Нора РОБЕРТС
      РОЖДЕННАЯ В ОГНЕ
      Анонс
      Преуспевающий владелец галереи в Дублине был восхищен работами молодой художницы по стеклу. Знакомство с самой девушкой потрясло его не меньше, он покорен ее страстной дерзостью. Но ее строптивый характер создает препятствия к их счастью, преодолеть которые в состоянии лишь истинная любовь.
      Глава 1
      Конечно, он сейчас в пивной. Где еще может настоящий мужчина согреться в холодный ветреный день? Ведь не дома же, возле собственного очага?
      Нет, такие люди, как Том Конкеннан - Мегги готова голову дать на отсечение, - не станут сейчас торчать дома!
      Наверняка ее отец сидит в пивной у Тима О'Малли, в гуще друзей и смеха. Он из тех, кто любит и посмеяться, и погрустить, и предаться несбыточным мечтам. Может, кто-то и назовет его сумасбродным, шалым, только не Мегги, нет!
      На своем грохочущем грузовичке она сделала последний поворот перед въездом в деревню Килмихил и вот уже едет вдоль безлюдной улицы. И немудрено, уже давно прошло время обеда, да и вообще не до пеших прогулок в такой день, когда с Атлантики мчится на всех парусах зима, словно вихрь из ледяного ада, и весь западный берег Ирландии содрогается от холода и не чает возвращения весны.
      Среди припаркованных возле пивной автомашин Мегги заметила и видавший виды "Фиат" отца. Да, в пабе у Тима О'Малли сегодня яблоку негде упасть! Она поставила свой грузовик как можно ближе ко входу в пивную, зажатую между такими же небольшими домами в одном ряду с магазинами.
      Пока Мегги шла к дверям, ветер чуть не сбил ее с ног, заставив ежиться под курткой с подстежкой из овчины и как можно ниже натянуть шерстяную черную шапку. Щеки у нее тут же зарумянились. И что особенно неприятно - в воздухе, несмотря на морозный холод, явно ощущалась сырость. Будучи дочерью фермера, Мегги могла с легкостью предсказать, что к ночи как следует подморозит. Нет, она просто не в силах припомнить такого отвратительного января, как нынешний, с какой поистине дьявольской настойчивостью пытается он остудить своим ледяным дыханием все графство Клер!
      Мегги прошла мимо магазина, отгороженного от улицы небольшим палисадником, с кустами и цветами которого жестоко расправились мороз и ветер. То, что осталось там от зелени, стало грязно-черного цвета и беспомощно распласталось по раскисшей земле.
      Ей было страшно жаль несчастные растения, однако новость, с которой она спешила к отцу, настолько радовала и согревала, что казалось странным, отчего все эти цветы не воспрянут сейчас, не зацветут, как с приходом весны?!
      В пивной у О'Малли царило тепло. Она ощутила его, едва открыв дверь. Пахло брикетами торфа, горящего в камине, не совсем выветрился запах тушеной баранины с луком и картофелем - ее подавала на завтрак жена хозяина, худощавая Дейдр. В воздухе витали ароматы табачного дыма, пива и картофельных чипсов.
      Первым, кого увидела Мегги, был Мерфи, сидевший за одним из небольших столиков, вытянув ноги. Приятным голосом он пел какую-то песню, подыгрывая себе на ирландском аккордеоне. Прочие посетители слушали его с большим вниманием, задумчиво склонившись над кружками с пивом. Песня была печальной, как все лучшие песни этой страны, нежной и скорбной, как тихие слезы любящих. В ней упоминалось имя "Мегги" и говорилось о том, что молодость не вечна.
      Мерфи тоже заметил ее и слегка улыбнулся. Темные волосы то и дело спадали ему на лоб, и он точно рок-звезда откидывал голову назад, чтобы убрать их. Хозяин стоял на своем обычном месте, за стойкой. Это был человек-бочонок в переднике, который обхватывал его, словно подпруга конский круп. Лицо у него было широкое, все в складках, и глаза полностью исчезали в них, когда он смеялся.
      Заметив Мегги, он не перестал протирать стаканы и не двинулся с места, поскольку был уверен: дочь Тома Конкеннана не совершит ничего такого, что могло бы нарушить обыденное и плавное течение жизни в его пивной, и уж, во всяком случае, не прервет исполнение песни каким-нибудь неосторожным словом или поступком.
      Повернув голову, Мегги увидела Дэвида Райана, который попыхивал американской сигаретой, из тех блоков, что каждый месяц присылал из Америки его брат. Рядом сидела всегда степенная миссис Логан. Она что-то вязала из розовой шерсти, не забывая при этом отбивать ногой в такт песне. Был здесь и старина Джонни Конрой, улыбающийся беззубым ртом и державший в скрюченной руке такую же руку своей жены, в супружестве с которой состоял уже более полувека. Словно новобрачные, сидели они рука об руку, погруженные в мелодию песни Мерфи.
      Телевизор над стойкой бара молчал, хотя был включен, и в нем безмолвно сменяли друг друга яркие кадры очередного английского сериала. Там, на экране, за огромным столом, в блеске свечей в серебряных подсвечниках, под легкий звон хрусталя, о чем-то энергично спорили люди в элегантной одежде и с аккуратными прическами.
      И сами люди, и их заботы, и окружавшая обстановка были так далеки, так чужды тем, кто сидел здесь, в маленьком пабе, в зальце с закопченными стенами и поцарапанной стойкой. Легкое презрение к расфуфыренным персонажам из совсем другой жизни было для Мегги таким же естественным и само собой разумеющимся, как и слабая зависть. Уж если на нее, считала она, когда-нибудь свалится вдруг такое богатство - каким путем неважно, - но если все-таки свалится.., о, она-то будет знать, как с ним поступить!
      И тут она увидела его. Он сидел в углу зала, сам по себе, но вовсе не отдельно от всех остальных - просто он был здесь таким же предметом обстановки, как и стул под ним. Одну руку он положил на спинку стула, в другой держал кружку, в которой - она это хорошо знала - был крепкий чай с некоторой дозой ирландского виски.
      Какой он у нее непредсказуемый человек - со всеми его неожиданными поступками, внезапными решениями, мгновенными поворотами! Впрочем, она неплохо изучила его. И никого на свете не любила так сильно и преданно, как своего взбалмошного отца, Тома Конкеннана.
      Она подошла к нему, молча села рядом и положила голову ему на плечо.
      Любовь к отцу согревала все ее существо, но никогда не обжигала. Он крепко обнял ее за плечи и дотронулся губами до ее лба.
      Когда Мерфи закончил песню, Мегги сняла со своего плеча руку отца и поцеловала ее.
      - Я знала, что ты здесь.
      - И что я все время думал о тебе, Мегги, девочка моя?
      - Я тоже думала о тебе, па.
      Она откинулась на спинку стула и улыбнулась ему.
      Он был совсем невысокого роста, но крепкого телосложения. "Как бычок-коротыш", любил говаривать он с громким смехом. Вокруг глаз у него собралась целая сеть морщин. Они углублялись и делались виднее, когда он улыбался, но от этого, как считала Мегги, становился еще привлекательнее. Волосы его, когда-то рыжие и густые, слегка поредели, седые нити все чаще пробивались среди рыжего пламени, словно тончайшие струйки дыма... Для Мегги этот мужчина представлял собой эталон самого потрясающего человека на свете.
      И он был ее отцом.
      - Па, - сказала она наконец, - у меня новость.
      - Точно. Вижу по твоему лицу.
      Он подмигнул ей, сдернул с нее шапку, и огненные буйные волосы рассыпались по плечам. Он любил глядеть на них, как они горят и переливаются. Он не забыл до сих пор, как впервые взял ее на руки - лицо у нее было перекошено от первой встречи с земной жизнью, крошечные пальчики сжаты в кулачки, а волосы уже тогда блестели, будто новая монетка.
      Никогда он не сетовал, что родившийся ребенок не оказался сыном - он был вполне доволен, даже поражен, появлением нового существа, пускай и в виде дочери.
      - Принеси моей девочке чего-нибудь выпить, Тим! - подозвал он хозяина.
      - Есть чай, - отозвался тот. - В такую холодину что может быть лучше?
      Теперь, когда она уже была здесь, рядом с ним, Мегги хотелось продлить удовольствие - не сразу выложить хорошую новость, которую сюда привезла.
      - Эй, Мерфи! - крикнула она. - Тоже спасаешься тут от холода? А кто же позаботится о тепле для твоих бедных коров?
      - Они сами, - прокричал он в ответ. - Если такая стужа продлится долго, к весне у меня будет намного больше телят, чем всегда. Столько, что и не управиться. Спросите, почему? Да потому, что эти животные любят заниматься тем же, что люди, длинными зимними ночами.
      - Сидеть у огня и почитывать книжки? Ты это хочешь сказать? - засмеялась Мегги, и вся пивная грохнула от хохота.
      Мерфи, кто и в самом деле увлекался чтением книг, слегка смутился, но не сдался.
      - Я пробовал заинтересовать их разной литературой, - подыграл он, - да они, черти эдакие, предпочитают телевизор. - Мерфи постучал пустым стаканом по столу. - Пришел сюда посидеть в тишине и покое, а вы гогочете, как громовые раскаты. Беда с вами!
      Он направился к стойке, а Мегги повернулась к отцу и снова взяла его за руку.
      - Па, я хочу тебе первому сказать. Ты ведь знаешь, я возила несколько своих работ в Эннис, в лавку к Макгиннесу?
      - Да что ты? - Он принялся выбивать трубку. - Почему же уехала без меня? Я бы не отказался составить тебе компанию.
      - Хотела быть одна.
      - Моя маленькая отшельница.
      Он ласково провел пальцем по ее носу.
      - Па, он купил их! - Глаза ее, такие же зеленые, как у отца, сияли. Макгиннес купил все четыре работы, все, что я захватила с собой! Он уже заплатил.
      - Не может быть, Мегги! Не может быть! Он вскочил со стула, рывком поднял ее, закружил по комнате.
      - Послушайте, что я вам скажу, леди и джентльмены! - провозгласил он. Моя дочь, моя Маргарет Мэри, продала свое стекло в Эннисе!
      В ответ раздались одобрительные крики, хлопки в ладоши, вопросы. Мегги едва успевала отвечать.
      - Да, у Макгиннеса. Четыре работы, и он сказал, что хочет еще. Какие? Две вазы, кувшин и.., я бы назвала эту вещь пресс-папье.
      Она засмеялась, потому что Тим О'Малли торжественно выставил на стойку две порции виски - для нее и для отца.
      - Ладно уж... Спасибо. - Она подняла свой стаканчик. - За Тома Конкеннана, который всегда верил в меня.
      - Нет, Мегги! - Отец решительно замотал головой, в глазах у него стояли слезы. - За тебя. Только за тебя.
      Он чокнулся и быстро выпил.
      - А теперь давай, Мерфи! Бери свой ящик с музыкой - и вперед! Я хочу плясать с моей дочерью.
      Мерфи заиграл джигу, и все опять захлопали и закричали. Том повел дочь на середину зала. Жена хозяина вышла из кухни, вытирая руки о передник, лицо ее пылало жаром от огня плиты, но это не помешало ей вытащить мужа из-за стойки и заставить тоже пуститься в пляс... От джиги - к шотландскому рилу <Быстрый шотландский танец, разновидность хоровода.>, от рила - к хорнпайцу <Сольный народный, преимущественно матросский, танец.>... Мегги кружилась то с одним, то с другим партнером, пока не заболели ноги.
      В пивную заходили все новые посетители, привлеченные музыкой, желавшие согреться в теплой компании, и, узнав о причине веселья, присоединялись к празднующим. Мегги не сомневалась, что к ночи все живущие в двух десятках километров от их деревни будут знать про ее успех. Она всегда мечтала о такой славе и не хотела держать свою радость при себе.
      - Ой, хватит! - Она рухнула на стул, допила остывший чай. - У меня сейчас будет разрыв сердца!
      - У меня тоже, - часто дыша, сказал отец. - От гордости за тебя. - Улыбка не сошла с его губ, но глаза сделались серьезней. - Пора отправляться домой и рассказать обо всем твоей матери и сестре тоже.
      - Конечно, я все расскажу Брианне сегодня же. Что-то дрогнуло у нее внутри при упоминании о матери.
      - Тогда все в порядке. - Отец ласково потрепал ее по щеке. - Поступай как тебе хочется. Это твой день, Мегги Мэй, и ничто не должно его испортить.
      - Это наш день, па. Я никогда бы не выдула ни одного пузырька из этого чертова стекла, если бы не ты!
      - Что ж, тогда разделим радость на двоих. Я согласен. По крайней мере, пока мы здесь.
      Он почувствовал на мгновение, что ему не хватает воздуха, перед глазами все поплыло, стало жарко.
      Нестерпимо жарко. "Тут зверски душно, - сказал он самому себе. - Надо поскорее выбраться на улицу".
      - Пора ехать, - произнес он вслух. - Хочу подышать морским воздухом. Ты со мной, Мегги?
      - Конечно, па. - Она сразу поднялась. - Только наверняка уже подмораживает и ужасный ветер. Ты действительно хочешь проехать к скалам?
      - Да, душа просит.
      Он снял с вешалки куртку, надел ее, намотал шарф вокруг шеи. Уже от дверей повернулся ко всем, кто был в пабе. Темная пелена по-прежнему застилала глаза, мешала смотреть. Пожалуй, он немного перебрал на радостях. Но ведь какой повод!
      - Приглашаю всех на вечеринку! - крикнул он. - Завтра часам к шести. Будет хорошая еда, славное питье и музыка. Отметим успех моей дочери. Приходите все!
      Когда они вышли из паба, Мегги сказала:
      - Ты говорил о вечеринке? Но я знаю, па, она не захочет. Ручаюсь.
      - Пока еще я хозяин в своем доме. - Он вздернул подбородок - эту манеру переняла у него Мегги - и добавил:
      - Вечеринка состоится, и дело с концом! Мать я беру на себя. Поехали. Машину поведешь ты, ладно? "Фиат" оставлю здесь.
      - Хорошо, па.
      Мегги знала, если отец что-то решил, спорить бесполезно. И приходила в восторг от этой черты его характера. Ведь если бы он был другим, никогда бы ей не поехать в Венецию, не учиться там на знаменитой стекольной фабрике на острове Мурано, не стать тем, кем она стала, не заиметь свою собственную мастерскую. Для нее не было секретом, что мать попортила немало крови отцу из-за денег, которые пришлось потратить на ее учение и потом тоже. Но отец был тверд. И выстоял, спасибо ему!
      - Расскажи, над чем сейчас работаешь, - услышала она его голос.
      - Ну, это что-то вроде бутылки. Хочу, чтобы она была довольно высокая и очень стройная. Чтобы суживалась кверху, а главное, вся искрилась изнутри. Понимаешь? Чтобы немного походила на лилию. И цвет должен быть особо нежный. Как внутренность персика.
      Она отчетливо видела сейчас то, о чем говорила.
      - Красиво ты рассказываешь, - пробормотал отец. Его плохо было слышно из-за шума мотора. - Как много шикарных задумок в головке у моей дочери.
      - Там их увидеть легче, чем в жизни. - Она улыбнулась ему. - Тяжелая работа превращает мечты в реальность.
      Он похлопал ее по руке.
      - Да, вот этими руками ты осуществишь задуманное.
      Отвернувшись к стеклу кабины, он погрузился в молчание. Ему по-прежнему было не по себе.
      Мегги тем временем свернула на узкую извилистую дорогу, ведущую к берегу океана.
      Тучи, разорванные в клочья и темные от разыгравшегося на море шторма, неслись с запада. Более светлые их обрывки сразу же поглощались силами тьмы, и лишь самым смелым и везучим удавалось недолго поблистать своим жемчужным отливом, прежде чем и они расплавлялись в сплошном сером олове.
      Для Мегги то, что она видела в небе, превращалось еще в одну удивительную вазу, цвета и оттенки которой пребывали в постоянной непримиримой схватке друг с другом. Она уже видела ее внутренним взором, уже работала над ней.
      Дорога сделала еще один зигзаг, потом выровнялась. По обеим сторонам от гремящего грузовика потянулась живая изгородь из давно пожелтевших кустов выше человеческого роста. На окраине селения, возле дороги стояло изображение Пресвятой Девы. Лицо Богоматери казалось каким-то особенно безмятежным в вечернем воздухе, руки распростерты в немом приветствии, и совсем нелепо выглядели яркие искусственные цветы у ее подножия.
      Глубокий вздох отца заставил Мегги обеспокоенно взглянуть на него. Лицо его показалось ей чересчур бледным, круги под глазами обозначились резче.
      - Ты выглядишь усталым, па. Не раздумал ехать к берегу? Может, хочешь, чтобы я отвезла тебя домой?
      - Нет. - Он вытащил трубку, привычно постучал ею по ладони. - Хочу поглядеть на океан. Надвигается шторм, Мегги Мэй. Мы сможем увидеть всю эту стихию прямо со скал в Луп Хеде.
      - Так и сделаем, как ты говоришь, па... Когда миновали деревню, дорога вновь угрожающе сузилась, пропуская их через себя, как нитку сквозь угольное ушко. Навстречу попался мужчина, плотно укутанный, с трудом вышагивающий против морозного ветра. Его верный пес мужественно трусил за ним. Им обоим пришлось почти втиснуться в живую изгородь - так узка была дорога. Колеса грузовика проехали в дюйме от их ног. Мужчина поздоровался кивком головы с Мегги и ее отцом.
      - Знаешь, о чем я подумала, па?
      - Скажи.
      - Если удастся продать еще несколько работ, совсем немного, я смогу соорудить новую печь. Хочу работать с цветным стеклом, понимаешь? Со второй печью получится больше плавок. Я узнавала, огнеупорный кирпич сейчас не так уж дорог. Денег потребуется около двухсот фунтов, я подсчитала.
      - У меня кое-что отложено на черный день.
      - Нет, па! На этот раз нет! - Она произнесла это очень решительно. Спасибо за предложение, но теперь я справлюсь сама.
      Он внезапно обиделся и, ворча, занялся своей трубкой. Потом пробурчал:
      - Для чего же тогда отец, хотел бы я знать, если не для помощи своим детям? У тебя никогда не водилось роскошных платьев или всяких там блестящих побрякушек. Но уж если ты захотела приобрести кирпич, он у тебя будет!
      - Да, будет. Но на мои собственные деньги. Достаточно вкладывать в меня. Я должна купить его сама. Для меня ценнее сейчас не деньги, а твоя вера.
      - Ты и так уже отплатила мне с избытком. - Он откинулся на спинку сиденья, чуть-чуть опустил боковое стекло кабины - так, что ветер начал с причудливым свистом врываться в нее, и раскурил наконец трубку. - Я настоящий богатей, Мегги. У меня две отменные дочери, каждая из которых истинное сокровище. Что еще человеку надо? А в придачу - крепкий, солидный дом и друзья, на которых я всегда могу рассчитывать.
      Она не могла не заметить, что в перечень не была включена ее мать.
      - И всегда горшок с золотом на кончике радуги, как ты любишь говорить, добавила Мегги.
      - Всегда, - подтвердил он и снова погрузился в молчание.
      Они ехали сейчас мимо старых каменных хижин без крыш, давно заброшенных, стоящих по краям серо-зеленых полей, уходящих куда-то в бесконечность и немыслимо красивых в тусклом свете умирающего дня. Вот и церковь, совсем целая, уже столько лет противостоящая ветрам с океана, огражденная лишь несколькими согнутыми деревьями с голыми ветвями.
      От такой картины веяло печалью и сиротством, но Тому Конкеннану нравился этот пейзаж. Он ощущал в нем красоту и притягательную силу, хотя вообще-то не разделял стремления своей дочери к одиночеству. Однако он хорошо понимал прелесть этой пустынной местности, над которой низко нависло небо и где редко когда встретишь человека.
      Сквозь щель в окне со свистом врывался холодный воздух, в котором Том Конкеннан различал запахи моря. Когда-то он мечтал пересечь его. Когда-то он мечтал об очень многих вещах. Да, он всегда хотел обрести свой горшок с золотом, хотя прекрасно понимал, что удача вряд ли улыбнется ему. Он был фермером по рождению, а не по желанию. Сейчас у него осталось лишь несколько акров земли, на которых его дочь Брианна успешно выращивала овощи и цветы, что лишний раз напоминало ему о собственных былых неудачах.
      "Слишком много намерений, замыслов", - подумал он с новым глубоким вздохом, вырвавшимся из груди. Его жена Мейв совершенно права. В его голове всегда было полно разнообразных планов, но ему не хватало ни здравого смысла, ни простого везения для их осуществления...
      Они миновали еще одно скопление домов и отдельно стоящее здание, владелец которого хвастался, что это последняя пивная по пути к Нью-Йорку. Том взбодрился от ее вида и, как всегда, не удержался от дежурной шутки:
      - Не сплавать ли нам в Нью-Йорк, Мегги, за следующей кружечкой пива?
      - Только с условием, что плачу я! - привычно ответила она.
      Он хмыкнул. И тут же его веселость сменилась молчаливой сосредоточенностью, когда Мегги остановила грузовик там, где заканчивалась дорога и начинались трава и скалы да вспененный ветром океан, простиравшийся до самой Америки.
      Они шагнули в яростный шум ветра и волн, бьющихся о черные скалы. Некоторое время стояли, держась за руки, покачиваясь под напором ветра, словно пьяные, потом, рассмеявшись, двинулись вперед.
      - Полное сумасшествие - отправиться на прогулку в такой день, - смеясь, сказала Мегги.
      - Зато какое приятное сумасшествие. Чувствуешь, что за воздух? Попробуй на ощупь! Ветер хочет сдуть нас отсюда прямо в город Дублин. Помнишь нашу поездку туда?
      - Да, мы там видели фокусника, он жонглировал цветными шариками. Мне так понравилось, что ты сам начал учиться этому.
      Он шумно расхохотался, вторя волнам.
      - Ох, сколько яблок я побил, пока не научился!
      - Зато у нас все время были яблочные пироги и свежий сок.
      - А я вообразил, что смогу этим заработать фунт или два на ярмарке в Голуэе, когда туда поехали.
      - И потратил все до последнего пенса на подарки для меня и Брианны.
      Она заметила, что краска вернулась на его щеки, глаза вновь задорно заблестели. С удовольствием она шагала рядом с ним по спутанной траве под пронизывающим ветром.
      И вот они стоят у кромки могучего Атлантического, чьи воинственные волны без устали бьются о непроницаемые скалы. Ударяют и отбрасываются вновь и вновь, оставляя десятки водопадов, низвергающихся из каменных расщелин. Над ними вьются и кричат чайки, кричат и вьются, их крики вторят грохоту волн, эхом отражаются от них.
      Высоко вздымаются белые, как снег, водяные валы, у основания кристально прозрачные, когда рассыпаются на мириады брызг в морозном воздухе. Ни единого судна не видно сейчас на поверхности океана, только белые шапки бурунов.
      Мегги вдруг поняла: отец так часто наведывается сюда скорее всего из-за того, что противоборство воды и камня напоминает ему непрекращающуюся битву, похожую на ту, что постоянно происходила и происходит в их отношениях с матерью. Да, их семейный союз - бесконечная война характеров, постоянная горечь и злость от ее попреков, давящих ему на сердце, изматывающих, опустошающих душу.
      - Почему ты не расстанешься с ней, па? - вдруг спросила Мегги.
      - Что?
      Он с трудом оторвался от зрелища, развернувшегося перед ним, - от свинцово-белого океана и такого же неба.
      - Почему ты до сих пор с ней? - с упреком повторила Мегги. - Брианна и я уже вполне взрослые. Зачем жить вместе, если вы оба так несчастны?
      - Она ведь моя жена, - просто ответил он.
      - Разве это ответ? - горячо возразила Мегги. - Неужели нет выхода? Между вами ведь ни любви, ни привязанности, если уж говорить правду. Она превратила твою жизнь в ад. И так длится давным-давно, сколько я себя помню.
      - Ты чересчур жестока к ней...
      Отношения с Мегги, подумалось ему, тоже ложатся немалым бременем на его плечи. При такой любви к своему ребенку он всегда был беспомощен. Ни в чем не смел ей отказать, не мог умерить ее неистовую, выходящую за все дозволенные границы любовь к нему. Любовь, которая, он хорошо понимал это, не оставляла даже самой малой возможности для того, чтобы понять боль и разочарование женщины, давшей ей жизнь.
      Он снова заговорил.
      - В том, что происходит между твоей матерью и мною, я виноват не меньше, чем она. Брак - тонкая штука, Мегги, ты должна знать это. Он, как бы это сказать, равновесие между двумя сердцами, двумя надеждами и ожиданиями. Порой ноша становится слишком тяжела для одного из супругов, но второй не может помочь нести ее. Всякое бывает... Поймешь, когда сама выйдешь замуж.
      - Я никогда не сделаю этого! - твердо сказала она, и слова ее прозвучали как клятва перед Богом. - Никогда не позволю никому сделать меня несчастной!
      - Не говори так. Не смей так говорить. - В его словах ощущалось серьезное беспокойство, он сильно сжал ей руку. - Нет ничего более ценного, чем супружество и семья. Ничего в целом свете!
      - Тогда почему оно похоже на тюрьму?
      - Так не должно быть. Нет! - Он снова почувствовал слабость во всем теле и холод, который пробрал его до костей. - Я понимаю, мы с твоей матерью не были хорошим примером того, о чем я сказал. Остается только сожалеть об этом. Больше, чем могу выразить. Но я знаю и другое. Поверь мне, моя девочка. Если любишь, любишь по-настоящему, такое безграничное счастье ожидает тебя, как в раю! Это так.
      Она уткнулась лицом в его куртку, с наслаждением и облегчением вдыхая знакомые запахи. Она не могла, не хотела говорить ему сейчас, что уже многие годы пребывает в уверенности: ни о каком счастье для него нет и не было речи, и он никогда не решился бы на свое добровольное тюремное заключение, если бы не она.
      - Ты любил ее когда-нибудь?
      - Да. И любовь была такой же горячей, как одна из печей в твоей мастерской. От этой любви ты и получилась, Мегги Мэй. Родилась из огня, как та - одна из твоих самых лучших и смелых работ. И сколько бы этот огонь ни затухал, однажды он горел самым жарким пламенем. Быть может, если бы он не был когда-то таким ярким, его жизнь длилась бы дольше. Мы сумели бы ее продлить. Хотя...
      Что-то в тоне отца заставило Мегги внимательно вглядеться в его лицо.
      - Был кто-то другой? Да, отец? Скажи. Воспоминание пронзило его, как смазанное медом лезвие ножа: болезненно и сладко. Он всматривался в морскую пучину, будто надеялся там, в непроглядной дали, найти ту женщину, которая когда-то появилась в его жизни и потом безвозвратно исчезла. Он медленно произнес:
      - Однажды это случилось со мной. Так не должно было произойти. Но вот что я скажу тебе. Когда любовь приходит и стрела попадает в цель, тут уж ничего не поделаешь. И рана в сердце, хотя и кровавая, приносит только наслаждение. Так что больше не говори слова "никогда", Мегги. Желаю, чтобы у тебя подольше длилось то, что я испытал лишь на короткое мгновенье...
      Она никогда раньше не говорила ему того, на что вдруг решилась сейчас, хотя часто думала об этом.
      - Мне уже двадцать три, па, - сказала она. - Брианна на год моложе, и мы знаем, чему учит церковь, но будь я проклята, если поверю, что Бог на небесах получает удовольствие от того, что превращает жизнь человека в сплошное наказание лишь потому, что тот когда-то совершил ошибку.
      - Ошибку? - Он крепче сжал трубку в зубах, опустил в раздумье глаза. Нет, моя женитьба не была ошибкой, Маргарет Мэри, и не говори больше так, не говори никогда. Родились ты и Брианна. И это была не ошибка, а чудо. Тогда мне уже перевалило за сорок, но я и не думал заводить семью. А теперь не могу себе представить свою жизнь без вас. Как бы я жил сейчас? Мужчина под семьдесят, и один. Совершенно один. - Он слегка сжал ее лицо в ладонях, не сводя с нее пристального взгляда. - Я каждый день благодарю Господа за то, что нашел вашу мать и мы смогли кое-что оставить после себя. Из всего, что я совершил или не совершил в своей жизни, ты и Брианна - самое дорогое, что есть у меня. И не нужно больше разговоров об ошибках и несчастливых судьбах, ты слышишь?
      - Я очень люблю тебя, па. Выражение его лица смягчилось.
      - Знаю. По-моему, даже слишком любишь, но разве против этого возразишь? И опять появилась напряженность в глазах и заметная поспешность в словах, словно он боялся, что не успеет о чем-то сказать. О чем-то очень важном. - Я должен тебя попросить, Мегги.
      - Да, отец?
      Его пальцы продолжали гладить ее лицо, как если бы он внезапно почувствовал потребность сделать его скульптурный портрет, запомнить каждую черточку - острый упрямый подбородок, мягкую округлость щеки, глаза, зеленоватые и беспокойные, как океан, что плещется внизу под ними.
      - Ты сильная, Мегги, - заговорил он. - Крепкая и сильная. И у тебя верное сердце... Один Бог знает, какая ты находчивая и дерзкая. Ты понимаешь то, чего не понимаю я и никогда не пойму... Ты моя яркая звезда, Мегги. А Брианна.., она моя скромная роза... И я хочу, чтоб вы обе шли той дорогой, по которой вас ведут ваши мечты. Понимаешь меня? Хочу этого больше, чем могу выразить... И когда вы пойдете по той дороге, то сделаете это не только ради себя, но и для меня... Обещай мне!
      Грохот моря все больше оглушал его, в глазах делалось темнее. На какое-то мгновение он перестал различать лицо дочери - оно заволоклось дымкой и куда-то исчезло. Мегги давно уже почувствовала неладное по его отрывистой, не очень связной речи.
      - Что с тобой, па? - воскликнула она испуганно, увидев, каким постаревшим стало вдруг его лицо. - Ты болен? Идем обратно в машину!
      - Нет. - Он сам не знал почему, но отчетливо ощущал необходимость оставаться тут, на самом краю ирландской земли, и завершить что-то, что он когда-то начал. - Я в полном порядке. Уже все прошло.
      - Ты совсем замерз, па.
      Его жилистое тело в ее руках мало чем отличалось от мешка ледяных костей.
      - Послушай меня! - Голос был резким, повелительным. - Не позволяй, чтобы что-то остановило тебя.., помешало делать то, что хочешь.., считаешь нужным. Сделай свою зарубку в этом мире.., оставь след.., свой.., понимаешь?.. И никогда.., ни за что...
      - Отец! - Дикий ужас охватил ее, заполнил всю без остатка, когда она увидела, как он обмяк и упал на колени. - О Боже! Что с тобой? Сердце?
      Нет, это не сердце.., мысли его с трудом продирались сквозь смутную непонятную боль, в ушах стоял непрерывный гул от биения сердца?.. Или моря?.. Он чувствовал, как внутри что-то сломалось.., порвалось.. Что-то уходит.., исчезает...
      - Не волнуйся, Мегги... Обещай мне... Будь какая есть... Позаботься о сестре... И о матери... Обещай...
      - Поднимись! Ты должен встать! - Она пыталась поднять его, забыв на мгновение о страхе, охватившем ее. Шум океана казался ей сейчас настоящим ураганом, который вот-вот сметет их обоих со скалы и разобьет об острые прибрежные камни.
      - Слышишь меня, па? Ты должен... Встань, пожалуйста!
      - Обещай мне...
      - Да. Обещаю. Клянусь перед Богом. Я буду заботиться о них... Всегда...
      У нее стучали зубы, по щекам лились слезы.
      - Нужен священник... - с тру дом выдохнул он.
      - Нет, нет!.. Тебе нужно только подняться и уйти с этого холода! Больше ничего!
      Но она знала, что говорит не правду. Знала, он уходит от нее, несмотря на то, что она крепко сжимает его тело. То, что было внутри - его душа? исчезало, улетучивалось...
      - Не оставляй меня.., не оставляй...
      В отчаянии оглядывала она простиравшееся позади поле, протоптанные за многие годы тропинки. Нигде никого не было. Она подавила в себе крик о помощи.
      - Попробуй, па, ну, попробуй встать. Я отвезу тебя к врачу.
      Он вздохнул и опустил голову ей на плечо. Боли больше не было, но все тело потеряло чувствительность, оцепенело.
      - Мегги...
      И затем прошептал другое имя, незнакомое ей... И это было все.
      - Нет! Нет...
      Она еще крепче обняла его, прикрыла своим телом, словно желая защитить от ветра, которого он уже не ощущал. Она слегка раскачивалась и плакала, плакала, не в силах остановиться...
      Ветер трубил над океаном, в его порывах уже угадывались первые уколы ледяного дождя.
      Глава 2
      О похоронах Томаса Конкеннана будут говорить еще долгие годы. Какая была превосходная еда и чудесная музыка - как он и обещал, когда приглашал друзей и соседей на вечеринку в честь своей дочери Мегги. Дом, где он провел последние годы жизни, ломился от народа.
      О нем никто не мог сказать, что у него имелось много денег, его богатство было в другом - в друзьях.
      Они прибывали из соседней деревни и из той, что за ней. Из лавок и магазинов, с ферм и из городков. Приносили еду, как принято между соседями по такому поводу, кухня была завалена хлебами, пирогами, мясом. Они пили за его земную жизнь и оплакивали его уход из нее.
      Огонь в печи и в камине ярко горел, чтобы противостоять ветру, сотрясающему окна, и черному холоду траура.
      Но Мегги казалось, она уже никогда не согреется. Она сидела возле камина в небольшой опрятной гостиной, где, кроме нее, было еще очень много людей, смотрела на языки пламени и видела там темные скалы, кипящее море.., и себя... Одна во всем мире, она держит на руках умирающего отца.
      - Мегги!
      Вздрогнув, она обернулась и увидела протиснувшегося к ней Мерфи. Он вложил ей в руки дымящуюся кружку.
      - Что это?
      - Чай и немного виски для согрева. - Мерфи смотрел на нее добрым сочувствующим взглядом. - Выпей... Ну, вот, хорошая девочка. А теперь немного поешь. Это поможет.
      Она покачала головой.
      - Не могу... Я не должна была везти его туда, Мерфи. Ведь он был уже болен... Не должна!
      - Ты говоришь чепуху и сама знаешь это. Он выглядел вполне здоровым и в хорошей форме, когда выходил из паба. А как он отплясывал, разве нет?
      Да, отплясывал... Она танцевала с ним в день его смерти. За какой-нибудь час до нее... Станет ли это воспоминание радовать ее когда-нибудь в будущем?
      - Если бы мы не заехали так далеко... - с болью сказала она. - Не были бы там совсем одни...
      - Доктор ведь тебе все объяснил, Мегги. Ничего нельзя было поделать, в любом случае. Его погубила.., как ее.., аневризма. Стенка сердца стала слишком тонкой и порвалась. Слава Богу, все произошло быстро. Он не мучился.
      - Да, слишком быстро.
      Ее рука с кружкой задрожала, она снова отпила...Зато потом время тянулось мучительно медленно. Страшные минуты, а может, часы, когда она втаскивала его тело в автомобиль, когда везла от моря, и воздух с трудом проходил ей в горло, а руки коченели на руле.
      - Как он гордился тобой, Мегги, - тихо произнес Мерфи. - Я не знавал другого такого отца... И мне он был прямо как второй отец.
      - Знаю. - Она протянула руку, убрала со лба Мерфи упавшие волосы. - Он был такой...
      Мерфи сказал не для красного словца - он действительно так считал. И подумал вдруг, что потерял уже двух отцов. И почувствовал свою ответственность и еще большую печаль.
      - Слушай, - так же негромко сказал он, - хочу, чтоб ты знала, если тебе что-то.., любое, что будет нужно.., или твоей семье.., только скажи. Поняла?
      - Спасибо тебе, Мерфи.
      Он внимательно посмотрел на нее. Ох, эта диковатая кельтская голубизна в его глазах!
      - Знаю, вам было тяжело, - медленно сказал он, - когда ему пришлось продать землю. И мне тоже.., ведь это был я, кто купил ее.
      - Не говори так. - Мегги отставила кружку и взяла его за обе руки. - Земля для него мало что значила.
      - Но для твоей матери... Она меня...
      - Она бы осудила и святого! Хотя деньги от продажи дали ей возможность неплохо жить. Поверь, для нас было легче, что покупателем оказался ты. Ни Брианна, ни я на тебя зла не держим. Ни капельки. - Она заставила себя улыбнуться ему, это было нужно им обоим. - Ты сделал с землей то, чего он не мог и не хотел сделать, - заставил ее приносить пользу. И давай больше не будем говорить про это, ладно?
      Она огляделась вокруг - словно только что вошла в комнату. Кто-то играл на флейте, и дочь Тима О'Малли, беременная первым ребенком, напевала светлую задушевную песню. Время от времени слышался смех, свободный и жизнерадостный. Плакал чей-то ребенок. Мужчины собирались группами, перебрасывались словами о Томе Конкеннане, о погоде, о заболевшей чалой кобыле Джека Марли, о давшей течь крыше у Донованов.
      Женщины тоже толковали о Томе и о погоде, о детях, о свадьбах и похоронах.
      Увидела Мегги и совсем старую женщину, их дальнюю родственницу, в стоптанных башмаках и заштопанных чулках; она вязала свитер и что-то рассказывала молодым, собравшимся около нее.
      - Ох, Мерфи, он так любил, когда вокруг люди. Особенно в его доме. - Голос Мегги слегка задрожал от сдерживаемых слез. - Если бы мог, он бы каждый день собирал у себя гостей. Его всегда удивляло, что я предпочитаю одиночество. Она помолчала и потом спросила, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал как бы вскользь:
      - Ты слышал когда-нибудь, чтобы он произносил такое имя... Аманда?
      - Аманда? - Мерфи задумался, нахмурив брови. - Нет. А почему ты спрашиваешь?
      - Так. Видно, я что-то перепутала. - Она пожатием плеч отбросила всяческие мысли по этому поводу. В самом деле, не могло же последнее слово ее умирающего отца быть именем какой-то женщины. Ей просто померещилось. - Пойду помогу Бри на кухне. Спасибо за вино, Мерфи. И за все остальное.
      Она поцеловала его и поднялась со стула. Пройти через комнату было нелегким делом. Приходилось снова и снова задерживаться, чтобы выслушать слова сочувствия или короткий рассказ о том, каким был ее отец, а Тим О'Малли предложил свою помощь во всем, что потребуется.
      - Мне его так недостает, - добавил толстяк, открыто утирая слезы. - Не было у меня более близкого приятеля. И не будет никогда. Он все шутил, что откроет собственный паб, ты помнишь? И будет моим конкурентом.
      - Да, знаю, - рассеянно отвечала Мегги. Знала она также, что это была вовсе не шутка, а еще одна несбыточная мечта ее отца.
      - Он хотел быть настоящим поэтом, - вмешался кто-то из стоявших рядом, в то время как Мегги утешала Тима О'Малли, похлопывая по спине и по плечам. Только он говорил, что слов ему не хватает.
      - У него было сердце поэта, - уверенно сказал Тим. - Душа и сердце. Уж я-то знаю. Не найти лучшего человека на земле, чем Том Конкеннан...
      До того как попасть на кухню, Мегги поговорила еще со священником по поводу отпевания, которое должно состояться на следующее утро.
      Кухня, как и весь остальной дом, была наполнена людьми. Но здесь царили исключительно женщины - готовили еду, раскладывали по тарелкам. Запахи, звуки поющих чайников, закипающего супа, жарящейся ветчины, все говорило о жизни. Дети мешались под ногами, и женщины, с присущим им врожденным шестым чувством материнства, ловко лавировали между детьми, не забывая при случае наставить кого надо на путь истинный.
      Под столом похрапывал щенок волкодава - подарок Брианне от отца к ее последнему дню рождения. Сама Брианна хлопотала у плиты, сохраняя на лице и в глазах выражение спокойной грусти.
      - Вот тебе тарелка. Возьми, поешь! - Одна из женщин начала поспешно выкладывать еду для Мегги. - Ну же, девочка!
      - Я пришла помочь, если нужно.
      - Твоя главная помощь - проглотить то, что я положила... Ну и еды вы наготовили! На целую армию. - И без перехода начала, не в первый уже раз, рассказывать Мегги историю, которую та знала наизусть:
      - Значит, продал он мне петуха. Как кто? Твой отец. Поклялся, что лучший кочет в графстве и куры будут счастливы всю их куриную жизнь. Все ведь знают, как Том умел говорить, если хотел. За словом в карман не лез. - Не прерывая рассказа, она раскладывала огромные порции еды по тарелкам, одобрительно похлопывала кого-то из детей, усмиряла других, все это в определенном, почти музыкальном ритме. - Ну, и что вы думаете? Этот негодный мерзкий петух ни разу не взобрался ни на одну курицу!
      Мегги вежливо улыбнулась и спросила то, что от нее требовалось по негласному правилу, хотя уже заранее знала ответ:
      - Что же вы сделали с петухом, которого вам продал мой па, миссис Мейо?
      - Я свернула ему шею и приготовила из него тушенку, вот что! Твой отец тоже попробовал ее и очень одобрил. Сказал, что смачнее ничего не едал за всю свою жизнь.
      Она засмеялась и еще раз попыталась вручить Мегги тарелку с едой.
      - А тушенка была вкусная? - продолжала Мегги старую игру.
      - Жуть какая! - фыркнула рассказчица. - Мясо не прожуешь. Как старый кожаный ремень! Но Том съел все до последнего кусочка, благослови его Бог...
      Мегги все-таки пришлось поесть, потому что она понимала - жизнь продолжается, и ей придется выслушать еще немало всяческих слов и рассказов. Кое-что рассказала и она сама.
      Поздним вечером, когда зашло солнце и кухня постепенно опустела, Мегги в изнеможении уселась на стул, взяв на колени щенка.
      - Его все любили, - тихо сказала она.
      - Да, - отозвалась от плиты Брианна.
      Она стояла с посудным полотенцем в руках, в глазах у нее была усталая безнадежность. Никого уже больше не нужно кормить, не за кем ухаживать голова и руки оказались незанятыми, без дела. Злыми пчелами вползла в сердце тоска, обострилось чувство потери. Чтобы отогнать их, Брианна принялась расставлять посуду по полкам.
      У нее была стройная гибкая фигура, движения отличались сдержанностью, спокойствием. Если бы у семьи имелись деньги и другие возможности, Брианна, вероятно, могла бы стать танцовщицей. Густые волосы, золотистые, с розоватым отливом, были аккуратно собраны сзади, белый передник оттенял простое черное платье.
      У Мегги, в отличие от нее, волосы в беспорядке спадали на лицо; юбку, что была на ней, она забыла выгладить, свитер требовал вмешательства иголки.
      - Вряд ли завтра погода улучшится. Брианна неподвижно стояла с тарелкой, которую забыла поставить на полку, и всматривалась в непроглядную темень окна.
      - Ты права. Но люди все равно придут. Как и сегодня.
      - После церкви нужно их снова позвать. Так много еды осталось. Не знаю, что будем с ней делать, если...
      Голос Брианны словно растаял в тишине комнаты.
      - Когда-нибудь она выйдет сюда? Вопрос Мегги прозвучал неожиданно резко. Сестра замерла на мгновение, потом продолжила медленно расставлять посуду.
      - Она неважно себя чувствует.
      - О Господи, перестань! У нее умер муж, и все, кто его знал, пришли в дом. А она даже не может притвориться, что для нее это что-то значит.
      - Для нее это значит...
      Голос Брианны окреп. Но она не хотела вступать в спор сейчас, когда в сердце у нее словно появилась болезненная опухоль.
      - Не забывай, - уже тише добавила она, - они прожили больше двадцати лет.
      - И что из этого? Почему ты ее защищаешь? Даже теперь.
      Брианна так стиснула тарелку, которую держала в руке, что испугалась, как бы та не раскололась пополам. Но голос оставался спокойным и сдержанным.
      - Я никого не защищаю, а говорю то, что есть. Можем мы сохранить выдержку, хотя бы до того времени, как положим его в могилу? Может в доме быть мир?
      - Здесь никогда не было мира! - сухо прозвучали слова от двери.
      Там стояла Мейв, их мать. На лице у нее не было следов слез, взгляд оставался холодным, жестким, в нем не читалось прощения.
      - Он сделал все для этого, - продолжала она. - И когда жил, и теперь, когда его нет. Даже мертвый, он превращает мою жизнь в муку.
      - Не говори так о нем! - Ярость, которую Мегги сдерживала в течение всего дня, прорвалась наружу, как камень, с треском разбивающий стекло. Она вскочила со стула, испуганный щенок, упавший с ее колен, побежал искать укрытие. - Не смей говорить о нем плохо!
      - Я говорю так, как хочу. - Руки Мейв вцепились в платок, наброшенный на плечи, подтянули его ближе к горлу. Шерсть царапала кожу, ей всегда хотелось носить шелковый платок. - Он ничего не принес мне, кроме горестей, пока жил. А сейчас еще больше.
      - У тебя в глазах не видно ни слезинки.
      - И не увидишь. Я прожила жизнь, не фальшивя, и перед лицом смерти тоже не стану лицемерить. А он попадет в ад за все, что причинил мне. - Голубые глаза, в которых скопилась такая немыслимая горечь, попеременно смотрели на дочерей. - И так же, как Бог не простит его, не прощу его и я.
      - Откуда ты знаешь, что думает Бог? - спросила Мегги с вызовом. Считаешь, твои молитвенники и четки дают тебе право читать Его мысли?
      - Не богохульствуй! - Щеки Мейв покраснели от гнева. - Не смей богохульствовать в этом доме.
      - Я тоже говорю что хочу, - с натянутой улыбкой парировала Мегги словами, услышанными только что от матери. - И вот что еще скажу тебе: Том Конкеннан не нуждается в твоем прощении. Он как-нибудь обойдется без него.
      - Хватит! - Вся дрожа, Брианна положила на плечо сестры твердую руку и глубоко втянула в себя воздух, прежде чем продолжить. - Я уже говорила, мама, что передаю дом тебе, так что ни о чем не беспокойся. Он твой.
      Голос ее прозвучал ровно и деловито.
      - О чем ты? - недоуменно спросила Мегги у сестры. - Что насчет дома?
      - Ты же слышала, когда читали завещание.
      - Я ничего не помню. Адвокат что-то говорил, я не обращала внимания.
      - Он оставил его ей! - злобно выкрикнула мать, тыча грозящим пальцем в сторону Брианны. - Весь дом - ей. Все эти годы я страдала здесь, приносила себя в жертву, а он даже дом отобрал у меня...
      - Что ж, думаю, теперь она успокоится, после того, как узнала, что у нее будет крыша над головой и ей можно жить тут, ничего не делая, как и раньше.
      Эти слова Мегги произнесла, когда мать уже вышла из комнаты. Слова жестокие, но по-своему справедливые, подумала Брианна, и, по крайней мере, можно будет рассчитывать на какой-то мир. Худой мир, который лучше доброй ссоры.
      - Я буду вести дом, и мать останется со мной, - повторила она непреклонно. - Буду о ней заботиться.
      - Святая Брианна, - пробормотала Мегги, но злости в голосе не было. Ни злости, ни насмешки. - Я разделю с тобой эту ношу.
      А моя новая печь для стекла теперь подождет, решила она. И, если Макгиннес не перестанет покупать у меня работы, я смогу содержать мастерскую и помогать Брианне и матери.
      - Я тут думала... - снова заговорила Брианна. - Недавно мы обсуждали с па, и я теперь...
      - О чем ты? - нетерпеливо спросила Мегги. - Говори толком.
      - Это еще надо уточнить, я понимаю... У меня немного осталось от того, что дал дедушка... Но над нами висит долг, ты знаешь...
      - Я выплачу его.
      - Нет, так не пойдет.
      - Вполне пойдет. - Мегги встала, чтобы взять чайник. - Отец сделал закладную на этот дом, чтобы отправить меня в Венецию, так? За что мать пилила его все три года, которые я там училась. Теперь я должна расплатиться и выкупить закладную.
      - Дом отошел ко мне, - возразила Брианна, - значит, и платить должна я!
      Тон у Брианны был достаточно мягкий, но Мегги хорошо знала, что сестра может быть упрямой, как мул.
      - Хорошо, - устало сказала она, - не будем вступать в бесконечные споры. Заплатим вместе. Если не хочешь, чтобы я сделала это ради тебя, Бри, позволь сделать ради него. Мне это необходимо.
      - Ладно. Решено... Спасибо. Брианна взяла из рук сестры чашку с чаем, которую та налила ей.
      - О чем ты еще думаешь в связи с домом?
      - Ох, Мегги... Может, это глупо, но я хотела бы превратить его в пансион. "П" и "З". "Постель и завтрак" - Отель! - воскликнула Мегги. Она была ошеломлена. - Да ты что? Хочешь, чтобы тут все время толкались постояльцы, сующие нос во все, что можно и что нельзя? У тебя не будет никакой личной жизни, Брианна, и работать на них придется с утра до ночи.
      - Я люблю, когда вокруг люди, - негромко сказала сестра. - Не всякому по душе быть такой отшельницей, как ты. И я, мне кажется, умею делать так, чтобы людям было приятно и спокойно. Это, наверное, в крови. Дедушка ведь держал гостиницу, а после его смерти то же делала бабушка. И я смогу.
      - Я не говорю, что не сможешь. Просто не в состоянии понять, зачем вешать на шею еще одно ярмо. Каждый день разные люди. И все чужие.
      Мегги ощущала неприятную дрожь, даже когда лишь говорила об этом.
      - Что до меня, - сказала Брианна как о чем-то решенном, - я с нетерпением ожидаю момента, когда они начнут прибывать. Комнаты наверху, - добавила она деловым тоном, - требуют небольшого ремонта. Их надо освежить. Немного подкрасить, кое-где сменить обои. Положить новые коврики. И водопровод нуждается в починке. Это меня особенно тревожит. Для матери я выделю новое помещение, недалеко от кухни, чтобы меньше ее беспокоить. Еще нужно продумать насчет увеличения ванных и туалетных комнат внизу и наверху. И в саду придется поработать. Ничего грандиозного, но все привести в порядок, чтоб выглядело приятно для глаза.
      Ее собственные глаза разгорелись во время этой тирады, и Мегги сказала с ласковой улыбкой:
      - Ты, вижу, все уже продумала, сестрица.
      - Я давно мечтала о таком доме. Перестраивала его в своем воображении. И дом, и сад... Писала вывеску.
      - Так делай все это, Бри! - Мегги схватила сестру за руки. - Уверена, отец одобрил бы твое решение. Он ведь не случайно оставил дом тебе.
      - Мы с ним не один раз говорили о моих планах. Он не был против. Даже просил, чтобы вывеску обязательно написали поярче и покрупнее. Мы много смеялись.
      - Тогда за дело, Бри, и сначала изготовь вывеску, которая бы ему понравилась!
      - Если затеять уже сейчас кое-какой ремонт, то к следующему лету, думаю, смогу открыть гостиницу. Ты ведь знаешь, в западные графства туристы больше всего приезжают летом. И они найдут здесь удобный ночлег на один-два дня. А еще можно... - Вздрогнув, она прикрыла глаза. - Боже мой, о чем я говорю, когда наш отец еще даже не похоронен.
      - Как раз это он и хотел бы услышать от тебя. Разве ты его не знаешь? Мегги почувствовала, что опять в состоянии улыбаться, и улыбнулась сестре. Строить планы - самое милое для него дело.
      - Да, - смущенно подтвердила Брианна. - Мы, Конкеннаны, большие любители предаваться мечтам.
      - Брианна, я не могу забыть... В тот вечер, на скалах, он говорил о тебе. Назвал своей розой. Это значит, он хотел, чтобы ты расцветала.
      Меня же он назвал своей звездой, вспомнила Мегги. И, значит, я должна сделать все возможное, чтобы засверкать...
      Глава 3
      Она была одна - это состояние она любила, пожалуй, больше всего. От дверей коттеджа Мегги видела, как струи дождя хлещут по лугам и полям, принадлежащим Мерфи Малдуну, пригибая травы, отскакивая от валунов, в то время как позади нее с упрямой уверенностью пробивается солнце. Под серым небом одновременно рождались и соседствовали самые противоположные виды погоды - все торопливые и скоротечные. Это была Ирландия.
      Для Маргарет Мэри Конкеннан дождь являлся отрадой. Почти всегда она оказывала ему предпочтение перед косыми солнечными лучами и бездонной ярчайшей голубизной безоблачного неба. Дождь был как бы мягкой серой завесой, отделяющей ее от остального мира. Или, что важнее, отделяющей от нее тот мир, что лежал за этими раскинувшимися перед ней полями и холмами... И пятнистыми коровами.
      И хотя сама земля с оградами из камней, зеленеющей травой и зарослями фуксии уже не принадлежала ни Мегги, ни ее семье, но все равно вся эта местность - диковатая природа, влажный весенний воздух - была ее собственностью. Неотъемлемой частью ее жизни. Ведь она родилась и оставалась дочерью фермера, несмотря на то, что никогда не занималась крестьянским трудом.
      Пять лет прошло с той поры, как умер ее отец, и за это время она делала все, чтобы обрести - и обрела - свое место под солнцем. Исполнила, в меру возможностей, то, о чем он просил. Разумеется, добилась не так уж многого, но продолжала, во всяком случае, работать и продавать свои изделия - в Голуэйе, в Корке, а не только в Эннисе.
      Пожалуй, большего ей и не надо. Она бы, может, и стремилась к большему, если бы не знала, что за все приходится платить, и чем значительней цели и замыслы, тем выше плата за их осуществление. Выше и тяжелей.
      И если время от времени она испытывала беспокойство и неудовлетворенность, то сразу же пыталась напомнить себе, что именно этого она и хотела - жить отдельно и делать то, что нравится, а значит, нечего терзаться и мечтать о несбыточном.
      Но порою в такие дни, как сегодня, когда солнце и дождь то и дело вступали в отчаянную схватку друг с другом, она вспоминала об отце, о его несбывшихся мечтаниях.
      Он умер, так и не обретя богатства, не зная жизненных успехов, не сумев сберечь то, что находилось в распоряжении его рода в течение долгих лет, землю.
      Она никогда не страдала от мысли о том, что многое из того, что принадлежало ей от рождения, было распродано, заложено, утеряно по вине отца, из-за его фантазий и неосуществленных планов. Но все же испытывала какое-то сожаление, глядя на поля и склоны холмов, где прошло ее безоблачное детство и бродить по которым она могла теперь только с разрешения новых хозяев. Однако все это в прошлом. Она бы не хотела трудиться на этих землях, чувствовать за них ответственность. У нее нет страстного желания выращивать что-то, о чем так мечтает ее сестра Брианна. Свой сад она любит, конечно. Ее радуют его ароматы, смелые краски растений. Но цветы там растут в основном сами по себе, и в редкие часы и дни она уделяет им какое-то внимание.
      У нее есть свое царство, за пределы которого она не хочет выходить, - там ее дело, ее мысли, и никто, и ничто больше не нужны ей. В нем она чувствует себя самодостаточной.
      А зависимость от других, полагала она, и стремление к чему-то большему ведут только к неудовлетворенности и к различного рода несчастьям. Да и зачем далеко ходить - у нее перед глазами пример родителей.
      Стоя здесь, у открытой двери дома, под прохладным дождем, она с удовольствием вдыхала влажный весенний воздух, в котором смешались запахи цветущего терновника, росшего, как живая изгородь, с восточной стороны сада, и аромат ранних роз, уже распустившихся на его западной стороне.
      Небольшого роста, стройная - последнее было видно, невзирая на мешковатые джинсы и фланелевую рубаху навыпуск - вот какой была Мегги Конкеннан. На длинных, до плеч, огненно-рыжих волосах сидела нескладная шапка, серая, как моросящий дождь, из-под ее козырька смотрели задумчивые глаза цвета морской волны. Ее лицо, смуглое, с веснушками на носу и возле него, было мокрым от дождя. Мягкие линии щек и подбородка, широкий унылый рот - все словно в капельках росы. В руке она держала стеклянную кружку собственной работы с крепким чаем, который всегда пила на завтрак. Из кухни раздавались резкие звонки телефона, однако она не обращала на них никакого внимания. Это было манерой поведения, превратившейся в привычку, особенно когда голова ее занята мыслями об очередной работе. Черты и формы будущей скульптуры обретали в эти минуты красоту и ясность дождевых капель.
      Видение манило неодолимо. Так и не подойдя к телефону, она зашагала сквозь дождь к мастерской, где успокаивающе фыркал и рычал огонь в плавильной печи.
      ***
      В своей конторе в Дублине Роган Суини держал в руке телефонную трубку, слушал повторяющиеся без конца сигналы и раздраженно чертыхался. Он деловой человек, у него каждая минута на счету, и он не может тратить столько времени ради общения с невежливой и вздорной художницей, которая не хочет отвечать на звонок, нужный в первую очередь ей самой и, быть может, открывающий перед ней достаточно радужные перспективы.
      У него и без этого сегодня работы по горло. Ответы на звонки, бумаги в папках и цифры, цифры... И еще надо, пока не поздно, пойти в галерею и познакомиться с последними поступлениями. Национальная американская керамика его детище, он потратил в последние месяцы немало времени и усилий, отбирая лучшие из лучших образцов.
      А в это самое время какая-то упрямая особа из графства Клер сидит у него занозой в мозгу! Он никогда еще не видел ее саму, но ее работы не дают ему покоя. Разумеется, он уделит достаточно внимания новым поступлениям, как всегда, тщательно займется консультациями, оценкой, но в то же время ему по-прежнему интересно открывать новые имена. Это волнует и будоражит.
      Работы этой Конкеннан, на которые он недавно обратил внимание, понадобятся для его галереи, решил он, и не успокоится до тех пор, пока не осуществит задуманное.
      Он считал, что родился для того, чтобы добиться успеха, недаром он представлял уже третье поколение удачливых предпринимателей, виртуозно владевших искусством превращать пенни в фунты стерлингов. Дело, которое его дед основал более шестидесяти лет назад, с тех пор процветало и при нем, Рогане Суини, тоже не должно прийти в упадок. Ни в коем случае! Он умеет добиваться своей цели - кропотливой работой, обаянием, настойчивостью, цепкостью - чем угодно, в рамках дозволенного, разумеется.
      Сейчас его цель - Маргарет Мэри Конкеннан с ее свободным, не знающим узды талантом. Таковой он ее считает и думает, что не ошибается.
      Он вовсе не относит себя к безрассудным или чересчур увлекающимся людям и весьма удивился бы, и даже посчитал себя оскорбленным, услышав о себе такое мнение. Напротив, он любит во всем порядок и систему, и если требует от своих служащих усердной работы, то включает в это понятие и самого себя. Все эти качества он впитал с молоком матери.
      Он мог бы, конечно, давно уже передать бразды правления своему помощнику и жить припеваючи на доходы от бизнеса. Мог бы много путешествовать, не ради дела, а для удовольствия, пожиная плоды богатого урожая, но не трудясь сам над его выращиванием.
      Да, он мог бы так поступить, но чувство ответственности и жажда деятельности не позволяют ему сделать это. И еще - интерес ко всему новому.
      В данный момент этим "новым" была для него мисс Конкеннан, художник по стеклу, отшельница и, как говорят, эксцентричная особа.
      Он собирается пойти на некоторые перемены в своей галерее, суть которых, коротко говоря, в том, чтобы яснее передать свое видение, собственные взгляды на искусство, дать больший простор тому, что может быть названо душой его страны, душой Ирландии. На этом пути работы Конкеннан будут первой ступенькой, первым шагом, и будь он проклят, если ее непокладистость и упрямство заставят его споткнуться и отступить.
      Она не знает и не может знать, что он задумал сделать ее первой национальной звездой его галереи. В прошлом, при деде и отце, их Всемирная галерея в Дублине полностью отвечала названию и представляла почти исключительно искусство других стран. Роган Суини не собирается сужать ее рамки, он только хочет сместить фокус и сделать главными экспонатами искусство страны, где родился сам. Он готов даже рискнуть, хотя это и против его правил, своими деньгами и репутацией ради этого! Правда, все же с оглядкой.
      Если с первым художником ему повезет, на что он очень рассчитывает, если вложения оправдают себя, а его предчувствия и надежды осуществятся, можно думать о создании новой галереи, где будет представлено исключительно ирландское искусство. Это станет тогда реальностью.
      А начнет он с работ М. Конкеннан, пренеприятной особы...
      Он давно уже бросил телефонную трубку и поднялся из-за дубового стола старинной работы. Стоя у окна, Роган смотрел на простиравшийся перед ним город - широкие улицы, зеленые бульвары, серебряная полоска реки и охватывающий ее мост. Он видел непрекращающийся поток машин, людей, снующих группами, парами, поодиночке. Красочное зрелище в лучах утреннего солнца. Но все так далеки от него. Взгляд его задержался на юной паре - ох уж эти объятия, касания друг друга руками, губами!
      Роган отвернулся от окна, почувствовав легкий, едва ощутимый укол зависти. Ему было почти незнакомо чувство беспокойства, тревоги, охватившее его сейчас. На столе лежала работа, в блокноте расписаны деловые встречи, однако он не торопился заняться всем этим.
      С самого детства он двигался к намеченной цели - от учебы к работе, от успеха к успеху. Чего и ожидали от него все, чего он и сам от себя ожидал. Все было хорошо, на должном уровне.
      Но семь лет назад он в одночасье лишился родителей, когда у отца, сидевшего за рулем, случился сердечный приступ, и машина, потеряв управление, врезалась в дорожный столб. До сих пор он не может без ужаса вспоминать отчаяние, охватившее все его существо и не отпускавшее ни на секунду, пока он летел из Дублина в Лондон, куда отец отправился по делам. И этот ужасный запах больницы...
      Отец умер на месте. Мать пережила его на час с лишним. Так что, когда прибыл сын, оба были мертвы. Всю жизнь они многому учили его: семейной гордости, любви к искусству, любви к своему делу и как все это сочетать с возможно большей пользой.
      В двадцать шесть лет он стал хозяином и главой Всемирной галереи со всеми ее филиалами, человеком, ответственным за целый штат служащих, за принимаемые решения, за предметы искусства, попадающие в его руки. Уже семь лет он без устали работает для процветания и развития галерейного дела, разве этого не достаточно?
      А теперь еще - новая идея, что пришла ему в голову, от которой он не может отделаться.
      ***
      Все началось тем зимним ветреным днем, когда он впервые увидел работы Мегги Конкеннан. Это было во время очередного чаепития в доме его бабушки, где он обратил внимание.., нет, это совсем неподходящие слова!., где он был захвачен, ошеломлен тем, что увидел на одном из ее многочисленных столиков. Ему сразу захотелось познакомиться с художником, захотелось следить за его судьбой, карьерой, стать его покровителем, патроном, наставником. Опять не совсем те слова, но смысл именно тот.
      После того дня он сумел приобрести всего две работы этого автора. Одна нежная и зыбкая, словно дневной сон, представляла собой почти невесомый стеклянный столб, из которого как бы вырывались, вылетали радуги, целый сонм радуг! И все это изделие было не больше ладони в длину.
      Вторая работа, еще сильнее поразившая его воображение, была похожа тоже на сновидение, но мрачное и тревожное - ночной кошмар. Это было какое-то буйство страстей: дикая, беспорядочная война формы и красок. Стеклянные щупальца, усики, иглы и завитки рвались со своего основания и словно пытались схватить вас, уколоть, ущипнуть.
      Изделие могло показаться кому-то уродливым, но оно завораживало, в нем была беспокойная мощь и что-то недосказанное, даже сексуальное.
      Рогану было очень интересно узнать, что представляла собой женщина, которая смогла создать две такие разные по смыслу и исполнению, но одинаковые по силе мастерства вещи.
      Уже около двух месяцев, чуть не с самого дня покупки, он пытался связаться с автором этих работ, но безуспешно. Женщина не проявляла ровно никакого интереса к его туманным обещаниям помощи и покровительства.
      Дважды ему удавалось говорить с ней по телефону, однако собеседница по другую сторону провода была немногословна и почти невежлива. Нет, ей не требуется покровитель, тем более деловой человек из Дублина, без сомнения, слишком образованный и не с самым большим вкусом.
      Слушать все это было довольно неприятно!
      У нее был музыкальный голос с западноирландскими интонациями, и она объяснила ему, что вполне удовлетворена своим теперешним положением, когда может делать то, что хочет и как хочет, изредка продавая тем, кто покупает. Ей не требуется человек, кто бы указывал, что и куда продавать, не нужны лишние знакомства и контакты. Это ее собственные изделия - разве не так? - и почему бы ему не оставить ее в покое и не заняться своими бухгалтерскими книгами?
      Какая бессовестная, наглая гордячка! Вспоминая сейчас о ней, он снова вспыхнул от гнева. Ей предлагают руку помощи, руку, о которой десятки других художников могут только мечтать, а она позволяет себе чуть ли не с презрением отвергать его предложение.
      Нужно плюнуть на все это. Плюнуть и забыть, и пускай она делает свою работу, оставаясь в безвестности. Так ей и надо! Ни он, ни его галерея не нуждаются в ней, пальцем о палец не ударит он ради нее... Но, черт ее побери, он все же хочет с ней познакомиться!
      Внезапно, как по наитию, он схватил телефонную трубку и вызвал секретаря.
      - Эйлин, - торопливо сказал он, - отмените все мои встречи на ближайшие дни. Я отправляюсь в поездку.
      У Рогана никогда не было особенных дел в западных графствах страны, и для отдыха или развлечений он выбирал другие места. В детстве он обычно ездил в Париж или в Милан, изредка на виллу родителей, которая находилась на французском берегу Средиземного моря. По делам галереи он чаще всего совершал поездки в Нью-Йорк, Лондон, Венецию, Бонн или Бостон, во время которых совмещал приятное с полезным. Пожалуй, только один раз, когда ему было лет девять, его родители предприняли вместе с ним автомобильное путешествие в Шеннон, чтобы как следует насладиться пейзажами запада - озерами и скалами, тихими деревнями и бескрайними зелеными полями. Там было очень красиво, он это хорошо помнил, но не очень уютно и удобно.
      И теперь, сидя в своем "Астон Мартине", мотор которого работал безупречно, он жалел уже о внезапно принятом решении, и только природное упрямство мешало ему повернуть назад.
      Вдобавок ко всему в одной из деревенек, где он спрашивал, как проехать, его направили по дороге, на которой слякоть превратилась вскоре в непролазную грязь, да еще с выбоинами под ее покровом, и все эти неприятности он переносил куда хуже, чем его автомобиль, невозмутимо продолжавший свое движение под непрерывным дождем.
      Что ж, думал Роган, поездка, в конце концов, не такая уж страшная какое-никакое, а разнообразие. Что же касается этой упрямой женщины... Если она намерена похоронить себя за оградами из кустов боярышника и утесника - ее дело. Но все равно он заполучит изделия ее рук и ума. Они будут его!
      Следуя указаниям, полученным на местной почте, он миновал крошечный отель под названием "Блекторн" с кустом терновника, изображенном на вывеске, и красивыми голубыми ставнями. Потом пошли небольшие каменные дома, загоны для скота, сараи для сена. Под навесом с покатой крышей он увидел трактор, возле него возился мужчина, который поднял руку, приветствуя Рогана, и затем снова погрузился в работу.
      Как тут люди живут, в этом забытом Богом месте? - подумалось Рогану. Ответа на свой вопрос он не знал. Нет, он бы ни за что не променял запруженные машинами и людьми улицы Дублина на эти мокнущие под дождем просторы, на это безлюдье. Да будь оно трижды проклято! Хотя какая красота и своеобразие!
      Неплохо она упрятала тут себя, продолжал он думать, уже подъезжая к коттеджу Мегги Конкеннан, скрывающему свои белые стены за неухоженными зарослями бирючины и фуксии. С трудом различил он въезд и свернул туда, но долго ехать не пришлось. Почти сразу путь ему преградил потрепанный и ржавый голубой грузовичок. Поставив свой шикарный белый "Астон" позади него, Роган вышел из машины.
      Покрутившись возле ворот, он нашел в конце концов среди травы и цветов тропинку, ведущую к дому. Подойдя туда, Роган остановился у двери, выкрашенной в ярко-красный цвет, и постучал три раза. Ответа не было. Он постучал еще раз и еще - никакого результата. Потеряв терпение, шагнул к окну, попытался заглянуть внутрь.
      В камине горело слабое пламя, рядом стоял плетеный стул. Дряхлая софа в углу была покрыта пестрым куском материи, сочетавшей в себе красный, синий и фиолетовый оттенки. Он подумал, что ошибся домом, но тут же понял, что это не так: по комнате были в беспорядке разбросаны изделия из стекла. Ее работы. Бутыли и статуэтки, вазы и кувшины помещались во всех возможных и невозможных местах.
      Роган протер покрытое влагой окно, и взор его упал на большую многорожковую люстру, помещенную в центре каминной доски. Стекло, из которого была сделала люстра, отличалось особой прозрачностью, чистотой и свежестью, словно там застыла родниковая вода. Рожки из нее не торчали, а стекали, сердцевина была похожа на водопад. Внутри у него все замерло. Это она! Только она!
      Итак, он нашел ее!
      Если бы еще она ответила наконец на его стук!
      Он отошел от передней двери и, ступая по мокрой траве, прошел к задней стороне домика. Повсюду, где только могли и хотели, росли цветы - свободно, без всяких клумб и грядок. Дикие, как сорняки. Мисс Конкеннан не тратила свое драгоценное время на прополку и на устройство клумб.
      Возле задней двери, под навесом, были сложены брикеты торфа. К стене прислонен древний велосипед со спущенной шиной, рядом стояли высокие сапоги "веллингтон", с грязными до самого верха голенищами.
      Роган снова начал стучать в дверь, но обернулся, различив какой-то шум позади себя. Не удивительно, что он сразу не услышал его, - это был постоянный ровный шум, напоминавший о море, и доносился он со стороны другого дома, стоявшего в некотором отдалении от первого. Роган увидел дым, выходящий из трубы и растекающийся в свинцовом небе.
      В здании было несколько окон, два или три открытых, несмотря на промозглую погоду. Конечно, это мастерская, решил Роган и зашагал туда, предвкушая удивление хозяйки и собственное умелое и дипломатичное объяснение цели своего неожиданного появления.
      Постучав и снова не дождавшись ответа, он распахнул дверь. Сразу же в лицо пахнуло жаром, он ощутил необычные запахи и увидел небольшого роста женщину. Она сидела в огромном деревянном кресле, в руках у нее была какая-то длинная трубка.
      Первое, о чем он подумал: да, тут происходят чудеса!
      - Закройте дверь, будьте вы прокляты, здесь сквозняк!
      Он машинально выполнил приказание, подчиняясь яростному окрику, однако не мог не возразить:
      - У вас же открыты окна.
      - Это тяга, глупец!
      Больше она ничего не добавила, даже не удостоила его взглядом. Приникнув ртом к трубке, она принялась в нее дуть.
      Роган наблюдал за рождением стеклянного пузыря, против воли завороженный зрелищем. В сущности, простейшая процедура, думал он. Только дыхание собственных легких да жидкое стекло. Пальцы ее играли на трубке, как на музыкальном инструменте, она поворачивала ее, вращала, снова поворачивала, борясь с силой тяжести и в то же время используя эту силу до той поры, пока не оставалась довольна получившейся формой.
      Она совершенно не думала о вошедшем, не замечала его, погруженная в работу: выдувала, отрезала шеи пузырькам, наносила узоры на стекло особыми приспособлениями, делала еще десятки разных вещей, различных операций - и все это спокойно и хладнокровно, как если бы знала и определила заранее каждое свое движение, каждый вдох и выдох.
      Потом, у печи, она втолкнула рожденный пузырь под слой расплавленного стекла, нагревавшегося там для второй плавки, которую она влила затем в деревянную форму, где та делалась тоньше и остывала.
      Она терпеливо повторяла эту процедуру множество раз, и сейчас главную роль выполняли ее руки, в то время как в предыдущей операции основная работа осуществлялась с помощью дыхания.
      Роган смотрел на все это, застыв у дверей. Зрелище было впечатляющим. В комнате стояла удушающая жара, несмотря на открытые окна. Он снял намокшее пальто, от которого, как ему казалось, шел пар.
      Хозяйка после того, как обозвала вошедшего глупцом, больше не обращала на него никакого внимания, напрочь позабыв о его присутствии. Огромное кресло, по-видимому домашней работы, на котором она сидела, было утыкано гвоздями и крючками с висящими на них инструментами. Возле кресла стояли ведра с водой, песком, горячим воском.
      Временами она вставала, чтобы подойти к печи, и тогда он пробовал заговорить, но звуки, похожие на глухое рычание, вырывались в ответ из ее горла, и Роган замолкал.
      Ладно, говорил он себе, подождем, черт ее возьми! Час, два, сколько нужно! Если это существо, рожденное женщиной, в состоянии терпеть такую адскую жару и все эти запахи, выдержу и я.
      Сколько прошло времени, он не знал. Он чувствовал себя как в театре, на захватывающем спектакле, когда не думаешь о часах и минутах, о жаре и духоте в зале.
      Но вот изделие, над каким она трудилась, находится уже на понтии, длинном железном пруте стеклодува, с помощью которого она забрасывает его в электрическую печь для отжига. Включив регуляторы времени и температуры, она, по-прежнему не глядя на гостя, прошла к небольшому холодильнику, стоящему прямо на полу. Роган, не спускавший с нее глаз, увидел, когда она нагнулась, как вытерты ее джинсы и почти расползлись на самых интересных местах.
      Однако длительным это зрелище не было. Она выпрямилась, повернулась к нему, и в него полетел один из предметов, вынутых ею из холодильника. Это была банка с холодным напитком, которую он сумел все-таки поймать, прежде чем она угодила ему в нос.
      - Вы еще здесь? - услышал он ее голос. Она открыла крышку, начала жадно пить. - Наверное, изжарились в своем прекрасном костюме?
      Теперь, когда она не была поглощена работой, когда ее руки и голова освободились от бремени, он как бы заново увидел ее. Но и она смотрела на него изучающим взглядом.
      Перед ней стоял высокий худощавый мужчина с темными волосами. Очень темными и хорошо ухоженными, а глаза были синие, как озеро Керри. Не так уж плохо смотрится, подумала она, допивая сок и постукивая пальцем по донышку банки. Приятная форма рта, что бывает нечасто, но вряд ли эти губы сплошь и рядом растягиваются в улыбку. И глаза тоже не из тех, что можно назвать смеющимися. В их синеве хладнокровие, расчетливость, уверенность.
      Черты лица довольно резкие, хорошо очерченные. "Хорошие кости - хорошая кровь", - говорила ее бабушка. А у этого человека она еще, вполне возможно, и голубая.
      Костюм, сразу видно, английского покроя. Галстук - выше всех похвал. В манжетах - крапинки золота. А выправка у него прямо солдатская, да еще такого солдата, грудь которого вся в медалях и орденах.
      Теперь, когда работа благополучно окончена, Мегги позволила себе дружелюбно улыбнуться ему.
      - Устали дожидаться?
      - Нет, - ответил он коротко.
      Улыбка делала ее еще менее реальной, больше похожей на какое-то сказочное существо, которому подвластны все волшебные силы. Он предпочел бы, чтобы она снова кривила губы и ворчливо обрывала его.
      - Я проделал немалый путь, чтобы поговорить с вами, мисс Конкеннан, учтиво сказал он. - Мое имя Роган Суини.
      Ее улыбка постепенно сменилась чем-то, напоминающим усмешку. Значит, вот ты кто. Сам Роган Суини. Человек, желающий наложить лапу на ее работы. "Джекин" - как не слишком почтительно называют порою у них в провинции жителя Дублина. Что означает "наглец".
      - Вы упорный человек, мистер Суини, - заметила она. - Отдаю вам должное. Надеюсь, поездка была приятной, по крайней мере?
      - Отвратительной.
      - Очень жаль.
      - Но я не считаю ее напрасной. - Он открыл банку с соком, которую продолжал держать в руке, хотя предпочел бы сейчас стакан горячего чая. - У вас здесь интересная обстановка.
      Он снова оглядел комнату - ревущую печь, сушильни, длинные скамейки, кучи металлического и деревянного инструмента, прутья, трубки, полки и шкафа с химическими препаратами.
      - У меня сейчас неплохо идет работа, я вполне удовлетворена, - процедила она. - О чем уже сообщала вам как-то по телефону.
      - Та вещь, над которой вы трудились, когда я вошел... Она мне очень нравится.
      Он немного прошелся по комнате, наклонился над столом, заваленным набросками на бумаге и картоне, карандашами, углем и мелками. Взгляд его упал на эскиз того стеклянного изделия, которое сейчас сушилось в печи. Нежное, воздушное. Нет, скорее текучее, льющееся.
      - Вы продаете ваши эскизы?
      - Я художник по стеклу, мистер Суини. Не график и не живописец.
      Он внимательно посмотрел на нее, взял в руки эскиз.
      - Если вы подпишете, - твердо сказал он, - я дам за него сто фунтов.
      Она недоверчиво фыркнула и точно метнула пустую банку из-под сока в мусорное ведро.
      - А за ту работу, что вы сейчас окончили? - спросил он спокойно. - Сколько вы за нее возьмете?
      - Какое, собственно, вам дело?
      - Возможно, я купил бы и ее тоже.
      Она немного задумалась, сидя на краю скамейки и болтая ногами. В самом деле, кто может назвать ей истинную цену того, что она делает? Никто. В том числе и она сама. Но стоимость в денежных знаках - дело другое. В конце концов, она тоже человек, и ей надо есть и пить.
      Ее подход к назначению цены был простым и весьма гибким. И не имел ничего общего с наукой или мастерством, каковые присутствовали в ее работе. Здесь действовали три нормальных фактора: потраченное время, собственное отношение к нему и мнение о покупателе.
      У Мегги уже сложилось определенное мнение о Рогане Суини. Поэтому она рискнула запросить с него подороже.
      - Двести пятьдесят фунтов, - решила она. Сотню накинула за его золотые запонки.
      - Хорошо, я выпишу чек.
      Он улыбнулся, и Мегги поняла, что должна быть благодарна ему за то, что он раньше не использовал это свое оружие. Достаточно смертоносное, не могла она не признать, глядя, как изгибаются его губы и одновременно темнеют глаза. Обаяние давалось ему легко, без видимых усилий.
      Он заговорил вновь:
      - Этот экземпляр я покупаю для моей собственной коллекции - под настроение, так сказать. И как воспоминание о первой встрече. Но я готов приобрести еще один, чтобы выставить его в моей галерее. И за двойную цену.
      - Удивительно, как вы еще не прогорели, мистер Суини, если так балуете клиентов.
      - Вы недооцениваете себя, мисс Конкеннан, - улыбнувшись, сказал он.
      Внезапно он шагнул к скамейке, где она сидела, решительно, с уверенностью победителя. Подождав, пока она подняла глаза, чтобы видеть его лицо, он добавил:
      - Поймите, я необходим вам.
      - Я прекрасно знаю сама, что мне делать в этой жизни, - сказала она в прежнем резком тоне.
      - Да, когда вы у себя в мастерской. - Он обвел рукой комнату. - В этом я убедился, проведя у вас уже немало времени. Но деловой мир - совсем иное.
      - Он меня не интересует.
      - Прекрасно. - Он вновь улыбнулся, как если бы услышал восхитивший его ответ. - Меня же этот мир, напротив, весьма привлекает. Уверяю вас, в нем есть свои радости.
      Она должна была бы чувствовать себя не очень удобно, находясь где-то внизу, на скамейке, в то время как он почти нависал над ней, ведя разговор с вершины собственного роста. Но, по-видимому, такое не приходило ей в голову. Она ответила тем же неуступчивым тоном:
      - Я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в мою работу, мистер Суини. Я делаю то, что мне хочется, когда хочется и вполне довольна своей судьбой.
      - Да, то, что хочется и когда хочется, - повторил он. - И делаете очень хорошо. Но беда, если ваши способности не будут замечены, если вы останетесь на том же месте. Что касается вмешательства в вашу работу, у меня нет ни малейшего намерения совершать то, чего вы так опасаетесь. А вот наблюдать, как вы работаете, очень интересно. - Он обвел глазами комнату и повторил:
      - Да, очень интересно.
      Она вскочила со скамьи, куда лучше беседовать, стоя на собственных ногах, и, чтобы не дать ему преимущества в разговоре, поспешно произнесла:
      - Мне не нужен наблюдатель. И не нужен менеджер.
      - О нет, именно он и нужен вам, Маргарет Мэри. Его-то вам и не хватает.
      - Много вы знаете обо мне! - пробормотала она негодующе и принялась ходить по комнате. - Дублинский хитрец в модных ботинках!..
      Он, кажется, сказал: за двойную цену! Она не могла перепутать. Вдвое больше, чем она просила. А ей ведь необходимо регулярно давать деньги для матери, оплачивать невесть сколько счетов, и химикалии стоят убийственно дорого.
      - Что мне действительно нужно, - продолжала она, резко остановившись, это тишина и покой.
      И больше места. - Даже присутствие одного человека в мастерской, казалось ей, переполняет комнату до отказа, не оставляя свободного пространства. Больше места, - раздраженно повторила она, - а вовсе не человек вроде вас, который заявляется сюда и начинает излагать свои заявки: три вазы - к следующей неделе, или двадцать пресс-папье, или полдюжины бокалов с розовой ножкой. У меня не конвейер, мистер Суини. Я художник!
      С невозмутимым видом он вытащил из кармана блокнот и ручку с золотым пером и начал писать.
      - Что вы там делаете?
      - Записываю для памяти, что не следует давать вам приказания насчет ваз, пресс-папье и бокалов на розовой ножке.
      Ее губы непроизвольно растянулись в улыбку, которую она все же подавила.
      - Да, я не терплю никаких приказаний! Он внимательно посмотрел на нее.
      - Что ж, это зафиксировано. Знаете, мисс Конкеннан, у меня, кроме галереи, парочка фабрик, и я немного представляю себе разницу между поточным производством и искусством. Я зарабатываю себе на жизнь и тем, и другим.
      - Что ж, вам очень повезло. - Она взмахнула обеими руками перед тем, как упереть их в бока. - Примите мои поздравления. Но зачем вам понадобилась я?
      - Никакой нужды, собственно, нет. Я просто хочу этого.
      Она вздернула подбородок.
      - Но у меня нет ни малейшего желания!
      - Не правда, я вам необходим. Мы можем неплохо дополнить друг друга, поверьте мне. Я помогу вам сделаться богатой, мисс Конкеннан. И более того знаменитой.
      Он заметил, как что-то мелькнуло в ее взгляде. Ага, удовлетворенно подумал он, тщеславие. И подобрать к нему ключ было совсем легко.
      - Неужели вы создаете свои произведения для того, чтобы они пылились на ваших собственных полках или в шкафах? Продаете мизерное количество, только чтобы отогнать призрак голода от ваших дверей, а остальное держите в неизвестности? Разве вы не хотите, чтобы ваши работы оценивали по заслугам, восхищались ими, аплодировали, наконец? Или... - голос его стал чуть насмешливым, - может быть, вы просто побаиваетесь людского мнения?
      Она сразу откликнулась.
      - Я ничего не боюсь. Я знаю себе цену. Долгих три года я торчала на стекольном заводе в Венеции, работая как подмастерье. Но там я научилась мастерству, а не искусству. Потому что искусству научиться нельзя. Оно или есть в человеке, в его душе, или его нет, - она приложила ладонь к груди. - Но во мне оно есть, и я вдыхаю его в стекло. А кому не нравится то, что я делаю, может отправляться ко всем чертям.
      - Что ж, это тоже точка зрения. Хотите, я устрою вам выставку у себя в галерее, и мы увидим, сколько человек из числа посетителей отправятся ко всем чертям?
      Звучит как вызов, будь он неладен, этот денежный мешок! Но она не чувствует в себе готовности к такому экзамену!
      Она ответила хмуро:
      - Выставить себя на обозрение, чтобы кучка объевшихся ценителей обнюхивала мои работы с бокалами шампанского в руках?
      - Вы просто боитесь, так и скажите.
      Она слегка присвистнула и направилась к дверям.
      - Уходите, - сурово сказала она, повернувшись к нему оттуда. - Уходите, чтобы я могла подумать. Вы совсем заморочили мне голову.
      - Хорошо, поговорим завтра утром. - Он начал надевать пальто. - Может быть, вы порекомендуете мне, где я могу остановиться на ночь? Недалеко отсюда.
      - В конце дороги. Коттедж под названием "Блекторн".
      - Я видел его. - Он застегнул пальто. - Там хороший сад. Весьма ухоженный.
      - Там все ухожено. И там очень мягкие постели и вкусная еда. Потому что хозяйка - моя собственная сестра, и она создана для домашнего тепла и уюта. Как рыба для воды.
      Он с некоторым удивлением взглянул на нее - что за ехидный тон? - но спокойно ответил:
      - Значит, я могу рассчитывать, что хорошо отдохну и утром с новыми силами...
      - А сейчас уходите! - прервала она его и открыла дверь в сад, где не прекращался дождь. - Утром я сама позвоню в "Блекторн", если надумаю продолжить наш разговор.
      - Приятно было повидать вас, мисс Конкеннан. - Он взял ее руку, хотя та и не была предложена, и некоторое время не выпускал из своей. - И еще более приятно было увидеть ваши работы.
      И вдруг неожиданно для себя самого он поднес ее руку к губам, ощутив неповторимый запах ее кожи. Мегги удивилась не меньше, чем он сам.
      - Значит, до завтра.
      - Дождитесь сначала приглашения, - бросила она и захлопнула за ним дверь.
      Глава 4
      В гостинице "Блекторн" ячменные лепешки были постоянно горячими, букеты цветов свежими, и чайник никогда не снимался с огня.
      Хотя сезон был не гостевой, Брианна Конкеннан радушно встретила Рогана, с той мягкой домашней манерой, с которой принимала уже немало постояльцев, побывавших в ее небольшой гостинице за время, прошедшее со смерти отца.
      Она приготовила ему чай в опрятной, блещущей чистотой гостиной, где в камине весело пылал огонь, а вазы были полны цветов.
      - Обед будет в семь, мистер Суини, - дружелюбно сказала она. - Если вас устроит.
      В голове у нее крутились мысли о том, как распределить на трех человек уже приготовленного для матери и для себя цыпленка.
      - Прекрасно, мисс Конкеннан. - Роган отпил чай из стакана и нашел напиток превосходным, не идущим ни в какое сравнение с холодной, чересчур сладкой жидкостью, которую ему предложила - нет, которую в него швырнула - Мегги. - У вас тут превосходное местечко.
      - Спасибо на добром слове. - Дом действительно был не только предметом ее гордости, но и единственной отрадой. - Если вам что-нибудь понадобится, сразу скажите.
      - Мог бы я позвонить от вас? Я вижу, телефон прямо здесь.
      - Конечно, звоните сколько угодно. Она направилась к выходу, чтобы предоставить ему возможность говорить без свидетелей, но он остановил ее поднятием руки и спросил:
      - Вон та ваза на столе - работа вашей сестры? Удивление Брианны от вопроса выразилось лишь в том, что глаза ее открылись чуть шире.
      - Да, - изумленно ответила она. - А вы знаете работы Мегги?
      - Я приобрел две из них еще раньше. И сейчас купил одну прямо с пылу с жару. - Прихлебывая чай, он сравнивал мысленно обеих сестер. Как же они отличаются друг от друга! Словно два творения, вышедшие из-под рук Мегги. Это, без сомнения, означает, пришло ему в голову, что они в чем-то, невидимом для глаза, могут быть очень и очень похожи.
      - Я только что был у нее в мастерской, - добавил он.
      - Вы были там? - Только высшая степень удивления могла заставить Брианну задать вопрос настолько эмоционально, с таким явным неверием в возможность происшедшего. - Внутри?
      - Разве это так опасно?
      Тень улыбки промелькнула на лице Брианны, осветив его черты.
      - Насколько я вижу, вы живы и здоровы.
      - Вполне. Ваша сестра очень талантлива.
      - Я знаю это.
      Роган отметил в ее тоне то же подспудное чувство гордости, смешанное с раздражением, с какими лишь недавно Мегги говорила о ней.
      - У вас в доме есть еще ее работы?
      - Совсем немного. Она приносит их нам по настроению... Если у вас больше нет вопросов ко мне, мистер Суини, я пойду займусь обедом.
      Оставшись в одиночестве, Роган продолжал наслаждаться превосходным чаем и размышлять о сестрах. Занятная парочка, решил он. Брианна - повыше, постройней и, в общем, привлекательней, чем Мегги. Волосы у нее розово-золотистые, а не такие огненные, и выглядят куда мягче. А глаза - огромные, бледно-зеленые, почти прозрачные. Вся какая-то чересчур спокойная, даже отчужденная, как и ее манеры. Черты лица изящней, мягче, и пахнет от нее цветами, а не дымом и потом.
      Короче говоря, она больше подходит под тот тип женщин, который ему по вкусу.
      И все же мысли его то и дело возвращались к Мегги - с ее нервным напряженным телом, угрюмым взглядом и невыносимым характером... Ох, уж эти художники - их обостренное себялюбие, их неуравновешенность и незащищенность, - им всем нужна опека, нужна твердая рука, которая бы направляла.
      Он снова посмотрел в угол комнаты, где стояла розовая ваза - всплески и брызги стекла от основания до горловины... И утвердился в мысли, что был бы совсем не прочь служить твердой рукой для Мегги Конкеннан.
      - ..Итак, он здесь?
      Мегги возникла прямо из дождя на теплой опрятной кухне.
      Брианна продолжала невозмутимо чистить картофель. Она ждала появления сестры.
      - Кто он? О ком ты?
      - Суини. - Подойдя к разделочному столу, Мегги схватила очищенную морковку, откусила от нее. - Такой высокий, с темными волосами, ничего из себя и богатый, как Ротшильд. Его нельзя не заметить. Хотел снять комнату.
      - Он в гостиной. Можешь налить себе чая и присоединиться к нему.
      - Я не хочу с ним беседовать. - Мегги налегла всем телом на стол, скрестив ноги. - Чего я хочу, Бри, любовь моя, так это узнать твое мнение о нем.
      - Очень вежливый, хорошо говорит.
      - Прямо как священник в церкви!
      - Он гость в моем доме, и я...
      - Богатый гость!
      - И я не хочу сплетничать за его спиной, - спокойно закончила сестра.
      - Святая Брианна! - Мегги отгрызла еще кусок от морковки, потрясла огрызком в воздухе. - А что, если я скажу тебе, что он собирается опекать меня и следить за моей карьерой?
      - Опекать? - недоуменно переспросила Брианна. Движения ее на мгновение замедлились, но тут же возобновились в прежнем ритме. Очистки продолжали равномерно падать на газету, которую она положила на стол. - В каком смысле?
      - Ну, сначала, видимо, в финансовом. Будет выставлять мои работы в своих галереях и уговаривать состоятельных клиентов купить их подороже. - Она помахала остатками овоща в своей руке перед тем, как доесть его. - Все, о чем может думать этот человек, - деньги. Как сделать, чтобы их было больше.
      - Галереи, ты говоришь? - задумчиво повторила Брианна. - Он их владелец? У него их много?
      - Да. В Дублине и в Корке. Но интересы у него везде - в Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке. Наверное, и в Риме. В мире искусства все знают Рогана Суини.
      Прозвучало ли это с долей иронии, Брианна не поняла. Мир искусства был так же далек от нее, как Луна. Но она ощутила теплый прилив гордости, что ее сестра так или иначе принадлежит этому миру.
      - Его заинтересовали твои работы? - спросила она.
      - Сунул в них свой аристократический нос! - фыркнула Мегги. - А до этого звонил по телефону, посылал письма. Вел себя как будущий хозяин. Только разве не наложил лапу на все, что я делала. А сегодня возник у меня на пороге и начал объяснять, как я в нем нуждаюсь. Смешно!
      - А ты в нем не нуждаешься?
      - Я ни в ком не нуждаюсь!
      - Конечно. - Брианна отнесла очищенный картофель в мойку. - Только не ты, Маргарет Мэри.
      - Ненавижу этот твой тон, снисходительно-высокомерный! Прямо как у нашей матери. - Она отошла от стола к холодильнику. - По-моему, мы живем довольно прилично, - заговорила она снова, после того, как достала оттуда банку пива. По счетам платим вовремя, на столе каждый день еда, над головой - крыша. - Она уставилась в напрягшуюся спину сестры и добавила нетерпеливым тоном:
      - Так, как было раньше, когда отец только-только продал ферму, больше никогда не будет, Бри.
      - Думаешь, я этого не понимаю? - В голосе Брианны появился резкий оттенок. - Считаешь, мне всего мало? Что я не удовлетворена жизнью?
      Невыносимая печаль внезапно и непроизвольно прозвучала в последних словах. Брианна повернулась к окну, неподвижным взглядом уставилась в то, что видела за ним: бесконечный дождь, бескрайние поля...
      Мегги открыла банку с пивом, сделала глоток. Да, Брианне плохо, она видела это. Брианна страдает. Брианна, которая всегда посередке в их семье: между отцом и матерью, а теперь между матерью и Мегги.
      И как раз сейчас появилась возможность что-то изменить. Для этого надо всего ничего: продать часть своей души.
      - Она снова донимает тебя своими жалобами?
      - Нет, - печально ответила Брианна, заправляя в узел рассыпавшиеся волосы. - Не совсем так.
      - Я же вижу по твоему лицу, что она пребывает в одном из своих "настроений" и взваливает на тебя все свои горести. Как обычно. - Прежде чем сестра собралась ответить, Мегги продолжила:
      - Ей никогда не будет хорошо, Брианна. Ты не в силах сделать ее счастливой. И я тоже, видит Бог... Она не может простить ему, что он был таким в ее жизни.
      - А каким он был? - Брианна повернулась к сестре. - Каким был наш отец, Мегги?
      - Человечным. И не без греха. - Мегги отставила пивную банку, приблизилась к сестре. - Но он был замечательным!.. Помнишь, Бри, когда он купил мула и решил сказочно разбогатеть, предлагая туристам фотографироваться на нем в кепке с козырьком и с нашей старой собакой у ног?
      - Да, помню. Он куда больше потерял, чем приобрел, потому что желающих делать снимки было кот наплакал, а это упрямое животное нужно было кормить и ухаживать за ним.
      - Но зато какое удовольствие! Помнишь, мы отправились в Клиффс оф Мор? Был яркий-преяркий летний день. Туристы сновали повсюду, играла музыка. Отец держал под уздцы нашего упрямца, а старый бедный пес Джо так боялся его, словно это был лев, а не мул.
      - Ой, это было здорово! - радостно подхватила Брианна. Она немного оттаяла. - Несчастный Джо сидел на спине у мула и весь дрожал. А тот немец, помнишь, хотел их сфотографировать.
      - А мул начал брыкаться, - продолжала вспоминать Мегги. Она снова взяла банку с пивом и подняла ее, как бокал во время тоста. - Немец отскочил и стал ругаться на трех языках. А Джо спрыгнул с мула и угодил на прилавок с кружевными воротниками! Тогда мул помчался, распугивая всех кругом. Вот это было зрелище! Все бегут, кричат, бранятся, смеются!.. Там был скрипач, помнишь? Он как ни в чем не бывало наигрывал на своей скрипочке, словно ничего не произошло и все сейчас начнут танцевать.
      - Они и начали! После того, как тот симпатичный парень из Килларни поймал мула и притащил обратно.
      - Па сразу предложил ему купить мула!
      - Но парень отказался!
      - Но па его почти уговорил! Да, там было весело, Бри!
      - Можно немало смешного вспомнить про те времена. К сожалению, веселыми воспоминаниями не проживешь.
      - И без них тоже нельзя, - возразила Мегги. - Иногда мне кажется, что сейчас наша семья мертвее, чем отец.
      - Она больна, - коротко возразила Брианна.
      - Сколько я знаю, она больна уже больше двух десятков лет. И будет продолжать болеть, пока ты нянчишься с нею.
      Это была чистая правда, но знать правду не всегда, увы, означает изменить что-то. В данном случае этим "что-то" было сердце Брианны.
      - Она наша мать.
      - О да, это так. - Мегги допила пиво и отставила банку. Горьковатый привкус пены на губах смешался с горечью в душе. - За последнее время, сказала она после короткого молчания, - я продала еще несколько работ. К концу месяца у меня будут для тебя деньги.
      - Я благодарна тебе. И она тоже.
      - Она меня мало волнует! - Мегги пристально посмотрела на сестру, в глазах у нее, кроме возмущения и гнева, была боль. - Я делаю это не ради нее. Когда накопишь достаточно, наймешь сиделку, и пускай она измывается над ней.
      - Ей вовсе не нужна...
      - Это мое условие, Бри. Называй эту женщину не сиделкой, а как хочешь. Я не могу видеть.., не хочу, чтобы ты до конца жизни плясала под ее дудку. Служанка и другое жилье в этой же деревне или поблизости - вот что ей нужно.
      - Если она согласится.
      - Ей придется согласиться. - Мегги упрямо дернула головой. - Прошлой ночью она опять не давала тебе спать? Признайся!
      - Она была неспокойна. - Брианна повернулась к плите. - Один из ее приступов головной боли.
      - О, я знаю их.
      Мегги хорошо помнила эти приступы, начинавшиеся только в определенное время и по определенному поводу. Они были лучшим и самым действенным ее аргументом во всех семейных спорах или если она что-то не одобряла, что-то делалось не так.
      - Я тоже ее знаю, Мегги, - глухо проговорила сестра. - Но от этого она не перестает быть моей матерью.
      "О, святая Брианна!" - снова воскликнула про себя Мегги. С отчаянием, но и с долей восхищения.
      Сестра моложе ее, но, сколько она помнит, в доме вся ответственность всегда ложилась на нее. На Брианну.
      - Ты уже не можешь измениться, Бри! Не можешь стать другой. - Она яростно сжала ее в объятиях. - Па постоянно говорил, что ты будешь добрым ангелом, а я злым. Хоть в чем-то он оказался прав. - Она на мгновение прикрыла глаза. Бри, передай, пожалуйста, мистеру Суини, чтобы он приехал ко мне завтра утром. Я поговорю с ним.
      - Ты позволишь ему опекать тебя? Мегги дернула головой.
      - Я поговорю с ним, - упрямо повторила она и вышла через заднюю дверь дома под непрекращающийся дождь.
      ***
      Если у Мегги и была слабость, не в смысле недостатка, а в смысле пристрастия, то называлась она - семья. Эта слабость долго не давала ей уснуть в ту ночь и разбудила ранним туманным утром, чуть ли не на рассвете.
      Постороннему взгляду могло показаться - и она сама немало делала для этого, - что Мегги из тех, кто думает только о себе и о своем искусстве, но на самом деле главным предметом ее беспокойства была семья, которую она, невзирая ни на что, любила и постоянно ощущала свои обязательства перед нею, какими бы тяжелыми или горькими те ни были.
      Что касается Рогана Суини и его предложений, то поначалу она твердо решила отказаться от них по самым что ни на есть принципиальным соображениям. Искусство и бизнес, по ее мнению, не должны смешиваться воедино. Это - первое. Во-вторых же, она не хотела иметь с ним никаких дел из-за того, что ей не нравился тот образ, который сложился о нем: богатый, уверенный в себе, с утонченными манерами - такие ее раздражали. А в-третьих, и это было, пожалуй, самым главным: она не желала принимать его предложение, боясь признаться себе самой, что ей не хватает ни сил, ни умения вести свои дела.
      И все же придется проглотить эту горькую, возможно, позолоченную пилюлю! К этому заключению она пришла бессонной ночью. Да, она примет предложение и позволит Рогану Суини сделать ее богатой. Если получится.
      Но вовсе не потому, что не может или не хочет сама заниматься своими делами. Она делает это уже, слава Богу, целых пять лет, если не больше. Да и у Брианны в ее маленькой гостинице дела шли не так уж плохо. В общем, они могли позволить себе жить на два дома, что и делали, и вполне сносно. Но вот что касается еще одного дома...
      Для Мегги главной целью жизни сейчас, ее "Чашей Грааля" было найти возможность поселить мать отдельно и обеспечить ей обслуживание и уход. Что ж, если Суини сумеет ей в этом помочь, она вступит с ним в деловые отношения. Хоть с самим дьяволом!
      Впрочем, сделка с дьяволом может заставить и пожалеть...
      У себя на кухне, за чашкой крепкого чая, под неумолчный шум дождя, Мегги обдумывала план действий.
      Рогана Суини следует крепко взять в руки с самого начала, решила она. И держать с помощью кнута и пряника, оперируя попеременно женской лестью и присущей людям ее профессии настойчивостью и непримиримостью к чужому влиянию. Последнее будет для нее не так уж трудно, а вот над первым придется немало потрудиться.
      Она попыталась нарисовать для себя картину ближайшего будущего Брианны. С каким наслаждением станет та заниматься любимыми делами: готовить пищу, работать в саду, сидеть у камина с книгой - и все это не под окрики брюзгливой матери, не под ее жалобы и причитания, от которых не знаешь куда деться. И, конечно, Брианна выйдет тогда замуж, ей уже двадцать семь лет, и у нее будут дети. Мегги знала, что мечта стать матерью давно уже свила себе гнездо в душе сестры. Но ей не суждено осуществиться до той поры, пока Брианна считает себя целиком ответственной за себялюбивую и жестокую неврастеничку, их мать.
      Что касается самой Мегги, она отнюдь не разделяет желания сестры посвятить свою жизнь мужчине и полдюжине детей, которые народятся от него, но тем не менее сделает все от нее зависящее, чтобы мечты Брианны стали реальностью.
      А роль крестного отца выпадет, возможно, этому лощеному господину, Рогану Суини, который...
      Властный и нетерпеливый стук в дверь прервал ее мысли. Да, крестный отец прибудет не в свете разноцветных лампочек и не в костюме, осыпанном конфетти.
      Открыв дверь, она не могла сдержать легкой улыбки: этот тип заявился такой же намокший, как и вчера, но так же элегантно одетый. Интересно, наверное, он и спит в своем английском костюме и в галстуке?
      - Доброе утро, мистер Суини.
      - И вам тоже, мисс Конкеннан.
      Он вошел, и дверь отделила их от дождя и тумана.
      - Вы позволите, я возьму ваше пальто? - Мегги была сама любезность. Пусть оно посохнет возле огня.
      - Благодарю вас.
      Он высвободился из пальто и наблюдал, как она вешает его на стул около камина. Совсем другая сегодня, с удивлением подумал он. Подозрительно любезная. Нужно быть с ней настороже.
      - Интересно, - учтиво сказал он, - бывает в вашем графстве что-нибудь, кроме дождя?
      - О, весной у нас обычно чудесная погода, - все тем же любезным тоном ответила Мегги. - Не беспокойтесь, мистер Суини, еще ни один изнеженный житель Дублина не растаял под нашим бесконечным дождем. - Она мило улыбнулась ему, но в глазах таилась насмешка. - Я, как видите, пью чай. Не хотите присоединиться?
      - Пожалуй.
      Прежде чем она повернулась, чтобы пойти на кухню, он остановил ее повелительным движением, сжав ее локоть. Но его внимание вызвала не она сама, а статуэтка на столе перед ними.
      Ледяная до голубизны... Цвет арктического озера... Волнообразные формы. У вершины два куска стекла, две едва намеченные фигуры, прижатые друг к другу, и затем этот жидкий лед начинает струиться загадочными волнами вниз, к основанию.
      - Интересная вещь, - восхищенно сказал он.
      - Вы находите?
      Мегги нетерпеливо стряхнула его руку, которая легко, но с чувством законного обладания сжимала ей локоть, что, надо сказать, привело ее в некоторое замешательство. Она уловила легкий запах одеколона, который он, видимо, употреблял после бритья, смешанный с запахом туалетного мыла. Когда он провел кончиком пальца по верху статуэтки, она с трудом подавила дрожь. Абсурдная мысль пришла ей в голову - на мгновение показалось, что он прикоснулся к ее собственному горлу.
      - Очень женственная вещь, - пробормотал Роган.
      Его взор был устремлен на статуэтку, но думал он сейчас больше о ее авторе. Напряжение в ее руке, он еще помнил его, словно сжатая пружина, легкая дрожь, которую она пыталась скрыть.., первозданный запах спутанных рыжих волос...
      - И очень сильная, - задумчиво добавил Роган про статуэтку. - Женщина, готовая вот-вот подчиниться мужчине.
      Его слова поразили и взволновали Мегги, потому что он был совершенно прав.
      - Какую же силу вы находите в готовности уступить? - спросила она.
      Он внимательно посмотрел на нее и снова легко коснулся руки.
      - В ком еще может быть такая сила, как не в женщине, готовой отдаться? Вы знаете, вероятно, об этом, и вы это мастерски показали.
      - Ну а мужчина?
      Он чуть улыбнулся, почти незаметно - уголками губ. Его прикосновение к ее руке стало похожим на требовательную ласку, глаза, удивленные и заинтересованные, впились в ее лицо.
      - А это уж, Маргарет Мэри, зависит от женщины, - серьезно ответил он.
      Она стояла неподвижно, лишь слегка кивнула, как бы соглашаясь с его сексуальной трактовкой ее работы.
      - Ну что ж, - одобрительно сказала она потом. - Хоть в чем-то мы пришли к согласию. Сила и секс - на стороне женщины.
      - Я вовсе не это хотел сказать, - возразил он с улыбкой. - Но скажите вы мне: что побудило вас сделать такую вещь?
      - Трудно растолковать побудительную силу искусства деловому человеку.
      Сказав это, она отступила назад, но он крепче сжал ее руку:
      - Попытайтесь, если не затруднит. Она почувствовала раздражение. Голос ее обрел прежнюю резкость.
      - Ко мне приходит то, что приходит. Никакого предварительного замысла, никакого плана. Все идет от чувств, эмоций, а не от мыслей о выгоде, о конъюнктуре рынка. Иначе я бы заклинилась на маленьких лебедях для магазина подарков. О Господи, этого еще не хватало!
      Он широко улыбнулся.
      - К счастью, я не интересуюсь маленькими стеклянными лебедями. Но от чая бы не отказался.
      - Тогда пойдемте на кухню. Она снова сделала попытку направиться туда, и снова он ее удержал.
      Это уже слишком! Что ему надо, наконец?
      - Вы все время мешаете мне пройти! - возмущенно сказала она.
      - Ошибаетесь, - загадочно ответил он. - Я как раз хочу расчистить для вас путь, мисс Конкеннан.
      Он отпустил ее руку и молча последовал за ней на кухню.
      Дом Мегги не дышал тем сельским комфортом, которым отличалась гостиница "Блекторн", откуда Роган только что прибыл. В воздухе здесь не гуляли заманчивые ароматы печеной и вареной пищи, здесь не было пухлых подушек на диванах, не было и самих диванов, а также блещущих глянцем деревянных изделий в виде украшений. Обстановка тут была спартанской - из вещей только то, что необходимо, но и оно размещено не слишком аккуратно.
      Возможно, именно поэтому, предположил Роган, на фоне царящего беспорядка и неприхотливости, так поразителен эффект расставленных здесь и там предметов из стекла.
      Подумал он и о том, где же спит хозяйка и так ли удобна и хороша ее постель, как та, на которой он спал предыдущую ночь. И еще: а если бы он провел ночь с ней?.. Нет, поправил он себя, не "если", а "когда".
      Мегги поставила на стол чайник и две глиняные кружки.
      - Вам понравилось ваше пребывание в "Блекторне"? - учтиво спросила она.
      - О да. Ваша сестра превосходная хозяйка. А еду невозможно забыть.
      Мегги мысленно поблагодарила его за добрые слова о сестре и щедро положила себе в кружку три ложки сахара.
      - Бри - домохозяйка в лучшем смысле этого слова, - с теплотой сказала она. - Угощала она вас сегодня сдобными булочками с корицей?
      - Я съел целых две.
      Мегги ощутила, как испарилось ее напряжение. Она весело рассмеялась, закинула ногу на ногу.
      - Наш отец любил говорить, что Бри блестит, как золото, а я - как медь. Боюсь, у меня вы не получите домашних булочек, Суини, хотя я попытаюсь сейчас найти коробку с печеньем.
      - Совсем не обязательно.
      - Тогда перейдем сразу к делу. - Мегги взяла кружку в обе руки, наклонилась вперед. - Ничего, если я вам скажу честно? Меня не интересует ваше предложение.
      Роган ответил не сразу. Он сделал несколько глотков, чай был крепкий и свежий.
      - А ничего, если я назову вас лгуньей, Мегги? - Он улыбнулся, увидев, как гневно вспыхнули ее глаза. - Потому что, если вы говорите правду, зачем было приглашать меня и поить чаем на вашей кухне? - Он сделал предостерегающее движение рукой, так как она собралась возразить. - Однако сойдемся на том, что вы не хотите признаться себе самой, что заинтересованы. Ладно?
      Умный человек, ничего не скажешь, вынуждена была признать Мегги, слегка смягчившись. Но умные люди - самые опасные. Поэтому надо сразу поставить его на место.
      - Я не имею ни малейшего желания, чтобы мною управляли, руководили, чтобы меня окружали заботой, вели и опекали!
      Она заявила все это с вызовом, он оставался совершенно спокойным.
      - Вы перечислили почти все возможные виды воздействия, - сказал он негромко. - Но мы часто не желаем именно того, в чем так нуждаемся. - Он наблюдал за ней из-за краев своей кружки и с удовлетворением заметил, как легкий румянец выступил у нее на щеках, от чего цвет глаз сделался темнее. Разрешите мне высказаться точнее. Ваш талант - исключительно ваша собственность. Я не имею ни малейшего намерения вторгаться в то, что вы делаете у себя в мастерской. Вы создаете, что хотите и умеете, на что у вас хватает вдохновения и сил.
      - А если то, что я сделаю, окажется вам не по вкусу?
      - Я выставляю и продаю множество работ, которые не хотел бы иметь в своем доме. Таков мой бизнес, Мегги. Я не стану вмешиваться, повторяю еще раз, в вашу работу, но и вы не станете вмешиваться в мои дела.
      - Например, в то, кто покупает мои вещи?
      - Да, - решительно ответил он. - Если у вас появится какая-то особая привязанность к той или иной работе, вы должны перешагнуть через это или попросту оставить вещь у себя. Но то, что попадает в мои руки, то уже мое.
      Она сжала губы. Потом спросила:
      - И всякий, у кого есть деньги, может приобрести мою вещь?
      - Конечно.
      Мегги со стуком поставила кружку на стол, вскочила с места, принялась шагать по комнате. Рогану нравилось, как она это делала - все ее тело принимало самое деятельное участие в этом процессе: руки, плечи, даже брови двигались в едином ритме, бурном и полном какого-то детского негодования. Он отставил кружку и с удовольствием откинулся на спинку стула, наслаждаясь зрелищем.
      - Я вытаскиваю на свет, - возбужденно говорила она, - что-то из самых своих глубин и из этого "что-то" создаю материальное, осязаемое, свое. А потом появляется какой-нибудь идиот из Керри, Дублина или, не дай Бог, Лондона и покупает это для своей жены, ко дню ее рождения, ни сном ни духом не понимая, что оно такое...
      - Вы устанавливаете личные отношения с каждым вашим покупателем? невозмутимо спросил Роган.
      - Что? Во всяком случае, знаю, кто что купил и куда оно уедет.
      Обычно знаю, честно добавила она про себя.
      - Позвольте напомнить вам, что до нашей встречи я приобрел две ваши работы, а вы и знать не знали об этом.
      - Что ж, и видите, к чему это привело. Вы приехали сюда со своими дьявольскими предложениями.
      Да, палец в рот ей не клади, подумал он со вздохом. Характерец не приведи Господи! Сколько раз ему приходилось иметь дело с художниками, но такого он, пожалуй, не видел. И, по правде говоря, не может до конца понять...
      - Мегги, - сказал он, стараясь вложить в слова весь свой дар убеждения, опекать вас и ваш дар нужно именно потому, чтобы избавить от всех этих трудностей. Вы не должны заботиться о продаже, вам лишь следует целиком сосредоточиться на работе. И если какой-нибудь идиот, как вы изволите выражаться, приедет ко мне из Керри, из Дублина или даже из нелюбимого вами Лондона и будет готов выложить за вашу работу столько, сколько вы хотите, я немедленно заключу с ним сделку. Никаких рекомендаций, никаких особых документов я у него не потребую. Зато к концу года, с моей помощью, вы станете богатой женщиной.
      - Вы действительно воображаете, Роган Суини, что именно это мне нужно? Она была искренне возмущена, он это видел. - Считаете, что я каждый день держу в руках трубку и дую в нее изо всех сил, прикидывая в то же время в уме, сколько мне за нее набежит?
      - Нет, Мегги. Я так не считаю. Наоборот, думаю, вы удивительный художник, и говорю об этом прямо, не опасаясь, что вы раздуетесь от самомнения до таких размеров, что не сможете пройти в эту дверь. По первой же вашей работе, которую я увидел, я понял это.
      - Что ж, значит, у вас неплохой вкус, - хмыкнула она, пожав плечами.
      - Это мне уже не раз говорили. А я вам повторю: ваши работы заслуживают большего. И вы сами тоже.
      Она оперлась о буфет, возле которого стояла, и спросила, глядя прямо ему в глаза:
      - И вы станете утверждать, что хотите помочь мне только по доброте душевной?
      - Моя душа не имеет к этому никакого отношения. Я собираюсь помочь вам потому, что это, как я надеюсь, повысит престиж моих галерей.
      - И вашей чековой книжки!
      - Разумеется. Как-нибудь я попрошу вас объяснить мне причину вашей ненависти к деньгам, хорошо? А пока что ваш чай стынет.
      Она вернулась к столу. Нужно успокоиться, сказала она себе. Улыбнуться, как и подобает гостеприимной хозяйке, сказать гостю что-нибудь приятное.
      Она улыбнулась.
      - Роган, - вкрадчиво сказала она, - я уверена, вы превосходно ведете свои дела. Я слышала, ваши галереи знамениты и художники почитают за честь выставляться в них.
      Он смотрел на нее с нескрываемым удовольствием.
      Она забавна и даже мила, думал он в эти минуты, и в своей запальчивости, и в своем желании польстить ему. В этой женщине определенно что-то есть. Помимо несомненного таланта. Тем временем она продолжала:
      - Безусловно, любой художник должен дорожить вашим признанием. Но я простая женщина, привыкшая полагаться только на себя, и мне трудно измениться. Трудно даже подумать, что кто-то другой будет делать часть моей работы. И, значит, этому другому я должна всецело доверять.
      - Вы не доверяете мне? - Вопрос прозвучал, возможно, излишне высокомерно, но что эта "простая женщина" себе позволяет?
      Она подняла руку, как бы защищаясь.
      - Только глупец может не доверять владельцу таких галерей. Все дело во мне. Я простой, безыскусный человек.
      Он рассмеялся так громко и непосредственно, что она в недоумении замолчала. Прежде чем она пришла в себя, он наклонился к ней со своего стула и снова взял за руку. Да что он не дает покоя ее и своим рукам! Что за манеры!
      - Нет, Маргарет, - серьезно произнес он, перестав смеяться так же внезапно, как начал. - Вы совсем не простая женщина. Не уверяйте меня в этом. Вы хитрая, упрямая, незаурядная, чудесная женщина с отвратительным характером. Все, что угодно, только не простая.
      - Мне лучше себя знать, - проворчала она, вырывая у него свою руку.
      - О нет. Вас знают и многие другие. Те, кто умеет и хочет знать. - В голосе у него не было ни тени иронии. - Каждая ваша работа, когда окончена, кричит о своем создателе: "Она - такая! А не какая-нибудь иная!" Нужно лишь уметь слышать.
      Ее поразили эти слова. Лишний раз она должна была признаться себе, что не вполне права, считая, что те, кто делает на искусстве деньги, ничего в нем не смыслят. Во всяком случае, Роган Суини, как видно, не из таких.
      - И все же я несложный человек, - упрямо сказала она, - и предпочитаю таким оставаться. А теперь о другом. Если я соглашусь на ваше предложение, то поставлю свои условия.
      Что ж, и все-таки она у него на крючке, он уже чувствовал это. Но понимал также, что самоуспокоенность - враг любых переговоров.
      - Какие же? - спросил он с улыбкой.
      - Никакой публичности, никакой рекламы, пока я сама не захочу этого. А я никогда не захочу, обещаю вам.
      - Что ж, это придает нашим отношениям элемент тайны, не правда ли?
      Если ему угодно так рассматривать это, то пусть. Его дело.
      - И я не собираюсь появляться разодетой, как клоун, на ваших презентациях, или как они там называются.
      - Надеюсь, если и появитесь, то будете одеты с присущим вам вкусом.
      Это могло бы звучать как оскорбление. Впрочем, она не была уверена.
      - И еще, не требуйте от меня, чтобы я была любезна с теми, с кем не хочу быть таковой!
      - Буйный темперамент художника порою способствует лучшей продаже его произведений.
      Опять что-то вроде насмешки? Она откинулась на стуле, скрестила руки.
      - Никогда, слышите, никогда я не стану дублировать свои работы, а также делать что-то по заказу.
      - Какая жалость! А мне уже хочется нарушить это условие и заказать вам семь слоников для этажерки.
      У нее дрогнули губы, и затем она громко расхохоталась.
      - Ладно, Роган. Вполне возможно, мы сумеем работать вместе. С чего начнем?
      - Я составлю контракт. По которому Всемирная галерея в Дублине получает исключительные права на ваши работы.
      Она сморщилась как от боли. Словно кто-то надумал отрезать кусок ее тела. Лучший кусок.
      - Права касаются только того, что я захочу продать?
      - Естественно.
      Она перевела взгляд с лица Рогана на то, что виднелось за окном. Поля... И еще поля... Когда-то, очень, очень давно, они были неотъемлемой частью ее самой, как и ее искусство. Сейчас они стали просто частью пейзажа.
      - Что еще? - удрученно спросила она. Он помолчал, прежде чем ответить. Какой у нее печальный вид. Словно потеряла что-то самое дорогое.
      Ему захотелось ее утешить.
      - Все это не изменит того, что вы делаете. Не изменит и вас как художника. Поверьте мне.
      - Не знаю, - тихо ответила она. Встряхнув рыжей копной волос, она посмотрела на него. - Продолжайте. Что еще?
      - Месяца через два я хочу сделать вашу выставку в Дублине. До этого мне нужно будет увидеть все ваши законченные работы и подготовить к перевозке морем. Также хочу, чтобы вы поставили меня в известность о работах, которые будут готовы в ближайшие недели. Мы определим их стоимость, а те предметы, что останутся после выставки, распределим по галереям в Дублине и другим местам. Она глубоко вздохнула.
      - Согласна. Только прошу не называть мои работы предметами. Во всяком случае, в моем присутствии.
      - Договорились. Вы, разумеется, получите полный список изделий, которые будут проданы. Можете, если захотите, сами выбрать то, что считаете нужным сфотографировать для нашего каталога. Или доверить это нам.
      - Как и когда мне будут платить? - поинтересовалась вдруг она, не отвечая на его слова.
      - Я могу заплатить вам сразу при покупке. Не дожидаясь, пока сумею продать. Потому что верю в вас.
      Она не хотела показаться человеком, совсем не разбирающимся в практических делах, и потому спросила:
      - А как вы будете продавать?
      - Мы ставим на комиссию. И, если вещь продается, оставляем себе определенный процент с продажи.
      Азартная игра, с горечью подумала она. Ставки, ажиотаж, проценты. Впрочем, в душе она была игроком. Как и ее отец.
      - И сколько процентов вы берете? Заранее ожидая ее реакцию, он сказал, глядя ей прямо в лицо:
      - Тридцать пять.
      Она чуть не подавилась.
      - Тридцать пять! Я вас правильно поняла? Да вы же настоящий грабитель с большой дороги! Разбойник! - Она снова вскочила с места, чуть не опрокинув стул. - Вы просто хищник, Роган Суини! Будьте вы трижды прокляты вместе с вашими процентами!
      - Но я же несу все издержки. И, кроме того, рискую. - Он был само спокойствие. - Ваше дело - только работа.
      - Только! Вы думаете, это так легко - просто сидишь на заднице и ждешь, когда снизойдет вдохновение? А потом - раз, два, и все! Ничего вы не понимаете! - Она опять заметалась по комнате - казалось, воздух вокруг нее свивается в вихри. - Повторяю вам, ничего не смейте продавать без моего согласия! Я не позволю торговать моей кровью, моим потом, моей душой! Вот! И вы получите пятнадцать процентов!
      - - Я получу тридцать.
      - Чума вас побери, Роган! Вы просто бандит!
      Двадцать!
      - Двадцать пять! - Она застыла с полуоткрытым ртом, он тоже поднялся и встал почти вплотную к ней. - Совет директоров Международной галереи в моем лице предлагает забирать у вас, мисс Маргарет Конкеннан, одну четверть вашей крови и пота. Это вас устраивает? Двадцать пять процентов.
      - Четверть, - прошипела она со стиснутыми зубами. - Думаете, я стану благодарить? Вас, для кого искусство - средство наживы.
      - И способ обеспечить художника, сделать его менее зависимым. Только подумайте, Мегги, ваши работы смогут увидеть в Нью-Йорке, в Риме, Париже. И все будут восторгаться. Слава!
      - Ox, как вы хитры, Роган, сразу повернули от денег к славе. - Она язвительно усмехнулась и внезапно протянула ему руку. - К черту деньги и вас! Получайте свои двадцать пять процентов.
      На столько он и рассчитывал с самого начала. Он взял протянутую руку, задержал в своей.
      - Мы поладим с вами, Мегги, - примирительно сказал он. - Вот увидите.
      А главное, что я смогу, думала она в эту самую минуту, поселить мать отдельно от Брианны. Ради этого стоит продать душу.
      - Если мы поссоримся, Роган, - пригрозила она, - я заставлю вас заплатить за все. Не воображайте, что я совсем не от мира сего.
      - С охотой иду на риск.
      Ему нравился запах ее кожи, он опять поднес руку Мегги к губам, что заставило ее сердце забиться сильнее. Или это была невольная радость от состоявшегося соглашения? Почему он все время задерживает ее руку? Что у них, в Дублине, так принято?
      - Если задумаете соблазнить меня, - весело сказала она вдруг, - приличней сделать это до того, как мы вступим в деловые отношения.
      Ее слова не удивили его, но вызвали раздражение.
      - Я предпочитаю не смешивать интимные отношения с деловыми, - сухо заметил он.
      - Еще одно различие между нами, - парировала она. - Личное и профессиональное у меня всегда слиты воедино. И, когда наступает пора, они действуют совместно. Но она еще не наступила. Я говорю о поре. Я дам вам знать, когда это случится.
      - Хотите поймать меня на крючок, Мегги? Она как бы всерьез задумалась над его словами. Потом озабоченно сказала:
      - Нет, просто объясняю вам. А теперь пойдемте в мастерскую, и вы отберете то, что хотите отправить в Дублин. - Она сняла свою куртку с крючка на задней двери. - Не забудьте надеть пальто, чтобы не намочить ваш ослепительный костюм.
      Некоторое время он смотрел на нее, раздумывая, не оскорбиться ли, но почему-то не хотелось. Не говоря ни слова, он повернулся на каблуках и вышел в гостиную за своим пальто.
      Мегги не стала дожидаться и открыла дверь в сад. Моросящий дождь несколько охладил ее разгоряченную кровь. Удивительно, сказала она самой себе. Отчего ее так взбудоражил простой поцелуй руки? Да, следует признать, Роган Суини притягательный мужчина. Чересчур притягательный. Как удачно, что он живет в другом конце страны. Хотя, в общем-то, он не в ее вкусе.