В первую секунду было такое чувство будто не я их, а они меня… Я не то чтобы смутилась… И не испугалась… Как космонавты перед запуском.
 
      У Антона в «Красную Шапочку» была золотая карта. Пока он не показал мне ее, я думала, что в мужские стриптизы ездят одни только девушки.
      — У каждого свои места для знакомства с женщинами, — объяснил мне Антон. — Некоторые спускаются за ними в метро: это просто край непуганых невест, а ленивые, типа меня, просто сидят за лучшим столиком там, куда женщины сами приходят в поисках мужчины.
      Мы вытащили огромный мягкий диван из столовой прямо на улицу, на крытую веранду моего загородного дома. И теперь сидели, наслаждаясь первым по-настоящему теплым днем.
      Машка приехала со своей подругой — молоденькой блондинкой в рваных синих джинсах со стразами. Джинсы должны были сидеть на бедрах, но из-за полного отсутствия этой части тела казалось, что они вот-вот упадут. Она выглядела очень сексуально. Рядом с ней хотелось худеть.
      Подруга представилась Анжелой, и вряд ли ее имя могло быть каким-нибудь другим. Поздоровавшись, она сразу сняла с себя фиолетовый топ и, оставшись в малиновом бюстгальтере, изящно растянулась в шезлонге под солнцем.
      Оказалось, что Анжелин отец — один из крупнейших производителей строительных материалов в России. Несколько заводов по всей стране.
      Анжела приехала на Cayenne белого цвета. Все детство она провела под Лондоном, в женской школе. Вопреки расхожему мнению о том, что если дети уезжают за границу, то уже не возвращаются, Анжела собиралась остаться в Москве.
      Мама купила ей аттестат средней школы и отправила в МГУ поступать то ли на исторический, то ли на филологический. Анжела позвонила маме прямо из кабинета ректора: «Мам, какую я школу закончила, а то здесь непонятно!»
      Анжелина школьная привычка покуривать марихуану переросла в Москве в стойкую привязанность. Она научила своих друзей пользоваться трубками, бутылками и прочими приспособлениями английских студентов.
      На одной из вечеринок в собственной квартире она познакомилась с Машкой, и Машка познакомила ее с коко-джанго. Анжела отнеслась и к Машке, и к коко-джанго как к очередному развлечению, тем более что ее неожиданно выгнали из университета, прямо с пятого курса. Теперь она собиралась поступать в МГИМО, и ее отец был готов выделить необходимые для поступления в этот самый престижный институт Москвы $45 000. Но Анжеле предстояло учиться. Потому что за $45 000 они в МГИМО брали всех, а оставляли после первой сессии только тех, кто ее хорошо сдал.
      Отец Анжелы не очень надеялся на то, что его дочь будет хорошо учиться. Но он считал, что у нее есть шанс выйти замуж за перспективного однокурсника до того, как ее выгонят. И тогда она наконец-то успокоится. Анжела скрывала от отца, что не собирается замуж еще по крайней мере лет десять. В общем, до первой пластической подтяжки.
      Машка уселась на колени к Антону.
      — Я звонила Кате, у нее кто-то там из Лондона прилетел. Она его выгуливает. Вряд ли сегодня освободится. Разве что ночью.
      — Это вы все бездельницы тут собрались, а человек работает, — ответил Антон. В его последних словах было явное сострадание.
      Года полтора назад Антон продал свой ночной клуб и с тех пор объявил себя «на пенсии». Но я подозревала, что от продажи одного-единственного ночного клуба его пенсия не могла быть особо продолжительной. Если только он не собирался переехать жить в какой-нибудь Таиланд. Или…
      Я ведь не все знала об Антоне.
      — Поехали на майские в Перу, — предложила Машка.
      — С рюкзаком по горным хребтам… фляжка с водой… надежный товарищ… — Антон говорил, словно пел речитативом.
      — Опытный проводник… — подхватила я.
      — Солнцезащитные очки… — в тон продолжал он.
      — Потрясающая романтика, — издевательски прокомментировала я.
      — А что? — обиделась Машка.
      — Ничего. Только учти: я твой рюкзак не потащу. — На Антоне были коричневые носки с зеленым мыском. Очень стильно.
      — Никакие не хребты. Вон Анжела там была. Отличные гостиницы и природа. А с рюкзаками одни придурки ходят, типа тебя.
      Антон скрутил Машке руки, и она радостно завизжала.
      — Расскажи, что там, в Перу? — попросила я Анжелу.
      — Там в ресторанах все заказывают чай с кокой.
      — Да ладно! — удивилась я.
      — Кока — это то, что я думаю? — уточнил Антон.
      — Да, вполне легально. Из-за этих самых хребтов и перевалов чай с кокой помогает нормализовать давление. Там эти листы коки везде продаются. Только из страны вывозить нельзя.
      Анжела, сидела в шезлонге в своем малиновом бюстгальтере. Размер груди у нее был, наверное, четвертый.
      — Едем, — решил Антон.
      — Я не могу, я на Кипр еду. На Перу Рома еще не заработал. — Я постаралась сказать это весело, но, по-моему, не получилось. Все уловили досаду в моем голосе.
      — Ну и ладно, на Новый год поедем! — Машка явно хотела меня поддержать. Но мое настроение уже безвозвратно испортилось.
      За неимением сложностей в нашей жизни Рома создал их искусственно.
      — Нас и здесь неплохо кормят. — Антон высыпал кокаин на одноразовую тарелку с надписью «Happy birthday». На тарелке были нарисованы веселые клоуны, и она, видимо, осталась со дня рождения Артема.
      Антон ловко разделил кредиткой горку на четыре одинаковые дорожки. На этой тарелке они производили впечатление крохотных праздничных пирожных.
      Антон стал разжигать мангал, а Машка готовить шашлык.
      Мы с Анжелой поехали в Жуковку покупать вино.
      Фиолетовый топ она надела только перед супермаркетом.
      В Анжеле было что-то такое, что заставило лысого мужчину в пляжных шлепанцах пропустить ее в кассу без очереди. С пятью бутылками белого вина в руках она смотрелась так же романтично, как если бы это был букет белых ромашек.
      Рядом с Анжелой я казалась себе меньше ростом и какой-то угловатой. Хотелось подпрыгнуть.
      Лысый шел за нами до самого Анжелиного Cayenne. Но так и не решился подойти.
      Шашлык получился невкусным, потому что его не замариновали заранее.
      Машка отнесла его соседской собаке, а мы ели огурцы и украинское сало. Нас угостила моя домработница. Ей муж привез. Я купила ему красный комбинезон Ferrari как спецодежду, и теперь он гордо разгуливал в нем по участку и ничего не делал, боясь испачкаться.
      — Ему же жарко… — посочувствовала Машка.
      Я пожала плечами:
      — Зато красиво.
      После темной холодной зимы нюхать кокос на солнышке — в этом была своя прелесть. И будоражащая новизна.
      Ночью приехала Катя. Она привезла шампанское и еще полтора грамма.
      Я распределила на всех комнаты в доме.
      Машка с Анжелой поселились в одной.
      Я заметила их отсутствие уже далеко за полночь. Антон отправился с Катей в Жуковку, в казино.
      Я толкнула дверь в Машкину комнату. Я была уверена, что они не спят.
      В первую секунду было такое чувство, будто не я их, а они меня застали за чем-то неприличным. Я не то чтобы смутилась…
      И не испугалась…
      Как космонавты перед запуском ракеты.
      Они ведь все знают про космос. Но… просто никогда там не были.
      Анжела потянула меня к себе. Удивительное ощущение — женская грудь на ощупь очень мягкая. Свою собственную ощущаешь совсем по-другому.
      В комнате было темно. Я узнавала лица, только когда они оказывались совсем близко.
      Я постоянно ощущала на своем теле прикосновение волос. Мягких и шелковистых.
      Мне казалось, что все, что со мной происходит, уже было в моей жизни. Или в моих снах.
      Или в фантазиях.
      Но я никогда не испытывала ничего подобного.
      Когда женщины занимаются любовью — они не срывают одежды. Одежды мягко соскальзывают с кожи. Но, даже оставаясь на теле, не мешают, а становятся такими же важными и ценными, как и все, что к тебе прикасается.
      Касание рук, волос, шелкового белья, губ — это не секс из семейной жизни. Это — расставание с невинностью. Такое, каким представляет его себе каждая юная девушка. Такое, которое не подмешивает к рассвету досадное чувство несбывшихся надежд.
      Еще девочкой я однажды наблюдала за своей подругой, более взрослой и более развитой, с каким-то непонятным чувством робкого вожделения. Она тогда поймала мой взгляд. И в ее глазах было понимание. Помню, что мы тут же заговорили о мальчиках.
      Безумная ночь.
      Если у меня и были какие-то комплексы, то в эту ночь я от них избавилась. Если было что-то, что казалось запретным, в эту ночь оно исчезло.
      Когда я снова появилась на веранде, Антон не сказал мне ни слова. Он кидал крошки засохшего лаваша стайке скворцов.
      Я налила себе кока-колы и забралась на диван.
      Под лучами солнечного света все бурные эмоции минувшей ночи показались мне надуманными.
      Я испытывала только досаду и опустошение.
      И почему-то чувство вины.
      Как объяснил мне Антон, так же ощущают себя мужчины, когда после ночного загула возвращаются домой. К жене. Разочарование, боязнь расплаты — то есть скандала, и на этом фоне щемящий вопрос: зачем вообще все это было нужно?
      Не хотелось встречаться ни с Машкой, ни с Анжелой.
      — Я поеду, — объявила я Антону. — В Москву.
      — Прямо так? — Он критично осмотрел меня.
      Я была в старом Ромином свитере, джинсах и зимних ботинках. Потому что это было первое, что попалось мне под руку.
      — Дома переоденусь.
      Я села в машину. Мне действительно хотелось домой, хотелось попасть в привычный мир привычных вещей — тогда все, что находится за его границами, будет казаться неважным. Можно будет даже сделать вид, что этой ночи не существовало.
      Бензин был на критической отметке. Я свернула на заправку в самом начале Рублево-Успенского.
      Подсчитала деньги. Шестьсот рублей. Можно будет купить в «Ростиксе» два превосходных чебурека и Ice Tea.
      — Девяносто пятого бензина на пятьсот рублей, — бросила я заправщику.
      «Только бы никого не встретить, выгляжу я действительно неважно».
      Я нагнула голову и проскользнула мимо припаркованных машин.
      Пока готовили мой заказ, я подошла оплатить бензин. Они что-то там перепутали и заправили меня на шестьсот рублей.
      — Я просила на пятьсот, — сказала я. Сто я уже потратила на воду и чебуреки.
      — Но заправщик утверждает, что…
      — Вы тут разбирайтесь, а я пока поем…
      Я уселась на высокий стульчик. Чебурек был великолепен.
      Передо мной оказались заправщик с кассиршей.
      — Вы мне сказали бензина на шестьсот рублей! — громко заявил он.
      На меня покосилась пара с соседнего столика.
      — Я сказала: на пятьсот, и больше обсуждать это не буду.
      Дурацкая ситуация! Угораздило же меня оказаться без денег.
      — Что же нам — сливать бензин?
      Я пожала плечами:
      — Сливайте, если хотите.
      Они ушли, а я протянула руку ко второму чебуреку. Положительные эмоции были мне просто необходимы.
      — Никита! А я смотрю: ты или нет?
      Муж одной моей знакомой. А я в таком виде!
      Ужасный день.
      — Слушай, дай сто рублей.
      Он послушно достал из кармана деньги.
      — Спасибо. — Я помахала ему рукой и лучезарно улыбнулась. — Возьми себе чебуреки, не пожалеешь!
      Я выехала с заправки. Было всего восемь утра.
      Что этот тип делал здесь в такую рань? Наверное, от девицы ехал. Позвоню и все расскажу своей приятельнице. Хотя он, наверное, в эту минуту то же самое про меня ей рассказывает.

***

      Мы познакомились с Ромой, и через год я забеременела. Еще через полгода мы поженились.
      Свекор решил, что его сын не из тех, в кого влюбляются бескорыстно, и устроил мне испытание.
      Мы на год уехали в Лондон, где Рома учился бизнесу, и жили на какое-то подобие его стипендии. У меня не было няни, и домработница приходила раз в неделю. Причем, если в доме был бардак, то она требовала дополнительные деньги.
      Таковы английские правила. К ее приходу я убирала дом.
      К счастью, через год мы вернулись в Москву.
      Рома пошел работать к отцу на фирму. Нам купили квартиру, мне выдали кредитную карту.
      Я накупила миллион дешевых вещей на распродаже. Вечером с нетерпением ждала Рому, чтобы похвастаться богатым гардеробом. Ему, кстати, я тоже кое-что прикупила. Там же. Рома пришел, посмотрел, поцеловал меня, сложил все в черный мешок для мусора и отнес к себе в машину. На следующий день его водитель отвез мои наряды каким-то беженцам. Чтобы унять мои слезы и негодование, Рома отложил платежи по кредитам и выдал мне мой месячный лимит еще раз. Как сейчас помню, я купила себе костюм в «Славянской». И две маечки. Рома был доволен.
      А я почувствовала себя богатой женщиной.
      Хотя кое-какие вещички на распродаже люблю покупать до сих пор. Или где-нибудь в «Mere». А еще лучше — в Китае. Я была там проездом, всего один день, но впечатление до сих пор не стерлось. Дороже пяти долларов ничего нет.
      Я рассказывала об этом всем своим подругам.
      У кого-то загорались глаза от возбуждения. Некоторые делали презрительное лицо. Те, у кого неограниченный лимит. Или те, кто находился в образе так глубоко, что для того, чтобы они из него вышли, мир должен был перевернуться: топ-модели должны были бы весить 80 килограммов, а по телевизору идти реклама целлюлита.
      Но и то бы они побоялись признаться сами себе, что купить что-нибудь хорошее, но задешево — это здорово. Так же, как и переспать с Путиным.
      Только уверенные в себе женщины признают, что они бы с удовольствием это сделали.
      Я бы — да. С удовольствием. Власть — это очень сексуально.

***

      Моя мама отказалась от меня, когда мне было три месяца. Конечно, не в том ужасном смысле слова, как отказываются от малышей, когда сдают их в детский дом. Мои дедушка с бабушкой уезжали за границу на важную партийную работу. И они удочерили меня, чтобы взять с собой. Мама осталась в Москве — разбираться со своей личной жизнью. Это она, кстати, делает до сих пор.
      А я уехала в Австралию со своими новыми — по документам — родителями. И вернулась только через шесть лет.
      Так что все-таки она меня бросила. Я так считаю.
      Хотя ее жалко. Больше у нее детей не было.

***

      Я позвонила Бубиной, чтобы она забронировала мне два билета на Кипр бизнес-классом. Бубина, как обычно, немного поворчала по поводу того, что я все решаю в последний момент, но билеты пообещала.
      Бубина — это моя новая турагентка. Не зря их называют не только туроператорами, но и агентами. По количеству секретной информации, которой они обладают, Джеймс Бонд рядом с ними — просто мальчишка. Они ведь заказывают одновременно поездки и мужьям, и женам.
      И любовникам, и любовницам. И меняют цены в зависимости от пожелания клиента. И маршруты, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь не встретился.
      Достоинство Бубиной было в том, что она держала язык за зубами. Не пыталась заработать в компаниях авторитет рассказами про своих богатых клиентов.
      Хотелось уехать прямо сейчас. Причем навсегда. Стать звездой где-нибудь в Голливуде, и пусть они смотрят меня по телевизору. А потом вернуться и снисходительно кивать головой при встрече. В ответ на их заискивающие взгляды.
      Неделю назад я встретила в «Балчуге» Наталью Водянову. Молоденькая топ-модель из России. Она стояла со своим мужем-лордом в окружении журналистов. Не в пошлой короткой юбке. А в обычных джинсах. И говорила — не визгливый вздор взбалмошной суперзвезды, а нормально, спокойно и умно. Не было в ней ничего такого, чтобы я могла почувствовать свое превосходство и пройти мимо, бросив снисходительный взгляд. Я остановилась и разглядывала ее, пытаясь найти изъян. Она была безупречна. Это испортило мне настроение до конца вечера.
      Я ругала Тамару за бардак в доме. Она молчала, опустив глаза. И как-то странно улыбалась.
      При других обстоятельствах я бы назвала эту улыбку лукавой.
      — Тамара, я хочу, чтобы с сегодняшнего дня вы пересмотрели свое отношение к работе.
      Улыбка Чеширского Кота.
      Рома мне всегда говорил: «Как ты хочешь заниматься собственным бизнесом, если не можешь справиться с одной только домработницей?» Я ему объясняла, что легко руководить бухгалтерами, водителями, инженерами, рабочими: все эти люди пришли на свою работу, потому что им нравится, она их устраивает, они учились этому и сами стремятся к тому, чтобы работать лучше — это обеспечивает рост карьеры и зарплаты. А такой профессии, как домработница, просто не существует. На нее не учат, и девочки не выбирают ее после школы. В домработницы идут те, у кого в жизни что-то не получилось. Кто делать ничего другого не умеет. Или за легким заработком. Домработницы получают больше, чем учителя и инженеры. Вот и справься с ними. Легче уволить. И взять другую. Точно такую же. Как раньше нас учили в школе: «У народа была вера в доброго царя». Так у меня сейчас — вера в хорошую домработницу.

       …Девушки, которые на дорогих машинах ездят, у них называются «парашютистки».
 
      У Артема начались осложнения после перитонита.
      Он лежал на железной больничной кровати и горько плакал. Он хотел домой. Он был таким маленьким и беспомощным, что казался несчастным пленником взрослой жестокости. Хотелось укутать его в одеяло и посадить себе на колени.
      Но только не в это одеяло с квадратным штампиком.
      За окном сверкало солнце, но в палату оно не попадало.
      С улицы доносились голоса птиц, но мне они казались записанными на магнитофон.
      Я принесла из дома уже почти все игрушки, но эта комната с желтыми стенами и особым запахом все-таки никак не походила на уютную детскую спальню.
      Именно в больницах дети впервые знакомятся с одиночеством. Поэтому, вырастая, они забывают своих друзей и врагов, дни рождения и каникулы. Но они всегда помнят о том, что лежали в больнице.
      Я отказалась от Кипра. Хорошо, что билеты не эконом-класса, — они бы пропали. Скупой платит дважды.
      Я села в машину в отвратительном настроении. Мне было невероятно жалко Артема. Взрослые, когда они лежат в больнице, успокаивают себя тем, что делают это ради прекрасного здорового будущего. Ради чего маялся в больнице мой сын, он не понимал.
      Меня мучил один вопрос: связывает ли Артем свое положение с тем, что я вовремя не отнеслась серьезно к его жалобам? Не вызвала врача, вместо того чтобы идти спать? Думать об этом было слишком тяжело.
      Я отправилась к Антону.
      В больнице мне дали целый список лекарств, которых у них не было. ЦКБ называется. Что тогда говорить про обычные районные? Страшно представить.
      Я остановилась около первой попавшейся аптеки. На Брестской.
      Купила лекарства. Заодно влажные салфетки в больницу, какие-то леденцы.
      Открывая машину, пожалела, что не купила гематоген. В детстве я его очень любила, может, Артему тоже бы понравилось?
      Я резко обернулась, и это могло меня спасти.
      Прямо передо мной оказался небритый мужчина в черной шапочке. Я уперлась ему в грудь.
      Но не спасло. Я увидела руку, которая стремительно приближалась к моему лицу.
      Боль вонзилась в меня, и она была такой сильной, что я даже не почувствовала страха, когда чьи-то руки подхватили меня и я оказалась на заднем сиденье своей машины.
      Я попыталась за что-то ухватиться, но сильные удары, уже ногами, затолкали меня в пол, между сиденьями, и я, как будто глядя на себя со стороны, на секунду удивилась, что смогла там уместиться.
      Казалось, что еще мгновение назад я была на безопасном тротуаре, но машина уже мчалась, я лежала под чьими-то ногами, и тут только я поняла, почему темно: на голове было что-то, что закрывало мне глаза.
      Я пошевелилась, чтобы избавиться от этого, но тотчас же получила пинок ногой. Боли не почувствовала: то ли от страха, то ли пинок был слабым.
      Они говорили не по-русски. Я не понимала ни слова.
      Голова болела так, словно в нее воткнули острую вилку и накручивали мозги, как спагетти.
      Я вдруг поняла, что плачу. Сильно и очень мокро. Но абсолютно не шевелясь.
      — Где права и техпаспорт? — услышала я голос с сильным акцентом.
      Мне на голову что-то опустилось, и мне показалось, что это моя сумка.
      — Громче, сука!
      Я с готовностью повторила:
      — В бардачке.
      Мой голос был заискивающим, я специально старалась. Мне хотелось отвечать на их вопросы, говорить, рассказывать что угодно, чтобы их успокоить. Чтобы их разжалобить.
      Чьи-то жесткие руки оказались у меня на теле… в моих карманах… у меня на груди.
      — Деньги есть? — рявкнул тот же голос.
      Нет, не надо скулить. Они меня не пожалеют.
      Я постаралась совладать со своим голосом:
      — Конечно есть. У кого ж их нет?
      Я даже зажмурилась от страха. Шея напряглась в ожидании удара.
      Они начали ругаться. По-русски. Матом.
      — Вот сука…
      «Они взяли мой „мерседес“. Забрали мои документы. Они убьют меня».
      — Давай деньги, где они?
      Я приготовилась не реагировать на боль. Каждая моя мышца напряглась и застыла.
      Я ответила максимально вежливо:
      — Права отдайте. Потом поговорим.
      Я решила, что если в моем кармане будут права, то они меня не убьют. О том, что их могут потом вытащить, я почему-то не думала.
      Меня не ударили.
      — Слушайте, — я говорила бодро, словно все еще находилась в шезлонге на своей дачной веранде, — хотите, я вам доверенность на машину напишу, катайтесь на здоровье!…
      Я замолчала на полуслове. Дура! Если они продиктуют мне данные, на кого доверенность, тогда уж точно убьют.
      — Хотя вы и сами можете выписать…
      Они говорили на смеси русского и какого-то армянского. Или таджикского. Или чеченского.
      Один все время орал.
      Мне показалось, что они дергались не меньше меня.
      «Обдолбанные, — с ужасом подумала я, — на шприце».
      — Слушайте, давайте нормально поговорим. Я ж нормальный человек, и вы нормальные. У меня в сумке, видели в кармане, кокс. Хотите?
      Да. Нормальные люди обычно именно так и разговаривают. В скрюченном состоянии и когда половой коврик забивается в рот.
      Ноги на мне задвигались, голоса стали оживленными.
      Наверное, когда говорят: «В эту минуту напряжение между ними спало», имеют в виду именно такую ситуацию.

***

      — Гур, гур, гур, вые…ть, гур, гур… сука…
      «Не убьют, — думала я, — шапку на глаза надели, не убьют».
      — Слушайте, хотите, я вам анекдот расскажу? В два часа ночи мужик шарит по всем кухонным шкафам, заходит заспанная жена. «Где-то здесь водка была спрятана». — «Так ты ее на похоронах отца выпил». — «То-то я смотрю, что-то папашки не видно!»
      Тот, что сидел впереди, засмеялся.
      Они снова заговорили. По-моему, заспорили.
      Разбавляя свои слова русским матом.
      В какую сторону мы едем? Сколько времени?
      Большим пальцем я стянула со среднего кольцо. Не бог весть что, но все-таки бриллианты.
      Подняла руку вверх, наугад.
      — Держите кольцо. Денег стоит немерено. С бриллиантами. Муж подарил.
      — Кто твой муж?
      Мысли в голове закрутились, как на ускоренной перемотке: «Дипломат? Американец? Депутат? Олигарх?…»
      — Права отдайте, — проныла я.
      «… — Милиционер? Прокурор? Художник?»
      Что сказать? Чтобы не испугать. И не слишком расслабить.
      — Давайте я вам еще один анекдот расскажу, а вы мне за это — права?!
      — Давай.
      Я получила легкий пинок в живот.
      — Девушка приходит к врачу: «Доктор, меня все раздражает». Доктор спрашивает: «Что именно?» Девушка ему, злобно так: «Не зли меня, сволочь!»
      Они громко заржали. Я почувствовала себя актрисой, которую осыпали овациями на дебютной премьере.
      Тот, что впереди, перестал орать.
      По времени мы уже вполне могли оказаться за городом.
      — Это твой адрес? У тебя ребенок есть?
      Зачем я взяла с собой паспорт? В голову снова вернулась боль.
      — Это адрес прописки. А живу я за городом. На Рублевке, слыхали? Туда не подъедешь просто так. Камеры и охрана. Вам туда лучше не соваться. «Мерседесов» и в Москве хватает.
      Мне хотелось сказать: «Отпустите меня, пожалуйста». Мне так сильно хотелось это сказать!
      Еще сильнее, чем в пятнадцать лет объясниться в любви Сереже Храмцову.
      Они переговаривались. Именно переговаривались. Я напряженно думала: хорошо это для меня или нет?
      Машина стала реже останавливаться. Значит, светофоров все меньше…
      — Господи, помоги мне… — Я забормотала слова, выдумывая их на ходу, бессвязные и бессмысленные, тихо, но так, чтобы они смогли уловить суть. -…Вседержитель, прости нас, грешных, помоги нам, кающимся…
      Пинок в бок.
      — Ты чего там?
      — …Господи, всепрощающий, рабы твои… — Что-то подобное я исступленно бормотала несколько минут. Как пела без музыки.
      Несколько рук сильно дернули меня вверх.