— Ему было больно, миссис Монро. — Тэсс и не пыталась утишить ее гнев, просто приняла его как должное. — И боль засела так глубоко, что я не смогла добраться до нее.

— Я делала все, что в моих силах. — Теперь Лоис говорила тихо, почти спокойно, но пальцы все глубже впивались в кожу Тэсс. Завтра будут синяки. — Все делала. Он не пил, — запинаясь, проговорила она. — Ни капли не выпил за последние несколько месяцев.

— Да, да, не пил. Вам бы лучше присесть, Лоис. — Тэсс попыталась усадить ее обратно на диван.

— Да не хочу я сидеть. — Ярость, эта маска страха, выливалась из нее потоками, и каждое слово выстреливалось, как пуля. — Мне нужен мой сын. Мне нужен мой мальчик. А вы только разговаривали: неделя за неделей — сплошные разговоры. Почему вы ничего не делали? Ведь вы должны были вылечить его, сделать, чтобы ему было хорошо. Так почему же?..

— Я не смогла. — Отчаяние захлестнуло ее. — Я не сумела.

— Лоис, сядь. — Чувствуя, как ей скверно, Монро обнял жену за плечи и усадил на прежнее место. Не выпуская ее, он обернулся к Тэсс: — Вы предупреждали нас, что такое может случиться. Мы не поверили. Не хотели поверить. Если не слишком поздно, можно попробовать еще раз. Можно…

Тут открылась дверь, и всем стало ясно, что попробовать уже не придется.

Доктор Биттермэн даже не снял перчаток. Он стянул маску, и она повисла на штрипках. На лбу еще не просох пот. Хотя в операционной он провел не так уж много времени, вид у него был измученный, под глазами и вокруг рта залегли глубокие морщины. Он не сказал ни слова, даже не повернулся к родителям, а Тэсс уже знала, что все кончено.

— Миссис Монро, я глубоко сожалею… Ничего нельзя было сделать.

— Джо? — Она тупо перевела взгляд с доктора на мужа, вцепившись ему в плечо.

— Джо умер, миссис Монро. — Тот час, что провел он в операционной, изо всех сил стараясь сохранить мальчику жизнь, основательно вымотал его, и, обессиленный, Биттермэн присел на диван рядом с Лоис. — Он так и не пришел в сознание. Череп был поврежден слишком сильно. Ничего нельзя было сделать.

— Джо? Джо умер?

— Я глубоко сожалею…

Она разрыдалась. Комната наполнилась хриплыми, утробными звуками. Лоис плакала, широко открыв рот и откинув назад голову, и такое отчаяние было во всем ее облике, что у Тэсс все внутри заныло. Никому до конца не понять той радости, которую дает женщине рождение ребенка. И никому до конца не измерить горя, которое она испытывает, теряя его.

Ошибка в расчетах, желание сохранить семью, полагаясь только на собственные силы, стоили ей сына. Тэсс ничем не могла помочь ей. И Джо — тоже. Сама разрываясь от горя, она повернулась и вышла из комнаты.

— Тэсс… — Бен догнал ее в коридоре и схватил за руку. — Ты что, не останешься?

— Нет, — не останавливаясь, бросила она твердо и холодно. — От моего присутствия ей будет только хуже, если это, конечно, возможно. — Она нажала кнопку вызова лифта и сунула руки в карманы, нервно сжимая и разжимая пальцы.

— Вот как? — Тупое раздражение, копившееся где-то у него в желудке, начало прорываться наружу. — Просто зачеркиваешь строку?

— Здесь мне больше нечего делать. — Тэсс вошла в лифт, стараясь дышать как можно спокойнее.

По дороге домой снегопад усилился. Тэсс молчала. Чувствуя, как от горечи все больше першит в горле, Бен тоже не произнес ни слова. Хотя печка в машине работала вовсю, Тэсс дрожала. Чувство поражения, тоска, злость — все сошлось воедино, образуя какой-то комок, застрявший в горле. Она физически ощущала его. Самообладание нередко дается с трудом, но сейчас оно ей было нужно, как никогда.

К тому времени, как они добрались домой, грудь так сдавило, что Тэсс стоило больших усилий дышать хоть сколько-нибудь ровно.

— Жаль, право, что ты оказался втянут в это дело, — осторожно заметила Тэсс. Ей хотелось остаться одной, совсем одной, чтобы никого не было рядом, в том числе и Бена, пока она не возьмет себя в руки. В голове стучало, и стук этот был подобен реву. — Я-то знаю, каково это.

— Ты справишься. — Он стянул с себя куртку и швырнул ее на стул. — Тебе нет нужды извиняться передо мной. Я на службе, не забыла?

— Помню, разумеется. Слушай, — в горле сделалось так горячо, что пришлось сглотнуть, — мне надо принять ванну.

— Конечно, действуй. — Бен подошел к бару и потянулся к бутылке водки. — Ну а я выпью.

Тэсс даже не пошла в спальню переодеться. Дверь за ней неслышно закрылась, и Бен услышал шум воды, наполняющей фаянсовую ванну.

Ты ведь не знал этого паренька, говорил себе Бен, наливая водку в бокал. Ну так и нечего так переживать и мучиться. Жалко мальчишку, очень жалко… Можно, конечно, стукнуть по столу… Ведь так бездарно оборвалась молодая жизнь! Но для бессильной, умопомрачительной ярости повода нет.

Она так хладнокровна. Хладнокровна до отвращения. В точности, как врач, оперировавший Джо. Горечь, годами сидящая глубоко внутри, вырвалась наружу и застряла в горле. Бен поднес было к губам рюмку с водкой — нужно прогнать этот вкус, — но вдруг изо всех сил швырнул ее в стеклянную стенку бара. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Бен прошел по коридору и толкнул дверь в ванную комнату.

Тэсс сидела на краю ванны. Вода с грохотом ударялась о стенки и уходила в отверстие слива, которое Тэсс не заткнула пробкой. Ванная комната была заполнена клубами пара. Зеркало запотело. Так и не раздевшись, прислонившись к умывальнику и закрыв лицо руками, Тэсс безудержно рыдала.

Не говоря ни слова, Бен на мгновение остановился на пороге, потрясенный увиденным, чтобы войти, и слишком оглушенный, чтобы закрыть дверь и оставить ее одну, чего ей явно хотелось.

В таком состоянии он ее никогда не видел — беспомощная жертва собственных эмоций. В постели она целиком отдавалась страсти. Случалось видеть, как она срывалась, не в силах сдержать возмущение. Но всегда тут же брала себя в руки. А сейчас ею владело всепоглощающее горестное чувство.

Тэсс не слышала, как он открыл дверь. Она медленно и тяжело раскачивалась, словно оплакивала покойника. Может, от этого полегчает… У Бена перехватило дыхание, горечь во рту исчезла. Он потянулся было к ней, но отступил назад. Трудно, как выясняется, неимоверно трудно утешать дорогого тебе человека.

— Тэсс. — Бен прикоснулся к ней, и она затряслась. Бен обнял ее, и она так и застыла. Чувствовалось, что Тэсс борется и с рыданиями, и с ним. — Ну-ну, присядь-ка лучше.

— Нет! — Ей и без того было плохо, а тут возникло еще унизительное ощущение: ее застали в самый тяжелый и самый интимный момент совершенно нагой и бессильной прикрыться. Сейчас ей больше всего хотелось остаться одной и постараться взять себя в руки. — Оставь меня, хоть ненадолго.

Ее сопротивление, отказ принять руку, которую так хотелось протянуть, глубоко задели и Бен попятился.

В этот момент он даже не увидел, а почувствовал, как ее затрясло. Это было страшнее слез. Он молча шагнул вперед и перекрыл кран. Тэсс выпрямилась и села неподвижно, словно приготовилась то ли отразить удар, то ли оттолкнуть руку помощи. Глаза у нее покраснели, на щеках появились потеки от слез. Он не произнес ни единого слова, просто поднял Тэсс на руки и вынес из ванной комнаты.

Он думал, она будет отбиваться или хотя бы поднимет шум. Но Тэсс, напротив, обмякла и расплакалась, уткнувшись лицом в его шею.

— Он был совсем еще ребенок, — еле проговорила Тэсс.

Бен присел на край кровати и покрепче прижал ее к себе. Он чувствовал ее горячие слезы, словно они давно уже перекипели в глазах.

— Да, совсем еще мальчик, — согласился с ней Бен.

— Я не смогла до него достучаться. А ведь должна была. Образование, практика, самоанализ, книги, лекции, — ничто не помогло!

— Но ты же старалась.

— А толк-то какой?

Злость, ярость, отчаяние выплеснулись наружу, и в этом не было ничего удивительного. Бен готов был к этому.

— Я должна лечить. От меня ждут помощи, а не только разговоров о помощи. Я просто не сумела довести до конца курс лечения, не сумела сохранить его.

— Разве у психиатров должна быть гордыня богов?

Тэсс так и отбросило от него, словно она получила удар в лицо. Она вскочила на ноги. Еще не высохли слезы, не утихла дрожь, но в обморок Тэсс падать явно не собиралась.

— Как ты смеешь так говорить со мной! Мальчик мертв. Он никогда не сможет сесть за руль машины, влюбиться, завести семью. Он умер, и я несу за это ответственность, но при чем тут гордыня?

— Так-таки ни при чем? — Бен тоже встал и, не давая ей повернуться, взял за плечи. — Считаешь, что должна воплощать само совершенство, всегда сохранять хладнокровие, иметь на все ответы, знать все решения, верно ведь? На сей раз у тебя их нет, не получилось. Но скажи мне ради Бога, разве ты могла предотвратить это путешествие на мост?

— Должна была… — Тэсс прижала ладонь ко лбу и снова, но уже без слез, содрогнулась в рыданиях. — Должна. Но не смогла.

Бен обнял ее и снова усадил на кровать. Впервые за время их знакомства он почувствовал, что в нем нуждаются, на него хотят опереться. Случись такое раньше, он просто закрыл бы за собой дверь. Но теперь он сидит рядом с Тэсс и держит ее за руку. Она положила голову ему на плечо. Сделан последний шаг. Ощущение было странное и немного опасливое.

— Тэсс, ведь это тот мальчик, о котором ты рассказывала мне?

Тэсс вспомнила ночь, когда ей приснился страшный сон. Тогда она проснулась, ощутила тепло Бена, его участие — он готов был слушать ее.

— Он самый. Несколько последних недель я ужасно беспокоилась за него.

— А родителям говорила?

— Да, но…

— Они и слушать не хотели, не так ли?

— От этого ничего не изменилось бы. Я должна была… — Тэсс оборвала себя на полуслове и повернулась к нему. — Да, — помолчав, проговорила она, — они и слушать не хотели. Мать решила больше не посылать его ко мне. И таким образом перерезала все нити. Возможно, это заставило его еще пристальнее вглядеться в себя, но не думаю, что именно это подтолкнуло его к самоубийству. — Тоскливое чувство все еще не проходило, сжав шись в комок где-то в животе, но сознание достаточно прояснилось, чтобы здраво судить о прошлом. — Думаю, сегодня вечером что-то случилось.

— И тебе кажется, ты знаешь, что именно?

— Возможно. — Тэсс снова поднялась. Сидеть она не могла. — Я неделями пыталась связаться с отцом Джо. Телефон молчал. Несколько дней назад я даже отправилась к нему домой, но оказалось, он съехал, а нового адреса не оставил. Эти праздники он обещал провести с сыном.

Тэсс вытерла слезы тыльной стороной руки.

— Джо рассчитывал на встречу с отцом, очень рассчитывал. Но отец не появился, и это было сильнейшим ударом для него. Скорее всего переломилась последняя соломинка. Он был чудесным мальчиком, вообще-то уже молодым человеком. — У Тэсс опять потекли слезы, но на этот раз она быстро взяла себя в руки. — Туго ему пришлось, а ведь в душе у него всегда теплилась надежда, и ему так нужна была любовь! Только Джо не верил, что заслужил настоящую заботу о себе.

— А ты заботилась? — неожиданно поинтересовался Бен.

— Да. Возможно, чрезмерно.

Странно, но маленький, твердый комок обиды в тонкой оболочке тоски и горечи, который он постоянно ощущал в себе после смерти брата, начал рассасываться. Он посмотрел на Тэсс, и за маской бесстрастного, объективного врача-психиатра проступило лицо, покрытое настоящими шрамами человеческого страдания, переживания за судьбу не просто пациента, а конкретного мальчика.

— Тэсс, его мать говорила в больнице…

— Это не имеет значения.

— Нет, имеет. Так вот, она была не права. Она отвернулась и при тусклом свете увидела через коридор свое отражение в зеркале над туалетным столиком.

— Только отчасти. Видишь ли, теперь трудно судить, как было бы, иди я другим путем, избрав иной способ.

— Она была не права, — повторил Бен. — Не сколько лет назад я тоже говорил что-то в этом роде. Может, тоже был не прав.

Взгляд Тэсс, отраженный зеркалом, метнулся в сторону и встретился с его взглядом. Бен все еще сидел в полумраке на кровати. Выглядел он одиноким. Странно, ей всегда казалось, что он окружен друзьями, у него всегда хорошее настроение и он всегда уверен в себе. Тэсс обернулась, но к Бену не подошла — может, ему это сейчас совсем не нужно.

— Я никогда не рассказывал тебе о своем брате, Джоше.

— Ты вообще почти ничего не рассказывал о своей семье. Я и не знала, что у тебя был брат.

— Он был почти на четыре года старше меня. — Бен мог бы и не говорить в прошедшем времени — и так ясно, что Джош умер. Она поняла это в ту же минуту, как он назвал его имя. — Он был из тех, у кого все ладилось. За что бы ни взялся, все получалось лучше, чем у других. Когда мы были ребятишками, нам подарили набор деталей конструктора. Я собрал автомобильчик, он — здоровенный трейлер. В школе я мог заработать четверку, если не спал до полуночи. А Джошу, казалось, стоило только открыть книгу, как получал пятерку с плюсом. Он, как губка, все впитывал в себя. Мать любила повторять, что он родился в рубашке; надеялась, что Джош станет священником, потому что, считала она, стоит принять сан, как он наверняка начнет творить чудеса.

Говорилось все это среди родственников свободно, раскованно, но, скорее, с оттенком юмора, а иногда и с подлинным восхищением.

— Ты, наверное, по-настоящему любил его.

— Временами я его ненавидел. — Бен пожал плечами, как человек, понимающий, что ненависть нередко становится огнем, в котором начинает пылать настоящая любовь. — Но вообще-то да, мне казалось, что он — потрясающий парень. Джош никогда не колотил меня, хотя запросто мог, будучи намного здоровее. У брата был совсем другой характер. Он не был святым, а просто хорошим всвоей основе человеком.

В детстве мы жили с ним в одной комнате. Однажды мама нашла у меня несколько номеров «Плейбоя». Она уже хотела задать мне хорошую трепку, как Джош сказал, что это его журналы — они, мол, нужны для сочинения, которое он сейчас пишет, о порнографии и ее социальном воздействии на молодежь школьного возраста.

— И она поверила? — Тэсс невольно рассмеялась.

— Поверила. — Даже теперь, много лет спустя, при воспоминании об этом случае Бен широко улыбнулся. — Джош никогда не врал, чтобы уберечь свой зад, разве что в исключительных случаях. Все девчонки были от него в восторге. Здоровый парень, он, конечно, пользовался этим, но по-настоящему влюблен был в одну. Это было свойственно ему — остановиться на чем-то одном, а не трясти целое дерево, если можно так сказать. Но, скажу тебе, эта была его самая большая ошибка. Роскошная девчонка из очень хорошей семьи. Но при этом совершенная пустышка. Но Джош был влюблен в нее до безумия: накануне окончания школы на скреб нужную сумму и купил ей бриллиантовое кольцо. Не какую-то ничтожную фитюльку, а на стоящий камень. И она повсюду расхаживала в нем, заставляя других девчонок завидовать ей.

Однажды они крепко поссорились. Причину Джош не назвал, но это был настоящий разрыв. У него была стипендия в университет Нотр-Дам, но в день окончания школы он записался добровольцем в армию. В то время как ребята протестовали против войны во Вьетнаме, курили травку и размахивали мирными лозунгами, Джо решил послужить своей стране.

Бен замолчал, потянулся за пачкой и закурил первую с начала исповеди сигарету. В полутьме периодически загоралось красное пятнышко.

— Мать все глаза выплакала, а отец так и раздулся от гордости за сына: не хитрец, всячески уклоняющийся от призыва, не студент — любитель марихуаны, а настоящий американец. Отец — простой человек и рассуждал по простоте своей просто. Что касается меня, то я скорее клонился влево. К тому времени я перешел в десятый класс и считал, что знаю все, что мне нужно знать. Мы проговорили с Джошем всю ночь. Я пытался разубедить его. Правда, все документы были подписаны, что-то менять слишком поздно, и все равно я был уверен, что выход должен быть. Глупо, говорил я, выбрасывать из жизни три года из-за какой-то девчонки. Но дело было уже не в этом. Едва подав заявление, Джош решил, что должен стать лучшим солдатом американской армии. Ему уже предложили учиться в офицерской школе. Джонсон разворачивался во Вьетнаме вовсю, и нам нужны были умные, способные офицеры. Таким Джош себя и видел в будущем.

Именно в этот момент Тэсс услышала боль в голосе Бена и, не включая верхнего света, подошла к нему. Нужно ему это было, нет ли — он и сам не знал, но, когда она прикоснулась к нему, Бен удержал ее руку.

— Словом, он отправился. — Бен глубоко затянулся и с шумом выдохнул дым. — Джош сел в автобус — молодой, красивый, можно сказать, идеалист и романтик в душе. Судя по письмам, в армии у него все складывалось хорошо. Муштры он не боялся, службу любил, духом товарищества наслаждался. Он всегда легко сходился с людьми, и в армии — также. Меньше чем через год брат получил назначение во Вьетнам. Отбыл он в чине лейтенанта. Я в это время ходил в школу, сражаясь с премудростями алгебры и подыскивая дирижеров для управления футбольными болельщиками.

Бен молчал довольно долго. Тэсс сидела рядом, не выпуская его рук и терпеливо ожидая продолжения рассказа.

— Пока Джош был там, мать постоянно ходила в церковь. Она зажигала свечку и молила Святую Деву, чтобы ее Сын уберег Джоша. Каждое письмо от него зачитывала до дыр, выучивала наизусть. Письма становились короче, менялся их тон. О друзьях брат больше не писал. Только потом, когда вернулся и у него начались кошмары, мы узнали, что двоих, самых близких, буквально растерзали в джунглях. Джоша не убили, и мать бог знает сколько благодарственных свечей поставила в церкви. Но все равно он умер. В нем умерло то, что делало его именно таким, каким он был. Мне нужно выпить.

Тэсс удержала его.

— Сейчас принесу. — Она вышла и, не торопясь — пусть побудет один, — налила два бокала живительного напитка — бренди. Когда Тэсс вернулась, Бен закуривал вторую сигарету, сидя по-прежнему на том же месте.

— Спасибо. — Он выпил. Образовавшиеся вгруди пустоты влага не заполнила, но обтекать комок боли ей уже не приходилось. — Возвращающихся домой героев никто тогда не приветствовал. Война уже всем обрыдла. Джош пришел домой, увешанный медалями, с отличными аттестациями и миной замедленного действия в голове. Какое-то время казалось, что все в порядке. Он был спокоен, немного замкнут, но мы считали, что, пройдя через такой ад, каждый в какой-то степени изменился.

Он снова поселился в родном доме, нашел работу. Об учебе Джош даже говорить не хотел. Мы сочли, что ему просто нужно какое-то время, чтобы прийти в себя.

Примерно через год начались кошмары. Он с криком, весь в поту просыпался среди ночи. Джош потерял работу. Нам он сказал, что уволился, но отец узнал, что его выгнали за драку. А еще через год началось что-то невообразимое. Ни на одной работе брата не держали больше нескольких недель. Он стал возвращаться домой пьяным, а иногда вообще не приходил. Кошмары сделались жуткими. Однажды я попытался разбудить его и он так ударил меня, что я отлетел в другой конец комнаты. Он кричал что-то о засадах и снайперах. Когда я очнулся и попытался успокоить его, он вцепился в меня по-настоящему. Когда в комнату вошел отец, Джош душил меня.

— О Боже милосердный.

— Отцу удалось оттащить его. Когда Джош понял, что натворил, сел прямо на пол и разрыдался. Ничего подобного я раньше никогда не видел. Он никак не мог успокоиться. Потом мы повели его в Ассоциацию ветеранов. Оттуда его направили к психиатру.

Бен затушил окурок и потянулся к бренди.

В это время я уже учился в колледже, и когда не было занятий, подбрасывал его до клиники. Я ненавидел это заведение, он всегда напоминало мне гробницу. Джош входил внутрь. Иногда я слышал его плач. В другой раз не было слышно ни звука. Через пятьдесят минут заканчивался сеанс, и я ждал, когда он выйдет из этой двери. Мне это так запомнилось!

— Порой семье бывает тяжелее, чем самому больному. — Тэсс положила руку рядом с его ладонью: захочет — возьмет. — До безумия хочется помочь, и не можешь… стараешься мыслить ясно, а в голове все путается.

— Однажды, это было в воскресенье, мать не выдержала. Она готовила мясо в горшочке и вдруг нечаянно уронила его в раковину. «Если это рак, — сказала она, — пусть изловчатся и вырежут опухоль. Разве не видно, что его что-то гложет изнутри? Неужели так трудно удалить опухоль?»

Бен отхлебнул бренди. Ему виделась, словно живая, рыдающая мать, склоненная над раковиной, как будто все случилось только вчера.

— Брат проходил курс лечения. На какое-то время ему вроде стало лучше. Найти работу было нелегко, так как у него был неважный гражданский послужной список. С помощью нашего пастора, старого доброго католика, Джош получил место механика на заправочной станции. Пять лет назад у него была университетская стипендия, а теперь он менял свечи. Все-таки хоть что-то. Теперь кошмары мучили не так часто, но никто из нас не знал, что это благодаря барбитуратам. Потом дело дошло до героина. А мы и этого не заметили. Возможно, если бы я больше бывал дома… Но я был студентом и впервые в жизни начал всерьез подумывать о будущем. Врач тоже ничего не замечал. Он был майором, служил в армии, прошел Корею и Вьетнам, но так и не понял, что Джош накачивает себя наркотиками, чтобы уснуть.

Бен медленно провел ладонью по волосам и допил бренди.

— Не знаю, может, брат перетрудился, а может быть, вообще дошел до такого состояния, когда ни на что не способен. Так или иначе, все кончилось тем, что после двух лет лечения, после бесконечных молитв Святой Деве Джош поднялся к себе в комнату, надел форму, прикрепил все награды и вместо того, чтобы взять шприц, зарядил свой армейский пистолет. Все было кончено…

— Бен, я знаю, что любого сочувствия будет мало, слишком мало. Но мне больше ничего не остается.

— Ему было всего двадцать четыре.

«А тебе было всего двадцать», — подумала Тэсс, но вслух не сказала, а только обняла его.

— Мне хотелось обвинять всю армию Соединенных Штатов, а еще больше — всю военную систему. Но, подумав, я решил остановиться на враче, который должен был ему помочь. Сидел, помню, пока полиция была наверху, в комнате, где мы жили вместе, и думал: должен же был этот сукин сын хоть чем-то помочь ему… Даже мелькнула мысль, а не прикончить ли его, но тут вошел священник, отвлек меня. Он отказался отпевать Джоша.

— Не понимаю.

Это был не наш пастор, а какой-то юнец, только что окончивший семинарию, и при одной только мысли, что нужно подняться наверх, где лежит тело Джоша, он позеленел. Он сказал, что Джош в здравом уме и твердой памяти отнял у себя жизнь, а это смертный грех. Поэтому он не даст ему отпущения грехов.

— Но это же неправильно. Более того — жестоко.

— Я вышвырнул его из дома. Рядом стояла мать со сжатыми губами и совсем сухими глазами. Она поднялась в комнату, где к стене прилипли разлетевшиеся мозги брата, и сама прочитала молитву: «Ныне отпущаеши…»

— Твоя мать — сильная женщина. И, видно, по-настоящему верующая.

— А ведь всю жизнь она провела на кухне. — Бен теснее прижал к себе Тэсс, вдыхая ее нежный женский запах. — Не знаю, хватило бы мне сил во второй раз попяться наверх, но она пошла. И, глядя ей вслед, я понял: как бы больно матери ни было, как бы она ни страдала, она верила и всегда будет верить, что Джош погиб по воле Божьей.

— Но ты в это не верил.

— Нет. Кто-то же должен быть виноват. Джош никому и ничего дурного в своей жизни не делал, по крайней мере до Вьетнама. Дальше. То, что он делал во Вьетнаме, по идее должно быть правильно, потому что сражался за родину. Но оказалось — все неправильно, и жить с сознанием этой неправоты он больше не мог. Я считаю, что психиатр должен был убедить его: что бы во Вьетнаме ни произошло, все равно человек он достойный и имеет право на жизнь.

Она должна была убедить Джо Хиггинса, что он имеет право на жизнь.

— Ты позже разговаривал с его врачом?

— Виделись однажды. По-моему, я тогда еще собирался убить его. Он сидел за столом, сложив руки. — Бен опустил глаза, глядя на медленно сжимающиеся в кулаки ладони. — Он не переживал, сказал, что сожалеет о случившемся, пояснил, что постстрессовый синдром иногда принимает крайние формы. Потом, по-прежнему не отрывая рук от стола и не выказывая ни малейшего участия, добавил, что Джошу так и не удалось пережить свой вьетнамский опыт и что возвращение домой и попытки обрести свое прежнее «я» только постоянно увеличивали внутреннее напряжение. В конце концов пар вырвался наружу.

— Мне очень жаль, Бен. Наверное, все или почти все, что он сказал тебе, — правда, хотя вести себя нужно было иначе.

— Да наплевать ему было на все.

— Бен, я не защищаю его, но большинство врачей, терапевтов ли, психиатров ли, держатся отчужденно, не позволяют себе открыто выражать сочувствие потому, что при потере кого-то, кого спасти не можешь, бывает очень больно.

— Вот так, как тебе из-за Джо.

— Чувство горя и вины буквально раздирают тебя, и если такое случается слишком часто, наступает опустошенность и ничего не остается — ни для себя, ни для других пациентов.

Может, Бен понял это, или, во всяком случае, начал понимать. Но он не видел того военного врача, что лечил Джоша, рыдающим в ванной комнате.

— Слушай, а зачем ты вообще занялась этим делом?

— Наверное, затем же, зачем и ты своим, — стараюсь найти ответы. — Тэсс повернулась и погладила его по лицу. — И бывает очень больно, когда их не находишь или находишь слишком поздно. — Тэсс вспомнила его лицо, когда он рассказывал ей о трех совершенно незнакомых ему людях, которых убили за кучу каких-то монет. — Мы отличаемся друг от друга не так сильно, как мне когда-то казалось.

Бен прижался к Тэсс, поглощая ее тепло.

— Может, ты и права. Увидев тебя сегодня, испытал то же ощущение, что и тогда, в переулке, когда ты смотрела на Анну Ризонер. Казалось, ты так хладнокровна, так бесконечно далека от случившейся трагедии… Прямо как тот майор, который, положив руки на стол, объяснял мне, отчего умер брат.

— Хладнокровие и равнодушие — не одно и то же. Ты полицейский, и должен понимать разницу.

— Мне хотелось понять, переживаешь ты или нет. — Взяв Тэсс за кисть, Бен крепко сдавил ее и посмотрел ей прямо в глаза. — А может, на самом-то деле мне хотелось быть нужным тебе. — Возможно, это было самое трудное признание во всейего жизни. — А потом, когда вошел в ванную комнату и увидел тебя плачущей, понял: да, нужен, и по-настоящему испугался.

— Я не хотела показываться тебе в таком виде.

— Почему?

— Потому что недостаточно доверяла.

Бен опустил глаза и поглядел на собственную ладонь, сжимающую ее тонкую, на редкость изящную кисть. Мягко поглаживая ее пальцы, он поднес ладонь к губам.

— Ну и что же дальше?

— А тебе чего хотелось бы?

Смех, даже невеселый, даже сквозь силу, может быть очистительным.

— Полицейского-охранника и врача-психиатра больше нет. — Бен принялся задумчиво перебирать жемчужные бусы на шее Тэсс. Затем снял их с благоухающей и шелковистой кожи. — Тэсс, когда все кончится… Если я попрошу тебя взять отпуск на несколько дней, ну, скажем, на неделю, и поехать куда-нибудь со мной, ты согласишься?

— Да.

— Вот так просто? — Бен был явно доволен, но в то же время изрядно удивлен.

— Единственное, о чем я тебя попрошу, так это сказать, когда и куда поедем и, стало быть, что брать с собой — бикини или меховое пальто. — Тэсс взяла у него бусы и положила на ночной столик.

— Лучше бы держать их в сейфе.

— Ничего, я ведь сплю с полицейским, — небрежно бросила Тэсс, но, увидев нахмурившегося Бена, поняла, о чем он думает. — Бен, скоро все будет позади.

— Да. — Но привлекая ее к себе, растворяясь в ней, он почувствовал, что ему становится страшно.

Было двадцать восьмое ноября.