30

Гаррод стоял перед входом в тоннель, ведущий в пещеру мастера песни. Не скрывая любопытства, он растерянно проводил глазами прошмыгнувшую мимо Дел. Пропустив ее, Северянин повернулся ко мне.

— Я слышал крики, — сказал он. — Крики и… пение.

— Не сейчас, — отрезал я, отмахнувшись от него. Как и Дел я скользнул в тоннель и Гарроду пришлось последовать за мной.

Тоннель был невероятно тесным. Ничего в жизни мне так не хотелось как избавиться от веса камня и снова вырваться на свободу, в пустыню, под Южное небо. Но в глубине души я понимал, что главное сейчас — спрятаться.

В конце концов тоннель закончился и я оказался в пещере мастера песни. Меня снова ослепил яркий свет, который отражался от металла и стекла, играл на ярких коврах. Глядя на узоры на стенах, я никогда бы не сказал, что они нарисованы на грубом камне.

— Дел… — начал я, но понял, что сказать больше нечего. Она сидела у стены съежившись, закутавшись в серо-голубое одеяло, и заглянув ей в лицо я увидел грязь, кровь и переживания. И страх.

Гаррод его тоже заметил.

— В чем дело? — резко спросил он. Но ответить ни Дел, ни я не успели, потому что Кантеада запели.

Меня зашатало. Меня физически зашатало, заставив потянуться к стене. Я прижался к ней левым плечом, зацепился за неровности одеждой и рукоять меча звякнула о камень. Минуту я стоял так в шоке, потом опустился на колени.

Не зная музыки, не интересуясь ею, я никогда не мог понять, что такое гармония. Услышав вырывающееся из горл Кантеада пение, я все понял. Их голоса смешивались, устремлялись вверх, сливались, рассыпались, связывая самые невероятные звуки, высокие и низкие, и всю гамму между ними, соединяя звуки, но делая это так тонко, что ухо улавливало разницу, а каждый звук отдельно узнать не могло.

Аиды, это было потрясающе!

А потом все изменилось. Это был уже не звук и даже не песня. Я услышал музыку воспоминаний, которые Кантеада яростно вырывали из души. Музыку, которая затекала во все трещины моей жизни и поднимала старательно забытые мною кошмары.

Я забыл многое. Но теперь снова все вспомнил.

— Мальчик лет шести, зеленоглазый, с каштановыми волосами лежит лицом вниз и рот его полон песка. Он старается не кричать, пока шукар опускает ему на спину плеть в наказание за святотатство: я сказал, что богов не существует. Ведь если бы они существовали, разве я был бы рабом?

Тема вопроса заслуживала не меньшего наказания, чем само святотатство.

— Теперь двенадцать, и снова избит. На этот раз отцом девушки, на которую мальчишка смотрел слишком долго и страстно. Девушка сама заигрывала с ним, а теперь клянется невинной и слезы катятся по ее лицу. Но сквозь слезы она улыбается.

Сквозь кровь ему не до улыбок.

— Теперь юноша лет пятнадцати. Он гораздо крупнее большинства мужчин, но постоянные насмешки и унижения заставляют его чувствовать себя совсем крошечным. Глядя на его руки и ноги, можно предположить, что он вырастет еще больше, а жизнь у Салсет обещает в дальнейшем заставить его почувствовать себя полным ничтожеством.

Пока своим божеством он не делает ненависть.

— Шестнадцать. Он стал мужчиной в глазах и хиортах женщин, у которых есть право использовать его как они используют шкуры зверей, чтобы мягче было спать. И именно в их хиортах, в их постелях, он узнает, что чего-то стоит. Он понимает, что может, хотя и ненадолго, быть не просто игрушкой в руках женщин.

И именно в руках одной женщины, не похожей на других, он состряпал план спасения.

План, который чуть не убил его.

Песня по-прежнему связывала меня, но рука потянулась к лицу. Пальцы искали, нашли, ощупали неровные шрамы, прорезавшие щеку так глубоко, что на них не росла щетина. Песчаный тигр оставил мне глубокие отметки, но в придачу к ним он дал мне свободу. Хотя я украл его жизнь в медленной реке теплой, яркой крови.

Не только его, но и моей.

— Последнее воспоминание чулы, ставшего человеком. Он больше не безымянная вещь, он может назвать себя. Он — человек, который убил кошку, пожиравшую мужчин и детей Салсет, несмотря на магию шукара. Я совершил достойный поступок. Я заслужил соответствующее имя.

Я заплатил почетную дань кошке, которая дала мне возможность спастись.

Песчаные тигры, рожденные в Пендже, не принадлежат никому. Ни мужчине. Не женщине. Ни богу.

Мои пальцы прижимались к шрамам и я почувствовал, как по щеке текут слезы.

А Кантеада продолжали петь.

Совершенно выжатый, я всем своим весом навалился на стену. У меня не оставалось сил на самое простое движение, я не мог даже моргнуть. Поэтому я не стал открывать глаза, я еще сильнее зажмурился и попытался справиться с собой.

Песня грез закончилась. Я слышал только хрупкую мелодию песни охраны, не подпускавшей к каньону гончих.

Я взглянул на Дел. Она по-прежнему сидела закутавшись в одеяло, обернув им поплотнее плечи, чтобы не причинить себе вреда. Но шерстяная ткань помочь не могла, надеяться можно было только на глухоту, хотя я сомневался, что и ее было бы достаточно, чтобы скрыться от такой могущественной магии.

Аиды, я ненавижу магию. Ей нельзя доверять.

Я услышал шорох. Не там, где сидела Дел. Гаррод. Я совсем забыл о нем. Посмотрев на него, я понял, что он был пойман как и мы с Дел, а может ему пришлось еще тяжелее — он-то ничего не ожидал. Дел и я по крайней мере были хотя бы частично подготовлены. Говорящий с лошадьми ничего не знал.

Как я, как Дел, он сидел скорчившись на полу пещеры мастера песни, но в отличие от нас он двигался, медленно наматывал на руку длинные светлые косы. Наматывал, закручивал, дергал, словно хотел вырвать волосы с корнем.

Я вяло понял, что он действительно может остаться с голым черепом.

Я пошевелился. Пополз. Добрался до Гаррода. Поймал его за запястье и удержал.

— Не надо, — мягко сказал я.

Губы раздвинулась. Он смотрел на меня светлыми, льдистыми глазами.

— Что я сделал, — прошептал он. — Что я сделал в этом мире.

— Не надо, — снова сказал я.

— Что я сделал в этом мире!

Я кивнул.

— Я знаю. Ты думаешь, на мне меньше вины, чем на тебе? Я чище от крови, чем ты? — я отпустил его запястье и показал свою ладонь. — Пятен крови нет, — сказал я, — но я пролил ее больше, чем полагается человеку за жизнь.

Он не отпускал косы, но уже не дергал их.

— Говорящий с лошадьми, — прошептал он. — Я — Говорящий с лошадьми. Это настоящий дар, особая магия здесь, на Севере, а я был не лучше проститутки, которая продает себя всем, у кого хватает денег. Я шлюха, шлюха, занимающаяся кражей и обманом, готовая на все, лишь бы подзаработать, — его глаза сосредоточились на моем лице. — Я недостоин такого дара. Я опорочил его.

Я слабо вздохнул.

— Танцор меча, Говорящий с лошадьми… думаешь это имеет значение? Ни один из нас не безгрешен.

Гаррод слепо смотрел на меня, затерявшись в своих мыслях, а потом резко встал, подошел к Дел и опустился перед ней на колени.

— Я убивал только защищаясь. Я никогда не нападал первым. На моих руках нет крови невинных людей. Я не убил ни женщину, ни ребенка. Я забирал у Аджани одних лошадей и продавал ему других. Я брал у него краденные деньги, получал свою долю и считал себя умником. Но я — Говорящий с лошадьми. Не убийца. Не налетчик. Я не из банды Аджани.

Его косы свисали до ковра. Он ждал ответа.

Дел подняла на него взгляд.

— Имеет значение, что я думаю?

Гаррод склонил голову.

Дел едва заметно улыбнулась.

— Тебе это нужно так же, как и мне, — она очень мягко коснулась его головы. Не знаю, что еще она ему сказала, потому что Дел заговорила на Северном, но поднялся Гаррод успокоенным и быстро вышел из пещеры.

Я все еще был слаб, слишком слаб, чтобы стоять. Как и предупреждали Кантеада, песня грез была болезненной, но не физически, а эмоционально, а такая боль переносится тяжелее всего, хотя мужчины редко сталкиваются с ней. Эмоции — мир женщин.

Я сидел сгорбившись на ковре и смотрел на Дел. Собравшись с силами, мне удалось медленно добраться до нее и опереться спиной о стену. Сидеть рядом с ней в тишине, ничего не предлагая и не принимая. Достаточно просто быть вместе.

Дел пошевелилась, приподняла край одеяла и протянула угол мне. Я взял и придвинулся к ней так, что мы соприкоснулись плечами и бедрами. В тишине мы делили неистовство наших песен и слова нам были не нужны.

Дел наклонила голову и опустила ее на мое плечо. Вес был незначительным, но доверие в движении огромным. Я понял, насколько она открылась мне и готов был идти навстречу.

— Я думала, что будет Аджани. Думала, что снова увижу их смерти, — тихо сказала она.

Я нахмурился: я тоже был уверен, что перед ней пройдет день, который сделал из девочки танцора меча.

— Что тогда, баска?

— Как я убила ан-кайдина.

Так, значит эти шрамы были глубже. Гораздо глубже, чем я думал.

— Эта песня… — начал я.

— Это было легко, — прервала меня Дел. — Я думала, будет тяжело. Я думала, что это должно быть тяжело… а было легко, Тигр.

Подумав, я кивнул.

— Механика смерти не так сложна, если тебя этому хорошо обучили, а ты занималась серьезно. Так что я думаю…

Голова Дел чуть пошевелилась на моем плече.

— Я не имею в виду механику смерти, я говорю о самой смерти, когда я забрала жизнь ан-кайдина, когда я взяла его в мой меч, — она помолчала. — Когда Бореал стала моей, действительно моей, какой должна быть яватма… Кровожадная яватма…

Я почти не видел ее лица, его скрывала путаница волос, но все, что происходило с Дел, я чувствовал по голосу.

— Баска…

Она снова прервала меня. Она сбросила с нас обоих одеяло и тяжело встала на колени. Быстрый взгляд в мою сторону приказал мне не шевелиться. Я застыл и Дел вытащила меч.

Вырвавшись из ножен, в пещере он зазвучал. Он пел как Кантеада. И в этот момент я понял, что весь мир сделан из музыки: песня жизни, песня смерти, песня грез. Воплощение цикла.

— Певец меча, — сказал я.

Дел дернулась, сжимая рукоять, и повернула голову и мою сторону.

— Певец меча, — повторил я. — Для танца нужна песня.

Делила заулыбалась.

— Вот что ты делаешь, правильно? — продолжил я. — Поешь. Своему мечу. Своим противникам. Своим богам. Чтобы заплатить дань миру, — я медленно кивнул. — Я помню слова старика, того Северянина в Харкихале, который продал нам теплую одежду, — я снова кивнул. — Это было как пожелание хорошо петь.

Дел тяжело вздохнула.

— Танец нельзя танцевать в тишине.

— И ты вызываешь к жизни меч.

— Песня помогает вызывать, — согласилась она, — хотя нужна не только она… нужно знать настоящее имя… Но без песни не обойтись.

— Но тогда песня должна быть особой, как и имя? Личная песня? Такая, чтобы ее не знал никто другой, — я нахмурился. — Но в этом нет смысла, баска. Если кто-то услышит твое пение, песня уже не будет тайной.

Дел отвернулась, по-прежнему сжимая меч и стоя на коленях. Помедлив, она опустилась на ковер и положила яватму на бедра. Одна рука на рукояти, другая на клинке, с бесконечной нежностью касаясь металла.

— Ты создаешь новую, — сказала она, — каждый раз. Ты касаешься себя — того, что ты есть, чем был, чем можешь стать — и делаешь из этого песню. Она часть тебя, как твоя рука на рукояти, но выходит из глубин твоей души,

— за грязью, кровью и спутанными волосами безупречное лицо было серьезным.

— Ты запеваешь самого себя в меч, и меч становится тобой.

— Тогда зачем возиться и поить его кровью? — не унимался я. — Зачем заниматься ерундой и вливать в него жизнь достойного противника? — я нахмурился. — А что случится, если враг не достоин? Что случится, если ты убьешь кого-то до того, как успеешь подготовиться?

— Меч требует крови, — невозмутимо объяснила Дел. — Первая кровь — часть ритуала. Это обряд посвящения, — она нежно коснулась клинка. — Мальчик становится мужчиной, девочка женщиной, меч яватмой. До той поры он не полон.

— Но ты убила не врага. Ты убила друга.

Она только вздрогнула, но через секунду я заметил кровь на ее пальцах. Капли стекали в руны.

— Я убила его по необходимости, — сказала она. — Я убила уважаемого мною ан-кайдина и взяла его в меч.

— Ты не жалеешь, что сделала это?

Ее рука плотнее сжала рукоять. Четко проступили мускулы.

— Временами я ненавижу этот меч. Временами я ненавижу себя.

— Ты жалеешь о том, что сделала?

Дел посмотрела мне в глаза.

— Нет, — сказала она, — не жалею. Это меня и пугает.

На рассвете мы стояли перед кольцом локи: Дел, я, Гаррод и жители Границы. Над нами сгущался туман, скрывающий край каньона. Влага липла к одежде, пропитывала волосы. У меня замерзли даже нос и уши.

Массоу вырвался от матери и побежал к Дел.

— Прости! — кричал он. — Прости!

Дел вздрогнула и отшатнулась. Я видел, каких усилий ей стоило не оттолкнуть его.

— Прости! — кричал мальчик, прижимаясь к запястью Дел. — Это был не я, я клянусь… не я… не я! — всхлипывания заглушили остальные слова, превратив их в бессвязный лепет.

Значит они все знали. Все помнили. Киприана покраснела и старалась не смотреть на меня. Адара не чувствовала себя такой униженной, но и ей тяжело было встречаться со мной глазами. Она нервно теребила юбки.

Я осмотрел каньон. Все Кантеада снова спрятались, оставив мастера песни как посредника, но я помнил их этой ночью. Помнил их со свечами и камнями для охраны, появившихся из темноты, чтобы освободить жителей Границы и заключить локи в кольцо, которое я уже не разрушу.

Такая изящная вещь, кольцо, такое хрупкое. Гладкие круглые камни, аккуратно выложенные в круг в центре каньона недалеко от пещеры мастера песни. В нем находились локи. Даэва, Шеду, Ракшаса. Демоны из детских снов.

— Нам пора уходить, — сказал я. — Мы не должны здесь задерживаться. Это место мира, а мы портим Кантеада песню.

Я почувствовал на себе взгляд Дел. Признаюсь, я удивился своим словам не меньше ее, но ведь я сказал правду.

— А как же мы? — мягко спросила Адара. — Я знаю, вы должны идти, но что нам делать? Здесь ведь мы остаться не можем.

Гаррод стоял позади умытой Дел, на лице которой остались синяки и кровоподтеки. Он опустил веки, спрятав бледные глаза, потом моргнул и посмотрел на жителей Границы.

— Я отведу вас, — сказал он.

Киприана отвлеклась от нас и изумленно посмотрела на Гаррода.

Массоу не отходил от Дел.

— А ты не можешь взять нас с собой? — спросил он.

Я видел как тяжело было Дел, она никак не могла забыть локи-Массоу. Ей пришлось приложить усилие, чтобы не шарахнуться от мальчика и говорить ровно.

— Нет, — сказала она, легко касаясь взъерошенных светлых волос. — Нет. Я должна идти. Мне нужно закончить важное дело.

Адара смотрела на Гаррода. В ее зеленых глазах были и надежда, и смущение. Только тут я вспомнил, что Северянин совсем чужой для них, он появился, когда в их телах уже были локи.

Говорящий с лошадьми взглянул на меня.

— Я возьму на себя эту ответственность.

Я поднял брови.

— А ты сможешь?

Губа со шрамом немного изогнулась.

— После песни грез — да. Я думаю, мне еще не поздно исправиться.

Адара расправила свои юбки.

— Мы идем в Кисири.

Гаррод слабо улыбнулся, кинув взгляд на Киприану.

— Кисири далеко, но Высокогорья — мой дом. Я проведу вас безопасными дорогами.

Киприана смотрела на Гаррода.

— У нас нет лошадей.

Бусинки в косах зазвенели, когда Говорящий с лошадьми засмеялся.

— Предоставьте это мне. Я знаю, как достать лошадей.

— Мошенничеством? — поинтересовался я. — Кантеада не ездят верхом. Здесь красть лошадей негде.

Льдистые глаза прищурились и сочли недостойным со мною связываться.

— Прошлой ночью мастер песни сказал, что недалеко отсюда есть поселение. Я собираюсь купить лошадей, Южанин, на деньги, которые ты одолжишь мне.

— Одолжу?

— Или дашь, — мягко сказала Адара. — Ты обещал купить лошадь и повозку вместо тех, что мы потеряли.

— Да, — подтвердила Дел. — Обещал.

Я кинул на нее хмурый взгляд, порылся в кошельке, отсчитал деньги и отдал их Гарроду.

Адара протянула руку.

— Деньги будут у меня.

Лицо у Говорящего с лошадьми было такое, словно он проглотил что-то кислое. Он неохотно отдал монеты Адаре. Она завязала их в тунику, а Дел одобрительно кивнула:

— Доверяй деньги женщине. Женщины ими лучше распоряжаются.

— Я пойду к жеребцу, — объявил я, услышав знакомое ржание.

Думаю, он мне обрадовался. И уж конечно ему было приятно ткнуться носом в мою шею и размазать по мне слюну. Я выругался, отпихнул его нос, вытащил колышек из земли. Повернулся и увидел Киприану.

Щеки ее покраснели. Она обхватила себя руками и смотрела в землю, собираясь заговорить, но никак не решаясь.

Жеребец потянулся к ней своим вездесущим носом. Коснулся ее лица. Понюхал и фыркнул на нее.

Вряд ли Киприана испытывала удовольствие, когда стирала предплечьем слюну с лица. Я отпихнул жеребца и вдруг понял, что было неправильно.

Нет. Что было правильно.

— Все это время, — сказал я изумленно, — все это время он чувствовал неладное. Помнишь?

Она взглянула на меня, не успев как следует протереть лицо.

— Он укусил Массоу, — вспоминал я. — Он беспокоился когда ты была рядом. Жеребец нервничал, даже Гаррод говорил мне об этом. Он просто ничего не мог объяснить.

Словно подтверждая мои слова, жеребец как бы ненароком подобрался к Киприане. Девочка сначала шарахнулась, но взяла себя в руки и шагнула к гнедому. Румянец заливал ее щеки.

Я игриво шлепнул жеребца по носу.

— Все нормально, — успокоил я ее. — Я не виню тебя… Ты не имеешь к этому никакого отношения.

— Но…. все, что я говорила, — девочка едва выговаривала слова. — То, что я говорила и делала…

— Это была не ты, — повторил я. — Не ты, не твоя мать, не Массоу.

— Но… ты мне нравился, правда, — в ее голосе звучало удивление и меня это немного раздражало. — А потом я вела себя как дура, говорила и делала такое… пыталась заставить тебя… захотеть меня, — краска залила ее шею, лицо от стыда покрылось потом и заблестело. — Я вела себя как потаскуха из кантины Харкихала, продающая себя за деньги…

— Ты вела себя как женщина, которой нужен мужчина, — грубовато сообщил я. — Киприана, ты молода, но ты взрослеешь. Тебе нечего стыдиться. Скоро придет день, — я вдруг подумал о Гарроде, — может даже скорее, чем ты думаешь, когда мужчина ответит на твою благосклонность, — я вспомнил ее мать, — после того, как ты выйдешь замуж.

Киприана робко улыбнулась.

— То же самое говорит моя мама.

— Тогда может стоит к ней прислушаться. У нее есть опыт, — я повернулся и медленно пошел назад, к Дел. — Не вини себя, Киприана. В искренних чувствах ничего плохого нет, о них можно говорить вслух.

Она застенчиво приподняла одну бровь.

— А ты говоришь о них Дел?

Я покорно вздохнул.

— Может быть не всегда.

Киприана примерилась к моему шагу и протянула мне раскрытую ладонь.

— Мне это нужно, — сказала она. — Это принадлежало Ракшасе.

В мою руку скользнул шнурок с красно-коричневыми камешками, отшлифованными за многие годы прикосновения к человеческому телу. Мысленно я увидел шею Дел. Представил, как я надену на нее это ожерелье, как она когда-то надевала его на мать. Киприана улыбнулась и побежала вперед, к своей матери.

31

Гончие взяли нас в кольцо. Я успел позабыть, насколько они уродливы.

Жеребца, естественно, в этот момент счастливым назвать было нельзя. Он слишком хорошо помнил раны и укусы, полученные в последнем бою. Гнедой пританцовывал, бил копытами и фыркал, готовясь дать достойный отпор.

— Аиды, — проворчал я, — что теперь?

Дел сидела за моей спиной на жеребце, держась за мою одежду. Думая только о предстоящем путешествии, мы оставили позади каньон, а с ним и охранную песню, позабыв, что только она держала гончих на расстоянии.

— Это, — спокойно сказала Дел, нащупывая что-то под шерстяной туникой.

Я не повернулся, чтобы посмотреть, побоявшись отвлечься от гончих, поэтому не увидел, что она сделала. Я знал только, что мы были окружены белоглазыми хищниками, а через секунду они исчезли. Убежали как побитые собаки.

Убедившись, что они действительно убрались, я повернулся к Дел.

— Ладно, баска… что ты сделала?

Она сняла что-то с шеи и передала мне. Я взял: тонкий кожаный ремешок и крошечная металлическая трубка, серебристо сверкавшая в слабом туманном свете.

— Это? — подозрительно уточнил я. — В аиды, что это?

— Кое-что от Кантеада, — она шлепнула жеребца по бокам и мы продолжили путешествие. Мне пришлось выпрямиться и переключить внимание на гнедого.

— Хей, — крикнул я, не выпуская из рук трубки на ремешке и заставляя жеребца прекратить прыжки, скачки и приплясывание. Когда гнедой успокоился, я посмотрел в сквозное отверстие в трубке. — Свисток?

— Мастер песни сказал, что он будет отгонять гончих.

— Но не отошлет их совсем.

— Нет. Они действуют по заклятью или подчиняясь какому-то другому принуждению. Может они так и будут идти за нами, зато нам не придется нервничать и отгонять их.

— Мне это не нравится, — сказал я.

Дел вздохнула.

— А тебе вообще что-нибудь нравится?

Я ответил не задумываясь.

— Меч, круг, хорошая женщина. И меч, кстати, Южный… без Северного я проживу.

— И Южная женщина?

Я провел жеребца через рощу и надел на шею свисток. Всегда пользуюсь преимуществом, независимо от его происхождения.

— Южная женщина, — мягко начал я, — имеет несколько преимуществ. Она послушна и не нужно беспокоиться, что она тебе нахамит если ее о чем-то попросить. Она прекрасно разбирается в домашних делах, прекрасно готовит, убирает и заботится о благополучии мужа. Она знает, как угодить мужчине в постели и вне ее, поскольку женщине с детства объяснили кто за главного.

Дел долго молчала и о чем-то думала. Я ухмыльнулся и в ожидании ответа рассматривал уши жеребца.

— Если Южные женщины идеальны, — наконец изрекла Дел, — почему Южные мужчины охотятся за Северянками?

Моя улыбка исчезла. Собравшись с мыслями, я ответил:

— Может из-за того, что они совсем другие? Цвет кожи, обычаи, характеры.

— Это означает только одно: Южные мужчины предпочитают женщин более независимых и сильных духовно.

— Возможно, — осторожно согласился я, — но я никогда не слышал, чтобы хотя бы один Южный мужчина мечтал встречаться со сварливой женщиной.

— Сварливая и независимая это не одно и тоже, — отрезала Дел.

— Только очень несчастная женщина будет стремиться к такой независимости, — упрямился я. — Держу пари, если ты спросишь Южных женщин как они предпочитают жить, большинство выберет Южный вариант.

— Может быть, — холодно согласилась она. — И в первую очередь потому что они к нему привыкли… но они будут жить такой жизнью только до того момента, пока не узнают, что такое свобода.

— Если из-за этой свободы они не потеряют своих мужчин.

— Настоящий мужчина не побоится независимой женщины.

— А откуда ты знаешь, каков настоящий мужчина и чего он может бояться? — разозлился я. — Ты так прижалась к моей спине, что можешь и не пытаться изображать мужчину, я все равно не поверю. А значит и судить о мужчинах ты не можешь.

Дел немного отодвинулась от меня, к чему я совершенно не стремился.

— Могу, — уверенно ответила она, — и могу это доказать, задав тебе один простой вопрос: ты боишься меня?

Аиды. Здорово она расставляет ловушки.

— Ну? — не унималась Дел.

— Многие мужчины боялись бы…

— А ты?

— …и я бы их не винил. Может ты и мужская фантазия, но ты женщина не того типа… — я замолчал, чувствуя, что положение становится все более затруднительным.

— Тигр, ответь на вопрос. Ты боишься меня?

— Если бы я сказал да, то соврал бы. Если нет — выставил бы себя самонадеянным дураком.

— Раньше тебя это не останавливало.

Дел всегда была любезна.

— Нет. Я не боюсь тебя.

— Значит настоящему мужчине не страшна женская независимость.

Ее слова заставили меня призадуматься, но я не настолько глуп в отношении женщин, чтобы поверить их льстивым фразам, от души они высказаны или нет.

— Ладно, — сказала она. — Так не какого типа я женщина?

Аиды. Заметила.

Я вздохнул.

— На таких, как ты, Южане не женятся.

— О таких, как я, Южане только мечтают… если у них с их невежеством хватает фантазии.

— Послушай, Дел, — я снова вздохнул, признавая свое поражение. Не стоило тратить силы на ерундовый спор. — Конечно Южане мечтают. Все мужчины мечтают. И я готов поспорить, что Северяне спят и видят женщин с Юга.

— В отношении снов ничего тебе сообщить не могу, — ехидно ответила она. — Меня беспокоит только реальность, когда мужчина унижает женщину.

— Север и Юг — два разных мира, Дел… с разными людьми, разными обычаями, разными богами. У каждого есть свои преимущества… но их нельзя сравнивать, — я помолчал. — Да и вообще, с чего это ты начала так переживать за женскую независимость?

Она ответила не сразу, а когда заговорила, я едва узнал ее голос.

— Может из-за моей семьи, — мягко сказала она. — Моя мать была сильной, волевой женщиной, она научила сыновей уважать ее. Так же относился к ней отец. Я была единственной дочерью… и росла вместе с братьями, дядями и отцом. Я училась владеть ножом и мечом, драться как мужчина. Но создала меня Стаал-Уста. Там я стала личностью, а не просто мужчиной или женщиной.

Стаал-Уста. О чем-то похожем говорил Гаррод. Спроси ее, сказал он мне. Спроси ее о Стаал-Уста.

И я спросил.

Дел не ответила. Она сидела за моей спиной и я не видел выражение ее лица. Судить о ее реакции я мог только по напряжению ее тела, прижавшегося к моему.

Устав ждать, я повторил вопрос.

— Обитель Мечей, — наконец сказала она. — Вот что означают эти слова.

Довольно поэтично, подумал я, и привлекательно. Мне нравились красивые слова и описания.

Но Гаррод посоветовал спросить ее не только о названии.

— Что такое «клинок без имени»?

Спиной я почувствовал, как напряглась Дел. Совсем чуть-чуть, но я заметил.

— От кого ты это слышал?

Я мог бы соврать, но не стал. Ничего особенного в вопросе я не видел.

— От Гаррода. Он был зол… расстроен из-за лошадей. Он сказал что-то, — я порылся в воспоминаниях, — что-то о том, что ты клинок без имени, — я поправил поводом жеребца. — Он говорил, что это название пошло из Стаал-Уста.

— Так и есть, — холодно подтвердила она.