В «GQ» людно и шумно. По пятницам. Сегодня – пятница.
      Регина, мой директор по связям с общественностью, приехала первой и сразу набросилась на официанта:
      – А почему такой отвратительный стол? Что, у нас теперь звезд по углам сажают?
      Регина любит путешествовать, но боится летать. Для храбрости она выпивает в самолете бутылку виски. Если не трансконтинентальный рейс. Из-за этого у нее проблемы с молодыми людьми. Хотя молодые люди думают, что это у них проблемы с Региной. Потому что она никак не может определиться: то ли ей перестать путешествовать, то ли бросить пить?
      – Да ладно тебе! – Я ободряюще киваю официанту. – У них вообще свободных столов не было. Пришлось руководству звонить.
      – Значит, у них нет руководства, – Регина полна возмущения, – раз нам такой столик дали!
      Мы расцеловались.
      У Регины всегда в руках еженедельник. По ее представлениям, именно так должна выглядеть бизнес-леди.
      – Молодой человек, – она удивленно поднимает брови, глядя на официанта, – вы все еще здесь? Шампанское «Laurent-Perrier Brut», наши вкусы не меняются!
      А еще поклонники Регины, все как один, со временем начинали ревновать Регину ко мне. Запрещали ей со мной общаться, и никакие доводы о том, что это ее работа, не действовали. Один даже запретил ей читать мою книгу. Она читала ее урывками, в гараже, по тридцать минут в день. Из них последние две – в лифте.
      Потом она их бросала. Молодых людей. Никто больше года не продержался.
      – Ладно, давай о делах, раз все опаздывают. – Регина листает еженедельник, контролируя боковым зрением вход в зал, откуда должен появиться официант с «Laurent-Perrier Brut». По 180 евро бутылка.
      – Так, новый журнал, где-то здесь у меня записано, как называется… – Она шуршит листочками. – Короче, там все: Малахов и всякие звезды. В общем, все рассказывают про свою первую любовь. А потом репортеры звонят твоей первой любви и фотографируют ее: дескать, вот что с ней стало.
      – Это обязательно? – интересуюсь я, вспоминая симпатичного семнадцатилетнего студента, из-за которого я вроде бы хотела покончить жизнь самоубийством. Не то чтобы отравиться. Или повеситься. А так – умереть самой по себе, легко и естественно, и за несколько минут до смерти простить его. Роняя слезу на его дрожащую руку.
      Самопроизвольная смерть не наступила, но зато я дала себе судьбоносное обещание: мстить всем мужчинам. Они в меня влюблялись, и я их бросала. Оказалось, что влюбить мужчину в себя несложно – надо просто каждую минуту помнить, что ты его бросишь.
      – Что-нибудь придумаем, – обещаю я. – С первой любовью.
      Принесли шампанское.
      – Еще тебя приглашают в Питер, «Пятый канал», оплачивают тебе дорогу, гостиницу, все как обычно.
      – Не, Питеру отказать.
      – Но они так просили!.. Ну, что? Добрый вечер?
      Мы звонко чокаемся.
 
      – Закажете что-нибудь или будете всех остальных ждать? – поинтересовался официант.
      – Да мы уже, собственно, все заказали. Вы далеко не уходите только! – распорядилась Регина, кивая на ведерко с шампанским.
 
      С мотоциклетным шлемом в руке появляется Марина Сми. Это сокращенное от Смирнова. Сценический псевдоним. Она живет с продюсером. Только об этом никто не знает. Потому что официально продюсер живет со своей бывшей женой, певицей Василисой.
      У Марины длинные рыжие волосы и черный блестящий мотоцикл. Когда она приезжала на наши девичники, мы с завистью глядели на ее роскошную рокерскую курточку и шлем, который она небрежно роняла на диван рядом с собой. Мы восхищались шлемом и курткой до тех пор, пока однажды, выпив виски с яблочным соком, она не рассказала нам о том, что мужики, оказывается, «на эту фигню не ведутся».
      – Я раньше тоже думала: так сексуально! – она вздохнула и грустно улыбнулась. – Но для них лучше юбки покороче и сиськи побольше…
      Теперь мы ее дразним. Спрашиваем, не ложится ли она спать в шлеме (удобно, если используешь бигуди) и снимает ли она его в кабинете у гинеколога?..
 
      – Ну и столик у нас, – разочарованно протянула Марина Сми, целуя нас с Региной по очереди. – Может, пересядем?
      – Других нет, – объясняю я. – Хорошо хоть этот дали.
      – Еще бы не дали! Звездам-то!
      – А чего ты шлем в раздевалке не оставила? – ерничает Регина.
      – Да он вроде не мешает… Шампанское пьем?
      – Вам меню нужно? – Официант поставил на стол корзину с хлебом.
      – Да вы что? Какое меню? – возмутилась Марина Сми. – Вы посмотрите на нас! И ответьте: нужно нам меню? И хлеб заберите, пожалуйста.
      – Ну, может, салатик, – упрямо предложил официант.
      – Нет! – категорично заявила Марина. – Спасибо!
      – Тогда, может, десерт? – не унимался официант.
      – Да что же это такое? – возмутилась Марина и положила руку на шлем так, как кладут ее в храмах на священную Книгу. – Просто маньяк какой-то, от кулинарии!
      Здороваясь почти со всеми в ресторане, причем одновременно, к нашему столику пробиралась Катя.
      Ее знала вся Москва. Она уже давно жила на свете. И, судя по ее комплекции, много за свою жизнь съела. Но при этом всегда была на диете. Так считалось. И ее подруги были обязаны сообщать ей о том, что диета помогает: Катя худеет. Если, конечно, хотели оставаться ее подругами.
      – Привет, красавица! Ничего себе, какая талия!
      Если бы Марина этого не сказала, Катя не села бы с ней рядом.
      – А получше столика не было?
      Мы дружно уверили ее, что нет.
      – Красотка! – я поцеловала Катю и расправила кружево на ее плече.
      Год назад Катю бросил муж. После того как увидел ее фотографию в желтой прессе, на которой она страстно целовала в губы одного популярного в то время актера.
      Текст, оказавшийся роковым для Катиной семейной жизни, содержал подробный отчет об их двухмесячном романе. Собственно, за роман это невинное приключение принял только один действующий персонаж «любовного треугольника» – Катин муж. После чего ушел, унеся с собой костюмы и Катину уверенность в завтрашнем дне.
      – Ну что, девочки? – Регина довольно улыбнулась. – Глотнем колдовства?
      – За нас! – провозгласила Марина Сми.
      Мы чокнулись.
      Официант снова поставил на стол корзинку с хлебом.
      Мы загалдели одновременно.
      – Уберите! – возмутилась Регина.
      – Унесите сейчас же! – потребовала Марина. – А кто еще будет?
      – Сейчас Чернова приедет, – ответила я.
      – А Лялька?
      – И Лялька. Она на презентации, а потом – сюда.
      – А что у нее сегодня? – поинтересовалась Марина ревниво. – Наверное, ресторан новый – как его? – у меня пригласительный дома…
      – Не знаю, – я пожала плечами. – Вроде ресторан…
      Регина схватила свою записную книжку. Для этого пришлось снять с нее стакан с водой.
      – Так, девочки, сейчас я вам все скажу… сегодня у нас какое число?.. Ага, точно, новый ресторан. Тебя, кстати, тоже там ждут!..
      Я кивнула. Приемы устраивают для тех, кого туда не приглашают.
      Катя приветственно помахала рукой мужчине в полосатом костюме.
      Вот уж чего бы я никогда делать не стала! Ненавижу полосатые костюмы. Если вы, конечно, не снимаетесь в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя!». Но тогда вам надо взять розу в зубы.
      – Присядешь к нам на минутку? – предложила Катя.
      – Ну, от такого предложения невозможно отказаться… – «Костюм» сделал знак официанту. – Виски!
      – Вы знакомы? – спросила Катя.
      Я вежливо улыбнулась.
      Моим подругам в последнее время кажется, что со мной знакомы все. Поэтому приходится вежливо улыбаться. Или отвечать: «Еще нет. Но с удовольствием познакомлюсь».
      Наверное, это называется плохая память на лица. А когда слишком много лиц, как это называется?
      – Наши дочки вместе в школе учатся. – Катя произнесла это так, словно факт совместного обучения в школе их детей оправдывал наличие полосатого костюма.
      – Твоя на экскурсию поехала? – поинтересовался «Костюм».
      – А как же! Она мне все уши прожужжала про эту экскурсию! – Катя обожала свою тринадцатилетнюю дочку. Она ласково называла ее Морковкой.
      – А я свою еле выгнал, – вздохнул «Костюм». Вернее, выдохнул. Перед тем как опрокинуть стакан с виски. – Она у меня вообще какая-то неправильная. Я ей говорю: хочешь, пирсинг себе сделай. Я ей даже в сумку, на экскурсию, две банки джин-тоника положил. Сядет там с девчонками, откроет сумку… Оп-ля-ля! – Это «Костюму» еще один стакан принесли – …А там… И все, пошел разговор, все свои, все на тусовку…
      – Ты бы ей еще наркотиков дал, – посоветовала Катя. – Точно бы разговор получился.
      – Ну, это уже перебор… Ваше здоровье, девушки… и в третью школу переводиться – тоже перебор. Надо уметь находить общий язык в коллективе.
      Слушай, давай пока по делам… – Регина снова зашелестела своей тетрадкой. – Тут все радио это тебя хочет, я им еще неделю назад обещала, и еще «Российская газета», у них… кстати, вот! – Регина сделала многозначительную паузу. – Ты знаешь, какой у них теперь тираж?!
      Виски закончилось, мужчина в костюме встал.
      – Счет за стол – мне! – сказал он официанту одними губами, крутанув пальцами в воздухе так, словно изображал летающую тарелку. Или как будто наш ресторанный столик был круглым. Или он имел в виду земной шар…
      – Кстати, ты посмотрела фотографии для «ОК!»? Слушайте, я только одного не понимаю – зачем своей дочке давать джин-тоник? – У Регины был такой вид, словно это то единственное, чего она действительно не понимает в жизни.
      – Да он хороший мужик, я его знаю! – заступилась за «Костюм» Марина.
      – И со вкусом у него все в порядке, – произнесла я ей в тон.
      – Девочки! Единственный мужчина, который обратил на нас внимание! – воскликнула Катя. – Давайте его ценить!
      – Да мы только пришли! – возмутилась Регина.
      Алкоголь – проводник в окружающий мир. Пока нам видны лишь его размытые очертания.
 
      – Девочки! Посмотрите, какая красотка у Стаса! – Марина Сми указала рукой с бокалом на соседний столик.
      Там сидел молодой человек в розовой рубашке и что-то вдохновенно врал симпатичной блондинке.
      – Жалко только, что курит, – Регина помахала рукой перед своим лицом так, словно дым от сигареты девушки доходил и до нее.
      – Бросит, – убежденно сказала Марина.
      Сама она бросила два года назад, когда забеременела от своего продюсера. Вернее, согласно общественному мнению, он был не ее продюсер, а продюсер певицы Василисы, но забеременела от него именно она.
      – Да все равно он ее бросит раньше, чем она бросит курить, – вздохнула Катя.
      – Лялька звонит. – Я взяла свой телефон и включила громкую связь. – Ляль, ты где?
      – Я на открытии! Тут вся Москва! – Лялька кричала, чтобы ее было слышно лучше, чем музыку в ресторане.
      – Ну, ты сюда собираешься? – Я, наоборот, пыталась не кричать, но у меня все равно получалось очень громко.
      – Давай ты сюда! Здесь круто!
      – Нет! – Мы дружно замотали головами и почему-то схватились за свои бокалы.
      – Ну, тогда я попозже к вам приеду! Там столик хороший?
      – Хороший! – закричали мы хором.
      – Все! Целую! Ждите меня!
      – Алло. – У Регины тоже зазвонил телефон. – Нет, это ее помощница. «Комсомольская правда»? Нет, мы это комментировать не будем. Нет… Нет, девушка, да что ж такое-то!.. Ужас прям!.. Я же вам говорю! До свидания!
      Регина бросила телефон на записную книжку и громко захлопнула ее. Как будто телефон был закладкой.
      – Говорят, что ты беременна! – она повернулась ко мне. – И хотят, чтобы я это прокомментировала!
      – Скажи: тройня! – посоветовала Марина.
      – Почему-то давно уже никто не говорит, что я беременна! – возмутилась Катя.
      – За Катю! – сказала я, и все радостно поддержали.
 
      – Девочки! Смотрите, Курбатская! – Марина кивнула в сторону хозяйки теперь уже культового ресторана «Марио». – Обалденно выглядит!
      Гламурной походкой Татьяна Курбатская приблизилась к нашему столику.
      – Красотка! – я чмокнула ее в щеку.
      – Не она одна! – обиделась Катя.
      – Какая нарядная блузка! – традиционно похвалила Катю Курбатская.
      – Я и сама еще ничего! Кстати, это тост! – Катя подняла бокал.
      – «Laurent-Perrier»? – Курбатская одобрительно кивнула, профессионально оценив шампанское.
      – Брют, – подтвердила Катя.
      Татьяна отошла к соседнему столу поздороваться с друзьями.
      – Не забывайте, что у нас сегодня повод! – провозгласила Катя.
      – Да, и еще какой! – я торжественно подняла бокал.
      Я уезжаю. На год или два. Надеюсь, не больше. И поэтому мы устроили девичник. И пьем шампанское. Перед разлукой. Все-таки я буду очень скучать по своим подружкам.
 
      По дороге в туалет вижу приятеля, продюсера одной из модных поп-групп. Каким-то девушкам с концептуальным макияжем он рассказывает о том, что самая гламурная еда – окрошка на шампанском. Девушки верят и важно заказывают ее официанту. Официант важно принимает заказ.
      Продюсер веселился.
      – Ты хоть не «Crystal» им заказывай, – мне тоже стало весело, – или хоть окрошку без колбасы.
      Почему-то картошка и огурцы в шампанском меня не смущали.
      – Окрошка без колбасы – это не окрошка! – наигранно обижается продюсер, и девушки одобрительно щебечут что-то в этом же роде.
      Они сидят на белом диване, как персидские кошки. Так же вальяжно и уютно. Легко представить себе, как они разбегаются в разные стороны, стоит только грозно сказать им «брысь».
 
      В конце зала громко требовал себе стол добрый приятель всех модных девушек, гомосексуалист с редким, даже для гомосексуалистов, чувством юмора.
      – Слушай, – говорю я, поравнявшись с ним. – Там один журнал хочет напечатать фотографию молодого человека, который был моей первой любовью. Ну, фотографию, его рассказ, как это было, и все такое.
      – А что? Прикольно, – отвечает он.
      – Ну, в том смысле, каким он был и каким стал. Понимаешь?
      – Ты хочешь, чтобы я был твоей первой любовью?
      – Ага.
      Он хохочет.
      – И я им скажу, что с тех пор не смог влюбиться ни в одну женщину!
      Иду дальше, приветливо кивая направо и налево.
      Какие-то лица за другими столами. Незнакомые, которые кажутся знакомыми, и знакомые, которых не узнаешь. Но все равно улыбаешься и здороваешься.
      Вообще, звезды в России – самые воспитанные люди.
      До тех пор, пока твои фотографии не появляются в журналах, ты – просто на всякий случай, – встретив кого-нибудь, отворачиваешься. После – так же на всякий случай – радостно улыбаешься.
      – Привет! – встречаю условно знакомого мне человека. Я читала в журнале, что он стал художником. Мне понравились его работы. Такие же яркие, как мои мечты. И такие же абстрактные. – Поздравляю! Я видела твои картины и совершенно влюбилась в них! Супер!
      Мы целуемся, обнимаемся. Он доволен.
      – Какие картины? – спрашивает он.
      – Твои! – радуюсь я. – В журнале!
      Он протягивает мне бокал, мы чокаемся.
      – Я не умею рисовать! – говорит он.
      Ресторан наполнен гулом голосов, тапера почти не слышно.
      Я уже понимаю, что с кем-то перепутала его.
      – Желтая пресса? – предполагает он.
      Я киваю.
      У него звонит телефон.
      – Да, здорово! – кричит он в трубку. – В «GQ»! Мне тут журнал принесли, так там написано, что я художник! Ага… Вот и скажи мне, как художник художнику: ты едешь?
      К нам подходит молоденький промоутер одного из модных клубов. Целует меня в щеку, демонстрируя окружающим панибратское отношение со звездами.
      – Видишь, кто с моей бывшей девушкой сидит? – он одними глазами, не оборачиваясь, показывает в сторону выхода.
      – Кто это? – вежливо интересуюсь я.
      Он почтительно называет номер в «золотой сотне» списка «Forbes». Из четвертой двадцатки.
      – Ты что, всех знаешь? По номерам? – удивляюсь я.
      – Я вообще-то считаю себя образованным человеком, – обижается он. – Я знаешь сколько журналов читаю?
      – Здорово. Молодец, – я одобрительно киваю.
      И мысленно представляю, как смешно будет выглядеть сегодняшний вечер в моем дневнике. Особенно этот эпизод.
 
      Я возвращаюсь за наш стол.
      Катя красит губы, заглядывая в пудреницу.
      Рядом с Мариной Сми – молодой человек в розовом галстуке и сиреневом пиджаке.
      Его смущает девственность нашего стола, и он заказывает вазу с фруктами.
      Углеводы на ночь никто не ест.
      Катя кладет в каждый бокал по клубничке и произносит тост. За мой отъезд.
 
      Приехала Чернова и не сказала Кате, что та похудела. Катя это заметила, но виду не подала. Пока.
      Мельком взглянув на незнакомого молодого человека в розовом галстуке, Чернова шепчет мне в ухо:
      – Сережа в больнице. Он хотел отравиться. Еле откачали.
      Мы смотрим друг другу прямо в глаза.
      Сережа – ее девятнадцатилетний сын. Его недавно выгнали из колледжа в Америке. Из школы в Англии его выгнали в прошлом году.
      – Я только что оттуда, – очень серьезно говорит Чернова. – Не дай бог никому…

      …Первый раз мой маньяк позвонил мне, когда я была в тренажерном зале. Редкий случай. Как потом выяснилось, гораздо более редкий, чем звонки маньяков.
      Он попросил меня к телефону.
      – Я вас слушаю! – почему-то игриво ответила я.
      Это было еще то время, когда я не говорила нагло в трубку: «Нет, ее нет по этому телефону. Запишите номер ее директора. Ее зовут Регина», даже не пытаясь менять голос.
      – А что вы делаете сегодня вечером? – без всякого выражения поинтересовались в трубке голосом, от которого потом еще целый год меня бросало в жар.
      – Вечером? – Я глупо захихикала, вот что значит: спорт вырабатывает адреналин. Зачастую – излишний. – Ас кем я говорю?
      – Ну… скажем так… я хотел бы прочитать вашу книгу. Где ее можно купить?
      – Послушайте, вам надо позвонить в издательство. А вообще-то во всех магазинах… – Тренер уже кивал мне, стоя рядом с огромным тренажером, похожим на пыточный инструмент времен инквизиции.
      – Но, я думаю, нам все равно придется с вами встретиться, – сказал голос.
      – О! – вдруг оживилась я, как самая последняя дурочка. С тех пор в тренажерном зале я отключаю телефон. – Так, может быть, вы – маньяк?
      – Маньяк? – Голос в трубке неожиданно повеселел. – Точно: маньяк.
      – Знаете что, господин маньяк? Всего вам доброго.
      – А я вам этого не пожелаю…
      Я бросила трубку. «Идиот какой-то», – уговаривала я себя. Но на душе было тоскливо и тревожно. Как в детстве, когда маму вызывали в школу. Когда ты не догадываешься, что будет, но одно знаешь наверняка: точно ничего хорошего.
 
      – One! Two! Three! – скандирует моя эпиля-торша, громко, бодро, с улыбкой старшей пионервожатой. Она работала эпиляторшей в Варшаве, потом – в Лос-Анджелесе, теперь – у нас.
      Она так кричит, что кричать самой уже нет смысла.
      – One! Two! Three! – Рывок. Улыбка. – Fashion is a lifestyle! One! Two! Three!
      Интересно, если с утра по сто раз слушать: «Fashion is a lifestyle!» – это как-то отразится на поведении в течение дня?
      После эпиляции нельзя принимать ванну. Зачем же я ее налила? Да еще высыпала туда полкоробки соли из Лондона, из «Halkin Hotel»?
      – One! Two! Three! – Последний рывок, и я снова могу надеть мини-юбку.
      Очень удобно: моя эпиляторша делает еще и маникюр. Я опустила пальцы в ванночку с теплой водой.
      Зазвонил телефон. Номер моей подруги Кати Беру трубку мокрыми руками.
      – Дома? – Мне ее голос показался каким-то неестественным. Я пристроила трубку на плече, отправляя пальцы обратно в тепло.
      – Дома. Привет. У меня маникюр. Ты куда вчера пропала?
      Всхлипывания, стоны, частые гудки.
      Маникюрша вытирает мне правую руку, и я набираю номер Кати. Левая – в ванночке.
      Я одновременно и слышу и вижу свою взлохмаченную, зареванную подругу. Слышу «алле» в трубке, вижу – в дверях моей ванной.
      – Катя! Бедная моя! Что случилось?
      Подушка под мышкой, слезы, запах перегара.
      Катя еще не ложилась со вчерашнего вечера.
      – Я не хочу жить, понимаешь? Я не могу жить! Ты знаешь, что это такое, когда не хочешь жить?
      С Катей это уже неделю. Неделю она ложится в десять утра; встает в три; рыдает в телефонную трубку; заезжает за кем-нибудь из подруг; ужин в ресторане – шампанское, смех, хорошее настроение, иногда – угрозы в адрес того, с кем рассталась неделю назад. Потом – зажигательные танцы в клубе или неистовые песни в караоке. Потом – истерика. Слезы. Вырывание волос.
      От нее ушел муж.
      – Каким цветом красить?
      Я выбирала между красным и бежевым.
      – Я умру! Я больше не могу так! Я не выдержу!
      – Беж, please.
      Она сжимала подушку, и ее слезы капали на ткань и становились невидимыми, словно растворяясь в ней. Казалось, что подушка уже вся пропитана и Катиными слезами, и Катиным горем; хотелось жалеть и Катю, и подушку, и маникюршу, которая очень трогательно, по-американски делала вид, что все – okay.
      – Ты же моя подруга! Помоги мне! Я не могу, не могу, понимаешь?
      – Я понимаю, Кать…
      – Я отравлюсь! Дай мне таблетки! Я нажрусь таблеток и сдохну! И мне будет хорошо!
      Я дула на свои накрашенные ногти, чтобы они быстрее высохли.
      – Хорошо. Я сделаю все, как ты хочешь. Но с одним условием.
      Катя смотрела на меня, часто хлопая ресницами. Подушка лежала на полу рядом с ней.
      – Ты сейчас – в муку. И можешь говорить, все что угодно…
      – Это не важно, я…
      – Важно. Давай так: ты принимаешь ванну, кстати, она уже готова, трезвеешь, и, если после этого твое решение не поменяется, я дам тебе все таблетки, которые есть в моем доме. Договорились?
      Катя тяжело поднялась с пола. Расстегнула рубашку.
      Я протянула эпиляторше деньги.
      – Thank you. – Голливудская улыбка.
      – Okay. I'll call you. – Я проводила ее до двери.
      Катя неуклюже поменялась местами с водой. Теперь Катя была в ванне, а вода – на полу.
      Я всегда немного завидовала Катиным волосам. Они были жесткие и крепкие. Если про людей говорят, что некоторые из них твердо стоят на ногах, то Катины волосы твердо сидели на голове.
      Я намотала их на руку и потянула.
      Катя замычала и взмахнула руками.
      Я с силой пригнула ее голову, погрузив лицом в воду. Катя упиралась, брыкалась, я не отпускала. Я уже промокла насквозь. Она билась ногами о чугунные края ванны.
      Я разжала руку.
      – Ну, что? Сдохнуть хочешь? Хочешь?! Хочешь?!
      Она хваталась за меня, а я снова окунала ее головой в воду.
      – Хочешь? Хочешь? Сейчас сдохнешь!
      Она кричала, билась. Я тоже кричала и не отпускала ее.
      – Хочешь?
      – Нет! Прошу тебя!
 
      Потом я кутала ее в розовый плед. Она пила чай и тихонько всхлипывала. Она заснула у меня в гостевой. Как раз пришла Ира, моя домработница.
      – Кате какое постелить? В желтый цветочек или то, с месяцем?
      – Постели в цветочек.
      Я так и сидела в гостиной, со своей чашкой чая. Рассматривала свежий маникюр. Лак вроде не смазался.
      Ира уселась напротив меня.
      – Ну, что тут у вас происходит?
      Ира приходила ко мне каждый день. Убиралась, готовила, стирала вещи. Лучше бы она этого всего не делала.
      За Ирой ухаживал следователь. Николай. Еще у нее были какие-то Юра и Сергей.
      – Ничего не происходит. Все нормально.
      – Нормально? – возмутилась Ира. – Да разве же это нормально?
      – A y тебя что? – я предпочла сменить тему.
      – Я своего отшила!
      Я даже не пыталась продемонстрировать заинтересованность. Продолжение последует в любом случае.
      – Ушел вчера в баню. Представляете?
      Я смотрела на нее молча, не кивая и не поддакивая. Вчера она постирала черные брюки, которые можно было только чистить.
      – Пришел часа через четыре, с тортиком! Представляете?
      Надо вытащить из корзины с грязным бельем белую кофту на пуговицах. А то она ее тоже постирает.
      – С половиной, то есть, тортика А?! Это какой же нормальный мужик, да еще следователь, будет в бане тортики есть? Представляете?
      – Не представляю, – согласилась я.
      – И я тоже! Значит, что? Значит – с девками был! Представляете?
      – Представляю. Там полная ванная воды, посмотришь, ладно?
      – Ладно. А на ужин что?
      Я зашла к Кате. Она спала, с головой накрывшись одеялом. Наверное, спала.
      Кате было 40. Она счастливая. В 40 лет она все еще надеялась умереть от любви.
      Почти час я перебирала лекарства в домашней аптечке. Половина – просрочена. Половина – неизвестного мне назначения. Это то, что я привожу из Европы. А потом забываю. Я вообще много чего привожу из Европы: зубную пасту, шампуни, кремы, сыры, копчености, конфеты. Все это почему-то сильно отличается от того, что продается у нас. И лекарства в том числе. Я вообще не уверена, получилось бы у Кати отравиться нашими лекарствами? Хотя нашими, скорее всего, получилось бы.
      Жалко, Алик улетел.
      Алик -• это наш товарищ. Он – гей.
      Когда Ира работает, лучше уходить. Вернее, лучше уходить еще «до».
      – Приготовлю на ужин кролика! – крикнула Ира мне вдогонку.
      – Не надо. Я сама приготовлю.
      – Да где вам! Забудете!
      Жалко кролика.
      Я достала из машины солнцезащитные очки. Ира будет убираться часа четыре. Максимум – четыре с половиной. Можно поехать в Москву.
      Солнце осенью похоже на планы после тридцати: светят, но не греют.
      Можно заняться делами: съездить к косметологу или выкупить юбку, которую я отложила еще три дня назад.
 
      Моя соседка Чернова встретила меня с мокрой головой и в махровом халате.
      – Ты одна? – поинтересовалась я, имея в виду ее мужа.
      Потому что ее кудрявого девятнадцатилетнего сына дома все равно никогда не было. Его выгнали из американского колледжа, и теперь он ждал следующего сентября, чтобы поступить в МГИМО.
      Мне нравилось бывать у них дома. У них огромное натуральное хозяйство. За домом – огород и куры. Специально нанятые люди выращивают овощи.
      Чернова – мулатка. Ее папа был негр. Она его никогда не видела. Но говорила, что, наверное, он похож на ее мужа. Ее муле – тучный голубоглазый мужчина, – слыша это, снисходительно улыбался.
      По утрам у них во дворе поют петухи. Даже у меня слышно. Я сначала просыпалась, думала – галлюцинации. Слуховые. Потом все привыкли.
      И Чернов-муж каждое утро получал на завтрак свежие яйца. И говорил о том, что пора завести козу.
      У них в семье все было взаимно: и увлечения, и неверность.
      Они прожили в браке 20 долгих лет, познакомившись еще в школе.
      Темнокожая пионерка выгодно отличалась от своих субтильных одноклассниц. Формами, зубами и пластикой. Что конкретно из этих трех достоинств поразило будущего олигарха Чернова – неизвестно. Но он униженно носил за ней ее портфель и отзывался на имя Че Гевара.
      Долгими эти 20 лет стали для них обоих.
      Они грызли время, как мыши: по краям, не чувствуя вкуса. Но это устраивало и его, и ее.
 
      – Алик долетел? – спросила Чернова.
      Я сидела за барной стойкой, которая служила обеденным столом. За стойкой было два стула – ее и мужа. К тому, что сын снова дома, Чернова никак не могла привыкнуть.
      – Пока не звонил. У меня Катька с утра сидит. Сейчас отсыпается.
      – Как она?
      – Так же.
      – Вот подонок! Прямо зарезать его тупым ножом!
      – В глаз!
      – Ей уже лет-то… Не девочка.
      – Мы уже все не девочки.
      – Так-так-так! Упаднические мысли бросить!
      – А давай я тебе на день рождения козу подарю?
      – Козу? – Чернова задумалась. – Нет. Молоко пить придется, а оно калорийное. Я опять на килограмм поправилась.
      – Я тоже.
      – По тебе не видно.
      – По тебе тоже.
      – У меня живот.
      – И у меня живот.
      – У тебя телефон. – Чернова включила фен.
      – Алло.
      – Это редактор из издательства. Здравствуйте.
      Я кивнула Черновой, волосы которой стояли дыбом под струей из фена, и выскочила на улицу.
      – Да, я вас слушаю. – Когда я волнуюсь, я всегда говорю как провинившаяся первоклашка.
      – Как ваше отчество?..
      – Не важно, можно просто…
      – Я прочитала вашу рукопись, и она мне понравилась. Мы могли бы издать ее.
      – Ничего себе… – проговорила я.
      – Да! Но мне было бы интересно узнать что-нибудь о вас. Сколько вам лет, чем занимаетесь? Писали ли раньше что-нибудь?
      – Мне тридцать лет. Я домохозяйка. Я давно ничего не писала и ничем не занимаюсь. Год назад развелась. У меня сын.
      – Какое у вас образование?
      – Филфак МГУ.
      Мы договорились, что я приеду к ним завтра в Москву. Со мной познакомится издатель.
 
      – Чего это вы такая довольная? – спросила Ира. Она разрезала кости кролика электрическим ножом. Ира подарила мне этот нож на Новый год.
      – Ты знаешь, я написала книжку…
      – Зачем? – удивилась Ира. Не выключая нож.
      – Не знаю. Просто захотелось. И она понравилась редактору! Они хотят ее напечатать!
      – А деньги за это платят?
      – Деньги платят за то, чтобы ты кролика вкусно приготовила, а не за то, чтобы ты из его костей фарш делала. Выключи нож.
      – Я буду говорить, что работаю у писательницы, представляете?
      Я решила сама потушить кролика.
      – Ну, хоть сколько-нибудь платят? – допытывалась Ира.
      – Да не особо там платят… это другое. Я написала книгу, и она кому-то понравилась. Понимаешь?
      – Вот если бы платили, я бы тоже могла написать.
      – Про что?
      – Да хоть про вас!
      Кролик не получился.
      Он вонял несвежей рыбой, и я обреченно вдыхала его аромат, пытаясь к нему привыкнуть.
      Это был ужин для моей мамы.
      Сегодня вечером она привезет из Ялты моего шестилетнего сына.

      Посмотрела телевизор.
      Рассказывали про то, что в рамках кампании по борьбе с курением меняется дизайн сигаретных пачек. Сигареты теперь будут продаваться в коробке, похожей на гробик. Намек на скорую смерть.
      Я подумала, что тогда надо поменять и дизайн автомобилей. И конечно же самолетов. И некоторая еда в супермаркетах тоже должна продаваться в гробиках. И дома, в которых живем. Гробик на колесах. Гробик с пропеллером. Со сроком хранения и показателем калорийности. Гробик с кухней и телевизором. И, собственно, сам гробик: гробик-переноска.
      Я думала об этом, заходя в супермаркет. Тележка – гробик.
      Я складывала в него продукты с полок.
      Гробик – шапочка на голове кассирши.
      – За телефон можно заплатить? – спросила я.
      – Можно! – голос с того света. Из-под гробика-шапки.
      Человек за мной – удивительно знакомое лицо.
      Как будто эти глаза уже на меня смотрели.
      Точно! Он – с телевидения. Аналитическая программа, которую закрыли почти сразу после выборов. Следом за ним написали заявления об уходе почти полканала. Нашумевшая история.
      – Номер телефона?
      Гробик – телевидение.
      Я продиктовала свой номер. Протянула деньги.
      Переложила пакеты снова в гробик-тележку.
      Потом в гробик-машину. Джип.
      Зазвонил телефон. Номер не определен.
      Я ехала мимо вереницы таких же, как у меня, гробиков на колесах.
      – Девушка! – незнакомый голос. – Вы пакет забыли! В супермаркете!
      – Что? – не поняла я.
      Зажав телефон между ухом и плечом, я включила дворники. Пошел дождь.
      – Пакет в супермаркете. Вы сейчас где?
      – Я? Я отъехала… – Я не стала ему рассказывать про гробик, в котором уютно ехала домой. – А вы кто? – поинтересовалась я довольно агрессивно.
      – Да я никто. Я просто пакет ваш забрал. Думал – догоню…
      – А откуда вы телефон-то мой узнали?
      – Да вы же номер свой сказали кассирше, а у меня память профессиональная. Вы где?
      – Да я… домой уже… – Я пыталась понять: это звонит ведущий? Нет, вряд ли.
      – Вы на какой машине?
      – Джип… зеленый…
      – Так я за вами, оказывается, еду!
      Я увидела его в зеркало.
      Остановитесь, я вам пакет отдам.
      Я остановилась почти посередине дороги. У меня никогда не было проблем с парковкой.
      – Здравствуйте, – он улыбался. – Меня зовут Александр.
      Ведущий.
      – А я знаю, – я тоже улыбнулась. И забрала пакет в открытое окно.
      – А у вас зонтик есть?
      – Я не люблю зонтики, – сказала я.
      И почему-то подумала: если идти вдвоем под двумя зонтиками, взявшись за руки, дождь будет капать? На руки? Или нет?
      – До свидания, – сказала я. – И спасибо.
      И нажала на кнопку стеклоподъемника.
      Дождь хлестал по стеклу, оно плавно поднималось, а лицо ведущего, наоборот, постепенно тонуло и исчезло окончательно, когда мое окно закрылось.
 
      Когда я подъехала к дому, дождь уже закончился.
      Как мило: в одном из пакетов оказались чипсы и банка сардин в томатном соусе. И еще тертый пармезан. Никогда не покупала ничего подобного.
      За пармезан – спасибо.
      А чипсы я не ем. Жизненные принципы не позволяют.
      Сардины попробовала. Вкусно.
      Съела полбанки и открыла пакет с чипсами.
      Доела и то и другое.
      Почувствовала себя телеведущей. Опальной.
      Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Тоже, кстати сказать, Александр Вот так, значит, телеведущие сейчас с девушками знакомятся.
      Я посмотрела на телефон – звонков не было.
      Вспомнила его улыбку. И как он тонул. Достойно. Как капитан подводной лодки, который остался на корме. А лодка погружалась в море. Я где-то в кино видела.
      Сытая улыбка не сходила с моего лица.
      Я вышла на улицу. Странно, дождь прошел, а не холодно. Даже наоборот.
      Я посмотрела в небо.
      Лучше всего умереть как птица – на лету. Замерзнуть. И падать, продолжая полет.
 
      Самолет Алика потерпел аварию. Они совершили экстренную посадку прямо на воду. Самолет летел из Гватемалы в Москву.
      Он спускался по надувному трапу, сняв свои начищенные лайковые ботиночки. Вместо того чтобы ужинать в «Аисте» с друзьями.
      Может быть, даже он потерял их. Ботиночки.
      По «Муз-ТВ» показывали рейтинг туалетов в ресторанах. На первом месте – туалет с прозрачной перегородкой между мужским и женским. На четвертом – туалет с ванной. В ванне плавали рыбки.
      Телеведущий не звонил.
      Может быть, он вовсе и не знакомился со мной? Может быть, я действительно оставила пакет в супермаркете, а он по-честному хотел его мне вернуть? И случайно передал свои чипсы? Свои, наверняка любимые, чипсы!
      Кажется, я покупала шампунь. В моих сумках его не было.
      Зазвонил телефон. Странной, дребезжащей мелодией, как будто жаловался.
      Мой телефон исхитрялся сам каким-то неведомым науке и технике способом менять звонок.
      Сегодня я бы тоже с удовольствием подребезжала.
      – Алло!
      «Алло» бывает трех видов: с надеждой, равнодушное, с раздражением. Можно подсчитать количество «алло» из разных групп за целый день и составить психологический портрет исследуемого персонажа.
      Все мои «алло» были из первой категории. Я еще надеялась.
      Что это не случайность.
      Что он со мной все-таки знакомился.
      Что он мне позвонит.
      Я страдала.
      Я лежала на диване в гостиной и с наслаждением страдала.
      Я упивалась своим страданием.
      Я ждала звонка от мужчины! Прикольно.
      В моем возрасте (уже тридцать!), пережив развод (чуть больше года), разочаровавшись в вечной любви (и любви как таковой), я ждала звонка! От мужчины!
      – Ну что, ты хочешь стать великой писательницей и зарабатывать кучу денег? – спросили меня из трубки.
      – Ну да, хочу, – ответила я, делая вид, что подобные предложения поступают мне по нескольку раз в день.
      – Приезжай подписывать договор.
      Так было даже лучше.
      Я – везучая и счастливая. Мне хочется петь и улыбаться!
      Я стану знаменитой писательницей и что там мне сказали про деньги?
      А когда он позвонит, мое «алло» будет из третьей категории! «Сколько можно мне названивать!.,»
 
      Я пробежала глазами договор.
      В Москве еще не начали топить, и в офисе издательства было зябко.
      Я, наверное, последняя в Москве снимала босоножки и переходила на осенние туфли. Я и на «зимнее время» последняя переходила. Принципиально еще неделю не переводила часы. И всюду опаздывала.
      – А почему тут написано, что перевод на иностранные языки тоже принадлежит вам?
      – Это типовой договор.
      Моему издателю было лет тридцать. Он был современный, лысый.
      Он заканчивал работу ровно в шесть.
      Ровно в восемь он ужинал в компании таких же современных и лысых приятелей.
      Конечно, с ними были девушки.
      Обычно разные.
      Причем уже очень давно девушки из «Рая», «Дягилева» и «Оперы» слились у него в одно, даже не обязательно симпатичное лицо. Лицо-трансформер. Сегодня оно скуластое, завтра будет с голубыми глазами, а какое было вчера – не важно.
      – Я получаю 20% от прибыли?
      – Ну конечно. Мы же рискуем, мы вкладываем в тебя деньги. Сначала мы их должны отбить.
      – Я возьму договор домой, почитаю.
      – Послушай! – На его гладко выбритом лице глаза бегали туда-сюда, как в мультиках, когда изображают ночь. – У меня совсем нет времени! Нам нужен новый автор, не хочешь подписывать – не надо. У меня таких рукописей!.. – Он почему-то пнул ногой подоконник. Как будто рукописями была забита батарея.
      Хотя через два часа в этом холодном офисе я была готова поверить во что угодно.
      Не хотелось звонить мужу. Бывшему.
      Услышать его скептическое: «Книгу написала? Ты?»
      Конечно, писать книги, готовить завтрак, петь, танцевать, жить, быть красивой, любимой, не тратить деньги, уважать его привычки, не разговаривать по телефону, не дружить с дурами, не строить глазки его партнерам, не толстеть, не капризничать и все время улыбаться – может только его новая девушка.
      Не я.
      Звоню.
      Ему некогда. Пытаюсь объяснить ситуацию в двух словах. Просит в одном. Называю ключевое. «Договор».
      – Читай! – командует. И я с ужасом думаю о том, что вот так вот он командовал семь лет. Много.
      Читаю.
      – Это бред! – Он говорит о том, что роялти должны быть от оборота. А не от прибыли.– И вообще, возьми юриста! Кто сам подписывает договор?
      Мне холодно.
      Глаза из мультика уже давно соскочили с Литого черепа и носились по всему кабинету.
      Все-таки мой договор – это не так серьезно. А потом, неизвестно, что будет завтра.
      Рано или поздно начнут топить, ему придется извлечь рукописи из батареи…
      – Ну, ладно. Подписываем.
      Главное – что книгу напечатают.
      Еще до Нового года.
      – Только права на иностранные издания вычеркните.
      – Хорошо, хорошо! Я уже на все согласен.
      У меня красивая подпись. Я ее еще в школе придумала.
      В офисе вроде даже потеплело. Глаза вернулись на место. Под брови.
      – Ну, ты молодец! – сказал издатель. – Я таких жестких договоров еще ни с кем не подписывал.
      Мне даже стало приятно. Какая я крутая! Сама, без юриста…
      Это был первый и последний мой договор без юриста. Мой, а также всех моих друзей и знакомых.
      Правило № 1: Если очень хочется что-то подписать, подпишите дневник своему ребенку. Если еще нет ребенка или он не ходит в школу (мой случай) – все равно подпишите, рано или поздно пригодится.
 
      Он не звонил.
      Позвонила моя подружка Марина. Она поссорилась со своим продюсером. И теперь он не берет трубку.
      Позвонил мой приятель, мы иногда играем с ним в теннис.
      – У меня угнали машину! – орал он в трубку. Подозреваю, что он обзванивал всех своих знакомых по записной книжке. У него был новый «Flying Spur». – Там были все мои скидочные карточки!!!
      – Ужас, – согласилась я. – Не расстраивайся.
      Последний раз я ему проиграла четыре сета подряд.
      Это только осень. Так я решила.
 
      Был третий день, если считать с того дня, когда я съела чипсы.
      Он не звонил.
      Ничего романтического в страдании я уже не находила.
      Не то чтобы он был мне очень нужен, этот бывший телеведущий. Если бы позвонил.
      Но он не звонил.
      Я была старой и одинокой.
      Я вообразила себе, что в меня можно влюбиться. Подслушать мой телефон, мчаться за мной в машине, стоять под дождем.
      Но ведь так и было.
      А потом он догнал меня, поговорил со мной – и разочаровался.
      Я все еще достаточно симпатичная, чтобы можно было обратить на меня внимание, но, видимо, совершенно не обаятельная, чтобы в меня влюбиться. Без харизмы.
      Девушка без харизмы – как переваренная креветка: под пиво пойдет, а так – нет.
      Я – переваренная креветка.
      А он не пьет пиво. Он ест чипсы.
      В меня и в школе мальчишки не влюблялись. Все за Макаровой бегали. Она была самая высокая! А они все были с меня ростом! Кому это понравится?! В 14 лет?
      Хорошая вещь Интернет.
      Набрала его фамилию, инициалы. Двести с лишним ссылок. Ничего себе, действительно знаменитость. Всё про скандал на телевидении. Его обвиняли в излишней амбициозности, чрезмерной принципиальности… И ни слова о семейной жизни.
      Заглянула на compromat.ru. Огромное количество статей, рецензии на его программу… Все очень позитивные. Только старые. Судя по всему, уже год о нем никто и не вспоминает. Фотографии, заголовки. «Конфронтация с властью», «Последний из могикан», «А мы пойдем на север!», «Демократия укрощает строптивых!», «Кто следующий?». Вот действительно, кто следующий?
 
      Пошла без зонтика к Черновой.
      С кем-нибудь поговорить, посмеяться, отвлечься!
      Охрана Черновых пропустила, зная меня в лицо.
      – Опоздаем! – разносилась по дому сирена, отдаленно напоминающая голос моей подруги.
      Я и забыла, они же собирались в Лондон.
      На спинке кресла сидел ее сын Сергей и спокойно болтал по телефону.
      Чернова возникла передо мной, как атомный гриб. Страшная и непокорная.
      – Я разведусь с ним! – кричала она. – Каждый раз одно и то же!
      Одно и то же – это то, что ее мужу необходимо было принимать ванну перед каждой поездкой или просто важным событием.
      И сейчас он наверняка плескался в пенистой воде с ароматическим маслом, не обращая на вопли жены никакого внимания. Потому что за 20 лет к ним привык.
      Она к его ваннам привыкнуть не смогла.
      – Нет, ты видел ее? – спрашивал Сережа телефонную трубку. – Когда она поднимает голову, она похожа на Мишу Бартон!
      – Мы опоздаем! – кричала Чернова в пространство где-то у меня за спиной. – Сережа! Быстро в машину, в крайнем случае, поедем без него! Ты слышишь?! – снова в ту же сторону. – Мы уезжаем без него!
      – Он? Он вылитый Ди Каприо в «Полном затмении»… – Сережа невозмутимо встал и повесил на плечо дорожную сумку «Lancel». Кожаную.
      Я позвонила тренеру.
      – Леночка, у тебя есть время? Мне ну очень-преочень надо… Ну, почему полгода? Ну, пожалуйста! Ладно, спасибо большое. Да, я поняла, через десять минут. Я поняла, что повезло. Все. Целую. Жду.
      Попрощалась с Черновой. Как звали ту актрису в «Иствикских ведьмах»?
 
      Дома конечно же была Ира.
      – Мне тут колбаски кровяной передали из Крыма, – встретила она меня в дверях с чем-то, завернутым в газету. – Поджарить?
      – Через час. Ко мне сейчас тренер придет.
      Я постаралась быстро пройти в комнату моего сына Антошки, которая служила мне залом для тренировок. Там была шведская стенка и мат.
      Ира не отставала ни на шаг.
      – Мой совсем с ума сошел, – говорила она, – представляете? В час ночи вчера пришел!
      – Представляю, – кивала я.
      – Мне знаете, что нужно?
      – Что?
      – Чтобы я вам SMS прислала: «Занята, не приду». Ну, как будто я ухажеру своему пишу.
      – И что?
      – А вы мне в ответ: «Схожу с ума от любви».
      – Ир… – Я даже остановилась. – Почему ты мои бусы брала?
      – Так я ж вернула! – Она как будто обиделась.
      – Ты не можешь брать мои вещи.
      – Почему? Я же ничего с ними не сделала, а следователь мой сказал, что в этих бусах…
      – Ира! Уже осень! Убери, пожалуйста, с улицы подушки и сними чехлы с диванов. Там сыро!
      – Прямо сейчас?
      – Прямо сейчас.
      – И пойду стирать.
      – Пойди.
      – Только у вас порошок такой, что им много не отстираешь. Дешевый. Вот у моей прежней хозяйки…
      – Что же ты у нее не осталась?
      – Так получилось, представляете? – Ира поджала свои и без того тонкие губы. – Она меня к мужу своему приревновала. А у вас… И мужа-то…
      Я улыбнулась ей и закрыла дверь. Быстро.
      Физкультурой лучше заниматься дома. По крайней мере, дома ты делаешь это уж точно для себя.
      – В общем, неплохо, – похвалила меня тренер через час. – Но больше таких больших перерывов не делай.
      – Не буду, – пообещала я.
      – Сейчас можешь поесть, – она великодушно улыбнулась, – морской капусты, чуть-чуть овощей на пару.
      – Okay.
      Из кухни доносились возбуждающие запахи жареной кровяной колбасы.
      Он не звонил.
      Колбасой пришлось поделиться с Мариной Сми.
      Она приехала на новеньком «Мерседесе» баклажанного цвета.
      – Не берет трубку, – сообщила она, ловко подцепив на вилку самый большой кусок.
      Своего продюсера она действительно любила.
      Их ребенку было уже два года.
      Только об этом никто не знал. Потому что миф «любовный роман между известной певицей Василисой и ее продюсером» очень устраивал прессу. И, как следствие, самого продюсера тоже. И видимо, Василису.
      – Позвони ему, – попросила Марина.
      – И что сказать?
      – Ну, что-нибудь… важное.
      – Например? Что ты съела всю мою крымскую колбасу?
      – Не всю. Вот еще кусочек. Забирай.
      – А что?
      – Ну, давай придумаем! Ты же можешь!
      Я задумалась. А если и правда мне отключить на пару дней телефон, и пусть он названивает, этот телеведущий. Которого уволили. Значит, не так уж он был и хорош, кстати.
      – Скажи, что я заболела. В больнице.
      – Он спросит: в какой?
      Мы решили, что надо разбить ее машину, дать деньги в травмпункте, чтобы ей наложили гипс, и тогда я позвоню продюсеру.
      После непродолжительных поисков мы пришли к выводу, что трактор на соседней стройке – самый подходящий предмет, о который можно разбить машину.
 
      Я стояла в стороне.
      Лицо Марины за рулем выражало решимость и готовность идти до конца.
      – Я не могу, – вдруг сказала она. – Новая машина, я не могу!
      – Ну и что будем делать?
      – Давай ты!
      Я посмотрела на небо. Снова собирался дождь.
      Села за руль. Страшно.
      – Может, не будем? – попросила я.
      – Будем. Давай!
      Мы вернулись домой и выпили по сто грамм виноградной водки Pisco.
      Снова стояли у трактора.
      Снова я смотрела на него из-за руля, как будто из-под бровей.
      Однажды в Черногории мы ехали по серпантину. Очень высоко. Мы тогда еще жили вместе, чо оба понимали, что развод неизбежен.
      Внизу были горы. Море. Красота.
      Мы были слишком над ней, чтобы чувствовать свою сопричастность.
      Я тогда подумала: что, если нажать на газ – не вписываясь в поворот, а прямо вперед, в пропасть, во всю эту красоту? Успею ли я получить удовольствие от полета? Или будет только предсмертный ужас?
      Я представила себя в горах Черногории.
      Реальность в виде трактора оказалась сильней.
      Я посмотрела на Марину. Неожиданно для себя нажала на газ. Повернула руль, подставляя трактору пассажирское сиденье. Удар был несильным.
      Вылетела только правая подушка безопасности. Марина закричала.
      Я вспомнила слово «катарсис».
      У нее зазвонил телефон, и снова пошел дождь.
      Муж няни ее ребенка попал в автокатастрофу.
      Марине срочно надо было ехать домой: няня уезжала.
      «Мерседес» не заводился. К тому же вся его правая часть стала как будто частью трактора. Казалось, что если «Мерседес» поедет, то и трактор здесь не останется.
      Я не могла везти Марину в Москву, поскольку даже сто грамм виноградной водки – это все-таки сто грамм виноградной водки.
      Позвонила продюсеру. Уже из дома. Он не ответил. Хам! А мы из-за него машину разбили.
      Марина пошла ловить такси.
      Я стояла на крыльце босиком, а земля лежала у моих ног, словно мертвая.
      Сосны врезались в небо, как наточенные кинжалы, и небо истекало кровью, а я подставляла лицо под теплые капли, и ловила их ртом, и чувствовала их вкус.
      Позвонил телеведущий.
      – Привет, – сказал он.
      И я снова подумала: «Это только осень».

      Иногда ершики для унитазов можно увидеть в самых непредсказуемых местах.
      Этот я увидела на «Горбушке», когда покупала диски.
      Не знаю, как все остальные, а я очень люблю покупать диски на «Горбушке». По 150 рублей. И каждый шестой – в подарок.
      И еще я люблю покупать ершики для унитазов.
      У меня дома довольно много туалетных комнат, в некоторых из них стоит по два ершика. В некоторых – три.
      Этот был сделан в форме сердца, где стрела – сама щетка. Сто восемьдесят евро.
      Дома мама вместе с моим сыном рисовали собаку.
      – Посчитай, сколько ног у тебя получилось? – со смехом спросила мама у Антона, лишь мельком взглянув на меня. Чтобы, не дай бог, внимание ребенка не переключилось с бабушки («называй меня бабуля») на маму. Которую ребенок не видел целый день.
      – Раз, два, четыре.
      – Нет. Посмотри хорошенько.
      – Четыре. А это хвост! Ты что, не видишь?
      – А это?
      – А! А это тросточка!
      Бабуля смеется. Судя по всему, скоро дойдет очередь и до меня.
      – Проверено! Четыре ноги! – Антошка замечает маму.
      – Проверено! – подхватывает бабуля.
      – Проверено гинекологом! – радостно уточняет мой сын: любитель рекламных роликов и канала «Муз-ТВ».
      – Так… а что такое гинеколог? – Бабуля тянется к толковому словарю: она и меня в детстве приучала смотреть значение непонятных мне слов в толковом словаре. Этот увесистый том любознательный Антошка иногда читал и сам, просто так, вместо «Красной Шапочки».
      – Гинеколог – это гений, который занимается нашей экологией, – говорю я.
      И обнимаю сына.
      Он меня рассматривает, глаза хитрые, все руки в разноцветных пятнах от фломастеров.
      Как в старой сказке печка пекла пироги, так и Антошка печет улыбки на своем лице. Такие же румяные, такие же теплые.
      – Я тебя съем! Я – Серый Волк! – кричу я, и мы начинаем возню, позабыв о бабушке, и ей это обидно, она направляется к дверям и оборачивается уже в коридоре:
      – Антон! Быстро мыть руки! Посмотри, на кого ты похож!
      – Я – Мойдодыр! – кричу я, подталкивая сына к ванной. – Мой – до – дыр! Мой – до – дыр!
      Мне хочется сказать маме, что я соскучилась по своему ребенку, что мне хочется поиграть с ним, но я сдерживаюсь, потому что знаю, чем это закончится: обидой, поджатыми губами или, еще хуже, давлением и валерьянкой.
      – Антона надо записать в садик! – говорит мама. – Он не общается со сверстниками.
      – Давай. – Я и сама об этом думала. Даже садик приглядела. Рядом с домом. «Ромашка».
      – Я отведу его, – говорит моя мама, – тебе же некогда. У тебя журналисты каждый день.
 
      Звоню издателю. Восемь вечера, он где-нибудь ужинает. Не отвечает.
      Отнесла сердце в туалет.
      Полюбовалась минутку.
      Каким-то бравурным маршем зазвонил телефон.
      Мой издатель. Перезванивает.
      – Как дела, звезда?
      – Я не могу давать семь интервью в день. Я умру.
      – По крайней мере, ты умрешь знаменитой.
      – Хоть один выходной!
      – Не волнуйся, через полгода от тебя все отстанут. Кстати, я хочу подписать с тобой договор еще на две книги!
      – Еще на две книги?
      – Думай, ладно? Мне нужен этот договор! Я же деньги в тебя вкладываю!
      Вторая линия.
      – Ну, ладно, я перезвоню.
      – Пока, звезда!
      – Алло.
      «Алло» из первой группы. Сегодня во время интервью меня спросили, чего я боюсь. Я ответила: потерять надежду. Он:
      – Привет.
      – Привет.
      У него слишком большие и смешно оттопыренные уши. Я рассмотрела их на первом свидании.
      Мы встретились сразу после дождя. Громко молились лягушки.
      И еще у него всегда такой недоверчиво настороженный взгляд. Как будто мысленно он говорит: «Так-так-так…»
      – Ну, как твои дела?
      – Ничего.
      Он не звонил два дня. Я не упрекаю его. И изо всех сил стараюсь говорить так, чтобы в голосе не было обиды.
      – Дома?
      – Дома.
      – Не поедешь в Москву? Разве так приглашают?
      – Поеду, наверное.
      – Да? А куда?
      – Не знаю. Может, поужинаю с Катей. Вообще-то я собиралась лечь спать.
      – Ну, отлично. – Он как будто обрадовался. – Тогда на связи!
      – Okay. – Как будто мне безразлично. Срочно набираю Катю.
      – Пойдем поужинаем?
      – Не могу.
      – Ну, пожалуйста.
      – А что такое?
      – Просто… ну, пойдем?
      – Ну, пойдем.
      Мы мило провели вечер. Катя рассказывала про женский клуб «Эгоистка». Мужской стриптиз.
      – Пошли со мной. Тебе понравится! Там такие мальчики! – Она как-то гортанно не то засмеялась, не то захрюкала.
      Он ухаживал за мной так, как ухаживают друг за другом дети: дразня и больно дергая за косички.
      В 12 ночи я отключила телефон.
      В 12.15 включила опять.
      Он не позвонил.
      Наверное, он звонил в эти пятнадцать минут. Ну зачем я отключила телефон!
      Наверное, он решил, что я не поехала в Москву и легла спать.
      Я не поехала в «Эгоистку».
      Я легла спать.
 
      – Привет!
      Он позвонил в пол-одиннадцатого утра.
      – Привет!
      – Как дела?
      – Ничего.
      Он позвонил слишком рано, так что я еще не начала ждать его звонка. И поэтому голос мой звучал естественно и почти равнодушно.
      – Дома?
      – Дома.
      – Позавтракаем? На «Веранде»?
      – Не могу. У меня все расписано. Сегодня четыре интервью и три съемки.
      – Через полчаса? Я за тобой заеду. Я улыбаюсь трубке.
      – Ну, все. Я еду, да?
      – У меня будет максимум тридцать минут.
      – Разберемся.
      Он приехал. Он радостно возбужден. Я волновался!
      – Почему? – Надеюсь, я не краснею.
      – Потому что к тебе ехал! А ты?
      – Что я?
      – Ты волновалась? Я смеюсь.
      – Ну, признайся честно, волновалась?
      Он ставит диск. Попса. Он щелкает пальцами и подпевает.
 
– Плачет дождик, в листьях шурша.
И, как дождик, плачет душа!
 
      И я понимаю, почему он стал, например, политическим обозревателем, а не певцом.
      – Нравится? – улыбается он. Я вообще попсу не люблю.
      – А кто это поет? – вежливо интересуюсь.
      – Да какая разница! – Он снова подхватывает припев и хохочет.
      Я улыбаюсь.
 
      Мы подъехали к «Причалу».
      Позвонил Алик.
      Он торчит в Гватемале. Он уже три раза поднимался на борт самолета и три раза кубарем выкатывался из него.
      – Алик, – уговариваю я в трубку, – ты же не можешь поселиться в Гватемале.
      – Не могу, – соглашается Алик. – Но лететь я тоже не могу. Не могу!
      Он бросает трубку. Мы просим принести кальяны. Александр голоден: он заказывает стерлядь НА гриле.
      – Как ты относишься к «Chassagne-Montrachet Les Chaumees» 2000 года? От Olivier Leflaive?
      Я киваю.
      – Так я и думал, – говорит он. – Если у девушки есть вкус, он есть во всем.
      В «Причале», кроме нас, почти никого нет. За соседним столом пара блондинок. Они тоже курят кальяны.
      Мы говорим о том, что о девушке можно судить по ее сумке.
      Моя осталась в машине. Я иногда вообще хожу без сумки. О чем это говорит? Что иногда я унисекс?
      Мы начинаем цинично рассуждать о том, что сумка может быть широкой или узкой, она может запросто распахиваться или, наоборот, надо потрудиться, пока один за другим щелкнут все замочки.
      – Она может быть потертая и бесформенная, – морщится мой телеведущий, поглядывая на мягкую, с черепами, сумку девушки-соседки в кашемировом спортивном костюме.
      – Но это может быть и самый яркий предмет во всем облике девушки! – подхватываю я, разглядывая ее подружку – на ней джинсы, свитер и яркая зеленая сумочка от Jil Sander.
      – О, да! – несколько двусмысленно улыбаясь, соглашается мой оппонент. – Очень часто это самая яркая деталь… гардероба.
      – Ну, а может быть – это просто аксессуар, неотъемлемая часть любой женщины.
      И как она с ней обращается: кокетливо держит в руках, и если отпускает, то недалеко от себя, или бросает с размаху на любое свободное место. И вообще: сколько их, так ли обязательно ей их менять или можно иметь одну, любимую. Такую Удачную, что подходит почти ко всему. А если и не очень подходит… ну и ладно, а то в ней столько всего, что перекладывать в другую не хочется.
      Звоню в «Cosmopolitan».
      – Хочу извиниться. Машина сломалась прямо на Рублевке. Здесь ГАИ, ФСО, вы же понимаете – правительственная трасса. Не знаю, когда приедет эвакуатор… ужас, неужели под меня декорации строили?.. Что же делать? И я так мечтала у вас сняться… завтра уже разбирать? Ну, извините…
      – Видишь, как просто! – говорит он.
      – Неудобно все-таки. Они декорации…
      У меня дома целая полка с огромным количеством маленьких разноцветных сумочек. Которые я не ношу. Потому что обычно хожу с большой черной. Но как важно мне иметь эти разноцветные! И я их все покупаю и покупаю… И буду!
 
      Пришло SMS-сообшение.
      – Кавалеры пишут? – интересуется он, смешно шевельнув ушами.
      – Можно я буду звать тебя Лопух? – Я кокетливо заглядываю ему в глаза.
      – Ничего себе! – Он нахально разглядывает меня. – Так интимно?
      – Достаточно интимно, – соглашаюсь я, и рот мой неумолимо расплывается в улыбке.
      – Тогда зови меня просто Пух!
      – Но ведь это не значит, что ты будешь звать меня Пятачок?
      – Пока нет, – многозначительно произносит он. – SMS читать будешь?
      Читаю: «Приехать не смогу». Бред какой-то. Номер неизвестный.
      – Ошибка, – говорю я. И на всякий случай, словно хочу скрыть правду, опускаю глаза.
      Звоню в «Вечернюю Москву».
      – Придется отменить сегодняшнее интервью. Я очень извиняюсь… я так переживаю.– да, да, ну, просто никак не получится… В любое время, нет, завтра нет, до следующей недели все расписано, но вы звоните во вторник, и я под вас подстроюсь. Да-да. В любое время!
 
      Снова SMS.
      – Да ты со мной играешься? – довольно улыбается он.
      «Юра, извини, я на работе. Устала, было много глажки. Ира».
      Точно. Моя домработница.
      – Ответишь? – спрашивает он, немного ревниво.
      – Отвечу, – в тон ему киваю я.
      «Люблю. Не могу жить без тебя».
      Нет, слишком банально. Стерла последнюю фразу.
      Написала: «Хочу от тебя детей». Отправляю.
      – Знаешь что? – говорит он. • – Что? – спрашиваю я.
      – Пообещай мне одну вещь…
      – Только не покраситься в блондинку!
      – Нет. Знаешь, я был ужасным ребенком – когда мама приносила мне игрушки, я их сразу разбирал. Мне было интересно только то, что у них внутри. И так до сих пор…
      – Разбираешь игрушки? – Мы разговаривали, как будто играли в пинг-понг.
      – И игрушки тоже.
      – Пообещать тебе поставлять игрушки?
      – Да нет… это у тебя не получится.
      – А что получится?
      – Возможно получится, – он сделал ударение на слове «возможно», – не писать мне SMS.
      – Легко получится! – бодро ответила я, немного уязвленная.
      Мы закутались в пледы и вышли к речке. Я отменила еще «РБК» и журнал «ТВ-Парк».
 
      Мы провели вместе шесть часов.
      Орали лягушки.
      В унисон им звонил мой телефон.
      – Алло, привет! Узнала?
      С тех пор как мои фотографии появились на первых полосах всех изданий, мне звонили все подряд. Говорят, номер моего телефона висел в Интернете.
      – Не узнала? Ну, конечно, стала знаменитой, куда уж нам, это – Шурик! С факультета, ну?
      – А! Шурик! Здорово! – Мы вместе учились.
      – Слушай, у меня к тебе предложение: очень хороший бизнес-проект – несохнущая зубная паста.
      – Удобно.
      – Еще бы! Представляешь, сколько разводов это предотвратит?
      – Представляю…
      – Хочешь поучаствовать?
      – В каком смысле?
      – Ну, как компаньон. Или как лицо, как бренд.
      – Не знаю…
      – Мы думали пиарить это так, что зубная паста – против целлюлита! Здорово?
      – Здорово.
      – Или повышающая либидо.
      – Лучше от целлюлита.
      – Ты согласна?
      – Нет. Я сейчас не могу. Извини.
      – Может, подумаешь?
      – Ну, давай подумаю.
 
      Как-то очень быстро стемнело. Луна была такой полной, словно наелась с вечера мучного.
      Мы пробыли вместе весь день.
      – Ну, пока. – Его глаза смеялись.
      – Пока, Пух.
      Я старалась держать спину прямо.
      – На связи.
      – Ага.
      Я думала о том, что отменила несколько съемок. Никогда не надо жалеть о сделанном. Но здесь-то как раз о несделанном!..
      Моя мама в отличной форме.
      Она каждое полнолуние голодает. И еще несколько дней, пока фаза луны не спадет – сидит на диете.
      А еще раньше она в это время делала эпиляцию. Именно поэтому теперь необходимость в эпиляции у нее вообще отсутствует.
      Она встретила меня с улыбкой.
      Приятно.
      – Я открыла себе бутылку вина, ничего?
      – Конечно, ничего. Мам, зачем ты спрашиваешь?
      – Ну, я же не дома…
      Раздражение похоже на ежика. Надо подойти к нему по-доброму, и он раскроется и перестанет колоться.
      – Мама! – Я улыбаюсь. – Чувствуй себя как дома!
      – Но не забывай, что ты,.. – У нее действительно было хорошее настроение.
      Я увидела на столе открытую бутылку вина. Красное. Испанское. «Vega Sicilia Unico». Мне подарили на Новый год. С какого-то очень престижного аукциона. Я тогда решила, что это вино – достойное начало для моей коллекции.
      – Мама, ты хоть бы позвонила! – Стыдно признаться, я чуть не расплакалась.
      – Что?
      – Вино. Это коллекционное. Оно же убрано было… Хоть бы спросила… Телефон же есть…
      – Ну, так я и знала…
      Она сказала это таким тоном, каким я разговаривала с мужем весь год перед разводом.
      И так же закрыла за собой дверь.
      Могла бы я и промолчать.
      В конце концов, у меня есть коллекция ершиков для унитаза. И один из них в виде сердца.
 
      Всего несколько занятий в тренажерном зале, и у меня появились трицепсы.
      Эту фразу рука написала сама.
      Потому что планировалась совсем другая: «Всего несколько занятий в тренажерном зале, и они надоели так же, как тренер у меня дома». Вот так – честнее.
      Он не звонил.
      Более того – я позвонила сама Мне столько всего нужно было рассказать ему! Я уютно закуталась в плед, набрала его номер и приготовилась от души поболтать. Как тогда, в «Причале».
      Я даже заготовила первую фразу. Я ее немного посолила и даже поперчила. Пока шли гудки, я задумалась, не сбрызнуть ли ее уксусом, поскольку нет предела совершенству. Телефон отключился еще до того, как я попробовала эту фразу на зуб.
      Он не взял трубку.
      – Мне сделали предложение, представляете? – сообщила моя домработница. – И он сказал, что тоже хочет иметь от меня детей!
      – Поздравляю, – ответила я.
      – Я видела вас по телевизору. Что это у вас на голове-то было?
      – Прическа, Ира, прическа. Хочешь сделать себе такую на свадьбу?
      – Да не дай бог! Лучше уж в девках ходить…
      – После свадьбы ты увольняешься?
      – Что это вдруг? – Ира сделала обиженное лицо и остановилась, раздувая ноздри.
      – Ну, просто. Может, он не хочет, чтобы ты работала.
      – Это у вас: хочет не хочет. А у нас: надо. У следователей зарплата-то, представляете?
      – Не представляю.
      – А за SMS спасибо. Ну и крику было!
 
      Так спешила выйти из дома, что забыла кошелек.
      Ладно.
      Телевидение снимало меня на выставке «Мир искусства».
      С двух камер.
      Я смотрела на «Элизиум» Бакста.
      Такая неброская красота, такие размытые очертания. Как будто я была там. Или кто-то мне рассказывал.
      И мне это нравилось.
      – Скажите, чтобы стать известной писательницей, обязательно жить на Рублевке?
      – Не обязательно. – По замыслу режиссера, я смотрела на картину.
      – А какая отличительная черта рублевских девушек?
      – Я вам отвечу, если вы мне назовете отличительную черту девушек из Бирюлева.
      Это сон. Точно. Это мои сны. Эти цвета, эти линии похожи на мои сны. Так легко и спокойно.
      – А говорят, что эту книжку написали не вы? – Микрофон длинный, как нос оператора. Но я не кусаюсь.
      Пожимаю плечами. Как объяснить?
      Над пропастью письменного стола я страдаю галлюцинациями. С детства. Улыбаюсь: