Но она знала, что говорит не правду. Знала, он уходит от нее, несмотря на то, что она крепко сжимает его тело. То, что было внутри - его душа? исчезало, улетучивалось...
      - Не оставляй меня.., не оставляй...
      В отчаянии оглядывала она простиравшееся позади поле, протоптанные за многие годы тропинки. Нигде никого не было. Она подавила в себе крик о помощи.
      - Попробуй, па, ну, попробуй встать. Я отвезу тебя к врачу.
      Он вздохнул и опустил голову ей на плечо. Боли больше не было, но все тело потеряло чувствительность, оцепенело.
      - Мегги...
      И затем прошептал другое имя, незнакомое ей... И это было все.
      - Нет! Нет...
      Она еще крепче обняла его, прикрыла своим телом, словно желая защитить от ветра, которого он уже не ощущал. Она слегка раскачивалась и плакала, плакала, не в силах остановиться...
      Ветер трубил над океаном, в его порывах уже угадывались первые уколы ледяного дождя.
      Глава 2
      О похоронах Томаса Конкеннана будут говорить еще долгие годы. Какая была превосходная еда и чудесная музыка - как он и обещал, когда приглашал друзей и соседей на вечеринку в честь своей дочери Мегги. Дом, где он провел последние годы жизни, ломился от народа.
      О нем никто не мог сказать, что у него имелось много денег, его богатство было в другом - в друзьях.
      Они прибывали из соседней деревни и из той, что за ней. Из лавок и магазинов, с ферм и из городков. Приносили еду, как принято между соседями по такому поводу, кухня была завалена хлебами, пирогами, мясом. Они пили за его земную жизнь и оплакивали его уход из нее.
      Огонь в печи и в камине ярко горел, чтобы противостоять ветру, сотрясающему окна, и черному холоду траура.
      Но Мегги казалось, она уже никогда не согреется. Она сидела возле камина в небольшой опрятной гостиной, где, кроме нее, было еще очень много людей, смотрела на языки пламени и видела там темные скалы, кипящее море.., и себя... Одна во всем мире, она держит на руках умирающего отца.
      - Мегги!
      Вздрогнув, она обернулась и увидела протиснувшегося к ней Мерфи. Он вложил ей в руки дымящуюся кружку.
      - Что это?
      - Чай и немного виски для согрева. - Мерфи смотрел на нее добрым сочувствующим взглядом. - Выпей... Ну, вот, хорошая девочка. А теперь немного поешь. Это поможет.
      Она покачала головой.
      - Не могу... Я не должна была везти его туда, Мерфи. Ведь он был уже болен... Не должна!
      - Ты говоришь чепуху и сама знаешь это. Он выглядел вполне здоровым и в хорошей форме, когда выходил из паба. А как он отплясывал, разве нет?
      Да, отплясывал... Она танцевала с ним в день его смерти. За какой-нибудь час до нее... Станет ли это воспоминание радовать ее когда-нибудь в будущем?
      - Если бы мы не заехали так далеко... - с болью сказала она. - Не были бы там совсем одни...
      - Доктор ведь тебе все объяснил, Мегги. Ничего нельзя было поделать, в любом случае. Его погубила.., как ее.., аневризма. Стенка сердца стала слишком тонкой и порвалась. Слава Богу, все произошло быстро. Он не мучился.
      - Да, слишком быстро.
      Ее рука с кружкой задрожала, она снова отпила...Зато потом время тянулось мучительно медленно. Страшные минуты, а может, часы, когда она втаскивала его тело в автомобиль, когда везла от моря, и воздух с трудом проходил ей в горло, а руки коченели на руле.
      - Как он гордился тобой, Мегги, - тихо произнес Мерфи. - Я не знавал другого такого отца... И мне он был прямо как второй отец.
      - Знаю. - Она протянула руку, убрала со лба Мерфи упавшие волосы. - Он был такой...
      Мерфи сказал не для красного словца - он действительно так считал. И подумал вдруг, что потерял уже двух отцов. И почувствовал свою ответственность и еще большую печаль.
      - Слушай, - так же негромко сказал он, - хочу, чтоб ты знала, если тебе что-то.., любое, что будет нужно.., или твоей семье.., только скажи. Поняла?
      - Спасибо тебе, Мерфи.
      Он внимательно посмотрел на нее. Ох, эта диковатая кельтская голубизна в его глазах!
      - Знаю, вам было тяжело, - медленно сказал он, - когда ему пришлось продать землю. И мне тоже.., ведь это был я, кто купил ее.
      - Не говори так. - Мегги отставила кружку и взяла его за обе руки. - Земля для него мало что значила.
      - Но для твоей матери... Она меня...
      - Она бы осудила и святого! Хотя деньги от продажи дали ей возможность неплохо жить. Поверь, для нас было легче, что покупателем оказался ты. Ни Брианна, ни я на тебя зла не держим. Ни капельки. - Она заставила себя улыбнуться ему, это было нужно им обоим. - Ты сделал с землей то, чего он не мог и не хотел сделать, - заставил ее приносить пользу. И давай больше не будем говорить про это, ладно?
      Она огляделась вокруг - словно только что вошла в комнату. Кто-то играл на флейте, и дочь Тима О'Малли, беременная первым ребенком, напевала светлую задушевную песню. Время от времени слышался смех, свободный и жизнерадостный. Плакал чей-то ребенок. Мужчины собирались группами, перебрасывались словами о Томе Конкеннане, о погоде, о заболевшей чалой кобыле Джека Марли, о давшей течь крыше у Донованов.
      Женщины тоже толковали о Томе и о погоде, о детях, о свадьбах и похоронах.
      Увидела Мегги и совсем старую женщину, их дальнюю родственницу, в стоптанных башмаках и заштопанных чулках; она вязала свитер и что-то рассказывала молодым, собравшимся около нее.
      - Ох, Мерфи, он так любил, когда вокруг люди. Особенно в его доме. - Голос Мегги слегка задрожал от сдерживаемых слез. - Если бы мог, он бы каждый день собирал у себя гостей. Его всегда удивляло, что я предпочитаю одиночество. Она помолчала и потом спросила, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал как бы вскользь:
      - Ты слышал когда-нибудь, чтобы он произносил такое имя... Аманда?
      - Аманда? - Мерфи задумался, нахмурив брови. - Нет. А почему ты спрашиваешь?
      - Так. Видно, я что-то перепутала. - Она пожатием плеч отбросила всяческие мысли по этому поводу. В самом деле, не могло же последнее слово ее умирающего отца быть именем какой-то женщины. Ей просто померещилось. - Пойду помогу Бри на кухне. Спасибо за вино, Мерфи. И за все остальное.
      Она поцеловала его и поднялась со стула. Пройти через комнату было нелегким делом. Приходилось снова и снова задерживаться, чтобы выслушать слова сочувствия или короткий рассказ о том, каким был ее отец, а Тим О'Малли предложил свою помощь во всем, что потребуется.
      - Мне его так недостает, - добавил толстяк, открыто утирая слезы. - Не было у меня более близкого приятеля. И не будет никогда. Он все шутил, что откроет собственный паб, ты помнишь? И будет моим конкурентом.
      - Да, знаю, - рассеянно отвечала Мегги. Знала она также, что это была вовсе не шутка, а еще одна несбыточная мечта ее отца.
      - Он хотел быть настоящим поэтом, - вмешался кто-то из стоявших рядом, в то время как Мегги утешала Тима О'Малли, похлопывая по спине и по плечам. Только он говорил, что слов ему не хватает.
      - У него было сердце поэта, - уверенно сказал Тим. - Душа и сердце. Уж я-то знаю. Не найти лучшего человека на земле, чем Том Конкеннан...
      До того как попасть на кухню, Мегги поговорила еще со священником по поводу отпевания, которое должно состояться на следующее утро.
      Кухня, как и весь остальной дом, была наполнена людьми. Но здесь царили исключительно женщины - готовили еду, раскладывали по тарелкам. Запахи, звуки поющих чайников, закипающего супа, жарящейся ветчины, все говорило о жизни. Дети мешались под ногами, и женщины, с присущим им врожденным шестым чувством материнства, ловко лавировали между детьми, не забывая при случае наставить кого надо на путь истинный.
      Под столом похрапывал щенок волкодава - подарок Брианне от отца к ее последнему дню рождения. Сама Брианна хлопотала у плиты, сохраняя на лице и в глазах выражение спокойной грусти.
      - Вот тебе тарелка. Возьми, поешь! - Одна из женщин начала поспешно выкладывать еду для Мегги. - Ну же, девочка!
      - Я пришла помочь, если нужно.
      - Твоя главная помощь - проглотить то, что я положила... Ну и еды вы наготовили! На целую армию. - И без перехода начала, не в первый уже раз, рассказывать Мегги историю, которую та знала наизусть:
      - Значит, продал он мне петуха. Как кто? Твой отец. Поклялся, что лучший кочет в графстве и куры будут счастливы всю их куриную жизнь. Все ведь знают, как Том умел говорить, если хотел. За словом в карман не лез. - Не прерывая рассказа, она раскладывала огромные порции еды по тарелкам, одобрительно похлопывала кого-то из детей, усмиряла других, все это в определенном, почти музыкальном ритме. - Ну, и что вы думаете? Этот негодный мерзкий петух ни разу не взобрался ни на одну курицу!
      Мегги вежливо улыбнулась и спросила то, что от нее требовалось по негласному правилу, хотя уже заранее знала ответ:
      - Что же вы сделали с петухом, которого вам продал мой па, миссис Мейо?
      - Я свернула ему шею и приготовила из него тушенку, вот что! Твой отец тоже попробовал ее и очень одобрил. Сказал, что смачнее ничего не едал за всю свою жизнь.
      Она засмеялась и еще раз попыталась вручить Мегги тарелку с едой.
      - А тушенка была вкусная? - продолжала Мегги старую игру.
      - Жуть какая! - фыркнула рассказчица. - Мясо не прожуешь. Как старый кожаный ремень! Но Том съел все до последнего кусочка, благослови его Бог...
      Мегги все-таки пришлось поесть, потому что она понимала - жизнь продолжается, и ей придется выслушать еще немало всяческих слов и рассказов. Кое-что рассказала и она сама.
      Поздним вечером, когда зашло солнце и кухня постепенно опустела, Мегги в изнеможении уселась на стул, взяв на колени щенка.
      - Его все любили, - тихо сказала она.
      - Да, - отозвалась от плиты Брианна.
      Она стояла с посудным полотенцем в руках, в глазах у нее была усталая безнадежность. Никого уже больше не нужно кормить, не за кем ухаживать голова и руки оказались незанятыми, без дела. Злыми пчелами вползла в сердце тоска, обострилось чувство потери. Чтобы отогнать их, Брианна принялась расставлять посуду по полкам.
      У нее была стройная гибкая фигура, движения отличались сдержанностью, спокойствием. Если бы у семьи имелись деньги и другие возможности, Брианна, вероятно, могла бы стать танцовщицей. Густые волосы, золотистые, с розоватым отливом, были аккуратно собраны сзади, белый передник оттенял простое черное платье.
      У Мегги, в отличие от нее, волосы в беспорядке спадали на лицо; юбку, что была на ней, она забыла выгладить, свитер требовал вмешательства иголки.
      - Вряд ли завтра погода улучшится. Брианна неподвижно стояла с тарелкой, которую забыла поставить на полку, и всматривалась в непроглядную темень окна.
      - Ты права. Но люди все равно придут. Как и сегодня.
      - После церкви нужно их снова позвать. Так много еды осталось. Не знаю, что будем с ней делать, если...
      Голос Брианны словно растаял в тишине комнаты.
      - Когда-нибудь она выйдет сюда? Вопрос Мегги прозвучал неожиданно резко. Сестра замерла на мгновение, потом продолжила медленно расставлять посуду.
      - Она неважно себя чувствует.
      - О Господи, перестань! У нее умер муж, и все, кто его знал, пришли в дом. А она даже не может притвориться, что для нее это что-то значит.
      - Для нее это значит...
      Голос Брианны окреп. Но она не хотела вступать в спор сейчас, когда в сердце у нее словно появилась болезненная опухоль.
      - Не забывай, - уже тише добавила она, - они прожили больше двадцати лет.
      - И что из этого? Почему ты ее защищаешь? Даже теперь.
      Брианна так стиснула тарелку, которую держала в руке, что испугалась, как бы та не раскололась пополам. Но голос оставался спокойным и сдержанным.
      - Я никого не защищаю, а говорю то, что есть. Можем мы сохранить выдержку, хотя бы до того времени, как положим его в могилу? Может в доме быть мир?
      - Здесь никогда не было мира! - сухо прозвучали слова от двери.
      Там стояла Мейв, их мать. На лице у нее не было следов слез, взгляд оставался холодным, жестким, в нем не читалось прощения.
      - Он сделал все для этого, - продолжала она. - И когда жил, и теперь, когда его нет. Даже мертвый, он превращает мою жизнь в муку.
      - Не говори так о нем! - Ярость, которую Мегги сдерживала в течение всего дня, прорвалась наружу, как камень, с треском разбивающий стекло. Она вскочила со стула, испуганный щенок, упавший с ее колен, побежал искать укрытие. - Не смей говорить о нем плохо!
      - Я говорю так, как хочу. - Руки Мейв вцепились в платок, наброшенный на плечи, подтянули его ближе к горлу. Шерсть царапала кожу, ей всегда хотелось носить шелковый платок. - Он ничего не принес мне, кроме горестей, пока жил. А сейчас еще больше.
      - У тебя в глазах не видно ни слезинки.
      - И не увидишь. Я прожила жизнь, не фальшивя, и перед лицом смерти тоже не стану лицемерить. А он попадет в ад за все, что причинил мне. - Голубые глаза, в которых скопилась такая немыслимая горечь, попеременно смотрели на дочерей. - И так же, как Бог не простит его, не прощу его и я.
      - Откуда ты знаешь, что думает Бог? - спросила Мегги с вызовом. Считаешь, твои молитвенники и четки дают тебе право читать Его мысли?
      - Не богохульствуй! - Щеки Мейв покраснели от гнева. - Не смей богохульствовать в этом доме.
      - Я тоже говорю что хочу, - с натянутой улыбкой парировала Мегги словами, услышанными только что от матери. - И вот что еще скажу тебе: Том Конкеннан не нуждается в твоем прощении. Он как-нибудь обойдется без него.
      - Хватит! - Вся дрожа, Брианна положила на плечо сестры твердую руку и глубоко втянула в себя воздух, прежде чем продолжить. - Я уже говорила, мама, что передаю дом тебе, так что ни о чем не беспокойся. Он твой.
      Голос ее прозвучал ровно и деловито.
      - О чем ты? - недоуменно спросила Мегги у сестры. - Что насчет дома?
      - Ты же слышала, когда читали завещание.
      - Я ничего не помню. Адвокат что-то говорил, я не обращала внимания.
      - Он оставил его ей! - злобно выкрикнула мать, тыча грозящим пальцем в сторону Брианны. - Весь дом - ей. Все эти годы я страдала здесь, приносила себя в жертву, а он даже дом отобрал у меня...
      - Что ж, думаю, теперь она успокоится, после того, как узнала, что у нее будет крыша над головой и ей можно жить тут, ничего не делая, как и раньше.
      Эти слова Мегги произнесла, когда мать уже вышла из комнаты. Слова жестокие, но по-своему справедливые, подумала Брианна, и, по крайней мере, можно будет рассчитывать на какой-то мир. Худой мир, который лучше доброй ссоры.
      - Я буду вести дом, и мать останется со мной, - повторила она непреклонно. - Буду о ней заботиться.
      - Святая Брианна, - пробормотала Мегги, но злости в голосе не было. Ни злости, ни насмешки. - Я разделю с тобой эту ношу.
      А моя новая печь для стекла теперь подождет, решила она. И, если Макгиннес не перестанет покупать у меня работы, я смогу содержать мастерскую и помогать Брианне и матери.
      - Я тут думала... - снова заговорила Брианна. - Недавно мы обсуждали с па, и я теперь...
      - О чем ты? - нетерпеливо спросила Мегги. - Говори толком.
      - Это еще надо уточнить, я понимаю... У меня немного осталось от того, что дал дедушка... Но над нами висит долг, ты знаешь...
      - Я выплачу его.
      - Нет, так не пойдет.
      - Вполне пойдет. - Мегги встала, чтобы взять чайник. - Отец сделал закладную на этот дом, чтобы отправить меня в Венецию, так? За что мать пилила его все три года, которые я там училась. Теперь я должна расплатиться и выкупить закладную.
      - Дом отошел ко мне, - возразила Брианна, - значит, и платить должна я!
      Тон у Брианны был достаточно мягкий, но Мегги хорошо знала, что сестра может быть упрямой, как мул.
      - Хорошо, - устало сказала она, - не будем вступать в бесконечные споры. Заплатим вместе. Если не хочешь, чтобы я сделала это ради тебя, Бри, позволь сделать ради него. Мне это необходимо.
      - Ладно. Решено... Спасибо. Брианна взяла из рук сестры чашку с чаем, которую та налила ей.
      - О чем ты еще думаешь в связи с домом?
      - Ох, Мегги... Может, это глупо, но я хотела бы превратить его в пансион. "П" и "З". "Постель и завтрак" - Отель! - воскликнула Мегги. Она была ошеломлена. - Да ты что? Хочешь, чтобы тут все время толкались постояльцы, сующие нос во все, что можно и что нельзя? У тебя не будет никакой личной жизни, Брианна, и работать на них придется с утра до ночи.
      - Я люблю, когда вокруг люди, - негромко сказала сестра. - Не всякому по душе быть такой отшельницей, как ты. И я, мне кажется, умею делать так, чтобы людям было приятно и спокойно. Это, наверное, в крови. Дедушка ведь держал гостиницу, а после его смерти то же делала бабушка. И я смогу.
      - Я не говорю, что не сможешь. Просто не в состоянии понять, зачем вешать на шею еще одно ярмо. Каждый день разные люди. И все чужие.
      Мегги ощущала неприятную дрожь, даже когда лишь говорила об этом.
      - Что до меня, - сказала Брианна как о чем-то решенном, - я с нетерпением ожидаю момента, когда они начнут прибывать. Комнаты наверху, - добавила она деловым тоном, - требуют небольшого ремонта. Их надо освежить. Немного подкрасить, кое-где сменить обои. Положить новые коврики. И водопровод нуждается в починке. Это меня особенно тревожит. Для матери я выделю новое помещение, недалеко от кухни, чтобы меньше ее беспокоить. Еще нужно продумать насчет увеличения ванных и туалетных комнат внизу и наверху. И в саду придется поработать. Ничего грандиозного, но все привести в порядок, чтоб выглядело приятно для глаза.
      Ее собственные глаза разгорелись во время этой тирады, и Мегги сказала с ласковой улыбкой:
      - Ты, вижу, все уже продумала, сестрица.
      - Я давно мечтала о таком доме. Перестраивала его в своем воображении. И дом, и сад... Писала вывеску.
      - Так делай все это, Бри! - Мегги схватила сестру за руки. - Уверена, отец одобрил бы твое решение. Он ведь не случайно оставил дом тебе.
      - Мы с ним не один раз говорили о моих планах. Он не был против. Даже просил, чтобы вывеску обязательно написали поярче и покрупнее. Мы много смеялись.
      - Тогда за дело, Бри, и сначала изготовь вывеску, которая бы ему понравилась!
      - Если затеять уже сейчас кое-какой ремонт, то к следующему лету, думаю, смогу открыть гостиницу. Ты ведь знаешь, в западные графства туристы больше всего приезжают летом. И они найдут здесь удобный ночлег на один-два дня. А еще можно... - Вздрогнув, она прикрыла глаза. - Боже мой, о чем я говорю, когда наш отец еще даже не похоронен.
      - Как раз это он и хотел бы услышать от тебя. Разве ты его не знаешь? Мегги почувствовала, что опять в состоянии улыбаться, и улыбнулась сестре. Строить планы - самое милое для него дело.
      - Да, - смущенно подтвердила Брианна. - Мы, Конкеннаны, большие любители предаваться мечтам.
      - Брианна, я не могу забыть... В тот вечер, на скалах, он говорил о тебе. Назвал своей розой. Это значит, он хотел, чтобы ты расцветала.
      Меня же он назвал своей звездой, вспомнила Мегги. И, значит, я должна сделать все возможное, чтобы засверкать...
      Глава 3
      Она была одна - это состояние она любила, пожалуй, больше всего. От дверей коттеджа Мегги видела, как струи дождя хлещут по лугам и полям, принадлежащим Мерфи Малдуну, пригибая травы, отскакивая от валунов, в то время как позади нее с упрямой уверенностью пробивается солнце. Под серым небом одновременно рождались и соседствовали самые противоположные виды погоды - все торопливые и скоротечные. Это была Ирландия.
      Для Маргарет Мэри Конкеннан дождь являлся отрадой. Почти всегда она оказывала ему предпочтение перед косыми солнечными лучами и бездонной ярчайшей голубизной безоблачного неба. Дождь был как бы мягкой серой завесой, отделяющей ее от остального мира. Или, что важнее, отделяющей от нее тот мир, что лежал за этими раскинувшимися перед ней полями и холмами... И пятнистыми коровами.
      И хотя сама земля с оградами из камней, зеленеющей травой и зарослями фуксии уже не принадлежала ни Мегги, ни ее семье, но все равно вся эта местность - диковатая природа, влажный весенний воздух - была ее собственностью. Неотъемлемой частью ее жизни. Ведь она родилась и оставалась дочерью фермера, несмотря на то, что никогда не занималась крестьянским трудом.
      Пять лет прошло с той поры, как умер ее отец, и за это время она делала все, чтобы обрести - и обрела - свое место под солнцем. Исполнила, в меру возможностей, то, о чем он просил. Разумеется, добилась не так уж многого, но продолжала, во всяком случае, работать и продавать свои изделия - в Голуэйе, в Корке, а не только в Эннисе.
      Пожалуй, большего ей и не надо. Она бы, может, и стремилась к большему, если бы не знала, что за все приходится платить, и чем значительней цели и замыслы, тем выше плата за их осуществление. Выше и тяжелей.
      И если время от времени она испытывала беспокойство и неудовлетворенность, то сразу же пыталась напомнить себе, что именно этого она и хотела - жить отдельно и делать то, что нравится, а значит, нечего терзаться и мечтать о несбыточном.
      Но порою в такие дни, как сегодня, когда солнце и дождь то и дело вступали в отчаянную схватку друг с другом, она вспоминала об отце, о его несбывшихся мечтаниях.
      Он умер, так и не обретя богатства, не зная жизненных успехов, не сумев сберечь то, что находилось в распоряжении его рода в течение долгих лет, землю.
      Она никогда не страдала от мысли о том, что многое из того, что принадлежало ей от рождения, было распродано, заложено, утеряно по вине отца, из-за его фантазий и неосуществленных планов. Но все же испытывала какое-то сожаление, глядя на поля и склоны холмов, где прошло ее безоблачное детство и бродить по которым она могла теперь только с разрешения новых хозяев. Однако все это в прошлом. Она бы не хотела трудиться на этих землях, чувствовать за них ответственность. У нее нет страстного желания выращивать что-то, о чем так мечтает ее сестра Брианна. Свой сад она любит, конечно. Ее радуют его ароматы, смелые краски растений. Но цветы там растут в основном сами по себе, и в редкие часы и дни она уделяет им какое-то внимание.
      У нее есть свое царство, за пределы которого она не хочет выходить, - там ее дело, ее мысли, и никто, и ничто больше не нужны ей. В нем она чувствует себя самодостаточной.
      А зависимость от других, полагала она, и стремление к чему-то большему ведут только к неудовлетворенности и к различного рода несчастьям. Да и зачем далеко ходить - у нее перед глазами пример родителей.
      Стоя здесь, у открытой двери дома, под прохладным дождем, она с удовольствием вдыхала влажный весенний воздух, в котором смешались запахи цветущего терновника, росшего, как живая изгородь, с восточной стороны сада, и аромат ранних роз, уже распустившихся на его западной стороне.
      Небольшого роста, стройная - последнее было видно, невзирая на мешковатые джинсы и фланелевую рубаху навыпуск - вот какой была Мегги Конкеннан. На длинных, до плеч, огненно-рыжих волосах сидела нескладная шапка, серая, как моросящий дождь, из-под ее козырька смотрели задумчивые глаза цвета морской волны. Ее лицо, смуглое, с веснушками на носу и возле него, было мокрым от дождя. Мягкие линии щек и подбородка, широкий унылый рот - все словно в капельках росы. В руке она держала стеклянную кружку собственной работы с крепким чаем, который всегда пила на завтрак. Из кухни раздавались резкие звонки телефона, однако она не обращала на них никакого внимания. Это было манерой поведения, превратившейся в привычку, особенно когда голова ее занята мыслями об очередной работе. Черты и формы будущей скульптуры обретали в эти минуты красоту и ясность дождевых капель.
      Видение манило неодолимо. Так и не подойдя к телефону, она зашагала сквозь дождь к мастерской, где успокаивающе фыркал и рычал огонь в плавильной печи.
      ***
      В своей конторе в Дублине Роган Суини держал в руке телефонную трубку, слушал повторяющиеся без конца сигналы и раздраженно чертыхался. Он деловой человек, у него каждая минута на счету, и он не может тратить столько времени ради общения с невежливой и вздорной художницей, которая не хочет отвечать на звонок, нужный в первую очередь ей самой и, быть может, открывающий перед ней достаточно радужные перспективы.
      У него и без этого сегодня работы по горло. Ответы на звонки, бумаги в папках и цифры, цифры... И еще надо, пока не поздно, пойти в галерею и познакомиться с последними поступлениями. Национальная американская керамика его детище, он потратил в последние месяцы немало времени и усилий, отбирая лучшие из лучших образцов.
      А в это самое время какая-то упрямая особа из графства Клер сидит у него занозой в мозгу! Он никогда еще не видел ее саму, но ее работы не дают ему покоя. Разумеется, он уделит достаточно внимания новым поступлениям, как всегда, тщательно займется консультациями, оценкой, но в то же время ему по-прежнему интересно открывать новые имена. Это волнует и будоражит.
      Работы этой Конкеннан, на которые он недавно обратил внимание, понадобятся для его галереи, решил он, и не успокоится до тех пор, пока не осуществит задуманное.
      Он считал, что родился для того, чтобы добиться успеха, недаром он представлял уже третье поколение удачливых предпринимателей, виртуозно владевших искусством превращать пенни в фунты стерлингов. Дело, которое его дед основал более шестидесяти лет назад, с тех пор процветало и при нем, Рогане Суини, тоже не должно прийти в упадок. Ни в коем случае! Он умеет добиваться своей цели - кропотливой работой, обаянием, настойчивостью, цепкостью - чем угодно, в рамках дозволенного, разумеется.
      Сейчас его цель - Маргарет Мэри Конкеннан с ее свободным, не знающим узды талантом. Таковой он ее считает и думает, что не ошибается.
      Он вовсе не относит себя к безрассудным или чересчур увлекающимся людям и весьма удивился бы, и даже посчитал себя оскорбленным, услышав о себе такое мнение. Напротив, он любит во всем порядок и систему, и если требует от своих служащих усердной работы, то включает в это понятие и самого себя. Все эти качества он впитал с молоком матери.
      Он мог бы, конечно, давно уже передать бразды правления своему помощнику и жить припеваючи на доходы от бизнеса. Мог бы много путешествовать, не ради дела, а для удовольствия, пожиная плоды богатого урожая, но не трудясь сам над его выращиванием.
      Да, он мог бы так поступить, но чувство ответственности и жажда деятельности не позволяют ему сделать это. И еще - интерес ко всему новому.
      В данный момент этим "новым" была для него мисс Конкеннан, художник по стеклу, отшельница и, как говорят, эксцентричная особа.
      Он собирается пойти на некоторые перемены в своей галерее, суть которых, коротко говоря, в том, чтобы яснее передать свое видение, собственные взгляды на искусство, дать больший простор тому, что может быть названо душой его страны, душой Ирландии. На этом пути работы Конкеннан будут первой ступенькой, первым шагом, и будь он проклят, если ее непокладистость и упрямство заставят его споткнуться и отступить.
      Она не знает и не может знать, что он задумал сделать ее первой национальной звездой его галереи. В прошлом, при деде и отце, их Всемирная галерея в Дублине полностью отвечала названию и представляла почти исключительно искусство других стран. Роган Суини не собирается сужать ее рамки, он только хочет сместить фокус и сделать главными экспонатами искусство страны, где родился сам. Он готов даже рискнуть, хотя это и против его правил, своими деньгами и репутацией ради этого! Правда, все же с оглядкой.
      Если с первым художником ему повезет, на что он очень рассчитывает, если вложения оправдают себя, а его предчувствия и надежды осуществятся, можно думать о создании новой галереи, где будет представлено исключительно ирландское искусство. Это станет тогда реальностью.
      А начнет он с работ М. Конкеннан, пренеприятной особы...
      Он давно уже бросил телефонную трубку и поднялся из-за дубового стола старинной работы. Стоя у окна, Роган смотрел на простиравшийся перед ним город - широкие улицы, зеленые бульвары, серебряная полоска реки и охватывающий ее мост. Он видел непрекращающийся поток машин, людей, снующих группами, парами, поодиночке. Красочное зрелище в лучах утреннего солнца. Но все так далеки от него. Взгляд его задержался на юной паре - ох уж эти объятия, касания друг друга руками, губами!
      Роган отвернулся от окна, почувствовав легкий, едва ощутимый укол зависти. Ему было почти незнакомо чувство беспокойства, тревоги, охватившее его сейчас. На столе лежала работа, в блокноте расписаны деловые встречи, однако он не торопился заняться всем этим.
      С самого детства он двигался к намеченной цели - от учебы к работе, от успеха к успеху. Чего и ожидали от него все, чего он и сам от себя ожидал. Все было хорошо, на должном уровне.
      Но семь лет назад он в одночасье лишился родителей, когда у отца, сидевшего за рулем, случился сердечный приступ, и машина, потеряв управление, врезалась в дорожный столб. До сих пор он не может без ужаса вспоминать отчаяние, охватившее все его существо и не отпускавшее ни на секунду, пока он летел из Дублина в Лондон, куда отец отправился по делам. И этот ужасный запах больницы...
      Отец умер на месте. Мать пережила его на час с лишним. Так что, когда прибыл сын, оба были мертвы. Всю жизнь они многому учили его: семейной гордости, любви к искусству, любви к своему делу и как все это сочетать с возможно большей пользой.
      В двадцать шесть лет он стал хозяином и главой Всемирной галереи со всеми ее филиалами, человеком, ответственным за целый штат служащих, за принимаемые решения, за предметы искусства, попадающие в его руки. Уже семь лет он без устали работает для процветания и развития галерейного дела, разве этого не достаточно?
      А теперь еще - новая идея, что пришла ему в голову, от которой он не может отделаться.
      ***
      Все началось тем зимним ветреным днем, когда он впервые увидел работы Мегги Конкеннан. Это было во время очередного чаепития в доме его бабушки, где он обратил внимание.., нет, это совсем неподходящие слова!., где он был захвачен, ошеломлен тем, что увидел на одном из ее многочисленных столиков. Ему сразу захотелось познакомиться с художником, захотелось следить за его судьбой, карьерой, стать его покровителем, патроном, наставником. Опять не совсем те слова, но смысл именно тот.