ГЛАВА 1

Смертельная скачка манила его. Алексис пустил своего жеребца галопом. Наклонившись вперед, он натянул поводья и приподнялся в седле. Валентин был застигнут врасплох, и Алексис рассмеялся, услыхав его крик.

— Алексис, нет!

Его друг попытался схватить его, но Алексис уклонился.

— Не пытайся остановить меня, старина. Ты можешь ушибиться.

Алексис склонился над шеей лошади. Стоя в стременах, он позволил Тезею двигаться вперед. Конь помчался галопом. Копыта вонзались в промерзлую почву; жеребец рвал копытами землю и отталкивался от нее с каждым шагом.

Алексис слышал, как далеко позади его зовет Валентин, но в его крови нарастала скорость. Он мчался сквозь влажную утреннюю зарю. Двигаясь все быстрее и быстрее, он старался достичь недостижимого — покоя.

Дьяволы и грехи гнались за ним. Тезей тоже чувствовал их присутствие и старался изо всех сил оставить их позади. Пронзительно визжа, они проносились мимо него— бледные знамена на древке преступления, которым он был пронзен. Грязь и галька из-под летящих копыт били ему в лицо. Его сердце стучало так же быстро, как и сердце его коня, а в легких чувствовалась тяжесть. Дьяволы и грехи все еще преследовали его, но он уже не слышал их воплей.

Он скакал по полям. Он понуждал своего жеребца преодолевать заборы и замерзшие ручьи, кусты и фургоны. Каждый прыжок мог стоить ему жизни. Его манила смерть, он протягивал к ней руки, но в итоге Тезей уносил его прочь от нее. По своей собственной воле лошадь замедлила шаг, изменила аллюр и перешла на рысь. Демоны успокоились, перешли на свое обычное бормотание, и Алексис упал на шею Тезею в полном изнеможении.

Он позволил жеребцу уносить себя. Не чувствуя сил поднять голову, он прильнул щекой к гриве Тезея и выдыхал белые облака пара из ноющих легких. Долгая прогулка сжалась для Алексиса в одно мгновение. Когда он поднял голову, он увидел вдалеке замок. Он был размером с маленький город, его дом. Окруженный зубчатой стеной с башнями, возвышавшийся над рекой и долиной, замок Ричфилд был одновременно его убежищем и тюрьмой.

Подъехав поближе, Алексис смог различить золото волос Валентина. Сидя верхом на своем чистокровном жеребце, его друг ожидал его. Алексис вынул носовой платок и вытер им лицо. Он уже успокоился к тому времени, как подъехал к своему другу.

Вэл твердо держался в седле, сдерживая свою нервную лошадь одной рукой.

— Будь ты проклят! — Он чуть ли не кричал на Алексиса.

— Да, — ответил Алексис. Валентин Бофорт был единственным человеком, который когда-либо становился свидетелем смертельной скачки, но Алексис вовсе не собирался из-за этого изменять своему мастерству.

— Почему бы тебе не приставить ружье к своей голове? Это было бы проще

— Но не так интересно для тебя.

Пока они шли по мосту через ров, проводили лошадей через ворота и заводили их в конюшню, Алексис выслушивал ругательства Вэла. Конюхи выбежали им навстречу. Алексис соскочил с седла,

и его колени подогнулись. Валентин в тот же миг очутился рядом, чтобы поддержать ею. Алексис оттолкнул его, но ему пришлось позволить Валентину помочь ему, когда они зашли в замок. Они долго шли. Он начал дрожать, его бросало то в жар, то в холод. Каблуки их сапог стучали по каменному полу, и шаги эхом отдавались вокруг. Он был выше и тяжелее, чем Валентин, поэтому ему пришлось всю дорогу выслушивать нарекания своего друга.

— Ты— громадный идиот, — говорил Вэл, задыхаясь. — Черноволосый, тяжелый, проклятый сумасшедший.

— И вот так ты разговариваешь со своим старым школьным приятелем? Дело не в том, что я слишком больной, дело в том, что у тебя сложение саламандры.

— Закрой свой рот и попытайся идти, ладно?

Алексис посмотрел сверху вниз на своего друга и едва не улыбнулся. Его друг был характером похож на петуха, у которого украли кур; он оставался таким с тех пор, как они впервые встретились в Оксфорде. Большую часть времени, проведенного там, он тратил на то, чтобы вытащить дурака из затруднительных ситуаций, которые тот сам себе создавал. Стройный и подвижный, с лицом херувима и недовольный своей судьбой из-за того, что был незаконнорожденным, Валентин мог бы устроить драку даже среди голубок, не говоря уже о старшеклассниках.

Двери, ведущие в большой зал, распахнулись, и Алексис поднял голову. Как он и ожидал, на пороге появились его мать и его двоюродный дядя Фальк. Фальк в дверях предложил руку леди Джулиане. Она остановилась на верхней ступеньке и посмотрела на Алексиса. На ее плечи была наброшена шаль, а возле юбок притаились три кота и золотистая обезьянка. Леди Джулиана окинула взглядом своего сына — от взъерошенных черных волос до грязных сапог.

— Он снова выжил, — сказала она. — Всевышний не внял моим мольбам.

Алексис поклонился:

— Я старался внять им, мама.

Вэл, стоявший рядом с ним, весь напрягся и до боли сжал руку Алексиса. Алексис пытался подавить в себе смех, который рвался наружу, так как знал, что это еще больше разозлит Вэла. Но он ничего не смог с собой поделать, и тихий, похожий на лопнувший пузырь звук непроизвольно вырвался из его груди. Только он услышал, как Вэл чертыхнулся.

— Миледи, — сказал Вэл, — провидение защитило вашего сына, и я молюсь, чтобы так было и впредь. Многие им восхищаются.

Джулиана махнула рукой:

— Ленивые арендаторы, распущенные полковые офицеры, подобные вам, и нищие.

— Джулиана, — начал Фальк, как называл это Алексис, поповским тоном, — Алексис наделен великим христианским благородством. Без его помощи многие жители графства просто голодали бы.

Алексису удалось задушить свой смех, но он все еще продолжал улыбаться.

— Избавь нас от славословий.

— Но ведь это правда, — сказал Фальк, — и она должна признать твои добродетели.

Очередной приступ смеха вырвался из груди Алексиса. Вэл толкнул его локтем.

— За многие годы мама изучила мой характер. — Алексис посмотрел на женщину, которая стояла перед ним в окружении своих питомцев. — Она видит во мне больше, чем тебе известно, Фальк. У нее прекрасное зрение. Разве это не так, миледи?

Ответа не последовало. Джулиана развернулась, ее юбки взвились от резкого движения, и оказалось, что под ними сидел еще один кот. Ничего не сказав, она вернулась в зал.

Фальк спустился по ступенькам и схватил Алексиса за руку. Пока они втроем шли по коридорам, Алексис был избавлен от очередных нотаций. Оба мужчины, шедшие рядом с ним, были слишком сердиты, чтобы разговаривать.

На верхней площадке лестницы Вэл их оставил.

— Я пытался его остановить, — сказал он Фальку. — Это было бесполезно. Это дьявол, летящий на комете, и они оба слишком быстры, к сожалению. — Он смерил Алексиса взглядом, а затем снова повернулся к Фальку. — Вам придется сделать что-нибудь, милорд. Мне это не удалось.

Фальк втолкнул Алексиса в спальню и отдал его заботам его камердинера Мередита. Не сказав ни слова, он вышел из комнаты, предоставив Алексису право искупаться и переодеться в одиночестве.

К тому времени, как Алексис надел брюки, его руки и ноги перестали трястись. Он вошел в спальню с полотенцем, накинутым на шею. Его пальцы пытались справиться с пуговицами на жилете.

Эти попытки стоили ему всех недавно восполненных сил. Упав на край кровати, он сидел и смотрел на капельки воды, которые падали с его волос и катились по шее, плечам и рукам. По правде говоря, он совсем не думал пускаться в смертельную скачку, когда рядом был Валентин, но сомнения и подозрения охватили его без предупреждения.

Уткнувшись лицом в полотенце, которое висело на шее, Алексис зажмурился. Если бы только он мог вспомнить больше о том, что случилось в тот день, когда погибли его отец и сестра. Если бы только он был на сто процентов уверен…

Но, возможно, это не имело значения. Он был очень мал, а Бог многое прощает детям — по крайней мере, так говорил ему Фальк. И с тех пор он очень старался быть хорошим, когда демоны не мучили его, как бы пытаясь доказать себе, что он может быть таким. Алексис встал и схватил рубашку, которую Мередит расстелил на кровати. От этого движения он почувствовал резкую боль в плече и вздрогнул. Он сидел, уставившись на белое полотно рубашки, когда вошел Мередит, чтобы ему помочь.

Он не удивился тому, что Фальк вернулся, когда он все еще одевался. Он стоял неподвижно, пока его камердинер поправлял ему галстук, и смотрел на Фалька. Тот стоял возле стола Алексиса, с шумом перелистывая страницы какой-то книги и постукивая по полу ногой.

Наконец Алексис сжалился над своим кузеном и отпустил Мередита. В конце концов, его бывший опекун заслуживал уважения. Он действительно был в долгу перед Фальком Синклером, и чтобы выплатить этот долг, ему понадобилось бы десять жизней. Шестнадцать лет назад Фальк оставил свою успешную политическую карьеру, чтобы взять на себя заботы о полусумасшедшей вдове, ее потерявшем от горя рассудок сыне и о поместье Гранвилей.

В тот кошмарный день, когда были убиты его отец и сестра, Фальк спас его от кошмара. Как всегда, мысли Алексиса увильнули в сторону от тех воспоминаний. Он снова задумался о Фальке и его самопожертвовании. Фальк был консерватором, одним из тех тори, любимцев королевы, чья политическая карьера быстро шла вверх. Привязанность Фалька к своему двоюродному брату, отцу Алексиса, заставила его взять на себя опекунство над его сыном, когда стало ясно, что нервная система Джулианы серьезно подорвана. Сейчас Фальку было почти пятьдесят, но он не был удовлетворен своей жизнью, и Алексис не мог его в этом винить.

Да, он оставался в долгу перед Фальком, между ними существовала привязанность… нет, они любили друг друга. Конечно, тогда, когда Фальк не пускался в свои религиозные тирады. Позже их отношения стали хуже, благодарность Алексиса переросла в чувство вины, привязанность — в неистовое раздражение, восхищение — в цинизм.

Алексис услышал, как Фальк резко перевернул очередную страницу книги. Его раздражение всплыло на поверхность, и он попытался от него избавиться. Попытка оказалась безрезультатной, и он решил, что лучше будет просто скрыть его. Он кивнул Мередиту, и тот ушел с видом глубокого облегчения.

Как только за камердинером закрылась дверь, Фальк хлопнул по столу книгой, с которой так плохо обращался.

— Бог свидетель, вы мне дорого обходитесь, сэр.

Алексис сгреб с серебряного подноса пачку писем и, устроившись у окна, принялся их просматривать. Последовал удар рукой, и конверты разлетелись по всей комнате. Алексис наблюдал, как бумаги падают на ковер, а потом поднял глаза на Фалька.

Фальк пристально смотрел на него, но во взгляде Алексиса была та же отстраненность, какая бывает видна во взгляде военного хирурга на поле битвы. Сжав губы в тонкую линию, Фальк отступил и поднял руку.

— Прости меня, — сказал он, — но я думал, что после того, как ты вступишь в полк, ты не будешь больше чувствовать необходимости в совершении подобных безумств.

Алексис пожал плечами и поднялся. Он собрал письма под аккомпанемент стихотворных строк:

Со сломанным крылом влачусь по жизни,

Безумие и страх меня гнетут,

И за малейший проблеск благодарен..

Алексис присел у ног Фалька, чтобы подобрать последний конверт, потом взглянул вверх и улыбнулся.

— Сегодня вечером у Офелии Мэйтледд бал. Клянусь, что я — лиса на прицеле у искусной охотницы.

—Он подождал, пока Фальк решит, что хуже — его смертельные скачки или Офелия Мэйтленд.

— Ты и не старался убежать от этой гарпии Мэйтленд, — сказал, наконец, Фальк.

— Да ведь это ты постоянно твердишь мне, что я должен жить дома и иметь наследника.

— В твои обязанности как маркиза Ричфилда входит забота о поместье и рождение наследника.

— Откуда ты знаешь, что я его еще не родил?

Фальк бросился к Алексису прежде, чем тот успел продолжить свою речь. Он затолкал Алексиса на диван и, чтобы тот оставался на месте, прижал коленом его грудь.

— С юношеских лет твое лицо сделало тебя жертвой женщин. Я пытался тебя защитить. Господь любит целомудрие и чистоту, а не красоту, Алексис.

Сделав настолько быстрое движение, что Фальк потерял равновесие, Алексис высвободился и встал на ноги.

— Я пытался следовать твоим советам, — сказал он. — Но мои грехи настолько велики, что, если я буду изображать монаха, я только заставлю ангелов рассмеяться. Я хочу есть. Давай спустимся к завтраку и там, за чаем, скрестим шпаги. Пожалуйста, Фальк. Ты знаешь, что я терпеть не могу ссориться с тобой.

Фальк выдавил из себя улыбку, и они вместе пошли вниз. В коридоре они встретились с Валентином, который шел в сопровождении собаки Алексиса, Яго. Алексис увидел, как двое мужчин обменялись взглядами, как два отчаявшихся врача. Фальк оставил их, и Алексис взял Вэла за руку прежде, чем тот успел открыть рот.

— Молчи, — сказал Алексис. — Я оставил старую любовницу, а новой еще не завел, и поэтому умираю от скуки.

— Осел. — Валентин сжал кулаки и повернулся к Алексису. — Тебе нравится выводить меня из себя. Не по этой ли причине ты пустил в ход все свое влияние, чтобы получить для меня место в полку Кардигана? Так чтобы у тебя рядом был кто-то, кого можно было бы доводить до безумия? Человек, который был бы обязан тебе и не мог сбежать? Незаконный сын лорда Мора— у твоей ноги…

Алексис вздохнул и погладил Яго по голове.

— Да, мне нужен был еще один домашний любимец, кроме моего пса. О, заткнись, Вэл. В конце концов, ты в Легкой бригаде, а я — в Тяжелой. У тебя масса возможностей избежать моего общества. Вместо этого ты лучше бы побеспокоился о царе и его аппетитах в Крыму. Если начнется война, то мы непременно окажемся на ней. Тогда ты сможешь направить всю свою ярость на борьбу с русскими.

— Ты пытался убить себя.

— Какое бурное воображение, — медленно произнес Алексис. — La mort ne surprend point le sage; il est toujours pret a partir!

Валентин с минуту стоял, уставившись на него, а потом перевел:

— «Смерть никогда не застигнет мудрого человека врасплох; он всегда готов расстаться с жизнью».

— Отлично. Ты всегда отличался знаниями в школе, но не нужно сердиться на меня.

Они направились к лестнице. Яго шел рядом с Алексисом.

— Взбодрись же, — сказал Алексис, похлопывая Вэла по плечу. — Сейчас мои мысли вовсе не о смерти, а о прекрасной Офелии Мэйтленд.

— Будь с ней осторожен. Ее предки всего три поколения назад были торговцами, а леди Джулиана не одобрит невестку с таким запятнанным происхождением, как она не одобряет мою незаконнорожденную персону.

Алексис рассмеялся и свернул в небольшой коридор, который вел в столовую.

— Именно поэтому я и собираюсь после завтрака отправиться в Мэйтленд Хауз и сделать ей предложение.

Он увидел открывшийся рот своего друга и снова рассмеялся. Они уже сидели за столом, когда Валентин пришел в себя настолько, чтобы закрыть его.

В Мэйтленд Хаузе Кейт Грей сидела в кресле в своей гостиной. Ее взгляд был прикован к страницам «Отелло» на случай, если кто-нибудь войдет, но она кипела, как перегретый паровой котел. Она не могла этого делать. Она не могла быть леди, как того хотела мама. Что она здесь делает, американка, привыкшая к пограничным городам и деревянным домам? Это не ее вина, что мама хотела снова пережить прошлое, превратив дочь в напыщенную, жеманную леди. Она была все той же простой Кейт Грей, дочерью старателя. Матери не следовало расставаться с обществом ради него.

Кроме того, леди не могли заниматься ничем интересным. Они только и делали, что вышивали салфеточки или читали возвышающие душу книги. У нее не было времени на то, чтобы быть леди. Теперь, когда они были богаты, нужно было делать настоящую работу, но мать настояла на том, чтобы Кейт отправилась к родственникам в Англию и там стала наконец настоящей леди. Мама не переставая говорила об этом и постоянно падала в обморок, так что папа в конце концов уступил. И вот она здесь, в Мэйтленд Хаузе, в окружении своей тетушки-вдовы, кузины Офелии и двоюродной бабушки Эмелайн. Она окружена и пригвождена, и у нее нет никакой надежды сбежать от этого чудовища, о котором мама всегда говорила, — «от Общества».

Да, она действительно оказалась в неприятном для себя положении, а все потому, что папа почти два года назад нашел золото. Кейт очень хорошо помнила тот день, потому что она как раз работала в то время, когда отец пришел домой и сообщил эту новость. Она делала грязную работу, за которую не взялась бы ни одна леди. Она стирала белье.

Во дворе за деревянным столом Греев стояло пять лоханей для стирки. Здесь работала Кейт и еще четыре женщины-китаянки. Кейт терла одежду о стиральную доску до тех пор, пока ее пальцы и ладони не начинали болеть. Мыльная пена брызгала ей в лицо. Грязная вода попадала на грудь. Она не смотрела ни на других женщин, ни на заходящее солнце. Ей нужно было закончить стирку до того, как на землю спустился вечерний туман.

Рубашка выскользнула из ее пальцев, онемевших от постоянного трения. Она склонилась над лоханью, чтобы ее выловить.

— Господи, пожалуйста, — молилась она над мыльной водой, — не дай маме увидеть меня.

Прядь волос упала ей на лицо. У нее были волосы цвета меди и корицы. Она откинула непослушный локон назад. Она не успела еще выпрямиться, как что-то обвило ее вокруг талии, и она почувствовала, что ее тянут назад. Борода уткнулась ей в левое ухо, а две руки сжали ее ребра.

— Бог мой, — сказал мужской голос. — Бог мой.

Кейт почувствовала, как ее подбросили вверх. Когда она снова опустилась на землю, мужчина прижал ее к себе, лицом к лицу, схватил ее за ягодицы и прижался к ней своим бедром. Слишком разъяренная, чтобы кричать, Кейт отвела руку назад и ребром ладони ударила его по носу. Он отпустил ее.

— Бог мой!

Кейт попятилась и, подойдя к табуретке, стоявшей возле лохани, схватила лежавший там револьвер. Она повернулась как раз в тот момент, когда мужчина снова направился к ней, и взвела курок.

— Стоять!

Мужчина подмигнул ей. Судя по его внешности, это был еще один старатель, только что вернувшийся со своего участка. Усталый, грязный, полностью освободившийся от всяческих манер за время изоляции У него была длинная борода, и от него разило лошадью, мулом и недельной давности потом. Он посмотрел на оружие и осклабился.

— Ну же, малышка, я не причиню тебе вреда. Опусти свою старую пушку. — Произнося эти слова, мужчина подошел поближе. Еще три шага — и его можно будет достать пулей.

— Проклятье — воскликнула Кейт. — Ненавижу, когда со мной разговаривают как с двухлетней!

Дуло револьвера опустилось вниз, и в тот же момент пуля разорвала землю в сантиметре от ног мужчины. Для такого большого мужчины он подпрыгнул очень резво. Он отскочил назад, не переставая повторять при этом свои льстивые слова. Внезапно он бросился к ней, и Кейт выстрелила во второй раз. Старатель завопил и схватился за руку повыше локтя. Затем он взвыл и бросился прочь со двора.

Задняя дверь дома распахнулась. Кейт посмотрела через плечо и увидела своих братьев. Робби сбежал по ступенькам, держа в руке ружье, за ним торопился Закария, а последней шла мама.

Вздохнув, Кейт вытерла пот со лба. Она вздрогнула, когда мать пронзительно закричала:

— О Боже! О Боже, о Боже, о Боже!

Робби остановился, направив свое ружье на удалявшегося старателя. Закария указал на мелькающие ноги мужчины и рассмеялся. Кейт сама с трудом сдерживала улыбку. Это было нелегко, так как мама непрерывно что-то лепетала и всплескивала руками, стараясь справиться с восемью нижними юбками и шелковой юбкой. Она пыталась протиснуться сквозь двери, которые никогда не предназначались для людей в подобной одежде. Восхищение Кейт усилилось еще больше, когда София протиснулась сквозь дверь и спустилась по ступенькам, умудрившись при этом не выставить наружу даже щиколотки.

Кейт снова вздохнула, когда мать подплыла к ним. Закария обошел вокруг и стал рядом с ней, бросив на нее сочувствующий взгляд. Робби не двигался с места. Кейт знала, что он будет стоять там до тех пор, пока не уверится в том, что опасность, угрожавшая его семье, миновала. София плавно прошла вперед и остановилась между дочерью и лоханью, на единственном месте, где не было грязи. Она прижала дрожащие пальцы к губам, а потом протянула руки Кейт:

— Вы снова занимаетесь стиркой. Позор. И это — после всех моих усилий научить вас правильно себя вести, мисс. Вы больше не находитесь на золотых приисках. И я не хочу, чтобы вы здесь надрывались.

— Мама, одна из китаянок заболела.

— А ваше платье! — София поджала губы и содрогнулась. — Выйти на улицу, не одевшись соответствующим образом!

— Ты хочешь сказать, не надев двадцать нижних юбок и корсета? — Кейт сделала паузу в то время, как ее мать охала и прижимала ладони к покрасневшим щекам. — Как же я буду стирать белье, если я не могу наклониться, чтобы дотянуться до лохани? У меня и так слишком большая грудь, чтобы еще выпячивать ее с помощью корсета.

— Ох! Молчите, мисс. Вам восемнадцать лет, вы— молодая женщина. Если бы вы были одеты, как леди, тот… тот джентльмен никогда бы не… не…

Кейт передала револьвер Закарии и подбоченилась.

— Не беспокойся. Я бы сначала выстрелила ему между глаз.

— Ох! — София приложила тыльную сторону ладони ко лбу.

Ссутулившись, Кейт прилагала все силы, чтобы не заткнуть уши. Мама могла визжать, как паровозный свисток, когда была чем-то расстроена. Позвав сыновей, она развернулась в вихре нижних юбок и исчезла в доме.

Одна из прачек молча склонилась над лоханью Кейт. Кейт в знак благодарности улыбнулась и устало направилась в здание, где находилась кухня. Ей нужно было накормить восемнадцать старателей, а одна из помощниц кухарки обожгла руку. Закатав рукава, она вошла на кухню. Вскоре она уже месила тесто, а ее влажное платье покрылось мукой от груди до бедер.

Это продолжалось уже четыре года. Четыре года прошло с тех пор, как отец вытащил мать с семейной плантации в Вирджинии и отправился искать судьбу на золотые прииски в Калифорнию. С тех пор как они приехали на Запад, Кейт поняла, что она была разочарованием для матери. Но у нее не было времени, чтобы быть леди. Леди не становятся в обозе, пересекающем пустыни и горы, где вашу жизнь может спасти выносливость, а не утонченность. То же и в Сан-Франциско, где заработать на жизнь значило больше, чем тот факт, что леди даже не представляют себе, где находится мужское нижнее белье, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к нему.

Кейт переложила тесто на сковороду и огляделась вокруг в поисках полотенца, чтобы вытереть руки.

Это была ее идея — завести пансион, когда стало очевидно, что отец не найдет золота раньше, чем кончатся их сбережения и растает мамино наследство.

Кейт нашла полотенце и понесла его к тазу с водой. Она окунула руки в таз, и вода сразу же стала белой. Иногда ей хотелось просто кричать на свою мать.

Когда им грозил финансовый кризис, мать только всплескивала руками. Английским благовоспитанным дамам не пристало ничего знать о деньгах или бизнесе, и только Тимоти Грей был виноват в том, что этот вопрос вообще поднимался. Если бы он не добивался независимости от своей богатой семьи в Вирджинии, София и ее дети жили бы сейчас в комфорте и безопасности, вместо того чтобы месить грязь в приграничном городе.

Кейт стряхнула муку с платья и попыталась подумать, как бы смягчить гнев матери, когда в дом ввалился отец и сообщил, что нашел золото. Весь дом праздновал это событие, и с этого мгновения жизнь Кейт полностью изменилась.

— Проклятье!

Кейт захлопнула книгу и пыталась отделаться от раздражавших ее воспоминаний. Иногда леди приходится делать вещи, которые лишены утонченности, и стирка белья золотоискателей была одной из них. Маме хотелось, чтобы она была леди, но мама хотела также, чтобы на столе была еда. Кейт давно усвоила, что иногда не получается иметь и то, и другое одновременно.

Оглядывая гостиную, которая была увешана собиравшими пыль кружевами и оборками, Кейт презрительно фыркнула. Для Софии, дочери английского джентльмена, единственным подходящим для молодых леди местом были комнаты, подобные этой в Англии.

Сколько Кейт себя помнила, мама рассказывала о своем английском происхождении так, будто оно занимало второе место после святости. Она рассказывала истории о том, как она жила, будучи еще Мэйтленд. Она рассказывала о происхождении Мэйтлендов, о Мэйтленд Хаузе, который располагался неподалеку от замка Ричфилд в Сассексе. Для матери все изящное и благородное было сосредоточено в стенах Мэйтленд Хауза. Ее брат, его жена и дочь Офелия жили в сказочном мире, имя которому было Общество.

Кейт подозревала, что маме никогда не следовало покидать общество, потому что не проходило и дня, чтобы она не горевала о том, что та или иная из сторон ее жизни были вовсе не такими, как того требовало общество. Иногда, когда мама пускалась в свои бесконечные рассказы о Мэйтленд Хаузе и об обществе, папа выглядел очень грустным. Когда они разбогатели, мамины жалобы приняли новый оборот. Она начала настаивать на том, чтобы отправить Кейт в Англию, в семью своего брата. Кейт была против, и началась война.

Одна победа досталась Кейт очень быстро, потому что она и отец любили читать. Разбогатев, Тимоти возобновил уроки со своими детьми, которые он начинал еще давно. Закария и Робби страдали от этих уроков. Кейт же их очень любила. Она погрузилась в Вольтера, Аристотеля, Геродота и Евклида. Вместе с отцом они быстро поглощали книги, быстрее, чем Робби мог проглотить яблочный пирог. Потом Тимоти выяснил, как много времени отнимает богатство. Кейт наблюдала, как он сгибается под бременем управления семейным богатством, и предложила ему свою помощь. Они стали соратниками, деловыми партнерами, и их партнерство стало следствием их общих интересов.

Тем не менее то, что казалось разумным решением их проблем, было совершенно неприемлемо для Софии. Тимоти нагружал их дочь заданиями, которые могли вызвать перенапряжение ее утонченной женской натуры. Кейт заметила, что ее утонченная натура пережила Скалистые горы, пустыни и золотые прииски. Мама отмела этот аргумент мановением своего кружевного платочка. Кейт все больше ненавидела этот платочек. Каждый раз, когда мама обнаруживала в ней нечто, чего она не могла одобрить, она размахивала этим платочком, как знаменем на поле боя.

Неуверенные шаги за дверью гостиной Кейт означали, что ее двоюродная бабушка Эмелайн прошла к себе по коридору немного вздремнуть после завтрака.

Для Кейт завтрак был очередной пыткой, которая только усиливалась старческим слабоумием бабушки Эмилайн и беспокойством Софии и ее матери по поводу бала, который должен был состояться сегодня вечером.

Она уронила книгу на пол. Она должна считать себя счастливицей, поскольку ей так долго удавалось избежать превращения в леди. И если бы мама не узнала о ее дружбе с Пейшенс, ее бы не было сейчас в Англии.

Мама назвала Пейшенс падшей женщиной. Кейт была знакома с девушкой вот уже больше года, и поэтому она знала, что падшая женщина— это попросту шлюха. Но ей было все равно. Пейшенс спасла ее от изнасилования, когда Кейт случайно попала на ту улицу в Сан-Франциско, по которой ходить не следовало, и ничто не могло заставить Кейт разорвать дружбу с девушкой.

Кроме того, она узнала от Пейшенс немало интересного. Например, почему мужчины могут наброситься на тебя без какой-либо видимой причины, и как получаются дети, и почему кажется, что мужчины не могут контролировать то, что происходит у них ниже пояса.

Взамен Кейт научила Пейшенс читать и дала ей несколько советов по поводу вложения части зарабатываемых ею денег. Но именно в тот момент, когда мама узнала о существовании Пейшенс, маленькая война, которую она так долго вела со своей мамой, была проиграна.

— Проклятье!

Кейт прикусила нижнюю губу и оглянулась. Вокруг не было никого, кто мог бы ее услышать. Хорошо. Это было еще одно обстоятельство, к которому Кейт еще предстояло привыкнуть: избыток людей, которые считали своей обязанностью делать что-либо для нее. Англичане в отличие от американцев держали очень много людей, которые все для них делали. Были люди, которые открывали двери, люди, которые принимали у вас плащи, люди, которые водили вас по дому, люди, которые помогали вам раздеваться и одеваться. Был кто-то, кто разводил огонь, кто приносил воду, и было очень много людей, которые готовили и подавали пищу. Не было ничего удивительного в том, что эта маленькая страна была так густо заселена.

Она должна написать матери. Она обещала делать это каждую неделю, и каждый раз, когда она бралась за перо, она понимала, как сильно скучает по маме. Возможно, мама зачастую суетилась по пустякам и ворчала, но все это было только из-за ее большой любви к детям. А Кейт все же нравилось кое-что из того, что должны были уметь настоящие леди и чему она должна была научиться: например, музыка и танцы.

Если бы только она так сильно не нервничала. Вечером ей нужно идти на бал. Кузина Офелия сказала, что это просто позор, что за двадцать лет своей жизни Кейт ни разу не была на балу. Как раз этим вечером Кейт представлялась возможность познакомиться с тонкостями танцев. Офелия настаивала на том, что Кейт не сможет появиться на балах в Лондоне во время весеннего сезона, если к тому времени не побывает на нескольких балах хотя бы ради практики.

И этикет. Как она может помнить соответствующие формы обращения и правила старшинства? Кейт поднялась со стула и пошла, едва не наступая — на собственные юбки. Она подняла ярды материала выше колен— она знала, что ни в коем случае не должна этого делать, — и подошла к окну. Из окна ее комнаты открывался вид на вход в поместье, и она заметила, как у ворот остановился экипаж. Это был самый прекрасный из всех экипажей, которые ей только доводилось видеть: весь сияюще-черный, с отделкой из начищенной меди, а по бокам его красовался герб, сочетавший в себе яркое золото, красные и белые тона.

Если этот благородный посетитель приехал с визитом к Офелии, она точно выпрыгнет из корсета от волнения.

Кейт облокотилась о подоконник и прижалась лбом к стеклу. Она позволит себе немного поглазеть в окно, а потом займется списком важных гостей, которые сегодня вечером должны быть на балу.