В Лондоне есть три частные лаборатории, в которых проводятся генетические исследования. Крупнейшая из них – корпорация «Генетех» на Харли-стрит. В холле гранитная стойка, кожаные кресла и плакат в рамке: «Верните себе покой – установите отцовство». Не оксюморон ли это?
      Над стойкой возвышается девушка с растрепанными волосами и безучастным лицом. Ее облик дополняют жемчужные серьги в сочетании с пластмассовой зажигалкой, засунутой за тесемку бюстгальтера.
      – Добро пожаловать в «Генетех». Чем могу помочь?
      – Вы меня помните?
      Она недоуменно моргает:
      – Э-э… Ну, не думаю. А вы здесь уже были?
      – Я надеялся, что вы мне подскажете. Может, я был здесь около месяца назад.
      – Вы заказывали тест?
      – Думаю, да.
      Она и глазом не моргнула. Я мог бы попросить установить отцовство принца Уильяма, и она все равно продолжала бы вести себя как ни в чем не бывало. Она спрашивает мое имя и стучит пальцами по клавиатуре.
      – Это было полицейское расследование?
      – Нет, частный тест.
      Она снова давит на клавиши.
      – Да, вот он – ДНК-тест. Вы хотели, чтобы провели сопоставление с предыдущим образцом… – Она запинается и что-то озадаченно мычит.
      – В чем дело?
      – Вы также попросили, чтобы проанализировали письмо и конверт. Заплатили наличными. Почти четыреста пятьдесят фунтов.
      – Как долго делали тест?
      – Пять дней. Иногда он занимает до шести недель. Видимо, вы спешили. А что, есть какие-то проблемы?
      – Мне надо посмотреть на результаты. Я их не получил.
      – Но вы лично забрали их. Здесь так и указано. – Она тычет пальцем в экран.
      – Наверное, вы ошибаетесь.
      В ее глазах появляется сомнение.
      – Так вам нужны копии?
      – Нет. Я хочу поговорить с человеком, который проводил тесты.
      Следующие двадцать минут я ожидаю, сидя на кожаном диване и листая брошюру о генетических тестах. Мы живем в век тотальной подозрительности. Жены проверяют мужей, мужья проверяют жен, родители выясняют, не принимают ли их малолетние дети наркотики и не спят ли они с кем попало, но некоторых вещей лучше не знать.
      Наконец меня ведут наверх по стерильным коридорам, и я оказываюсь в белой комнате, где столы уставлены микроскопами и какими-то мигающими и гудящими аппаратами. Молодая женщина в белом халате стягивает перчатку, прежде чем пожать мне руку. Ее зовут Бернадетт Фостер, и она выглядит слишком молодо даже для того, чтобы иметь диплом, не говоря уже о том, чтобы освоить такое оборудование.
      – Вы хотите спросить о тестах? – интересуется она.
      – Да, мне нужно более подробное объяснение.
      Соскользнув с высокой табуретки, она открывает картотеку и достает ярко-зеленую папку.
      – Насколько я помню, результаты были очевидны. Я исследовала ДНК волос и сравнила с предыдущими тестами, проведенными полицейской криминалистической службой, которые, как я полагаю, мне дали вы.
      – Да.
      – Оба образца, первый и второй, принадлежали девочке по имени Микаэла Карлайл.
      – Возможна ли ошибка?
      – Совпало тринадцать показателей. Вероятность ошибки – один к десяти миллиардам.
      Даже несмотря на то, что я ожидал это услышать, пол внезапно уходит у меня из-под ног. Образцы совпали. Конечно, от этого Микки не начинает дышать, не обретает плоть и кровь. Но это доказывает, что когда-то, не важно, насколько давно, волосы падали ей на плечи или ложились на лоб.
      Мисс Фостер просматривает свои заметки.
      – Позвольте спросить, зачем вы заказали этот тест? Обычно мы не делаем работу полиции.
      – Это была частная просьба матери девочки.
      – Но ведь вы детектив.
      – Да.
      Моя собеседница смотрит на меня в ожидании, но понимает, что объяснять я ничего не намерен. Открыв папку, она вынимает несколько фотографий.
      – Волосы с головы, как правило, самые длинные и имеют одинаковый диаметр. Естественно выпавшие волосы слегка секутся, но в нашем случае они были срезаны… – Она показывает на фотографию: – Этот волос не окрашивался и не завивался.
      – Вы уверены?
      – Абсолютно.
      – Вы можете определить ее возраст?
      – Нет.
      – Девочка может быть жива?
      В моем вопросе звучит надежда, но мисс Фостер, кажется, не замечает этого. Показывает на другой увеличенный снимок.
      – Когда волос взят с тела, находящегося в состоянии разложения, у корня иногда появляется темный круг. Это называется посмертным волосяным кольцом.
      – Я его не вижу.
      – И я не вижу.
      На следующем наборе фотографий представлена открытка. Мне знаком этот текст, эти ровные строчки больших печатных букв.
      – Открытка и конверт почти ничего не дают. Тот, кто послал письмо, не лизал марку. И мы не обнаружили отпечатков пальцев. – Она перебирает фотографии. – Почему вдруг все так заинтересовались этим делом?
      – О чем это вы?
      – На прошлой неделе нам звонил юрист. Спрашивал о тестах Микаэлы Карлайл.
      – Он назвался?
      – Нет.
      – И что вы сказали?
      – Ничего. Сказала, что наши тесты конфиденциальны.
      Возможно, это был адвокат Говарда, но тогда возникает вопрос, откуда он узнал. Мисс Фостер убирает папку обратно. Я не могу придумать других вопросов.
      – Вы не хотите узнать о втором заказе? – спрашивает она.
      Мое смущение длится долю секунды, но ее достаточно, чтобы меня выдать.
      – Вы ведь не помните, верно?
      Мою шею заливает жар.
      – Увы. Со мной произошел несчастный случай. В меня стреляли. – Я показываю на ногу. – Теперь я не помню, что произошло.
      – Обширная преходящая амнезия.
      – Да. Поэтому я здесь. Восстанавливаю прошлое по кусочкам. Вы должны мне помочь. Что было во втором свертке?
      Открыв шкаф под столом, она вытаскивает пластмассовую коробку и достает из нее прозрачный пакет. В нем несколько треугольников из оранжевого и розового полиэстера. Купальник!
      Мисс Фостер вертит пакет в руках.
      – Я провела небольшое расследование. Микаэла Карлайл была одета в такой же купальник в день своего исчезновения, вот почему, как я полагаю, вы попросили меня его осмотреть.
      – Я тоже так полагаю, – говорю я, чувствуя, что у меня пересохло во рту.
      – Где вы его взяли?
      – Не помню.
      Она понимающе бормочет:
      – Значит, вы мне не скажете, что происходит?
      – К сожалению, не могу.
      Прочитав что-то в моих глазах, она смиряется с таким ответом.
      – Это купальник Микки?
      – Мы не смогли обнаружить генетического материала, но нашли следы мочи и кала. К сожалению, их недостаточно для анализа. Однако я выяснила, что партия таких купальников была произведена в Тунисе и продавалась в магазинах и по каталогам летом две тысячи первого года. Три тысячи единиц были ввезены в Англию и проданы здесь, пятьсот из них были этого размера.
      Я пытаюсь быстро обдумать услышанное. Несколько треугольников из полиэстера седьмого размера не доказывают, что Микки жива. Говард мог сохранить купальник как сувенир, или кто-то мог найти такой же. Подробности дела широко освещались в прессе. Была даже напечатана фотография Микки в купальнике.
      Достаточно ли этого, чтобы убедить меня, что Микки еще жива? Не знаю. Достаточно ли, чтобы убедить Рэйчел? Более чем.
      Сжав зубы, я пытаюсь заставить мозг работать. Нога снова заболела. Я больше не ощущаю ее как часть своего тела. Я словно таскаю за собой чужую конечность после неудачной трансплантации.
      Мисс Фостер провожает меня вниз.
      – Вам лучше вернуться в больницу, – предупреждает она.
      – Со мной все в порядке. Послушайте, вы можете провести еще какие-нибудь тесты… с купальником?
      – Что вы хотите знать?
      – Не знаю: следы краски для волос, волокна, химические вещества…
      – Я могла бы попробовать.
      – Спасибо.
 
      В каждом полицейском расследовании есть упущенные детали. Большинство из них не имеет значения, и, если удается получить признание подозреваемого или приговор присяжных, эти детали остаются не более чем фоновым шумом. Теперь я постоянно возвращаюсь к первому расследованию, прикидывая, что мы могли упустить.
      Мы поговорили с каждым жильцом Долфин-мэншн. У всех, кроме Говарда, было алиби. Он не мог знать точную сумму денег в копилке Микки, если только она ему не рассказала. А вот Кирстен вполне могла знать такую подробность.
      Мне нужно снова увидеть Джо. Возможно, его склад ума поможет отыскать во всем этом какой-нибудь смысл. Подчас он соединяет друг с другом разрозненные, несвязанные детали, и все становится простым, как картинка из точек, по которым способен рисовать даже ребенок.
      Я не люблю звонить ему в субботу. Большинство людей посвящают этот день семье. Он берет трубку раньше, чем включается автоответчик. Где-то на заднем плане слышен смех Чарли.
      – Вы пообедали? – спрашиваю я.
      – Да.
      – Уже?
      – Вспомните, у нас маленький ребенок: кормление и игры по расписанию.
      – Не хотите посмотреть, как ем я?
      – Всю жизнь мечтал.
      Мы договариваемся встретиться в «Перегрини», итальянском ресторанчике в Кэмден-тауне, где кьянти вполне сносен, а шеф-повар с моржовыми усами и оглушительным тенором как будто только что сошел со сцены.
      Я наливаю Джо бокал вина и передаю ему меню. Он изучает окружающую обстановку, бессознательно собирая информацию.
      – И почему вы выбрали это место? – спрашивает он.
      – Оно вам не нравится?
      – Почему же, здесь очень мило.
      – Ну, здесь хорошо кормят, оно напоминает мне о Тоскане, и я знаю семью владельцев. Альберто здесь с шестидесятых. Это он сейчас на кухне. Уверены, что не будете ничего есть?
      – Я закажу пудинг.
      Пока мы ждем официанта, я рассказываю профессору о ДНК-тестах и купальнике. Теперь очевидно, что были и другие письма.
      – Что бы вы с ними сделали?
      – Отнес бы на анализ.
      – А потом?
      – Спрятал бы в надежное место, на случай, если со мной что-то случится.
      Джо кивает и смотрит на свой бокал.
      – Хорошо, покажите мне свой бумажник. – Он протягивает руку через стол.
      – У меня нечего красть.
      – Просто дайте мне его.
      Он роется в отделениях и карманах, извлекая квитанции, визитки и кусочек пластика, который оплачивает мою жизнь.
      – Итак, представьте на минуту, что вы не знаете этого человека, а просто нашли бумажник на дороге. Что он расскажет вам о своем владельце?
      – Что владелец не носит с собой много наличных.
      – Что еще?
      Это одна из психологических игр Джо. Он хочет, чтобы я ему подыграл. Я беру квитанции, слипшиеся в комок (бумажник побывал вместе со мной в реке) и начинаю отделять их друг от друга. Некоторые прочесть невозможно, но я нахожу несколько чеков за еду на вынос. Вечером 24 сентября – в тот злополучный вечер – я заказывал пиццу. Когда Джо пришел ко мне в больницу и спросил, что я помню последним, я сказал ему об этом.
      Глядя на стол, я чувствую тоску. Вся моя жизнь свалена передо мной в кучу. Визитки приятелей по регби, уведомление из Британской газовой компании, что отопительная система в моем доме нуждается в ремонте, почтовая квитанция на заказное письмо, водительские права, фотография Люка…
      Этот снимок сделан на побережье в Блэкпуле . Мы ездили туда на день, и Даж упакована в десять юбок и туфли на завязках. Ее волосы спрятаны под шарфом, и она скалится на фотографа, потому что отчим попросил ее улыбаться. Люк висит у нее на руках и смеется. Я стою поодаль, глядя себе под ноги, словно на что-то наступил.
      – Ты всегда смотрел вниз, – говорила мне Даж. – И все равно умудрялся падать на ровном месте.
      Я помню тот день. На пляже шел конкурс талантов. Сотни людей сидели на солнышке и слушали, как всевозможные Джо Блоу поют песни и рассказывают анекдоты. Люк тянул Даж за руку и ныл, что хочет петь. Ему было всего четыре. Она велела ему замолчать.
      Потом мы наблюдали за тем, как парень в клетчатом пиджаке с прилизанными волосами строил гримасы и шутил. Внезапно он запнулся, потому что на сцену вышел маленький ребенок. Это был Люк – со своим светлым вихром и в заляпанных мороженым шортах. Комик поднял ужасную суету, опуская микрофон, чтобы задать ему вопрос.
      – Так-так, мальчик, как тебя зовут?
      – Люк.
      – Ты здесь отдыхаешь, Люк?
      – Нет, я здесь с мамой.
      Все засмеялись, а Люк нахмурился. Он не понимал, почему вокруг смеются.
      – Зачем ты сюда вышел, Люк?
      – Я хочу спеть песню.
      – И что ты будешь петь?
      – Не знаю.
      Все снова засмеялись. Я на его месте умер бы, но Люк только стоял и таращился, загипнотизированный толпой. Даже когда Даж стащила его со сцены и все зааплодировали, Люк не помахал и не отреагировал. Он просто смотрел.
      Джо продолжает рыться в содержимом моего бумажника.
      – Каждый оставляет след, – говорит он. – Это не только обрывки бумаги и фотографии. Это еще и впечатление, которое мы производим на людей, и наше взаимодействие с миром. – Он поворачивается и смотрит направо. – Возьмем вот ту парочку.
      Мужчина и женщина заказывают обед. На нем спортивный свитер, а на ней классическая юбка и кашемировый джемпер.
      – Обратите внимание: он не смотрит на официанта, когда тот рассказывает о фирменных блюдах. Он смотрит вниз и притворяется, будто читает меню. А вот его спутница – другое дело. Наклонилась вперед, локти на столе, лицо на ладонях. Ей интересно каждое слово официанта.
      – Она с ним заигрывает.
      – Думаете? Взгляните-ка на ее ноги.
      Нога женщины, освободившись от обуви, поглаживает ногу мужчины. Она его дразнит. Хочет, чтобы он расслабился.
      – Всегда важно видеть полную картину, – говорит Джо. – Я знаю, что вы многого не помните – по крайней мере, пока. Поэтому вы должны записывать или запоминать внезапные проблески, образы, слова, лица – все, что придет на ум. Сейчас в них нет смысла, но когда-нибудь он появится.
      Подходит официантка с тарелкой сардин.
      – Это подарок от нашего шеф-повара, – говорит она. Я поднимаю стакан, повернувшись в сторону Альберто, стоящего на пороге кухни. Он бьет себя кулаком в грудь, как гладиатор.
      Слизывая с пальцев масло от рыбы, Джо рассуждает о том, откуда мог взяться купальник. Когда Микки пропала, на ней было совсем немного одежды, а ее полотенце стало самой важной уликой против Говарда.
      В каждом расследовании бывает прорыв: свидетель или улика, которые превращают теорию в факт. В случае с Микки таковым стало ее полосатое полотенце. Женшина, выгуливавшая собаку, нашла его на кладбише Ист-Финчли. Оно было пропитано кровью, и на нем остались следы рвоты и краски для волос. У Говарда не было алиби на время исчезновения Микки, а в последующие дни он работал на кладбище.
      Исследование показало, что кровь была той же группы, что и у Микки (и еще у семи процентов населения): вторая, резус отрицательный. ДНК-тесты дали положительный результат.
      Я без колебаний распорядился обыскать цветочные клумбы и свежие могилы. Мы использовали радары; несколько гусеничных экскаваторов и десятки полицейских с лопатами и решетчатыми ситами фут за футом выкапывали и просеивали почву.
      Кэмпбелл, естественно, был вне себя от ярости.
      – Вы раскапываете кладбище, черт возьми! – орал он. Мне пришлось держать трубку в шести дюймах от уха.
      Я тяжело вздохнул:
      – Я провожу выборочный осмотр, сэр. У нас есть журнал регистрации, где отмечены свежие могилы. Если что-то вызывает подозрения, это подлежит обследованию.
      – А что надгробия?
      – Мы стараемся их не трогать.
      Кэмпбелл принялся перечислять всех тех, чье разрешение необходимо для проведения эксгумации, включая главного судью графства, главного смотрителя кладбищ и главного медицинского офицера Совета Вестминстера.
      – Мы не вытаскиваем тела и ничего не крадем, – заверил я его.
      К тому времени было уже перерыто восемьдесят футов клумб. Бордюрные камни были свалены у стен, почва перекатывалась грязными комками.
      За два месяца до того Говард помогал высаживать здесь растения для выставки «Вестминстер в цвету»
      Были разрыты еще двадцать два участка на территории кладбища. Хотя кладбище кажется прекрасным местом для того, чтобы спрятать труп, сделать это не так-то легко. Во-первых, зарывать надо таким образом, чтобы никто не заметил, то есть лучше всего ночью. И совершенно не важно, верите вы в привидения или нет, не многие люди чувствуют себя комфортно на кладбище после захода солнца.
      Раскопки проходили втайне от прессы, но я понимал, что так будет недолго. Наверное, кто-то позвонил Рэйчел, и она примчалась на кладбище в первый же день. Двоим полицейским пришлось удерживать ее за заградительной лентой. Она билась у них в руках, умоляя позволить ей пройти.
      – Это Микки? – закричала она, увидев меня. Я отвел ее в сторону и попытался успокоить.
      – Мы пока не знаем.
      – Вы что-то нашли?
      – Полотенце.
      – Полотенце Микки?
      – Мы не можем сказать, пока…
      – Это полотенце Микки?
      Она прочитала ответ в моих глазах и, вырвавшись, побежала к только что выкопанной траншее. Я догнал ее на самом краю и удерживал, обхватив за талию. Она кричала, вытянув вперед руки, и, казалось, хотела броситься вниз. Я не мог сказать ей ничего утешительного – ничего такого, что могло утешить ее хотя бы в будущем.
      Потом мы ждали, когда полицейская машина заберет ее домой. Мы сидели возле часовни на каменной скамье под доской объявлений, на которой висел плакат, гласивший: «Дети – надежда мира».
      Только где? Покажите мне! Вы можете о них мечтать, беспокоиться о них, любить их всем своим существом, но вы не можете их защитить. Время, случай и чужая злоба все равно вас одолеют.
 
      Где-то на кухне ресторана падает на пол поднос с бокалами. Посетители мгновенно стихают, возможно из сочувствия, потом их разговор продолжается. Джо смотрит прямо перед собой, все так же невозмутимо. Он говорит, что это маска Паркинсона, но мне кажется, ему нравится казаться таким непроницаемым.
      – А при чем здесь краска для волос? – спрашивает он.
      – О чем вы?
      – Вы сказали, что на ее полотенце были следы краски. Если Говард похитил Микки с лестницы и убил ее у себя в квартире, зачем ему понадобилось красить ей волосы?
      Он прав. Но пятна могли появиться и раньше. Рэйчел могла красить волосы. Я ее не спрашивал. Джо откладывает этот вопрос для последующего рассмотрения.
      Принесли мой обед, но я совсем не хочу есть. Это из-за морфина: он убивает аппетит. Я наматываю спагетти на вилку и кладу ее на тарелку.
      Джо подливает вина в бокал.
      – Вы говорите, что сомневались насчет Говарда. Почему?
      – Как ни странно, из-за того, что вы мне однажды сказали. Когда мы познакомились и я расследовал убийство Кэтрин Макбрайд, вы нарисовали мне портрет ее убийцы.
      – И что же я сказал?
      – Вы сказали, что садистами, педофилами и сексуальными извращенцами не рождаются. Ими становятся.
      Джо кивает, впечатленный то ли моей памятью, то ли качеством совета. Я пытаюсь объяснить:
      – До того момента, как было обнаружено полотенце Микки, мы, подозревая Говарда, руководствовались скорее эмоциями, чем реальными фактами. На него никогда не поступало ни одной жалобы ни от родителей, ни от ребятишек, находящихся на его попечении. Его никто никогда не называл подозрительным, никто не предлагал держать его подальше от детей. У него в компьютере были тысячи детских снимков, но только несколько можно было бы назвать сомнительными, и ни один из них не доказывал, что он педофил. В его прошлом не было никакой сексуальной патологии, и вдруг он оказывается законченным детоубийцей.
      Джо смотрит на бутылку, обернутую соломкой.
      – Некоторые могут мечтать о детях, но не действовать. Им бывает достаточно фантазий.
      – Точно, но я не видел прогресса. Вы сказали мне, что отклонения в поведении можно прямо-таки отобразить на графике. Сперва человек начинает собирать порнографию все в больших количествах. А в самом конце этого пути – нападение и убийство.
      – А вы нашли порнографию?
      – У Говарда был фургончик, хотя он и уверял, что продал его. Мы отследили местонахождение этого фургончика по квитанциям с автомоек и заправок. Он стоял в кемпинге на южном побережье. Владелец ежегодно платил вперед. А в самом фургончике были коробки с журналами, в основном из Восточной Европы и Азии. Детская порнография.
      Джо подается вперед. Его серые клеточки гудят, как процессор.
      – Вы описываете типичного тайного педофила. Он узнал, что Микки уязвима. Подружился с ней и засыпал похвалами и подарками, покупал игрушки и одежду, фотографировал ее, повторяя, какая она красивая. Наконец дошло и до сексуальной части «мероприятия»: прикосновения исподтишка, борьба на диване. Если педофил не имеет садистских наклонностей, он иногда проводит месяцы, изучая ребенка, располагая его к себе.
      – Именно так, они очень терпеливы. Так зачем Говарду тратить все это время и силы на совращение Микки, а потом ни с того ни с сего похищать ее прямо на лестнице?
      Рука Джо дрожит, словно освободилась из тисков.
      – Вы правы. Педофилы такого типа не нападают, они соблазняют.
      Я чувствую облегчение. Как хорошо, когда кто-то с тобой соглашается.
      Джо предостерегающе добавляет:
      – Но психология – неточная наука. И даже если Говард невиновен, это не возвращает Микки к жизни. Из одного факта не вытекает другой. Что было, когда вы поделились своими сомнениями с Кэмпбеллом?
      – Он велел мне отложить на время мой значок и взглянуть на вещи трезво. Думаю ли я, что Микки мертва? Я подумал о крови на полотенце и сказал «да». Все указывало на Говарда.
      – Но это не вы его осудили, а присяжные.
      Джо говорит отнюдь не покровительственно, но я ненавижу, когда люди придумывают для меня оправдания. Он допивает вино.
      – Это расследование стало частью вашей жизни.
      – Да, пожалуй.
      – Думаю, я знаю почему.
      – Не надо об этом, профессор.
      Он сдвигает бокал к краю столика, а в середину ставит локоть, предлагая мне соревнование по армрестлингу.
      – У вас нет шансов.
      – Я знаю.
      – Тогда к чему это?
      – Вам станет легче.
      – Каким образом?
      – Вы ведете себя так, словно я вас в чем-то превосхожу. Что ж, вот вам шанс отыграться. Может, тогда вы поймете, что это не соревнование. Я пытаюсь вам помочь.
      Я чувствую укол совести. Я вспоминаю горьковатый дрожжевой запах его лекарств, дрожание его руки, и у меня сжимается горло. Джо все еще ждет. Улыбается мне.
      – Запишем ничью?
      Как бы неприятно мне ни было это признавать, у нас с Джо есть некое родство, некая связь. Мы оба переживаем не лучшие времена. Моя служба подходит к концу, а его болезнь отнимает у него годы. И еще, я думаю, он понимает, каково это – быть в ответе за смерть другого человека. Возможно, это расследование – мой последний шанс искупить вину, доказать, что я чего-то стою, свести баланс в великой книге бытия.

      Когда такси высаживает меня возле дома родителей Али, на улице уже темно. Дверь открывается сразу – Али ждала меня. На полу среди керамических осколков лежат веник и совок.
      – У меня был посетитель, – объясняет она.
      – Кибел.
      – Откуда вы знаете?
      – Он оставил запах своего лосьона. А где твои родители?
      – В гостях у моей тети Мины – они скоро вернутся.
      Али достает пылесос, а я собираю осколки в мусорное ведро. Она одета в сари, которое, кажется, владеет ею в той же степени, что и она им. От ее одеяния исходит запах специй, сандала и жасмина.
      – Чего хотел Кибел?
      – Мне предъявлено обвинение в нарушении устава. Полицейские, находящиеся в отпуске, не имеют права участвовать в частных расследованиях и носить огнестрельное оружие. Будет проведено слушание.
      – Сочувствую.
      – Не беспокойтесь об этом.
      – Нет, это моя вина. Мне не следовало использовать тебя.
      Она сердится:
      – Слушайте, я уже большая девочка и сама принимаю решения.
      – Думаю, мне лучше уехать.
      – Нет! Я рискую вовсе не блестящей карьерой. Я охраняю послов и дипломатов, вожу их избалованных детей в школу, а их жен – за покупками в «Хэрродс» . В жизни есть вещи поважнее.
      – А что ты хотела бы делать?
      – Мало ли… Я могла бы открыть свой бизнес. Возможно, вышла бы замуж…
      – За «новичка» Дэйва?
      Она не обращает внимания на мои слова.
      – Больше всего меня достает политика – и уроды вроде Кибела, которых давным-давно пора уволить, а они только получают повышения. Он расист, шовинист и придурок!
      Я смотрю на разбитую вазу.
      – Ты его ударила?
      – Промахнулась.
      – Жаль.
      Она смеется, и мне хочется ее обнять. Но я упускаю эту возможность.
      Али ставит чайник и открывает пакет шоколадного печенья.
      – Я сегодня нашла кое-что интересное, – говорит она, обмакивая печенье в кофе и облизывая пальцы. – У Алексея Кузнеца есть моторная лодка. Он держит ее в гавани Челси и использует для корпоративных вечеринок. Шкипер серб, живет прямо на судне. Я могла бы задать ему пару вопросов, но подумала, что, наверное, надо действовать осторожнее.
      – Хорошая мысль.
      – Есть еще кое-что. Алексей в последнее время продает свои акции и доли в компаниях. Его дом в Хэмпстеде тоже выставлен на продажу.
      – Почему?
      – Моя подруга работает в «Файнэншл таймс». Она считает, что Алексей ликвидирует собственность, но никто не знает зачем. Поговаривают, что, возможно, он должен расплатиться с долгами или же готовится к большому делу.
      – Продавая дом.
      – Он выставлен на продажу в последние месяцы. Возможно, нам удастся вскрыть фундамент и найти, где он замуровал живьем своего брата.
      – Александра же распотрошили.
      – Наверное, это было до того, как его окунули в ванну с кислотой.
      Мы оба сухо смеемся, сознавая, что в этих легендах достаточно правды, чтобы они жили.
      У Али есть что-то еще, но она некоторое время молчит, подогревая мое любопытство.
      – Еще я проверила Кирстен Фицрой. Помните, она говорила, что заведует агентством по найму в Западном Лондоне? Им управляли из здания в районе Мэйфэйр , арендованного компанией, которая была зарегистрирована на Бермудах. Восемь месяцев назад срок аренды истек, и все счета были оплачены. С тех пор всю корреспонденцию направляют в офис в Сохо, откуда пересылают швейцарской юридической фирме, которая представляет интересы официальных владельцев – компании, располагающейся в Неваде.
      Подобные схемы кажутся чересчур запутанными всем, кроме инспекторов из министерства торговли. Единственной причиной появления таких сложных структур является желание что-то спрятать, укрыться от уплаты налогов или избежать ответственности за финансовые нарушения.
      – По словам соседей, агентство иногда выполняло частные услуги, но в основном оно предоставляло работников на небольшой срок. Сохранились записи об официантках и танцовщицах, однако нет никаких документов и налоговых записей. Большинство работников – женщины с иностранными фамилиями. Возможно, нелегалы.
      Мне это говорит и о другом: царство соблазна влажных бедер, упругих бюстов, изогнутых обнаженных тел. Секс и деньги! Неудивительно, что Кирстен могла себе позволить антикварные доспехи и средневековые мечи.
      Али достает свои заметки и пристраивается на диване, потирая ступни во время чтения.
      – Я проверила документы на квартиру Кирстен. Хозяйка купила ее всего за пятьсот тысяч, за половину рыночной стоимости, у частной компании под названием «Далмейшн Инвестмент». Основным держателем акций этой компании является сэр Дуглас Карлайл.
      Я невольно вздрагиваю. Откуда Кирстен и сэр Дуглас знают друг друга? И почему он был так щедр к ней?
      – Возможно, он пользовался услугами ее компании, – предполагает Али.
      – Или она оказала ему другую услугу.
      Быть может, я недооценил Кирстен. Мне ее дружба с Рэйчел всегда казалась странной. У них было слишком мало общего. Рэйчел стремилась сбежать от денег своей семьи и своего безоблачного детства, а Кирстен с таким же рвением стремилась подняться по социальной лестнице и завязать знакомства в престижных кругах. Она переехала в Долфин-мэншн всего через несколько недель после Рэйчел, и они подружились. Брали друг у друга деньги, общались, обменивались одеждой.
      Сэр Дуглас знал о том, как пьяная Рэйчел упала в ванной и как Микки провела ночь на полу рядом с ней.
      У него был шпион, свой человек – Кирстен. Полмиллиона фунтов – приличная плата за то, что следишь за соседкой. Этого достаточно, чтобы обосновать похищение, это также объясняет, почему кто-то хочет найти Кирстен.
      Али берет мою чашку.
      – Я знаю, вы не согласны, сэр, но я все равно думаю, что это фальшивка.
      – А мотив?
      – Жадность, месть, стремление освободить Говарда – все, что угодно.
      – А при чем здесь Кирстен?
      – Вы сами сказали, что у нее была возможность. Она знала достаточно подробностей, будучи близка к Рэйчел, и вполне могла закрутить эту интригу.
      – Но стала бы она так поступать с подругой?
      – Вы имеете в виду ту, за кем она шпионила? Мы можем спорить всю ночь и все равно не найдем ответа, который объяснил бы все известные нам факты.
      – Есть еще кое-что, – говорит Али, протягивая мне пачку бумажек. – Мне удалось достать запись происшествий, случившихся в ту ночь, когда в вас стреляли. Можете почитать на сон грядущий.
      Ксерокопия страниц из журнала содержит сведения о происшествиях на территории четырех квадратных миль в северном Лондоне с десяти часов вечера до трех утра.
      – Могу вам сказать, что было зарегистрировано пять случаев передозировки наркотиков, три угона машин, шесть ограблений, один случай захвата автомобиля, пять ложных вызовов, дебош на холостяцкой вечеринке, пожар, одиннадцать жалоб на сработавшие сигнализации, прорыв водопроводной трубы, небольшой потоп и нападение на медсестру, возвращавшуюся домой. Еще был найден неразорвавшийся баллончик со слезоточивым газом в мусорном баке.