоит у входа и, как судья секундомер, держит в руках ее вожделенный «Турбийон». За 240 тысяч евро. С ремешком из кожи аллигатора с золотой застежкой.
      Часы – мечта, часы – настроение, часы – романтика. Ангелина Петровна заказала их шесть месяцев тому назад.
      – Поздравляем! – произнесла управляющая с такой улыбкой, с какой обычно вносят торт со свечами.
      – Спасибо, – ответила Ангелина Петровна и поискала блестящими глазами свою обнову.
      – Вот они. – Управляющая взмахнула рукой, словно волшебница, и продавщица вынесла в зал огромную квадратную коробку. Открыла.
      – Циферблат из австралийского опала. Как вы и хотели.
      Застежка часов захлопнулась на запястье легко и изящно, и само запястье стало как будто тоньше и нежнее.
      Аркаша позвонил, когда Ангелина Петровна уже садилась в машину.
      – Привет, тигренок, – улыбнулась Ангелина Петровна трубке, часам, Аркаше, заходу солнца, гаишнику и собственным мыслям.
      – Привет. Я отлично поплавал. А ты где была? Я позвонил сначала на работу…
      – В «Третьяковке».
      – Да? Здорово. Что-нибудь купила?
      – Пришли мои часы.
      – Поздравляю! Это надо отпраздновать!
      – Давай.
      – Что-нибудь китайское?
      – «Шатуш»!
      – Отлично! Сначала салат с уткой, потом роллы, потом кальян виноград с клубникой.
      – Я буду через двадцать минут.
      Аркаша был в сиреневой рубашке, рваных джинсах и с мокрыми после бассейна волосами. Волосы слегка завивались в кудряшки, их хотелось трогать руками, накручивать на палец, ерошить, а потом заново приглаживать.
      Обычно ничего подобного в ресторанах Ангелина Петровна себе не позволяла.
      Но сегодня был какой-то особенный день. Все казалось возможным, настоящим и правильным.
      Аркаша пускал клубы виноградного дыма и снисходительно улыбался.
      – Часы делают твои ручки шаловливыми. Можно, ты будешь почаще покупать себе часы?
      – Это ты делаешь мои ручки шаловливыми. Это ты все делаешь! Ты! Ты! Ты!
      – Ну, хорошо – я. Мне это даже нравится.
      – А мне нравишься ты.
      – А мне теплые роллы.
      – А мне ты и теплые роллы, только если есть их с тобой.
      – А мне если с тобой, то можно и без роллов.
      – Врешь!
      – Не вру!
      – В Москву привезли Пабло Пикассо, портрет «Анхеля де Сото».
      – Да?
      – Ага. Его будут продавать на Christie's через пару месяцев. Стартовая цена – 60 миллионов.
      – Ого!
      – Не ого, а ого-го! Это же Пикассо! Помнишь, я подарил тебе альбом?
      Официантка в короткой бежевой юбочке принесла два бокала шампанского.
      – Помню. «Девочка на шаре».
      – Умница. И в особняке Шехтеля на Тверской будет закрытый прием. Туда привезут картину. Нам обязательно надо попасть в список. Слышишь?
      – Зачем? – Ангелина Петровна нахмурилась. – Я, например, не собираюсь покупать ничего, что стоит 60 миллионов. Тем более картину. Ты, по-моему, тоже.
      – Об этом можешь мне не напоминать! – Аркаша отодвинул свой бокал, отвернулся в сторону. Вода в колбе кальяна забулькала, заполняя паузу в разговоре.
      – Аркаша! Не начинай! Прошу тебя. Просто ты должен понимать, что там соберутся люди, которые будут потенциальными покупателями. А что там должна буду делать я? Притворяться, что тоже прикидываю, подходит ли мне этот портрет под мои занавески?
      – Смотреть! – воскликнул Аркаша, и соседний стол удивленно оглянулся на него. – Наслаждаться! Это удивительное полотно! Оно уедет в частную коллекцию, и ты больше никогда не сможешь увидеть его! Понимаешь? Ты, может быть, будешь жалеть об этом всю жизнь!
      – Аркаша, котенок, успокойся.
      – Не называй меня котенком!
      – Хорошо. Успокойся. – Ангелина Петровна прикурила сигарету на длинном, одного цвета с ремешком от часов мундштуке.
      – Я хочу видеть эту работу.
      – Это неприлично. Мы не можем туда пойти.
      – Неприлично хотеть увидеть шедевр?
      – Давай не будем ссориться.
      – Я все равно попаду туда!
      Ангелина Петровна вздохнула.
      – Хорошо. Я постараюсь что-нибудь придумать, надо узнать, кто организовывает прием.
      – Ты – чудо!
      – А ты – как маленький ребенок!
      – Ты – самая лучшая! Я без тебя умру!
      – По-моему, ты умрешь без Пикассо.
      Циферблат часов тускло отсвечивал низкое пламя свечи на столе, аллигатор нежно поглаживал кожу. Аркашины волосы высохли, беспорядочными локонами падали на глаза, которые были так широко распахнуты, словно вся вселенная умещалась в одном их взгляде.
      – Ты – чудо! – прошептала Ангелина Петровна, сдувая с Аркашиного уха прядки волос.
      – Я люблю тебя, – прошептал Аркаша и выпустил дым двумя аккуратными колечками. Они одновременно воспарили над столом, на мгновение переплелись так, как переплетаются кольца на свадебных автомобилях, и растворились в и без того насыщенном воздухе ночного московского ресторана.

      Капля за каплей, в этой белой комнате с диваном в стиле хай-тек, в Марусю вливали не лекарство, как думала медсестра в реперскои шапочке, это были воспоминания.
      Она и Ее Великая Первая Любовь едут к Марусиной бабушке. Это ее, Маруси, гениальное изобретение. Под названием: «Где срочно взять деньги в пятницу вечером? »
      Приехать к бабушке. Со своей Великой Первой Любовью. Слегка пригладить ему волосы в лифте и настроиться не хихикать.
      Бабушка рада неожиданной встрече, тем более что она только что слушала радио. Про наркоманов. И очень переживает по этому поводу.
      – Ты не принимаешь наркотики? – Она пытливо заглядывает внучке в глаза.
      – Да ты что, бабуль! – успокаивает Маруся, и только после этого бабуля обращает внимание на молодого человека.
      – Познакомься. Мой жених, – объявляет Маруся. – Мы любим друг друга.
      – Ах! – Старушка всплеснула руками, засуетилась около стола.
      – Сегодня мы подали заявление в ЗАГС, – продолжала Маруся так же бодро.
      Бабушке хотелось быть современной. Она не разлила чай на стол, не схватилась за сердце. Просто села на стул с радостной улыбкой. Улыбка не сошла с лица даже после того, как она почувствовала, что на стуле лежала открытая коробка с конфетами.
      – Мать не знает? – только и спросила она.
      – Не. – Маруся качнула головой и добавила многозначительно: – Только ты. Как всегда.
      Как и ожидалось, провожая молодых, старушка открыла большой допотопный кошелек и достала все, что там было. Протянула Марусе.
      Они расцеловались, и бабуля незаметно смахнула с глаза крошечную слезинку.
      Около лифта Маруся покрутила перед носом у Великой Первой Любви двумя пятисотрублевыми бумажками.
      Они еще долго не выходили из лифта, потому что целовались.
      Она вообще не вспоминала его здесь. Хотя думать о том, что он бесится, ищет ее, было приятно.
      Приятно, потому что, наверное, этого не было.
      Сидит себе где-нибудь в боулинге, со своей тусовкой, и с девушками знакомится.
      А где ему ее искать? Подружке ее позвонить он не может… Она все равно не знает… Хотя, может, и позвонил уже. И сидят они вместе. Ну и пусть сидят. В этих своих лоховских заведениях. И мечтают о том, как поедут в трехзвездочный отель в Турцию.
      Да, матери он точно звонить не будет.
      После того, как она позвонила его матери и кричала в трубку, что ее сын развращает ее дочь. Он тогда неделю с ней не разговаривал, якобы она малолетка и с ней дела лучше не иметь.
      Потом ничего. Помирились. С ним. Не с матерью.
      Потом он стал Ее Великой Первой Любовью.
      Только уже к бабуле его водить было нельзя. В одну из пятниц, когда снова срочно нужны были деньги, Маруся приехала к ней в слезах, рассказала, что свадьба расстроилась, он ее бросил. А она беременна. Бабушка сама после двухчасовых причитаний и вопроса «Мать не знает? » предложила делать ей аборт. И деньги на аборт дала.
      Они тогда до шести утра в ночном клубе гуляли и подружка ее любимая. С первого класса.
      Как она ничего не почувствовала? Слишком доверяла? Или слишком любила? Их обоих.
      А они потом любили друг друга уже без нее.
      Она хотела умереть. Резала себе вены. Только почему-то не поперек, а вдоль руки. Тушила об себя бычки. И ненавидела. Их обоих.
      Купалась в своей ненависти, как в ледяной купели после бани: сердце замирает, а ты думаешь: ну еще, еще чуть-чуть.
      Она ее каждое утро встречала в школе.
      Она перестала ходить в школу.
      Ее отец (липовый, но она тогда этого не знала) все узнал или сам догадался.
      Она плакала у него на плече. Рыдала, всхлипывала, причмокивала, кашляла, шмыгала носом. А он держал ее за руку. Аккуратно, чтобы не задеть свежие раны.
      А потом он поехал к нему. К Ее Великой Первой Любви. Он хотел набить ему морду, он говорил с ним о ней, Марусе. Что отвечала Великая Первая Любовь? Папаша, я не люблю вашу дочку? Или: Отстаньте от меня с вашей Марусей?
      Это было унизительно. Когда Маруся узнала об этом, она кричала от беспомощности. От того, что ничего невозможно вернуть.
      – Как ты смел?! – Ее отец (не настоящий, поддельный) протягивал к ней руки, чтобы успокоить, но она захлебывалась в плаче, она кричала ему: – Как ты смел? Это унизительно! Почему ты меня не спросил? Я ненавижу тебя!
      В тот день закончилась жизнь.
      Чтобы началась другая, Марусе ничего не оставалось делать, как начать встречаться с его товарищем.
      Обниматься с ним и целовать в губы, когда на горизонте показывался Ее Великая Первая Любовь и ее подружка. Любимая. С первого класса.
      А потом нашелся ее папа.
      Мать увидела его фотографию в газете и узнала его.
      К тому моменту их отношения были накалены до предела.
      Их общение сводилось к тому, что Маруся, появившись дома поздно ночью, распахивала дверь в материну комнату и требовала ужин.
      С появлением папы все изменилось.
      Она приехала в школу на «Мерседесе». С водителем в галстуке. Она носила учебники в сумке Дольче Габана, а после зимних каникул всем недовольно рассказывала о том, как мало снега выпало в Куршавеле и какое плохое было катание.
      С Ее Великой Первой Любовью они встретились случайно, во дворе школы. Потом он рассказывал, что ждал ее.
      Они обменялись колкими шутками, потом острыми взглядами.
      Он спросил:
      – Где твой любимый?
      Она сказала:
      – Мой? Сидит дома, скучает по мне. А где твоя девушка?
      – Моя? У меня нет никакой девушки.
      – Нет? А как же эта коротконогая такса, с которой ты проводил все свое время?
      Он неопределенно усмехнулся. Она развернулась.
      – Подожди, – позвал он. – Чего делаешь после уроков?
      – А ты в связи с чем интересуешься?
      – Так… в кино тебя хотел пригласить…
      Они поехали в кино на ее «Мерседесе».
      В темном зале, на последнем ряду они помирились.
      Жаль только, что она перестала видеть свою бывшую подружку по утрам в школе. Та не ходила.
      Медсестра, любительница шахмат, сменила медсестру в черной шапке. Она вытащила из Марусиной вены тонкую иголку.
      Вспоминать было и не грустно, и не тяжело. Она ни по кому не скучала и думала обо всех этих людях не потому, что они являли для нее какую-то ценность, а просто потому, что они были в ее жизни.
      Она думала не о них. О себе.
      А может быть, я уже тоже сошла с ума? А может быть, сумасшествие – это когда ты вспоминаешь обо всем без боли?
      Она завернулась в одеяло и подошла к окну.
      Девушка с хвостом на корточках здоровалась с землей.
      Рядом с ней, тоже на корточках, здоровался с землей светловолосый молодой человек с первого этажа.
      Нянечка стояла рядом и смотрела в небо.

      Ирина заказала себе жареного омара, хотя на самом деле больше предпочитала вареного, а Ангелина Петровна телятину, припущенную в красном вине.
      – Что ты будешь, котенок? – спросила она у Аркаши, ласково улыбаясь.
      – Мне козий сыр с персиком и лавандовым грильяжем. Спасибо. – Аркаша обратился к официанту, игнорируя вопрос Ангелины Петровны.
      – Все время забываю, – объясняла Ангелина Петровна подруге, – он терпеть не может, когда я называю его котенком. Будьте добры, – она ткнула в меню своим длинным мундштуком, – гороховое пюре и рапс к моей телятине.
      Аркаша нетерпеливо посмотрел на часы.
      – Какие красивые часы! – похвалила Ирина.
      – Не волнуйся, мы прекрасно успеваем, – улыбнулась Ангелина Петровна.
      – Вы спешите? – засуетилась Ирина. – А я вас вытащила на обед!
      – Ну что ты, нам так приятно, правда, тигренок?
      Правда. – Аркаша кивнул официанту, поставившему перед ним бокал беллини со свежевыжатым персиком. – Просто терпеть не могу входить в зал, когда начался концерт. Это неуважение к музыкантам.
      – Мы идем в консерваторию, в Малый зал, – объяснила Ангелина Петровна, прикуривая сигарету.
      – Ах, счастливые! – воскликнула Ирина. – Я не была в консерватории уже несколько лет. А что там сегодня?
      – Сольный концерт Аркашиной приятельницы.
      – На фортепьяно, – уточнил Аркаша.
      Как они и просили, весь заказ официант принес одновременно. В его профессиональных руках взлетели хромированные крышки, аромат распространился над столом и поднялся к потолку, оказавшись последним аргументом в выборе блюд посетителей с соседнего столика.
      Аркаша заказал еще один беллини.
      – Ангел, дорогая, когда я выходила от Пети в последний раз…
      – Да?
      – А кто вообще решил, что это молодой козий сыр? – нахмурился Аркаша.
      – Позови официанта. И что? Когда ты выходила от Пети?
      – Я видела одну молодую девушку, вернее, двух…
      – Извините, но этот сыр недостаточно молод! Не то чтобы для меня, а вообще для того, чтобы называться молодым!
      – Аркаша, просто попроси заменить себе блюдо.
      – Я узнаю у шеф-повара, – проговорил официант.
      – У шеф-повара что, есть его свидетельство о рождении? – Аркаша залпом допил беллини. – Унесите.
      – Закажешь что-нибудь? – Ангелина Петровна дотронулась до его руки. – У меня очень приличное мяско.
      – Нет такого слова! – взорвался Аркаша. – Есть слово мясо. А мяско – нет!
      – Ангел, послушай, пожалуйста, – Ирина попробовала обратить на себя внимание, – я бы хотела узнать, что это за девушки? Которых я встретила?
      – Я думаю, пациентки со второго этажа. Ты же знаешь наши правила: мы не ограничиваем свободу передвижения, за исключением острых случаев. Ну, и до отбоя, конечно.
      – Просто одна девушка… Она показалась мне знакомой… – Ирина говорила очень тихо, сложив нож и вилку на тарелке и теребя в руках край скатерти.
      Ее длинные каштановые волосы, не спрятанные под головным убором, настолько меняли ее образ, что трудно было узнать в безликой посетительнице терапевтического отделения эту красивую женщину.
      За соседними столиками ее узнавали, но деликатно отводили глаза, только тихонько шушукались между собой, кивая в ее сторону головами.
      – Просто мне кажется… только не подумай, что я брежу… мне кажется… она похожа на дочь одного моего знакомого…
      – Невозможно! – категорически заявила Ангелина Петровна, тоже сложив приборы на тарелке с недоеденной телятиной.
      – Да? – неуверенно спросила Ирина.
      Аркаша махнул официанту, покрутив в пальцах пустой бокал.
      – Да. А она что, что-то тебе сказала? – взгляд Ангелины Петровны был настороженным, хотя, может быть, Ирине это показалось.
      – Нет…
      – Нет? Ничего? Точно? Совсем ничего?
      – Ничего. Да мы вообще не разговаривали…
      – А, – Ангелина Петровна разрешила забрать свою тарелку. – Тебе показалось, ты просто устала.
      – Как ее зовут?
      Ангелина Петровна ответила не сразу. Нахмурилась.
      – Оля. Но мне бы не хотелось о ней говорить. Потому что это дочка моих близких друзей. Тяжелое состояние. Анероидное помрачение сознания.
      – Она дочка твоих друзей? – Ирина удивленно посмотрела на подругу. – А чем занимаются твои друзья?
      Ангелина Петровна неопределенно махнула рукой.
      – У них… крупная компания по продуктам питания…
      – То есть они обеспеченные люди? – настаивала Ирина.
      – Да, вполне. Ирочка, к чему все эти расспросы?
      – Вы как хотите, а мне пора на концерт.
      – Аркаша, проси счет, мы уже уходим. Ирина, не хочешь составить нам компанию?
      – К сожалению, не могу, – улыбнулась Ирина.
      До Зала Чайковского они доехали за несколько минут.
      Ангелина Петровна ждала Аркашу в холле, пока тот чистил ботинки в туалете.
      Она первый раз была в консерватории. Хотя музыку очень любит. У нее в машине стоял диск Брамса. А дома они иногда с удовольствием слушали Паваротти.
      Ее внимание привлекла юная девушка около зеркала. Темненькая, с Кавказа. Она была одета в бесформенный свитер, огромные штаны и белые кеды. На голове был надет то ли платок, то ли какое-то платье.
      Но самым странным был ее взгляд. Женщины никогда так не смотрятся в зеркало. Она смотрела сквозь него. Не мигая. И не шевелясь.
      «Шахидка», – решила Ангелина Петровна и осторожно прошла по коридору в сторону туалетов.
      Когда появился Аркаша, она буквально прижала его к стенке.
      – Аркаша, надо звонить в милицию. И пойдем отсюда.
      – Но что…
      – Там шахидка! Клянусь тебе! Вся обмотана тротилом, и взгляд ужасный. Ненормальный. Вообще!
      Возбуждение Ангелины Петровны передалось и Аркаше. Он потянул ее за руку в холл.
      – Где? Где она?
      – Вон! – прошептала Ангелина Петровна, распахнув глаза и указывая взглядом в сторону девушки.
      Она все еще стояла у зеркала. Только чуть-чуть развернулась. И уже не глядела в него.
      – Вот эта? – тихо спросил Аркаша.
      В это время к ней подошел молодой человек. Невысокий, лет двадцати. В почти такой же неряшливой одежде. Он улыбался. Она чмокнула его в щеку.
      – Сама ты шахидка, – сказал Аркаша. Ангелина Петровна заглянула в глаза молодому человеку. Оглянулась вокруг.
      – Да они тут все такие! – прошептала она.
      – Ага. Все шахиды. Ложись! – мрачно проговорил Аркаша.
      Ангелина Петровна слушала легкие, завораживающие звуки фортепьяно и хихикала.
      Аркаша повернул к ней голову. «Эх ты…» – говорили его глаза.
      «Я люблю тебя, – говорили ее. – Хи-хи».

      – Даже конфеты не ешь? – спросила девушка с хвостом, разглядывая лежащую ничком на кровати Марусю. Маруся не отвечала.
      – Пойдем на первый этаж? – предложила девушка, и хвост ее так раскрутился вокруг головы, словно она готовилась взлететь.
      – Не, не пойду, – равнодушно ответила Маруся.
      – Ну, пойдем, а то я одна боюсь.
      – Не бойся.
      – Тебе легко говорить – не бойся. А вдруг я опять бедрами буду крутить?
      – Ну и что? Мужики заводятся?
      – Мой Саша сказал, что я ему не из-за этого понравилась.
      – Ого! – Маруся произнесла это без всякой интонации и повернулась к девушке с хвостом.
      – Да! Он сказал, что ты даже больше бедрами крутишь, но у тебя это не так мило.
      – Не так мило, значит?
      – Ага. Не пойдешь?
      – Не пойду.
      – Понимаешь, он так сказал, и мне уже не интересно бедрами крутить. Я и не кручу.
      Просто вдруг я увижу других мужчин – и все по новой.
      – Ты сегодня завтракала?
      – Нет. – Она поджала губы.
      – Ну а что твой Саша?
      Девушка сделала несколько кругов по комнате и в конце концов остановилась.
      – Ладно. Не пойду. Мы вечером увидимся.
      – Тоже правильно. А ты что, не будешь смотреть кино?
      – Какое кино?! Сегодня же краска волос. Ужас. Как не хочется!
      – Что не хочется? – не поняла Маруся. Она села на кровати, облокотившись на деревянную спинку.
      – Корни подкрашивать. – Девушка дотронулась до головы, словно доказывая Марусе необходимость срочной подкраски.
      Маруся оценила ее идеально высветленные волосы и пожала плечами.
      – Парикмахер сюда придет? – спросила Маруся.
      – Ну конечно! – удивилась вопросу девушка.
      – Раз тебе не хочется, скажи, чтобы через пару дней приезжали, – простодушно предложила Маруся.
      – Как это? – удивилась девушка еще больше. – Как я им это объясню? Ведь через пару дней корни уже будут черные!
      – А здесь что, с черными корнями ходить нельзя? – усмехнулась Маруся.
      – Нельзя, – строго ответила девушка и придирчиво осмотрела Марусину голову. – Ты, кстати, у них тоже уже наверняка в графике.
      – Да? – Маруся встала и подошла к зеркалу. – А я, может, натуральные буду отращивать…
      – Поговори об этом с доктором. – Посоветовала девушка с хвостом. – Слушай…
      – Что?
      – А у тебя с этим твоим мужиком было что-то?