Данная книга является художественным произведением, все действующие лица и события которою вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями случайно.

 

      У меня дрожали руки, когда я вышла из спальни, чтобы сказать мужу то, что собиралась сказать. Позади было девять лет совместной жизни, восьмилетняя дочь и молоденькая блондинка, с которой я встретила его в ресторане неделю назад.
      — Давай поживем раздельно, — сказала я спокойно, глядя ему в глаза.
      — Давай. — Он равнодушно кивнул головой. Я развернулась и пошла спать.
 
      Вас когда-нибудь мучили муки ревности так, как мучили они меня? Если бы я была Данте, я бы пристроила эту пытку сразу после раскаленных сковородок. Или даже вместо.
      Я не могла спать, я ела без аппетита. Я похудела без всякой диеты. Странно, но когда худеешь без диеты, все говорят, что «худоба у нее болезненная».
      Я представляла собой жалкое зрелище, хотя мне казалось, что я держусь молодцом.
      Я порвала все его фотографии.
      На следующий день я их склеила. Разложила на полу в спальне и лила горькие-горькие слезы. Пыталась представить своего мужа с этой блондинкой в самых интимных ситуациях. Но почему-то не могла. Сознание отказывалось: видимо, оберегало мой нестабильный разум. Однако я не прекращала попыток. И если что-то вдруг удавалось, героически переносила боль, которую мне это причиняло. Я измотала себя окончательно, когда наконец раздался этот телефонный звонок.
      Мое имя — отчество произнес в трубку сухой мужской голос. Затем этот голос сообщил, что мой муж погиб. Пять огнестрельных ранений. Два — в жизненно важные органы: легкие и голову. Во дворе нашего московского дома. Водитель в больнице, в тяжелом состоянии. Меня просили приехать дать показания. Выразили соболезнования. Я отвечала вежливо, без истерик. Повесила трубку. Воздух стал таким тяжелым, что легкие отказывались от него.
      Казалось, что нить, связывающая меня с миром, оборвалась. Я была на крохотном шатком островке, где меня оставили абсолютно одну.
      Я протянула руку к людям. В руке был телефон. На другом конце провода — подруга Вероника. Я сказала, что мой муж убит. Она не поверила. Я повторила. Видимо, повторила убедительно. Она ойкнула и явно не знала, что сказать. Что ответить подруге, которая вялым голосом сообщает, что ее мужа застрелили?
      Я положила трубку. Она не перезвонила.
      Я подошла к окну. Форточка была открыта.
      Я сделала еще одну попытку прорваться во внешний мир: закричала. Через несколько секунд, когда воздух в легких уже заканчивался, я стала слышать свой голос. Я закрыла рот и зачем-то захлопнула форточку.
      Придирчиво выбирала одежду в шкафу. Жена Сержа должна выглядеть сногсшибательно. Даже в милиции. Надела розовые шелковые брюки. Мне их купил муж.
      Выйдя из подъезда, оглянулась. Мне было страшно. Перед тем как завести машину, заблокировала кнопки дверей. Всю дорогу смотрела в зеркало заднего вида. Похоже, меня никто не преследовал,
      Помещение милиции оказалось еще хуже, чем в сериалах. Пахло мышами. Милиционеры были немолодые, но веселые.
      Я спросила, сразу ли умер мой муж.
      — А почему интересуетесь? — Опер подозрительно сощурил глаза.
      Я не смогла ответить. Глупо объяснять, что после осознания того, что твой муж умер, становится очень важно, была ли его смерть достаточно легкой. Достаточно для того, чтобы сердце не разрывалось от жалости.
      Третью пулю извлекли из кисти руки. Я представила, как он инстинктивно закрыл лицо рукой, на долю секунды отсрочив смерть.
      Я поняла, что являюсь у них подозреваемой. Меня спрашивали про деньги, машины, дома, квартиры. И почему мы не живем вместе. И что произошло между нами. И какие у меня отношения с водителем.
      При чем тут водитель?
      Я попросила воды, мне было страшно.
      Хотелось выйти на улицу, но они все спрашивали и спрашивали. Кто-то у меня за спиной одним пальцем выстукивал мои ответы на допотопной машинке. В голове крутились какие-то киношные фразы про адвокатов: «Я отказываюсь отвечать…» Но в этой обшарпанной комнате подобные фразы прозвучали бы просто нелепо.
      — Вы знаете… — Во взгляде — интеллект на уровне выпускника ПТУ; наверное, даже взяток не берет, чего никак не скажешь про его коллегу. — Вы знаете, ваши соседи сказали, что водитель очень заботится о вас и у вас с ним интимные отношения.
      Я молчала. Наверное, они решили, что мне нечего сказать. Мне и в самом деле было нечего сказать. Чтобы объяснить им, что их предположение — полный бред, нужно было достать фотографию Сержа и рассказать им историю нашего знакомства. И нашей любви. И нашей жизни. И про нашу замечательную дочь. И тогда бы они поняли. И, наверное, позавидовали бы. Так, как еще недавно завидовали нам все остальные.
      И какими глупыми и нелепыми им показались бы подозрения по поводу меня и водителя.
      Но я молчала.
      Мне дали воды.
 
      Через три дня мне разрешили забрать тело из морга.
      Я сидела на полу, обхватив руками колени, и плакала.
      Стемнело, а потом стало светать.
      Звонил телефон, но я не брала трубку.
 
      Что было очень удобно, морг оказался недалеко от нашей квартиры. Придерживая дыхание, я открыла дверь.
      — У вас мой муж, я бы хотела его увидеть. Сидевшая за конторкой женщина даже не взглянула на меня.
      — Не положено.
      Она протянула мне часы, бумажник и фотографию. Нашу с Сержем первую фотографию. Я не знала, что он носил ее с собой. На обратной стороне моей рукой было написано: «Когда-нибудь… Мы не будем грустить ни о чем. Только друг о друге». Я расписалась в каком-то журнале. Снова захотелось кричать. Серж носил с собой мою фотографию.
      В коридоре мне встретился лысый мужчина в белом халате. От него сильно пахло одеколоном.
      Я протянула ему деньги.
      — Помогите мне, пожалуйста. Мне очень нужно увидеть моего мужа.
      Мужчина взял деньги и безразлично кивнул в сторону ближайшей двери.
      — Идите. Номер семнадцать.
      Я толкнула дверь.
      Я наклонила голову, чтобы сузить радиус обзора. Я старалась не смотреть по сторонам, а только на номерки, привязанные к голым пяткам. Сначала по левому ряду, потом по правому.
      Я изо всех сил старалась не запомнить это — вереницы голых мертвых тел по обе стороны от меня.
      Вот он. Номер 17.
      Я видела в кино, как люди с плачем бросаются на тела своих дорогих усопших.
      Я стояла в оцепенении.
      Мой муж, обычно безупречный во всем, что касается внешнего вида: наглаженная рубашка, начищенные ботинки, безукоризненная стрижка, — не мог оказаться в этой жуткой комнате, на этом столе, с номерком на пятке. Но это было его тело. Его пятка.
      Я выбежала на улицу, и меня рвало на заднем дворике морга. Долго. Пока не стемнело.
      Друзья Сержа взяли организацию похорон на себя. Мне только надо было выбрать ресторан для поминок и траурное платье. Оставшиеся до похорон дни я провалялась на диване в полном одиночестве. Ни с кем не общаясь.
      Я никому не смогла бы рассказать, что я чувствовала. Потому что чувствовала облегчение. Ревность перестала терзать меня. И я была благодарна Сержу за то, что он погиб.
      Конечно, мне было его невероятно жалко. И все на свете я отдала бы за то, чтобы смерть его была мгновенной. И чтобы ему не было больно и страшно.
 
      Потом были похороны. И снова слезы. И слезы нашей дочери.
      И траурное платье с черными очками. И перезвон колоколов на Ваганьковском. И прощание вдовы с умершим.
      Я целовала его. И обнимала. И говорила ему что-то. И он благоухал туалетной водой, которую я принесла по просьбе патологоанатомов вместе с костюмом и обувью. И привычный запах его парфюма перемешался с запахом специального грима и чего-то еще, и я знала, что этот терпкий запах моего горя я не забуду никогда.
      Я прощалась с ним.
      Кто-то сказал мне потом, что я ласкала его так, что казалось - он должен ожить.
      Но его похоронили.
      А я вернулась домой.
 
      На следующий день я попросила у Вики разрешения приехать к ней в гости.
      Мужа Вики убили три года назад. В Праге. Она смотрела из окна второго этажа их дома, расположенного в пригороде чешской столицы, как ее Федор садится в машину с товарищами по работе. Больше она его не видела. Через три дня нашли тело и машину. Выстрел в затылок. Вика похоронила мужа и вернулась в Россию. Кредит за дом в Праге выплачен не был, и дом через несколько месяцев был конфискован банком. Вика не расстроилась. Все в этом доме напоминало ей о Федоре.
      В Москве Вику встретил брат ее мужа — старший: он родился на две минуты раньше Федора.
      Он принял Викиного сына, как своего. Он стал частью Викиной жизни. Основной частью — потому что, кроме него и сына, больше у нее ничего не осталось. Он помогал ей деньгами, купил машину, устроил ребенка в дорогой детский сад. Он принимал в воспитании ребенка самое активное участие — ни одно решение Вика не могла принять, не посоветовавшись с ним. Вскоре это стало тяготить ее. Иногда ей казалось, что вовсе не Федор был ее мужем, а его брат. Хотя он был женат. Жена его не любила Вику, но вынуждена была с ней мириться. Она говорила о Вике пренебрежительно и подсчитывала, во что их семье обходится Викина жизнь.
      Когда Вике предложили переехать в соседнюю с ними квартиру, светлую и просторную, она отказалась.
      «У меня и так нет своей жизни, — говорила она — Он контролирует каждое мое движение. Конечно, без его денег мне не прожить, но…»
      Через три года после смерти Федора Вика познакомилась с молодым человеком. Ему было двадцать четыре года, он доучивался в Академии туристического бизнеса и работал барменом в ночном клубе, чтобы оплачивать обучение. Они стали жить вместе.
      Брат Федора перестал давать Вике деньги. «Я понимаю, — говорил он, — если б она нашла себе нормального мужика — пожалуйста, живите, я бы, конечно, принял его, мы могли бы дружить. Но это… Малолетка из стриптиз-клуба! Я деньги зарабатываю не для того, чтобы ему их в трусы засовывать!»
      Вика устроилась на работу. Отдала ребенка в обычную школу. Снова почувствовала себя живым человеком, со своей собственной судьбой.
      Она открыла мне дверь в трикотажном халатике с Микки-Маусом на спине. Усадила в кресло, обняла. Мне можно было ничего не говорить. Она все могла рассказать сама.
      Мы пили чай, не замечая его вкуса. Мы разговаривали, не обращая внимания на слезы, только иногда машинально слизывая их с губ.
      Я задала тот вопрос, ради которого приехала:
      — Когда это закончится?
      — Никогда, — ответила Вика. — Но через несколько месяцев станет легче.
      — Ты до сих пор помнишь его?
      — Конечно. Я беру чашку и думаю: «Это любимая чашка Федора». Я готовлю заливное и думаю, как он его любил. Иногда покупаю какой-нибудь свитер и прикидываю: понравилось бы Федору или нет?
      Я смотрела на Микки-Мауса у нее на спине, на облупленную краску на стенах и клялась себе, что у меня все будет не так. Я не буду жить прошлым. Мысли о Серже причиняли мне боль, но это приятная боль. Ее можно терпеть. Но эти мысли я себе запрещу. И через три года буду думать о чем-нибудь другом, о чем-то прекрасном, чем будет наполнена моя жизнь и что сделает меня счастливой. Я обязательно буду снова счастлива. Я выкину все чашки Сержа и не буду готовить заливное. Может, не выкину, конечно, но аккуратно сложу и уберу в подвал.
      Мы попрощались с Викой далеко за полночь, после того как я познакомилась с приятным молодым человеком, который все время пританцовывал, выплескивая на окружающих белозубую улыбку.

      Сидеть в этом кафе было приятно.
      Солнце так заботливо грело лицо и открытые плечи.
      Я лениво помешивала лед в стакане с мандариновым соком и рассеянно улыбалась старому знакомому по имени Ванечка. Для остальных он был Джо. Потому что Джо был англичанин. И однолюб.
      Он полюбил меня лет десять назад, с первого взгляда, и с тех пор я успела привыкнуть к его любви, воспринимала ее как должное и держала про запас, на всякий случай. То есть когда настроение плохое или совсем уж некому мне помочь.
      Отношения у нас были платонические, но все равно в нашей с Сержем супружеской жизни он был моей тайной. Кстати, единственной. Если, конечно, не считать некоторых моих расходов.
      Он достаточно часто приезжал в Москву, и мы всегда встречались в одном и том же ресторане. Когда-то этот ресторан был модным, и с тех пор в нем остались хорошая кухня и неплохое обслуживание. Только люди перестали ходить. Как раз то, что нужно для тайных свиданий.
      Нас знали официанты.
      Иногда мы с Ванечкой ссорились. Он обижался на меня и пропадал. Иногда на год, на два. Но потом снова звонил, говорил, какая я необыкновенная и как он соскучился, и мы встречались в нашем ресторане, и официанты узнавали нас и рассказывали, что нового появилось у них в меню.
      Когда мой муж погиб, мы с Ванечкой стали видеться чаще. Его любовь и внимание компенсировали отсутствие мужчины в моей жизни.
      Ванечка сидел напротив и рассказывал о своей новой квартире в Лондоне.
      — Я покрасил все стены в темно-коричневый цвет. Очень стильно. А через стеклянную стену гостиной весь город видно как на ладони.
      Ванечка говорил с легким акцентом, очень хорошо знал русский и любил щегольнуть выражениями типа «как на ладони».
      — Я думаю, когда-нибудь ты обязательно приедешь в Лондон. И тебе уже не захочется возвращаться обратно. Я даже знаю это наверняка.
      А я думала о том, что мне пора сделать под глаза уколы ботокса — это такой специальный яд, который парализует мышцы и не дает закладываться мимическим морщинам. А у меня они уже наметились.
      Я где-то читала, что если этим ядом отравить человека, то парализуются дыхательные пути и человек умирает от удушья в полном сознании.
      О смерти я теперь размышляла довольно часто.
      Не как о чем-то таком особенном, а так же, как о косметике, о погоде, о своей дочери.
      Ванечка перешел к вопросам бизнеса.
      Я заказала себе еще один сок.
      Мысль об уколах ботокса прочно засела в моей голове. Я взяла телефон, сказала, что сейчас вернусь, и пошла в глубь ресторана.
      Косметичка нашла для меня время сегодня, между пятью и шестью часами. Нужно было спешить.
      Прощание вышло скомканным. Но я постаралась компенсировать его скомканность самой лучезарной своей улыбкой, зная, что многие из тех, кто меня любил, любили именно за эту мою улыбку.
 
      Уколы делать было недолго и не больно. Но действие их начиналось только через две недели. Жаль. Хотелось стать молодой и красивой сразу.
      Зато у меня появилось занятие: ждать. Потому что никаких других занятий у меня не было.
      Когда ты замужем, даже если ты ничего не делаешь, а валяешься весь день перед телевизором, в этом все равно есть смысл, потому что ты не просто так валяешься перед телевизором, а ждешь вечера, а вечером приходит с работы муж и получается, что ты не время убивала, а прожила еще один полноценный день семейной жизни.
      А я вообще не включала телевизор. Я слушала музыку.
      Я подумала, что если зайти в любой дом вечером и посмотреть, что там работает: телевизор или CD, то можно понять, живет ли в доме семья или одинокая девушка.
      Я перебрала в уме всех своих подруг и убедилась в правильности этой мысли.
      Хотя, конечно, исключения случаются. Но тогда это девушка, которая мечтает о семейной жизни. Или, наоборот, не мечтает уже ни о чем.
      Я поняла, что мне скучно.
      Снова звонил Ванечка.
      Мы встретились в ресторане.
      Ванечка смотрел влюбленными глазами и, как всегда, ловил каждое мое слово.
      Когда не хочется видеть никого, единственный, кого можно терпеть, — это влюбленный мужчина.
      Мы говорили о том о сем.
      Я рассказала, что уволила очередную домработницу за воровство.
      Ванечка посоветовал предъявить претензии агентству по подбору персонала. Сказал: «Куй железо, пока горячо».
      Я объяснила, что в нашей стране это бесполезно. Агентство просто пришлет еще одну, и она будет воровать так же, как предыдущие.
      Он рассказал про необычную для этого времени года жару в Лондоне.
      Как всегда, пригласил в гости. Как всегда, я согласилась.
      Ванечка стал рассказывать русские анекдоты. Эту обязательную часть наших встреч я не любила. Наш юмор он толком не понимал, анекдоты выбирал плохие, да и в них смысловые акценты расставлял неправильно. Я никогда не смеялась. Каждым новым анекдотом Ванечка надеялся меня рассмешить. И так уже несколько лет.
      Интересно, подумала я, каково это — заниматься любовью с мужчиной, который мечтал об этом десять лет?
      Между тем у Ванечки была бурная личная жизнь. Даже во время наших встреч его телефон буквально разрывался от звонков, на которые он чаще всего при мне не отвечал. Ванечка был очень симпатичный, с обаятельной улыбкой, он был щедр и никогда не ленился сказать женщине что-нибудь приятное.
      Десять лет назад я почти влюбилась в него. Но встретила Сержа и забыла обо всем на свете.
      Мы заказали десерт и договорились встретиться завтра в яхт-клубе.
      Провожая меня до машины, Ванечка подарил мне цветы.
      Я положила их на заднее сиденье и достала только на следующий день, припарковываясь к яхт-клубу. Спрятала в багажник.
      В небольшом кафе на причале мы встретили французов — знакомых Ванечки.
      Заказали шампанское.
      Иногда очень приятно начать пить шампанское прямо с утра. Таким образом избавляешь себя от необходимости прожить день трезво. Главное — не переборщить, чтобы день не сузился до размеров затянувшегося завтрака.
      Мы брали лодки, катались на водных лыжах и жарили шашлык.
      Необычное ощущение — бывать с Ванечкой на людях. Не бояться, что кто-то нас увидит.
      В компании своих приятелей Ванечка был куда интереснее, я даже смотрела на него другими глазами, не как на свою собственность.
      Мы приятно провели день и расстались, довольные друг другом.

      Меня снова вызвали на допрос.
      Я позвонила своему соседу по даче — он был адвокатом — и попросила сопровождать меня. После первого посещения милиции я поняла, что это совсем не то место, где чувствуешь себя в безопасности.
      На этот раз меня не подозревали в убийстве Сержа.
      Мне показали фоторобот — для опознания.
      — Посмотрите внимательней, — просили опера, придвигая мне графическое изображение одного из знакомых моего мужа. — Вы не узнаете его?
      — Нет. — Я качала головой, не понимая, почему это делаю.
      — Посмотрите еще раз. Может, вы где-то встречались?
      В ресторане. Он держал в руках мою сумочку и восхищался тем, какими изысканными бывают женские безделицы. Потому я его и запомнила: не каждый день встретишь мужчину, на которого производят впечатление женские сумочки.
      Я попрощалась с адвокатом. Поблагодарила его.
      Он слегка приобнял меня за плечи. Интересно, это профессиональный жест?
      Я еле ползла по бесконечным московским пробкам и думала о том, что надо взять водителя. И что надо найти этого Фетишиста и убить его. Отомстить за своего мужа. Ведь это правильно. Почему я не сказала в милиции, что знаю его? Но думать об этом не хотелось.
      Я повернула к себе зеркало. Разглядывать свои морщины в ожидании эффекта от ботокса уже вошло у меня в привычку.
      Может, купить пистолет? Нет, проще нанять кого-нибудь. Или купить?
      И заодно, кстати, убить ту блондинку из ресторана. И этого опера. Который спрашивал: «А вы почему интересуетесь?»
      Мне очень захотелось стать сильной и не то чтобы даже сделать это, а быть в состоянии сделать.
      Я остановила машину около церкви. Процедура, ставшая привычной за последний месяц: одна свечка — за упокой, другая — за здравие.
 
      Я знала, кому звонить.
      Лет двадцать назад, когда все в Москве только начиналось, у нас у всех было много таких знакомых. Вернее, почти все наши знакомые были такими. Потом все они стали бизнесменами, депутатами, даже артистами — и только Олежек остался кем был.
      Я звонила ему раз в несколько лет. Своего телефона никогда не оставляла. Иногда помогала деньгами. А в последний раз я позвонила ему, когда бывшая домработница украла все мои шубы и пальто с мехом. Расчет ее был прост: стояло лето, и она знала, что до зимы я их не хвачусь. А к зиме она уже полгода как у меня не работала. Мне было жаль моих шуб. А Серж считал, что я сдала их в химчистку и забыла в какую. Поэтому мне пришлось обратиться к Олежеку. Но он придумал какой-то благовидный предлог и за это дело не взялся.
      Серж купил мне сразу две новые шубы, и постепенно вся история забылась.
      Олежек встретил меня в ресторане, радостно улыбаясь. Подозреваю, что в ресторанах такого уровня он бывал только со мной.
      В машине я сняла с себя все украшения. Этим людям никогда нельзя доверять до конца.
      — Ну что? Нянька украла у тебя пару бриллиантов? — Олег сидел развалившись в кресле, а официант раскуривал для него сигару.
      Я светски улыбнулась и с вежливой гримасой стала ждать, когда официант оставит нас одних.
      Я рассказала Олежеку все, что знала про смерть Сержа и про того типа.
      Я не верила в успех этой затеи. У меня ведь даже не было его фотографии. Только имя. Ну и что-то там про круг его знакомых.
      Я предложила Олегу десять тысяч.
      Он попросил пятьдесят.
      Мне показалось, что торговаться в таких случаях — значит обидеть память о Серже. Так же как я никогда не спрашивала цену, покупая ему цветы на кладбище.
      Половину Олежек потребовал вперед.
      Я вспомнила морг. И свою беспомощность тогда. Страшное понимание того, что ты уже ничего не можешь сделать.
      А теперь я могла. Я могла что-то сделать для Сержа.
      Я сказала, что привезу деньги завтра. Прямо к нему домой.
      Так я и сделала. Подъехала к его подъезду и позвонила, чтобы он спустился.
      Не люблю старые дома.
      Был, наверное, выходной день. Люди сновали вокруг, не обращая на меня внимания.
      На детских качелях во дворе сидели очаровательная девушка в голубых джинсах и длинноволосый молодой человек. Они обнимались и без умолку болтали, прерываясь только для поцелуев.
      Он не сводил с нее влюбленных глаз. Она кокетливо улыбалась и поддразнивала его.
      Люди заглядывались на них и завидовали их молодости.
      А они думали, что это будет длиться вечно.
      Мне захотелось стать этой девушкой и целоваться на качелях.
      Но я не могла.
      Стань я этой девушкой на качелях, не было бы у меня Сержа и Маши. И всей моей жизни не было бы. И не надо было бы отдавать деньги Олежеку, чтобы он убил Фетишиста. А если бы я не приехала отдавать Олежеку деньги, то не увидела бы эту девушку и не захотела бы стать ею.
      Мы встретились с девушкой глазами. Ее взгляд потух. Она хотела бы сидеть в моей одежде и ехать в мой дом. И смотреть на мир из окна моей машины.
      А я бы хотела просто подвезти их куда-нибудь. Прикинуться водителем и послушать их дурацкую болтовню.
      Но это все равно что притвориться подъемным краном.
      Вышел Олежек. Я отдала деньги. Нажала на газ.
      В зеркале заднего вида — лицо девушки. Она раздраженно выговаривала что-то своему парню.
      Может, он на меня засмотрелся? Я улыбнулась своему отражению. В ответ мне издевательски улыбнулся ботокс.
 
      Вечером я снова встретилась с Ванечкой. Это был его последний день в Москве. Назавтра он улетал домой.
      Как всегда, в последний день он был со мной особенно нежен.
      Я чувствовала себя королевой, раздающей милости. Я дарила улыбки и даже кокетничала.
      Мы встретились в старинной русской усадьбе Царицыно. Ванечка любит заниматься там верховой ездой. Я лошадей боюсь. Но мне нравится сидеть на солнышке с чашкой кофе и наблюдать за их грациозными движениями.
      Ванечка выбрал себе гнедую кобылу по кличке Муха. Он называл ее Москит. Кобыла не отзывалась и брыкала задними ногами. Ванечка хорошо держался в седле. Есть люди, которые все делают хорошо.
      Наконец Муха поняла, что ей с ним не справиться, и послушно пошла легкой рысцой в сторону леса.
      У моих ног уютно пристроилась рыжая кошка. Почему-то ни одна конюшня не обходится без огромного количества собак, кошек и еще какой-нибудь живности.
      Рядом со мной молодая девушка — работница конюшни, чистила жесткой щеткой гриву красивого, в белых яблоках, вороного коня.
      Я подумала, как хорошо быть этой девушкой. Каждый день приезжать сюда, открывать вольеры, здороваться с лошадьми, как с лучшими друзьями, угощать их сахаром, а в конце месяца получать зарплату и ехать домой, наверное, на метро. А по дороге по случаю зарплаты купить какой-нибудь галстук в подарок своему молодому человеку или, скорее, рубашку. Приготовить на ужин цыпленка табака и лечь спать, посмотрев кино по Первому каналу. По Первому, потому что коммерческий директор Первого канала — мой приятель, и ему очень важно, чтобы кино смотрели именно по его каналу.
      Ванечка вернулся минут через двадцать — возбужденный, с горящими глазами.
      Мне захотелось его поцеловать. Но он был потный и пошел в душ. Я зашла в его кабинку минут через пять.
      Уверена, что этого он ожидал меньше всего на свете.
      Все произошло совсем не так, как я себе представляла. Никто не умер от счастья.
      В соседних кабинках мылись мужчины. Не знаю, заметил ли меня кто-нибудь, когда я выходила, наскоро вытираясь.
      Я села в машину и поехала домой.
 
      На следующий день Ванечка улетел. О чем я подумала с облегчением. Не представляю, как бы я вела себя, если бы нам пришлось встретиться.
      Надеюсь, пока он в Лондоне, вчерашний эпизод забудется и я смогу делать вид, что ничего не произошло.
      Я позавтракала в постели. Часам к трем поняла, что Ванечка не позвонил. С тех пор, как проводил меня вчера до машины, ни разу.
      Я проверила, работает ли телефон. И позвонила ему сама. Он ответил после шестого гудка.
      Я повесила трубку.
      С ним ничего не случилось. Он жив, здоров, просто не звонит мне.
      Зачем я позвонила? Он поймет, что это была я. Надеюсь, что не поймет. Наверняка еще куча таких же, как я, девиц ему звонят и вешают трубки.
      Значит, я стала одной из кучи его девиц.
      Я сжала зубы, чтобы не скрипеть ими от злости.
      Я зарылась с головой под одеяло, чтобы никогда уже не вылезать.
      Зазвонил домашний телефон.
      Я помчалась к нему со всех ног, придумывая на бегу, как лучше разговаривать с Ванечкой. Чуть-чуть спросонья, чуть-чуть небрежно; сказать, чтобы перезвонил вечером. Или завтра. Или перезвоню сама, когда будет минутка.
      Звонила мама.
      Спрашивала, все ли у меня нормально.
      Конечно, у меня все отлично. Я только очень скучаю по ней и по Маше. Они тоже скучают. И скоро приедут. А мне пора позаботиться о Машином гардеробе. Девочка очень вытянулась за лето.
      Я повесила трубку. Взглянула в зеркало прямо перед собой.
      Ботокс начал действовать.
      Слава богу, это было ужасно.
      Морщины исчезли. Мышцы атрофировались. Кукольное лицо девочки с голубыми волосами. А когда улыбаюсь — Фантомас из детской страшилки: старательно растянутые губы и неподвижные стеклянные глаза.
      Я моментально забыла о Ванечке и кинулась названивать косметичке.
      Она сообщила мне, что я сама этого хотела и что чудо ботокса длится от трех до шести месяцев. Я сделала вывод, что с моим счастьем в ближайшие полгода мне лучше не улыбаться.
      Я горько всхлипывала, размазывая слезы по щекам. Глаза в зеркале оставались неподвижными. Мое лицо было похоже на лицо мертвеца под душем. Не важно, холодным или горячим.
      Лето заканчивалось.
 
      Некоторые относятся к жизни потребительски. Некоторые — как к подвигу. Некоторые — как к чаше, которую нужно испить. До дна. Я отношусь к жизни как к партнеру. По увлекательной игре.
      Весь мир — игровое поле.
      Первый ход всегда за ней. Я делаю ответный и с интересом жду ее следующего.
      В этой игре нет правил. Это немного страшно, но со временем я привыкла.
      И победителей тоже нет.
      Сначала я пыталась вести счет, но быстро бросила. Я никогда не пропускала свой ход. Когда хотелось сдаться, я брала тайм-аут.
      У нее всегда был джокер в колоде.
      Его появление в самых неожиданных местах придавало игре остроту. Невозможно предугадать, в каком качестве он появится на поле в следующий раз. Главное — жить так, как будто джокера не существует.
      Я играла на счастье.

      Наверное, я должна была сильно удивиться, когда мне позвонила та девушка из ресторана.
      Впрочем, я действительно удивилась.
      Она так и представилась:
      — Это девушка, которую вы встретили в ресторане. С Сережей. Помните?
      Я в этот момент принимала ванну с тремя каплями жасминового масла.
      Чтобы хоть немного уменьшить начавшееся сердцебиение, мне надо было сделать глубокий вдох, но вместо этого я на секунду замерла, а затем безразлично спросила:
      — Когда?
      — Ну, как же. — Девушка замялась. — За неделю до того как… Сережа… Сережи… не стало… В «Пинокио» на Кутузовском.
      — А! — Я прямо обрадовалась в трубку.
      Наверное, создалось впечатление, что сначала я испугалась, что это девушка из ресторана «Гонг Конг» на Тверской. Например.
      — Мне надо с вами встретиться. — Казалось, она готова разрыдаться.
      — Зачем? — очень серьезно спросила я.
      В эту минуту в ее лице я ненавидела всех женщин. Подозревая, что раз была она, значит, были и другие.
      — Я не могу по телефону.
      Надо было повесить трубку. Но, наверное, нет на свете женщины, которая отказалась бы встретиться с любовницей своего мужа.
      Я, свернувшись калачиком, легла на кровать. И подушки, и одежда Сержа еще хранили его запах. Я не обращала на него внимания раньше, когда Серж был жив. Зато теперь я чувствовала его очень остро.