— Даже не надейся, — сказал Великий герцог Коссимио Верховному иллюстратору Меквелю, сидя за огромным столом для совещаний. — Поехать придется Арриго.
      Грихальва нахмурился.
      — Но, ваша светлость…
      — Да, да, — перебил его Коссимио. — Я знаю. Он только что женился, жена беременна, надо привыкать к новой жизни и прочее и прочее. Но я не могу ехать сам, никто из придворных не годится, и нельзя посылать только одного Грихальву — он будет ограничен в своих передвижениях. А вот Арриго сможет куда угодно брать с собой иллюстратора, единственное исключение — частные беседы. Кроме того, мальчик сможет набраться опыта. Не буду же я жить вечно!
      — Я тоже, — задумчиво пробормотал Меквель. — И мое время выйдет намного раньше, чем ваше. Поэтому я предлагаю послать несколько молодых талантливых иллюстраторов в Диеттро-Марейю вместе с доном Арриго. Им тоже полезно будет набраться опыта.
      — Ты же знаешь, как я ненавижу упоминания о том, что ты не всегда будешь моей надежной опорой.
      — Мы много поработали вместе, — улыбнулся Верховный иллюстратор. — Брак Арриго с принцессой Гхийаса, предотвратив неприятности с Таглисом и Фризмарком…
      — Не говоря уже об истории с этим глупым племянником до'Брепдисиа, — добавил Коссимио, нахмурившись. — Мы поймали хоть одного из его сообщников?
      — Нескольких. С ними уже разобрались. Вам не о чем беспокоиться.
      — Созвать Парламент — какая глупость! Издать законы на все случаи жизни — от налогов до внешней политики! Разве мы плохо относились к народу, Меквель? Разве страна не живет в мире и довольстве? Чего еще им нужно?
      — Кажется мне, что именно те условия, которые мы создали, и рождают неблагодарность.
      — Эйха, у человека, который целый день работает, чтобы прокормить семью, просто не остается времени для политики.
      — Именно так, ваша светлость. Но тот, кто сыт, хорошо одет, у кого есть надежная крыша над головой и крепкий пол под ногами…
      — Сделай их богатыми, и они тут же захотят стать еще богаче, — с отвращением заключил Коссимио.
      — Но я не думаю, что они станут рисковать своим богатством или своей надежной крышей ради созыва Парламента. Они хотя! тратить деньги вельмож, а не свои. Как вам известно, именно так и пропало наследие до'Брендисиа.
      — Этого я не знал. Внимательнее присматривай за молодым поколением, Меквель. Они хотят не денег, а влияния и власти. Ни один хоть чего-нибудь стоящий житель Тайра-Вирте не пойдет за купцом.
      Решительно складывая бумаги, он добавил:
      — Вечером я скажу Арриго, что он едет в Диеттро-Марейю. Ты подберешь молодых иллюстраторов для сопровождения и одного опытного, который напишет картину.
      — С этим у меня небольшая проблема, — признался Меквель. — Кто поедет, я уже почти придумал, но ума не приложу, что это должна быть за картина.
      — Я думаю, в случае успеха Арриго достаточно будет обычного интерьера, чтобы приглядывать за нашим дорогим князем Фелиссо. Если он испортит картину, нам потребуется что-нибудь посущественнее.
      — Князь — очень религиозный человек, — как бы небрежно заметил Меквель.
      В темных глазах Коссимио мелькнула искра интереса.
      — И правда, очень. После того как я отправил ему ту икону, он прислал мне пятьдесят ящиков своих лучших вин. А ведь икона-то не оправдала возлагаемых на нее надежд, — укоризненно напомнил он Меквелю. — Иначе мы не оказались бы сейчас в таком положении.
      — Естественно. Но Педранно был уже стар, его силы почти иссякли, и он уже не мог применять то искусство, которое сделало его когда-то Верховным иллюстратором.
      Великий герцог нахмурился.
      — Так ты этого боишься? Боишься, что скоро состаришься и не сможешь работать?
      — Это приходило мне в голову. Когда перед глазами стоит пример Педранно…
      — Тебе только сорок два!
      — Он был всего на год старше, когда написал ту икону.
      — И слышать не хочу об этом. Ты силен, как никогда, Квеллито.
      — Ваше доверие для меня честь, Косей. Но скоро — нет, не в этом году и даже не в следующем — скоро моя сила пойдет на убыль. Когда это начнется, я предупрежу. Задолго до того я найду вам нового Верховного иллюстратора.
      — Я не разрешу тебе уйти, — предупредил герцог. — И пальцем не прикоснусь к твоему проклятому портрету, да и тебе не позволю. Не вздумай просить меня втыкать в твое изображение булавки, или что там проделал мой, прискорбной памяти, предок — первый Коссимио, чтобы убить Верховного иллюстратора Тимиуса.
      — Он сделал это по просьбе самого Тимиуса, в качестве одолжения. Верховный иллюстратор больше смерти боялся старости и бессилия.
      — А я говорю, это было убийство!
      — Милосердная смерть от руки друга.
      Коссимио так нахмурил брови, что они почти скрыли глаза.
      — Меквель, ты знаешь, как я тебя люблю, надеюсь, что ты меня любишь не меньше. Но я продолжаю считать это убийством и не хочу больше ни говорить об этом, ни делать для тебя что-либо подобное!
      — Эн верро, я никогда и не попрошу вас о том, о чем Тимиус попросил своего Коссимио. Тогда были другие времена… — Он осекся на миг, но взял себя в руки и продолжал:
      — Вопрос с картинами в Диеттро-Марейе все еще не решен. Я предпочел бы еще одну икону, чтобы князь повесил ее у себя в спальне и каждый вечер молился перед ней на коленях.
      — И обретал бы верность нам вместе с твердостью в вере, — одобрил Коссимио. — Но будь осторожен. Я думаю, его жена что-то подозревает. Вспомни, как ее дядя попустительствовал тза'абам!
      Тут он усмехнулся, обнажив блестящие белые зубы в просвете между бородой и усами.
      — Одна из твоих лучших выдумок, друг мой, — нарисовать его портрет со всеми симптомами сифилиса! И чудесное “исцеление”, наступившее после того, как он признался в своих делишках нашему послу!
      — С князем этот номер уже не пройдет, к сожалению. Его жена заметит сходство двух случаев.
      Коссимио обдумал эти слова и кивнул.
      — Пейнтраддо Соно. Для религиозного человека — то что надо. Позаботься об этом, Меквель.
      Поднявшись, он убрал документы в окованный железом ящичек и запер его.
      — Пойду вытаскивать сына из постели его молодой жены. Должен признать, Арриго чертовски везуч! Она очаровательная девочка и потрясающе красива. Не по утрам, конечно — по утрам она просто зеленая. Не знаешь, как на все это реагирует Тасия?
      — Она все еще в поместье до'Альва и молчит. Я могу навести справки, если хотите.
      — Нет, нет. Она получила свой титул и богатого мужа в придачу, пусть себе радуется. Арриго, похоже, совсем забыл о ней. Я, помнится, — тоже был равнодушен к Лиссине в первые месяцы после свадьбы с Зеллой.
      Меквель улыбнулся.
      — Не равнодушен, только влюблен.
      — Как и сейчас! — рассмеялся Великий герцог. — Арриго повторяет мои удачи! Меня бы порадовало, если бы Мечелла и Тасия подружились, но, думаю, это им не под силу. Между прочим, как ты думаешь, можем мы использовать Мечеллу, чтобы прощупать жен и сестер потенциальных предателей среди знати?
      — Она выросла при королевском дворе и должна понимать, как использовать светскую жизнь в политических целях. Но нельзя просить ее о помощи, пока не родится ребенок.
      Коссимио решительно кивнул.
      — Да, только тогда мы сможем полностью доверять ей. Я не хочу второй герцогини Эльсевы, которая шпионила в пользу своего отца в первые годы замужества, — ужасная женщина!
      — Рождение сыновей изменило ее взгляды.
      — Точно. Ничто так не помогает женщине заинтересоваться будущим страны, как ее собственный сын в роли наследника. Кстати, раз уж мы заговорили о будущем, считай это указом Великого герцога — ты должен прожить еще по крайней мере двадцать лет. Ты мне очень нужен.
      Коссимио положил свою огромную руку на плечо Меквеля. Верховный иллюстратор смиренно наклонил голову, чуть заметная улыбка играла на его губах.
      — Я попытаюсь, ваша светлость. Но как вы накажете меня, если ничего не выйдет?
      — Это не смешно, Квеллито!
       Поделился ли Сарио своими знаниями? Знает ли кто-нибудь из Вьехос Фратос, что он может делать? Обладание подлинной магией даст Грихальеа такую силу, что Серрано будут стерты в пыль, Тайра-Вирте раздавит любого, кто посмеет бросить нам вызов, но ему надо быть очень осторожным, надо подумать, что рассказывать, а им, узнавшим, надо быть еще более осторожными и использовать свое знание очень аккуратно. Мы, Грихальеа, сможем стать герцогами, если захотим…
       Эйха, нет, не с нашими кровосмесительными обычаями. Екклезия против нас. Она еле переносит наше существование. Если мы хоть когда-нибудь предпримем политические шаги…
       Но он никогда не выдаст главных секретов. Никогда. Даже если остальные узнают, сможет ли кто-нибудь из них нарисовать меня свободной от этой тюрьмы? Станут ли они это делать, зная, что именно Сарио заточил меня сюда? Как сильно они боятся его?
       Милосердная Мать, родившая Дитя! Кто, кроме тебя, посмеет проявить ко мне милость?
      — Ты действительно должен ехать?
      — Я нужен отцу.
      Арриго не прибавил “Наконец-то!”, не хотелось ему говорить такие вещи своей молодой жене после каких-нибудь шести месяцев брака. Он принялся разбирать приготовленные слугой вещи, откладывая ненужные на стул. Форма шагаррского полка — берем, форма морской стражи — нет, настоящие моряки в Диеттро-Марейе будут смеяться над претензией Тайра-Вирте иметь собственный флот. Но костюм напомнил ему об одной из причин, по которой надо было ехать прямо сейчас.
      — Мне очень не хочется оставлять тебя, Челла, но надо успеть уехать и вернуться до того, как на море "начнутся бури.
      Мечелла с округлившимися от ужаса глазами стиснула руки у подбородка.
      — Море… Ох, Арриго, я даже не подумала, может, ты смог бы добраться по суше?
      — И потратить пять недель на дорогу туда и пять — обратно, вместо того чтобы обернуться за неделю?
      Он улыбнулся ей через плечо. Она свернулась клубочком в кресле, украшенная пышным кружевом шелковая рубашка оттеняла ее бледное лицо.
      — Морской путь совершенно безопасен до начала осенних штормов, а я вернусь домой раньше.
      — Домой, — сказала она мрачно, — к ужасной, раздувшейся корове.
      Он подошел к ней и, взяв ее стиснутые руки в свои, поцеловал побелевшие суставы.
      — Домой, к моей красивой, прелестной жене.
      Он встал рядом с ней на колени и приложил руку к ее животу.
      — Мне кажется, я чувствую его. Он становится все больше, а ты — все симпатичнее с каждым днем. Когда я вернусь, ты будешь такой ослепительной, что никто не сможет взглянуть на тебя и…
      — ..и не удивиться, как это такая толстуха еще может передвигаться!
      Хихикнув, она наклонилась поцеловать его. Они находились сейчас на его половине их общих апартаментов, и сегодня они будут спать в его кровати, и не только спать — ведь когда он вернется, беременность уже не позволит им предаваться любви. Ее поцелуи разожгли в нем желание, и он вновь удивился, что со дня свадьбы они ни единой ночи не провели порознь. Арриго никогда не думал, что эта девочка так вскружит ему голову, что он будет опьянен ее стройным телом и золотыми волосами, совсем не такими, как у Тасии.
      Внезапно он подумал, каково было бы провести с Мечеллой все эти ночи в красивой, романтической Диеттро-Марейе. Когда эта мысль воспламенила его еще сильнее, он неохотно поднялся с колен, чтобы закончить сборы.
      — Обещай, что ты будешь лапочкой, Арриго, когда я стану похожа на корову, которая носит двойню.
      — Даже тройню, — поддразнил он, и она опять рассмеялась. — Последним, кто называл меня “лапочкой”, была моя мама, и было мне тогда лет пять.
      — Но ты и сейчас похож на маленького мальчика, особенно по утрам, когда ты такой растрепанный и глаза еще совсем сонные.
      — Это оттого, что я не высыпаюсь. А кто в этом виноват?
      — А что я могу поделать, я так тебя люблю. — В ее наивных голубых глазах мелькнул лукавый огонек. — А ты такой замечательный любовник. В этом-то кто виноват?
      — Ты. Ты меня возбуждаешь. Что, по-твоему, лучше, серый плащ или коричневый?
      — Коричневый. От него у тебя в глазах такие искорки… Или в этом тоже я виновата?
      — Не смотри на меня так, а то я никогда не соберусь. А к утру надо все сложить. Я уезжаю завтра вечером.
      Ее голубые как ирисы глаза сразу стали серьезными.
      — Так скоро? О Арриго!
      — У тебя будет много разных дел. Тебе некогда будет скучать.
      — Я буду очень скучать! Не сердись, но я боюсь оставаться здесь без тебя. Все эти люди вокруг… Нет, твоя мать очень добра ко мне, я ей так благодарна, но без тебя мне будет ужасно одиноко!
      — Все тебя любят, Челла. Помнишь, что сказал мой отец? Оставайся такой, какая ты есть, и никто не сможет устоять перед твоим обаянием.
      — Но без тебя совсем не то, что с тобой. Что я буду делать, если они перестанут меня замечать, как только ты уедешь? Я все еще путаюсь с этикетом. У меня неверное произношение, как я ни стараюсь его исправить. Что, если я сделаю что-нибудь не так?
      — Не волнуйся, дорогая, это вредно для маленького. Ты Мечелла — Принцесса Гхийаса. Все рады тебе. Все, что ты сделаешь, будет правильно.
      — Я теперь донья Мечелла из Тайра-Вирте, — гордо заявила она. И тихонько добавила:
      — Гиллас кажется мне таким далеким.
      Арриго сделал то, что делают, наверное, все мужчины, утешая своих жен. Он взял Мечеллу на руки, отнес на кровать и долго предавался с ней любви среди моря шелковых простынь — голубых, как ее глаза.
      А когда она уже мирно спала в его объятиях, он подумал, что еще многое мог бы сказать своей прекрасной юной жене. Она была такой чувственной и в то же время застенчивой, такой старательной ученицей в искусстве любви и такой благодарной — все это было совсем ново для него и пьянило не хуже вина. Но, поглаживая ее нежную спину, он вдруг ощутил мимолетную тоску по Тасии, по ее постели. Он соскучился по запаху ее тела, так хорошо изученного им, по той, что так тонко его понимала все эти двенадцать лет…
      Он протянул руку, чтобы погладить округлившийся живот Мечеллы, — своего будущего ребенка, первого из множества сыновей. И дочерей, хорошеньких маленьких девочек с золотыми, как у Мечеллы, волосами и пленительной улыбкой. Мечелла, его жена, его Великая герцогиня, мать его детей. Он заснул счастливым, зная, что вдали от дома все его мечты будут о Мечелле.

      Почти все жители Диеттро-Марейи собрались, чтобы встретить Арриго. От самого порта до резиденции князя улицы были заполнены народом. Люди размахивали кусками сапфирно-голубой ткани и издавали приветственные возгласы. Он был польщен и тронут, пока внезапно не осознал, что кричат они не “дон Арриго”, а “донья Аррига” — так здесь называли его жену.
      Он рассмеялся и крикнул, обращаясь к Дионисо Грихальве:
      — Похоже, я их разочаровал!
      — Ходили слухи, что ее светлость приедет с вами! Так и оказалось. Князь Фелиссо делла Марей встретил их на лестнице у входа в резиденцию, и не успели они официально расцеловаться, как он спросил:
      — А где же ваша очаровательная супруга?
      — К сожалению, князь, она не смогла сопровождать меня. Она очень этого хотела, но мой отец беспокоится за внука.
      — Ха! — завопил Фелиссо, и его уродливое широкое лицо просияло.
      — Вы слышали? — крикнул он толпе. — Полгода не прошло, как они женаты, а он уже сделал ей ребенка! Ура донье Мечелле и ее сыну!
      Подошедший украдкой Дионисо приблизил свои губы к уху Арриго и тихонько посоветовал его светлости показать портрет. Арриго кивнул. Дионисо щелкнул пальцами, и пара молодых иллюстраторов вынесла огромную, завернутую в ткань картину. Когда ткань развернули, еще одна волна приветствий прокатилась по площади. Фелиссо с шумом втянул воздух через стиснутые зубы — местный способ выражать восхищение, который Арриго находил исключительно вульгарным. Секундой позже он уже сам втягивал воздух, причем с трудом, потому что Фелиссо дал ему хорошего тычка в ребра, — местный способ приносить поздравления, который Арриго нашел исключительно болезненным.
      — Матрейа э Филий, кузен, удивляюсь, как ты вообще сумел выбраться из ее постели!
      Лишенный вместе с дыханием способности к членораздельной речи, Арриго выдавил из себя улыбку.
      Дионисо, которого, по мнению князя, просто не существовало, пока он не представлен официально, рискнул нарушить протокол, доказав тем самым, что достоин шапочки Посла, дарованной ему Коссимио перед отъездом. Низко поклонившись, он приблизился к князю в толпе знати и крикнул:
      — Уважительные причины задерживали дона Арриго в Мейа-Суэрте…
      Его прервал восторженный рев толпы — все опять и опять выражали свое восхищение портретом.
      — Но в силу его дружбы с вами, светлейший князь, он не мог не предоставить вам возможности как можно раньше восхититься прекрасной доньей Мечеллой.
      — Какая там дружба! — Князь еще раз ткнул Арриго, на этот раз в плечо. — Он же просто решил подвергнуть меня пытке! Подсунул портрет вместо жены! Но какая красавица!
      Арриго наконец восстановил дыхание и включился в беседу.
      — Кузен, разрешите представить вам Посла Дионисо Грихальву, моего личного помощника.
      Теперь, когда Дионисо получил право на существование, он смог говорить более свободно.
      — Я рад, что светлейшему князю понравилась эта картина. Рядом со мной один юный художник тщетно пытается скрыть свое волнение по поводу вашего восприятия портрета. Кабрал!
      Молодой Грихальва шагнул вперед, низко поклонился и не выпрямлялся, пока Дионисо представлял его.
      — Вот молодой человек, создавший этот шедевр, хотя никто на свете не сумел бы, наверное, написать некрасивый портрет доньи Мечеллы. Его зовут Кабрал, ваше высочество, а оставшихся двоих зовут Северин и Рафейо, все трое — Грихальва.
      — Прекрасная работа! — приветливо обратился к Кабралу Фелиссо. — Добро пожаловать в Диеттро-Марейю! Обнесите теперь картину вокруг террасы, чтобы все могли полюбоваться на нее, но не позволяйте никому к ней прикасаться! Мой дворецкий скажет вам, куда ее повесить.
      Он опять издал свистящий звук, восхищаясь изображением Мечеллы.
      — Замечательная красавица! Грандиа белиссима. Ты и в самом деле пытаешь меня, кузен!
      Они вошли внутрь и направились по короткому коридору, затем вверх по длинной лестнице. Тут к ним присоединилась княгиня. Она позволила Арриго поцеловать себя в лоб, ответила старомодным приветствием, приложив руку поочередно к губам и сердцу — в Мейа-Суэрте это давно уже вышло из употребления, — и велела ему называть себя по имени: Розилан.
      — К чему нам, родственникам, столько условностей? — игриво подмигнув, спросила она. — Не буду тебя задерживать, ты, должно быть, устал с дороги. Сегодня вечером у нас неофициальный ужин — только мы втроем, и тогда ты все расскажешь мне о семейной жизни.
      — Я надеялся получить советы от вас, кузина, — с улыбкой ответил Арриго. — У вас такая счастливая семья и так много детей! А посмотришь на вас и не скажешь, что вы имеете хоть одного ребенка, не то что восемь!
      — Девять, — поправил Фелиссо. — Ты неплохо начал, Арриго. Продолжай в том же духе — делай ей одного ребенка за другим!
      С этими словами он добродушно шлепнул жену пониже талии. Она рассмеялась и ткнула кулачком в его огромный живот. Так Арриго познакомился с правителями Диеттро-Марейи.
      Розилан была столь же прекрасна, сколь Фелиссо безобразен. Ее гладкая, медового цвета кожа контрастировала с его веснушчатой. У нее — изящная фигура и правильные черты лица, а он походил на винный бочонок с ножками, лицо его состояло в основном из носа. Но у супругов были одинаковые, цвета неспелого ореха, глаза, одинаковые вьющиеся каштановые волосы и руки с удлиненными суставами. Это сходство никого не удивляло, так как их матери были родными сестрами, а деды с отцовской стороны — братьями. Их наследники — четверо сыновей и пять дочерей — имели каштановые волосы, простые крестьянские лица и ни проблеска ума в одинаковых карих глазах. Так Арриго воочию убедился в опасности браков внутри семьи.
      Позже, оставшись вдвоем с Дионисо в одной из сверх меры разукрашенных комнат резиденции, Арриго сказал:
      — Может, мы с Фелиссо и кузены, но, спасибо Пресвятой Матери, браков между нами не было на протяжении четырех поколений! Вы видели их выводок?
      — В самом деле выводок, ваша светлость, — таких надо топить при рождении, из милосердия.
      Арриго устроился в узком высоком кресле, украшенном нелепой резьбой и позолотой.
      — Скажите мне, если, конечно, это удобно, как вы, Грихальва, умудряетесь избегать последствий кровосмешения?
      — Мы хорошо умеем вести записи, ваша светлость, — лаконично ответил Дионисо.
      — Да, но все же столько лет подряд Грихальва рожали детей от других Грихальва…
      — Случаются иногда неудачи. Но, поскольку истинный Дар наследуется по женской линии, можно выйти замуж не за члена семьи и все равно произвести на свет талантливого художника.
      — Так у вас время от времени происходят вливания свежей крови? Очень мудро. Не знал такого о ваших женщинах.
      — Во время этой поездки я расскажу вам кое-что о Грихальва, чего вы до сих пор не знали.
      В его тоне было нечто такое, что заставило Арриго насторожиться.
      — Мой отец это знает?
      — Эти вещи известны только Великим герцогам и Вьехос Фратос.
      — Например?
      Дионисо заколебался, как будто считая, что и так уже много сказал, и пожал плечами.
      — В настоящий момент я могу сказать только, что было бы неплохо, если б вы с князем обменялись чем-нибудь на память, например, локонами.
      — А?
      Внезапно он вспомнил, что Тасия всегда стригла его собственноручно и тщательно собирала срезанные волосы, чтобы немедленно их сжечь. Он нервно рассмеялся, но смех не показался веселым даже ему самому.
      — Не может быть, чтобы вы верили старым сказкам!
      — Фактам, ваша светлость, фактам. Кистью, сделанной из волос князя, можно будет написать икону, которая вызовет в нем верность Тайра-Вирте столь же сильную, как его вера в Мать и Сына. , Великий герцог говорил вам, что моя здесь обязанность — написать подобную икону, соответственно вкусам князя.
      — Да, но…
      — Грихальва могут незаметно изменить помыслы человека. Я думаю, вы заслуживаете того, чтобы знать такие вещи.
      — До того, как стану Великим герцогом? — Арриго выпрямился в кресле. — Скажите мне немедленно, Дионисо, мой отец, он что — болен? Может, ему уже немного осталось жить, и поэтому вы…
      — Ваш отец в добром здравии, спасибо Пресвятой Матери, и с ее благословения проживет еще очень долго. Арриго облегченно вздохнул.
      — Тогда почему вы рассказываете мне такие вещи?
      — Я не согласен с Вьехос Фратос, что наследники должны пребывать в неведении до своего вступления на престол. Насколько больше добра вы сможете принести Тайра-Вирте, если будете знать!
      Он помолчал немного.
      — Я нарушил определенные клятвы, рассказав вам так много. Надеюсь, вы не станете считать, что данные вам клятвы я нарушу столь же легко.
      — Нет, совсем нет, — сказал Арриго рассеянно. — Вы помогли этим мне и нашей стране, я очень благодарен вам. Я этого не забуду.
      — С вашего позволения, я пойду проверю, хорошо ли они повесили портрет. Местные жители печально известны своей расторопностью и художественным вкусом.
      Он поморщился и жестом указал на окружавшую их вульгарную обстановку. Арриго рассмеялся.
      Дионисо откланялся, позволив себе захихикать уже в холле. Затем он поспешил в галерею, не только для того, чтобы проверить, как слуги повесили портрет Мечеллы, но и для того, чтобы приступить к обучению Рафейо.

* * *

      То, что Рафейо узнал днем об уважении к искусству Грихальва, вечером было подкреплено еще одним уроком — о долге художника.
      Поскольку Арриго обедал с князем и княгиней, остальные члены маленькой делегации могли выбирать себе ресторан по вкусу. Дионисо, вспомнив опыт своих прежних жизней, предложил спутникам пойти в “Дары моря”, объясняя, что хотя это и не самый известный в городе ресторан, их сегодня интересует не популярность, а вкусная еда.
      — А готовят здесь, говорят, вкуснее, чем даже в “Четырех звездах”, — громко заявил он, когда они были уже в дверях заведения. Помещение оказалось небольшим, всего на дюжину столиков, и чем-то напоминало пещеру. С потолка свисали медные светильники, пламя свечей играло в стеклянной посуде. Хозяин, услышав, что его стряпню ценят выше, чем кухню лучшего в Ауте-Гхийасе ресторана, просиял и усадил всю компанию за самый удобный столик. На что Дионисо и рассчитывал.
      Застелив гостям колени белоснежными льняными салфетками, хозяин шепотом спросил Дионисо:
      — А что, в “Четырех звездах” нынче стало хуже? На языке Тайра-Вирте он говорил из рук вон плохо.
      — Нет, — ответил Дионисо, — как всегда, прекрасно. Я был там в этом году.
      — Приятного аппетита, амиччио мейо, — от души пожелал хозяин и вздохнул от удовольствия.
      Поданные яства были действительно очень аппетитны. Обед состоял из семи изысканных блюд. Хозяин лично обслуживал их, его жена обсуждала вина с официантом, а музыкант услаждал слух последними новинками из Тайра-Вирте. Кабрал, выросший не в Па-лассо и часто обедавший вне дома со своим приемным отцом, обожавшим подобные развлечения, и то поразился, а Северин и Рафейо были потрясены до глубины души. На закуску подали бутерброды с оливками и грибами, потом появился рис с пряностями, рыба, фаршированная миндалем, и почти ничем не сдобренный салат из фруктов и зелени, чтобы освежить рот перед тем, как будет подано мясное блюдо. Затем принесли говядину, окруженную тонко порезанным картофелем и красным луком, все это было слегка сбрызнуто сладковато-пряным соусом. После мяса настала очередь яблочных тарталеток, сыра, бисквитов и крепкого кофе в крошечных чашечках. В завершение пира жена хозяина разлила по невысоким стаканам прозрачный напиток, причем каждый стакан был помещен в маленькое серебряное ведерко со льдом.
      Трое старших взяли на себя обучение Рафейо тонкостям кулинарии. Дионисо рассказывал о винах, Кабрал — о мясе и сырах, а Северин о невероятно сложном мире соусов. Любой растущий мальчишка хочет понюхать еду, но Рафейо это было строго запрещено, вместо этого он должен был смаковать каждый кусок, чтобы не обидеть хозяина. Но больше всего мальчика поразила не пища, не вино, а уважительные взгляды клиентов, узнавших Грихальва по характерным серым шляпам с перьями.
      — Дома, — шепотом признался Рафейо, — так относятся только к Вьехос Фратос. Я чувствую себя Верховным иллюстратором!
      И задирал нос, как будто так оно и было. Но вся его важность сошла на нет, когда им подали прозрачный ледяной напиток. Обманутый мягким вкусом, Рафейо сделал большой глоток и осознал свою ошибку, только когда огненная жидкость обожгла ему горло. Когда он наконец перестал кашлять и вытер слезящиеся глаза, Кабрал дал ему полный стакан воды и заставил выпить до дна.
      Дионисо улыбался, откинувшись на спинку стула.
      — Не расстраивайся так, ты никого не опозорил — ни себя, ни нас, Грихальва, ни Тайра-Вирте. Здесь считается лестным для хозяина дома, если ты едва не задохнулся, хлебнув их зелья. Возможно, они даже подарят тебе бутылку.
      Рафейо явно испугался, но потом усмехнулся.
      — Я, разумеется, возьму и скажу спасибо, а потом отдам ее врагу!
      — Напомни мне записаться к тебе в союзники, — усмехнулся Кабрал. Легким движением головы показав куда-то налево, он добавил вполголоса. — Интересный у этой женщины тюрбан.
      — Тза'абка? — удивленно округлил глаза Рафейо. — Здесь?
      — Конечно, нет. — Дионисо даже не поглядел на женщину. — Тюрбаны здесь нынче в моде. Но я согласен, Кабрал, это действительно интересно. Я уже давно заметил.
      — Но почему? — спросил Рафейо. — Она же страшная!
      — А ты не очень-то застенчив! — ухмыльнулся Северин, иллюстратор примерно одних лет с Кабралом. — Ее головной убор свидетельствует о возросшем интересе к тза'абским вещам, которыми, как и иллюстраторами, Тайра-Вирте охотно снабжает всех желающих, — на правах монополиста. И теперь эта мода на все тза'абское принесет нашим купцам большие прибыли, если только князь Фелиссо не начал вести секретные переговоры с тза'абской императрицей.
      — Нарушая нашу монополию, — закончил за него Кабрал, — и договор, которому уже больше сотни лет. Мы здесь для того, чтобы попробовать убедить Фелиссо этого не делать.