3

В первую секунду было такое чувство будто не я их, а они меня… Я не то чтобы смутилась… И не испугалась… Как космонавты перед запуском.

У Антона в «Красную Шапочку» была золотая карта. Пока он не показал мне ее, я думала, что в мужские стриптизы ездят одни только девушки.

— У каждого свои места для знакомства с женщинами, — объяснил мне Антон. — Некоторые спускаются за ними в метро: это просто край непуганых невест, а ленивые, типа меня, просто сидят за лучшим столиком там, куда женщины сами приходят в поисках мужчины.

Мы вытащили огромный мягкий диван из столовой прямо на улицу, на крытую веранду моего загородного дома. И теперь сидели, наслаждаясь первым по-настоящему теплым днем.

Машка приехала со своей подругой — молоденькой блондинкой в рваных синих джинсах со стразами. Джинсы должны были сидеть на бедрах, но из-за полного отсутствия этой части тела казалось, что они вот-вот упадут. Она выглядела очень сексуально. Рядом с ней хотелось худеть.

Подруга представилась Анжелой, и вряд ли ее имя могло быть каким-нибудь другим. Поздоровавшись, она сразу сняла с себя фиолетовый топ и, оставшись в малиновом бюстгальтере, изящно растянулась в шезлонге под солнцем.

Оказалось, что Анжелин отец — один из крупнейших производителей строительных материалов в России. Несколько заводов по всей стране.

Анжела приехала на Cayenne белого цвета. Все детство она провела под Лондоном, в женской школе. Вопреки расхожему мнению о том, что если дети уезжают за границу, то уже не возвращаются, Анжела собиралась остаться в Москве.

Мама купила ей аттестат средней школы и отправила в МГУ поступать то ли на исторический, то ли на филологический. Анжела позвонила маме прямо из кабинета ректора: «Мам, какую я школу закончила, а то здесь непонятно!»

Анжелина школьная привычка покуривать марихуану переросла в Москве в стойкую привязанность. Она научила своих друзей пользоваться трубками, бутылками и прочими приспособлениями английских студентов.

На одной из вечеринок в собственной квартире она познакомилась с Машкой, и Машка познакомила ее с коко-джанго. Анжела отнеслась и к Машке, и к коко-джанго как к очередному развлечению, тем более что ее неожиданно выгнали из университета, прямо с пятого курса. Теперь она собиралась поступать в МГИМО, и ее отец был готов выделить необходимые для поступления в этот самый престижный институт Москвы $45 000. Но Анжеле предстояло учиться. Потому что за $45 000 они в МГИМО брали всех, а оставляли после первой сессии только тех, кто ее хорошо сдал.

Отец Анжелы не очень надеялся на то, что его дочь будет хорошо учиться. Но он считал, что у нее есть шанс выйти замуж за перспективного однокурсника до того, как ее выгонят. И тогда она наконец-то успокоится. Анжела скрывала от отца, что не собирается замуж еще по крайней мере лет десять. В общем, до первой пластической подтяжки.

Машка уселась на колени к Антону.

— Я звонила Кате, у нее кто-то там из Лондона прилетел. Она его выгуливает. Вряд ли сегодня освободится. Разве что ночью.

— Это вы все бездельницы тут собрались, а человек работает, — ответил Антон. В его последних словах было явное сострадание.

Года полтора назад Антон продал свой ночной клуб и с тех пор объявил себя «на пенсии». Но я подозревала, что от продажи одного-единственного ночного клуба его пенсия не могла быть особо продолжительной. Если только он не собирался переехать жить в какой-нибудь Таиланд. Или…

Я ведь не все знала об Антоне.

— Поехали на майские в Перу, — предложила Машка.

— С рюкзаком по горным хребтам… фляжка с водой… надежный товарищ… — Антон говорил, словно пел речитативом.

— Опытный проводник… — подхватила я.

— Солнцезащитные очки… — в тон продолжал он.

— Потрясающая романтика, — издевательски прокомментировала я.

— А что? — обиделась Машка.

— Ничего. Только учти: я твой рюкзак не потащу. — На Антоне были коричневые носки с зеленым мыском. Очень стильно.

— Никакие не хребты. Вон Анжела там была. Отличные гостиницы и природа. А с рюкзаками одни придурки ходят, типа тебя.

Антон скрутил Машке руки, и она радостно завизжала.

— Расскажи, что там, в Перу? — попросила я Анжелу.

— Там в ресторанах все заказывают чай с кокой.

— Да ладно! — удивилась я.

— Кока — это то, что я думаю? — уточнил Антон.

— Да, вполне легально. Из-за этих самых хребтов и перевалов чай с кокой помогает нормализовать давление. Там эти листы коки везде продаются. Только из страны вывозить нельзя.

Анжела, сидела в шезлонге в своем малиновом бюстгальтере. Размер груди у нее был, наверное, четвертый.

— Едем, — решил Антон.

— Я не могу, я на Кипр еду. На Перу Рома еще не заработал. — Я постаралась сказать это весело, но, по-моему, не получилось. Все уловили досаду в моем голосе.

— Ну и ладно, на Новый год поедем! — Машка явно хотела меня поддержать. Но мое настроение уже безвозвратно испортилось.

За неимением сложностей в нашей жизни Рома создал их искусственно.

— Нас и здесь неплохо кормят. — Антон высыпал кокаин на одноразовую тарелку с надписью «Happy birthday». На тарелке были нарисованы веселые клоуны, и она, видимо, осталась со дня рождения Артема.

Антон ловко разделил кредиткой горку на четыре одинаковые дорожки. На этой тарелке они производили впечатление крохотных праздничных пирожных.

Антон стал разжигать мангал, а Машка готовить шашлык.

Мы с Анжелой поехали в Жуковку покупать вино.

Фиолетовый топ она надела только перед супермаркетом.

В Анжеле было что-то такое, что заставило лысого мужчину в пляжных шлепанцах пропустить ее в кассу без очереди. С пятью бутылками белого вина в руках она смотрелась так же романтично, как если бы это был букет белых ромашек.

Рядом с Анжелой я казалась себе меньше ростом и какой-то угловатой. Хотелось подпрыгнуть.

Лысый шел за нами до самого Анжелиного Cayenne. Но так и не решился подойти.

Шашлык получился невкусным, потому что его не замариновали заранее.

Машка отнесла его соседской собаке, а мы ели огурцы и украинское сало. Нас угостила моя домработница. Ей муж привез. Я купила ему красный комбинезон Ferrari как спецодежду, и теперь он гордо разгуливал в нем по участку и ничего не делал, боясь испачкаться.

— Ему же жарко… — посочувствовала Машка.

Я пожала плечами:

— Зато красиво.

После темной холодной зимы нюхать кокос на солнышке — в этом была своя прелесть. И будоражащая новизна.

Ночью приехала Катя. Она привезла шампанское и еще полтора грамма.

Я распределила на всех комнаты в доме.

Машка с Анжелой поселились в одной.

Я заметила их отсутствие уже далеко за полночь. Антон отправился с Катей в Жуковку, в казино.

Я толкнула дверь в Машкину комнату. Я была уверена, что они не спят.

В первую секунду было такое чувство, будто не я их, а они меня застали за чем-то неприличным. Я не то чтобы смутилась…

И не испугалась…

Как космонавты перед запуском ракеты.

Они ведь все знают про космос. Но… просто никогда там не были.

Анжела потянула меня к себе. Удивительное ощущение — женская грудь на ощупь очень мягкая. Свою собственную ощущаешь совсем по-другому.

В комнате было темно. Я узнавала лица, только когда они оказывались совсем близко.

Я постоянно ощущала на своем теле прикосновение волос. Мягких и шелковистых.

Мне казалось, что все, что со мной происходит, уже было в моей жизни. Или в моих снах.

Или в фантазиях.

Но я никогда не испытывала ничего подобного.

Когда женщины занимаются любовью — они не срывают одежды. Одежды мягко соскальзывают с кожи. Но, даже оставаясь на теле, не мешают, а становятся такими же важными и ценными, как и все, что к тебе прикасается.

Касание рук, волос, шелкового белья, губ — это не секс из семейной жизни. Это — расставание с невинностью. Такое, каким представляет его себе каждая юная девушка. Такое, которое не подмешивает к рассвету досадное чувство несбывшихся надежд.

Еще девочкой я однажды наблюдала за своей подругой, более взрослой и более развитой, с каким-то непонятным чувством робкого вожделения. Она тогда поймала мой взгляд. И в ее глазах было понимание. Помню, что мы тут же заговорили о мальчиках.

Безумная ночь.

Если у меня и были какие-то комплексы, то в эту ночь я от них избавилась. Если было что-то, что казалось запретным, в эту ночь оно исчезло.

Когда я снова появилась на веранде, Антон не сказал мне ни слова. Он кидал крошки засохшего лаваша стайке скворцов.

Я налила себе кока-колы и забралась на диван.

Под лучами солнечного света все бурные эмоции минувшей ночи показались мне надуманными.

Я испытывала только досаду и опустошение.

И почему-то чувство вины.

Как объяснил мне Антон, так же ощущают себя мужчины, когда после ночного загула возвращаются домой. К жене. Разочарование, боязнь расплаты — то есть скандала, и на этом фоне щемящий вопрос: зачем вообще все это было нужно?

Не хотелось встречаться ни с Машкой, ни с Анжелой.

— Я поеду, — объявила я Антону. — В Москву.

— Прямо так? — Он критично осмотрел меня.

Я была в старом Ромином свитере, джинсах и зимних ботинках. Потому что это было первое, что попалось мне под руку.

— Дома переоденусь.

Я села в машину. Мне действительно хотелось домой, хотелось попасть в привычный мир привычных вещей — тогда все, что находится за его границами, будет казаться неважным. Можно будет даже сделать вид, что этой ночи не существовало.

Бензин был на критической отметке. Я свернула на заправку в самом начале Рублево-Успенского.

Подсчитала деньги. Шестьсот рублей. Можно будет купить в «Ростиксе» два превосходных чебурека и Ice Tea.

— Девяносто пятого бензина на пятьсот рублей, — бросила я заправщику.

«Только бы никого не встретить, выгляжу я действительно неважно».

Я нагнула голову и проскользнула мимо припаркованных машин.

Пока готовили мой заказ, я подошла оплатить бензин. Они что-то там перепутали и заправили меня на шестьсот рублей.

— Я просила на пятьсот, — сказала я. Сто я уже потратила на воду и чебуреки.

— Но заправщик утверждает, что…

— Вы тут разбирайтесь, а я пока поем…

Я уселась на высокий стульчик. Чебурек был великолепен.

Передо мной оказались заправщик с кассиршей.

— Вы мне сказали бензина на шестьсот рублей! — громко заявил он.

На меня покосилась пара с соседнего столика.

— Я сказала: на пятьсот, и больше обсуждать это не буду.

Дурацкая ситуация! Угораздило же меня оказаться без денег.

— Что же нам — сливать бензин?

Я пожала плечами:

— Сливайте, если хотите.

Они ушли, а я протянула руку ко второму чебуреку. Положительные эмоции были мне просто необходимы.

— Никита! А я смотрю: ты или нет?

Муж одной моей знакомой. А я в таком виде!

Ужасный день.

— Слушай, дай сто рублей.

Он послушно достал из кармана деньги.

— Спасибо. — Я помахала ему рукой и лучезарно улыбнулась. — Возьми себе чебуреки, не пожалеешь!

Я выехала с заправки. Было всего восемь утра.

Что этот тип делал здесь в такую рань? Наверное, от девицы ехал. Позвоню и все расскажу своей приятельнице. Хотя он, наверное, в эту минуту то же самое про меня ей рассказывает.

Мы познакомились с Ромой, и через год я забеременела. Еще через полгода мы поженились.

Свекор решил, что его сын не из тех, в кого влюбляются бескорыстно, и устроил мне испытание.

Мы на год уехали в Лондон, где Рома учился бизнесу, и жили на какое-то подобие его стипендии. У меня не было няни, и домработница приходила раз в неделю. Причем, если в доме был бардак, то она требовала дополнительные деньги.

Таковы английские правила. К ее приходу я убирала дом.

К счастью, через год мы вернулись в Москву.

Рома пошел работать к отцу на фирму. Нам купили квартиру, мне выдали кредитную карту.

Я накупила миллион дешевых вещей на распродаже. Вечером с нетерпением ждала Рому, чтобы похвастаться богатым гардеробом. Ему, кстати, я тоже кое-что прикупила. Там же. Рома пришел, посмотрел, поцеловал меня, сложил все в черный мешок для мусора и отнес к себе в машину. На следующий день его водитель отвез мои наряды каким-то беженцам. Чтобы унять мои слезы и негодование, Рома отложил платежи по кредитам и выдал мне мой месячный лимит еще раз. Как сейчас помню, я купила себе костюм в «Славянской». И две маечки. Рома был доволен.

А я почувствовала себя богатой женщиной.

Хотя кое-какие вещички на распродаже люблю покупать до сих пор. Или где-нибудь в «Mere». А еще лучше — в Китае. Я была там проездом, всего один день, но впечатление до сих пор не стерлось. Дороже пяти долларов ничего нет.

Я рассказывала об этом всем своим подругам.

У кого-то загорались глаза от возбуждения. Некоторые делали презрительное лицо. Те, у кого неограниченный лимит. Или те, кто находился в образе так глубоко, что для того, чтобы они из него вышли, мир должен был перевернуться: топ-модели должны были бы весить 80 килограммов, а по телевизору идти реклама целлюлита.

Но и то бы они побоялись признаться сами себе, что купить что-нибудь хорошее, но задешево — это здорово. Так же, как и переспать с Путиным.

Только уверенные в себе женщины признают, что они бы с удовольствием это сделали.

Я бы — да. С удовольствием. Власть — это очень сексуально.

Моя мама отказалась от меня, когда мне было три месяца. Конечно, не в том ужасном смысле слова, как отказываются от малышей, когда сдают их в детский дом. Мои дедушка с бабушкой уезжали за границу на важную партийную работу. И они удочерили меня, чтобы взять с собой. Мама осталась в Москве — разбираться со своей личной жизнью. Это она, кстати, делает до сих пор.

А я уехала в Австралию со своими новыми — по документам — родителями. И вернулась только через шесть лет.

Так что все-таки она меня бросила. Я так считаю.

Хотя ее жалко. Больше у нее детей не было.

Я позвонила Бубиной, чтобы она забронировала мне два билета на Кипр бизнес-классом. Бубина, как обычно, немного поворчала по поводу того, что я все решаю в последний момент, но билеты пообещала.

Бубина — это моя новая турагентка. Не зря их называют не только туроператорами, но и агентами. По количеству секретной информации, которой они обладают, Джеймс Бонд рядом с ними — просто мальчишка. Они ведь заказывают одновременно поездки и мужьям, и женам.

И любовникам, и любовницам. И меняют цены в зависимости от пожелания клиента. И маршруты, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь не встретился.

Достоинство Бубиной было в том, что она держала язык за зубами. Не пыталась заработать в компаниях авторитет рассказами про своих богатых клиентов.

Хотелось уехать прямо сейчас. Причем навсегда. Стать звездой где-нибудь в Голливуде, и пусть они смотрят меня по телевизору. А потом вернуться и снисходительно кивать головой при встрече. В ответ на их заискивающие взгляды.

Неделю назад я встретила в «Балчуге» Наталью Водянову. Молоденькая топ-модель из России. Она стояла со своим мужем-лордом в окружении журналистов. Не в пошлой короткой юбке. А в обычных джинсах. И говорила — не визгливый вздор взбалмошной суперзвезды, а нормально, спокойно и умно. Не было в ней ничего такого, чтобы я могла почувствовать свое превосходство и пройти мимо, бросив снисходительный взгляд. Я остановилась и разглядывала ее, пытаясь найти изъян. Она была безупречна. Это испортило мне настроение до конца вечера.

Я ругала Тамару за бардак в доме. Она молчала, опустив глаза. И как-то странно улыбалась.

При других обстоятельствах я бы назвала эту улыбку лукавой.

— Тамара, я хочу, чтобы с сегодняшнего дня вы пересмотрели свое отношение к работе.

Улыбка Чеширского Кота.

Рома мне всегда говорил: «Как ты хочешь заниматься собственным бизнесом, если не можешь справиться с одной только домработницей?» Я ему объясняла, что легко руководить бухгалтерами, водителями, инженерами, рабочими: все эти люди пришли на свою работу, потому что им нравится, она их устраивает, они учились этому и сами стремятся к тому, чтобы работать лучше — это обеспечивает рост карьеры и зарплаты. А такой профессии, как домработница, просто не существует. На нее не учат, и девочки не выбирают ее после школы. В домработницы идут те, у кого в жизни что-то не получилось. Кто делать ничего другого не умеет. Или за легким заработком. Домработницы получают больше, чем учителя и инженеры. Вот и справься с ними. Легче уволить. И взять другую. Точно такую же. Как раньше нас учили в школе: «У народа была вера в доброго царя». Так у меня сейчас — вера в хорошую домработницу.

4

…Девушки, которые на дорогих машинах ездят, у них называются «парашютистки».

У Артема начались осложнения после перитонита.

Он лежал на железной больничной кровати и горько плакал. Он хотел домой. Он был таким маленьким и беспомощным, что казался несчастным пленником взрослой жестокости. Хотелось укутать его в одеяло и посадить себе на колени.

Но только не в это одеяло с квадратным штампиком.

За окном сверкало солнце, но в палату оно не попадало.

С улицы доносились голоса птиц, но мне они казались записанными на магнитофон.

Я принесла из дома уже почти все игрушки, но эта комната с желтыми стенами и особым запахом все-таки никак не походила на уютную детскую спальню.

Именно в больницах дети впервые знакомятся с одиночеством. Поэтому, вырастая, они забывают своих друзей и врагов, дни рождения и каникулы. Но они всегда помнят о том, что лежали в больнице.

Я отказалась от Кипра. Хорошо, что билеты не эконом-класса, — они бы пропали. Скупой платит дважды.

Я села в машину в отвратительном настроении. Мне было невероятно жалко Артема. Взрослые, когда они лежат в больнице, успокаивают себя тем, что делают это ради прекрасного здорового будущего. Ради чего маялся в больнице мой сын, он не понимал.

Меня мучил один вопрос: связывает ли Артем свое положение с тем, что я вовремя не отнеслась серьезно к его жалобам? Не вызвала врача, вместо того чтобы идти спать? Думать об этом было слишком тяжело.

Я отправилась к Антону.

В больнице мне дали целый список лекарств, которых у них не было. ЦКБ называется. Что тогда говорить про обычные районные? Страшно представить.

Я остановилась около первой попавшейся аптеки. На Брестской.

Купила лекарства. Заодно влажные салфетки в больницу, какие-то леденцы.

Открывая машину, пожалела, что не купила гематоген. В детстве я его очень любила, может, Артему тоже бы понравилось?

Я резко обернулась, и это могло меня спасти.

Прямо передо мной оказался небритый мужчина в черной шапочке. Я уперлась ему в грудь.

Но не спасло. Я увидела руку, которая стремительно приближалась к моему лицу.

Боль вонзилась в меня, и она была такой сильной, что я даже не почувствовала страха, когда чьи-то руки подхватили меня и я оказалась на заднем сиденье своей машины.

Я попыталась за что-то ухватиться, но сильные удары, уже ногами, затолкали меня в пол, между сиденьями, и я, как будто глядя на себя со стороны, на секунду удивилась, что смогла там уместиться.

Казалось, что еще мгновение назад я была на безопасном тротуаре, но машина уже мчалась, я лежала под чьими-то ногами, и тут только я поняла, почему темно: на голове было что-то, что закрывало мне глаза.

Я пошевелилась, чтобы избавиться от этого, но тотчас же получила пинок ногой. Боли не почувствовала: то ли от страха, то ли пинок был слабым.

Они говорили не по-русски. Я не понимала ни слова.

Голова болела так, словно в нее воткнули острую вилку и накручивали мозги, как спагетти.

Я вдруг поняла, что плачу. Сильно и очень мокро. Но абсолютно не шевелясь.

— Где права и техпаспорт? — услышала я голос с сильным акцентом.

Мне на голову что-то опустилось, и мне показалось, что это моя сумка.

— Громче, сука!

Я с готовностью повторила:

— В бардачке.

Мой голос был заискивающим, я специально старалась. Мне хотелось отвечать на их вопросы, говорить, рассказывать что угодно, чтобы их успокоить. Чтобы их разжалобить.

Чьи-то жесткие руки оказались у меня на теле… в моих карманах… у меня на груди.

— Деньги есть? — рявкнул тот же голос.

Нет, не надо скулить. Они меня не пожалеют.

Я постаралась совладать со своим голосом:

— Конечно есть. У кого ж их нет?

Я даже зажмурилась от страха. Шея напряглась в ожидании удара.

Они начали ругаться. По-русски. Матом.

— Вот сука…

«Они взяли мой „мерседес“. Забрали мои документы. Они убьют меня».

— Давай деньги, где они?

Я приготовилась не реагировать на боль. Каждая моя мышца напряглась и застыла.

Я ответила максимально вежливо:

— Права отдайте. Потом поговорим.

Я решила, что если в моем кармане будут права, то они меня не убьют. О том, что их могут потом вытащить, я почему-то не думала.

Меня не ударили.

— Слушайте, — я говорила бодро, словно все еще находилась в шезлонге на своей дачной веранде, — хотите, я вам доверенность на машину напишу, катайтесь на здоровье!…

Я замолчала на полуслове. Дура! Если они продиктуют мне данные, на кого доверенность, тогда уж точно убьют.

— Хотя вы и сами можете выписать…

Они говорили на смеси русского и какого-то армянского. Или таджикского. Или чеченского.

Один все время орал.

Мне показалось, что они дергались не меньше меня.

«Обдолбанные, — с ужасом подумала я, — на шприце».

— Слушайте, давайте нормально поговорим. Я ж нормальный человек, и вы нормальные. У меня в сумке, видели в кармане, кокс. Хотите?

Да. Нормальные люди обычно именно так и разговаривают. В скрюченном состоянии и когда половой коврик забивается в рот.

Ноги на мне задвигались, голоса стали оживленными.

Наверное, когда говорят: «В эту минуту напряжение между ними спало», имеют в виду именно такую ситуацию.

— Гур, гур, гур, вые…ть, гур, гур… сука…

«Не убьют, — думала я, — шапку на глаза надели, не убьют».

— Слушайте, хотите, я вам анекдот расскажу? В два часа ночи мужик шарит по всем кухонным шкафам, заходит заспанная жена. «Где-то здесь водка была спрятана». — «Так ты ее на похоронах отца выпил». — «То-то я смотрю, что-то папашки не видно!»

Тот, что сидел впереди, засмеялся.

Они снова заговорили. По-моему, заспорили.

Разбавляя свои слова русским матом.

В какую сторону мы едем? Сколько времени?

Большим пальцем я стянула со среднего кольцо. Не бог весть что, но все-таки бриллианты.

Подняла руку вверх, наугад.

— Держите кольцо. Денег стоит немерено. С бриллиантами. Муж подарил.

— Кто твой муж?

Мысли в голове закрутились, как на ускоренной перемотке: «Дипломат? Американец? Депутат? Олигарх?…»

— Права отдайте, — проныла я.

«… — Милиционер? Прокурор? Художник?»

Что сказать? Чтобы не испугать. И не слишком расслабить.

— Давайте я вам еще один анекдот расскажу, а вы мне за это — права?!

— Давай.

Я получила легкий пинок в живот.

— Девушка приходит к врачу: «Доктор, меня все раздражает». Доктор спрашивает: «Что именно?» Девушка ему, злобно так: «Не зли меня, сволочь!»

Они громко заржали. Я почувствовала себя актрисой, которую осыпали овациями на дебютной премьере.

Тот, что впереди, перестал орать.

По времени мы уже вполне могли оказаться за городом.

— Это твой адрес? У тебя ребенок есть?

Зачем я взяла с собой паспорт? В голову снова вернулась боль.

— Это адрес прописки. А живу я за городом. На Рублевке, слыхали? Туда не подъедешь просто так. Камеры и охрана. Вам туда лучше не соваться. «Мерседесов» и в Москве хватает.

Мне хотелось сказать: «Отпустите меня, пожалуйста». Мне так сильно хотелось это сказать!

Еще сильнее, чем в пятнадцать лет объясниться в любви Сереже Храмцову.

Они переговаривались. Именно переговаривались. Я напряженно думала: хорошо это для меня или нет?

Машина стала реже останавливаться. Значит, светофоров все меньше…

— Господи, помоги мне… — Я забормотала слова, выдумывая их на ходу, бессвязные и бессмысленные, тихо, но так, чтобы они смогли уловить суть. -…Вседержитель, прости нас, грешных, помоги нам, кающимся…

Пинок в бок.

— Ты чего там?

— …Господи, всепрощающий, рабы твои… — Что-то подобное я исступленно бормотала несколько минут. Как пела без музыки.

Несколько рук сильно дернули меня вверх.

Я завизжала от ужаса. Я забыла все свои уловки.

Я кричала от страха. Кричала не потому, что решила кричать, а кричал мой рот. Сам. Моя голова. Мое тело. Сердце. Руки. Все кончено. Я кричала с тем же отчаянием, с каким кричит ребенок, рождаясь. Не понимая, почему он кричит. Но не кричать не может.

Я ударилась головой о дверь; перед глазами оказалось крутящееся колесо машины; мое тело перекатилось несколько раз по асфальту; я шевельнула рукой. На небе собирались тучи. Я была жива. Меня выкинули из машины.