Капли влаги мерно стекают по окну мансарды, и на подоконнике появляются маленькие радуги. Какой сегодня день? Четверг? Нет, пятница. Лежа в постели, я слушаю гул грузовиков, вой пневматических дрелей и крики рабочих. Обычный лондонский утренний хорал.
      Вопреки моим благим намерениям, я позволил Али привезти меня вчера сюда – в дом ее родителей в Миллуолл. Нельзя было оставаться в ее квартире после всего, что случилось.
      Когда мы приехали, родители Али уже спали. От усталости я еле держался на ногах, и Али провела меня в комнату для гостей, положив полотенце и кусок мыла в ногах кровати, как будто играла в гостиницу.
      Наверное, это бывшая комната Али. На полках и шкафах громоздятся слоны всех видов: от маленьких стеклянных фигурок до огромного пушистого мамонта, охраняющего деревянный комод возле кровати.
      В дверь комнаты тихонько стучат.
      – Я принесла вам чашку чаю, – говорит Али, открывая дверь бедром. – И еще мне надо сменить вам повязку.
      На ней халат, подвязанный шнуром с кистями, на кармане вышит слон. Она идет босиком, слегка покачивая бедрами, что почему-то наводит меня на мысль о пингвине – странная ассоциация, если учесть, как изящно она двигается.
      – Как спали?
      – Прекрасно.
      Али знает, что я лгу. Присев рядом со мной, она достает ножницы, бинты и пластырь. Следующие пятнадцать минут я молча наблюдаю, как она освобождает, а потом вновь забинтовывает мое бедро.
      – Швы скоро можно будет снять.
      – Где ты научилась медицинским навыкам?
      – У меня четыре брата.
      – Я думал, что индийские мальчишки очень миролюбивы.
      – Это не они начинают драки.
      Отрезав последний кусок пластыря, она обматывает его вокруг моей ноги.
      – Сегодня болит?
      – Уже не так сильно.
      Она хочет спросить о морфине, но воздерживается.
      Когда она наклоняется, чтобы убрать ножницы, ее халат распахивается, и я вижу в вырезе ее груди с темными сосками. Почувствовав укол совести, я отворачиваюсь.
      – Итак, что вы собираетесь делать с бриллиантами? – спрашивает она.
      – Спрятать их в надежном месте. – Я окидываю взглядом комнату. – Видимо, ты любишь слонов.
      Она с улыбкой признает это:
      – Они приносят удачу. Видите: у них подняты хоботы.
      – А что с этим? – Я указываю на мехового мамонта, опустившего хобот.
      – Мне его подарил бывший парень. А потом тоже вымер.
      Она собирает обрезки бинта и поправляет кружевную салфетку на тумбочке.
      – Сегодня утром мне позвонили насчет Рэйчел Карлайл. – Она медлит, и во мне зарождается надежда. – С ней случилось что-то вроде нервного приступа. Ее нашел ночной сторож: она сидела в угнанной машине на каком-то пустыре в Килберне .
      – Когда это было?
      – В то самое утро, когда вас выловили из реки. Полицейские отвезли ее в больницу Ройал-Фри в Хэмпстеде .
      Я чувствую не столько радость, сколько облегчение. До сих пор я пытался отогнать от себя мысли о том, кто же мог быть на той лодке. И чем дольше Рэйчел не находилась, тем труднее было верить в то, что она жива.
      – Ее допросили?
      – Нет. С ней даже не беседовали.
      Это дело рук Кэмпбелла. Он не хочет расследовать ничего, что связано с Микки Карлайл, поскольку боится, что последствия окажутся непредсказуемыми. Нет, он ничего не замалчивает, он просто закрывает глаза на сомнительные вещи. Умелая аргументация – лучшая защита труса.
      – Они обыскали квартиру Рэйчел и обнаружили ваши сообщения у нее на автоответчике. И еще ваш костюм. Они не хотят, чтобы вы добрались до нее – особенно теперь, перед апелляцией Говарда.
      – Где сейчас Рэйчел?
      – Выписалась восемь дней назад.
      Кто-то из людей Кэмпбелла передал Али эти сведения, какой-то детектив, участвовавший в расследовании с самого начала. Вероятно, это был «новичок» Дэйв Кинг, которому она всегда нравилась. Мы зовем его «новичком», потому что он последним пришел в отдел тяжких преступлений, хотя это и было уже восемь лет назад.
      – И как твой приятель?
      Али морщит нос:
      – Это вас не касается.
      – Он хороший парень, этот Дэйв. Парень что надо. Думаю, у него есть шансы.
      Она не отвечает.
      – Конечно, он не первый после Бога, но далеко не последний.
      – Он мне не подходит, сэр.
      – Почему?
      – Видите ли, его ноги тоньше моих. Если он влезаетв мои трусики, как он может залезтьв них?
      И почти пятнадцать секунд она сидит с совершенно каменным лицом. Бедный Дэйв. Она для него слишком остра на язык.
 
      Внизу, на кухне, я знакомлюсь с мамой Али. Эта женщина не больше пяти футов ростом, и в своем ярко-зеленом сари она похожа на елочную игрушку.
      – Доброе утро, инспектор, добро пожаловать в наш дом. – Она улыбается мне своими темными глазами и выговаривает каждое слово так тщательно, словно я важная персона. А ведь она меня даже не знает. – Надеюсь, вы хорошо спали.
      – Прекрасно, спасибо.
      – Я приготовила вам завтрак.
      – Обычно я завтракаю ближе к обеду.
      Разочарованное выражение лица заставляет меня пожалеть о сказанном. Но, похоже, мой отказ не доставил ей особых хлопот. Она уже прибирает стол после первой группы едоков. Братья Али еще живут в этом доме. Двое из них владеют гаражом в Майл-энде , третий работает бухгалтером, еще один учится в университете.
      Слышен звук спускаемой в туалете воды, и вскоре появляется отец Али. На нем форма железнодорожника, его голову украшает ярко-голубой тюрбан, а в бороде пробивается седина. Пожимая мне руку, он слегка кланяется:
      – Добро пожаловать, инспектор.
      Входит Али в джинсах и джемпере. Отец с трудом удерживается от замечания.
      – Мы теперь в Британии, бабба, – говорит она, целуя его в лоб.
      – За этими стенами – да, – отвечает он. – Но здесь ты – моя дочь. Достаточно того, что ты подстригла волосы.
      В доме родителей Али должна носить сари. Однажды я видел, как она шла на свадьбу к двоюродной сестре: торжественно-прекрасная, облаченная в оранжевый и зеленый шелк. Тогда я почему-то ей позавидовал. Она не разрывается между культурами, а соединяет их.
      – Спасибо, что разрешили у вас остаться, – говорю я, пытаясь сменить тему.
      Мистер Барба качает головой:
      – Все в порядке, инспектор. Моя дочь все нам рассказала.
      Почему-то я в этом сомневаюсь.
      – Мы очень рады принимать вас. Садитесь. Угощайтесь. Я должен принести свои извинения и уйти.
      Он берет со стола коробку с ланчем и термос. Миссис Барба провожает его до двери и целует в щеку. Из чайника начинает со свистом валить пар, и Али принимается заваривать свежий чай.
      – Вам придется извинить моих родителей, – говорит она. – И я должна предупредить вас о расспросах.
      – О расспросах?
      – Моя мама очень любопытна.
      Из прихожей доносится голос:
      – Я все слышу.
      – И слух у нее, как у летучей мыши, – шепчет Али.
      – И это тоже слышу. – Миссис Барба снова появляется на кухне. – Уверена, что вы так со своей мамой не разговариваете, инспектор.
      Я чувствую укол совести.
      – Она в пансионате для престарелых.
      – Я уверена, он очень уютный.
      Она хотела сказать «дорогой»? Миссис Барба обнимает Али за талию.
      – Моя дочь считает, что я за ней шпионю, только потому, что я раз в неделю прихожу прибраться у нее в квартире.
      – Мне не нужны эти уборки.
      – Вот как? Если ты королева и я королева, то кто будет воду носить?
      Али закатывает глаза. Миссис Барба спрашивает у меня:
      – У вас есть дети, инспектор?
      – Двое.
      – Вы ведь разведены, верно?
      – Дважды. И хочу попытать удачи в третий раз.
      – Как печально. Вам недостает жены?
      – Еще как недостает: никто не достает.
      Она не улыбается моей шутке. Наливает новую чашку чаю и садится напротив меня.
      – Почему вам не повезло в браке?
      Али в ужасе смотрит на нее:
      – Мама, о таком не спрашивают!
      – Все в порядке, – говорю я. – Только я не знаю, что ответить.
      – Почему? Моя дочь говорит, что вы очень умны.
      – Только не в сердечных делах.
      – Любить жену совсем не трудно.
      – Я любил одну, просто не смог ее удержать.
      Не поняв даже, как это произошло, я рассказываю ей, что моя первая жена, Лора, умерла от рака в тридцать восемь лет, что моя вторая жена, Джесси, бросила меня, как только поняла, что брак – это не только на выходные, но на всю жизнь. Теперь она в Аргентине, снимает документальный фильм об игроках в поло и, вполне вероятно, спит с одним из них. А моя нынешняя жена, Миранда, собрала свои вещи, потому что я проводил больше времени на работе, чем дома. Мой рассказ похож на мыльную оперу.
      Мы с Лорой должны были встретиться и полюбить друг друга в детстве, тогда я прожил бы с ней больше тех пятнадцати лет, что подарила нам судьба. Мы заслуживали большего. Оназаслуживала большего.
      Одна тема цепляется за другую, и вскоре я уже рассказываю о близнецах: что Клэр танцует в Нью-Йорке и что каждый раз, когда я вижу ее деформированные пальцы, мне хочется арестовать весь нью-йоркский балет; что, по последней имеющейся у меня информации, Майкл работает на чартерных яхтах в Карибском море.
      Миссис Барба улавливает меланхолическую нотку в моем голосе.
      – Вы их нечасто видите.
      – Да, нечасто.
      Она качает головой, и я жду лекции о родительской ответственности. Но она только наливает еще одну чашку и принимается рассказывать о своих детях и о своей вере. Она не видит различий между расами, полами и религиями. Люди везде одинаковы, за исключением некоторых стран, где к жизни относятся не так серьезно и где оправдывают ненависть. Когда мы уходим, Али снова извиняется за свою мать.
      – Почему? Она очень мила.
      – Она сводит меня с ума.
      – Хочешь, поменяемся?
 
      Сегодня у нас другой транспорт. Али взяла машину в гараже своих братьев. Я знаю, что это входит в ее подготовку: никогда не использовать одно и то же транспортное средство и не ездить по одному маршруту два дня подряд. Подобным вещам людей обучают годами. Интересно, что с этими людьми случается потом? Они начинают бояться окружающего мира, как Микки Карлайл?
      Пока мы маневрируем между машинами, двигаясь на север по Эджвер-роуд, я пребываю в предвкушении разгадки. Сегодня моим сомнениям придет конец. Как только я найду Рэйчел, она расскажет мне, что произошло. Пусть я не вспомню, но, по крайней мере, буду знать.
      Мы переезжаем через железнодорожный мост и поворачиваем направо, в промышленный район, полный автомобильных мастерских, бульдозеров, уличных рисовальщиков и инженерных контор. Голуби суетятся на помойках за кафе.
      – Вот здесь нашли Рэйчел. Она сидела на пассажирском сиденье угнанной машины, – говорит Али, изучая карту, разложенную у нее на коленях. – Об угоне машины сообщили накануне вечером, она пропала из многоэтажного гаража в Сохо.
      Небо очистилось, и солнце светит ярко, отражаясь в лужах. Выбравшись из машины, я иду к промышленному морозильнику, осторожно ступая по неровной земле. Ближайший завод или склад находится в пятидесяти ярдах. В Лондоне полно таких мест. Люди думают, что здесь живут очень тесно, используя каждый свободный квадратный фут, но здесь тысячи пустых складов, нежилых кварталов и пустырей.
      Я не знаю, что надеюсь найти. Ответы. Свидетелей. Что-нибудь знакомое. Каждый человек оставляет след. Забавно – я не могу смотреть на пустующую землю, не прикидывая при этом, что на ней можно вырастить.
      Я нахожусь посреди огромного города и думаю о ячмене и рапсе.
      – Почему я ничего здесь не помню?
      – Может, вы здесь никогда не были, – говорит Али. – Рэйчел бросила свою машину в трех милях отсюда.
      – Но я пошел бы за ней.
      – Как?
      – Не знаю.
      Отыскав самую ровную дорожку среди сорняков и мусора, мы доходим по ней до забора. За ним железнодорожное полотно линии метро Бейкерлоо. Земля дрожит, когда мимо проносится поезд.
      Повернув у забора влево, мы доходим до пешеходного моста над рельсами. На севере смутно виднеются платформы станции Килберн. Вдоль колеи растут сорняки, между шпалами лежит мусор.
      Хорошее место для передачи выкупа. Тихое. Ночью заводы и склады пустуют. Неподалеку трассы, уходящие на север и на юг. С запада на восток протянулась железная дорога. Десять минут в любом направлении – и окажешься за мили отсюда.
      – Нужно, чтобы ты просмотрела учетные журналы в местном участке, – говорю я Али. – Я хочу знать обо всем, что случилось в ту ночь в радиусе четырех миль: о грабежах, нападениях, неправильных парковках, разбитых фонарях – обо всем, что сможешь найти.
      – А что вы ищете?
      – Когда найду, обязательно скажу тебе.
 
      Больница Ройал-Фри в Хэмпстеде находится менее чем в полумиле от того места, где нашли машину Рэйчел, и в трех милях от места, где нашли ее саму. Али ждет на улице, а я захожу внутрь.
      Дежурит женщина лет пятидесяти, с аккуратно заколотыми рыжеватыми волосами. Возможно, она медсестра, но без униформы трудно понять.
      – Я инспектор Руиз. Мне нужна информация о женщине, которая лечилась у вас около недели назад. – Я замечаю карточку у нее на кофте и добавляю: – Огромное спасибо, Джоанна.
      Она выпрямляется и поправляет волосы.
      – Ее зовут Рэйчел Карлайл. Ее привезли полицейские.
      Джоанна опирается на локти и смотрит на меня.
      – Может, стоит посмотреть в компьютере, – подсказываю я.
      Внезапно покраснев, она поворачивается к клавиатуре.
      – Полагаю, мисс Карлайл у нас больше не лечится.
      – Почему ее сюда поместили?
      – Боюсь, я не могу предоставить подобную информацию.
      – Когда она выписалась?
      – Сейчас скажу… Двадцать девятого сентября.
      – Вы знаете, куда она отправилась?
      – Ну, здесь есть адрес… Но я не уверена…
      Я знаю, что она сейчас скажет. Она попросит официальное удостоверение или сопроводительное письмо. А у меня больше нет значка.
      Тут я замечаю, что она смотрит на мои руки, точнее на мое цыганское кольцо. Оно достаточно массивное, белого золота и украшено бриллиантом цвета шампанского. Если верить Даж, оно принадлежало моему дедушке, хотя я не понимаю, откуда она это знает и как смогла сохранить его в лагере.
      Люди боятся цыган. Матушка прежде пользовалась этим. На школьных праздниках и местных ярмарках она устанавливала столик и раскидывала карты, предсказывая судьбу за несколько фунтов. В гостиной нашего дома устраивались и частные сеансы, когда опускались занавески и в воздухе пахло благовониями. В такие вечера нам с Люком велели убираться подальше.
      – Мертвые вселяются в детей, – говорила Даж. – И похищают их души.
      Эта чепуха о цыганских проклятиях и предсказаниях никогда не производила на меня никакого впечатления, но иногда, допрашивая подозреваемых, я замечаю, что они с опаской поглядывают на мое кольцо. Такой же взгляд сейчас у Джоанны.
      Она переводит взгляд с кольца на место отсутствующего пальца.
      – Это пуля, – говорю я, поднимая руку. – Иногда мне кажется, что палец еще здесь. Он чешется. Вы собирались дать мне адрес.
      Она слегка вздрагивает:
      – Думаю, ее забрал отец. Сэр Дуглас Карлайл.
      – Тогда адрес не нужен. Я знаю, где он живет.
 
      Сэр Дуглас Карлайл – банкир в отставке и потомок Роберта Брюса , короля Шотландии. Во время первого расследования я его допрашивал и, кажется, не очень ему понравился. Кроме того, у него и на Рэйчел-то не хватало времени. Эти двое до пропажи Микки не разговаривали одиннадцать лет, с тех пор как она бросила университет, увлеклась левыми идеями и отреклась от отца из-за того, что он богат и родовит.
      Она искупала его грех, работая попеременно в приютах для бездомных, жилищных кооперативах и экологических группах, спасая по дереву за раз. Но настоящим ударом в спину отца был ее брак с Алексеем Кузнецом.
      Что действительно поразило меня в сэре Дугласе, так это его спокойствие и терпение. Он не терял уверенности, что однажды Рэйчел к нему вернется. И теперь начинало казаться, что он был прав.
      Остановив машину возле его большого дома в Чизуике , я внимательно изучаю свою внешность. Титулованные особы всегда вызывали во мне смущение. Я не смог бы стать классовым борцом. В саду красуется большой белый фонтан, от которого между клумбами и аккуратными лужайками во все стороны разбегаются дорожки.
      Я слышу из глубины сада смех и негромкие удары ракетки по мячу. Доносятся то дикие крики восторга, то отчаянные возгласы разочарования. Кто-то либо играет в теннис, либо смотрит порнофильм шестидесятых годов.
      Теннисный корт возле дома скрыт за оградой, увитой плющом. Мы движемся по тропинке и выходим к беседке возле корта, где на столе выставлены прохладительные напитки. На корте две пары. Мужчины моего возраста демонстрируют дорогой загар и мускулистые руки. Женщины моложе и симпатичнее, на них мини-юбки и топы, обнажающие плоские животы.
      Сэр Дуглас собирается подавать. Из-за его агрессивной манеры игры и орлиного носа матч не кажется таким уж любительским.
      – Чем могу помочь? – спрашивает он, раздраженный тем, что ему помешали. Потом узнает меня.
      – Извините, что побеспокоил вас, сэр Дуглас. Я ищу Рэйчел.
      Он сердито запускает мячиком в забор.
      – Я сейчас не могу этим заниматься.
      – Это очень важно.
      Он покидает корт вместе со своей партнершей, которая проходит мимо меня и берет спортивную куртку, чтобы не замерзнуть. Она вытирает лицо и шею. Очень изящную шею. Я читал, что сэр Дуглас развелся с матерью Рэйчел.
      – Это Шарлотта, – представляет он.
      Она ослепительно улыбается:
      – Называйте меня Тотти. Так меня все называют. Я всю жизнь была Тотти .
      Я так и думал.
      Сэр Дуглас кивает в сторону оставшихся на корте.
      – А это наши друзья. – Он кричит им: – Может, пойдете в дом и переоденетесь к обеду? Встретимся внутри.
      Пара машет ему в ответ.
      Сэр Дуглас выглядит еще более подтянутым, чем я его помню с предыдущей нашей встречи. У него глубокий загар, какой бывает у моряков и австралийцев. Кажется, если отрезать ему руку, она и на срезе будет загорелой.
      – Рэйчел здесь?
      – С чего вы это взяли? – проверяет он меня.
      – Вы забрали ее из больницы более недели назад.
      Встревоженные мухи поднимаются с остатков утреннего чаепития и снова усаживаются на место.
      – Не знаю, помните ли вы, инспектор, но моей дочери я, в общем-то, никогда не нравился. Она думает, что мой бизнес – своего рода мафия, а я – крестный отец. Она не ценит привилегии титула и образования, за которое я заплатил. Она думает, что честность может быть только в бедности, и поверила в популярный миф о том, что рабочий класс состоит из достойных людей, набожных и здравомыслящих. А вот воспитание – это проклятие.
      – Где она?
      Он отпивает лимонад из стакана и смотрит на Тотти. Почему мне кажется, что сейчас меня накормят какой-то гадостью?
      – Наверное, тебе лучше пойти в дом, дорогая, – говорит он. – Скажи Томасу, что он может здесь убрать.
      Томас – это дворецкий.
      Тотти встает, демонстрируя длину своих ног, и треплет его за щеку.
      – Не позволяй расстраивать себя, милый.
      Сэр Дуглас указывает на стулья, пододвигая один и для Али.
      – Знаете, что самое трудное в отцовстве, инспектор? Попытки заставить детей избежать твоих же ошибок. Ты хочешь ими руководить. Хочешь, чтобы они принимали правильные решения, выходили замуж за стоящих людей, верили в нужные вещи, но не можешь заставить их пойти этим путем. Они сами принимают решения. Моя дочь решила выйти замуж за бандита и психопата. Она сделала это отчасти для того, чтобы наказать меня. Я это знаю. Я знал, что за человек этот Алексей Кузнец. Это было у него в крови. Яблочко от яблони… – Сэр Дуглас засовывает ракетку в чехол. – Как ни странно, мне было даже немного жаль Алексея. Рэйчел удовлетворилась бы только миллионером с чистой совестью, а такого не бывает, если, конечно, не относиться серьезно к возможности выиграть в лотерею или найти сокровище.
      Я не понимаю, куда он клонит, но стараюсь скрыть отчаяние:
      – Просто скажите мне, где Рэйчел.
      Он не обращает внимания на мои слова.
      – Я всегда жалел людей, которые не хотят иметь детей. Они не знают, что такое истинная человечность и любовь во всех ее формах. – Его глаза слегка затуманиваются. – Я был не очень последователен и не слишком объективен. Я хотел, чтобы Рэйчел заставила меня гордиться ею, не понимая, что я должен гордиться ею безо всяких условий.