Глава 1

Утром того дня, когда Верона и Форбс вернулись из Парижа после своего медового месяца, в Лондоне шел снег. В Париже тоже шел снег, но когда они уезжали, ярко светило солнце, делая красивый город еще более прекрасным под свежей белизной. Но в Лондоне воздух был сырой, и это заставляло Верону дрожать даже в теплом новом пальто с бобровым воротником.

Форбс был доволен женой, и это отражалось на его лице, хотя он был склонен зевать и сознаваться, что был гурманом после удач в последние ночи и непривычно богатой еды в Париже.

«Верона, – думал он, – выглядит теперь лучше».

Она казалась ему восхитительной, и Форбс был сверх меры удовлетворен своей женитьбой и медовым месяцем. Его беспокойство, что женитьба не может быть удачной после того, что Верона сказала ему накануне свадьбы, не оправдалось. Форбс обычно оценивал людей по их лицу, и Верона, казалось, выглядела счастливой с ним, она трогательно заботилась о нем, и Форбс думал, что она счастлива и довольна. Верона не давала ему ни единого повода для тревоги.

– Ни один мужчина, – говорил он себе после их сумбурной и очаровательной недели в Крилорне, – не мог бы желать лучшей жены.

– В Париже было здорово, правда?

– Восхитительно, Форбс. Жаль, что слишком мало. Как бы мне хотелось не уезжать оттуда.

– Я торопился только из-за того, что мне нужно было выяснить, куда меня пошлют. Может быть, будут какие-нибудь новости на сборном пункте, надо позвонить туда, а может быть известие придет по почте.

– Как ты думаешь, тебя могут оставить в Англии?

– Скорее всего, меня отправят за границу.

– Куда?

– Любимая, запомни, что жена офицера не должна ожидать ответа на такие вопросы. Есть дюжина мест, куда меня могут послать: Средний Восток, Дальний Восток – скорее всего на штабную работу. Но точно я не знаю. Успокойся. Возможно, узнаем уже сегодня вечером.

Верона кивнула и посмотрела в окно. Снежинки выглядели серыми, кружась против окна такси.

В Париже Форбс вел себя беспечно и дружелюбно. Он был склонен взрываться от пустяков, если его терпение слишком долго испытывали.

Так случилось, например, утром в Лувре. Неудачное утро. Верона, изучавшая живопись, вся загорелась от обилия богатств, которые можно было посмотреть. Она забывала о Форбсе и полностью погружалась в себя, стоя перед такими работами, как Мона Лиза. Она давно мечтала увидеть оригинал. И Форбс не мог оттащить ее от некоторых прекрасных картин, которые она находила особенно загадочными.

Несколько раз Форбс уныло спрашивал, не насмотрелась ли она, но Верона оставалась на месте. Она оживилась и стала разговорчивой, начала высказывать свое мнение, ей хотелось убедиться, что Форбс смотрит на нее, безучастно, не понимая ни слова из того, что она говорит. Иногда он даже находил забавным, что она употребляет такие слова, как «пространственный эффект», или рассказ о том, как Ван Гог выдавливал краски из тюбиков и пользовался специальным ножом вместо кистей. Форбс смеялся, а потом, когда это перестало его смешить, он стал раздражительным, портил ей удовольствие, отпуская шуточки по адресу «длинноволосых ребят-художников», которые проходили мимо и иногда сквернословили, стоя перед одной из самых прекрасных обнаженных фигур галереи.

Верона кружилась вокруг мужа, словно фурия, ее щеки краснели, а глаза горели негодованием.

– Как ты можешь так говорить! Так нельзя, Форбс. Художники смотрят на это произведение, как на что-то совершенно естественное, и ты не должен опускаться до таких грубых шуток. Он рассмеялся и успокоил ее.

– Хорошо, хорошо, мой маленький художник. Я боюсь, что в этой области я не образован. Ты здесь уже почти два часа; сейчас половина первого. Пойдем к Фокету и позавтракаем. Я бы с удовольствием сейчас занялся стаканом пива и хорошим куском жареного мяса.

Верона во время своего пребывания в Париже старалась не вспоминать о Стефане. К сожалению, она поехала туда без красок и кистей. После ужасного вечера перед свадьбой, когда она все рассказала Форбсу, ей казалось, что лучше не портить ему медовый месяц, демонстрируя свое увлечение живописью. Ей хотелось видеть Форбса вполне удовлетворенным.

Но память все время напоминала о Стефане. И это пугало Верону. Она знала, что позволять себе быть во власти таких мыслей – проявление слабости и глупости.

Форбс был хорошим, но неизобретательным любовником. Иногда на него находила нежность. И хотя эти моменты оказывались слишком короткими, его здоровая страсть возбуждала Верону, и она отвечала ему тем же.

Однако ей чего-то не хватало. Верона не могла придумать этому название. Она чувствовала, что они никогда не будут до конца близки, потому что не важно, что они близки физически, их умы разделяла огромная пропасть. Между ними не было духовной связи. И уже к концу недели Верона поняла, что ее не будет никогда.

Стефан всегда старался разобраться во всем, и он учил ее пользоваться своим умом. Форбс не мог анализировать, а поверхностно касался всех предметов, кроме военных. Он был серьезен и проницателен только в вопросах, касающихся армии. Форбс никогда не изучал философию и читал только военные мемуары и книги, связанные с войной, или, когда был в настроении, что бывало редко, один или два триллера.

– По моему мнению, все эти рассуждения, разборы, критикования делают людей несчастными, – объявил он однажды Вероне во время их пребывания в Париже. – Мы живем только один раз и должны наслаждаться жизнью пока можем, не задавая слишком много вопросов.

Это заставило ее засмеяться и кивать головой. Форбс очень часто повторял избитые фразы, и большинство его высказываний вызвали бы взрыв негодования и ужаса у Стефана с его умом, которому нужно было все исследовать.

Стефан!

Воспоминания, жалость, снова всплывали помимо воли Вероны.

Она еще не сожалела о том, что вышла замуж за Форбса. Верона надеялась, что новое место его службы будет в тысячах милях от Лондона и воспоминаний, связанных с ним.

Казалось, прошло столетие, а не неделя со дня их свадьбы.

Она и Форбс поехали в Кемберли на завтрак. Вероне хотелось быть счастливой и радостно принимать все, что предлагает жизнь. Но приезд в дом свекрови был таким же ударом, как и приезд в Лондон.

Сестра Форбса, Филиппа, вышла, чтобы встретить их с печальным выражением в голубых глазах. Она выглядела съежившейся от холода и произнесла брюзжащим голосом:

– Правда, ужасно… Похолодало, и, по-моему, у мамы грипп. У нее поднялась температура, и она легла в постель. Здесь многие болеют гриппом. И как раз перед Рождеством. Хуже и быть не могло.

Форбс выглядел смущенным, но сказал:

– Ничего, я думаю мы справимся. А как младший?

– У него сейчас дневной сон. Он еще не заразился от нас, но скоро тоже заболеет. Он всегда так, – объявила Филиппа, высморкалась в носовой платок и обмотала шерстяной шарф плотнее вокруг шеи, идя по дороге к дому.

– Как жалко Мабс, – произнесла Верона. Свекровь просила называть ее Мабс (ее звали Мейбл) вместо общепринятого мама, что было слишком формально. Миссис Джеффертон всегда старалась быть дружелюбной.

– На твоем месте я бы не подходила к ней слишком близко, а то ты можешь заразиться, – заметила Фил.

– Конечно, она не будет подходить, – ответил Форбс и обнял свою молодую жену.

Таксист со станции отнес их вещи в залу и Форбс заплатил ему. Фил торопливо закрыла дверь. Собирался пойти снег и из-под двери сквозило.

Весь дом показался Вероне холодным. Она отказалась снять теплое пальто и, держа руки в карманах, вошла в гостиную, где в камине боролся за свою жизнь маленький огонек. Результатом всей его борьбы была только струйка дыма и редкие вспышки огня, которые не давали тепла.

Фил торопливо опустилась на колени и насыпала в камин слишком много угля, отчего он немедленно потух.

– Господи, Боже мой, сегодня даже огонь отказывается гореть. Да, тут еще одна неприятность. Миссис Тумс, которая приходит к нам каждое утро, сообщила, что не сможет прийти ни сейчас, ни в течение всего Рождества, потому что у ее мальчика свинка. Ну и дела!

– Одно несчастье за другим, – сказал Форбс, его лицо выглядело мрачным, когда он бросил пальто, шляпу и перчатки в кресло. Он потер руки и с сомнением посмотрел на Верону.

– Ты выглядишь так, как будто умрешь сейчас от холода, – добавил он.

– Со мной все в порядке, – сказала Верона. – А вот с Фил, по-моему, нет. Я думаю, ей нужно идти вслед за Мабс в постель. У тебя температура, Фил?

– У меня не хватает времени ее измерить, – ответила Фил. – Я была слишком занята, делая всю работу по дому, занимаясь с Ники и бегая по магазинам. Кто-то же должен заниматься всем этим перед Рождеством. Я была очень занята.

Щеки Фил покраснели, а зубы начали стучать.

– У тебя температура, Фил, тебе нужно немедленно лечь.

– Мне нельзя. Кто-то же должен приглядывать за Ники, тобой и Форбсом. В Кемберли совершенно невозможно лечиться. Да еще на Рождество.

Тут Форбс увидел свою молодую жену в новом свете. И она вызвала у него восхищение. Для него она всегда была изящно тонкой, обаятельной девушкой, за которой надо ухаживать. Верона неожиданно показала свой характер.

– Ты немедленно пойдешь в постель, Фил. Я могу присмотреть за Ники и Форбсом и прослежу за едой.

Так и произошло в течение одного или двух часов. Верона взяла нити правления домом в свои руки, пока ее свекровь и золовка лечили грипп. На удивление хорошо она приготовила завтрак, а потом помыла тарелки и заставила Форбса их вытереть. Верона работала до конца дня. А вечером Форбс обеспокоился за нее: он увидел круги под ее глазами.

– Дорогая, я не хочу чтобы ты заболела, – сказал он. – Ты выглядишь такой усталой, пойдем спать.

Верона позволила Форбсу обнять себя и в полном изнеможении оперлась на него.

В это время зазвонил телефон.

Форбс оставил Верону, которая опустилась в кресло перед электрическим камином в гостиной и закрыла глаза.

Через некоторое время Форбс вернулся.

– Кто это? – спросила она.

– Ад, настоящий ад. Это звонил Тони. Он старался дозвониться мне раньше, но линия была занята. Он знал, что я вернусь и хотел сообщить мне об этом. Он видел одного своего знакомого в Военной канцелярии этим утром, который случайно знал все и рассказал ему. Для меня письмо на почте. Меня послали… в Грецию.

– Грецию, – повторила Верона с широко открытыми глазами, играя ожерельем на худой руке.

– Да, черт побери. Специальное задание. Я думаю, что был бы доволен, если бы остался холостяком, потому что это хорошая работа в штабе. Но я не могу взять тебя с собой. Такой удар, дорогая. Там много проблем и никаких удобств. Зот почему я сказал «настоящий ад».

– Я думала, что теперь жены могут ехать куда угодно.

– Большей частью могут. Все упростилось бы, если меня послали или в Египет, или Триполи, или Бенгази, но это коварное место в Греции. Когда я вернусь, приведу все в порядок. Но мне нужно ехать одному. Тони сказал, что это срочная командировка, и они отправят меня в любом случае. Я должен быть готов двадцать седьмого.

– До окончания увольнения! – воскликнула смущенная Верона.

– Да, они укоротили его.

– Но они знают, что ты только что женился? Это вызвало слабую улыбку на лице Форбса.

– Дорогая, Ван Орг не очень сентиментален. Они стараются посылать женатых на работу, куда они могут взять своих жен, но иногда, как в этом случае, попадается спецзадание, которое требует особой подготовки, и оно досталось мне. Я оказался в этот момент как раз свободен для этой командировки. Боги! Это испортило мое Рождество.

В этот момент Верона начала смутно осознавать всю важность всего того, что сказал Форбс, и что командировка, такая неожиданная, значила для них обоих.

– Я обязан ехать, дорогая, – грустно сказал он. – Мы должны надеяться на лучшее, может быть, мне удастся выписать тебя к себе, или получить другое назначение. Но для меня же будет хуже, если я начну просить об этом сейчас.

Верона поджала губы.

Она только сейчас начала понимать, что несмотря на то, что Форбс любит ее, военная карьера будет для него на первом месте, а она на втором.

– А я что буду делать? – вырвался у нее крик.

Форбс закурил трубку и задымил ею. Он был потрясен и горько разочарован, но его ум уже занимала поездка в Грецию – технические детали и интересные мысли – ив этот момент он не слышал вопроса Вероны. Он сказал, как зовут человека, который, как он думал, будет его начальником в Афинах. Форбс говорил об общей военной ситуации в Греции. Ему это было интересно, и он мог красноречиво рассказывать о военных проблемах в любой части Европы.

Верона сидела тихо, замерзшая и озабоченная.

Неожиданно она прервала его.

– Мы, наверное, расстаемся на несколько месяцев… у нас нет дома… что я буду делать?

– Ну, дорогая, нам не нужен дом или квартира, теперь, когда я знаю, что еду на Средний Восток, и ты, наверное, скоро приедешь ко мне.

– А если нет, Форбс?

– Обязательно приедешь. Я уверен. Это только вопрос времени. И, если ты не сможешь поехать в Грецию, я попрошу, чтобы меня перевели. Но позже. Мы не можем разлучиться надолго, дорогая, сейчас, когда только что поженились.

Верона сидела тихо, борясь с желанием заплакать. Она горько разочаровалась во всем. Перспективы, открывшиеся перед ней, были отнюдь не радужными. Форбс говорил, что она должна быть счастлива возможности иметь два дома, один свой собственный, в Хэмпстэде и этот – Верона знала, что ее всегда примут здесь.

Верона не могла вынести долгого пребывания в доме Форбса. И, несмотря на то, что она любила своих родителей, ей не хотелось возвращаться домой теперь, когда она была замужем. Ей хотелось иметь собственный дом – ее и мужа. Разве не питали эти желания ее любовь к Форбсу и не повлияли на ее решение выйти за него замуж?

Это было забавно… это было ненавистно… то, что он мог быть послан в место, где она не могла бы присоединиться к нему. Такая возможность никогда не приходила ей в голову.

Верона не выдержала:

– О, я ненавижу армию, я ненавижу ее. Потрясенный и немного шокированный, Форбс подошел к ней, сел на ручку кресла, положил руку на ее хорошенькую головку и погладил ее. Верона смотрела на него возмущенными глазами. Его сердце растаяло.

– Бедняжка, я знаю, что ты чувствуешь! Мне ужасно жаль. Ты знаешь, что мне стыдно. Это жутко – через неделю после свадьбы.

Верона закрыла лицо руками и заплакала от усталости и разочарования.

– Но ты не чувствуешь то же, что и я. Тебе нравится армия. Ты привык к ней.

– Ты тоже привыкнешь, дорогая. Это только начало, – сказал Форбс, коротко рассмеялся и добавил. – Не плачь. Пожалуйста, моя дорогая, не плачь. Я не могу видеть тебя несчастной. Ты знаешь, я сделаю все, чтобы быть с тобой как можно быстрее.

Она кивнула головой, но в глубине души не соглашалась с этим.

Ее предупреждали все – не только Форбс. И Стефан…

Мысль о Стефане ужаснула ее. Паника заставила ее повернуться и схватиться за Форбса.

– О, дорогой, дорогой, я не хочу, чтобы ты уезжал.

У Форбса было слабое воображение, и он не знал, что творилось у нее в голове. Но он прижал ее к себе, довольный и польщенный ее реакцией.

– Пойдем наверх в спальню, дорогая, прошептал он. – День был тяжелый и ты устала. Завтра все покажется не таким мрачным.

Но Верона думала: «Он полетит в Грецию, и я останусь одна – миссис Джеффертон без своего мужа возвращается под родительскую крышу. И я захочу рисовать, я захочу вернуться в Академию, но я не хочу быть одна, потому что Стефан…»

Эти и другие мысли проплывали в голове Вероны.

Она, так же, как и раньше, будет видеть своих старых друзей. Маргарет, которая сейчас смотрела за Стефаном. Она могла бы даже влюбиться в него, и, вероятно, виделась в доме общих друзей. Верона ждала того момента, когда уедет с Форбсом и сможет начать новую жизнь с ним. Она была охвачена отупляющим страхом перед будущим. Она позволила Форбсу поднять себя с кресла и машинально пошла за ним.

Глава 2

Однажды февральским серым днем, когда шел дождь со снегом и дул резкий ветер, Маргарет Шо вышла из Академии и направилась к мастерской Стефана Беста.

В последнее время у нее появилась привычка после уроков идти в мастерскую и готовить завтрак для Стефана. Стефан уже не посещал Академию. Он окончил занятия. В последние месяцы он напряженно рисовал, готовясь к выставке. Маргарет лучше, чем кто-либо знала, как усердно Стефан работал, и на какие жертвы пошел, чтобы устроить эту выставку, которая была делом дорогостоящим.

Маргарет была «домработницей» Стефана с тех пор, как Верона забросила рисование. Она любила его неистовой страстью на которую Стефан не отвечал. Иногда Стефан вспоминал, что нужно дать Маргарет денег на еду. И иногда говорил ей «спасибо» за то, что она делает, очевидной благодарностью, которая была достаточной для нее наградой.

Маргарет уже не притворялась, что питает к Вероне неприязнь. Медленно червь ревности подтачивал дружбу. Она ненавидела свою старую подругу. С горькой завистью она желала иметь очарование Вероны, красоту, с помощью которой она завоюет Стефана; и ненавидела подругу, потому что Стефан любил ее; потому, что Маргарет знала: он все еще любит ее. Стефан редко упоминал имя Вероны. Но однажды, раскладывая холсты, он вытащил один, на котором были изображены голова и плечи Вероны, стал смотреть на намеченные линии, и Маргарет увидела, как боль явственно отразилась на его тонком, умном лице. Потом Стефан отложил холст. Он не сказал ни слова. Но по молчанию Стефана Маргарет догадалась о его чувствах к Вероне.

Этим утром, когда Маргарет нажала на кнопку звонка мастерской Стефана, ей пришлось прождать довольно долго. Она звонила второй раз. Дверь открыла Эвелин Тернер, и Маргарет огорчилась, узнав, что Стефан не один. Здесь были оба Тернера, Ноэль и Стефан деятельно упаковывали холсты. У Эвелин в руке были карандаш и бумага:

– Извини, мы не услышали звонок сразу, – сказала она. – Во время работы мы слушали Бетховена. Ноэль упаковывает, а я делаю списки.

Маргарет вошла в мастерскую, снимая шляпку и шарф.

– Что вы делаете? – спросила она с показ ной бодростью, но ревность заставила ее сердце вздрогнуть.

Стефан, с наполовину выкуренной сигаретой ч губах, стоял на коленях перед грудой холстов.

Сейчас Стефан произвел на Маргарет большое впечатление. Он выглядел гораздо более взволнованным и оживленным, чем в последнее время. Он держал свой секрет в тайне от нее, от всех, кроме близнецов. Ноэль знал, потому что помогал Стефану. Неделю или две назад отчим Ноэля, человек состоятельный, хозяин хорошо известного магазина драгоценностей и антиквариата в Вест-Энде [1], привел к себе домой знаменитого торговца произведениями искусства из Дании, Саймона Ван Оргу. Хорошо известное имя в мире искусства. Ван Орга был критиком и торговцем с мировым именем.

Ноэль рассказал Ван Оргу о своем друге, Стефане Бесте. У него дома был портрет Эвелин, нарисованный Стефаном; голова и плечи долговязой девушки с кудрявыми волосами в темно-красном спортивном свитере. Глаз Ван Орги уловил живость рисунка и хорошую технику. Он так заинтересовался, что решил пойти в мастерскую Стефана и посмотреть на его работы.