— Ладно, — нехотя согласился он. — Старшие эстудос живут этажом выше, над Вьехос Фратос. Пойдем.
      Они поднялись на один пролет и были на середине второго, когда услышали произносимые женским голосом довольно изощренные проклятия. Лейла застыла.
      — Тасия, — шепнула она одними губами.
      — Ты была права, — шепнул он в ответ.
      Крадучись, они поднялись по второму пролету, затем по третьему, молясь про себя, чтобы не заскрипели половицы. От комнат Фратос доносились странные звуки. Повернув за угол, они оба не смогли удержаться от судорожного вздоха при виде графини до'Альва, волокущей за ноги к лестнице чье-то тело.
      Графиня оглянулась, круглые дикие глаза блеснули в свете лампы. Волосы ее растрепались, в глазах мелькнула ярость — она их узнала. Моментально овладев собой, она выпрямилась, выпустила ноги трупа из рук и с королевской надменностью спросила:
      — Что делаете здесь вы?
      Северин смотрел на нее в изумлении. Ведь она тащила труп! И тут он увидел, чье это тело.
      — Премио Фрато Дионисо!
      — Я нашла его мертвым в холле наверху, — сказала Тасия спокойно, слишком спокойно. — Я звала на помощь, но никто не пришел. Вас двое, отнесите Дионисо в его комнаты и положите в постель, как и подобает, а я пойду позову на помощь.
      — Разумеется, — ответил Северин, как будто поверил каждому ее слову, и нагнулся к голове Дионисо, чувствуя на себе изумленный взгляд жены. Ему стало дурно от выражения мертвого лица: жалкий ужас, скрытая боль. Сердечный приступ? Мозговой удар? Северину не хватало врачебного опыта, чтобы это определить.
      Но пятнышко крови было ему понятно. Белая рубашка выбилась из-под ремня, пока тело волокли, однако было ясно, что оно находилось с левой стороны груди, как раз над сердцем. Не успев ни о чем подумать, он увидел, как его руки разрывают рубашку, как разлетаются в тусклом свете лампы отскочившие пуговицы. Здесь — вот этот маленький мазок на коже…
      — Убийство, — сказал он сурово, не узнавая своего голоса. — Премио Фрато Дионисо убит. Тасия попятилась.
      — Как? Не может быть!
      Лейла прыгнула к ней, обеими руками вцепившись в дорогой шелковый плащ. Золотые завязки на шее впились в горло Тасии, она рванула их руками, и скользящая материя с шелестом слетела с ее плеч. Лейла выпустила плащ и вцепилась пальцами ей в руки выше локтей.
      — Как ты смеешь! Убери руки немедленно! Лейла дернула ее в сторону трупа.
      — Что ты делаешь в крыле иллюстраторов?
      — Этот вопрос я могла бы задать вам!
      — Почему сегодня? — Лейла изо всей силы встряхнула пленницу. Тасия движением головы отбросила с лица черные кудри.
      — По какому праву ты меня допрашиваешь? Отпусти немедленно! Северин не мог не восхититься. Храбрость, хитрость, надменность или чистая бравада, но выступление было великолепным. Он поднялся на ноги, уверенный, что болезненная тяжесть в костях — это лишь прелюдия к ближайшим двадцати годам, когда он будет стареть.
      — Ты его убила? — спросил он спокойно. — Или Рафейо? Еще секунду Тасия боролась с хваткой Лейлы, потом что-то нечленораздельно выкрикнула и разрыдалась.
      — Рафейо! Это Рафейо!
      Вот и вся храбрость. И Арриго предпочел Мечелле вот это!
      — Он виноват, ему отвечать! — лопотала она. — Он мне велел сюда прийти сегодня ночью. Он рассказывал про вашу магию, страшную магию! Я пришла к нему в мастерскую, а там был Премио Фрато Дионисо, мертвый! Я не виновата, я ни при чем!
      Это, возможно, было правдой.
      — А почему ты не сбежала, когда он тебя уже не видел? — спросила Лейла.
      Легкое колебание сказало о многом.
      — Он сын мне. Я его защищала всю мою жизнь — станешь матерью, поймешь сама: твой долг помогать ему, любить его, что бы ни случилось! Он мой единственный сын, а мать любит своего сына, что бы он ни сделал…
      Боится, но не настолько, чтобы утратить присутствие духа. Северин изменил свою оценку Тасии. И запомнил, что надо сказать Лейле: никогда не любить ни одного из их сыновей подобным образом.
      — Где он теперь? — Лейла встряхнула Тасию так, что у той клацнули зубы.
      — Думаю, сбежал, — сказал Северин, избавляя Тасию от попытки правдоподобно соврать. — Мы достаточно нашумели, чтобы он вес понял. Ты можешь ее подержать, пока я найду Меквеля?
      — Конечно.
      И тут Лейла сделала такое, чего никогда не сделает ни один иллюстратор, ни музыкант, ни ювелир, — никто, для кого руки — смысл всей жизни. В благоговейном ужасе Северин увидел, как его жена с размаху врезала графине до'Альва кулаком в подбородок, — с немедленным и предсказуемым результатом.
      Запомнить еще одно: никогда, никогда не сердить Лейлу.

* * *

      Смех и свет из всех окон и дверей. Хриплый клубок танцующих тел, сплетающихся, расходящихся, вихляющих, шатающихся. Запах алкоголя, пота, удушливый аромат догоревших факелов, вонь дешевых духов. На сильных молодых ногах он скользил как тень по забитым толпами улицам, острые молодые глаза были на страже. В ателиерро над винной лавкой умные молодые руки повернули первый ключ, а чувствительные молодые пальцы стерли второй и третий.
      И он оказался в безопасности.
      Свет ему не был нужен. Это место он знал сотни лет. Он знал, где прислонен лицом к стене Пейнтраддо Меморрио, знал узор пятен краски на покрывающей его дерюге. Здесь стол, рядом стул, там мольберт, ларь с красками и растворителями — в нем же Фолио и Кита'аб — стоит рядом с пачкой чистых холстов у закрытого ставнями окна.
      Ветхие простыни, побитые молью одеяла — и все же убежище, Он свернулся на кровати, и его долго трясло. Он говорил себе, что это всего лишь реакция тела, незнакомой плоти, которой он еще не научился управлять в совершенстве.
      Не луч солнца сообщил ему о наступлении дня. Наглухо закрытые и затемненные окна, толстые деревянные ставни, тяжелые парусиновые шторы перекрывали путь свету. Он давно привык к затворничеству, пыли, тяжелому воздуху. Ею тело не привыкло. Он не мог дышать. Солнце взошло и согрело улицы Мейа-Суэрты, вновь освященные огнем, напекло стены и крышу его мансарды, раскалило воздух. — Он задыхался, и только это говорило ему о наступившем утре.
      Он заставил себя встать, пройти через влажную тьму к столу и открыть бутылку, оставленную там, — сколько лет назад? Вино прокисло. Он все же выпил. Откашливаясь и отплевываясь, выпил еще.
      Наконец он сел. Кресло было реликтом эпохи правления Алехандро, некогда красивым. Остатки позолоты отлетели столетие тому назад. Обивка рассыпалась намного раньше. Плетеное веревочное сиденье он заменял уже пять раз. Надо бы заменить и само кресло, но он никогда не проводил здесь так много времени, чтобы стоило возиться.
      Он зажег свечи, одну в серебре, другую в золоте. Ему улыбнулся собственный череп, сияя белизной из тени, и он отпрянул.
      За столетия, что он владел этим зданием, в этой убогой мастерской он провел в общей сложности месяца два — только чтобы писать портреты, дававшие ему очередное тело, и дополнения к Пейнтраддо Меморрио. Скоро придется добавить сюда лицо Рафейо. Новое лицо на картине, память о новой жизни. Он глубоко, продолжительно вздохнул. Хорошая получилась жизнь Дионисо, плодотворная и полезная — но кончилась катастрофой, и все из-за Рафейо.
      Тело успокаивалось. Эта паника не была его собственной. Реагировало лишь тело, требуя немедленного бегства. И он был благодарен ему. Если бы Северин с Лейлой нашли его, а не Тасию…
      Он влил в горло еще глоток вина. Да, теперь получше. Чуть поспать, потом поесть — он спустится вниз и прикажет хозяйке что-нибудь принести. Здешние люди были ему верны. Он — владелец дома. “Запись” была нарисована давным-давно и засунута в сундук в углу. Гостиница переходила к новым поколениям одной и той же семьи, как и это помещение переходило к новым поколениям его неназванной семьи. Когда-то, давным-давно, он вернулся и увидел, что стул сдвинут. Набросок агво — и через два дня сестра хозяйки гостиницы созналась, что шарила в мастерской. Картина сангво — и через две недели она упала с лестницы, разбившись насмерть. С тех пор они ему верны.
      Так что он попросит сына хозяйки отнести послание в Палассо Грихальва…
      Послание — кому?
      Оставаться Рафейо нельзя. Черт побери мальчишку! Если бы он подождал, он бы получил все. Сарио получил бы все. Сколько лет он уже не носил почетные регалии Верховного иллюстратора? Со времен Риобаро. С тех пор ничего как следует не получается.
      Вдруг он подумал, что его жизнь под именем Дионисо и овладение телом Рафейо символичны для многих жизней и овладений. Это никогда не получалось. Не позволяло время, или обстоятельства, или просто неудачи. Не было такого, чтобы все встало на место в приятном совершенстве. Никогда не удавалось найти нужное тело, что привело бы его опять на должное место, — место, которое он по праву занимал как Сарио, но очень недолго.
      Вскочив на ноги, он сдернул покрытие с “Меморрио”. Вот они, все его жизни, кроме Рафейо, и лица, которые он носил столетиями.
      Игнаддио — ему недоставало родовитости. Сандор, запутавшийся в политике Грихальва. Веррейо, напрасно ждавший смерти тогдашнего Верховного иллюстратора. Мартайн, обреченный на ничтожность чужой завистью. Гуильбарро, погибший из-за преступно глупой монахини, посланной его лечить. Матейо, погубленный обвинением в содействии “самоубийству” своего брата. Тимиррин — желанная передышка, но никаких свершений, ничего, достойного славы.
      Только Риобаро. Единственная совершенная жизнь. Он смотрел на чудесное лицо, которое носил долгие славные годы, и сожаление было на языке его горше прокисшего вина.
      А после Риобаро? Домаос и этот катастрофический роман с Бенекиттой. Неуклюжий, уродливый Ренсио. Оакино, известный в веках как Парикмахер! Этторо, ставший калекой в тридцать пять лет, чья мать так глупо оскорбила свою сводную сестру Таситу, некоронованную Великую герцогиню Арриго II, и лишила своего сына всех шансов.
      У Дионисо был шанс. Поднявшись до Премио Фрато, он мог достичь совершенства в Рафейо.
      Не вышло.
      Только Риобаро. Только одна совершенная жизнь.
      Почему?
      Что сделал он, работавший лишь на благо своей семьи, своих герцогов, своей страны? Он служил так хорошо и долго, он делал для них такое, перед чем отступил бы любой другой иллюстратор и только он, Сарио, Единственный Иллюстратор Грихальва, мог сделать, — и наградой за все это лишь одна совершенная жизнь!
      Но он построит другую. Он знает как. Но сначала надо выбраться из Рафейо. Если его обнаружат раньше, чем найдется другое тело, он погиб.
      И Сааведра погибла. Прошлой ночью он ее спас. Когда-нибудь он расскажет ей, как он спас ей жизнь. Сейчас он должен спасти их обоих.
      Но — кто?
      Сегодня вынесут тело Дионисо. Параддио Иллюминаддо не будет — он умер неожиданно и одиноко. Мать, Джиаберта, приедет из дома своего мужа в Мейа-Суэрте, совершит ритуальное оплакивание и отбудет. Все узнают, что это было убийство, — Лейла и Северин расскажут. И Тасия тоже — он достаточно хорошо изучил ее и понимал, что она будет себя спасать, обвиняя его.
      Наброски Рафейо стали пульпой в отстойнике Палассо. Картины маслом все были у Сарио — тщательно упакованные в футляр, и, убегая, он просто подхватил его за ручку. Спасибо Тасии, которая дала ему время на бегство.
      С “Рафеио” им ничего не сделать, если не воспользуются пейзажем Корассона. Но все, что с ним случится, произойдет и в Корассоне. И они это знают. Этой картиной они не воспользуются. А Пейнтраддо Чиевы, который можно было бы пронзить иглой или поджечь, не существует. Ни при иностранных дворах, ни в домах и замках Тайра-Вирте нет картин, которые можно против него использовать. Картины, написанные для этих несчастных кастейских сирот, — это просто письмо маслом, там нет никакой магии.
      Рафеио им не достать.
      Но за ним будут охотиться, пока не поймают и не приведут на суд, а потом казнят за убийство Премио Фрато Дионисо. Он должен найти способ попасть из тела Рафеио в другое.
      Чье?
      Он смотрел на ящик с красками. Их надо будет усилить по его собственной тайной формуле. Рафеио думал, что знает много, — ничего он не знал об истинной силе! Это тело может себе позволить потерять нужную кровь. Это сильное, красивое, совершенное, молодое тело…
      Проклятый Рафеио!
      Верховный иллюстратор Меквель окинул мастерскую Рафеио усталым взглядом.
      — Надеюсь, на сегодня все. Мне давно уже следовало быть в постели.
      — Этого достаточно, — сурово молвил Северин.
      — Однако остается вопрос: что делать с тем, что мы знаем? И на этот вопрос надо ответить сегодня.
      — Господин, почему мы не можем спуститься вниз и удобно устроиться, пока вы будете решать? И мне бы хотелось выпить, чтобы заглушить вкус всего этого, — сказал Северин без обиняков.
      — Моим старым костям очень подошло бы сейчас мягкое кресло, да и от глотка вина я не откажусь. Не может ли твоя жена распорядиться?
      Лейла — когда-то хорошо воспитанная девушка из рода Грихальва — немедленно отбыла выполнять распоряжение. Северин благоразумно воздержался от предложения помощи Меквелю;
      Верховный иллюстратор оценил его такт скупой улыбкой и взял его под руку.
      — Она славная женщина, можешь на этот счет не сомневаться. Ты дважды счастлив — как иллюстратор и как мужчина.
      — Я знаю, — спокойно ответил Северин.
      — Небольшой совет, фрато мейо. Никогда не думай о тех годах, что тебе остались. Их еще нет. И может не быть никогда — в конце концов роковым может оказаться даже переход через оживленную авенидо. У тебя есть только сегодняшний день — и ее любовь.
      — Я.., я понял. Верховный иллюстратор.
      — Эйха, пойми и еще одно: все дети, которые у нее будут, — это ее дар тебе. Зачать ребенка может любой моронно. Быть отцом способен только настоящий мужчина.
      Когда они спустились на первый этаж, у Лейлы все было готово. Она провела их в небольшую приемную, наполнила бокалы, проверила, чтобы подушки в кресле Меквеля лежали удобно, и села, явно намереваясь остаться. Хотя дела иллюстраторов не затрагивали женщин, даже женщин Грихальва, это дело касалось Мечеллы.
      — Итак, — начал Меквель, — в докладе Великому герцогу я обобщу все данные следующим образом. Есть картина с изображением Корассона, на которой больше магии — и невероятно злой, — чем я когда-нибудь в жизни видел. Есть новая кисть на полу, раздавленная, с обгорелыми волосками. Есть мертвое тело Премио Фрато Дионисо и живое тело графини до'Альва. И нет никаких признаков Рафеио.
      — Не очень приятный итог, как ни складывай, — пробормотала Лейла.
      — Первое, — продолжал Меквель, сделав глоток вина, — одновременно наиболее важное и наименее значительное, — это графиня. Она была найдена в месте, для женщин запретном, в ту ночь года, когда Палассо абсолютно пуст. Ее присутствие не имеет значения для картин и мертвого тела. Но оно весьма важно вот в каком смысле: ее нашел иллюстратор, проследивший графиню до этого места и таким образом все обнаруживший.
      Меквель слегка улыбнулся Лейле.
      — Я полагаю, нам следует скрыть твою роль в этом деле, если ты не очень возражаешь. Я бы предпочел избежать докучного расследования из-за нарушения правил нашего маленького мужского святилища.
      — Меня здесь не было, — согласилась она. — Я сказала Северину, чтобы он проследил за Тасией, и мы расстались в толпе.
      — Кордо. Итак, Тасия была замечена, когда тащила тело Дионисо. Судя по тому, что мы о ней знаем, она вполне способна была бросить его в ближайшую мусорную шахту. В этой древней части дворца можно добраться до таких примитивных устройств. Но очевидно, что Тасия тащила труп в постель Дионисо, где утром его бы обнаружили, — будто он там и умер. Вполне правдоподобно в его возрасте. — Меквель сделал паузу для следующего глотка. — Но мы знаем, что он не умер в своей постели. Мы почти наверняка знаем, почему он умер. Он узнал, что делает Рафеио. Мы также знаем, как он умер.
      — Его Пейнтраддо Чиева, — кивнул Северин. — Портрета нет в кречетте, нет и в ателиерро Рафеио или Дионисо. Нигде.
      — Не прихватил ли его Рафеио, когда бежал?
      — Может быть, — пожал плечами Меквель. — Меня это не очень заботит. Возможно, мы найдем где-то пустую раму с грубо выдранным холстом. Не знаю. Прежде всего меня интересует, почему Пейнтраддо Чиева оказался у Рафеио.
      Северин наклонился вперед, поставив локти на колени.
      — Это значит, он узнал его назначение намного раньше, чем должен был. Еще это значит,., — ..что он намеренно заманил Дионисо к себе в ателиерро, чтобы там убить! — выпалила Лейла.
      — Так это выглядит, — сказал Меквель. — Хотелось бы мне знать, как Рафейо вытащил Пейнтраддо из кречетты, поскольку ключи есть лишь у Вьехос Фратос. Но в свете всего остального и это меня не удивляет. Умный молодой человек этот Рафейо. — Он вздохнул. — Сын Тасии.
      — Он все это сделал намеренно, — выдохнула Лейла, трепеща и ужасаясь в равной мере. — В ту ночь, когда он сжег бы Корассон своей картиной, он убил бы и Премио Фрато, который его этому выучил. Так он устранял и свидетеля преступления, и единственного человека, которому было известно, что Рафейо обладает этими знаниями!
      Меквель поднял бровь в сторону Северина.
      — А Мечелла тоже все про нас знает? Эйха, не отвечай. Я бы предпочел, чтобы она знала. Так безопаснее. Да не смотри ты так беспокойно, Северин! Следствия не будет. Верховный иллюстратор должен быть практичным, а это в некоторых случаях означает — забывчивым.
      — Благодарю, — скромно потупился Северин.
      — Эн верро, наши секреты больше и не секреты, если Дионисо открыл Рафейо столь много. А кто знает, что рассказал Рафейо Тасии? Меквель вздохнул.
      — Все дело в том — и здесь Лейла права, — что убийство не случайное преступление припертого к стенке, оно было тщательно спланировано.
      — И наверняка он планировал то, что хотел сделать с Корассоном! — Лейла встала — налить мужчинам вина. — Но знал ли он, что при этом случится с ним?
      — Может быть, он хотел зажечь в Корассоне лишь несколько очагов и дать им разгореться самим. На Санктеррию такое случается сплошь и рядом, когда повсюду факелы. Граццо, меннина. — Меквель улыбнулся Лейле, наполнившей его бокал.
      — Рафейо ненавидит Мечеллу, — сказала Лейла. — Он хотел не опалить несколько деревьев, а сжечь до основания весь Корассон и ее вместе с ним.
      — Он стремится занять мое место, — просто заметил Меквель. — Разве неприязнь к Мечелле сильнее его честолюбия? Может быть, он считал, что повредить ему может лишь Пейнтраддо Чиева, а поскольку им еще не написан этот портрет, он в безопасности.
      — Он и в самом деле в безопасности, — мрачно заметил Северин. — Все работы в красках исчезли, а в стоке под его мастерской мокнет пачка рисунков.
      — Значит, мы не в силах его наказать. — Меквель протер глаза большим и указательным пальцами. — Эйха, что бы он ни знал, в какие бы приемы магии ни верил, одно несомненно: Дионисо хотел быть прославлен как человек, обучивший очередного Верховного иллюстратора.
      — Честолюбие его и убило, — добавил Северин.
      — Мы можем воспользоваться этим пейзажем Корассона, — предложила Лейла. — Что мы сделаем с картиной, то случится и там, но мы будем знать заранее…
      — И построимся с ведрами? — Меквель покачал головой. — На картине показана конкретная ночь — сегодняшняя ночь, именно с таким положением луны и звезд. Чтобы ею воспользоваться, нужно ждать год. Лично я хотел бы поместить ее в Галиерру Веррада, где Арриго видел бы ее каждый раз, проходя по коридору. Но лучше будет взять ее с собой в Корассон.
      — Арриго! — Северин чуть не поперхнулся вином. — Я о нем совсем забыл! Вы думаете, он про это что-то знает?
      — Если не все, — мрачно произнесла Лейла.
      — Я предпочитаю думать, что он не знает, — медленно сказал Меквель. — И предпочитаю не знать ничего такого, что убедило бы меня в обратном. Виноват или невиновен, но именно он будет следующим Великим герцогом.
      Позвоночник Лейлы стал прямым и твердым как шомпол.
      — Но если он знал… Северин качнул головой.
      — Сколько бы в нем ни было раздражения против Мечеллы, он никогда не пожелал бы ей вреда.
      — Откуда ты знаешь? — едко возразила она. — Ты забыл, что случилось в той деревне возле Дрегеца? Вполне может оказаться его работой — выставить себя героем перед людьми!
      — Еще одно, что не будет расследовано, — твердо сказал Меквель. — Много мудрости в поговорке “Плювио эн лагго”.
      — “Дождь на озере”? Пусть так, но несколько капель яда могут отравить все озеро!
      — Бассда, Лейла!
      — Практичность Верховного иллюстратора доходит не только до забывчивости, но и до слепоты! — Лейла гневно смотрела на них обоих.
      — Иногда, — спокойно согласился Меквель. — Тема Арриго вновь возвращает нас к графине до'Альва. Естественно, как женщина благородного сословия она пользуется некоторыми законными привилегиями. А мы ничего не можем доказать в любом случае. Но она — Грихальва, а значит, есть способы на нее воздействовать.
      — Расскажите! — Обида Лейлы растворилась в радостной улыбке. — Я сгораю от нетерпения!
      — Оставь это мне.
      — А Рафейо? — быстро спросил Северин, пока его жена не успела возразить.
      — И это оставьте мне. — Меквель, морщась от боли, с усилием встал. — Скоро начнут возвращаться люди, не надо, чтобы Лейлу здесь видели. Северин, помоги мне подняться по лестнице. Завтра утром, когда объявят скорбную весть о кончине Премио Фрато Дионисо, старайтесь казаться пораженными.
      У Лейлы перехватило дыхание.
      — Вы хотите сказать, что Рафейо это сойдет с рук? И никто не узнает правды? Даже Великий герцог?
      — Коссимио будет знать то, что ему приличествует знать, и сообщение будет подано в понятной ему форме. Это дело иллюстраторов, Лейла. Ты должна это понять.
      — Нет, господин, не понимаю.
      Ласковые глаза Меквеля застыли черными льдинками.
      — Что, если все это выйдет наружу, и вмешаются суды, и каждый должен будет свидетельствовать? Три вещи утопят нас всех: угроза Корассону волшебством, смерть Дионисо от волшебства и истинный отец второго сына Мечеллы — что никакого отношения к волшебству не имеет, но имеет прямое отношение к спокойствию этой страны!
      Оба молодых Грихальва смотрели на него распахнутыми глазами. Он хмыкнул и пристукнул каблуком по полу.
      — От возраста заржавели мои суставы, но не мозги! Вы думаете, я не заметил комедию, которую разыграла Мечелла на балу в день Фуэга Весперра? Вы думаете, Арриго не вынесет это на суд, как бы ни было ему больно? И что с того, что у него нет настоящих доказательств? Любовь народа к ней может перенести и это, но даже сама возможность скандала сломает судьбу ребенка — не только здесь, но и в Гхийасе, где к королевским бастардам относятся крайне недоброжелательно! Тасия и ее сын будут наказаны, и это обещаю вам я. Но я не дам разделить этот народ на партии Мечеллы и Арриго, и я не дам упустить шанс посадить дона Ренайо Грихальва на трон Гхийаса!
      Он закашлялся, отмахнулся от протянутого Северином бокала.
      — Нет-нет, мне просто плохо стало от всего этого трагического сумасшествия, вслед за Дионисо я пока не собираюсь. Еще я скажу одно, последнее, и больше ни слова об этом произнесено не будет. Если вам взбредет на ум предать это огласке, пусть даже путем мелких слухов, как те, что нарисованы в Гранидии, — Меквель скупо улыбнулся, когда они невольно переглянулись, — помните, что я — Верховный иллюстратор и первый советник Тайра-Вирте. И у меня достанет власти вас уничтожить. Это не та угроза, к которой можно отнестись легко. Я восхищаюсь вами и ценю вас обоих, но, заверяю вас, сделаю все, что будет необходимо, — как делаю уже шестнадцать лет, — чтобы сохранять в надлежащем порядке эту землю. Северин, проводи свою супругу в ваши комнаты. Мне вы не нужны, дорогу к своей кровати я найду сам. Дольчо нокто.

* * *

      — Арриано! Ты пришел!
      Молодой иллюстратор осторожно скользнул в мансарду.
      — Что ты тут делаешь, Рафейо? Что это за место? — Он чихнул. — Матра, тут душно, как в мокром шерстяном одеяле!
      — Ты один? Ты кому-нибудь сказал? Тебя кто-нибудь видел? Изобразить паническую тревогу оказалось легко. Слишком легко. Закрыв дверь, Сарио медленно сделал несколько глубоких вдохов успокаиваясь. Он не должен терять над собой контроль.
      От этого зависит все.
      — За кого ты меня принимаешь? — В голосе Арриано звучала обида. — Когда иллюстратор — даже эстудо, как ты и я, — посылает письмо номмо Чиева до'Орро, нельзя никому даже конверт показывать. Ты знаешь, что тебя ищут все иллюстраторы в Мена? И что это за слух, будто ты убил Премио Фрато Дионисо?
      — Я этого не делал! Я невиновен!
      Это было в некотором роде правдой. Рафейо не убивал Дионисо. Это сделал Сарио.
      — Ты должен мне поверить. Это сделали Кабрал и Северин из-за моей матери…
      — Кабрал в Корассоне, и он даже не иллюстратор. А ты серьезно считаешь Северина убийцей?
      — Он для Мечеллы все сделает, ты это знаешь — даже обеты свои предаст! Это он написал Корассон, он все обставил так, будто я убил Премио Фрато Дионисо — Матра эй Фильхо, я был его учеником, как и ты, я любил его, а они говорят, что я его убил! Ты должен мне поверить, ты должен мне помочь!
      Арриано сел на единственный стул, сложив руки на столе.
      — Я тебе в самом деле верю. Но почему ты убежал?
      — А ты бы не убежал? — с вызовом спросил Сарио.
      — Может быть, — неохотно признался юноша. — Только мой тебе совет, Рафейо, — вернись в Палассо, и пусть Вьехос Фратос разберутся. Если Северин виновен, они это узнают. Они всегда в конце концов докапываются до всего.
      Странно слышать, как тебе цитируют твои же слова.
      — Вернуться? Откуда я знаю, какую ложь распустил обо мне Северин? И его жена, Лейла — оба ставленники Мечеллы, я тебе говорю, они…
      Он вбил оба кулака в столешницу и низко склонил голову.
      — Арриано, мне надо бежать из Мейа-Суэрты.
      — Ты с ума сошел? Выпей вина и успокой нервы.
      — Я уже пытался — меня вырвало. Ты же знаешь, у меня на питье голова слабая.
      Он не мог поверить в свою удачу, когда Арриано по собственной воле наклонил бутылку над грязным стаканом.
      — Эйха, а мне вот нужно выпить, даже если тебе это противно.
      — Я не могу вернуться, — повторил Сарио, отсчитывая в уме секунды. — Тут не Фратос, тут сам Великий герцог заинтересован. Он боготворит Мечеллу, а Северин — ее ставленник. Коссимио ни за что не даст правде всплыть.
      — Ни один Великий герцог.., никогда не вмешивался.., в дела Фратос…
      — А екклезия воспользуется шансом подпортить репутацию Грихальва.
      — Церк.., не.., так далеко.., не зайдет… Сарио выдержал паузу.
      — Арриано!
      — М-мм? — раздался дремотный голос.
      — Подними правую ногу.
      Команда была выполнена.
      — Граццо Матра эй Акуюб, — шепнул Сарио. И мягко сказал:
      — Арриано, я хочу тебе добра. Я сделаю тебя Верховным иллюстратором.
      — А… Меквель…
      Над характерным носом Грихальва изогнулись густые черные брови. Ни красоты, ни обаяния Рафейо, ни этой дразнящей улыбки. Жаль, вздохнул Сарио.
      — После смерти Меквеля, конечно. Ты же хочешь быть Верховным иллюстратором?
      — Ага! — Лицо его разгладилось в идиотской ухмылке.
      — И будешь обязательно.
      Сарио вытащил из-под стола разложенные краски, он их готовил целый день. Портрет, который он напишет со слюной, потом и кровью Арриано, не будет шедевром. И не важно. Никто, кроме него, его не увидит. Даже сама модель.
      Когда он начал тихое песнопение, вертевшееся у него в мозгу, и древние тза'абские слова полились с языка, он позволил себе последнее сожаление. Не Арриано он жалел, а сожалел, что Арриано — не Рафейо. Большой талант, приятный облик, семейные связи, здоровая наследственность — ни одному из этих требований не удовлетворял Арриано.
      Кроме единственного требования, имевшего сейчас значение.
      Арриано был здесь.

Глава 56