Посмотрела телевизор.
      Рассказывали про то, что в рамках кампании по борьбе с курением меняется дизайн сигаретных пачек. Сигареты теперь будут продаваться в коробке, похожей на гробик. Намек на скорую смерть.
      Я подумала, что тогда надо поменять и дизайн автомобилей. И конечно же самолетов. И некоторая еда в супермаркетах тоже должна продаваться в гробиках. И дома, в которых живем. Гробик на колесах. Гробик с пропеллером. Со сроком хранения и показателем калорийности. Гробик с кухней и телевизором. И, собственно, сам гробик: гробик-переноска.
      Я думала об этом, заходя в супермаркет. Тележка – гробик.
      Я складывала в него продукты с полок.
      Гробик – шапочка на голове кассирши.
      – За телефон можно заплатить? – спросила я.
      – Можно! – голос с того света. Из-под гробика-шапки.
      Человек за мной – удивительно знакомое лицо.
      Как будто эти глаза уже на меня смотрели.
      Точно! Он – с телевидения. Аналитическая программа, которую закрыли почти сразу после выборов. Следом за ним написали заявления об уходе почти полканала. Нашумевшая история.
      – Номер телефона?
      Гробик – телевидение.
      Я продиктовала свой номер. Протянула деньги.
      Переложила пакеты снова в гробик-тележку.
      Потом в гробик-машину. Джип.
      Зазвонил телефон. Номер не определен.
      Я ехала мимо вереницы таких же, как у меня, гробиков на колесах.
      – Девушка! – незнакомый голос. – Вы пакет забыли! В супермаркете!
      – Что? – не поняла я.
      Зажав телефон между ухом и плечом, я включила дворники. Пошел дождь.
      – Пакет в супермаркете. Вы сейчас где?
      – Я? Я отъехала… – Я не стала ему рассказывать про гробик, в котором уютно ехала домой. – А вы кто? – поинтересовалась я довольно агрессивно.
      – Да я никто. Я просто пакет ваш забрал. Думал – догоню…
      – А откуда вы телефон-то мой узнали?
      – Да вы же номер свой сказали кассирше, а у меня память профессиональная. Вы где?
      – Да я… домой уже… – Я пыталась понять: это звонит ведущий? Нет, вряд ли.
      – Вы на какой машине?
      – Джип… зеленый…
      – Так я за вами, оказывается, еду!
      Я увидела его в зеркало.
      Остановитесь, я вам пакет отдам.
      Я остановилась почти посередине дороги. У меня никогда не было проблем с парковкой.
      – Здравствуйте, – он улыбался. – Меня зовут Александр.
      Ведущий.
      – А я знаю, – я тоже улыбнулась. И забрала пакет в открытое окно.
      – А у вас зонтик есть?
      – Я не люблю зонтики, – сказала я.
      И почему-то подумала: если идти вдвоем под двумя зонтиками, взявшись за руки, дождь будет капать? На руки? Или нет?
      – До свидания, – сказала я. – И спасибо.
      И нажала на кнопку стеклоподъемника.
      Дождь хлестал по стеклу, оно плавно поднималось, а лицо ведущего, наоборот, постепенно тонуло и исчезло окончательно, когда мое окно закрылось.
 
      Когда я подъехала к дому, дождь уже закончился.
      Как мило: в одном из пакетов оказались чипсы и банка сардин в томатном соусе. И еще тертый пармезан. Никогда не покупала ничего подобного.
      За пармезан – спасибо.
      А чипсы я не ем. Жизненные принципы не позволяют.
      Сардины попробовала. Вкусно.
      Съела полбанки и открыла пакет с чипсами.
      Доела и то и другое.
      Почувствовала себя телеведущей. Опальной.
      Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Тоже, кстати сказать, Александр Вот так, значит, телеведущие сейчас с девушками знакомятся.
      Я посмотрела на телефон – звонков не было.
      Вспомнила его улыбку. И как он тонул. Достойно. Как капитан подводной лодки, который остался на корме. А лодка погружалась в море. Я где-то в кино видела.
      Сытая улыбка не сходила с моего лица.
      Я вышла на улицу. Странно, дождь прошел, а не холодно. Даже наоборот.
      Я посмотрела в небо.
      Лучше всего умереть как птица – на лету. Замерзнуть. И падать, продолжая полет.
 
      Самолет Алика потерпел аварию. Они совершили экстренную посадку прямо на воду. Самолет летел из Гватемалы в Москву.
      Он спускался по надувному трапу, сняв свои начищенные лайковые ботиночки. Вместо того чтобы ужинать в «Аисте» с друзьями.
      Может быть, даже он потерял их. Ботиночки.
      По «Муз-ТВ» показывали рейтинг туалетов в ресторанах. На первом месте – туалет с прозрачной перегородкой между мужским и женским. На четвертом – туалет с ванной. В ванне плавали рыбки.
      Телеведущий не звонил.
      Может быть, он вовсе и не знакомился со мной? Может быть, я действительно оставила пакет в супермаркете, а он по-честному хотел его мне вернуть? И случайно передал свои чипсы? Свои, наверняка любимые, чипсы!
      Кажется, я покупала шампунь. В моих сумках его не было.
      Зазвонил телефон. Странной, дребезжащей мелодией, как будто жаловался.
      Мой телефон исхитрялся сам каким-то неведомым науке и технике способом менять звонок.
      Сегодня я бы тоже с удовольствием подребезжала.
      – Алло!
      «Алло» бывает трех видов: с надеждой, равнодушное, с раздражением. Можно подсчитать количество «алло» из разных групп за целый день и составить психологический портрет исследуемого персонажа.
      Все мои «алло» были из первой категории. Я еще надеялась.
      Что это не случайность.
      Что он со мной все-таки знакомился.
      Что он мне позвонит.
      Я страдала.
      Я лежала на диване в гостиной и с наслаждением страдала.
      Я упивалась своим страданием.
      Я ждала звонка от мужчины! Прикольно.
      В моем возрасте (уже тридцать!), пережив развод (чуть больше года), разочаровавшись в вечной любви (и любви как таковой), я ждала звонка! От мужчины!
      – Ну что, ты хочешь стать великой писательницей и зарабатывать кучу денег? – спросили меня из трубки.
      – Ну да, хочу, – ответила я, делая вид, что подобные предложения поступают мне по нескольку раз в день.
      – Приезжай подписывать договор.
      Так было даже лучше.
      Я – везучая и счастливая. Мне хочется петь и улыбаться!
      Я стану знаменитой писательницей и что там мне сказали про деньги?
      А когда он позвонит, мое «алло» будет из третьей категории! «Сколько можно мне названивать!.,»
 
      Я пробежала глазами договор.
      В Москве еще не начали топить, и в офисе издательства было зябко.
      Я, наверное, последняя в Москве снимала босоножки и переходила на осенние туфли. Я и на «зимнее время» последняя переходила. Принципиально еще неделю не переводила часы. И всюду опаздывала.
      – А почему тут написано, что перевод на иностранные языки тоже принадлежит вам?
      – Это типовой договор.
      Моему издателю было лет тридцать. Он был современный, лысый.
      Он заканчивал работу ровно в шесть.
      Ровно в восемь он ужинал в компании таких же современных и лысых приятелей.
      Конечно, с ними были девушки.
      Обычно разные.
      Причем уже очень давно девушки из «Рая», «Дягилева» и «Оперы» слились у него в одно, даже не обязательно симпатичное лицо. Лицо-трансформер. Сегодня оно скуластое, завтра будет с голубыми глазами, а какое было вчера – не важно.
      – Я получаю 20% от прибыли?
      – Ну конечно. Мы же рискуем, мы вкладываем в тебя деньги. Сначала мы их должны отбить.
      – Я возьму договор домой, почитаю.
      – Послушай! – На его гладко выбритом лице глаза бегали туда-сюда, как в мультиках, когда изображают ночь. – У меня совсем нет времени! Нам нужен новый автор, не хочешь подписывать – не надо. У меня таких рукописей!.. – Он почему-то пнул ногой подоконник. Как будто рукописями была забита батарея.
      Хотя через два часа в этом холодном офисе я была готова поверить во что угодно.
      Не хотелось звонить мужу. Бывшему.
      Услышать его скептическое: «Книгу написала? Ты?»
      Конечно, писать книги, готовить завтрак, петь, танцевать, жить, быть красивой, любимой, не тратить деньги, уважать его привычки, не разговаривать по телефону, не дружить с дурами, не строить глазки его партнерам, не толстеть, не капризничать и все время улыбаться – может только его новая девушка.
      Не я.
      Звоню.
      Ему некогда. Пытаюсь объяснить ситуацию в двух словах. Просит в одном. Называю ключевое. «Договор».
      – Читай! – командует. И я с ужасом думаю о том, что вот так вот он командовал семь лет. Много.
      Читаю.
      – Это бред! – Он говорит о том, что роялти должны быть от оборота. А не от прибыли.– И вообще, возьми юриста! Кто сам подписывает договор?
      Мне холодно.
      Глаза из мультика уже давно соскочили с Литого черепа и носились по всему кабинету.
      Все-таки мой договор – это не так серьезно. А потом, неизвестно, что будет завтра.
      Рано или поздно начнут топить, ему придется извлечь рукописи из батареи…
      – Ну, ладно. Подписываем.
      Главное – что книгу напечатают.
      Еще до Нового года.
      – Только права на иностранные издания вычеркните.
      – Хорошо, хорошо! Я уже на все согласен.
      У меня красивая подпись. Я ее еще в школе придумала.
      В офисе вроде даже потеплело. Глаза вернулись на место. Под брови.
      – Ну, ты молодец! – сказал издатель. – Я таких жестких договоров еще ни с кем не подписывал.
      Мне даже стало приятно. Какая я крутая! Сама, без юриста…
      Это был первый и последний мой договор без юриста. Мой, а также всех моих друзей и знакомых.
      Правило № 1: Если очень хочется что-то подписать, подпишите дневник своему ребенку. Если еще нет ребенка или он не ходит в школу (мой случай) – все равно подпишите, рано или поздно пригодится.
 
      Он не звонил.
      Позвонила моя подружка Марина. Она поссорилась со своим продюсером. И теперь он не берет трубку.
      Позвонил мой приятель, мы иногда играем с ним в теннис.
      – У меня угнали машину! – орал он в трубку. Подозреваю, что он обзванивал всех своих знакомых по записной книжке. У него был новый «Flying Spur». – Там были все мои скидочные карточки!!!
      – Ужас, – согласилась я. – Не расстраивайся.
      Последний раз я ему проиграла четыре сета подряд.
      Это только осень. Так я решила.
 
      Был третий день, если считать с того дня, когда я съела чипсы.
      Он не звонил.
      Ничего романтического в страдании я уже не находила.
      Не то чтобы он был мне очень нужен, этот бывший телеведущий. Если бы позвонил.
      Но он не звонил.
      Я была старой и одинокой.
      Я вообразила себе, что в меня можно влюбиться. Подслушать мой телефон, мчаться за мной в машине, стоять под дождем.
      Но ведь так и было.
      А потом он догнал меня, поговорил со мной – и разочаровался.
      Я все еще достаточно симпатичная, чтобы можно было обратить на меня внимание, но, видимо, совершенно не обаятельная, чтобы в меня влюбиться. Без харизмы.
      Девушка без харизмы – как переваренная креветка: под пиво пойдет, а так – нет.
      Я – переваренная креветка.
      А он не пьет пиво. Он ест чипсы.
      В меня и в школе мальчишки не влюблялись. Все за Макаровой бегали. Она была самая высокая! А они все были с меня ростом! Кому это понравится?! В 14 лет?
      Хорошая вещь Интернет.
      Набрала его фамилию, инициалы. Двести с лишним ссылок. Ничего себе, действительно знаменитость. Всё про скандал на телевидении. Его обвиняли в излишней амбициозности, чрезмерной принципиальности… И ни слова о семейной жизни.
      Заглянула на compromat.ru. Огромное количество статей, рецензии на его программу… Все очень позитивные. Только старые. Судя по всему, уже год о нем никто и не вспоминает. Фотографии, заголовки. «Конфронтация с властью», «Последний из могикан», «А мы пойдем на север!», «Демократия укрощает строптивых!», «Кто следующий?». Вот действительно, кто следующий?
 
      Пошла без зонтика к Черновой.
      С кем-нибудь поговорить, посмеяться, отвлечься!
      Охрана Черновых пропустила, зная меня в лицо.
      – Опоздаем! – разносилась по дому сирена, отдаленно напоминающая голос моей подруги.
      Я и забыла, они же собирались в Лондон.
      На спинке кресла сидел ее сын Сергей и спокойно болтал по телефону.
      Чернова возникла передо мной, как атомный гриб. Страшная и непокорная.
      – Я разведусь с ним! – кричала она. – Каждый раз одно и то же!
      Одно и то же – это то, что ее мужу необходимо было принимать ванну перед каждой поездкой или просто важным событием.
      И сейчас он наверняка плескался в пенистой воде с ароматическим маслом, не обращая на вопли жены никакого внимания. Потому что за 20 лет к ним привык.
      Она к его ваннам привыкнуть не смогла.
      – Нет, ты видел ее? – спрашивал Сережа телефонную трубку. – Когда она поднимает голову, она похожа на Мишу Бартон!
      – Мы опоздаем! – кричала Чернова в пространство где-то у меня за спиной. – Сережа! Быстро в машину, в крайнем случае, поедем без него! Ты слышишь?! – снова в ту же сторону. – Мы уезжаем без него!
      – Он? Он вылитый Ди Каприо в «Полном затмении»… – Сережа невозмутимо встал и повесил на плечо дорожную сумку «Lancel». Кожаную.
      Я позвонила тренеру.
      – Леночка, у тебя есть время? Мне ну очень-преочень надо… Ну, почему полгода? Ну, пожалуйста! Ладно, спасибо большое. Да, я поняла, через десять минут. Я поняла, что повезло. Все. Целую. Жду.
      Попрощалась с Черновой. Как звали ту актрису в «Иствикских ведьмах»?
 
      Дома конечно же была Ира.
      – Мне тут колбаски кровяной передали из Крыма, – встретила она меня в дверях с чем-то, завернутым в газету. – Поджарить?
      – Через час. Ко мне сейчас тренер придет.
      Я постаралась быстро пройти в комнату моего сына Антошки, которая служила мне залом для тренировок. Там была шведская стенка и мат.
      Ира не отставала ни на шаг.
      – Мой совсем с ума сошел, – говорила она, – представляете? В час ночи вчера пришел!
      – Представляю, – кивала я.
      – Мне знаете, что нужно?
      – Что?
      – Чтобы я вам SMS прислала: «Занята, не приду». Ну, как будто я ухажеру своему пишу.
      – И что?
      – А вы мне в ответ: «Схожу с ума от любви».
      – Ир… – Я даже остановилась. – Почему ты мои бусы брала?
      – Так я ж вернула! – Она как будто обиделась.
      – Ты не можешь брать мои вещи.
      – Почему? Я же ничего с ними не сделала, а следователь мой сказал, что в этих бусах…
      – Ира! Уже осень! Убери, пожалуйста, с улицы подушки и сними чехлы с диванов. Там сыро!
      – Прямо сейчас?
      – Прямо сейчас.
      – И пойду стирать.
      – Пойди.
      – Только у вас порошок такой, что им много не отстираешь. Дешевый. Вот у моей прежней хозяйки…
      – Что же ты у нее не осталась?
      – Так получилось, представляете? – Ира поджала свои и без того тонкие губы. – Она меня к мужу своему приревновала. А у вас… И мужа-то…
      Я улыбнулась ей и закрыла дверь. Быстро.
      Физкультурой лучше заниматься дома. По крайней мере, дома ты делаешь это уж точно для себя.
      – В общем, неплохо, – похвалила меня тренер через час. – Но больше таких больших перерывов не делай.
      – Не буду, – пообещала я.
      – Сейчас можешь поесть, – она великодушно улыбнулась, – морской капусты, чуть-чуть овощей на пару.
      – Okay.
      Из кухни доносились возбуждающие запахи жареной кровяной колбасы.
      Он не звонил.
      Колбасой пришлось поделиться с Мариной Сми.
      Она приехала на новеньком «Мерседесе» баклажанного цвета.
      – Не берет трубку, – сообщила она, ловко подцепив на вилку самый большой кусок.
      Своего продюсера она действительно любила.
      Их ребенку было уже два года.
      Только об этом никто не знал. Потому что миф «любовный роман между известной певицей Василисой и ее продюсером» очень устраивал прессу. И, как следствие, самого продюсера тоже. И видимо, Василису.
      – Позвони ему, – попросила Марина.
      – И что сказать?
      – Ну, что-нибудь… важное.
      – Например? Что ты съела всю мою крымскую колбасу?
      – Не всю. Вот еще кусочек. Забирай.
      – А что?
      – Ну, давай придумаем! Ты же можешь!
      Я задумалась. А если и правда мне отключить на пару дней телефон, и пусть он названивает, этот телеведущий. Которого уволили. Значит, не так уж он был и хорош, кстати.
      – Скажи, что я заболела. В больнице.
      – Он спросит: в какой?
      Мы решили, что надо разбить ее машину, дать деньги в травмпункте, чтобы ей наложили гипс, и тогда я позвоню продюсеру.
      После непродолжительных поисков мы пришли к выводу, что трактор на соседней стройке – самый подходящий предмет, о который можно разбить машину.
 
      Я стояла в стороне.
      Лицо Марины за рулем выражало решимость и готовность идти до конца.
      – Я не могу, – вдруг сказала она. – Новая машина, я не могу!
      – Ну и что будем делать?
      – Давай ты!
      Я посмотрела на небо. Снова собирался дождь.
      Села за руль. Страшно.
      – Может, не будем? – попросила я.
      – Будем. Давай!
      Мы вернулись домой и выпили по сто грамм виноградной водки Pisco.
      Снова стояли у трактора.
      Снова я смотрела на него из-за руля, как будто из-под бровей.
      Однажды в Черногории мы ехали по серпантину. Очень высоко. Мы тогда еще жили вместе, чо оба понимали, что развод неизбежен.
      Внизу были горы. Море. Красота.
      Мы были слишком над ней, чтобы чувствовать свою сопричастность.
      Я тогда подумала: что, если нажать на газ – не вписываясь в поворот, а прямо вперед, в пропасть, во всю эту красоту? Успею ли я получить удовольствие от полета? Или будет только предсмертный ужас?
      Я представила себя в горах Черногории.
      Реальность в виде трактора оказалась сильней.
      Я посмотрела на Марину. Неожиданно для себя нажала на газ. Повернула руль, подставляя трактору пассажирское сиденье. Удар был несильным.
      Вылетела только правая подушка безопасности. Марина закричала.
      Я вспомнила слово «катарсис».
      У нее зазвонил телефон, и снова пошел дождь.
      Муж няни ее ребенка попал в автокатастрофу.
      Марине срочно надо было ехать домой: няня уезжала.
      «Мерседес» не заводился. К тому же вся его правая часть стала как будто частью трактора. Казалось, что если «Мерседес» поедет, то и трактор здесь не останется.
      Я не могла везти Марину в Москву, поскольку даже сто грамм виноградной водки – это все-таки сто грамм виноградной водки.
      Позвонила продюсеру. Уже из дома. Он не ответил. Хам! А мы из-за него машину разбили.
      Марина пошла ловить такси.
      Я стояла на крыльце босиком, а земля лежала у моих ног, словно мертвая.
      Сосны врезались в небо, как наточенные кинжалы, и небо истекало кровью, а я подставляла лицо под теплые капли, и ловила их ртом, и чувствовала их вкус.
      Позвонил телеведущий.
      – Привет, – сказал он.
      И я снова подумала: «Это только осень».

      Иногда ершики для унитазов можно увидеть в самых непредсказуемых местах.
      Этот я увидела на «Горбушке», когда покупала диски.
      Не знаю, как все остальные, а я очень люблю покупать диски на «Горбушке». По 150 рублей. И каждый шестой – в подарок.
      И еще я люблю покупать ершики для унитазов.
      У меня дома довольно много туалетных комнат, в некоторых из них стоит по два ершика. В некоторых – три.
      Этот был сделан в форме сердца, где стрела – сама щетка. Сто восемьдесят евро.
      Дома мама вместе с моим сыном рисовали собаку.
      – Посчитай, сколько ног у тебя получилось? – со смехом спросила мама у Антона, лишь мельком взглянув на меня. Чтобы, не дай бог, внимание ребенка не переключилось с бабушки («называй меня бабуля») на маму. Которую ребенок не видел целый день.
      – Раз, два, четыре.
      – Нет. Посмотри хорошенько.
      – Четыре. А это хвост! Ты что, не видишь?
      – А это?
      – А! А это тросточка!
      Бабуля смеется. Судя по всему, скоро дойдет очередь и до меня.
      – Проверено! Четыре ноги! – Антошка замечает маму.
      – Проверено! – подхватывает бабуля.
      – Проверено гинекологом! – радостно уточняет мой сын: любитель рекламных роликов и канала «Муз-ТВ».
      – Так… а что такое гинеколог? – Бабуля тянется к толковому словарю: она и меня в детстве приучала смотреть значение непонятных мне слов в толковом словаре. Этот увесистый том любознательный Антошка иногда читал и сам, просто так, вместо «Красной Шапочки».
      – Гинеколог – это гений, который занимается нашей экологией, – говорю я.
      И обнимаю сына.
      Он меня рассматривает, глаза хитрые, все руки в разноцветных пятнах от фломастеров.
      Как в старой сказке печка пекла пироги, так и Антошка печет улыбки на своем лице. Такие же румяные, такие же теплые.
      – Я тебя съем! Я – Серый Волк! – кричу я, и мы начинаем возню, позабыв о бабушке, и ей это обидно, она направляется к дверям и оборачивается уже в коридоре:
      – Антон! Быстро мыть руки! Посмотри, на кого ты похож!
      – Я – Мойдодыр! – кричу я, подталкивая сына к ванной. – Мой – до – дыр! Мой – до – дыр!
      Мне хочется сказать маме, что я соскучилась по своему ребенку, что мне хочется поиграть с ним, но я сдерживаюсь, потому что знаю, чем это закончится: обидой, поджатыми губами или, еще хуже, давлением и валерьянкой.
      – Антона надо записать в садик! – говорит мама. – Он не общается со сверстниками.
      – Давай. – Я и сама об этом думала. Даже садик приглядела. Рядом с домом. «Ромашка».
      – Я отведу его, – говорит моя мама, – тебе же некогда. У тебя журналисты каждый день.
 
      Звоню издателю. Восемь вечера, он где-нибудь ужинает. Не отвечает.
      Отнесла сердце в туалет.
      Полюбовалась минутку.
      Каким-то бравурным маршем зазвонил телефон.
      Мой издатель. Перезванивает.
      – Как дела, звезда?
      – Я не могу давать семь интервью в день. Я умру.
      – По крайней мере, ты умрешь знаменитой.
      – Хоть один выходной!
      – Не волнуйся, через полгода от тебя все отстанут. Кстати, я хочу подписать с тобой договор еще на две книги!
      – Еще на две книги?
      – Думай, ладно? Мне нужен этот договор! Я же деньги в тебя вкладываю!
      Вторая линия.
      – Ну, ладно, я перезвоню.
      – Пока, звезда!
      – Алло.
      «Алло» из первой группы. Сегодня во время интервью меня спросили, чего я боюсь. Я ответила: потерять надежду. Он:
      – Привет.
      – Привет.
      У него слишком большие и смешно оттопыренные уши. Я рассмотрела их на первом свидании.
      Мы встретились сразу после дождя. Громко молились лягушки.
      И еще у него всегда такой недоверчиво настороженный взгляд. Как будто мысленно он говорит: «Так-так-так…»
      – Ну, как твои дела?
      – Ничего.
      Он не звонил два дня. Я не упрекаю его. И изо всех сил стараюсь говорить так, чтобы в голосе не было обиды.
      – Дома?
      – Дома.
      – Не поедешь в Москву? Разве так приглашают?
      – Поеду, наверное.
      – Да? А куда?
      – Не знаю. Может, поужинаю с Катей. Вообще-то я собиралась лечь спать.
      – Ну, отлично. – Он как будто обрадовался. – Тогда на связи!
      – Okay. – Как будто мне безразлично. Срочно набираю Катю.
      – Пойдем поужинаем?
      – Не могу.
      – Ну, пожалуйста.
      – А что такое?
      – Просто… ну, пойдем?
      – Ну, пойдем.
      Мы мило провели вечер. Катя рассказывала про женский клуб «Эгоистка». Мужской стриптиз.
      – Пошли со мной. Тебе понравится! Там такие мальчики! – Она как-то гортанно не то засмеялась, не то захрюкала.
      Он ухаживал за мной так, как ухаживают друг за другом дети: дразня и больно дергая за косички.
      В 12 ночи я отключила телефон.
      В 12.15 включила опять.
      Он не позвонил.
      Наверное, он звонил в эти пятнадцать минут. Ну зачем я отключила телефон!
      Наверное, он решил, что я не поехала в Москву и легла спать.
      Я не поехала в «Эгоистку».
      Я легла спать.
 
      – Привет!
      Он позвонил в пол-одиннадцатого утра.
      – Привет!
      – Как дела?
      – Ничего.
      Он позвонил слишком рано, так что я еще не начала ждать его звонка. И поэтому голос мой звучал естественно и почти равнодушно.
      – Дома?
      – Дома.
      – Позавтракаем? На «Веранде»?
      – Не могу. У меня все расписано. Сегодня четыре интервью и три съемки.
      – Через полчаса? Я за тобой заеду. Я улыбаюсь трубке.
      – Ну, все. Я еду, да?
      – У меня будет максимум тридцать минут.
      – Разберемся.
      Он приехал. Он радостно возбужден. Я волновался!
      – Почему? – Надеюсь, я не краснею.
      – Потому что к тебе ехал! А ты?
      – Что я?
      – Ты волновалась? Я смеюсь.
      – Ну, признайся честно, волновалась?
      Он ставит диск. Попса. Он щелкает пальцами и подпевает.
 
– Плачет дождик, в листьях шурша.
И, как дождик, плачет душа!
 
      И я понимаю, почему он стал, например, политическим обозревателем, а не певцом.
      – Нравится? – улыбается он. Я вообще попсу не люблю.
      – А кто это поет? – вежливо интересуюсь.
      – Да какая разница! – Он снова подхватывает припев и хохочет.
      Я улыбаюсь.
 
      Мы подъехали к «Причалу».
      Позвонил Алик.
      Он торчит в Гватемале. Он уже три раза поднимался на борт самолета и три раза кубарем выкатывался из него.
      – Алик, – уговариваю я в трубку, – ты же не можешь поселиться в Гватемале.
      – Не могу, – соглашается Алик. – Но лететь я тоже не могу. Не могу!
      Он бросает трубку. Мы просим принести кальяны. Александр голоден: он заказывает стерлядь НА гриле.
      – Как ты относишься к «Chassagne-Montrachet Les Chaumees» 2000 года? От Olivier Leflaive?
      Я киваю.
      – Так я и думал, – говорит он. – Если у девушки есть вкус, он есть во всем.
      В «Причале», кроме нас, почти никого нет. За соседним столом пара блондинок. Они тоже курят кальяны.
      Мы говорим о том, что о девушке можно судить по ее сумке.
      Моя осталась в машине. Я иногда вообще хожу без сумки. О чем это говорит? Что иногда я унисекс?
      Мы начинаем цинично рассуждать о том, что сумка может быть широкой или узкой, она может запросто распахиваться или, наоборот, надо потрудиться, пока один за другим щелкнут все замочки.
      – Она может быть потертая и бесформенная, – морщится мой телеведущий, поглядывая на мягкую, с черепами, сумку девушки-соседки в кашемировом спортивном костюме.
      – Но это может быть и самый яркий предмет во всем облике девушки! – подхватываю я, разглядывая ее подружку – на ней джинсы, свитер и яркая зеленая сумочка от Jil Sander.
      – О, да! – несколько двусмысленно улыбаясь, соглашается мой оппонент. – Очень часто это самая яркая деталь… гардероба.
      – Ну, а может быть – это просто аксессуар, неотъемлемая часть любой женщины.
      И как она с ней обращается: кокетливо держит в руках, и если отпускает, то недалеко от себя, или бросает с размаху на любое свободное место. И вообще: сколько их, так ли обязательно ей их менять или можно иметь одну, любимую. Такую Удачную, что подходит почти ко всему. А если и не очень подходит… ну и ладно, а то в ней столько всего, что перекладывать в другую не хочется.
      Звоню в «Cosmopolitan».
      – Хочу извиниться. Машина сломалась прямо на Рублевке. Здесь ГАИ, ФСО, вы же понимаете – правительственная трасса. Не знаю, когда приедет эвакуатор… ужас, неужели под меня декорации строили?.. Что же делать? И я так мечтала у вас сняться… завтра уже разбирать? Ну, извините…
      – Видишь, как просто! – говорит он.
      – Неудобно все-таки. Они декорации…
      У меня дома целая полка с огромным количеством маленьких разноцветных сумочек. Которые я не ношу. Потому что обычно хожу с большой черной. Но как важно мне иметь эти разноцветные! И я их все покупаю и покупаю… И буду!
 
      Пришло SMS-сообшение.
      – Кавалеры пишут? – интересуется он, смешно шевельнув ушами.
      – Можно я буду звать тебя Лопух? – Я кокетливо заглядываю ему в глаза.
      – Ничего себе! – Он нахально разглядывает меня. – Так интимно?
      – Достаточно интимно, – соглашаюсь я, и рот мой неумолимо расплывается в улыбке.
      – Тогда зови меня просто Пух!
      – Но ведь это не значит, что ты будешь звать меня Пятачок?
      – Пока нет, – многозначительно произносит он. – SMS читать будешь?
      Читаю: «Приехать не смогу». Бред какой-то. Номер неизвестный.
      – Ошибка, – говорю я. И на всякий случай, словно хочу скрыть правду, опускаю глаза.
      Звоню в «Вечернюю Москву».
      – Придется отменить сегодняшнее интервью. Я очень извиняюсь… я так переживаю.– да, да, ну, просто никак не получится… В любое время, нет, завтра нет, до следующей недели все расписано, но вы звоните во вторник, и я под вас подстроюсь. Да-да. В любое время!
 
      Снова SMS.
      – Да ты со мной играешься? – довольно улыбается он.
      «Юра, извини, я на работе. Устала, было много глажки. Ира».
      Точно. Моя домработница.
      – Ответишь? – спрашивает он, немного ревниво.
      – Отвечу, – в тон ему киваю я.
      «Люблю. Не могу жить без тебя».