Глава 10

Деннису Макферсону предстояло лететь в штат Нью-Мексико, в Уайт-Сэндс, на испытания системы ДУМ, получившей теперь кодовое название «Оса», так что этим утром он забежал в свой кабинет с единственной целью – прихватить последнюю почту. И нашел на столе записку с приказанием явиться к Лемону.

Чем выше поднимался лифт, тем чаще колотилось его сердце. Со времени последнего скандала прошла всего одна неделя, в тот раз Лемон налился кровью, стучал кулаком по столу и орал, орал, орал…

– Вы слишком медлительны для этой работы! Столько времени гробится попусту, на вылавливание блох, безупречности он, видите ли, добивается! Мне не нужны копуши и бездельники! Это тоже война, и здесь все – как на войне! Первая же возможность активных действий – и вперед, не останавливаясь, до упора! Разработка по «Осе» нужна мне ко вчера!

И так далее, и тому подобное. Конечно же, всем, работающим на Лемона, хорошо известна привычка босса время от времени отключать все сдерживающие центры, только это совсем не значит, что Макферсон должен быть в восторге от таких сцен. Лемон давным-давно отошел от конструкторской работы, такие мелочи, как вес, напряжение, надежность работы, превратились для него в звук пустой. Подобной ерундой могут заниматься и другие, для него важны себестоимость, отдача, график, упорная работа отдела, внешний вид сотрудников. Он – бесстрашный вождь отдела, карликовый фюрер карликового рейха. Поручи Лемону разработку вечного двигателя, он и тогда будет орать про смету, график, связи с общественностью.

Сегодня начальник – само очарование, лично распахнул перед Макферсоном дверь кабинета, снова называет его Маком, непринужденно пристроился на краешке стола. Он что, не понимает, что такие вот сеансы очарования – когда они перемежаются безобразными сценами, – не значат ровно ничего? Хуже, чем ничего – подобное поведение изобличает в нем скользкого лицемера, маниакально-депрессивного психа, шута балаганного. Уж оставался бы все время орущим деспотом, и то было бы легче.

– Ну и как там, Мак, наша «Оса»?

– Мы изготовили экспериментальный образец системы, укладывающийся в поставленные Фелдкирком ограничения. Лабораторные испытания прошли хорошо, и мы послали изделие на натурные. Его установили на одном из ДУМов, первый полет состоится в Уайт-Сэндс, как раз сегодня. Если все пройдет успешно, мы можем либо прогнать изделие через серию испытаний в термокамере, либо отдать его ВВС, чтобы те занялись проверкой сами.

– Отдадим ВВС, и чем скорее, тем лучше. – Ну конечно же, подумал про себя Макферсон. – Им ведь все равно придется проводить эти испытания.

Оно, конечно, так, но было бы гораздо безопаснее узнать обо всех огрехах системы самим, а теперь их выявят вояки. Макферсон этого не говорит, хотя и надо бы. С него снимают дальнейшую ответственность за систему, его лишают возможности заботиться о ее судьбе, тут есть от чего прийти в бешенство, но только как надоели все эти сцены.

Лемон ведет себя так, словно вопрос решен окончательно. Обычная для всех суперчерных программ беда, контрактор проводит слишком мало испытаний; с белой программой, при конкуренции, на такое не решится никто. И зачем, спрашивается, такая никому не нужная спешка, ведь ни о каком крайнем сроке даже и речи не шло. Фелдкирк просто сказал: будет все готово – приезжайте. Так что нет у этой гонки никаких причин, кроме обычной мании Лемона; он ослабляет позиции ЛСР, подвергает риску всю программу из-за своего совершенно иррационального ощущения, что нужно обязательно спешить, спешить, спешить…

– Мы работаем со всей возможной скоростью, – только и позволяет себе сказать Макферсон. Даже и это – риск нарваться на очередной скандал, ну да черт с ним.

– О, я знаю, я это прекрасно знаю. – В глазах Лемона появляется опасный блеск, он явно намерен углубиться в вопрос, что именно он знает, и насколько хорошо он это знает. Ведь он же босс, он всем командует, он все знает. Вот оно, началось. Однако Макферсону удается сохранить на протяжении начальственного монолога серьезное, вдумчивое лицо, так что все сошло вполне благополучно. Добавив несколько приличествующих фюреру вдохновляющих напутствий, Лемон закругляется.

– Ладно, поезжай в Уайт-Сэндс, – и складывает губы во вполне удовлетворительную имитацию улыбки; Макферсон даже не пытается ответить тем же.

Он едет на машине в Сан-Клементе, а там садится на сверхпроводниковый поезд, идущий до Эль-Пасо. Ощущение – словно ты снаряд в стволе электромагнитной пушки.

Этому испытанию предшествовали два очень трудных месяца. Каждый Божий день он появлялся в своем кабинете к шести утра, составлял список сегодняшних дел – порою в сорок пунктов, – а дальше занимался всеми этими делами, иногда до позднего вечера. Вначале приходилось разбираться со всеми проблемами, возникавшими при конструировании системы «Оса» – беседовать с инженерами и программистами, вносить предложения, отдавать указания, координировать работу, принимать решения. Это – самая приятная стадия, тебе брошен вызов, и ты отвечаешь на него, решая возникающие технические проблемы. К тому же у него подобрались отличные сотрудники – способные, упорные, каждый со своим бзиком, приходится координировать усилия таких разных и интересных людей, и это тоже интересно.

Затем подошло время изготовления и проверки блоков, вылавливания «клопов», время самое неприятное для Мак-ферсона, самое раздражающее. Ему не хватало специальных знаний, чтобы сделать на этой стадии что-нибудь существенное и конкретное, оставалось только руководить испытаниями и следить, чтобы все были при деле, – роль, больше похожая на роль Лемона, правда, исполнял ее Макферсон в совершенно ином ключе.

Далее подошли испытания больших частей системы, а теперь вот система испытывается в целом.

Поезд прибыл в Эль-Пасо менее чем через час после отправления; вертолет фирмы забрал его прямо с вокзала и доставил на ракетный полигон в Уайт-Сэндс – испытательную площадку, арендованную у правительства консорциумом оборонных компаний.

Вылезая из вертолета, Макферсон привычно сунул руку в карман и вытащил темные очки. Песок тут и вправду до странности белый[12] – какая-то удивительная причуда геологии. По этому случаю здесь, рядом с полигоном, организован небольшой заповедник, который никто, похоже, и никогда не посещает.

Макферсона отвезли в корпус, принадлежащий ЛСР, там его ждали приехавшие раньше инженеры.

– Все готово, – сообщил Билл Гамильтон, постоянный представитель ЛСР на полигоне. – Нам выделили взлетную полосу А с полудня до часа. ДУМ заправлен горючим и подготовлен к взлету.

– Великолепно. – Макферсон взглянул на часы. – Это еще полчаса?

– Да.

Они зашли в кафе, взяли кофе с булочками, а затем поднялись на крышу – там, на высоте шестого этажа, располагается наблюдательный пункт. Все подробности полета будут зафиксированы камерами и компьютерами, однако каждому хотелось посмотреть на долгожданное событие собственными глазами. Со всех сторон широкой бетонной площадки волнами дыбятся абсолютно белые барханы, они уходят за горизонт, напоминая океан, который мгновенно замерз, а затем выгорел на солнце так, что не осталось ничего, кроме чистой соли. Странный пейзаж, противоестественный – Макферсону он чем-то нравится.

На севере видны взлетные дорожки, совместно используемые компаниями, дорожки пересекаются, образуя нечто вроде «X», наложенного на «Н»; на фоне окружающей белизны испещренный пятнами бетон выглядит неопрятно и даже грязно. Словно кубики какого-то малолетнего великана, по дюнам раскиданы компоненты изделий «Хьюза», «Аэродайна», «Локхида», «Уильямса», «Райтеона», «Парнелла», других компаний. На востоке столб дыма, он поднимается к небу тысяч на тридцать футов; чье-то испытание то ли удалось, то ли провалилось, в точности сказать трудно, однако вид этого столба наводит скорее на мысли о неудаче.

– «Локхид» испытывал на бомбардировщике «Стеле» новую систему управления бреющим полетом, – пояснил Гамильтон. – Говорят, система не заметила одного маленького холмика.

– Жаль.

– Автоматика катапультировала пилота примерно за секунду до взрыва, так что он выжил. Переломал ноги и ребра, а так – ничего.

– Хорошо.

– Все будущее за ДУМами, тут уж никаких сомнений. Теперешние самолеты летают слишком быстро, чтобы человек мог с ними справиться. Машина, на которой может лететь человек, стоит раз в десять дороже автоматической. Пилоты сидят в этих машинах, рискуют своими шеями – и все совершенно попусту, они ведь ничего не могут сделать.

– До тех пор, пока автоматика работает безотказно. – Макферсон сощурился, высматривая что-то на белом песке.

– Подобно нашей, ты хочешь сказать, – засмеялся Гамильтон. – Впрочем, это мы скоро узнаем. Танки там, – его рука махнула на запад, – у горизонта. Все сделано, как ты хотел – они снабжены советскими противовоздушными системами «Бэйджер» и окружены установками зенитных ракет «Армадилло». Все эти штуки не позволят самолету особенно задерживаться над целью.

Макферсон кивает. На западе, у самого горизонта, шесть дистанционно управляемых танков – маленькие черные лягушки – косым строем двигаются к югу, в воздух поднимаются сахарные облака песка.

– Испытание честное.

Ожидание затягивается, и они продолжают рассказывать друг другу вещи, прекрасно известные обоим. Это нормально, ведь любой занервничает, когда подходит время проверки – а не пошли ли все твои старания прахом? Будет ли в действительности все так же, как на бумаге, в расчетах? Разговор помогает успокоиться.

Из интеркома раздается треск, это их подключили к диспетчерской. Раскрываются ворота ангара, и оттуда выкатывается длинный черный самолет с узким фюзеляжем.

Под фюзеляжем два обтекателя.

Один из них белый, другой черный, большие, как сам фюзеляж.

Сенсоры. Можешь зажмуриться, это ничего не изменит.

Под каждым треугольным крылом, по бокам двигателей, ряды маленьких стреловидных снарядов.

Впереди фюзеляж сужается, превращаясь в длинный тонкий бивень, как у нарвала.

Сзади он переходит в стабилизаторы, почти такие же большие, как крылья.

Под фюзеляжем маленький цилиндр стартового ускорителя.

Пойми: он уже не похож на самолет.

И эти стоп-сигналы, мигающие в аксонах…

В целом этот странный, противоестественный аппарат выглядит слепым, как крот, и плохо приспособленным к полету. Есть что-то жутковатое в том, как он выкатывается на конец взлетной полосы, разворачивается, включает двигатели, мгновенно пробегает полосу и стрелой уходит в темно-синее небо. Кто остался в лавке? Макферсон видит улыбку на лице Гамильтона, чувствует, что улыбается и сам. В этой штуке есть что-то такое страшно… изобретательное, что ли? хитроумное? Птичка, одним словом, будь здоров.

Все это время из интеркома сыпались стартовые параметры и прочее в этом роде. Теперь, когда включили ускоритель и ДУМ исчез из виду, превратился в огненную точку, стоявшие на крыше прислушались:

– Экспериментальный аппарат три-три-пять приближается к высоте семьдесят тысяч. Три-три-пятый начнет работать по программе испытаний в момент «Т» минус десять секунд. Программа запущена.

Собравшиеся на наблюдательной площадке – там человек десять–двенадцать – пускают хронометры. Бинокли, висящие на шее у некоторых, пригодятся позже, после удара, сейчас ни одно пятнышко не нарушает безукоризненной чистоты темно-синего – в ОкО оно никогда не бывает настолько темным – неба. У Макферсона сбилось дыхание, он с трудом его восстанавливает. Вон, примерно там ДУМ исчез из виду, вполне возможно, он появится в совершенно другом месте, ну-ка, присмотримся получше… У Макферсона великолепное зрение, он перестает фокусировать внимание в одной точке, осматривает одновременно весь синий купол и наконец видит далеко-далеко на севере крошечную точку, изъян в этой безукоризненной синеве.

– Глядите, – указывает он рукой. Сперва видна только огненная полоска, а затем со скоростью, за которой не проследить глазом, что-то черное валится с неба, проносится – бум! – над белыми барханами, и все танки распускаются оранжевыми бутонами огня, а черный призрак снова уносится в стратосферу. Семь звуковых скоростей – за таким и вправду не уследишь глазом, – вся атака заняла меньше трех секунд. Теперь над танками взвились черные клубы дыма. Бум-бум-Б-Б-Б-У-У-У-М! Это докатился наконец грохот взрывов. Пустое синее небо, только теперь вдали, у горизонта, над белыми дюнами поднимается шесть столбов грязного, маслянистого дыма. Танков больше нет.

В тот момент когда до площадки долетел звук, все собравшиеся на ней уже дружно галдели, смеялись, пожимали друг другу руки. И неважно, в скольких испытаниях участвовал каждый из них прежде, потрясающая скорость этой машины, сила взрывов неизбежно производили впечатление. С одной стороны, они получили сенсорный, чисто физический шок, с другой – преисполнились гордостью за свою работу, свои вычисления, которые создали такую вызывающую благоговение мощь.

Гамильтон счастливо улыбается:

– Все эти «Бэйджеры» и «Армадиллы» не успели даже заметить, что что-то происходит, готов спорить. Посмотрим записи телеметрии и убедимся.

– Сенсорная система тоже не подвела, – заметил Макферсон.

Сегодня проверялось основное, способность системы находить и отслеживать цели; раз все это работает, значит, условия технического задания выполнены. Тот факт, что лучшие советские противовоздушные системы недостаточно быстры, чтобы остановить «Осу», – всего лишь повод для дополнительной радости, подтверждение того, что ВВС попросили сконструировать именно то, что нужно. Система работает – вот это самое главное.

Несколько часов ушло на предварительное изучение полученных данных. Все выглядело очень и очень прилично. Была открыта бутылка шампанского, все чокнулись пластиковыми чашками, а затем Макферсон собрал распечатки и отправился вертолетом на вокзал.

Подталкиваемый магнитным полем, поезд несся в вакууме надземного туннеля совершенно бесшумно, без малейшей вибрации. Сидя в этой тишине, Макферсон ощущал спокойную, умиротворенную гордость за успешно выполненное задание. Не обращая внимания на разложенные по коленям бумага, он оглядывал роскошный интерьер. Лица сидящих в широких креслах бизнесменов укрыты за газетами, чаще всего – за «Уолл-стрит джорнел». Без окон, без шума и вибрации, трудно поверить, что поезд мчится с двойной звуковой скоростью. Мир стал совершенно невероятным местом.

Теперь предстоит долгое, кропотливое занятие, нужно описать систему в форме предложения. Объем составит несколько сотен страниц, не так, конечно же, много, как если бы предложение выставлялось на конкурс, но все равно именно Макферсону нужно будет просмотреть и отредактировать чудовищное количество описаний, таблиц, диаграмм и всего прочего. Удовольствие, прямо скажем, маленькое.

И все же. Сам факт, что наступила эта стадия, означает очень многое, он означает, что создана работоспособная система, укладывающаяся в заданные ограничения по размерам и потребляемой мощности. А этим могут похвалиться далеко не все разрабатываемые в ЛСР программы. Макферсон на мгновение вспоминает «Шаровую молнию», но тут же отбрасывает мысль. Это один из редких случаев, когда руководитель программы может сказать: «Работа закончена, и закончена успешно». Макферсон слышал такие слова далеко не часто, что само по себе уже говорит о многом.

Перед глазами снова встает полигон. Неправдоподобно стремительное пикирование, атака, исчезновение; быстрое, точное и полное уничтожение шести неуклюже ковылявших танков. Все это до крайности необычно, и с физической, и с интеллектуальной стороны.

Вспоминая ход испытаний, Макферсон неожиданно начинает видеть картину шире, постигает истинное значение случившегося сегодня. Он словно отодвинулся от телевизионного экрана, потратив перед этим целый месяц на изучение каждой точки по отдельности. Теперь он видит, что именно изображено на экране. Вся эта система – ДУМ с его скоростью, радарной невидимостью, дешевизной, отсутствием пилота, за жизнь которого нужно бояться, в сочетании с глазами «Осы» и «умными» снарядами – эта система как раз и есть то хирургически точное оружие, которое может совершенно изменить весь характер войны. Если русские двинут на Западную Европу несметные полчища своего Варшавского Договора – более того, если вообще какая-либо армия куда-либо вторгнется, – с неба свалятся эти беспилотные мстители. Прежде чем оборонительные системы заметят их и соберутся отреагировать, они уже отстреляются, и после каждого захода у агрессора будет на полдюжины танков, либо других машин, меньше. Не успеешь и опомниться, как от сил вторжения не останется ровно ничего.

А конечный результат всего этого, если принять во внимание, что никакой особо сложной технологии тут не требуется – ведь ЛСР совсем не является какой-то там сверхизобретательной фирмой, таких фирм просто нет, – конечный результат состоит в том, что такими системами смогут обзавестись все страны, и тогда никто не сможет вторгаться в чужую страну. Это станет попросту невозможным.

Нет, воевать, конечно же, будут – не такой он идеалист, чтобы думать, будто сверхточные системы вооружения покончат с войнами как таковыми, – но любые крупные силы, решившиеся вторгнуться к соседу, обречены на быстрое хирургическое уничтожение. Поэтому ни о каком крупномасштабном вторжении не сможет идти и речи, что крайне ограничит размах возможных войн.

И для всего этого не потребуется угрозы ядерного возмездия. В течение чуть ли не сотни лет НАТО использует свое ядерное оружие как щит на пути агрессии стран Варшавского Договора. Артиллерия с атомными снарядами, атомные подводные лодки на Балтике и в Средиземном море, противоречащие международным договорам снаряды среднего радиуса действия с малым временем полета, припрятанные в Западной Германии и готовые появиться на свет Божий, как только двинутся танки… Ситуация предельно опасная, ведь никто не может сказать заранее, что будет после того, как взорвется хотя бы одна ядерная головка, на чем остановятся боевые действия. Скорее всего и вообще не остановятся, пока не будут перебиты все. А если даже и остановятся, европейские города будут к этому моменту уже уничтожены. И все это – с единственной целью: сдержать танки!

Но теперь, теперь, когда есть «Оса»… Теперь появится возможность вывести из Европы все ядерное оружие, сохранив при этом стопроцентно надежную защиту против любой неядерной агрессии. И не нужно будет, чтобы вместе с захватчиками гибли города и их население, не потребуется ничего, кроме точного, ограниченного, можно даже сказать, гуманного ответного удара. Если вы к нам вторглись, вас быстренько перещелкают роботизированные снайперы, от которых нет никакой защиты. Быстрое, хирургически чистое уничтожение вторгнувшихся войск – и войне конец. Войны – во всяком случае, крупные войны, связанные с вторжением, – станут невозможны. Господи, ведь действительно, какая идея! Оружие, которое заставит антагонистов вести переговоры, – даже без ужасающей угрозы обеспеченного взаимного уничтожения. Имея подобное оружие, есть, если разобраться, прямой смысл ликвидировать весь этот мегатоннаж, избавиться от ядерного кошмара… Неужели такое может быть? Неужели история подошла к такой точке, за которой техника сделает войну пережитком прошлого, сделает ядерное оружие ненужным?

Да, это похоже на истину. Он сам видел залог этой истины, видел черный силуэт, на скорости в семь звуковых метнувшийся к белым барханам пустыни, видел периферийным зрением, на какой-то краткий миг, но видел, и не далее чем сегодня. Похоже, его работа, пот лица его, и впрямь поможет избавить мир от длящегося целый век кошмара – угрозы ядерного уничтожения. Или даже от длящейся тысячу лет угрозы развязывания большой, катастрофической войны. Такой… ну что там крутить, такой работой и вправду можно гордиться.

И в этот момент, несясь над песчаной пустыней, Макферсон неожиданно ощущает гордость, какой он не испытывал никогда прежде, эта гордость была похожа на радужное сияние, на солнце, вспыхнувшее в груди. Да, это действительно кое-что.

Глава 11

Во сне Джим пробирается по усеянному развалинами склону холма. У подножия холма поблескивает черное озеро. От бывших здесь когда-то строений не осталось ничего, кроме низких стен; все вокруг тихо и пустынно. Джим бродит среди этих стен, он что-то ищет, но, как всегда в таких снах, не может толком вспомнить, что именно. Он натыкается на осколок фиолетового стекла от витража, но ему было нужно что-то другое, это он знает точно. На вершине холма начинает пузырем вздуваться нечто призрачное, вот теперь-то он все узнает…

Он просыпается в Футхилле, в своей собственной маленькой квартире, сквозь окно льется яркий солнечный свет. Он глухо стонет и скатывается на пол. Как трещит голова! Что же это такое мы вчера запускали в глаз? Он с трудом поднимается на ноги и осматривается. В комнате полный кавардак, повсюду разбросаны скомканная одежда и постельные принадлежности.

Три стены покрыты большими, издания братьев Томас, картами округа Ориндж: одна – еще тысяча девятьсот тридцатых годов (дороги едва намечаются), одна – тысяча девятьсот девяностого (северная часть покрыта сеткой дорог и соприкасающимися друг с другом городами) и совсем недавняя (весь округ превратился в сплошную густую сеть). Все равно как, в очередной раз думает Джим, повесить себе в спальню рентгеновские снимки стадий развития раковой опухоли. Сюрреалистическая опухоль.

Теперь, пошатываясь и спотыкаясь, в ванную. Стоя перед унитазом, Джим таращится на большую, плохо окантованную этикетку, такие когда-то наклеивались на ящики с апельсинами. Этими этикетками увешены все стены в ванной.

Три монаха пробуют апельсины, рядом с белой обителью. За ними зеленеет роща, вдали вздымаются синие, со снежными вершинами горы.

Два павлина перед диснейлендовским замком: «Калифорнийская мечта».

Маленький домик, вокруг аккуратные ряды цветущих апельсиновых деревьев.

Очаровательная мексиканка с корзиной апельсинов в руках. За ней зеленеет роща, вдали вздымаются синие, со снежными вершинами горы.

Ты никогда здесь не жил.

Эти этикетки относятся к первой половине двадцатого века, они – работа печатника Макса Шмидта и художников Арчи Васкеса и Отелло Мичетти. И прочих. Богатые, насыщенные цвета – плод полиграфического процесса, именовавшегося цинкографией. Собранные вместе, эти этикетки составляют, как кажется Джиму, первую и единственную утопию округа Ориндж, коллективное видение средиземноморской теплоты и легкости, потрясающее своей – в стиле ардеко[13] – живостью. Ах, что за жизнь! Джим пытается представить себе, как это было, – великая депрессия, пыльные бури, температура ниже нуля, бедный фермер со Среднего Запада приходит в лавку – и вдруг, среди всяких тебе товаров первой необходимости, упакованных в тусклые, унылые банки и картонки, эти ярко-оранжевые, синие, зеленые, белые сны! Чего же тут удивляться, что в ОкО перенаселенность. Вот эти самые этикетки приказывали фермерам – иди на Запад. В те времена они и вправду могли найти страну, схожую с той, что на этикетках. А вот для Джима это невозможно. Он живет здесь – и все же бесконечно удален от этой страны.