Глава 1

Пятнадцатое августа. Еще один такой же душный день, когда небо покрыто неясным маревом, когда все застыло на месте: ни кудрявое облачко не проплывет, ни свежий ветерок не подует — только плотная, хоть ножом разрезай, скопившаяся в воздухе влажность.

В шести — и одиннадцатичасовых программах новостей скучно, монотонно посоветовали ждать очередных сенсационных сообщений. В эти длинные ленивые дни уходящего лета на город Вашингтон, округ Колумбия, уже вторую неделю надвигалась беспощадная жара.

До сентября сенат был на каникулах, поэтому жизнь на Капитолийском холме почти замерла. Президент отдыхал в Кемп-Дэвиде перед шумно разрекламированным турне по странам Европы. Без рутинных политических интриг Вашингтон превратился в город туристов и уличных торговцев. Перед Смитсоновским институтом какой-то бродячий клоун собрал вокруг большую толпу зевак, показывая свое искусство. Впрочем, публика остановилась не столько насладиться представлением, сколько на какое-то время спрятаться от жары. Яркие летние одежды липли к телу, дети хныкали, выпрашивая мороженое.

И стар, и млад — все стекались в Рок-Крик-парк, где можно было хоть немного спастись от духоты. Лимонад и кока-кола поглощались галлонами, да и вина с пивом употреблялось не меньше, хотя не так явно. Стоило только появиться патрулировавшим парк полицейским, как бутылки чудесным образом исчезали. Поджаривая на кострах сосиски, люди беспрестанно вытирали пот, не выпуская из виду малышей в ползунках, копошившихся в траве. Матери запрещали детям постарше подходить близко к воде, выбегать на дорогу, поднимать с земли палки и камни. Из портативных радиоприемников доносилась оглушительная музыка — последние новинки, если верить дикторам, время от времени передававшим также сообщения о погоде: под сто градусов по Фаренгейту.

То тут, то там собирались небольшие группы студентов; одни, усевшись на каменные плиты, обсуждали судьбы мира, другие, растянувшись на траве, заботились лишь о собственном загаре. Те, у кого было достаточно времени и бензина, отправились на пляж или в горы. У нескольких студентов нашлись силы перебрасываться летающей тарелкой; оставшись в одних шортах, молодые люди демонстрировали свои бронзовые тела.

Симпатичная юная художница сидела под деревом и лениво водила карандашом по бумаге. Попытки одного из игроков привлечь внимание девушки к бицепсам, которые молодой человек наращивал в течение шести месяцев, оказались безуспешными. Тогда он избрал более простой путь: тарелка шлепнулась прямо на папку с рисунками. Девушка вздрогнула от неожиданности, вскинула голову, он неторопливо подбежал к ней с извиняющейся улыбкой, которая, по его расчетам, должна была ослепить художницу.

— Извините. Просто из рук вырвалась.

Откинув с плеча прядь темных волос, художница протянула ему тарелку.

— Ничего страшного. — И, не взглянув на собеседника, вернулась к своему занятию.

Но, как известно, молодость — это настойчивость. Присев рядом с девушкой на корточках, студент принялся наблюдать за ней. В живописи он совершенно не разбирался, но не отступать же!

— Послушайте, а у вас здорово получается. Вы где учитесь?

Заход этот девушку не обманул, она собралась было дать ему отпор, но, искоса взглянув на юношу, увидела улыбку и подумала: «Может, слишком прямолинеен, но обаятелен».

— В Джорджтаунском университете.

— Неужели? Я тоже. На юридическом.

Тут с лужайки донесся нетерпеливый голос партнера:

— Эй, Род, так мы идем за выпивкой или нет?

— Вы часто приходите сюда? — продолжил Род, не обращая внимания на приятеля. Таких огромных карих глаз он прежде не видел.

— Случается.

— А почему бы нам…

— Род, ну пошли же. Пиво греется!

Сначала Род посмотрел на своего вспотевшего, чуть полноватого приятеля, затем перевел взгляд на художницу.

— Шагай один, Пит, я догоню. — И, не глядя, высоко подбросил тарелку.

— Все, игре конец? — поинтересовалась художница, следя за полетом тарелки.

— Да как сказать… — усмехнулся Род, прикасаясь к ее волосам.

Выругавшись, Пит побежал за планирующим диском, за который он заплатил шесть долларов. Едва не задев разлегшуюся на земле собаку, заскользил по склону, пытаясь поймать тарелку и не угодить в ручей, так как за свои кожаные сандалии он отдал еще больше. Вращаясь на лету, тарелка приближалась к воде под непрекращающиеся крики преследователя, однако, ударившись в конце концов о дерево, спланировала в кусты. Вытирая с лица пот и мечтая о долгожданной бутылке холодного пива, Пит раздвинул ветки и шагнул в заросли.

Сердце замерло, кровь бросилась в голову. Он и звука не успел издать, как его вырвало — завтрак оказался на земле. Тарелка приземлилась в двух шагах от ручья, и лежала она на чьей-то холодной белой ладони, которая, казалось, протягивала ее юноше.

Девушку звали Карлой Джонсон, ей было двадцать три года, училась она в театральной студии и подрабатывала официанткой. Ее задушили епитрахилью — шарфом священника, белым с золотой каймой.

Закончив отчет по делу об убийстве Карлы Джонсон, детектив Бен Пэрис склонился над столом. Отчет он отстучал на машинке двумя пальцами, как из пулемета, перечислив факты, которые начали с ним свою игру: никаких признаков изнасилования или ограбления; кошелек нашли под телом девушки, в нем оказались двадцать три доллара семьдесят шесть центов и кредитная карточка «Мастеркард»; кольцо с опалом, за которое в ломбарде дали бы долларов пятьдесят, так и осталось на пальце. Ни мотивов, ни подозреваемых — ничего.

Первую половину дня Бен с напарником опрашивали родственников убитой. «Паршивое занятие, — подумал он. — Но без него, к сожалению, не обойдешься». Ото всех они получали один и тот же ответ: Карла хотела стать актрисой. Занятия в театральной студии заполняли всю ее жизнь. Да, на свидания она ходила, но все это так, ничего серьезного — она была слишком предана своей мечте, которой теперь не осуществиться.

Бен снова пробежал глазами отчет и задержался на орудии убийства. Епитрахиль. К ней была приколота записка. Несколько часов назад, когда был обнаружен труп, он сам прочитал ее. «Ныне отпущаеши». «Аминь», — пробормотал Бен, тяжело вздохнув.

Был конец первой декады декабря. Около часа ночи Барбара Клейтон пересекала лужайку, на которой находился Вашингтонский собор. Воздух был теплый, сияли звезды, но Барбара, казалось, ничего этого не замечала и только раздраженно ворчала себе под нос. Ничего, пусть только наступит утро, тогда она задаст перцу этому механику с физиономией хорька! Как новая, видите ли, трансмиссия будет работать! Черта с два! Осталось идти всего два квартала. Но утром-то придется ехать на работу автобусом! Ничего, этот мерзкий, грязный сукин сын за все заплатит! Вспыхнула и покатилась по небу, оставляя ослепительную дугу, падающая звезда. Но на нее девушка не обратила внимания.

Не увидела она и мужчину, наблюдавшего за ней. Он твердо знал, что она появится. Разве ему не было сказано, чтобы он готовился? Разве и теперь у него голова не раскалывается от оглушительно звучащего внутри него Голоса? Он избран, на него возложено бремя, ему достанется и слава.

— Dominus vobiscum[1], — пробормотал он и сжал ладонью гладкую ткань епитрахили.

Когда дело было сделано, он почувствовал накатившуюся на него горячую волну силы и уверенности. Изверглось семя. Запела кровь. Он был чист. А теперь и она очистилась. Бережно и неторопливо осенив крестным знамением ее лоб, губы, сердце, он отпустил ей грехи. Внутренний голос подсказывал ему, что многие не поймут его возвышенного труда.

Оставив тело в тени кустов, он пошел прочь. Его залитые счастьем безумные глаза светились.

— Из-за этого последнего дела пресса вцепилась в нас, как клещ. — Капитан Харрис ударил кулаком по столу, на котором лежала газета. — Ладно, дай только выяснить, кто проболтался газетчикам насчет священника…

Оборвав фразу на полуслове, капитан попытался взять себя в руки. Он редко терял над собой контроль. «Ведь ты полицейский, — убеждал он себя, — первоклассный полицейский, хоть и сидишь в этой дыре. А хорошие полицейские не выходят из себя».

Давая себе время остыть, он медленно сложил газету и посмотрел на подчиненных, находившихся здесь же в комнате. Отличные парни. Других он не потерпел бы.

Бен Пэрис присел на край стола, вертя в руках пресс-папье. Работают они вместе давно. Харрис знал особенность Бена: когда тот думает, руки должны быть чем-то заняты. Молод, подумал о нем Харрис, но служит уже десять лет. Надежный полицейский, хотя и не всегда соблюдает формальности. Две благодарности заработал честно. Харрис удивлялся, насколько Бен был похож на типичного голливудского полицейского в штатском — с широкими скулами, крепко сбитый, смуглый и жилистый. Волосы у него густые и слишком длинные, чтобы следить за ними, но Бен стригся в одной из небольших модных парикмахерских, каких немало разбросано по Джорджтауну. Глаза у него светло-зеленые, ничего важного не упустят.

Далеко вперед вытянув ноги, на стуле развалился напарник Бена Эд Джексон. Ростом в шесть футов пять дюймов и весом в двести пятьдесят фунтов. Обычно одним своим видом он уже устрашал подозреваемого. То ли ленился, то ли сознательно не брил густую бороду, такую же огненно-рыжую, как и его вьющаяся шевелюра. Глаза голубые и приветливые. Из табельного оружия с пятидесяти ярдов проделывал дырку в середине четвертака. Харрис отложил газету, но за стол так и не сел.

— Ну, что вы там накопали?

Бен перебросил пресс-папье из руки в руку и поставил его на место.

— Жертвы похожи друг на друга только внешне: телосложением и цветом волос. Ни общих знакомых, ни общих компаний! Досье на Карду Джонсон уже у вас. Барбара Клейтон работала в швейной мастерской, разведена, детей нет. Семья живет в Мэриленде, отец — рабочий. Был у нее постоянный поклонник, но месяца три назад они расстались. Что-то у него здесь не сложилось, и он уехал в Лос-Анджелес. Мы его проверяли, но, похоже, он чист.

Бен потянулся в карман за сигаретой и перехватил взгляд напарника.

— Шестая, — заметил Эд. — Бен старается ограничиваться пачкой в день, — пояснил он, пролистывая отчет.

— Клейтон провела вечер в баре на Висконсин-авеню с подружкой из той же мастерской. Ничего особенного, просто решили посидеть. Ушла около часа. Ее машину нашли в двух кварталах от бара — похоже, забарахлила трансмиссия. Судя по всему, она решила добираться пешком, благо дом неподалеку, всего в полумиле.

— Оба жертвы — женского пола, обе белые и обе — блондинки, — Бен глубоко затянулся, набрал в легкие побольше дыма, затем выдохнул. — Ну а теперь они обе мертвы.

«Убиты на моем участке», — подумал Харрис. Он воспринимал это как личный вызов.

— Орудие убийства — пояс священника.

— Епитрахиль — поправил Бен. — Сначала казалось, что найти убийцу будет нетрудно. Наш «приятель» пользуется самой лучшей, шелковой.

— И купил он ее не здесь, — продолжил Эд, — по крайней мере не в этом году. Мы проверили все магазины, торгующие церковными принадлежностями, все церкви. Проверили все три канала, по которым такие вещи поставляются в Новую Англию.

— Записки написаны на бумаге, которую можно купить в любой лавке, — добавил Бен, — так что здесь глухо.

— Иными словами, у вас ничего нет.

— Да, какими словами ни говори; — Бен снова затянулся, — действительно у нас ничего нет.

Харрис молча перевел взгляд с одного на другого. «Неплохо, если бы Бен носил галстук, а Эд стриг бороду, но это их личное дело. Они — его лучшие люди. Пэрис с его непринужденностью, обаянием и показной беззаботностью наделен нюхом лисицы и острым, словно стилет, умом. Джексон основателен и энергичен, как старая дева. Сложное дело для него — головоломка, и ему никогда не лень складывать и раскладывать содержащие ее детали, пока все не сойдется.

Харрис принюхался к дыму сигареты Бена, однако тут же напомнил себе, что, заботясь о здоровье, бросил курить.

— Возвращайтесь, повторно поговорите со всеми. Мне нужны сведения о бывшем приятеле Клейтон и списки покупателей церковных принадлежностей. — Он вновь бросил взгляд на газету. — Этот тип не должен от меня уйти.

— «Святой отец», — прочитал Бен, пробегая глазами заголовки. — Любят журналисты давать психам звучные клички.

— И массу информации читателям, — добавил Харрис. — Нужно постараться, чтобы с первых полос газет он перекочевал за решетку.

Долгие ночные часы бумажной работы утомили доктора Терезу Курт; сейчас она потягивала кофе и лениво листала «Пост». Со времени второго убийства прошла целая неделя, а «святой отец», как обозвали его газетчики, еще на свободе. Чтение газеты — не лучший вариант начинать день, но с профессиональной точки зрения это было интересно. Она не была равнодушной к гибели двух женщин, однако привыкла смотреть фактам в глаза и ставить диагноз. В этом был смысл ее жизни.

В профессиональном отношении жизнь ее состояла из проблем, болей и крушений. Для компенсации свой личный мир она организовала четко и просто. Выросшая в богатой и культурной семье, она считала естественным украшать стены дома репродукциями Матисса и пользоваться хрусталем. Она предпочитала четкие линии и пастельные тона, однако временами ее тянуло к диссонансам вроде абстрактной живописи маслом с ее резкими мазками и вызывающими цветами — нечто подобное висело у нее над столом. Она нуждалась и в чем-то жестком, и в чем-то мягком, и была довольна, а довольство считала едва ли не главным в жизни.

Тереза отодвинула чашку с остывшим кофе, затем отложила газету. «Неплохо было бы побольше знать об убийце и жертвах, все, до мелочей», — подумала она. Но тут же вспомнила старую пословицу: не желай слишком многого, а то получишь желаемое. Машинально взглянув на часы, она поднялась из-за стола. Раздумывать над газетными материалами не было времени, ее ждали пациенты.

Осенью города восточной Америки, как правило, прекрасны. Лето их иссушает, зима лишает индивидуальности и обесцвечивает, но осень заливает морем красок и придает им необычайный колорит.

Была прохладная октябрьская ночь. Бен Пэрис проснулся внезапно в два часа. Гадать не приходилось, что нарушило его сладкий сон, если в нем участвовали две блондинки. Он встал и нагишом пошел к туалетному столику за сигаретой. «Двадцать вторая», — сосчитал он про себя.

Чиркнул спичкой, подождал, пока небо не ощутит привычный вкус горечи, затем пошел на кухню заварить кофе. Включив одну из матовых ламп над плитой, он огляделся вокруг, не бегают ли тараканы. Нет, не видно. «Похоже, действие последней дезинфекции еще не закончилось», — подумал он, ставя кофейник на огонь. Потянувшись за чашкой, он оттолкнул двухдневную почту, которую до сих пор не разобрал.

В приглушенном кухонном свете лицо его казалось угрюмым, даже грозным. Ничего удивительного, он думает только об убийствах. Без одежды он казался еще стройнее и выше, чем на самом деле, и если бы не бугорки мускулов, мог сойти за костлявого.

Кофе взбодрит его, голова начнет работать, тело подчинится ей — этот опыт приобретен в результате бесчисленных полицейских дежурств.

Тощая, пепельного цвета кошка прыгнула на стол и принялась наблюдать за хозяином, пьющим кофе и курящим сигарету. Заметив его рассеянность, она выпила ночное блюдечко молока и принялась умываться.

Со времени обнаружения первого трупа они нисколько не продвинулись к задержанию убийцы. Стоило прикоснуться к тому, что могло стать хотя бы тоненькой ниточкой к раскрытию преступления, как она тут же обрывалась. «Тупик», — подумал Бен. Ноль. Зеро.

Да, в течение месяца они получили пять признаний, но все — от придурков, жаждущих привлечь к себе внимание. После второго убийства прошло двадцать шесть дней, а они по-прежнему топчутся на месте. С каждым днем следы все сильнее остывают. Поскольку интерес прессы иссяк, публика начала успокаиваться. Такая ситуация ему не нравилась. «Затишье перед бурей», — подумал Бен, прикуривая новую сигарету. Он выглянул в окно: прохладная ночь залита светом полумесяца.

В пяти милях от дома Бена находился ресторанчик «У Дуга». Сейчас здесь было темно, музыканты разошлись, пол вытерт досуха, следов от пролитой выпивки нет. Фрэнси Бауэре натянула свитер и вышла через заднюю дверь.

После шестичасовой работы в туфлях на четырехдюймовых шпильках ноги так гудели, что невозможно было пошевелить пальцами даже в спортивной обуви. Но чаевые компенсировали все. Разносить коктейли, конечно, приходится в темпе, но если ноги крепкие, как у нее, чаевые текут рекой. Еще несколько таких вечеров, как сегодняшний, мечтала она, и можно будет сделать первый взнос за маленький «фольксваген», забыть автобусную толчею и наслаждаться райской жизнью. (Таково было ее представление о райской жизни!).

Ноги так болели, что казалось, будто в каждом пальце сидит заноза. Поморщившись от боли, Фрэнси посмотрела на уходящую вбок аллею. Эта дорога на четверть мили короче, но сейчас темно… Она двинулась было дальше по освещенной улице, но вдруг остановилась. Ее все-таки прельстил короткий путь. Она ощущала боль в ногах, не хотелось делать лишних шагов.

Он ждал ее давно. И уверен был, что не зря. Голос известил, что одна из падших душ уже в пути. Она шла быстро, словно пытаясь спастись. Много дней он молился за нее, молился о спасении ее Души. И вот час прощения почти пробил. Он — всего лишь исполнитель.

В голове возник и начал распространяться толчками по всему телу какой-то шум. Он почувствовал приток силы. Находясь в тени, он молился до тех пор, пока она не прошла мимо.

Тогда он поспешно пошел за ней, словно само милосердие. Девушка даже вздохнуть не успела, как епитрахиль обвила ее шею. Изо всех сил он потянул за концы. Она вскрикнула, словно пытаясь удержать покидающий легкие воздух. Ужас охватил девушку. Она бросила парусиновую сумку и отчаянно ухватилась обеими руками за петлю.

Иногда, чувствуя особый прилив сил, он позволял им расстаться с жизнью быстро. Но в данном случае запасы накопившегося зла оказались слишком велики, что его еще больше раззадорило. Чувствуя сопротивление, он оторвал ее от земли, но девушка не сдавалась. Она задела ногой какую-то жестянку, которая со звоном откатилась в сторону. Этот шум отозвался в его голове, и он едва не вскрикнул. В следующий момент она обмякла. Его слезы на осеннем ветерке постепенно высохли. Он бережно положил девушку на асфальт и прочитал поминальную молитву. Приколов к свитеру записку, размашисто осенил ее крестным знамением.

Теперь на нее снизошли мир и покой. Да и на него тоже — по крайней мере сейчас.

— Ты что так летишь, шею хочешь сломать? — вскрикнул Эд, когда Бен едва вписался в поворот на скорости пятьдесят миль в час. — Ведь она уже мертва!

Бен переключил скорость и вновь повернул направо.

— Между прочим, это ты добил последнюю машину, мою последнюю машину, — беззлобно добавил Эд, — а она к тому времени прошла только семьдесят тысяч миль.

— Ну, ведь тогда была погоня, — проговорил Бен. «Мустанг» подскочил на ухабе, и Пэрис вспомнил, что давно собирался проверить шаровые подвески. — К тому же тебя-то я не добил.

— Ушибы и рваные раны.

Проскочив на желтый, Бен включил третью скорость.

— Множественные ушибы и рваные раны.

— Но ведь в конце концов мы их достигли, — улыбнулся Эд.

— Придурки какие-то попались. — Бен резко надавил на педаль тормоза и вытащил ключ из замка зажигания. — А мне из-за них наложили на руку пять швов.

Зевнув, Эд отстегнул ремень безопасности и ступил на тротуар. Рассвет только занимался, воздух был такой холодный, что изо рта шел пар. Однако толпа уже начинала собираться. Плотно закутавшись в плащ и мечтая о чашке горячего кофе, Бен пробирался сквозь толпу зевак к переулку, поперек которого была натянута веревка.

— Хитрец… — Подав знак полицейскому фотографу, Бен принялся рассматривать жертву номер три.

Это была девушка двадцати шести — двадцати восьми лет. Свитер дешевый, синтетический, подошвы спортивных туфель протерты почти до дыр. В ушах поблескивают длинные позолоченные сережки. Лицо основательно подкрашено, что не вязалось с дешевым свитером и вельветовыми брюками.

Вертя в руках вторую с утра сигарету, он повернулся к полицейскому в форме.

— Обнаружил ее какой-то бродяга, — докладывал тот, — мы посадили его в машину и привели в чувство. Он, видно, рылся в помойке и наткнулся на нее. Страшно испугался, побежал по переулку и налетел на нас.

Бен кивнул и стал вглядываться в ровный почерк, которым была написана записка, приколотая к свитеру. На какое-то мгновение его охватила бессильная ярость. Но когда он закончил ее читать, по лицу трудно было что-либо определить. Бен поднял выпавшую из рук девушки большую парусиновую сумку, из которой высыпалась пригоршня автобусных жетонов. День обещал быть длинным.

Через шесть часов они вернулись в участок. По сравнению с отделом по борьбе с наркотиками помещение отдела по расследованию убийств выглядело, пожалуй, не столь мрачно, но чистотой и ухоженностью, как участки городских окраин, не отличалось. Два года назад стены покрасили в стандартный бежевый цвет, как его называл Бен. Летом кафельный пол жег ноги, а зимой превращался в холодильник. Как бы усердно ни трудились уборщицы, вычищая ковры и стирая пыль со стен, в комнатах постоянно стоял запах сигаретного дыма, свежевыпитого кофе и пота. Правда, весной сообща купили цветы на подоконник. В общем, жить было можно, но красивой такую жизнь не назовешь.

Проходя мимо одного из столов, Бен кивнул Лу Родерику, работающему над отчетом. У этого парня все и всегда было в порядке, как у сборщика налогов.

— Тебя ждет Харрис, — сказал Лу, не поднимая головы, выразив товарищу сочувствие интонацией голоса. — Он только что от мэра. Да, и еще, по-моему, у Лоуэнстайн есть для тебя что-то.

— Спасибо. — Бен искоса взглянул на плитку шоколада на столе у Родерика. — Слушай, Лу…

— Даже не надейся, — перебил его Родерик, продолжая, как пулемет, строчить на машинке.

— И это называется друг… — пробормотал Бен и направился к столу, за которым сидела Лоуэнстайн.

«Вот уж кто совершенно не похож на Родерика», — решил Бен. Она колотила по клавиатуре судорожно: начнет, остановится, опять продолжит. Вообще на улице она чувствовала себя уютнее, чем за машинкой. Бен с уважением относился к пунктуальности Лу; но в напарники себе он выбрал Лоуэнстайн. Ее безупречные костюмы и элегантные платья не могли скрыть самых красивых ног во всем отделе. Присаживаясь на краешек стола, Бен не удержался и бегло взглянул на них. «Жаль, что она замужем», — подумал он.

Медленно перебирая бумаги на ее столе, Бен дожидался конца телефонного разговора.

— Как делишки, Лоуэнстайн?

— Сломался мусоропровод, и слесарь хочет за ремонт триста долларов. Муж сказал, что починит сам. — Она заправила в машинку новый бланк. — Правда, это будет стоить нам вдвое дороже. А у тебя как? — Заметив, что он потянулся к бутылке пепси, стоявшей на столе, она шлепнула его по ладони. — Как там с нашим священником?

— Пока только новый труп. — Если в его голосе и была горечь, то Лоуэнстайн ее не уловила. — Ты когда-нибудь бывала в ресторанчике «У Дуга»? Это на Канал-стрит.

— Я веду другой образ жизни, Пэрис.

Хмыкнув, он потянулся к большому стакану с карандашами.

— Она там разносила коктейли. Ей двадцать семь лет.

— Не бери в голову, — пробормотала она и, увидев выражение его лица (ведь он всегда «берет в голову»), протянула ему бутылку пепси. — Харрис ждет вас с Эдом.

— Знаю. — Бен сделал большой глоток, ощущая приятный вкус сахара и кофеина. — У тебя вроде есть что-то для меня?

— Ах да. — Улыбнувшись, она принялась рыться в бумагах. — Вот. Звонила Банни. — Заметив, что ее придыхание не произвело на Бена никакого впечатления, она косо взглянула на него и протянула листок бумаги. — Она хотела бы знать, когда ты заедешь за ней. Знаешь, Пэрис, у нее очень милый голосок.

Бен с ухмылкой сунул бумагу в карман.

— Да она и сама чертовски мила, только, знаешь, Лоуэнстайн, если бы тебе вдруг захотелось изменить мужу, я ее тут же послал бы ко всем чертям.

С этими словами Бен поспешно вышел, прихватив с собой пепси. Лоуэнстайн рассмеялась ему вслед и вернулась к машинке.

— Представляешь, мою квартиру включают в кондоминиум, — повесив трубку, проговорил Эд и вслед за Беном пошел к Харрису. — Пятьдесят тысяч. С ума сойти.

— Там скверный водопровод. — Бен допил пепси и выбросил бутылку в мусорную корзину.

— Это уж точно. А в твоих краях нет свободных квартир?

— Нет, оттуда люди переезжают только на кладбище.

Через стеклянную стену было видно, что Харрис разговаривает с кем-то по телефону. Для человека пятидесяти семи лет, проведшего последние десять лет за столом, он был в хорошей форме. Слишком энергичная натура мешала нажить брюшко. Его первый брак распался из-за работы, которой он слишком много уделял времени, второй — из-за пристрастия к бутылке. Харрис бросил пить и развелся. Теперь жену и выпивку заменила ему работа. Не все подчиненные любили его, но все уважали. Подняв голову, он кивком пригласил Эда и Бена войти.

— К пяти мне нужен отчет из лаборатории. Если в свитере обнаружатся волокна из линта, желательно знать, где они были изготовлены. Работайте, занимайтесь своим делом и дайте мне возможность заниматься своим. — Повесив трубку, он подошел к столику, стоящему в углу, и налил себе кофе. Прошло уже пять лет, а он продолжает мечтать о виски… — Ладно, что известно о Фрэнси Бауэре?

— «У Дуга» она проработала официанткой почти год. Приехала в округ Колумбия из Виргинии в ноябре прошлого года. Жила в северо-западной части города одна. — Эд сменил позу и заглянул в свои записи. — Дважды была замужем, но оба брака длились не более года. Мы проверяем обоих бывших мужей. Работала в вечернее время, а днем спала, поэтому соседи о ней почти ничего не знают. В злополучный день она ушла с работы в час. Видимо, свернула в переулок, срезая путь к автобусной остановке. Машины у нее не было.

— Никто ничего не слышал, — добавил Бен, — и не видел.

— Так порасспрашивайте еще, — предложил Харрис. — И найдите кого-нибудь, кто слышал или видел что-нибудь. Что нового о первом номере?

Бен, не любивший, когда жертв считают по номерам, сжал в карманах кулаки.

— Приятель Карлы Джонсон пописывает статейки в Лос-Анджелесе. Он чист. За день до убийства она шумно повздорила со студентом при свидетелях.

— Он и не отрицает, — вмешался Эд, — кажется, они пару раз встречались, но она им явно не увлеклась.

— Алиби?

— Он утверждает, что выпил и подцепил какую-то новенькую. — Пожав плечами, Бен пересел на ручку кресла. — Можно, конечно, вызвать его еще раз, но, судя по всему, он к этому делу никакого отношения не имеет. С Клейтон и Бауэре у него не было ничего общего. Проверка показала, что это стопроцентный американский мальчик из состоятельной семьи. Занимается легкой атлетикой. Скорее Эда можно назвать помешанным, чем этого парнишку-студента.

— Спасибо, приятель, — поблагодарил Эд.

— Все-таки поработайте с ним еще. Как его зовут?

— Роберт Лоуренс Доре. Он ездит на «хонде» и носит шорты. — Бен достал сигарету. — Светлые мокасины, носков не надевает.

— Родерик пригласит его сюда.

— Минуту, минуту!..

— К этому делу подключаются оперативники, — резко оборвав Бена, сказал Харрис. — С вами будут работать Родерик, Лоуэнстайн и Бигсби. Нужно найти этого малого, пока он не задушил еще одну женщину, прогуливающуюся в одиночестве… — Это было сказано негромко, но твердо и решительно. — Есть возражения?

Бен подошел к окну и выглянул наружу. Во всем чувствовалось что-то личное, и он решил не перечить.

— Да нет, мы все хотим его поймать.

— Вот именно, в том числе и мэр, — с легким раздражением добавил Харрис. — Он должен проинформировать журналистов до конца недели. Мы пригласили психиатра, он обрисует вам этого типа.

— Кого-кого? — подавив смешок, Бен обернулся. — Ну, капитан…

Харрису и самому такая постановка дела не нравилась, и именно поэтому в голосе его прозвучали металлические нотки:

— По просьбе мэра доктор Курт согласна помочь нам. Мы не знаем внешности убийцы, и пора хотя бы выяснить, что он собой представляет. В настоящий момент, — Харрис пристально посмотрел на обоих, — я готов обратиться к кому угодно, лишь бы получить зацепку. Возвращайтесь к четырем.

Бен открыл было рот, но вовремя увидел предостерегающий взгляд Эда. Не говоря ни слова, он вышел из кабинета.

— Может, нам самим нужно в психушку? — возмутился Бен.

— Ты что, серьезно?

— А почему бы и нет?

— Человеческая психика — настоящая загадка.

— Слишком много читаешь книг!

— …И те, кто научился ее разгадывать, запросто открывают двери, в которые обычные люди тщетно пытаются попасть.

Бен вздохнул и легким щелчком бросил окурок на тротуар.

— Дерьмо!

— Дерьмо! — пробормотала Тэсс, глядя в окно из своего кабинета. Двумя вещами ей предстояло заняться в ближайшее время. Первая — тащиться в машине под начинающимся холодным моросящим дождем, то и дело застревая в пробках. Вторая — заниматься нахлынувшими на город убийствами. Ни от одного, ни от второго ей не уйти, потому что мэр, а также ее собственный дед, сенатор, настойчиво просили заняться этим делом.

У нее и так много дел, поэтому мэру она могла вежливо, даже с извинениями отказать. Но дед — это совсем другое. С ним она никогда не чувствовала себя доктором Терезой Курт. Стоило поговорить с ним хотя бы пять минут, как она превращалась совершенно в другого человека: не было пяти с половиной футов роста, не было женской фигуры, не было диплома в черной рамке. Вместо всего этого — двенадцатилетняя худышка, самозабвенно любящая деда.

Да разве не ему она обязана дипломом в черной рамке? Разве не ему, не его вере, безграничной вере в нее, не его поддержке она обязана всем, что имеет? Разве она может сказать «нет», когда дед просит ее применить свои знания? Ее текущая работа, которая ежедневно занимает десять часов, не может быть оправданием для отказа. Видимо, пора перестать упрямиться и взять ассистента.