Жизнь заново

Шампанское пузырилось в бокале, и мне казалось, что это кровь Марио вскипела в его груди. Я смотрела ему в спину, и он представлялся мне куклой, которую надо всего лишь потянуть за ниточку.

Я не тянула. Я подарила эту куклу, даже толком не задумываясь кому.

– Кто это? – спросил мой жених, ловко отрезав кусок яблока огромным ножом для хлеба.

– Просто. Итальянец, – ответила я, пожав плечами.

– Итальянец, значит? – уточнил мой жених, и я подумала, что, конечно, лучше бы он был негром или телепузиком.

Я взяла яблоко и громко откусила от него.

– Значит, стоит мне ненадолго отлучиться, как у нас тут сразу итальянцы?

Он говорил, сощурившись и слегка растягивая слова. По его тону непонятно было, какое из них наиболее оскорбительное: «итальянцы», «тут» или «сразу».

– Ты долго спал, – неопределённо сказала я.

– И что?

Я откровенно любовалась им: его красивое лицо от злости становилось ещё красивее.

Мы помирились к ужину. Как всегда.

Я выслушала несколько упрёков, потом поклялась в вечной любви, потом меня немного оскорбили, но тут же простили.

И его отличный аппетит был щедрым вознаграждением моему испорченному настроению.

У него всегда отличный аппетит. Я вышла из каюты на цыпочках. Был штиль.

На мне было лиловое платье, и таким же лиловым был рассвет.

Сонная яхта была пришвартована в тихой бухте, и даже шум мотора моей лодки не пугал плавающих чаек, похожих на рюмки для мартини, если их опустить в воду. Матрос с походкой вразвалочку вёз меня к берегу, и я чувствовала себя княжной Таракановой, которой удалось сбежать с корабля графа Орлова. Море дышало мне в лицо, и жёлтое солнце было похоже на яичницу.

На второй лодке плыл Марио.

Я не просила его. Это правда. Я даже не говорю по-итальянски.

А как отшить мужчину, если он ни слова не понимает? Разве что однажды утром просто сбежать от него.

Медовый месяц

– Кто-нибудь в мире счастлив так же, как я? – Она улыбнулась мужу и тут же получила улыбку в ответ. Ту самую улыбку, которая делала её такой счастливой.

– Дорогая, я надеюсь, это будет лучший месяц в твоей жизни.

– Я надеюсь, это будут лучшие годы.

Он любил её за то, что она была молода и красива. За то, что она была одержима своей работой. За то, что им всегда было интересно вместе. За то, что она так понимала его. А за её яблочный пирог можно было запросто отдать половину жизни.

С ней не надо было делать вид, будто до неё ничего не существовало. Ни любви, ни счастья. Она никогда не пыталась залезть к нему в душу, вытеснив оттуда всё остальное. Она любила его и любила всё то, что было дорого ему. В отличие от всех остальных девушек, которых он встречал после аварии.

Аварии, в которой погибла его жена.

Её фотографии всюду расставлены в этом небольшом домике, прямо на берегу моря, между Ялтой и Алуштой.

Её вещи лежат тут нетронутые.

Он специально, спустя эти ужасные три года, вернулся сюда не один.

Не одному легче.

Он приехал с молодой женой. В свой медовый месяц.

Она любила его за все. За эту тягу к жизни, за сильный характер, за юмор и то неуловимое, чему трудно найти название, но что так привлекает женщин в мужчине – что-то особенное, что-то очень мужское, очень надёжное, честное и открытое.

Она любила в нём даже то, что он не спрятал на чердаке фотографии своей погибшей жены и не выкинул вещи. Она это понимала. Она считала, что, раз он не предал её даже после смерти, значит, её, живую и любимую, не предаст никогда. Однажды, ворочаясь в постели от невозможности заснуть, пока его нет рядом, она даже представила себе, что умерла. И он хранит все её картины, и её мольберт, и кисти. И целует её фотографии. И от этого ей стало так хорошо и приятно, что она даже заснула.

Она любила его писать. Нанося на холст мазок за мазком, она как будто изучала его, открывала для себя заново, и то, что она открывала, ей очень, очень нравилось.

Она любила работать по ночам.

В этом домике, в который они приехали, ночи были тёплыми и светлыми. Светлыми от миллиардов звёзд, усеявших небо. Тёплыми – от тепла её мужа.

– Любимая, я с самого утра отправляюсь на рыбалку! – Он стоял в дверях, довольный, как мальчишка, и размахивал спиннингами, которые притащил из сарая. – А сейчас я пойду и проверю лодку.

Он поцеловал её в шею, и она, как обычно, тихонько мурлыкнула.

Ему очень нравилось, как она это делает. Чтобы услышать ещё раз, он поцеловал её снова.

– Мур-р-р, – проговорила она, улыбаясь.

– А что будешь делать ты?

– Писать. Осталось всего несколько недель. Мур-р-р.

Всего несколько недель осталось до выставки. Её первой персональной выставки.

Такое важное, может быть, самое важное в жизни событие совпало с её медовым месяцем.

Поэтому она собиралась очень много работать. Работать и любить – больше ничего.

А он – любить и ловить рыбу. К рыбалке его пристрастила жена. Лет десять назад. Она могла часами сидеть в лодке, уставившись на поплавок. Так они и сидели. Вместе. Разговаривать не желательно. Смотреть – можно. Он так и помнит: зеленоватая гладь моря, небо, на котором уже нет звёзд, но ещё нет солнца, и они смотрят друг другу в глаза, и глаза их, зеленоватые, как море, улыбаются друг другу.

Обычно её улов был больше. Но он не обижался. Он говорил: зато его – вкусней.

Он стоял по щиколотки в воде и держал в руках удочки. «Её» удочки.

Её удочки были у него в руках. А её не было. Сердце сжалось, как спортсмен, который сгруппировался перед ударом.

А он стоял и привычно ждал, когда боль пройдёт.

Он не бегал от боли. Он не прятал её удочки. Он считал, что эта боль – это та малая дань, что он может отдать её памяти.

«Ну что, сегодня я поймаю больше тебя», – мысленно он сказал это и мысленно ей улыбнулся.

Он понял это давно: если иногда с ней разговаривать, значит, не признавать тот факт, что её нет. Её же не может не быть вообще. Она где-то всё равно есть. А раз она где-то есть, он не может не считаться с этим, не может жить дальше, как будто её никогда и не было.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.