Николен рассмеялся. В поездках он всегда веселел - семья оставалась в поселке, так как отец не хотел пропустить и дня рыбалки. Когда собаки начинали скулить, Стив толкал их, дразнил, подбадривал, а они весело скалились и облизывали его, готовые тянуть подводы весь день только потому, что Стив так заразительно хохочет. У Николенов много собак, и в основном они промышляют крыс на обрывах. Стив их выдрессировал, чтобы не лаяли, когда он уходит и приходит ночью. Мы с отцом собак не держим - счастье, что сами-то кормимся, но Николеновы псы меня любят. "Хорошие собачки", - сказал я им, когда Стив вернулся к Кэтрин.
      До толкучки - большого парка с редкими эвкалиптами - добрались около полудня. Солнце сияло, больше половины участников уже собралось. В кружевной тени пестрели навесы и флаги, стояли подводы, остовы автомобилей и длинные столы, прохаживались нарядно разодетые люди, от костров поднимались струйки дыма, заливисто лаяли псы.
      Ведя собак в поводу, мы обогнули толпу и прошли к отведенному нам месту. Поприветствовали соседей - пастухов из каньона Талега, сгребли кизяк на кострище, часть подвод разгрузили, остальные составили квадратом наподобие столов. Я помог Рафаэлю натянуть тент над лодками с рыбой. Старик восторженно взглянул на белый круглый навес, под которым устроились пастухи, показал нам со Стивом и сказал:
      - В старину такие привязывали на спину, прыгали с самолета и пролетали под ними тысячи футов.
      - А окуни играли в бейсбол, - сказал Стив. - Не рано начал отмечать, а, Том?
      Старик обиделся, мы рассмеялись. Собаки путались под ногами, пришлось отвести их подальше, привязать к деревьям и утихомирить рыбьими головами. Когда мы вернулись, торг уже начался. Из прибрежных поселков на толкучке был только наш, поэтому покупатели валили валом. "Онофре здесь", - услышал я. "Глянь, какая мидия, - донеслось с другой стороны. - Прямо сейчас и съем". "Рыба, кому рыбу?!" - нараспев кричал по-испански Рафаэль. Заявились даже мусорщики из Лагуны - живут у самого моря, а не могут поймать ни рыбешки. "Спрячьте ваши десятицентовики, мадам, - говорил Док. - Мне нужны ботинки, ботинки, и я знаю - у вас есть". "Берите десятицентовики и купите на них ботинки у кого-нибудь другого; у меня уже кончились. В Синей Книге сказано: за рыбину - десятицентовик". Док поворчал и согласился. Я принес дров, на этом моя сегодняшняя работа кончалась. Иногда я торгую одеждой; сперва покупаю у мусорщиков драную, а когда отец подлатает, снова продаю. Но в этот раз отцу нечего было латать - в прошлом месяце у нас не хватило на старье. Так что я был свободен как ветер в поле, хотя и приглядывал какую-нибудь рванину - впрочем, видел ее только на людях. Я уселся на солнышке перед нашим лагерем и стал смотреть на гуляющих.
      Ярмарочная жизнь кипела. Прошла женщина в длинном лиловом платье и с куриной клетью на голове, за ней двое парней в одинаковых полосатых красно-желтых штанах и синих рубахах, следом, в компании расфуфыренных приятелей, еще тетка в лопающихся по швам узких радужных брючках.
      Мусорщиков можно отличить не только по одежде. Они всегда громко разговаривают - почти орут. Наверно, боятся тишины развалин. Том говорит, от жизни в разрушенных, городах мусорщики сходят с ума - все до единого. Я глядел на прохожих и соглашался с Томом - у них были такие глаза, пустые и неприкаянные, словно они ищут и не могут найти какого-то захватывающего дела. Я особенно приглядывался к тем, что помоложе, гадая, не они ли гнались за нами в Сан-Клементе. Нам и прежде случалось драться, на толкучках или в долине Сан-Матео, когда камни летали, как бомбы, но я не знал, эти ли ребята подстерегли нас в Сан-Клементе. Двое как раз проходили мимо - в белых-пребелых костюмах и белых шляпах. Я улыбнулся. Мои голубые джинсы, латаные-перелатаные под коленями, давно выцвели до белизны. Весь народ из новых поселков был одет примерно так же - в старье, которое держится на заплатах и честном слове, иногда в новое, сшитое из лоскутков или телячьей кожи. Если ты так одет, значит, ты здоров и в своем уме. Думаю, мусорщики своей одеждой хотят сказать, что они богаты и опасны. За компанией пастухов проплыли несколько мусорщиц в кружевных платьях - на каждое пошло ярдов по шесть ткани, если не больше, и ярда два волочилось по земле. Мотовство.
      Из нашего лагеря вышла Мелисса Шенкс. Она несла корзину с крабами. Я, не задумываясь, вскочил и окликнул:
      - Мелисса!
      Она обернулась, и я расплылся в дурацкой улыбке:
      - Помочь донести, что выменяешь на свой товар? Она подняла брови:
      - А если бы я шла за пачкой иголок?
      - Тогда, наверно, обошлась бы без помощников.
      - Верно. Однако, на твое счастье, я иду за бочонком и буду рада помощи.
      - Отлично.
      Мелисса иногда бывает в пекарне - она подружка Кристин, сестренки Кэтрин. В других местах мы не встречаемся и почти не знакомы. Ее отец, Эдисон Шенкс, живет на Бэзилонском холме и с поселковыми почти не знается.
      - Здорово, если тебе отдадут бочонок за столько крабов, - сказал я, заглянув в корзину.
      - Знаю. Синяя Книга говорит, что это возможно, хотя придется поторговаться.
      Она уверенно тряхнула длинными черными волосами, такими густыми и ухоженными, что в солнечном свете казалось - они украшены самоцветами. Хорошенькая: зубки острые, носик тонкий, кожа белая, гладкая. У губ - целый запас осторожных, серьезных, капризных гримасок; тем приятнее редкая улыбка. Я так уставился на Мелиссу, что столкнулся с какой-то бабусей. Та выругалась по-испански.
      - Извини, мамаша, я загляделся на девушку...
      - Так и держался бы.
      - Будет исполнено, мамаша. - Я подмигнул, ущипнул старушенцию (она с улыбкой хлопнула меня по руке), догнал Мелиссу (она тоже улыбалась) и взял под локоток. Мы весело двинулись вдоль главной аллеи искать бондаря. Решили идти в лагерь каньона Трабуко, где собирались фермеры - они обычно хорошие мастера по дереву.
      Над лагерем Трабуко поднимался дымок, перламутровый в кружевной тени эвкалиптов. Запахло мясом - жарили разрубленного пополам бычка. Пиршество привлекло заметную толпу. Мы с Мелиссой обменяли краба на два ребрышка и остановились поесть и понаблюдать за паясничаньем трех разбитных мусорщиков, которые требовали шесть ребер за коробку английских булавок. Я уже собрался пройтись на их счет, когда вспомнил, что Мелиссин отец, по слухам, водит компанию с мусорщиками. Эдисон ходит торговать по ночам, и никто не знает, что он выручает у мусорщиков за товар, что за работу, а что просто ворует... Сам вроде мусорщика, только живет не в развалинах. Я молча жевал мясо, внезапно поняв, как мало знаю про девушку рядом со мной. Мелисса обглодала ребрышко, как собака, поглядывая на шипящее над костром мясо. Вздохнула.
      - Хорошо, но бочек не видать. Придется заглянуть к мусорщикам.
      Я согласился, хотя это означало, что придется торговаться насмерть. Мы прошли на северный край толкучки, где остановились мусорщики - наверно, чтобы сохранить путь к отступлению. И сам лагерь, и товар здесь были иными: почти никакой еды, только несколько женщин охраняли лотки с пряностями и консервированными деликатесами. Мы миновали дядьку в блестящем синем костюме - он расстелил на траве одеяло и торговал инструментами всевозможных форм и размеров. Часть инструментов были ржавые, часть - ярче серебра. Мы пытались угадать, что зачем нужно. Одна штуковина вызвала у нас смех: оранжевая трубка, а в ней проволочка с двумя зажимами на концах.
      - Чтоб удерживать мужа с женой, если они не ладят, - сказала Мелисса.
      - Не выдержит, все равно разбегутся. Это, наверно, дверная пружина.
      - Что? - хихикнула она.
      Я попытался объяснить, но не тут-то было - стоило начать, Мелисса сгибалась пополам от хохота, не давая сказать ни слова. Мы пошли дальше мимо развалов яркой одежды и сверкающей обуви, мимо огромных ржавых механизмов, которые не работают без электричества, мимо продавцов оружия, окруженных вечной толпой зевак. Между нашим лагерем и лагерем мусорщиков торговали семенами, как всегда оживленно. Я хотел посмотреть, там ли Кэтрин, потому что торгуется она - заслушаешься, но не мог разглядеть в толпе. Вдруг Мелисса потянула меня за рукав.
      - Вот, - сказала она.
      За семенными рядами женщина в алом платье продавала стулья, столы и бочки.
      - Иди торгуйся, - сказал я. - Пока начнешь, я схожу посмотрю, чего там делает Том. - Старик как раз только что попался мне на глаза.
      - Ладно, попробую для начала тихо и невинно.
      - Удачи.
      Невинной она не выглядела, это точно. Я зашагал к Тому, который увлеченно беседовал с другим продавцом инструментов. Когда я подошел, он хлопнул меня по плечу и продолжил разговор:
      - ...из промышленных отходов, гнилой древесины, собачьих трупов...
      - Говно, - сказал продавец. ("Из говна тоже", - вставил старик.) - Его делали из сахарной свеклы и тростника: так написано на пачках. Сахар не портится, и на вкус не хуже твоего меда.
      - Сахарную свеклу и тростник выдумали производители, - презрительно сказал Том. - Ты их видел? Нет! Сахар делали из всякой дряни, поэтому от него болезни и уродства. Но мед! Мед предохраняет от простуды и легочных болезней, излечивает подагру и отрыжку, он в десять раз слаще сахара. Будешь есть мед, проживешь, сколько я. Это свежий и натуральный продукт, а не синтетическая гадость, шестьдесят лет пролежавшая в развалинах. На, попробуй, обмакни палец - это бесплатно.
      Продавец запустил два пальца в горшок и слизнул мед:
      - Вкусно...
      - Еще бы! И за одну дерьмовую зажигалочку, каких у вас в Ориндже тысячи, я отдаю два, два-а-а горшка превосходного меда. Тем более... - Том хлопнул себя по лбу, словно припоминая. - Тем более что ты получишь и горшки.
      - Значит, вместе с горшками.
      - Да, я понимаю, что расщедрился, но мы в Онофре все такие - последние бы штаны отдали, кабы не срам, а я вообще из ума выжил...
      - Ладно, заткнись и давай свои горшки.
      - Прекрасно, молодой человек, получите. Обещаю: питаясь этим волшебным эликсиром, вы доживете до моих лет.
      - И дольше, если не возражаете, - рассмеялся мусорщик. - Но штука вкусная.
      Он протянул старику зажигалку - пластмассовый прямоугольник с металлической крышкой.
      - До встречи, - сказал старик, пряча в карман зажигалку и уволакивая меня прочь. Под следующим деревом он остановился. - Видал, Генри? Видал? Зажигалку за два маленьких горшочка меду! Вот это сделка! Ну, гляди же. Просто не верится. Гляди.
      Он чиркнул зажигалкой перед моим носом, секунду подержал пламя и потушил.
      - Очень мило, - сказал я, - но у тебя уже есть зажигалка.
      Старик придвинул сморщенное лицо вплотную к моему:
      - Покупай их всякий раз, как увидишь, Генри. Всякий. Это, без сомнения, одно из величайших достижений американской технологии. - Он сунул руку за спину, порылся в рюкзаке и протянул мне фляжку янтарной жидкости. Вот, хлебни.
      - Уже в винном ряду побывал? Старик улыбнулся щербатым ртом:
      - Первым делом, первым делом. Хлебни глоток. Виски столетней выдержки. Отличная штука. Я глотнул и закашлялся.
      - Глотни еще, легче пойдет. Чувствуешь - согревает? - Я чувствовал. Замечательная вещь.
      Мы по разу приложились к фляжке, и я указал на Мелиссу - она, похоже, не очень-то продвинулась со своей сделкой.
      - А-ах, - сказал Том, заметно пошатываясь. - Мужик бы ей все отдал. Я согласился.
      - Слушай, одолжи мне горшочек, а? Отработаю на пасеке.
      - Ну, не знаю...
      - Да ладно, чего тебе еще покупать?
      - Много чего, - возразил Том.
      - Ты ведь уже заполучил лучшее, что есть у мусорщиков, так?
      - Хорошо, бери этот маленький. Хлебни еще разок на дорожку.
      Когда я шел к Мелиссе, в животе у меня горело, а голова кружилась. Мелисса медленно, видимо, в четвертый раз, повторяла:
      - ...только сегодня из садка. Мы всегда так делаем, это каждому известно. Все едят наших крабов, и никто еще не заболел. В прохладном месте они сохраняются неделю. Мясо вкуснейшее, вы сами подтвердите, если попробуете.
      - Да пробовала я, - буркнула тетка. - И впрямь вкусно, да мяса-то всего ничего, не расчувствуешь. Бочка на дороге не валяется, а служит всю жизнь. Крабов же хватит на неделю.
      - Если вы не распродадите бочки, вам придется катить их домой, дружелюбно вмешался я. - Сперва в горку, потом под горку... Да вы благодарить нас должны, что избавляем вас от груза!.. Не больно ваша бочка нам и нужна. Вот - даю вдобавок к этим вкуснейшим крабам горшочек меда от Барнарда, и вы остаетесь в барыше...
      Мелисса сперва вытаращилась на меня, что я лезу в ее сделку, но теперь заискивающе улыбалась тетке. Та смотрела на мед, но бочку отдавать не собиралась.
      - В Синей Книге написано: бочонок стоит десять долларов, - сказал я, а крабы - по два. Мы даем вам семь крабов, так что вы получаете четыре доллара лишку, не считая меда.
      - Синяя Книга - говно, - сказала тетка.
      - С каких это пор? Ее составили мусорщики.
      - Да нет, ваши.
      - Ладно, кто бы ни составил, все пользуются, а говном обзывают, только когда хотят надуть.
      Тетка колебалась:
      - А в Синей Книге правда говорится, что крабы стоят по два доллара?
      - Правда, - сказал я, надеясь, что поблизости нет списка - на самом деле крабы стоят по полтора доллара.
      - Ладно, - сдалась тетка, - мне нравится их мясо. На полпути к лагерю - я катил бочку - Мелисса позабыла про мою грубость.
      - Генри, - пропела она, - как тебя отблагодарить?
      - Не стоит, - сказал я и остановился пропустить пастухов, которые несли над головами огромный перевернутый стол. Мелисса обхватила меня руками и поцеловала в губы. Мы некоторое время смотрели друг на друга, прежде чем снова тронуться в путь: она раскраснелась, я чувствовал тепло ее тела. Когда мы пошли дальше, Мелисса облизнула губы.
      - Ты выпил, Генри?
      - Да... старый Барнард дал отхлебнуть.
      - Правда? - Она оглянулась через плечо. - Я тоже не прочь пропустить глоток.
      В лагере Мелисса пошла разыскивать Кристин, а я помог дораспродать рыбу. Николен принес сигарету, и мы покурили, глядя, как пляшут пылинки в лучах послеполуденного солнца. Потом пендлтонский ковбой подрался с мусорщиком. Их разняли сердитые парни, назначенные следить за порядком. Эти ярмарочные шерифы - ребята серьезные, на затрещины не скупятся, и драчунам приходится туго. Потом я прилег рядом с дрыхнущими псами и часа два покемарил.
      Рафаэль принес собакам объедки и разбудил меня. На западе небо еще синело, высоко над головой облака лучились закатными отсветами. Я очухался от сна и пошел к кострам, где народ доедал ужин. Сел рядом с Кэтрин и угостился предложенной похлебкой.
      - Где Стив?
      - У мусорщиков. Сказал, следующие часа два будет в Старой Миссии.
      - Ага, - сказал я, уплетая похлебку. - А ты что не с ним?
      - Да понимаешь, Хэнкер... Во-первых, надо было помочь с готовкой. Даже будь я свободна, нельзя же таскаться со Стивом ночь напролет. То есть можно, но какая радость? К тому же, по-моему, ему без меня лучше.
      - Зря ты так.
      Она пожала плечами:
      - Потом пойду поищу.
      - Как успехи с семенами?
      - Неплохо. Хуже, чем весной, но мешочек ячменя раздобыла. С боем взяла - сейчас все интересуются ячменем, уж больно хорошие в Талеге урожаи. Ничего, выторговала. На следующей неделе засею верхнее поле, посмотрим, как взойдет. Надеюсь, не опоздаем.
      - Будет твоим работа.
      - Как всегда.
      - Верно. - Я прикончил похлебку. - Пойду искать Стива.
      - Это несложно. - Она рассмеялась. - Иди на самый громкий крик. До скорого.
      В южной части парка, где стояли поселковые, было темно и тихо, только орали недовольные клетками трабуканские павлины. Между деревьями плясали костерки, плыли голоса, темные фигуры говоривших заслоняли огонь. Я споткнулся о корень.
      В северной половине парка все было иначе. На трех полянах пылали огромные костры, нагретый воздух колыхал растянутые между деревьями навесы. С ветвей свисали тусклые белые фонари. Я вышел на аллею. Здоровенная тетка в оранжевом 'платье налетела на меня сзади. "Извини, парнишка". Я зашагал к лагерю Старой Миссии. Мимо пролетела бутылка, обрызгала меня и ударилась о ствол. Огонь освещал неестественно яркие одеяния. Мусорщики, от мала до велика, нацепили все свои украшения: золотые и серебряные ожерелья, серьги, кольца в нос, на лодыжки, на живот, браслеты с красными, зелеными, голубыми драгоценными камнями. Это было очень красиво.
      Столы стояли длинными рядами, на скамьях впритирку сидели люди, пили, говорили, слушали игравший на краю лагеря джаз-банд. Я стоял и смотрел, но никого знакомого не видел. Потом откуда ни возьмись появился Николен, хлопнул меня по руке и сказал с ухмылкой:
      - Пошли дразнить Тома, он с Доком и остальным старичьем.
      Том расположился в конце стола вместе с немногими оставшимися в живых свидетелями давней поры: Доком Костой, Леонардом Саровицем из Хемета, Джорджем из Кристианоса. Эта четверка порядком примелькалась на толкучках, к ним частенько присоединялись Чудила Роджер и другие старики, помнившие прежние времена. Том из них самый старый. Он увидел нас и подвинулся, освобождая место. Мы по разу приложились к Леопардовой бутыли; я поперхнулся и вылил половину за пазуху. Стариканы разразились хохотом. У Леонарда был беззубый, как у младенца, рот.
      - А Ферги здесь? - спросил Док Коста у Джорджа, возобновляя прерванный разговор. Джордж мотнул головой:
      - Помер.
      - Жалко.
      - Знаете, какой он прыткий? - спросил Том, хлопая меня по плечу. Леонард хмуро помотал головой. - Раз делаю подачу, он отбивает - аккурат мне мимо уха - и бежит к следующей базе. Я оборачиваюсь и - вообразите! мячик ударяет ему по заднице!
      Остальные рассмеялись, только Леонард снова затряс головой:
      - Не отвлекай! Ты нарочно отвлекаешь.
      - От чего?
      - Суть такова - я только что говорил, ребята, и вам невредно послушать - суть такова: если бы Элиот сражался, как настоящий американец, мы бы не сидели в таком дерьме.
      - Не вижу никакого дерьма, - сказал Том. - Мне очень даже неплохо.
      - Кончай паясничать, - угрюмо вставил Коста.
      - Опять за старое. - Стив закатил глаза и потянулся за бутылью.
      - Даю руку на отсечение, сейчас мы снова были бы первой державой мира, - упорствовал Леонард.
      - Погоди, - перебил Том. - Американцев теперь не хватит и на плохонькую державу, не то что на первую. А что хорошего, если бы мы и всех остальных разбомбили к чертовой бабушке?
      Док так разозлился, что ответил за Леонарда.
      - Чего хорошего? - переспросил он. - Никакие китайцы не курсировали бы вдоль берега, не шпионили бы за нами, не бомбили бы нас всякий раз, как мы пытаемся отстроиться. Вот чего хорошего. Элиот по трусости погубил Америку. Безвозвратно. Мы на самом дне, Том Барнард, сидим, как в медвежьей яме.
      - Ррррр, - зарычал Стив и снова приложился к бутыли. Я последовал его примеру.
      - Нам была хана, как только взорвались бомбы, - говорил Том, - что бы ни случилось с остальным миром. Нажми Элиот кнопку, мы просто убили бы больше народу и разрушили еще несколько стран. Нам от этого ни жарко ни холодно. К тому же бомбили не русские и не китайцы...
      - Опять врешь, - сказал Коста.
      - А то ты не знал. Это чертовы юаровцы. Думали, мы потребуем от них отменить рабство...
      - Французы! - завопил Джордж. - Французы!
      - Вьетнамцы, - сказал Леонард.
      - Нет, не вьетнамцы, - ответил Том. - Когда мы разделались с этими несчастными, у них не осталось даже хлопушки. И решение не наносить ответного удара наверняка принял не Элиот. Он, небось, погиб вместе со всеми. Решал какой-то генерал в самолете, можешь поспорить на свою вставную челюсть. Вот ведь удивил - и весь мир, и себя самого. Особенно себя самого. Интересно, кто это был?
      - Трус и предатель, - сказал Коста.
      - Достойный человек, - сказал Том. - А если бы нанес ответный удар по Китаю и России, был бы преступником и убийцей. К тому же Россия в ответ послала бы свои ракеты, и в Северной Америке сейчас не осталось бы паршивого муравьишки.
      - Муравьи бы выжили, - сказал Джордж.
      Мы со Стивом упали лицами на стол и ржали, тыча друг друга в бок "нажимали кнопку", как выражается старичье. Странно - нажал кнопку и началась война... Том взглянул укоризненно, мы выпрямились и сделали по глотку, чтобы унять смех.
      - ...пережили больше пяти тысяч ядерных взрывов, - говорил Коста. (С каждой новой встречей число увеличивалось.) - Пережили бы и еще несколько. Я вот о чем: враги тоже заслужили пяток бомбочек. - Он разошелся не на шутку; хотя старички спорят всякий раз, как сойдутся вместе, Коста по-прежнему злится на Тома. - Нажми Элиот кнопку, мы были бы в одной лодке, имели бы шанс выкарабкаться. Эти гады не дают нам отстроиться, восстановить хозяйство!
      - А это чем не хозяйство, Эрнест? - Том, пытаясь вернуть разговор в шутливое русло, обвел рукой ярмарочную поляну.
      - Кончай дурака валять, - сказал Коста. - Я имею в виду, восстановить все, как было.
      - Ага, чтобы нас снова разбомбили, - сказал Том. Однако Леонард слушал только Дока:
      - Мы бы восстанавливались наперегонки с коммунистами. И ты знаешь, кто бы кого опередил. Мы - их!
      - Ага, - сказал Джордж, - или французов... Барнард тряхнул головой и отобрал у Стива бутыль.
      - Тебе как врачу не следовало бы желать другим такого, Эрнест.
      - Мне как врачу виднее, что они с нами сделали, - огрызнулся Док. Загнали в яму, как медведей.
      - Пошли отсюда, - сказал Стив. - Сейчас начнут выяснять, кто нас завоевал - русские или китайцы.
      - Или французы. - Я соскользнул со скамьи и глотнул на прощанье из стариковой бутыли. Том отвесил мне тумака и крикнул:
      - Идите отсюда, неблагодарные юнцы. Не желаете слушать историю.
      - В книжках прочитаем, - сказал Стив. - Они не напиваются.
      - Чего мелет! - сказал Том. Его дружки рассмеялись. - Научил его читать, а он говорит, что я пьян.
      - От твоей учебы у них мозги набекрень, - сказал Леонард. - Ты часом книжки не вверх ногами держишь?
      Мы ушли, провожаемые подобными замечаниями, и враскачку направились к рыжему дереву. Это был огромный старый дуб, один из полудюжины в парке, на его ветвях висели обернутые рыжей прозрачной пластмассой газовые фонари знак мусорщиков из центрального округа Ориндж. Здесь ближе к середине ночи собиралась наша компания. Никого из Онофре мы не нашли, поэтому уселись в обнимку на траве и принялись отпускать похабные шуточки на счет прохожих. Стив жестом подозвал продавца спиртного и купил за два десятицентовика бутылку текилы. "Вернешь назад без трещины, иначе жди затрещины", - пропел, уходя, продавец. По другую сторону оранжевого дерева жужжал и потрескивал маленький педальный движок - компания мусорщиков подключила к нему маленькую микроволновую духовку и пекла шматы мяса с целыми картофелинами. "Разогрей и ешь! - орали они. - Вот так чудо-печь! Разогрей и ешь!" Я глотнул текилы - крепкое зелье, но во хмелю хотелось пьянеть еще больше - и объявил Стиву:
      - Я хорош. Borracho. Aplastaaaa-do [Пьян. В стельку (исп.)].
      - Оно и видно, - сказал Стив. - Глянь, сколько серебра. - Он указал на мусорщицу в тяжелом ожерелье. - Глянь! - Приложился к бутылке. - Хэнкер, эти люди богаты. Могут делать что угодно. Идти, куда захотят. Быть кем вздумается. Мы должны раздобыть серебра. Как угодно. Жить - это не просто день за днем ковыряться на одном клочке земли ради пропитания, Генри. Так живут звери. Но мы - люди, Хэнкер, люди, не забывай, и Онофре для нас мал, мы не можем прожить всю жизнь в одной долине, как коровы, жуя жвачку. Жуя жвачку и дожидаясь, пока нас запихнут в чудо-печь и спекут... Хм... Дай-ка мне еще глотнуть, Хэнкер, друг сердечный, меня внезапно охватил приступ неутолимой жажды.
      - В самом себе живет бессмертный дух, - мрачно заметил я, передавая ему бутылку. Обоим уже не стоило пить, но, когда подошли Габби, Ребл, Кэтрин и Кристин, мы помогли им прикончить еще бутылек. Стив позабыл про серебро и стал целоваться с Кэтрин - за ее рыжими волосами не было видно, как они это делают. Оркестр - труба, кларнет, два саксофона и басовая скрипка - заиграл снова, и мы затянули под музыку: "Матильда", "О, Сюзанна" или "Я только что видел". Мелисса подошла и села рядом. Я обнял ее и понял - она пила и курила. Из-за Мелиссиного плеча мне подмигнула Кэтрин. Оркестр наяривал, вокруг оранжевого дерева собиралось все больше народу, и скоро мы уже ничего не видели, кроме ног. Сперва мы в шутку угадывали горожан по одним ногам, а потом потанцевали вокруг дерева вместе со всеми.
      Много позже мы двинулись к лагерю. Это было здорово. Мы пробились через поющую толпу, вернули бутылки продавцу и вышли на аллею, пошатываясь, держась за руки и горланя "Большие надежды" под стихающие звуки оркестра.
      На полпути из-за деревьев выскочила компания. Меня грубо бросили на землю. Я с ругательствами вскочил. Слышались крики и вой, кто-то падал, катался по земле и злобно орал: "Какого..." Две компании разделились и встали стенка на стенку. В свете фонаря я узнал ребят из Сан-Клементе. На всех были одинаковые, красные в белую полоску, рубахи.
      - Ох, - сказал Николен тоном усталого презрения. - Это они.
      Один из вожаков, парень с отметиной от брошенного камня, выступил на свет и нехорошо улыбнулся. Мочки ушей у него были в клочьях от выдранных в драке серег, тем не менее в левой и сейчас красовались две золотые, а в правой - две серебряные сережки.
      - Привет, Дол Грин, - сказал Николен.
      - Деткам нельзя ходить в Сан-Клементе ночью, - сказал мусорщик.
      - Какой-такой Клементе? - невинно осведомился Николен. - К северу от нас ничего нет, только развалины, развалины, развалины...
      - Детки могут забояться. Они могут услышать вой, - продолжал Дол Грин. Ребята за его спиной затянули: "ухмммммммм-иииииииихххххх", то выше, то ниже, как сирена, которую мы слышали той ночью. Вожак сказал: - Вашим нечего делать у нас в городе. Другой раз так легко не уйдете...
      Николен осклабился:
      - Давно мертвечинкой лакомился?
      На него набросились; мы с Габби поторопились встать рядом, чтобы Стива не окружили. Впрочем, он ловко молотил мусорщиков башмаком под коленки и самозабвенно выкрикивал: "Коршуны! Шакалы! Крысы помоечные! Старьевщики!" Я держался начеку - мусорщиков было больше, и у каждого на пальцах перстни...
      Шерифы накинулись на нас с криком: "Это что? Прекратите! Эй!" Я снова очутился в грязи вместе с большинством дерущихся. Встать оказалось непросто.
      - Гребите отсюда, парни, - сказал один из шерифов, здоровенный, на голову выше Стива, которого держал за ворот. - Еще раз придется вас разнимать - запретим появляться на толкучках. А теперь валите, пока еще не схлопотали.
      Мы догнали девушек - Кристин и Ребл дрались наравне с нами, но остальные предпочли держаться в сторонке - и зашагали по аллее. За спиной ребята из Сан-Клементе снова завыли сиреной: "ухммммммиииии-ухмммммиииии-ухмммммиииии..."
      - Черт! - сказал Николен, обнимая Кэтрин за талию. - Как бы мы им врезали...
      Кэтрин, не в силах больше хмуриться, рассмеялась:
      - Их двое на одного!
      - А что, Кэт, может, это нам как раз по вкусу? Все согласились, что мы поколотили бы мусорщиков, и в отличном настроении двинулись к костру. Мелисса догнала меня и взяла под руку. Возле лагеря она сбавила шаг. Я понял, к чему она клонит, свернул в рощицу и встал, прислонясь к лавровому дереву.
      - Ты здорово дерешься, - сказала Мелисса. Мы целовались долго-долго, потом она вся обмякла и повисла на мне. Я сполз по стволу, царапая корой спину.
      На земле я оказался наполовину сверху, наполовину сбоку от нее, ноги наши переплелись - ужасно неудобно, но в висках у меня застучало. Мы целовались без передышки, ее частое прерывистое дыхание щекотало мне лицо. Я попытался было залезть ей рукой в трусы, но не дотянулся, поэтому задрал блузку и ухватился за грудь. Мелисса куснула меня в шею. По телу пробежала дрожь. Кто-то шел по аллее с фонарем, и на секунду я увидел Мелиссино плечо: светлая кожа, перекрученная грязная лямка белого лифчика, грудь колышется под моей рукой... Мы целовались, а эта картинка так и стояла перед моими закрытыми глазами.
      Она отодвинулась:
      - Ох, Генри. Я сказала папе, что скоро вернусь. Он будет меня искать.
      Я поцеловал ее в надутые губки, едва различимые в темноте.
      - Ладно. В другой раз.
      Я был так пьян, что не почувствовал разочарования - еще пять минут я ничего такого не ждал, и вернуться к прежнему состоянию оказалось легко. Все было легко. Помог Мелиссе подняться, снял со спины кусок коры. Рассмеялся.
      Проводив Мелиссу к отцовскому навесу и поцеловав разок на прощанье, я пошел в рощу пописать. За деревьями по-прежнему светился кострами лагерь мусорщиков, оттуда неслись звуки "Прекрасной Америки". Я стал подпевать вполголоса. Старая мелодия переполняла мое сердце.
      На аллее перед нашим лагерем я увидел старика с двумя незнакомцами в темных куртках. Том спрашивал, но слов было не разобрать. Гадая, кто бы это мог быть, я побрел к своему лежбищу и рухнул на землю. Голова кружилась, черные ветви качались над головой, и каждая еловая иголочка виделась четко, словно нарисованная. Я думал, что вырублюсь сразу, но, едва лег, услышал шуршание: кто-то размеренно придавливал кучу листвы. Звук доносился с того места, где должен был спать Стив. Я прислушался и вскоре различил дыхание, тихое, частое "ах-ах-ах" и узнал голос Кэтрин. У меня тут же встал; я понял, что скоро не усну. Еще через минуту мне сделалось не по себе; я поднялся на нога, сердито бормоча под нос, и пошел на окраину лагеря, где дышала жаром огромная куча головешек. Я сидел, смотрел, как от ветерка они из серых становятся алыми, и был возбужден, обижен, счастлив и пьян.
      Внезапно в лагерь ворвался старик, с виду еще более пьяный, чем я. Серые волосы дымком вились вокруг головы. Он увидел меня и опустился на корточки рядом с костром.
      - Хэнк, - сказал Том непривычно взволнованным голосом, - я только что говорил с двумя приезжими. Они меня искали.
      - Я видел. Откуда они?
      Том взглянул на меня, и в налитых кровью белках отразился костер.