Но для этого необходима добрая фея.

«В сфере торговли недвижимостью выжила только „Таун эпд Сити“. В сфере банковского дела тридцать коммерческих банков свернули свои операции, хотя индивидуальные вкладчики не потеряли своих капиталов. Исключение составила „ФНФК“. Они давали большие ссуды подрядчикам. Когда в 1973 году первый из банков столкнулся с финансовыми трудностями, „ФНФК“ помогла ему. Очевидно, „Бэнк оф Ингленд“ пообещал им содействие за спасательную деятельность. Поэтому им и не дали разориться».

В этой связи, добавляет Стерн, балансовые ведомости «ФНФК» представляют собой весьма любопытное чтение.

«Это на редкость поучительные документы. Обычно если в опубликованном балансовом отчете долги превышают стоимость имущества на семьдесят миллионов фунтов, то логично предполагать, что компания разорена. Стоимость нашего имущества превышала долги на тридцать миллионов, но я все-таки разорился. А „ФНФК“ не разорилась. Это все зависит от того, насколько тебя считают платежеспособным, то есть принимается в расчет твоя способность покрывать долги по мере того, как они предъявляются к оплате. Я, несмотря на то что моя собственность превышала долги, не мог этого сделать. А „ФНФК“, несмотря на то что ее долги превышали ее собственность, могла, потому что добрая фея в лице „Баня оф Ингленд“ подпитывала компанию деньгами все те время, пока продолжался кризис. Для них этот кризис окончился где-то около 1984 года. И сегодня „ФНФК“ эямечательно себя чувствует и оценивается на бирже в сто миллионов фунтов. Хотя, по сути дела, она была неплатежеспособной в течение нескольких лет».

А компании, вроде его собственной, которые были ппщены финансовой поддержки государственных оргапизаций, очень быстро оказались не у дел.

Не надо бьггь семи пядей во лбу, чтобы понять, что если вам не дают кредита, когда вы не можете заработать денег, то по крайней мере вы ничего не потеряете.

Таким образом, по справедливости большая часть аввы за массовые разорения должна быть возложена на банки. Ведь это они выдавали ссуды. Как утверждает штерн, банки буквально осаждали его с предложениями все больших и больших кредитов. Но компании по строптепьству и продаже недвижимости всегда стремились получить финансовую поддержку, рассчитанную на долгий период времени, а банки хотели получить свои денежки обратно уже через три — пять лет. И опять-таки не обязательно быть глубоким аналитиком, чтобы осознать это вопиющее несовпадение интересов. Нельзя осуждать строительные компании за то, что они брали банковские кредиты. Сами банки прекрасно понимают, что их кредвтвая политика в семидесятых годах была порочной, даже если и отказываются признать это публично. Факт, как говорится, налицо. Но сегодня трудно найти банкира, который бы помнил, что давал ссуды строительным компаниям в 1972-1974 годах. Похоже, таких банкиров просто не существует.

Поскольку западные страны экономически очень тесно связаны между собой, кризис недвижимости, разразившийся в Англии, не мог ограничиться только Англией. Его влияние затронуло и другие страны.

Наиболее драматично развивались события во Франции, где имели место крупные инвестиции английского капитала в капитальное и жилищное строительство. По сути дела, там произошло в точности то же самое, что и в Англии. В 1974 году спрос на недвижимость упал практически до нуля. Соответственно резко снизилась ее стоимость, которая достигла своего нормального уровня только спустя два или три года, после того как стали подпитаться английские цены на недвижимость.

В Америке, и в первую очередь в Нью-Йорке, тысячи владельцев жилых зданий не смогли выкупить их из залога под ссуды. Вся эта недвижимость повисла на балансах ссудо-сберегательных ассоциаций по той же самой причине, по какой, собственно, и разразился кризис недвижимости — из-за энергетического кризиса. Ситуация усугублялась еще и тем, 1то сам город Нью-Йорк оказался на грани банкротства.

Помимо собственности в Англии, Стерн также имел вложения во Франции, Бельгии, Дании и Израиле.

«Но это были очень небольшие вложения, и даже если бы в Дании в то время начался бум недвижимости, это не спасло бы моих английских компаний».

Но именно в Англии кризис нанес ему самый страшный удар, оказавшийся столь разрушительным главным образом в силу своей внезапности.

«Другие отрасли экономики, производящие обычные товары, тоже в результате различных причин клонились к упадку. Но это происходило более или менее постепенно — во всяком случае, они не разорялись в одночасье, Мгновенный крах потерпели только два тесно связанных друг с другом сектора британской экономики — недвижимость и финансирование. Но если банки искусственно поддерживались на плаву с помощью вливании из „Бэнк оф Ингленд“, то торговля недвижимостью не получила никакой поддержки, за исключением одной или двух компаний, о которых я уже упоминал. Крах был всеобщим».

По его словам, это можно было сравнить с тем, как ветер внезапно захлопывает ставни на окнах.

«Никто не мог этого предвидеть. Никого заранее не оповестили. Я много раз говорил об этом и раньше, но я готов назвать лжецом любого, кто скажет, что до 1 декабря 1973 года он слышал хоть от одного банкира, управляющего инвестициями, председателя страховой компании или финансового обозревателя предупреждения типа рынок перенапряжен, внимательно следите за динамикой цен, не расширяйте без надобности своих операций в так далее. Никто ничего подобного не говорил, лишним доказательством чему служило уже упомянутое высказывание Хита. Было грубейшей ошибкой считать, что английская экономика и промышленность находились в то время на подъеме, и эта иллюзия развеялась всего за какие-то три-четыре месяца. Без какого бы то ни было предупреждения… И ни один умник не смог этого предусмотреть».

В мае 1974 года компания «Корк Галли» была призвана в качестве ликвидаторов.

«Как только я понял, что из-за полного отсутствия спроса мы в июне не сможем выплатить проценты по нашим ссудам, я встретился с руководством банка „Нэшнл Вестминстер“, который являлся нашим главным кредитором. Они прислали к нам своих бухгалтеров, а те представили подробный и, обстоятельный отчет, сводившийся в основном к двум вещам. Первой из них было то, что стоимость имущества нашей компании превышала сумку нашей задолженности на тридцать миллионов фунтов. Но мы вели строительство одновременно на нескольких объектах, и, чтобы продержаться следующие двенадцать месяцев, нам понадобились бы огромные суммы, которые примерно и составили бы эти тридцать миллионов. Руководство банка взвесило ситуацию, и в врио прекрасное утро в четверг 9 мая 1974 года они позволили мне и сказали, что, к сожалению, не смогут Больше оказывать нам финансовую поддержку и предложили мне посоветоваться с моими юрисконсультами. Что я и сделал в тот же вечер. Мой юрисконсульт порекомендовал мпе обратиться к Кеннету Корку из „Корк Галди“ с просьбой дать заключение по положению дел нашей компании. На следующий день я связался с одним вз его партнеров, и тот предложил мпе устроить встречу главных кредиторов нашей компании в понедельник 13 мая».

В тот день в зале заседаний совета директоров компании Стерна собрался десяток представителей банков, предоставивших компании более двух третей всех ссуд. Выступление Стерна можно было свести к одной фразе: «Мы не имеем ликвидных средств».

Тогда представители банков обратились к Кеннету Корку с просьбой осуществлять контроль за финансовой деятельностью компании. Теперь Стерн не мог ничего предпринять без одобрения Корка.

«Было ужасно неприятно постоянно помнить, что из за размеров нашей компании каждый наш шаг вызывает немедленный комментарий в прессе. Не было дня, чтобы моя жена или кто-то из членов семьи не находил в центральных газетах каких-нибудь материалов о наших делах».

Поначалу все усилия Корка сводились к тому, чтобы помочь компании Стерна удержаться на плаву как можно дольше. Изучив состояние ее финансов, встретившись с кредиторами и с самим Стерном, Корк пришел к выводу, что компания переживает временный кризис ликвидности. Он сообщил руководству банков, что стоимость имущества компании превышает ее долги не на тридцать миллионов фунтов, как было определено его же сотрудниками шесть месяцев назад, а только на восемнадцать Но это означало, что компания пока держалась на плаву и просто испытывала временные затруднения с ликвидностью из-за падения спроса на ее продукцию. Корк все уставал повторять, что его задача состоит в том, чтобы я дальше контролировать деятельность компании и отслеживать все ее контракты на продажу до тех пор, пока у него не появится свободная наличность.

«Спустя год, когда стало ясно, что на рынке не происходит никаких изменений к лучшему, что помощи ждать неоткуда, тогда как проценты на наши займы продолжили накапливаться, было уже глупо продолжать обманывать себя. Мы оперировали стоимостью нашей собственности, которая была определена 15 месяцев назад, но никто не хотел покупать ее и на 30% дешевле. А потом наступил момент, когда недвижимость вообще потеряяя всякую цену».

В качестве примера он приводит одно из своих зданий возле Оксфорд-стрит, в фешенебельном лондонском Вест-Энде.

«Мы получили разрешение на застройку и без колебаний и проволочек взялись за дело. Все, что нам требовалось, это найти подрядчика, который построил бы здание общей площадью в четырнадцать тысяч квадратных футов. Обратите внимание: четырнадцать тысяч квадратных футов. Если бы я сказал: 140 тысяч квадратных футов, вы могли бы говорить, что это слишком большое здание, что могут возникнуть проблемы с дорожным движением, что не будет хватать места для парковки я прочее. Но это было совсем небольшое здание в четырнадцать тысяч квадратных футов в самом сердце Вест Энда. В 1973 году мы заплатили за этот участок земли 1,25 миллиона фунтов. Чтобы вы не подумали, что я сдуру заплатил за него слишком дорого, скажу вам, что по оценкам банков стоимость этого участка составляла 1,3 миллиона фунтов. Под эту землю банки, как водится, выдали нам кредиты, равные 75% стоимости участки, что составило не то девятьсот, не то 950 тысяч фунтов. А в 1976 году они смогли продать его не то за 150, не то за 175 тысяч. Но я точно помню, что цена была не выше двухсот тысяч. То есть за полтора года стоимость снизилась в шесть раз. Сейчас это прелестное здание, в котором расположен офис какой-то компании. Человек, который купил его тогда, заработал на этой сделке целое совке. Но в то время никто не верил ни в какие перспективы. Банки не могли даже представить, что это здание найдет покупателя».

Но Стерна беспокоили не только вопросы общего веса рынка недвижимости — ему вполне хватало и собственных проблем.

«То, что неприятности были не у меня одного, а у всех вокруг, служило слабым утешением. Вдобавок мне очень мешала публичность всего происходящего. У нас есть очень широкий круг друзей, с которыми я встречался почти каждое утро, и они не спускали с меня глаз и были в курсе всех моих дел».

Он говорит, что большую часть 1974 года — самый еяый период кризиса — он держался только на транквилизаторах, потому что напряжение было невыносимым.

«Они помогали мне сохранять равновесие. Но мне отчасти повезло, потому что многим другим, оказавшимся в такой же ситуации, пришлось просто отойти в сторону и допустить посторонних людей к своим делам и документам. А я полтора года работал вместе с Кеннетом Корком, помогая ему разобраться в делах нашей компании, поставляя ему информацию об имуществе, принадлежащем нашей группе. В каком-то смысле это мне очень помогло. Всегда лучше заниматься делом, вместо того чтобы болтаться по улицам и растравлять душу мыслями о своей печальной судьбе».

Главной его заботой было по возможности оградить от неприятностей свою семью.

«В какой-то момент оказалось, что на моем личном счету осталось не больше каких-нибудь пяти тысяч фунтов. Когда все закончилось, моим единственным желанием стало сохранить нормальную атмосферу в доме. А это было непросто. Ведь нельзя помешать тому, что дети слышат в школе всякие сплетни об отце, которые их приятели приносят из дома. В конце концов, человека в этой жизни могут поддержать только семья и вера».

Тем временем Корк прилагал все усилия, чтобы предотвратить личное банкротство Стерна. Он полагал, что без его личных капиталов можно и обойтись. Тем более что кредиторы не смогли бы без помощи Стерна разобраться в запутанных делах его компаний. Все они хотели избежать обвальной распродажи имущества «Стерн груп», и Стерну было поручено исполнять обязанности директора группы компаний под непосредственным руководством Корка. Этого не могло произойти, если бы его довели до личного банкротства. Стерну даже платили жалование.

«Я не уверен, смог ли бы я прожить на эти деньги, но мне все-таки что-то платили».

Сначала это было пятнадцать тысяч фунтов в год (что по тем временам было немалой суммой), но постепенно, по мере того как процесс ликвидации шел к концу, это сумма уменьшалась. Последние несколько месяцев ему платили как консультанту из расчета тысяча фунтов в год. А когда в декабре 1975 года они с Корком окончили совместную работу, выплаты прекратились совсем.

В начале 1977 года Корк позвонил Стерну и сказал, что больше пе может откладывать решение вопроса о его личном банкротстве.

«Это было для меня большим ударом. Пока я был нужен нашим кредиторам, я мог не опасаться, что они поставят вопрос о моем личном банкротстве. Но как только я выполнил свою миссию, неизбежное должно было произойти».

Официально вести дело о его личном банкротстве был назначен «Кайзер Ульмап бэнк». Он потребовал ко взысканию со Стерна двадцать миллионов фунтов.

«Это был странный выбор, потому что „Кайзер Ульмап“ являлся коммерческим банком, который и сам бы потерпел крах и, прекратил свое существование без „спасательной шлюпки“ от „Бэнк оф Ингленд“.

Поскольку намечалось судебное следствие по вопросу его личных поручительств, Стерн предложил передать все принадлежащее ему имущество и согласился подвергнуться какой угодно форме разбирательства, но только если это будет осуществлено частным порядком и сохранится хоть какая-то возможность избежать официального объявления его банкротом. Но ему было отказана Кредиторы полагали, что поскольку его компания задолжала такую огромную сумму сразу нескольким банкам и поскольку в деле были замешаны национальные интересы, то все разбирательство следовало проводить совершенно открыто и публично. Кредиторы также сочли, что любой, кто захочет подвергнуть Стерна перекрестному вопросу, должен иметь возможность сделать эсо.

В это время кто-то посоветовал Стерну самому заявить о своем банкротстве. Это бы вывело из игры «Кайзер Ульман бэнк» и позволило бы Стерну избежать длительной и выматывающей битвы с кредиторами. Этот вариант показался Стерну наиболее безболезненным, но он решил все-таки поинтересоваться мнением своего адвоката, который сказал, что этого не следует делать до тех пор, пока существует хоть какая-нибудь надежда, что банкротства удастся избежать.

«И тогда я начал защищаться».

Он построил свою защиту на процессуальных тонкостях, но это ему не помогло.

«Я решил, что если я проиграю, то так тому и быть. И я проиграл».

По решению суда «Кайзер Ульман бэнк» была присуждена компенсация в размере всей суммы выданного крецита — двадцать с половиной миллионов фунтов.

Тут налетели остальные кредиторы, и Уильям Стерн начал вплотную приближаться к Книге рекордов Гиннесса.

Во время слушания дела о банкротстве выявился один примечательный факт: банки принимали его личные поручительства, не задавая при этом практически никаких вопросов и йе интересуясь даже его финансовым положением.

«По крайней мере два вопроса они должны были бы мне задать: сколько я стою и кому еще предоставляю свои гарантии. Если бы они их задали, то услышали бы в ответ, что я стою не меньше четверти миллиона фунтов стерлингов, включая сюда стоимость моего дома и личного имущества, но не считая принадлежащих мне акций компании. И что я без всякого колебания предоставлял свои гарантии всем нашим кредиторам, потому что наша компания — частная, а любая сделка с частной компанией предполагает предоставление гарантий, в то время как банки или компании открьггого типа не обязаны их предоставлять».

Он считает, что если спросить любого банкира, предоставлявшего ему кредиты в 1971-1973 годах, рассчитывал ли он при этом на его личное имущество или на имущество компании, то все они выберут второе.

«Они никогда об этом даже не задумывались. Если бы у них были какие-нибудь сомнения относительно того имущества, под которое они выдавали кредиты, они бы ни за что не дали эти кредиты. Но по закону личные гарантии под займы как раз и служат для того, чтобы кредиторы могли в случае неожиданного развала дела, служившего формальным основанием для выдачи кредита, обобрать того, кто брал ссуду, до последнего пенса. И именно это они сделали. Так что я не мог пожаловаться, что они поступили со мной нечестно. Я сам, необдуманно раздавая личные гарантии, игнорировал ограниченную способность нашей компании к выплате долга».

Вспоминая об этом, Кеннет Корк соглашается:

«Ситуация на рынке спроса складывалась против него. Но персонально он разорился только тогда, когда взял ссуду в двести миллионов фунтов, что по теперешним ценам составило бы миллиард. Вы же знаете, что банквры всегда отличались некоторой туповатостью. И кого они стали спрашивать его, какое обеспечение он может предоставить под этот заем, он ответил, что обеспечением являются принадлежащие ему акции компании плюс его личное состояние. И идиоты банкиры соглашаются на это, не понимая, что если компания не сможет вскрыть превышение своего кредита или выплатить свои займы, то ее акции при этом вообще ничего не будут стоить. И Вилли отдал им под обеспечение свои акции в личное состояние. Он не прятался за спину компании».

Стерн продолжает: «Я вам кое-что расскажу про то, как работают банки. Там есть те, кто выдает ссуды, и те, кто принимает деньги в счет их оплаты. В случае, если ссуда не может быть выплачена или какая-то компания разоряется, то, несмотря на то что вы проработали с этим банком бог знает сколько времени, все важные вопросы по ликвидации обанкротившейся компании принимают не те, кто предоставлял вам заем, а совершенно другие люди. Каждый банк, большой или маленький, имеет отдел по возвращению выданных ссуд, сотрудники которого занимаются только невозвращенными ссудами. Для этих людей вы всего лишь еще один должник, который должен банку деньги под личные гарантии. Поэтому, когда имущество компании уже распродано, они будут, невзирая на лица, добиваться, чтобы вы покрыли разницу из собственного кармана».

Хотя большинство банкиров признает, что пали жертвой его обаяния, некоторая отчужденность Стерна всегда держала их на определенном расстоянии. Он не стремился к тому, чтобы деловые отношения перерастали в личные. Может быть, по этой причине, он не может тепереть говорить, что, мол, тот-то и тот-то сначала были такими хорошими друзьями, а потом бросили меня в беде.

«Люди, которых я знал, не могли мне помочь. Я не мог рассчитывать, что главный управляющий какого-нибудь крупного банка не будет принимать мер к тому, чтобы востребовать у меня свою ссуду, только потому что я такой хороший парень. Я не имел обыкновения проводить много времени на обедах и коктейлях с представителями истеблишмента. Я занимался своим делом и никогда не ожидал никаких поблажек ни от кого из тех, кто мог повлиять на ситуацию».

В этом смысле его положение существенно отличалось от положения многих других бизнесменов, испытывавших в то время финансовые затруднения. Например, таких, как Джим Слейтер.

«Он был гораздо более приметной фигурой, председателем группы компаний, о которой каждую неделю писали газеты. Ему принадлежал банк. Он был на дружеской ноге с руководством „Бэнк оф Ингленд“, и в трудную минуту его подвели, я уверен, как раз те люди, на которых он мог надеяться. И в первую очередь это касается „Бэнк оф Ингленд“. Я же всегда оставался в тени. Так что и тогда, и сейчас, когда я думаю о том, что со мной произошло, я считаю, что это было неизбежным».

Все упиралось в те самые личные гарантии займов.

«Если бы я не предоставлял личных гарантий, я мог бы спокойно работать, а когда дела пошли плохо — продать свои акции и спокойно уехать отдыхать на Багамы. Но мне пришлось подписать эти обязательства, потому что руководство банков хотело, чтобы тот человек, который вел с ними переговоры о займах, и отвечал бы за все до конца. Я никогда не оговаривал ограничения своей личной ответственности и никогда не пытался их обойти».

Что ж, бизнес есть бизнес. Даже в те тяжелые для него дни он не воспринимал происходящее как направленное лично против него.

«Конечно, нет. Я получил юридическое образование, и это наложило свой отпечаток на мое отношение к жизни. Я всегда спрашиваю себя, справедливо ли это, разума но ли это. И только когда я действительно считаю, что кто-то хочет воткнуть мне нож в спину, я расстраиваюсь и начинаю думать о мести. Нельзя сказать, что я мог бы испытывать такие чувства по отношению к банкам, которые приняли мои личные гарантии под займы и потом постарались взыскать их с меня. Они поступили вполне логично».

Он утверждает, что никогда не был в претензии на то, каким образом банки обошлись с ним.

Ни малейшей обиды? Ни малейшего разочарования?

Ни малейшей.

Он на минуту задумывается.

«Если у меня и осталась какая-либо обида, то скорей на средства массовой информации. Они подавали все, связанное с моими делами, в такой провокационной манере. Я приведу вам пример. Речь шла о продаже моего дома моему, ныне покойному, отцу. И вот „Экспресс“ печатает фотографию моего садика, снятую с балкона дома напротив. Весь газон по площади был меньше акра. Но на фотографии, снятой таким образом, этот дом выглядел как замок феодала, окруженный шестью десятками акров земли, как роскошная усадьба, не доступная никому из обычных людей. У меня действительно был очень хороший дом с ухоженным садиком, но он и близко не напомнил то, как он был представлен на этой фотографии. Им казалось аморальным то, что я, официально будучи банкротом, мог позволить себе стиль жизни, который в их представлении соответствовал только очень богатым людям».

Возможно, для фотографа, сделавшего ту фотографию, так оно и было. Но что касается Стерна, то разница была существенной. Особенно если принять во внимание, как он жил прежде.

«Мне пришлось принимать помощь от членов моей семьи, и это едва позволяло мне содержать дом и вести образ жизни, соответствующий среднеоплачиваемому английскому служащему. Разумеется, то, на что мне приходилось жить, было грошами по сравнению с тем, что я тратил, когда мог распоряжаться своими собственными средствами».

Он утверждает, что все публикации в прессе о том, что он якобы продолжает вести роскошный образ жизни, не соответствуют действительности.

«Я не веду шикарный образ жизни. Но чтобы жить с комфортом, в различные годы мне требовалось от тридцати до пятидесяти тысяч фунтов. Это, конечно, больше, у чем зарабатывает средний служащий. Но если вы живете в доме, где жили прежде, то ясно, что вам требуется много денег, потому что дом большой и на его содержание постоянно нужны деньги. И я никогда не делал из этого секрета. Я никогда не отрицал, что получаю некоторые суммы от моей семьи. Вот за это-то я и был наказан прессой, если можно употребить такое выражение. Она создала мне такой образ, что теперь у меня возникают серьезные трудности, когда мне приходится иметь дело с людьми, не знавшими меня до того, как моя компания разорилась. Раньше я был уверен, что все, с кем мне приходилось работать, знают меня как человека, который отвечает за свое слово. А сейчас, когда мне нужно вступать в деловые контакты, например, для получения займа, то, сидя с глазу на глаз с управляющим, я все время помню, что есть еще и совет по предоставлению кредитов или совет директоров, состоящие из людей, которые никогда меня не видели и, судят обо мне по прессе, изобразившей меня так, что едва ли кто-нибудь захочет иметь со мной дело».

Если внимательно изучить все, что писалось о нем в те годы, то можно выделить три основных момента.

Три, если можно так выразиться, главных раздражителя.

Первое, это то, что Стерн имел обыкновение делать банкирам дорогие рождественские подарки. Про это очень много писали. Но при детальном рассмотрении оказывается, что а) эти подарки были не такими уж дорогими. Едва ли можно считать дорогими ручки за двадцать три фунта, настольные зажигалки за четыре фунта, книжечки промокашек в кожаных переплетах за шесть фунтов или даже чайный сервиз за четыреста фунтов; б) обычай дарить банкирам рождественские подарки был придуман не Уильямом Стерном, и это делают не только те бизнесмены, которые торгуют недвижимостью и в) по личным причинам он никогда не устраивал никаких светских приемов. Не было ни уик-эндов на яхте в Антибе, ни деловых вечеринок при свечах в уютном ресторане с французской кухней, которые стоили по сто фунтов на человека и куда приглашались жены и любовницы, ни даже десятифунтовых ленчей с выпивкой в барах на Флит-стрит за счет компании. Поэтому те рождественские подарки были для него единственным способом выразить уважительное отношение к партнерам общепринятым способом.

Второе это то, что когда он еще владел своей компанией и она в зависимости от года давала от тридцати до восьмидесяти миллионов фунтов чистой прибыли, его жена взяла взаймы у компании полмиллиона фунтов стерлингов. Некоторые газеты раздули из этого целую историю, как будто тут было что-то совершенно невероятное. Сам Стерн утверждает, что об этом займе всем было известно с самого начала и что он был проведен по всем официальным отчетным документам. Все банки, с которыми он имел дело, могли ознакомиться с его годовыми бухгалтерскими отчетами, так что они see знали об этом займе.

А третьим было то, что ему удалось продать свой дом своему отцу, который разрешил Стерну, его жене и их шести детям остаться в этом доме и таким образом уберег его от посягательств кредиторов.

Стерн пошел на это, когда над его семьей нависла угроза вообще остаться без крыши над головой. Причем он хотел продать дом именно отцу, который впоследствии мог бы оставить его по завещанию своим внукам. Стерн связался с «Корк Галли» и объяснил им ситуацию. В то время Стерн официально еще не являлся банкротом и, согласно закону о банкротстве, имел право не считаться таковым еще на протяжении двух лет. В «Корк Галли» ему сказали, что лучше всего выставить дом на аукцион. Но Стерн заявил, что не хочет этого делать, если есть какие-нибудь другие варианты. Ему предложили вызвать двух оценщиков и продавать дом по наиболее высокой цене. Он так и собирался поступить, но один из оценщиков сделал существенную оговорку. Он оценил дом в 125 тысяч фунтов, но добавил при этом, что не сможет продать его по этой цене и что, ввиду отсутствия спроса, не знает, когда он сможет это сделать. В свою очередь, отец Стерна заявил через своего поверенного, что его не устраивает такая оценка дома, и тогда Стерн вызвал третьего оценщика — на этот раз из компании, услугами которой пользовалась сама «Корк Галли».

«Теперь у меня было два варианта оценки: восемьдесят пять тысяч фунтов и 110 тысяч фунтов. Естественно, мы выбрали второй вариант. Но в памяти людей осталась та первая цифра 125 тысяч, которыми мне потом всегда тыкали в лицо. Меня упрекали, почему я держал эту цифру в секрете. Я пытался объяснить, что в действительности это не было настоящей оценкой, потому что оценщик предупредил, что не сможет продать его по такой цене. Но мало кто этому поверил, и многие сколотили себе на этом деле политический капиталец. И все равно, когда вы спрашиваете меня, не осталось ли у меня чувства обиды, я отвечаю „нет“. Но я совершенно уверен, что огромное большинство простых людей, с которыми я никогда не имел никаких дел, благодаря усилиям прессы стали думать, что в нашем обществе что-то устроено неправильно, если оно позволяет таким людям, как я, продолжать вести образ жизни богатого человека».

Средства массовой информации уделяли и продолжают уделять ему так много внимания (лишним свидетельством чему служит включение рассказа о нем в нашу книгу), главным образом, из-за неслыханного размера его личного банкротства. Когда разоряется компания и теряет пару сотен миллионов, никто не видит в этом ничего особенного. Но когда такую огромную сумму теряет частный предприниматель — это сенсация. «Человек, который должен сто миллионов фунтов» — такой заголовок вынесла на первую полосу одна из ведущих газет. Правда, вскоре ее основная конкурентка с легким сердцем процитировала одного из официальных получателей: «Это самое обычное банкротство, только с большим количеством нулей».

И даже когда все дело уже было предано забвению, когда газеты занялись новыми сенсациями и история банкротства Стерна стала предметом для серьезных исследований, в упоминаниях о ней все-таки проскальзывает некоторый оттенок недоброжелательности. Это не злопыхательство. Это больше похоже на что-то вроде зависти. Вот как, к примеру, писал бывший сотрудник «Санди таймс» Стивен Эйрис: «В деле Стерна больше всего угнетает, что у нас один закон существует для богатых и хорошо осведомленных и совсем другой — для бедных и запутавшихся. Но наибольшее осуждение вызывает тот факт, что Стерн намеренно и цинично использовал в корыстных целях то, что для других, более щепетильных, людей было бы личной трагедией».

То; что закон бывает разным для богатых и бедных, — это почти наверняка соответствует действительности. Так устроена жизнь. Впрочем, никто и не говорит, что так и должно быть и что ничего не нужно менять. Но тот факт, что Стерн смог защитить свои личные интересы, пользуясь законодательством существующей системы, еще не повод подвергать его столь уничтожающей критике. Равно как и то, что у него волею судеб оказался богатый отец, готовый прийти ему на помощь в трудную минуту. Вдобавок Стерн утверждает; что все его действия для сохранения своего привычного уровня жизни были осуществлены с ведома и одобрения ликвидаторов, которые, разумеется, не позволили бы ему продолжать в том же духе, не будь все его шаги с самого начала совершенно открытыми и законными. И рассуждения о том, что он якобы намеренно и цинично воспользовался ситуацией в корыстных целях, едва ли можно рассматривать как серьезный аргумент. Скорей это напоминает ситуацию с лисой и виноградом. То, что он сделал, он сделал в рамках закона, чему порукой было участие в деле юристов, банков, судов и других организаций, включая столь известного и уважаемого человека, как сэр Кеннет Корк.