Покачиваясь на старых пружинах переднего сиденья фургончика, я смотрю в лобовое стекло на сгущающуюся темноту. На щитке взад-вперед, словно танцуя, раскачивается фигурка Элвиса.
      За рулем – Синоптик Пит, в шерстяной шапке с усами, как у моржа. Его челюсть постоянно движется, пережевывая здоровый комок жвачки, который он перед этим извлек, как мне показалось, откуда-то из уха.
      За моей спиной в фургончике сидят четыре его партнера, называющие себя «исследователями города». Первый – это Барри, кокни, у него только два передних зуба и совсем нет волос. Он спорит с Энгусом, бывшим шахтером, о том, у кого из тяжеловесов-чемпионов самая слабая челюсть. Напротив них сидит Фил, который пытается присоединиться к их разговору, но из-за того, что он заикается, его слишком легко перебить. Самый тихий член команды – Крот – сидит на полу и проверяет веревки и лампы.
      – Это последний рубеж, – обращается ко мне Пит. – Сорок тысяч миль труб, некоторым из них сотни лет – торжество инженерного искусства, сравнимое с Суэцким каналом, только о трубах никто не задумывается. Люди просто извергают из себя свою отраву и смывают ее…
      – Но зачем их изучать?
      Он разочарованно смотрит на меня.
      – А разве Хиллари спрашивали, зачем он взбирался на Эверест?
      – Еще как.
      – Ладно, ладно. Так вот, эти трубы – все равно что Эверест. Это последний рубеж. Сами увидите. Это другой мир. Спустись вниз на сотню футов – и вокруг так тихо, что слышно, как у тебя поры открываются и закрываются. И темнота – совершенно неестественная. Это не то, что здесь, наверху, когда, если подождешь, глаза привыкнут и смогут различать очертания. А там, внизу – чернее черного.
      К нам подается Барри:
      – Это словно затерянный город. Там есть реки, желоба, фундаменты, гроты, могилы, крипты, катакомбы, укрытия, о которых правительство не хочет распространяться. Это другой мир. Один слой покрывает другой, как горные породы. Когда умирает великая цивилизация: египетская, хеттская, римская – единственное, что сохраняется, – канализация и уборные. Через миллион лет археологи будут копаться в нашем окаменевшем дерьме, поверьте мне.
      – И там столько всего лежит, – добавляет Энгус – Чего только мы не находим: драгоценности, вставные челюсти, очки, фонарики, золотые цепочки, слуховые аппараты, губные гармошки, ботинки…
      – Однажды я видел взрослого п-п-поросенка, – вмешивается Фил. – Здоровый такой к-к-кабанчик.
      – Счастливый, как свинья, лежащая в дерьме, а? – хихикает Энгус. Барри присоединяется к нему, но Синоптик Пит хочет вернуться к более возвышенному тону.
      – Вы знаете, кто такие черпальщики?
      – Нет.
      – В восемнадцатом веке канализацию перекапывали, просеивая дерьмо, словно песок при поисках золота. Только подумайте! А еще были рабочие, которые чинили и чистили трубы. Они и сейчас есть. Иногда по ночам слышно, как они работают.
      – А почему они работают по ночам?
      – Тогда меньше дерьма плывет по трубам.
      Лучше бы мне не спрашивать! Жена Рэя Мерфи упоминала, что он работал черпальщиком. Пит рассказывает мне, как бригады из шести человек во главе с бригадиром прочищают засоры, отводя грязь через шланг.
      – Знаю, это кажется совершенно устаревшим, но у них есть и некоторые высокотехнологичные штучки. Например, такие лодочки – на воздушной подушке, на них установлены камеры, которые снимают коллекторы изнутри, проверяя, нет ли проблем. Их надо остерегаться. Не хотелось бы там застрять.
      Фургончик резко останавливается, шурша по гравию на заброшенной парковке. Открывается задняя дверь, Крот выбирается первым и протягивает мне комбинезон и резиновые сапоги, доходящие почти до пояса. Затем дело доходит до страховки и резиновых перчаток. Тем временем Синоптик Пит раскрывает пластиковый портфель и достает складной алюминиевый штатив с флюгером наверху.
      – Это переносная метеорологическая станция, – объясняет он. – Она определяет скорость ветра, температуру, относительную влажность воздуха, давление, солнечную радиацию и осадки. Данные передаются на компьютер. – Он открывает лэптоп и нажимает на клавишу. – Вот сейчас видна картина на четыре часа.
      Крот дает мне в придачу к костюму каску и респиратор на случай необходимости. В последний раз скребет у себя под мышкой и вворачивается в сапоги.
      – Есть открытые раны? Заклейте их водостойким пластырем, – говорит Барри, протягивая мне коробку. – От крысиной мочи можно подхватить болезнь Вейля . Попадает через царапину и проникает в мозг. – Он проверяет мою страховку. – Сейчас я расскажу вам, что там может случиться: пожар, взрыв, удушье, отравление, инфекция и крысы, которые могут обглодать вас до костей. Никто не знает, что мы там, поэтому нельзя быть уверенным, что трубы вентилируются. Там могут оказаться метан, аммиак, сульфид водорода, углекислый газ, а также газы, названия которых я не знаю. Не прикасайтесь перчатками к глазам и ко рту. Держитесь поближе к Кроту. Никто не ориентируется под землей так, как он. – Барри прикрепляет к моему ремню газовый счетчик.
      Синоптик Пит поднимает пальцы вверх, и Крот отодвигает в сторону крышку люка. Потом освещает фонариком маленькую круглую шахту, уходящую вниз. Энгус и Фил спускаются первыми, цепляясь за железные кольца. Я проскальзываю между Барри и Кротом.
      Оказавшись внизу, я вынужден согнуться, поскольку труба меньше пяти футов высотой. В воздухе пахнет экскрементами и гнилой сыростью. По сторонам выгибаются кирпичные стены, исчезая внизу под мелким потоком. Наши искривленные тени падают на кирпич.
      – Не забудь поставить крышку на место, – говорит Энгус, мочась на стену.
      Крот смотрит на меня, блестя белками глаз. Он ничего не говорит, но я знаю, что он дает мне последний шанс вернуться.
      Синоптик Пит закрывает крышку, запирая нас снаружи.
      Внезапно я ощущаю беспокойство.
      – А как он даст нам знать, если пойдет дождь? – спрашиваю я.
      – Старым добрым способом, – отвечает Барри. – Поднимет крышку дюймов на шесть и отпустит ее. Мы услышим звук за мили.
      Энгус хлопает меня по плечу:
      – Ну, что скажете?
      – Не так уж сильно здесь воняет.
      Он смеется:
      – Приходите сюда в субботу утром. По пятницам люди едят карри.
      Крот уже направился вдоль потока. Барри идет за мной, сгорбившись больше всех, потому что его квадратная фигура со всех сторон стянута страховкой. Вокруг моих коленей бурлит вода, влажный кирпич кажется серебряным в свете фонарей.
      – Мы называем их дерьмоктитами, – говорит Барри, указывая на некие подобия сталактитов, задевающие наши каски.
      Несмотря на холод, я уже начал потеть. Еще сотня ярдов, и меня охватывает дрожь, которую я не в силах унять. Каждый звук здесь усиливается, и из-за этого я нервничаю. Пытаюсь как-то объяснить себе, каким образом то, что я делаю, может быть связано с Микки, но это удается мне все с большим трудом.
      Одновременно я представляю себе Али: как она в больнице смотрит на свое искалеченное тело и думает о том, сможет ли ходить. Явсе это затеял. Япозволил ей помогать мне, хотя она рисковала больше, чем я. Теперь я бреду через грязь и дерьмо, и это кажется заслуженным. Если посмотреть на то, в каком состоянии находятся моя жизнь, моя карьера и мои отношения с другими людьми, то сам собой напрашивается вывод, что здесь мне и место.
      – Место, которое вы показывали нам на карте. Мы прямо под ним, – говорит Барри, и фонарик у него на лбу на мгновение ослепляет меня.
      Я разглядываю большое отверстие над головой и боковой тоннель. Труба, прорвавшаяся в ночь передачи выкупа, послала галлоны воды в канализацию и на улицы – этого было вполне достаточно, чтобы унести выкуп, возможно, даже достаточно, чтобы унести меня.
      – Если бы что-то сюда смыло, то куда бы это вынесло?
      – Система действует за счет течения, все уносит вниз, – говорит Энгус.
      Крот кивает в знак согласия.
      – Его б-б-бы унесло, – заикается Фил.
      Барри начинает объяснять:
      – Эти маленькие местные канализационные трубы впадают в центральные, которые потом разделяются на пять очистных труб, идущих с запада на восток и сверху вниз. Труба на верхнем уровне начинается в Хэмпстед-хилл и пересекает Хайгейт-роуд возле Кентиш-тауна . Дальше на юг идут две трубы среднего яруса. Одна начинается возле Килберна, идет под Эджвер-роуд к Юстон-роуд мимо Кингс-кросс . Вторая идет из Кентиш-тауна под Бэйсуотером и вдоль Оксфорд-стрит. Затем есть две трубы нижнего уровня: одна пролегает под Кенсингтоном, Пиккадилли и Сити, а вторая прямо под набережной Темзы, вдоль северного берега.
      – И куда они все ведут?
      – К очистной станции в Бектоне .
      – И система промывается дождем?
      Он качает головой:
      – Центральные канализационные коллекторы проложены вдоль рек, откуда и берется вода.
      Единственная известная мне река, впадающая в устье Темзы с севера, – это река Ли, но она далеко к востоку отсюда.
      – Да их тут до черта, – отрезает Энгус. – Нельзя уничтожить реку. Ее можно прикрыть и спрятать в трубы, но она все равно будет течь, как всегда.
      – А где они?
      – Ну, у нас тут есть Уестбурн, Уолбрук, Тайберн, Стэмфорд-брук, Каунтерс-крик, Флит…
      Все названия хорошо знакомы. Их носят десятки улиц, парков и кварталов, но я никогда не соотносил их с замурованными реками. По спине у меня бегут мурашки. Постоянно слышишь рассказы о секретных подземных городах: о тоннелях, которые связывали премьер-министра с кабинетом военного времени , о проходах, по которым любовницы спешили на свидания к королям, но я никогда не думал о мире воды, невидимых тайных реках, что текут под улицами столицы. Неудивительно, что стены здесь сочатся водой.
      Крот хочет, чтобы мы двигались дальше. Тоннель идет прямо, периодически прорезаемый вертикальными шахтами, создающими миниатюрные водопады. Мы пробираемся в середине потока, и наши сапоги вязнут в иле и омываются холодной сероватой водой. Проходы постепенно становятся шире и выше, и наши тени больше не корчатся по стенам.
      Связанные вместе, мы спускаемся по шахте и медленно проходим более широкую трубу. Иногда поскальзываемся на бетонных склонах, разбрызгивая вонючую воду, или поднимаемся ближе к поверхности, где блеклые лучики света пробиваются сквозь железные решетки.
      Я пытаюсь представить, как запечатанные в полиэтилен бриллианты проплывают по этим тоннелям, низвергаются водопадами, проносятся мимо крипт…
      Еще час мы идем, скользим и ползем, пока не оказываемся наконец в кирпичной пещере вполне викторианского вида, свод которой поддерживают стропила и арки. Помещение около тридцати футов высотой, хотя в темноте трудно сказать точно. У моих ног словно кипит бело-зеленая вода, кружась перед тем, как обрушиться вниз и унести с собой пенящиеся кучи отходов.
      Повсюду заржавленные железные решетки, с потолка свешиваются цепи.
      Посреди помещения устроен большой бетонный бассейн со стальными воротами, плотно прижатыми к дну с помощью системы противовесов.
      Энгус садится на край колодца, вытаскивает из кармана сандвич и снимает с него пленку.
      – Вот там – очистительная труба нижнего уровня, – указывает он, держа сандвич в руке. – Начинается в Чизуике и идет на восток под набережной Темзы к водонапорной башне Эбби-миллс на востоке Лондона. Отсюда все уносится на очистную станцию.
      – А зачем этот колодец?
      – На случай ливня. Если в Лондоне пойдет сильный дождь, то воде отсюда некуда будет деться, кроме как обратно в трубы. Тысячи миль местных труб соединяются с водопроводными. Сперва порыв ветра, а потом – уууух!
      – Уууух, – откликается Крот.
      Энгус стряхивает крошки с груди.
      – Система может вместить ограниченное количество воды. Никто не хочет, чтобы политики в Вестминстере оказались по колено в дерьме. И я говорю буквально. Поэтому, когда вода достигает определенного уровня, она просто переливается через шлюз и выходит через эти ворота. – Он указывает на железные створки, каждая из которых весит не меньше трех тонн.
      – И куда она уходит?
      – Прямо в Темзу со скоростью хороших десяти узлов.
      Внезапно мне в голову приходит новая мысль, разливаясь вокруг меня, как запах миндаля. Рабочий Водного управления сказал, что трубу «разорвало», из-за чего немедленно начался потоп. Это преградило бы путь любому, кто следовал за выкупом, но могло послужить и другой цели – перенести свертки в колодец.
      – Мне нужно попасть в эти ворота.
      – Нельзя, – говорит Крот. – Они открываются только во время наводнений.
      – Но вы можете провести меня к ним с другой стороны. Вы знаете, где выход?
      Крот чешет под мышкой и качает головой из стороны в сторону. Все мое тело начинает зудеть от нетерпения.

      Синоптик Пит вытаскивает шланг и присоединяет его к крану. Струя воды заставляет меня отступить на шаг назад. Я поворачиваюсь и поворачиваюсь, пока меня обрабатывают из шланга.
      Фургон стоит почти совсем рядом с открытым люком в Райнлей-гарденс на территории Королевского госпиталя Челси. Большие здания госпиталя, окрашенные лучами восходящего солнца, едва видны из-за деревьев. Я слышу, как неподалеку, в казармах Челси, репетирует полковой оркестр.
      Обычно парк закрыт до десяти утра, и я не понимаю, как Синоптику Питу удалось миновать ворота. Потом замечаю на борту фургона железную табличку с надписью «Вестминстер».
      – У меня их полно, – говорит он довольно робко. – Пойдемте, я покажу вам то, о чем вы спрашивали.
      Скинув комбинезоны и сапоги, мы упаковываем их в полиэтиленовые пакеты и грузим в фургон. Крот уже переоделся в свою камуфляжную форму и щурится на солнце, словно ожидая от него непоправимого вреда. Остальные пьют чай из термоса и обсуждают ночное путешествие.
      Плюхнувшись на сиденье, я пригибаюсь, пока Синоптик Пит петляет по узким дорожкам и машет тройке местных пенсионеров, совершающих утреннюю прогулку. Выехав через центральные ворота, мы огибаем внешние стены парка и доезжаем до Темзы.
      Мы останавливаемся у Эмбанкмент-гарденс, и я перехожу дорогу к Риверсайд-уок, смотрящей на реку. Запах спокойной в этот час Темзы кажется духами по сравнению с ароматом тех мест, где я только что был.
      Пит подходит ко мне и смотрит через низкий кирпичный парапет. Потом, забравшись на него и уцепившись за фонарный столб, он склоняется над водой.
      – Вот оно.
      Я смотрю в направлении, в котором указывает его рука, и вижу нишу в каменной набережной. Круглая металлическая дверь закрывает вход в трубу, которая проходит под землей. Из-под двери тонкой струйкой стекает вода, образовывая грязную лужицу.
      – Это труба Райнлей для отвода дождевой воды. Дверь открывается, когда систему затапливает, а затем снова закрывается, чтобы речная вода не попадала в трубы.
      Он поворачивается и указывает куда-то мимо больницы:
      – Вы двигались сюда с севера. Шли по течению реки Уэстбурн.
      – Откуда она течет?
      – Начинается в Западном Хэмпстеде, возле Килберна в нее впадает пять ручьев. Проходит через Майда-уэйл и Паддингтон, затем втекает в Гайд-парк и заполняет Серпантин . Возле Уильям-стрит снова уходит под землю, течет под Кэдоган-лейн и Кингс-роуд, мимо Слоан-сквер и, наконец, под казармами Челси.
      – Я не заметил какого-либо мощного потока.
      – Большая часть воды используется канализацией. Дверь не откроется, пока в системе не начнется потоп.
      Я представляю себя старым слепым конем, упавшим в пересохший колодец. Фермер решил, что бедолагу не стоит спасать. Желая убить сразу двух зайцев, он стал засыпать колодец землей, чтобы заодно зарыть и коня, но конь стряхнул землю и подмял ее под себя. Новая порция земли – но конь прибил и ее, медленно поднимаясь по этим ступенькам из тьмы.
      Меня пытались закопать, но я всякий раз сбрасывал с себя землю. Теперь я близок к тому, чтобы выбраться, и, обещаю вам, я хорошенько лягну того, кто стоит у колодца с лопатой.
      Думаю, теперь я знаю, что случилось той ночью. Мы соорудили нашу бесценную лодку, упаковав бриллианты в полиэтилен и пенопласт, чтобы ее смыло в канализацию и унесло потоком из прорвавшейся трубы. Кто-то ждал выкупа – кто-то, знавший устройство системы, например, Рэй Мерфи.
      Только теперь я начинаю понимать, до какой степени был зол с того момента, как очнулся в больнице с огнестрельным ранением, преследуемый снами о Микки. Это дело значит гораздо больше, чем сумма его составляющих. Умные, дерзкие, хитрые люди манипулировали чувствами отчаявшейся матери и воспользовались моим собственным слепым желанием. Где была Микки все это время? Я знаю, что она жива. Я не могу этого объяснить или найти хоть какие-то доказательства, но в такие утра, как это, я чувствую, что она еще пребывает в нашем мире.
      Синоптик Пит складывает вещи в фургон, а Крот вытаскивает батарейки из газовых счетчиков. Барри и Энгус уже исчезли в направлении метро. Уже почти семь утра.
      – Я могу вас подвезти, инспектор?
      Я на мгновение задумываюсь. Сегодня в полдень мне надо быть в суде. Я также хочу навестить Али в больнице. Но в то же время, раз уж я зашел так далеко, не хочется прекращать поиски. Факты, а не воспоминания раскрывают преступления. Мне надо продолжать.
      – Майда-уэйл.
      – Прекрасно. Запрыгивайте.
      Кажется, что даже движение становится менее плотным, по мере того как мы подъезжаем к Долфин-мэншн. У меня до сих пор болит плечо после путешествия по трубам, а в носу еще стоит канализационная вонь.
      Синоптик Пит высаживает меня на углу возле бакалеи, и последние семьдесят ярдов я прохожу пешком. В кармане моих брюк лежат две последние капсулы с морфином. Я периодически опускаю туда руку и поглаживаю их гладкие бока.
      Фасад Долфин-мэншн залит солнцем. Временами останавливаясь, я изучаю все углубления в поисках отверстий и металлических решеток. Замечаю уклон дороги и место, где трубы уходят под землю.
      В некоторых домах квартиры находятся ниже уровня земли. В таких случаях предусмотрены отводы для дождевой воды, чтобы избежать затопления.
      Я нажимаю на кнопку, дверь автоматически открывается, и я вижу главную лестницу Долфин-мэншн. Обойдя шахту лифта, нахожу дверь, ведущую в подвал. Темноту рассеивает тусклая голая лампочка. Ступеньки узкие и крутые, на стенах появились серые пятна плесени там, где сырость разъела штукатурку.
      Спустившись по лестнице, я пытаюсь вспомнить, как выглядело это место три года назад. Подобно остальным помещениям, его перевернули вверх дном. Утопленный в нишу стены, стоит большой, ненужный теперь котел. Он диаметром футов пятнадцать, со счетчиками, клапанами и трубками разного диаметра. На квадратной медной табличке надпись «Фергюс и Тэйт». На полу валяются вскрытые мешки со штукатуркой, банки с краской, обрезки ковров и викторианская газовая лампа, завернутая в резиновый коврик.
      Перекладывая весь этот хлам с места на место, я начинаю осматривать пол.
      Услышав какой-то шум, я оборачиваюсь и замечаю, что на верхней ступеньке сидит маленький мальчик с пластмассовым роботом на коленях. Его брюки цвета хаки заляпаны краской, темные глаза подозрительно смотрят на меня.
      – Вы чужой? – спрашивает он.
      – Да, думаю, чужой.
      – Мама говорит, что с чужими нельзя разговаривать.
      – Очень хороший совет.
      – Она говорит, что меня могут похитить. Одну девочку похитили отсюда – прямо со ступенек. Я раньше знал, как ее звали, но теперь забыл. Она умерла. Как вы думаете, умирать больно? Мой друг Сэм сломал руку, когда упал с дерева, так он говорит, что это очень больно.
      – Я не знаю.
      – А что вы ищете?
      – Этого я тоже пока не знаю.
      – Вы никогда не найдете мое укрытие. Она здесь тоже раньше пряталась.
      – Кто?
      – Девочка, которую похитили.
      – Микаэла Карлайл.
      – Вы знаете ее имя? А вы хотите посмотреть на него? Только пообещайте, что никому не расскажете.
      – Обещаю.
      – Перекреститесь и поклянитесь.
      Я крещусь и клянусь.
      Засунув робота за пояс, мальчик съезжает на попе по ступенькам и идет мимо меня к котлу. Исчезает за ним, протиснувшись в узкую щель там, где изогнутый бок котла не доходит до стены.
      – Ты там в порядке?
      – Да, – отвечает он, снова появляясь. В руках у него книга. – Это моя норка. Хотите войти?
      – Не думаю, что я пролезу. А что это у тебя?
      – Книга. Раньше она была ее, а теперь моя.
      – Можно посмотреть?
      Он неохотно протягивает ее мне. Обложка помята и пожевана на уголках, но я вижу картинку: утка с утятами. На внутренней стороне обложки – большая наклейка с загнутыми краями. На ней написано: «Микаэла Карлайл, 4,5».
      Книжка об утятах, их было ровно пять, пошли они однажды на холмик погулять. «Кря-кря», кричит им утка, зовет своих детей, но лишь четыре сына отвечают ей. Утята по одному исчезают, но в конце возвращаются все до одного.
      Вернув книгу мальчику, я опускаюсь на колени и, прижавшись щекой к полу, заглядываю в щель между котлом и кирпичной стеной.
      – Там темно.
      – У меня есть фонарик.
      – Это шум воды?
      – Папа говорит, что под домом течет река.
      – Где?
      Он показывает пальцем себе под ноги. По спине пробегает неожиданный холодок, словно от морозного ветра.
      Оттаскивая в сторону мешки со штукатуркой и цементом, я натыкаюсь на сложенный вдвое ковер. Подняв его, обнаруживаю металлическую решетку, утопленную в пол. Прижимаю к ней лицо и стараюсь заглянуть вниз. Мой взгляд скользит по кирпичу, по стенам, плачущим черными слезами. Я слышу, как внизу, словно в гигантской цистерне, журчит вода.
      Мальчик говорит мне что-то, но я его не слушаю. Мы должны были обнаружить этот люк три года назад. Но мы не искали тоннелей, а суматоха расследования заглушила шум воды.
      – Как тебя зовут?
      – Тимоти.
      – Тимоти, можно взять твой фонарик?
      – Конечно.
      Фонарик маломощный, но освещает еще футов шесть шахты. Дна не видно.
      Вцепившись в решетку, я пытаюсь поднять ее, но от времени она вросла в пол. Необходимо использовать что-то в качестве рычага. Я нахожу старую тупую стамеску со сломанной ручкой и, всунув между металлом и камнем, раскачиваю ее, пытаясь засунуть поглубже. Потом наваливаюсь на нее всем телом. Крышка подается чуть-чуть, но мне этого хватает, чтобы просунуть под нее пальцы. Боже, какая она тяжелая!
      Тимоти помогает мне поставить крышку на попа, мы отпускаем ее, и она с грохотом падает на другую сторону. Мальчик наклоняется и смотрит в черную яму.
      – Ух ты! А вы туда полезете?
      Я свечу фонариком в дыру. Вместо того, чтобы освещать темноту, свет словно отражается от нее. По стене шахты уходят вниз металлические U-образные ручки.
      – Я полицейский, – говорю я мальчику, доставая из кармана кошелек и протягивая ему визитку. – У тебя есть часы, Тимоти?
      – Нет.
      – Ладно, а ты знаешь, что такое час?
      – Да.
      – Если через час я сюда не вернусь, отдай карточку маме и пусть она позвонит по этому номеру. – Я записываю на карточке телефон профессора. – Скажи этому человеку, куда я пошел. Понял?
      Он кивает.
      Засунув фонарик за пояс, я спускаюсь в дыру. Несколько футов вниз – и моя одежда промокает, а шум воды усиливается. Мальчик все еще около люка. Я вижу его голову на фоне квадрата света.
      – Иди наверх, Тимоти. И больше сюда не спускайся.
      Еще пятнадцать футов, и я останавливаюсь, держась одной рукой за лестницу, а другой светя себе под ноги. Дна по-прежнему не видно, но воздух стал заметно холоднее.
      Спустившись еще на несколько футов, я наконец чувствую, что моя нога упирается во что-то плоское и твердое. Фонарь освещает реку, текущую по тоннелю. Сбоку, в десяти дюймах над водой, по стене в обоих направлениях, насколько хватает света фонаря, тянется карниз. Это не канализация. Высокие своды подпирают стропила, а стены отполированы течением.
      Я иду на ощупь, коротенькими приставными шагами и каждую секунду жду, что карниз обвалится и я рухну в поток. Мне виден только маленький участок тоннеля впереди, где светятся мелкие желтые огоньки – глаза крыс, разбегающихся при моем приближении.
      Мох на стене напоминает гладкую черную шерсть. Прижав к кирпичам ухо, я улавливаю легкую вибрацию. Где-то у меня над головой по дороге движется транспорт. Из-за этого звука тоннель кажется живым, словно древнее хищное животное. Оно дышит. Переваривает меня.
      Под землей время и пространство растягиваются. Мне кажется, что я здесь уже несколько часов, хотя прошел, наверное, только сотню ярдов. Я не знаю, что хочу найти. Никакие улики не могли сохраниться столь долго. Тоннель не раз вымывался сезонными ливнями и грозами.
      Пытаюсь представить, как кто-то спускает сюда Микки. Если она была без сознания, то ее можно было опустить вниз и пронести по карнизу. Если же находилась в сознании, то напугалась и с ней трудно было управиться. Еще одна мысль приходит мне в голову. Где найти лучший способ избавиться от улик? Река унесла бы тело, а крысы не оставили бы от него и следа.
      Я вздрагиваю и отгоняю эту мысль.
      В похищении должны были участвовать не меньше двух человек, проведших потрясающую подготовительную работу. И кто-то должен был вернуть на место решетку и прикрыть ее мешками со стройматериалами.
      Одежда липнет к телу, зубы стучат. В отличие от экспедиции с Кротом, к этому путешествию я не был готов. Это была глупая идея. Нужно вернуться назад.
      Впереди карниз внезапно обрывается, потом продолжается снова. Четыре фута обвалились в воду. Даже со здоровой ногой я вряд ли мог бы рассчитывать на удачный прыжок.
      Опустившись на колени, я пытаюсь на ощупь определить, можно ли двигаться дальше. Рука проваливается в пустоту – впереди в стене отверстие два фута высотой и примерно такой же ширины. Очевидно, это канал, отводящий воду из реки, один из источников, которые питают канализацию.
      Прижимаясь спиной к стене, я медленно сползаю с карниза в реку и, оказавшись по грудь в ледяной воде, поворачиваюсь к боковому отверстию. Взяв фонарик в зубы, я втаскиваю тело в эту дыру и ползу вперед. Мне в лицо смотрит темнота.
      К коленям и локтям прилипает грязь. Черт занес меня сюда! Я кажусь самому себе слепым червяком, которые прорывают ход под землей. Проклятия и стоны принадлежат мне, но, отдаваясь от стен, звучат откуда-то спереди, и чудится, что там кто-то есть… и он выжидает.
      Через пятнадцать футов канал начинает уходить вниз более круто. Мои руки скользят, и я падаю лицом в воду. К счастью, фонарик после этого купания продолжает работать.
      Все более крутой спуск и стремительное течение не позволяют мне остановиться. Если тоннель сузится, я окажусь в ловушке. Спина трется о потолок, кажется, он стал ниже, и вода прибывает. Или же у меня начинается паранойя.
      Руки снова теряют опору, и я падаю вперед, барахтаясь в грязи, извиваюсь и пытаюсь остановиться, но не могу. Ногам не за что зацепиться. Меня подбрасывает на каком-то возвышении, а потом я чувствую, что куда-то падаю. Приземлившись в липкую грязь, по запаху безошибочно определяю, что это канализация. Меня тошнит.
      Глаза залепила густая грязь. Я соскребаю ее, пытаясь хотя что-нибудь разглядеть, но тьма вокруг непроницаема. Фонарик потерян, и искать его бесполезно – он все равно испорчен.
      Я сажусь и проверяю, не сломал ли себе чего во время падения. Руки дрожат от холода, пальцев я вообще не чувствую. Из отверстия над головой течет вода. Пора отсюда выбираться.
      Сосредоточившись, я пытаюсь прикинуть, где нахожусь относительно Долфин-мэншн. Часов мне не видно, и поэтому я не знаю, как долго пробыл под землей. Карниз был узким, и я двигался медленно. Возможно, я прошел всего несколько сотен ярдов. Я чувствовал вибрацию от движения транспорта, вероятно проходя под дорогой. Однако, сколько я ни прислушиваюсь теперь, до меня не доносится ни звука. И вдруг я ощущаю кожей щеки что-то вроде легкого ветерка.
      Встав слишком резко, я ударяюсь головой о потолок. Больше так не делай! Согнувшись, я шарю руками по кирпичной стене, нащупывая путь, как слепой, периодически останавливаясь и ожидая нового дуновения. Но рассудок издевается надо мной. То мне кажется, что ветерок окончательно стих, то наоборот – что он дует с другой стороны.