ГЛАВА 1

Церемония началась через час после захода солнца. Идеальная окружность в девять футов, была подготовлена заранее, для чего место очистили от деревьев и молодой поросли. Грунт был посыпан священной землей.

Таинственные и мрачные облака исполняли танец на фоне бледной луны.

Тринадцать человек, облаченные в черные плащи с капюшонами, стояли внутри круга. Позади них, в лесу, закричала одинокая сова, и было непонятно, выражал этот крик жалость или сочувствие. Со звуками гонга смолк даже он. На мгновение лишь шелест ветра был слышен в молодой весенней листве.

В яме, в левой части круга уже занимался огонь. Скоро взметнется пламя, вызванное тем самым ветром или иными силами. Это было в канун майского дня, в Субботу Рудмаса. В эту ночь, в разгаре весны, будут празднества и жертвоприношения во имя плодородия злаков и мужской силы.

Две женщины, облаченные в красные робы, вступили в круг. Их очень бледные лица с ярко красными губами не были скрыты капюшонами. Они напоминали уже насытившихся вампиров.

Одна из них, придерживаясь тщательной инструкции, сбросила робу и предстала в свете десятка черных свечей, затем она улеглась на доску из полированного дерева.

Она будет их алтарем живой плоти, девственницей, которой они будут поклоняться. То, что она проститутка и далеко не столь невинна беспокоило лишь немногих из них. Остальные просто любовались ее густыми кудрями и широкими бедрами.

Верховный жрец, надев козлиную маску Мендеса, запел на вульгарной латыни. Смолкнув, он простер руки вверх к перевернутой пентаграмме, находившейся над алтарем.

Прозвонил колокол в ознаменование чистоты воздуха.

Из укромного местечка в кустах за всем наблюдала маленькая девочка, глаза ее были широко открыты от любопытства. Из ямы, где играли языки пламени, стрелявшие высоко подлетавшими искрами, доносился запах паленого. Странные тени проступали на стволах окаймлявших круг деревьев.

Девочка стала искать своего отца. Она спряталась в его машине, хихикая про себя над тем, как она его разыграет. Когда она вместе с ним ехала через лес, темнота ее не пугала. Она не боялась. Она спряталась, ожидая удобного момента, чтобы выпрыгнуть прямо ему в руки.

Но он облачился в длинный черный плащ, как и остальные, и теперь она не могла точно сказать, который из них ее папа. И хотя обнаженная женщина одновременно ошеломила и удивила ее, то чем занимались взрослые уже не казалось игрой.

Она почувствовала как ее сердце забилось в горле, когда мужчина в маске начал снова распевать.

– Мы взываем к Аммону, богу жизни и воспроизводства. К Пану, богу страсти.

После произнесения каждого имени –остальные повторяли его. Перечень был долгим.

Они теперь раскачивались из стороны в сторону, издавая низкий гул, пока жрец пил из серебряного кубка. Допив, он установил кубок между грудей алтаря.

Он взял клинок и, указав на юг, восток, север и запад, воззвал к четырем князьям ада.

Сатана, повелитель огня Люцифер, светоносец Белиал, не имеющий властелина Левиафан, змей глубин.

В кустах маленькая девочка тряслась от страха.

– Аве Сатана.

– Я взываю к тебе, Повелитель, Князь тьмы, Король ночи, разверзни врата ада и услышь нас. – Жрец выкрикивал слова не как молитву, а как приказ. Под звуки своего голоса он извлек пергамент. Блики пламени просвечивали сквозь него, словно кровь. – Мы просим плодородия нашим злакам, изобилия нашей чаше. Уничтожь наших врагов, напусти немощь и боль на тех, кто хочет помешать нам. Мы, преданные тебе, требуем достатка и наслаждений. – Он положил руку на грудь алтаря. – Мы берем то, что хотим во имя твое, Повелитель Мук. Во имя твое мы говорим: Смерть слабым. Благополучие сильным. Жезлы нашего секса твердеют, наша кровь горяча. Пусть наши женщины сгорят за нас. Пусть они получат нас без остатка. Он хлопнул рукой по телу, затем между ног алтаря, и тогда проститутка, достаточно опытная, застонала и начала двигаться под его рукой.

Голос его стал звучать громче по мере того, как он продолжал просить. Он наколол пергамент на кончик кинжала и держал его над огнем черной свечи до тех пор, пока от него не остался лишь запах дыма. Круг из двенадцати мерно раскачивался в пении позади него.

По какому-то сигналу двое в плащах втолкнули внутрь круга молодого козленка. Глаза его закатились от ужаса. Они продолжали петь, теперь почти перейдя на крик. Уже был занесен атамас, обрядовый нож, только что заточенное лезвие которого мерцало в свете восходившей луны.

Когда девочка увидела как лезвие разрезает белую шею козленка, она попыталась закричать, но звук не слетел с ее губ. Ей захотелось бежать, но казалось, что ноги вросли в землю. Она прикрыла лицо руками, всхлипывая и желая позвать своего отца.

Когда, в конце концов, она снова открыла глаза, кровь уже струилась по земле. Она стекала по краям неглубокой серебряной чаши. Голоса мужчин слились в ее ушах в рычащий гул, когда она смотрела как они бросали обезглавленную тушу в очаг.

Теперь вонь паленого мяса тяжело повисла в воздухе.

С улюлюканием мужчина в козлиной маске сорвал с себя плащ. Под ним было голое, очень белое тело, блестевшее от пота, хотя ночь была прохладной. На его груди мерцал серебряный амулет, испещренный старинными и непонятными символами. Он раздвинул ноги алтаря, затем сильным движением вошел в него. С пронзительным воплем другой мужчина упал на вторую женщину, прижимая ее к земле, в то время, как остальные сорвали с себя плащи и стали танцевать вокруг очага.

Она увидела своего отца, ее собственного отца, глубоко погрузившего руки в священную кровь. Пока он танцевал с остальными, кровь стекала по его пальцам…

Клер проснулась от крика.

Затаив дыхание, покрытая ледяным потом, она съежилась в простынях. Трясущейся рукой она нащупала выключатель на лампе около кровати. Ее света не хватало, и она поднялась, чтобы включить остальные светильники, до тех пор, пока свет не залил маленькую комнату. Руки ее по-прежнему не обрели твердость, когда она достала из пачки сигарету и зажгла спичку.

Сидя на краю кровати, она молча курила.

Почему этот сон вернулся снова теперь?

Ее врач сказал бы, что это ответная реакция на недавнее замужество ее матери – подсознательно она чувствовала предательство по отношению к отцу.

Это чушь.

Клер выпустила струю дыма. Ее мать прожила вдовой больше двенадцати лет. Любая здравомыслящая, любящая дочь хотела бы счастья своей матери. Любящей дочерью она и была. Относительно здравомыслия она не была столь уверена.

Она вспомнила, когда впервые увидела этот сон. Клер тогда было шесть лет и она проснулась в кровати от крика. Точно также, как сегодня. Но тогда ее родители вбежали в комнату, чтобы взять ее на руки и успокоить. Даже вошел ее брат, Блэйр, с округлившимися глазами и причитая. Мать Клер унесла его, в то время, как отец остался с ней, убаюкивая ее спокойным, тихим голосом, убеждая, что это был всего лишь сон, дурной сон, который она вскоре забудет.

И она забыла его на долгое время. Потом он стал приходить к ней, ухмыляющийся убийца, когда она испытывала напряжение, усталость или слабость.

Она затушила сигарету и сдавила пальцами глаза. Ну что же, сейчас она испытывала напряжение. До ее персональной выставки осталось меньше недели и несмотря на то, что она лично отобрала каждую скульптуру для показа, ее переполняли сомнения.

Возможно, причиной этому служила восторженная реакция критики два года назад, во время ее дебюта. Теперь, когда она наслаждалась успехом, можно было потерять многое. И она знала, что отобранные работы были ее лучшими. Если они будут признаны посредственными, то значит и она как художник – посредственность.

Может ли быть более ненавистное определение?

Она решила, что лучше занять свои мысли чем-нибудь более конкретным, поэтому она поднялась и открыла шторы. Как раз всходило солнце, окрашивая улицы и тротуары центра Манхэттэна в розовый цвет. Открыв настежь окно, она содрогнулась от холода весеннего утра.

Было почти совсем тихо. В расстоянии нескольких домов она слышала шум помойного грузовика, завершавшего свой объезд. Рядом с пересечением улиц Кэнэл и Грин она заметила мешочницу, толкавшую тележку со всеми своими мирскими пожитками. Скрип колес отдавался гулким эхом.

В пекарне напротив, тремя этажами ниже, горел свет. До Клер долетели слабые звуки «Риголетто» и приятный дрожжевой запах выпекаемого хлеба. Мимо прогромыхало такси со стучащими клапанами. Затем вновь наступила тишина. Казалось, что она одна в городе.

«Этого ли ей хотелось? – задумалась она. – Быть одной, найти какую-нибудь нору и зарыться в одиночество?» Временами Клер чувствовала себя совершенно отрезанной от окружающего мира, и вместе с тем она не могла найти себе места.

Не в этом ли причина ее неудачного замужества? Она любила Роба, но никогда не чувствовала связи с ним. Когда все закончилось, она расстроилась, но большой горечи не почувствовала.

А, может быть, прав доктор Яновский, и она действительно похоронила глубоко в себе всю горечь, каждую толику печали, испытываемой ею со времени смерти отца. И Клер давала выход своим переживаниям в искусстве.

Да и в конце концов, что с ней не так? Она попыталась засунуть руки в карманы робы, когда обнаружила, что ее на ней нет. Женщина должна быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо одетой в легкую майку с надписью «приласкай киску». Ну и черт с ним, подумала она и высунулась еще больше. Может она и вправду ненормальная.

Она стояла, наблюдая, зарождавшийся свет и прислушиваясь к возникающему шуму, по мере того, как город просыпался; ее ярко-рыжие волосы были смяты после беспокойного сна, лицо было бледным и усталым.

Потом она отвернулась, готовая к работе. Было начало третьего, когда Клер услышала звонок в дверь. Он звучал, как назойливая пчела, пробиваясь сквозь шипение ее горелки и сильные звуки Моцарта из стерео колонок. Она решила не обращать на него внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо и внезапное вторжение было подходящим предлогом для перерыва. Она выключила горелку. Пересекая мастерскую, она сняла перчатки. На ней все еще были защитные очки, шапочка и фартук, она включила переговорное устройство.

– Да?

– Клер? Это Анжи.

– Поднимайся. – Клер набрала код и включила лифт. Сняв шапочку и защитные очки, она вернулась, чтобы повернуть скульптуру.

Скульптура стояла на сварочном столе в глубине верхнего отделения мастерской в окружении инструментов – клещей, молотков, резцов, дополнительных насадок для горелки. Баллоны с ацетиленом и кислородом отдыхали в крепкой стальной тележке. Под ними лежал лист металла размером в двадцать четыре квадратных фута, предохранявший пол от искр и горячих капель.

Большая часть верхнего отделения мастерской была заставлена работами Клер – куски гранита, бруски вишневого дерева и ясеня, стальные трубы и чурки. Инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Ей всегда нравилось жить со своей работой.

И вот она подошла вплотную к объекту ее теперешних стараний, глаза сузились, губы сжались. Ей показалось, что скульптура тянется к ней, и она даже не обернулась, когда двери лифта открылись.

– Я должна была догадаться, – Анжи Лебо откинула назад гриву черных, кудрявых волос и поставила ногу, обутую в ярко-красную итальянскую лодочку на деревянный пол. – Я звонила тебе больше часа.

– Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?

Глубоко вздохнув, Анжи изучила скульптуру на рабочем столе. – Хаос. М-да.

Кивнув, Клер ссутулилась. – Да, ты права. Я в данном случае пошла не тем путем.

– Не смей больше прикасаться к этой горелке. Устав кричать она мигом пересекла комнату и выключила музыку. – Черт побери, Клер мы с тобой договорились встретиться в «Русской чайной» в половине первого.

Клер выпрямилась и в первый раз посмотрела на свою подругу. Анжи как обычно была воплощением элегантности. Ее смуглая кожа и необычные черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от «Адольфо» и огромными жемчужинами.

Ее сумочка и туфли были одного оттенка ярко-красной кожи. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. В ее шкафу туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки. Ее блузки были подобраны по цвету и материалу. Ее сумки – легендарная коллекция – хранились в отдельных ячейках в специально построенном шкафу.

Сама же Клер считала себя счастливой, если ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Ее коллекция сумок состояла из одной хорошей черной кожаной вечерней сумки и непомерно большой сумки для холстов. Много раз Клер задумывалась над тем, каким образом она и Анжи стали и продолжали оставаться подругами.

Как раз теперь эта дружба была под вопросом, отметила про себя Клер. Темные глаза Анжи горели, а ритм длинных ярко-красных ногтей, барабанивших по сумке, совпадал с притопыванием ноги.

– Так и стой. – Клер перепрыгнула комнату, чтобы в беспорядке на диване найти рисовальную доску. Она отбросила в сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую упаковку «Фритос», пару романов в мягкой обложке и пластиковый водный пистолет.

– Черт побери, Клер…

– Нет, стой на месте. – Доска уже в руке, она откинула диванную подушку в сторону и нашла меловой ка-, рандаш. – Ты прекрасна, когда злишься. – Клер улыбнулась.

– Сука, – ответила Анжи и разразилась смехом,

– Вот так, вот так. – Карандаш Клер метался по доске. – Боже мой, какие скулы! Кто мог подумать, что если смешать кровь племени чероки, французскую и африканскую, то получатся такие кости? Можешь чуть-чуть порычать?

– Оставь ты эту глупость. Ты ничего не добьешься таким образом. Я час просидела в «Русской чайной», попивала «Перрье» и разглядывала скатерть.

– Прости. Я забыла.

– Как всегда.

Клер отложила набросок в сторону, зная что Анжи посмотрит его в ту же минуту, как она отвернется. – Будешь что-нибудь на ленч?

– Я съела горячую сосиску в такси.

– Ну тогда я пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь о чем мы должны были поговорить.

– О выставке, дура! – Анжи изучила набросок и мягко улыбнулась. Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Отказываясь развеселиться, она посмотрела по сторонам в поисках чистого места, чтобы сесть, и, в конце концов, устроилась на ручке дивана. Бог его знает, что еще скрывалось под диванными подушками. – Ты когда-нибудь наймешь уборщицу?

– Нет, мне так нравится. – Клер вошла на кухню, которая была немного больше алькова в углу мастерской. – Это помогает мне творить.

– Ты можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому. Клер. Я же знаю, что ты просто ленивая растяпа.

– Что правда, то правда. – Она вновь появилась с пинтой датского шоколадного мороженого и чайной ложкой. – Будешь?

– Нет. – Анжи постоянно раздражало, что Клер могла съесть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом совершенно не портить свое стройное тело.

При росте в пять футов десять дюймов Клер не была доской, как в детстве, но она оставалась достаточно тонкой для того, чтобы не вставать на весы каждое утро, как делала Анжи. Теперь Анжи наблюдала, как Клер, одетая в фартук поверх комбинезона, пожирала калории. И похоже на то, размышляла Анжи, что под верхней одеждой у нее ничего нет.

Клер к тому же не красилась. Бледно-золотые веснушки были рассыпаны по ее коже. Ее глаза, немного более темного янтарно-золотого оттенка, казались громадными на узком лице с мягким, щедрым ртом и маленьким, незаметным носом. Несмотря на непослушную массу огненных волос, достаточно длинных для густого хвоста, который получался, когда их стягивали резинкой, а также на ее необыкновенный рост, было в ней что-то хрупкое, что заставляло Анжи в тридцать лет, всего на два года старше Клер, чувствовать материнскую ответственность.

– Девочка, когда ты научишься есть сидя? Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого. – Ну вот, ты обо мне волнуешься, значит я прощена. – Она устроилась на стуле, заткнув обутую ногу за перекладину. – Я действительно прошу прощения за ленч.

– Ты всегда так. Как насчет того, чтобы писать себе записки?

– Я их пишу, а потом забываю куда положила. Ложкой с каплями мороженого она обвела огромное, захламленное помещение. Диван, на котором сидела Анжи, был одним из немногих предметов меблировки, впрочем был еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под лимонада. Второй стул был задвинут в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Картины заполнили стены, а скульптуры – одни законченные, другие заброшенные – сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.

Гулкие ступени из рифленого железа вели в кладовку, которую она превратила в спальню. Ну, а остаток огромного помещения, где она жила уже пять лет, был занят ее искусством.

Первые восемнадцать лет жизни Клер старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке. Но ей потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы согласиться, что беспорядок представляет собой ее естественную среду.

Она одарила Анжи ласковой улыбкой. – Как я могу что-нибудь найти в таком беспорядке?

– Я иногда удивляюсь, как ты не забываешь выбраться из постели с утра?

– Ты просто беспокоишься о выставке. – Клер отложила в сторону наполовину недоеденную пачку мороженого, где, подумала Анжи, оно наверное и растает. Клер взяла пачку сигарет и отыскала спички. – Волноваться из-за этого – занятие бесполезное. Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.

– Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?

– Пять, – поправила ее Клер, но говорить об увиденном сне ей не хотелось. – Я напряжена, но не взволнована. Вы с твоим прелестным мужем и так уж достаточно волнуетесь.

– Жан-Поль в ужасном состоянии, – отметила Анжи.

Она была замужем за владельцем галереи уже два года, и находилась под сильным влиянием его ума, любви к искусству и прекрасного тела. – Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о твоей заднице.

– Я знаю. – Глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том сколько денег и времени потратила чета Лебо на их новую, гораздо большую галерею. – Я не подведу вас.

Анжи чувствовала, что несмотря на свои заверения, Клер волновалась не меньше остальных. – Мы это знаем, – сказала она, намеренно разряжая обстановку. – На самом деле, мы рассчитываем после твоей выставки стать галереей номер один в Уэст Сайд. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе об интервью в десять утра с журналом «Нью-Йорк» и о более позднем интервью с «Тайме» во время Ленча.

– О, Анжи.

– На этот раз не отвертишься. – Анжи поставила ноги прямо. – С журналистом из «Нью-Йорк» увидишься у нас в квартире на верхнем этаже. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.

– Ты просто хочешь следить за мной.

– Теперь следующее. Ленч в «Ле Сё», ровно в час. – Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.

– На это тоже хватит времени. Я здесь буду. в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась.

– Ненавижу интервью,—пробормотала Клер.

– Тяжело. – Анжи взяла ее за плечи и поцеловала в обе щечки. – Теперь пойди отдохни. Ты действительно выглядишь усталой.

Клер оперлась локтем на колено. – А что, ты разве не подберешь для меня одежду? – спросила она Анжи, когда та уже направлялась к лифту.

– Может и это придется делать.

Оставшись одна, Клер несколько минут сидела в задумчивости. Она действительно не выносила интервью, все эти высокопарные и личные вопросы. Процесс, когда тебя изучают, измеряют и препарируют. Как и большинство неприятных вещей, которых она не могла избежать, она выбросила это из головы.

Она устала, слишком устала, чтобы собраться и вновь зажечь горелку. Как бы там ни было, все, что она начинала в последние несколько недель, оканчивалось неудачно. Но она была слишком напряжена, чтобы просто поспать или, растянувшись на полу, посмотреть дневные программы телевидения.

Вдруг она поднялась и отправилась к большому сундуку, который служил сидением, столом, и, вообще, чем угодно. Порывшись, она обнаружила старое платье с выпускного бала, шляпу выпускника университета, свадебную вуаль, которая пробудила тройную реакцию – удивление, радость и сожаление, пару теннисных туфель, о которых она думала, что они потеряны навсегда, и наконец, альбом фотографий.

«Ей было одиноко, – подумала она, отправившись с альбомом на подоконник с видом на улицу Кэнэл. – Без семьи. И уж если они слишком далеко, чтобы до них дотронуться, то, по крайней мере, она встретится с ними на старых фотографиях».

Первая карточка заставила ее улыбнуться. Это был затертый черно-белый детский снимок «Полироид» ее с братом-близнецом Блэйром. «Блэйр и Клер», – подумала она со вздохом. Как часто они с братом ворчали по поводу решения родителей назвать их смешными именами? Снимок был явно не в фокусе, типичная работа ее отца. Он в жизни своей ни разу не снял четкой фотографии.

– Я механику не воспринимаю, – говорил он всегда. – Дайте мне в руки что-нибудь с кнопкой или с шестернями и я все поломаю. Но насыпьте мне в ладонь семян и немного земли и я выращу для вас самые большие цветы на свете.

«И это была правда», – подумала Клер. Ее мать была подлинной лудилыцицей, чинившей тостеры и останавливавшей течь в раковинах, в то время, как Джек Кимболл орудовал мотыгой, лопатой и садовыми ножницами, превращая их садик на углу улиц Оак Лиф и Маунтэйн Вью в Эммитсборо штата Мэриленд в настоящую выставку.

А вот и доказательство этого, на фотографии, снятой ее мамой. Она была идеально отцентрована и в фокусе. Маленькие близнецы Кимболлы лежали на подстилке, на коротко подстриженном газоне. Позади них были буйные заросли весенних цветов. Кивающий водосбор, хризантемы, луговые лилии, васильки, все аккуратно посажены, хотя и без разбору, и все в пышном цвету.

А вот фотография ее матери. Внезапно Клер поняла, что она смотрит на женщину моложе себя. Светлые волосы Розмари Кимболл оттенка темного меда были взбиты и налакированы в стиле шестидесятых годов. Она улыбалась, готовая рассмеяться, и на обеих коленках она держала по ребенку.

«Какая же она была хорошенькая», – подумала Клер. Несмотря на круглую шапку волос и лишнюю косметику, присущую тем временам, Розмари Кимболл была – и оставалась – очаровательной женщиной. Светлые волосы, голубые глаза, миниатюрная стройная фигурка и нежные черты лица.

А вот отец Клер, в шортах и с садовой грязью на выпирающих коленях. Он опирался на мотыгу и улыбался с чувством собственного достоинства в фотоаппарат. Его рыжие волосы были подстрижены ежиком, а на бледной коже были заметны следы солнечного ожога. И хотя Джек Кимболл давно вышел из юношеского возраста, он все еще вел себя,как мальчишка. Нелепое чучело, обожавшее цветы.

Сдерживая слезы, Клер перевернула страницу альбома. Там были Рождественские фотографии. Она с Блэйром на фоне покосившейся Рождественской елки. Едва начавшие самостоятельно передвигаться на трехколесных велосипедах. Несмотря на то, что они были близнецы, между ними было мало семейного сходства, Блэйр был больше похож на маму, Клер на папу, как будто дети выбрали, кого они больше любят, еще в утробе. У Блэйра был совершенно ангельский вид, начиная от кудряшек на голове и кончая носами его красных кед. Обруч на голове Клер свободно болтался, а белые чулочки морщились под жесткими юбками кисейного платья. Она была гадким утенком, который так до конца и не превратился в лебедя.

Были и другие фотографии, отображавшие рост семьи. Пикники и дни рождения, каникулы и просто мгновения отдыха. Иногда попадались фотографии друзей и родственников. Блэйр в элегантной форме музыканта марширует по главной улице на параде в день Поминовения. Клер, обнявшая рукой Паджа – толстую гончую, которая была их любимицей больше десяти лет. Фотографии близнецов в детском шалаше, сооруженном их мамой во дворе за домом. Или ее родителей, одетых в лучшие выходные костюмы, напротив церкви в Пасхальное воскресенье, после того, как ее отец внезапно стал рьяным католиком.

Были там также и газетные вырезки. Джэка Кимболла награждает почетным значком мэр Эммитсборо в знак благодарности за его работу на благо города. Выписка о ее отце и «Кимболл Риалти», преподносящая компанию как блестящее воплощение американской мечты, дело рук одного человека, выросшее и развившееся в организацию всего штата и имеющую четыре отделения.

Самой большой его сделкой была продажа фермы со ста пятьюдесятью акрами земли строительному конгломерату, специализировавшемуся на развитии торговых центров. Некоторые горожане жалели, что Эммитсборо придется пожертвовать тихим уединением ради мотеля из восьмидесяти зданий, закусочных и магазинов, но большинство было согласно, что развитие необходимо. Больше рабочих мест, больше удобств.

Ее отец выступал в качестве одного из городских светил на церемонии заложения первого камня.

Затем он начал пить.

Сначала это не было заметно. В самом деле, от него пахло виски, но он продолжал работать, продолжал заниматься садом. Чем ближе подходило завершение строительства торгового центра, тем больше он пил.

Через два дня после его торжественного открытия, жаркой августовской ночью, он осушил бутылку и вывалился или выпрыгнул из окна третьего этажа.

Дома никого не было. Ее мама была на девичнике, случавшемся раз в месяц, который включал обед, фильм и сплетни. Блэйр ушел с друзьями в поход в лес к востоку от города. А Клер была переполнена чувствами и у нее кружилась голова от радости ее первого свидания.

С закрытыми глазами, стиснув в руках альбом, она снова стала пятнадцатилетней девочкой, чересчур высокой для своего возраста и поэтому тощей, ее большие глаза излучали восторг от захватывающей атмосферы местной карнавальной ночи.

Ее поцеловали, сжимая ладонь на чертовом колесе. В руках она держала маленького плюшевого слоника, стоившего Бобби Мизу семи долларов и пятидесяти центов, на которые он смог сбить три деревянные бутылки.

В голове ее сложился четкий образ. Клер перестала слышать шум транспорта на Кэнэл и вместо этого услышала тихие звуки деревенского, лета.

Она была уверена, что отец.ее ждет. Глаза его затуманились, когда они уходили с Бобби. Она надеялась, что они с папой сядут вместе на старую подвесную скамейку на крыльце, как они часто делали, когда мотыльки начинали биться о желтый фонарь и кузнечики пели в траве, и она расскажет ему о своем приключении.

Она поднялась по ступеням, ее теннисные туфли бесшумно ступали по отсвечивающему дереву. Даже теперь она все еще чувствовала возбуждение. Дверь в спальню была открыта, и она вбежала туда.

– Папа?

В свете луны она увидела, что кровать ее родителей еще не разобрана. Развернувшись, она направилась на третий этаж.

Он часто работал поздно вечером в своем кабинете. Или до поздна выпивал. Но она откинула в сторону эту мысль. Если бы он выпивал, то она бы уговорила его спуститься вниз, сделала кофе и говорила бы с ним до тех пор, пока его глаза не перестали бы быть такими загнанными, какими они стали в последнее время. Скоро он бы вновь начал смеяться, и его рука обхватила бы ее за плечи.

Она увидела свет из-под двери его кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье их приучили уважать желание других побыть в одиночестве.

– Папа, я вернулась.

Ответное молчание обеспокоило ее. Почему-то, пока она стояла в раздумье, ею овладело необъяснимое желание повернуться и бежать. Медный привкус наполнил рот, вкус страха, нераспознанный ею. Она даже отступила назад перед тем, как сбросить это ощущение и взяться за дверную ручку.

– Папа? – Она молилась, чтобы не найти его рухнувшим на стол и издающим пьяный храп. Мысль об этом заставила ее сильнее взяться за ручку, она неожиданно разозлилась, что он испортит виски самый замечательный вечер в ее жизни. Он – ее отец. Он должен был ее там ждать. Он не должен подводить ее. Она настежь раскрыла дверь.

В первое мгновение она была озадачена. Комната была пуста, хотя свет горел и большой переносной вентилятор нагнетал горячий воздух в мансарду. Ее нос уловил сильный и кислый запах – виски. Войдя в комнату, ее теннисные туфли наступили на разбитое стекло. Она обогнула остатки бутылки «Айриш Мист».

Он что вышел? Он что, осушил бутылку, отшвырнул ее и выкатился из дома?

Сначала она почувствовала невероятный стыд, который может чувствовать только подросток.

Кто-нибудь мог его увидеть – ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все знали друг друга. Она умрет со стыда, если кто-нибудь натолкнется на ее отца, пьяного и шатающегося.

Сжимая призового слоника, первый подарок от поклонника, она стояла посреди комнаты с покатым потолком и старательно думала, что делать.

«Если бы ее мать была дома, – подумала она с неожиданной яростью, – если бы ее мать была дома, он бы не ушел шляться. Она бы его уговорила и успокоила, положила спать. И Блэйр тоже ушел в поход со своими недоделанными друзьями. Наверное сейчас пьет „Бадвайзер“ и почитывает „Плейбой“ около костра».

«И она тоже ушла, – подумала она, готовая расплакаться, не зная, что делать. – Надо ли ей остаться и ждать, или выйти и искать его?»

Она будет искать. Приняв решение, она пошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами оказалось еще больше осколков. Странно, подумала она. Если бутылка разбилась около двери, то как столько осколков могло оказаться здесь, рядом со столом? Под окном?

Медленно она перевела взгляд с разбитых осколков у ног к высокому узкому окну за рабочим столом отца. Оно было не открыто, а разбито. Опасные куски стекла все еще держались на раме. На ватных ногах она сделала шаг вперед, затем другой. И посмотрела вниз, где, на устланном плитами внутреннем дворике, лицом кверху лежал ее отец, его грудь пронзила насквозь связка огородных кольев, которые он сам установил там в этот день.

Она помнила, как бежала. Крик замер у нее в груди. Спотыкаясь на ступеньках, падая, поднимаясь, она снова бежала по длинной прихожей, проскочила через дверь на кухню, через внешнюю дверь с сеткой на улицу.

Он лежал весь в крови, переломанный, рот его был открыт, как будто он сейчас заговорит, или закричит. Из его груди торчали острые концы кольев, пропитанные свежей и уже запекшейся кровью.

Его глаза смотрели в упор на нее, но он ничего не видел. Она трясла его, кричала, пыталась поднять. Упрашивала и умоляла, и обещала, но он лишь смотрел на нее в упор. Она чувствовала запах крови, его крови и тяжелый аромат столь любимых им летних роз.

Тогда она закричала. И кричала до тех пор пока не сбежались соседи.

ГЛАВА 2

Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело не в суеверии. Он был не из тех, кто обходит черных кошек или стучит по дереву. Причина была в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, и он это ненавидел. Он знал, что не будет жить вечно – как полицейский он знал, что рискует жизнью больше остальных. Это его работа, также как жизнь-работа, а последующая пенсия – это смерть.

Но пусть он будет проклят, если ему нравится, когда надгробные камни и букеты увядших цветов напоминают ему об этом.

И, тем не менее, он пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирают вокруг себя компанию и превращаются в кладбища. Это кладбище принадлежало католической церкви Нашей Девы Милосердной и располагалось на неровном холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, устояла перед непогодой и грехом сто двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой. Большая часть острых наконечников покрылась ржавчиной, а многий и вовсе не было. Никто особенно не обращал на это внимания.

В те дни, большая часть горожан разделилась между церковью всех религий Храмом Господним на улице Мэйи и Первой Лютеранской церковью прямо за углом на Поплар. Немногие другие предпочитали Храм Братьев в Уэй-сайд в южной части города и католическую церковь. За братьями было большинство.

С тех пор, как в семидесятых количество прихожан стало сокращаться, службы в Нашей Милосердной Деве свелись к воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из Хагерстауна неофициально сменяли друг друга во время служб, а один из них заезжал на уроки в воскресную школу и на последующую мессу в девять часов. А, помимо этого, у церкви Нашей Девы Милосердной особенных забот не было, кроме Пасхальных и Рождественских дней. И, конечно, свадеб и похорон. И независимо от того, как далеко забредали Её дети, они возвращались, чтобы лечь в землю около Нашей Девы.

От этой мысли Кэм, которого крестили в купели прямо напротив высокой, тихой статуи Святой Девы, не почувствовал себя уютнее.

Была приятная ночь, немного прохладная, немного ветренная, но небо было чистым, как бриллиант. Он предпочел бы сидеть у себя в лоджии с охлажденной бутылкой «Роллинг Рок», разглядывая звезды в телескоп. По правде говоря, он предпочел бы гнаться по темной аллее за убийцей-наркоманом. Когда преследуешь возможную смерть в пистолетом в руке, адреналин поступает быстро и не успеваешь осознать действительность. Но прогулка над разлагающимися телами, служила напоминанием о собственном конечном назначении.

Заухала сова, заставив помощника шерифа Бада Хыоитта, следовавшего за Кэмом, вздрогнуть. Помощник робко улыбнулся и прочистил горло.

– Жутковатое место, правда, шериф?

Кэм уклончиво улыбнулся. В свои тридцать лет он был всего лишь на три года старше Бада и вырос возле той же дороги Дог Ран. Он встречался с сестрой Бада, Сарой, на протяжении безумных и лихорадочных трех месяцев в последнем классе школы Эммитсборо и присутствовал при том, как Бада вырвало после его первой упаковки из шести банок пива. Но он знал, что Баду доставляет удовольствие называть его шерифом.

– Днем обычно об этом не думаешь, – продолжал Бад. У него было юное, простое розовое лицо. Волосы были в кудряшках цвета соломы и росли в непонятном направлении, независимо от того, как часто он мочил расческу и старался их пригладить. – Но ночью поневоле вспоминаешь все эти фильмы про вампиров.

– Они не нечистая сила, а просто мертвецы.

– Верно. – Но Баду хотелось, чтобы вместо обыкновенных патронов 38 калибра его револьвер был заряжен серебряной пулей.

– Вот здесь, шериф.

Двое подростков, выбравших кладбище для объятий, показывали ему дорогу. Они были ужасно испуганы, когда с воплями бежали по его улице и стучались к нему в дверь, но сейчас они бежали в паническом возбуждении. И им это нравилось.

– Вот здесь, – указал семнадцатилетний парень в хлопчатой куртке и стоптанных кроссовках «Эир Джордане». В левом ухе у него был маленький золотой гвоздик – в городе, вроде Эммитсборо, признак глупости или отваги. Стоявшая рядом с ним девушка, участница группы поддержки бейсбольной команды, с женственными карими глазами, немного вздрогнула. Они оба знали, что в понедельник окажутся среди звезд школы Эммитсборо.

Кэм осветил фонариком перевернутую надгробную доску. Могила принадлежала Джону Роберту Харди, 1881—1882, ребенку прожившему один короткий год и покоившемуся под землей больше столетия. Под упавшей доской могила зияла широкой пустой, темной дырой.

– Видите? Точно как мы вам и сказали. – Парень слышно сглотнул. Белки его глаз сверкали в притушенном свете. – Кто-то выкопал.

– Да, я вижу Джон. – Кэм наклонился, чтобы посветить фонарем в яму. Там ничего не было, кроме грязи и застарелого запаха смерти.

– Думаете это были грабители могил, шериф? – Голос Джона дрожал от возбуждения. Ему было стыдно за то, что он затрясся и припустил, как заяц, после того, как они с Салли просто грохнулись в пустующую могилу, когда валялись в траве. Он предпочитал вспоминать, что он руку держал у нее под рубашкой. Ему хотелось, чтобы она это тоже помнила, поэтому он говорил со значением. – Я читал о том, как выкапывают могилы в поисках драгоценностей и частей тела. Они продают части тела на эксперименты и так далее.

– Не думаю, что здесь им удалось что-нибудь обнаружить. – Кэм выпрямился. Хотя он и считал себя здравомыслящим человеком, но от вида открытой могилы у него по коже пробежали мурашки.

– Давай беги, отведи Салли домой. Мы этим займемся. Салли посмотрела на него громадными глазами. Она втайне была влюблена в шерифа Рафферти. Она слышала, как ее мама сплетничала о нем с соседкой, болтая о его бурной молодости в Эммитсборо, когда он носил кожаную куртку и ездил на мотоцикле, и разнес Таверну Клайда в драке из-за девчонки.

Он по-прежнему ездил на мотоцикле и ей казалось, что он может завестись, если захочет. Он был ростом шесть футов два дюйма и сложен крепко и жилисто. Он не носил глупой формы цвета хаки, как Бад Хьюитт, вместо этого на нем были поношенные джинсы и хлопчатая рубашка, подвернутая до локтей. Его черные как смоль волосы закрывали кудрями уши и воротник рубашки. У него было длинное и сухое лицо, и теперь лунный свет проявил удивительные тени под его скулами, заставив ее семнадцатилетнее сердце трепетать. С точки зрения Салли у него были самые сексуальные голубые глаза – темные и глубокие, и немного задумчивые.

– Вы собираетесь позвать ФБР? – поинтересовалась она.

– Мы с ними посоветуемся. – «Боже, снова семнадцать лет, – подумал он, затем тут же: ох-ох, нет, спасибо». – Следующий раз, когда решите уединиться, поищите другое место.

Она очаровательно вспыхнула. Ночной ветер набросил волосы на ее простодушное лицо. – Мы только разговаривали, шериф.

«Рассказывай сказки». – Как бы там ни было. Идите домой.

Он смотрел, как они удалялись среди надгробных камней и досок, по влажной, липкой грязи и пучкам травы. Прижавшись друг к другу, они шли, уже возбужденно перешептываясь. Салли взвизгнула и захихикала, и последний раз взглянула через плечо на Кэма. «Дети, – подумал он, дернув головой, когда ветер ударил по непрочной кровле на крыше старой церкви. – Ни черта не знают о том, что вокруг творится».

– Мне понадобятся снимки, Бад. Сегодня. И лучше мы огородим место веревкой и поставим пару табличек. Если мы вернемся утром, то уже все в городе будут знать об этом.

– Не могу понять, откуда грабители могил могут быть в Эммитсборо. – Бад прищурился, стараясь принять официальный вид. Кладбище было дерьмовым местом, но, с другой стороны, это было самое интересное происшествие с тех пор, как Билли Рирдон угнал пикап своего отца и уехал развлекаться за город с пышногрудой девушкой Глэдхилл и шестью банками пива «Миллер». – Больше похоже на вандалов. Группа ребят с плохим чувством юмора.

– Очень похоже, – пробормотал Кэм, но он снова присел у могилы, когда Бад отправился в патрульную машину за фотоаппаратом. Это не было похоже на вандалов. Где надписи краской, бессмысленные разрушения?

Могила была выкопана аккуратно. И лишь только одна эта маленькая могила была осквернена.

И куда, черт побери, делась земля? Вокруг ямы не было ни одной кучки. Значит ее увезли. Ради всего Святого, какой прок в двух тачках земли и старой могиле?

Сова снова прокричала, затем расправила крылья и стала парить над церковным двором. Кэм вздрогнул, когда тень коснулась его спины.

Поскольку на следующий день была суббота, Кэм поехал в город и припарковал машину возле закусочной «У Марты», места, куда издавна заходили пообедать и пообщаться жители Эммитсборо. С тех пор, как он вернулся в родной город шерифом, у него вошло в привычку проводить субботние утра там, за кофе и пирожками.

Работа редко мешала исполнению ритуала. Обычно, он мог в субботу скоротать время с восьми до десяти за двумя или тремя чашечками кофе. Он болтал с официантками и завсегдатаями, слушал Лорретту Линн или Рэнди Трэйвиса по скрипучему музыкальному аппарату в углу, просматривал заголовки «Херальд Мэйл» и внимательно вчитывался в спортивный раздел. Здесь витал приятный аромат жареных сосисок и бекона, звон посуды, ворчание стариков за стойкой, судачивших об экономике.

В Эммитсборо штат Мэриленд жизнь шла медленно и спокойно. Может быть поэтому он и вернулся.

Городу с населением две тысячи человек, включая отдаленные фермы и дома в горах, потребовалось еще пять лет, со времен юности Кэма, прежде чем удалось переделать отстойные ямы в очистные сооружения. Все это было важными событиями для Эммитсборо, где в парке, рядом с площадью на пересечении Мэйн и Поплар с восхода и до захода ежедневно развевался флаг.

Это был тихий, чистый городок, основанный в 1782 году Самюэлем Кью Эммитом. Расположившись в долине, он был окружен массивными горами и холмистыми фермерскими угодиями. С трех сторон его окружали поля кормовых трав, люцерны и кукурузы. С четвертой стороны были Допперские леса, названные так, потому, что они примыкали к ферме Допперов. Леса были дремучие, они занимали более двухсот акров. Морозным ноябрьским днем 1958 года старший сын Джерома Доппера, Доппер Младший, прогулял школу и направился в эти леса со своим ружьем 30 калибра через плечо, надеясь повстречать оленя с ветвистыми рогами.

Его нашли на следующее утро рядом со скользким берегом ручья. Большая часть его головы отсутствовала. Казалось, будто Доппер Младший пренебрег осторожностью и, поехав по скользкой поверхности, выстрелил и попал не в оленя, а в Вечное Царство.

С тех пор, детям доставляло удовольствие пугать друг друга у костра историями о безголовом и шатающемся из стороны в сторону призраке Младшего Доппера, вечно охотящегося в Допперских лесах.

Ручей Антиетам разрезал южное пастбище Допперов, прорубал себе дорогу сквозь леса, где последний раз поскользнулся Доппер Младший, и устремлялся в город. После хорошего дождя он шумно бурлил под каменным мостом на Гофер Хоул Лэйн.

В полумиле от города он расширялся, вырезая грубую окружность из скал и деревьев. Вода там двигалась спокойно и медленно, позволяя солнечному свету играть на ней сквозь летнюю листву. Рыбак мог найти себе удобный камень и забросить леску, и если он не был пьян и глуп, мог вернуться домой с форелью на ужин.

За рыболовной запрудой земля начинала неровно подниматься вверх. Там, на втором перевале, была известняковая каменоломня, где Кэм проработал два потных, надрывных лета. Жаркими ночами ребята приезжали туда, как правило обпившись пива или после косяка, и ныряли со скал в глубокую, неподвижную воду. В семьдесят восьмом, после того, как трое утонули, каменоломню обнесли забором и поставили пост. Ребята по-прежнему продолжали нырять в каменоломню жаркими ночами. Им лишь приходилось для начала перелезть через забор.

Эммитсборо находился довольно далеко от связывающего штаты шоссе, и поэтому там не было особенного движения, а поскольку от него до Вашингтона было два часа езды, то его никогда не расценивали как один из спальных районов столицы. Перемен было немного и случались они редко, что вполне устраивало жителей.

Город мог похвастаться магазином скобяных товаров, четырьмя церквями, постом американского Легиона и несколькими антикварными магазинами. Был там рынок, которым владела одна семья в четырех поколениях, и станция обслуживания, побывавшая в стольких руках, что Кэм не мог сосчитать. Отделение библиотеки графства располагалось на площади и работало два дня в неделю и по утрам в субботу. Был в городе свой шериф, двое его помощников, мэр и городской совет.

Летом на деревьях было много листвы и, если прогуливаться в тени, то скорее можно почувствовать запах свежескошенной травы, чем выхлопных газов. Люди гордились своими домами, и в крошечных двориках можно было обнаружить цветники и огородики.

С приходом осени окружающие горы взрывались красками и по улицам распространялся запах горящей древесины и мокрых листьев.

Зимой город напоминал открытку с картинкой «Жизнь прекрасна», когда снег облегал каменные стены, а Рождественские огоньки горели неделями.

С точки зрения полицейского, это была не жизнь, а малина. Редкое хулиганство – дети бьют и забираются в окна – нарушение правил дорожного движения, раз в неделю происходят стычки разбушевавшихся пьяных или семейные ссоры. За те годы, что он снова был в родном городе, Кэму пришлось иметь дело с одним нападением с нанесением увечий, мелким воровством, несколькими случаями намеренной порчи имущества, редкими драками в баре и многочисленными случаями управления машиной в нетрезвом состоянии.

Этого не хватило бы на одну ночь в Вашингтоне, где он был полицейским больше семи лет.

Когда он принял решение сложить полномочия в Вашингтоне и вернуться в Эммитсборо, его коллеги говорили ему, что через полгода он вернется, взвыв от скуки. Он слыл настоящим полицейским с– улицы, потому что мог сохранять ледяное спокойствие и не взрываться, привык, даже приспособился к встречам с наркоманами и торговцами наркотиков.

И ему это нравилось, нравилось ходить по острию ножа, патрулировать улицы, рыться в человеческих отбросах. Он стал детективом – стремление, тайно хранимое им с того дня, как он примкнул к полиции. И он оставался на улицах, потому что там чувствовал себя, как дома, потому что там ему было хорошо.

Но вот, однажды летним днем, они с напарником преследовали двадцатилетнего мелкого торговца наркотиков с его кричавшим заложником в полуразвалившемся здании на Юго-Востоке.

Все изменилось.

– Кэмэрон? – Рука на плече Кэма прервала его воспоминания. Он посмотрел на мэра Эммитсборо.

– Мистер Атертон.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – Коротко улыбнувшись, Джэймс Атертон втиснул свое длинное, тонкое тело на виниловый стул рядом с Кэмом. Это был ангельский человек, с костлявым, немного меланхолическим лицом и бледно-голубыми глазами – Он напоминал подъемный кран – бледная, веснушчатая кожа, песочные волосы, длинная шея, длинные руки и ноги.

Из кармана его спортивной куртки торчала шариковая ручка и очки для чтения в тонкой оправе. Он всегда носил спортивные куртки и черные блестящие башмаки на шнуровке. Кэм не мог вспомнить Атертона в теннисных туфлях, джинсах или шортах. Ему было пятьдесят два, он преподавал в школе и служил обществу. Он был мэром Эммитсборо, эта работа едва ли могла занять все его время, когда Кэм был еще подростком. Такое положение вещей прекрасно подходило Атертону и городу.

– Кофе? – поинтересовался Кэм и автоматически позвал официантку, хотя она уже направлялась к ним с подносом в руках.

– Спасибо, Элис,—поблагодарил Атертон, когда она налила.

– Принести вам чего-нибудь на завтрак, мэр?

– Нет, я уже завтракал. – Но тут же взглянул на десертную тарелку около кассы. – Эти пончики –свежие?

– Сегодняшние.

Он слегка вздохнул, наливая сливки и насыпая в кофе две полные ложки сахара. – Едва ли у вас есть с яблочной начинкой – посыпанные корицей?

– Один есть, на нем ваше имя, – Элис подмигнула ему и отправилась за пончиком.

– Нет сил, – сказал Атертон, сделав первый глоточек кофе. – Между нами говоря, моя жена беспокоится, что я ем как лошадь и не толстею.

– Как поживает миссис Атертон?

– Мин в порядке. Сегодня устраивает ярмарку в средней школе. Чтобы собрать деньги на новую форму для оркестра. – После того, как Элис поставила перед ним пончик, Атертон взял вилку с ножом. Салфетка аккуратно лежала у него на коленях.

Кэм улыбнулся. Ни один кусок яблока не оставит пятна на мэре. Аккуратность Атертона была постоянна, как восход солнца.

– Я слышал у вас прошлой ночью было необычное происшествие?

– Отвратительное. – У Кэма до сих пор стояла перед глазами темная, зияющая могила. Он взял остывающий кофе. – Мы все вчера сфотографировали и оградили место веревкой. Я рано утром туда заехал. Земля твердая и сухая. Никаких следов. Там чисто, как в операционной.

– Может ребята слишком рано занялись проказами, – готовясь к Хэлоуину?

– Я сначала так и подумал, – отметил Кэм. – Но на них это не похоже. Ребята обычно не так аккуратны.

– Это не хорошо и не приятно. – Атертон ел пончик маленькими кусками, разжевывая и глотая перед тем, как говорить. – В таком городе, как наш, нам не нужна такая ерунда. Хорошо, конечно, что это была старая могила и поблизости нет родственников, кого это могло бы ранить. – Атертон положил вилку, вытер пальцы о салфетку, затем взял чашку. – Через несколько дней разговоры утихнут и люди забудут. Но мне бы не хотелось, чтобы подобное повторилось. – Он улыбнулся, так же, как он улыбался, когда отстающему студенту удавалось получить хорошую оценку. – Я знаю, что вы со всей ответственностью во всем разберетесь, Кэмэрон. Просто дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.

– Так и сделаю.

Вытащив бумажник, Атертон извлек две хрустящие, неизмятые бумажки по одному доллару, затем подсунул их уголками под пустую тарелку. – Я пошел. Надо показаться на ярмарке.

Кэм посмотрел, как он вышел на улицу, обменялся приветствиями с несколькими прохожими и пошел вниз по Мэйн.

Остаток дня Кэм провел за бумагами и обычным патрулированием. Но перед заходом он снова отправился на кладбище. Около получаса он там стоял, всматриваясь в пустую, маленькую могилу.

Карли Джеймисон было пятнадцать лет, и она ненавидела весь свет. Первым объектом ее отвращения были родители. Они не понимали, что значит быть молодым. Они были такие скучные, живя в дурацком доме в дурацком Харрисбурге, штат Пенсильвания. «Старички Мардж и Фред», – подумала она, фыркнув, поправляя рюкзак и шагая задом наперед, небрежно выставив руку с поднятым большим пальцем, вдоль обочины Южного Шоссе номер 15.

Почему ты не носишь красивые вещи, как сестра? Почему ты не учишься и не получаешь хорошие оценки, как сестра? Почему ты не убираешь в комнате, как сестра?

К черту! К черту! К черту!

Сестру она тоже ненавидела, идеальная Дженифер с ее святошеским отношением к жизни и детской одеждой. Дженифер была отличницей, уезжавшей в вонючий Гарвард на вонючую стипендию, учиться вонючей медицине.

Ее высокие кроссовки «Конверсн» хрустели по гравию, а она шла и представляла себе куклу со светлыми волосами, идеальными прядями, облегавшими идеальное сердцеобразное лицо. Детские голубые глаза смотрели моргая, и на пухлом, умильном ротике играла улыбка превосходства.

– Привет, меня зовут Дженифер, – скажет кукла, стоит дернуть ее за веревку. – Я идеал. Я делаю все, что мне говорят, и делаю это отлично.

Затем Карли представила, как она сбрасывает куклу с высокого здания и наблюдает за тем, как ее идеальное лицо разбивается вдребезги об асфальт.

Черт, ей не хотелось быть такой, как Дженифер. Порывшись в кармане облегающих джине, она извлекла смятую пачку «Мальборо». «Одна сигарета осталась», – с отвращением подумала она. Ну что же, у нее с собой сто пятьдесят долларов и где-нибудь по дороге должен быть магазин.

Она прикурила сигарету одноразовой красной зажигалкой «Бик» – она даже расписывалась красным цветом – запихнула зажигалку обратно в карман и беззаботно отбросила в сторону пустую пачку. Она провожала равнодушным взглядом проносившиеся мимо нее машины. Пока что ей везло с попутными машинами, а поскольку день был безоблачный и приятно свежий, то она была не прочь пройтись.

Она будет добираться на попутках до самой Флориды, до Форт Лодердэйл, куда ее вонючие родители запретили ей поехать на весенние каникулы. Она слишком маленькая. Она всегда, в зависимости от настроения родителей, для чего угодно, была или слишком маленькая или слишком взрослая.

«Бог ты мой, они ничего не знают», – подумала она, качая головой так, что ее растрепанные рыжие волосы упали на лицо. Три сережки в ее левом ухе яростно затряслись.

На ней была надета хлопчатая куртка, почти целиком покрытая значками и булавками и красная майка с изображением группы «Бон Джови» на всю грудь.

Ее облегающие джинсы были на свободный манер разрезаны на коленках. На одной руке плясал десяток тонких браслетов. На другой красовались две пары часов «Суотч».

Она была ростом пять футов четыре дюйма и весила сто десять фунтов. Карли гордилась своим телом, которое действительно стало расцветать год назад. Ей нравилось демонстрировать его в облегающей одежде, что заставляло негодовать и злиться ее родителей. Но ей это доставляло удовольствие. В особенности, поскольку Дженифер была худой и плоскогрудой, Карли расценивала как основную победу то, что ей удалось хоть чем-то обойти сестру, хотя бы в размере груди.

Они считали, что она живет активной сексуальной жизнью, именно с Джастином Марксом, и наблюдали за ней, как вурдалаки. Так и ожидая ее неожиданного появления со словами, вот, я и беременна. «Сексуально активная», подумала она и фыркнула. Именно так они любили выражаться, чтобы показать, что им все известно.

Ну, пока что она не позволяла Джастину это сделать – хоть он и хотел. Просто она еще не была готова к серьезному. Может быть, добравшись до Флориды, она передумает.

Повернувшись, чтобы какое-то время пройти нормально, она надела выписанные ей темные очки. Она ненавидела свою близорукость и до последнего времени соглашалась носить только очки с затемнением. С тех пор, как она потеряла две пары контактных линз, ее родители отвергли идею купить еще одни.

«Ну и что, она сама себе их купит», – подумала Карли. – Она найдет работу во Флориде и никогда в жизни больше не вернется в вонючую Пенсильванию. Она купит линзы фирмы «Дюрасофт», которые превратят ее дурацкие светло-карие глаза в небесно голубые. Интересно, начали они уже искать ее. Наверное нет. В любом случае, какая им разница?» У них была великая Дженифер. Глаза ее намокли, и она с яростью подавила слезы. Неважно. Черт с ними со всеми.

К черту. К черту. К черту.

Они подумают, что она в школе до опупения замучена историей Соединенных Штатов. Кому какое дело, что старые пердуны подписали Декларацию независимости? Сегодня она подписывала собственную. Ей больше не придется сидеть на уроках или слушать лекции о том, как надо убирать комнату, или делать тише музыку, или не носить много косметики.

– Что с тобой, Карли? – всегда спрашивала ее мама.

– Почему ты себя так ведешь? Я не понимаю тебя.

Естественно, не понимает. Никто не понимает.

Она развернулась снова, выставив большой палец. Но радости в ней поубавилось. Она была в пути четыре часа, и ее решительный протест быстро сменялся жалостью к себе. Когда мимо прожужжал трактор с прицепом, бросая ей в лицо комья грязи, она на мгновение решила пересечь асфальт и двинуться на север, обратно к дому.

«Нет уж, к черту», – подумала она, распрямив ссутулившиеся плечи. Назад она не вернется. Пусть они ее поищут. Ей так хотелось, чтобы они ее искали.

Слегка вздохнув, она сошла с гравия на травяной откос, где была тень, и села там. За забором из ржавой сетки лениво паслись коровы. В ее рюкзаке, вместе с бикини, бумажником «Левис», ярко-розовыми шортами и еще одной майкой, было два пирожных «Хоустесс». Она съела оба, слизывая шоколад и облизывая пальцы, разглядывая уставившихся на нее коров.

Она жалела, что не догадалась засунуть в рюкзак пару банок «Кока-Колы». Как только она доберется до какого-нибудь городишки, она купит ее и еще «Мальборо». Взглянув на часы, она обнаружила, что как раз наступил полдень. В школьном кафетерии сейчас будет людно и шумно. Ей было интересно, что подумают другие ребята, когда узнают, что она добралась на попутках до самой Флориды. Да, они позеленеют. Это, наверное самое клевое, что она когда-либо делала. Вот тогда они действительно станут обращать внимание на нее. Все обратят внимание.

Она ненадолго вздремнула и проснулась озябшей и усталой. Надев рюкзак, она снова выбралась на обочину дороги и выставила большой палец.

Боже, она умирала от жажды. Крошки от пирожных, казалось, превратились в хрустальную пыль в ее горле. И ей захотелось еще сигарету. Ее дух немного окреп, когда она миновала дорожный знак:

Эммитсборо 8 миль.

Похоже на Хиксборо, но если там продают «Кока-колу Клэссик» и «Мальборо», то ей все равно.

Она очень обрадовалась, когда меньше чем через десять минут замедлил ход и остановился пикап. Зазвенев браслетами и сережками она поспешила к пассажирской двери. Парень в машине напоминал фермера. У него были большие руки с толстыми пальцами, а на голове была бейсбольная кепка с рекламой магазина сельскохозяйственных товаров. Грузовичок приятно пах сеном и животными.

– Спасибо, мистер. – Она влезла в кабину грузовичка. – Куда ты едешь?

– На юг, – ответила она. – Во Флориду.

– Далекий путь. – Он вскользь посмотрел на ее рюкзачок перед тем как выехать на дорогу снова.

– Да. – Она пожала плечами. – Ну и что?

– Едешь к родственникам?

– Нет. Просто еду. – Она вызывающе посмотрела на него, но он улыбался.

– Да, я знаю, как это бывает. Я тебя смогу отвезти только до семидесятой, но мне надо будет заехать в одно место.

– Вот это здорово. – Довольная собой, Карли откинулась на сиденье.

Глубоко в лесу, глубокой ночью холодно и чисто прозвучал колокол. Луна взошла высоко в черном небе, и круг из тринадцати пел. Они распевали песню смерти.

Алтарь дергался и корчился. В глазах у нее все расплывалось, поскольку они сняли с нее очки и вкололи что-то, когда связывали. Казалось, что сознание плавает вверх и вниз. Но глубоко внутри скрывался леденящих страх.

Она понимала, что обнажена, ее руки и ноги широко раздвинуты и привязаны. Но она не знала, где она, и ее шаткое сознание не могло четко ответить, как она туда попала.

«Человек в грузовичке, – думала она, напрягаясь. – Он подобрал ее. Это был фермер. Разве не так? Они заехали к нему на ферму. В этом она была почти уверена. Затем он повернул ее к себе. Она сопротивлялась, но он был сильный, страшно сильный. Потом он ее чем-то ударил».

Затем все расплывалось. Привязанная в темном месте. Давно она тут? Час, день? Люди подходят, говорят шепотом. Укол шприца в руку.

Она снова на улице. Она видела луну и звезды. Она чувствовала дым. Он обволакивал ее голову также, как и серебряный удар колокола. И пение. Она не могла разобрать слова, наверное иностранные. Она не могла уловить смысл.

Она немного всхлипнула, желая увидеть мать.

Она повернула голову и увидела фигуры в черных одеяниях. У них были звериные головы как в фильмах ужасов. Или это сон. «Это сон, – пообещала она себе и глаза ее обожгло слезами. Она проснется. Ее мама вот-вот войдет и разбудит ее, чтобы идти в школу и все исчезнет.

Это наверняка сон. Она знала, что не бывает созданий с человеческими фигурами и звериными головами. Чудовища существуют только в фильмах и прочей ерунде, вроде того, что они с Шэри Мюррэй брали на прокат, когда ночевали вместе».

Тот, с козлиной головой, поставил серебряную чашу между ее грудей. Мутная от наркотиков она удивилась, как она на самом деле может чувствовать холод металла на теле. Разве можно ощущать вещи во сне?

Он поднял руку, и его голос гулко отозвался в ее голове. Он установил свечу между ее бедер. Она начала отчаянно кричать, испугавшись, что это не сон. Все по-прежнему было видно то четко, то расплывалось, и казалось, что звуки доносятся издалека. Слышны были крики и стенания, и причитания, чересчур человеческие звуки доносились из этих звериных голов.

Она сбросила чашу, разлив содержимое по телу. Оно пахло как кровь. Она захныкала. Он трогал ее, рисовал на ее теле знаки красной жидкостью. Она видела блеск его глаз в козьей голове по мере того, как он, своими совсем человеческими руками, начал делать с ней то, что, как предупреждала мама, может случиться, если ездить на попутных машинах и заигрывать с мальчиками.

Даже сквозь стыд, она чувствовала, как горячая жидкость разливается у нее в животе.

Затем они обнажились, под плащами были мужчины с головами козлов, волков и ящериц. Не успел он на нее взгромоздиться, весь напряженный я готовый, она поняла, что ее изнасилуют. С первым толчком она закричала. И звук пустой и насмешливый разлетелся эхом в деревьях.

Они сосали ее покрытую кровью грудь, издавая жуткие чавкающие звуки, лапали и причмокивали. Она пыталась отпихиваться и слабо сопротивляться, когда ее безжалостно насиловали в рот. Завывая и причитая, они щипали и кололи, и закачивали в нее.

Они были безумны, все они, танцуя и подпрыгивая, и завывая во время того, как каждый из них по очереди насиловал ее. Бессердечные, безразличные даже тогда, когда ее крики перешли во всхлипывания, а всхлипы в бессмысленное мяукание.

Она спряталась в какое-то глубокое, потайное место, где она могла укрыться от боли и страха. Спрятавшись там, она не увидела ножа.

ГЛАВА 3

Галерея была набита народом. Через час после открытия выставки Клер, люди наводнили просторное, трехэтажное помещение. «И не просто люди, – думала Клер, попивая шампанское, – а Люди». Заглавное «Л» указывало на тех, кто расширил сердце Анжи до размеров Канзаса. Представители делового мира, мира искусства, театра, самые талантливые и знаменитые. От Мадонны до мэра, все пришли посмотреть, обсудить, и, возможно, купить.

Повсюду шныряли репортеры, проглатывая канапе и французское шампанское. Старая программа «Отдых сегодня вечером» послала съемочную бригаду, которая даже сейчас вела репортаж на фоне трехфутовой работы Клер из железа и бронзы под названием «Возвращение власти». Они назвали ее противоречивой, из-за вопиющей сексуальности и явного феминизма, воплощенного в образе трех нагих женщин, вооруженных копьем, луком и пикой, собравшихся вокруг коленопреклоненного мужчины.

Для Клер это было всего лишь выражением собственных переживаний после развода, когда она металась в поисках оружия, чтобы отомстить, и так его и не нашла.

Представители журнала «Музеи и искусство» обсуждали небольшую медную работу, бросая такими словами, как «эзотерическая» и «стратифицированная».

Большего успеха добиться было нельзя.

Так почему же она так расстроена?

Ну да, свою задачу она выполнила, улыбаясь и болтая до тех пор, пока ей не показалось, что ее лицо треснет как ветхий мрамор. Она даже надела выбранное для нее Анжи платье. Узкая и блестящая черная парас глубоким и широким вырезом в виде латинской буквы «Y» на спине и юбкой, настолько тесной, что она была вынуждена ходить, как несчастные китайские женщины, когда было модно перевязывать ноги. Она совершенно распустила волосы и добавила из прихоти немного грубых медных украшений собственного изготовления.

Она понимала, что выглядит артистично и сексуально, но сейчас ей было не до этого.

Она переживала ощущение, думала Клер, сбитой с толку провинциалки. Элли чувствовала себя также, была уверена Клер, когда ее домик приземлился посреди Изумрудного царства. И также как Элли, ее одолело глубокое и непреодолимое желание вернуться домой. Назад к самому дому.

Клер старалась стряхнуть это чувство, попивая шампанское и говоря себе, что это воплощение мечты всей ее жизни. Она тяжело работала для выставки, также как Анжи и Жан-Поль тяжело работали, чтобы создать атмосферу для восприятия искусства и потратили на это уйму денег.

Галерея была элегантна, идеальная декорация для красивых людей, пришедших сюда. Она была выкрашена в ослепительно белый цвет. На второй, затем на третий этаж можно было подняться по эскалатору. Все было открытым, изогнутым и воздушным. С высокого потолка свисали две модернистские хрустальные люстры. Каждая ее работа была тщательно освещена. Вокруг них сгрудились люди в бриллиантах и стильной одежде.

Помещения благоухали дорогими запахами, соперничавшими друг с другом, пока все они не смешались в один необыкновенный аромат. Аромат богатства.

– Клер, дорогая. – Тина Янгерс, искусствовед, которую Клер знала и не выносила, помахала ей издали. Она напоминала маленькую фею с тонкими светлыми волосами и острыми зелеными глазами. Несмотря на пятидесятилетний возраст, хирургические фокусы позволили ей зависнуть на ложной отметке сорока с небольшим.

На ней был цветочной раскраски блеклый кафтан, доходивший до лодыжек. Ее окружал ядовитый аромат «Пуазона». «Вполне подходящий запах», – подумала Клер, поскольку зачастую статьи Тины были смертоносны. Она могла одним поднятием платиновой брови расплющить, как жука достоинство художника. Ни для кого не было секретом, что так она поступала зачастую, ради острого ощущения власти, которое она при этом получала. Она, не дотронувшись, обозначила поцелуй на щеке Клер, затем крепко схватила ее за руки.

– Вы превзошли себя, не так ли?

Клер улыбнулась и обозвала себя циничной лицемеркой.

– Разве?

–Не скромничайте – это скучно. Здесь всем очевидно, что вы будете лучшим художником девяностых. Женщиной художником. – Она затрясла головой и разразилась звонким смехом для съемочной бригады. – Мне приятно говорить, что я одной из первых обнаружила это на вашей первой выставке.

В своему обзоре по горячим следам она рассчитывала упомянуть о бесчисленных похвалах, приглашениях и бесплатных путешествиях. Это – бизнес. Клер почти явственно слышала голос Анжи. – Мы все играем.

– Спасибо за поддержку, Тина.

– Не стоит. Я поддерживаю только лучших. Если работа бездарная, я первая говорю об этом. – Она улыбнулась, обнажив маленькие, кошачьи зубки. – Как на выставке бедного Крейга в прошлом месяце. Ничтожные работы, бесконечная скука, ни капельки оригинальности. Но это…– Она простерла руку в кольцах в сторону скульптуры из белого мрамора. Это была голова волка, вывшего на луну, с острыми и блестящими клыками. Его плечи, точный намек на них, были, без сомнения, человеческими. – В этом сила.

Клер взглянула на работу. Это была одна из ее работ-кошмаров, навеянных собственными страшными снами. Внезапно вздрогнув, она повернулась к ней спиной. «Продолжай играть», – приказала она себе, затем залпом допила остатки вина в бокале, перед тем как отставить его в сторону.

Всю свою жизнь она не могла понять, почему вино и комплименты заставляли ее напрягаться. – Спасибо, Тина. Анжи будет дышать гораздо легче, когда я передам ваше мнение.

– О, я сама ей скажу, не бойтесь. – Она прикоснулась пальцем к запястью Клер. – Мне бы хотелось поговорить с вами в менее беспокойное время о том, чтобы обратиться с речью к моей группе поклонников искусства.

– Конечно, – ответила Клер, хотя она ненавидела общественные выступления даже больше, чем интервью. – Позвоните мне. – «Может быть, у меня к тому времени изменится номер».

– Не сомневайтесь, позвоню. Поздравляю, Клер. Клер сделала шаг назад, намереваясь улизнуть в личный кабинет Анжи, чтобы минутку побыть в одиночестве. Она с силой натолкнулась на кого-то спиной.

– Ой, простите, – начала было она, повернувшись. – Здесь так тесно… Блейр! – С первым искренним чувством за весь вечер она обняла его. – Ты пришел! Я боялась, что ты не сможешь.

– Не смогу придти на модную вечеринку моей сестры?

– Это выставка.

– Да. – Он обвел взглядом комнату. – Кто бы говорил?

– Слава богу, ты здесь. – Она схватила его руку. – Пошли со мной. И что бы ни произошло, не оборачивайся.

– Эй, – воскликнул он, когда она потянула его в сторону, – шампанское там.

– Я тебе ящик куплю. – Не обратив внимания на предоставленный в ее распоряжение лимузин, она потащила его по улице. Пройдя четыре дома, она зашла в кулинарию, вдохнув запах телятины, маринадов и чеснока.

– Слава тебе Господи, – пробормотала Клер и бросилась к прилавку, чтобы посмотреть выбор картофельных салатов, маринованных яиц, копченой осетрины и блинчиков.

Спустя десять минут они сидели за столом, накрытым истертой клеенкой, и ели толсто нарезанные сэндвичи из черного хлеба с грудинкой и швейцарским сыром.

– Я купил костюм и заказал такси, для того чтобы оказаться в кулинарии и есть кошерные маринады и холодное мясо?

– Мы можем вернуться, если хочешь, – сказала Клер с набитым ртом. – Мне нужно было вырваться на минутку.

– Это твоя выставка, – напомнил он.

– Да. Но кого выставляют, мои скульптуры или меня?

– Ладно, малышка. – Откинувшись на стуле, он откусил хрустящий картофель.

– В чем дело?

Какое-то время она молчала, обдумывая. Она не понимала насколько ей нужно скрыться, до тех пор, пока не увидела Блейра, он стоял, такой неподдельный и внушительный среди блестящих нарядов и побрякушек.

Он был немного выше ее. Его светлые волосы с годами потемнели, обретя глубокий рыжеватый оттенок, и он зачесывал их прямо назад. Многим женщинам он напоминал молодого Роберта Редфорда, что заставляло его постоянно смущаться. Блэйр понимал неприятное ощущение, испытываемое многими красивыми женщинами, когда их расценивали, в качестве безмозглых объектов страсти.

Ему удалось, несмотря на то, что он выглядел наивно, несерьезно и на пять лет моложе своего возраста, пробиться по журналистской лестнице. Он был политическим обозревателем «Вашингтон Пост».

Клер знала, что он разумный, логичный и земной человек, прямая противоположность ей самой. Но не было никого, с кем ей было легче делиться самыми сокровенными мыслями.

– Как мама?

Блейр отпил лимонад. Он знал, что его близняшка будет ходить вокруг да около своих проблем, пока не почувствует себя готовой к разговору.

– Хорошо. Я недавно получил открытку из Мадрида. А ты не получала?

– Да, – Клер принялась за сэндвич. – Кажется, они с Джерри проводят лучшее время в их жизни.

– Медовый месяц, это всегда приятно. – Он подался вперед и коснулся ее руки. – Джерри ей нужен, Клер. Она любит его и заслуживает немного счастья.

– Я знаю. Знаю. – Чувствуя нетерпение, она отодвинула тарелку и достала сигарету. Последнее время ее аппетит менялся также быстро, как и настроение. – Умом я это понимаю. Она много работала после папы – после его смерти, чтобы сохранить семью, чтобы дело не пропало. И чтобы не лишиться рассудка, наверное. Я все г»то знаю, – повторяла она, потирая лоб. – Я знаю.

– Но?

Она покачала головой. – Джерри хороший парень. Он мне нравится, правда. Он веселый, умный и, очевидно, безумно любит маму. И мы не дети, которым кажется, что он пытается занять папино место.

– Но?

– Меня не покидает чувство, что он занимает папино место. – Она рассмеялась и глубоко затянулась сигаретой. – Это не то, или не совсем то. Боже, Блэйр, кажется мы идем в разные стороны, так мы далеки друг от друга. Мама на несколько недель уехала в Европу на медовый месяц, ты в Вашинтоне, я здесь. Я все думаю о том, как было до того, как мы потеряли папу..

– Это было давно.

– Я знаю, Боже, я знаю. – Свободной рукой она начала комкать салфетку. Она не была уверена, что сможет подобрать слова. Зачастую было легче выражать эмоции при помощи стали и сплавов. – Дело в том, что… ну, даже после… когда нас осталось только трое…– Она на мгновение закрыла глаза. – Было трудно – потрясение от случившегося, потом все эти взятки и тайные договоренности, и нелегальные сделки для торгового центра. Мы были прекрасной веселой семьей, и в следующее мгновение папа умер и мы оказались на грани скандала. Но мы так крепко держались, может быть слишком крепко, затем раз – и мы все порознь.

– Достаточно набрать номер, Клер. Час на самолете.

– Да. Не знаю в чем дело, Блэйр. Все шло отлично. У меня отличная работа. Мне нравится, что я делаю, мне нравится моя жизнь. И вдруг… снова этот сон.

– Ой. – Он опять взял ее руку, на этот раз не отпуская. – Прости. Хочешь поговорить об этом?

– О сне? – Дерганным движением она воткнула сигарету в безвкусную железную пепельницу. Детали она не обсуждала никогда, даже с ним. – Да, все то же самое. Ужасно, когда это случается, но затем он исчезает. Только в этот раз я– не смогла выйти из этого состояния. Я работала, но сердце у меня к работе не лежит, и это заметно. Я все думаю о папе, и о доме, и, Боже, о маленьком черном пуделе миссис Нигли. Французская булка и обед «У Марты» после воскресной службы. – Она сделала глубокий вдох. – Блэйр, мне кажется, я хочу домой.

– Домой? В Эммитсборо?

– Да. Слушай, я знаю, ты говорил, что в самом разгаре переговоры с новыми владельцами дома, но ты можешь подождать. Мама не будет волноваться.

– Да, конечно не будет. – Он видел ее напряжение, чувствовал его в бесконечных движениях ее руки. – Клер, Эммитсборо далеко от Нью-Йорка. Я не имею в виду расстояние в милях.

– Один раз я уже проделала это путь.

– Оттуда сюда. Путешествие обратно выглядит совершенно иначе. Ты там не была уже…

– Девять лет, – сказала она ему. – Почти десять. Наверное тогда было легче, просто уехать, после того, как мы поступили в колледж. Потом, когда мама решила переехать в Вирджинию, не было особых причин возвращаться. – Она отломила край сэндвича, который ела в большей степени, чтобы успокоить нервы, чем от голода. – Но, по крайней мере, она пеклась о доме. Это хорошее вложение. Без закладных, небольшие налоги. Арендная плата…

– Ты правда веришь, что это единственная причина, почему она его не продала? Из-за арендной платы?

Блэйр посмотрел на ее сомкнутые руки. Ему хотелось сказать ей да, чтобы она могла обрести спокойствие в будущем, вместо того, чтобы искать его в прошлом. Его раны затянулись, но они могли неожиданно открыться, напоминая о бесчестии отца и болезненном осознании действительности самим Блэйром.

– Нет. Там остались воспоминания, по большей части хорошие. Я уверен, что все мы чувствуем привязанность к дому.

– Ты чувствуешь? – тихо спросила она. Их глаза встретились. В них было понимание и отзвуки боли. – Я его не забыл, если ты это имеешь в виду.

– Или не простил?

– Я сжился с этим, – кратко объяснил он. – Мы все сжились.

– Я хочу домой, Блэйр. Хоть я до конца и не знаю почему, мне нужно домой.

Он не был уверен в этом, хотел поспорить с ней. Затем передернув плечами, сдался. – Слушай, дом пустой. Ты хоть завтра можешь туда въехать, но я не уверен, что стоит пускаться в страну воспоминаний, если тебе и без того плохо.

– Как ты и сказал, по большей части воспоминания хорошие. Может быть, пора вернуться к плохим.

– Все еще хочешь вылечиться?

Она немного улыбнулась. – И да, и нет. Меня по настоящему лечит работа и похоже, что здесь я больше работать не могу. Я хочу домой, Блэйр. Это единственное, в чем я уверена.

– Когда ты в последний раз сидела за рулем? – требовательно спросила Анжи.

Клер установила последний чемодан в багажник своей новой машины, захлопнула его и отошла. Этот автомобиль был произведением искусства.

– Что? – спросила она, заметив, то Анжи топает ножкой, на этот раз обутой в змеиную кожу цвета морской волны.

– Я спросила, когда ты последний раз водила машину?

– Ой, несколько лет назад. Она милая, правда? —

Клер с любовью похлопала по блестящему красному колпаку на колесе.

– Ну, конечно, она милашка. Там ведь пять скоростей? И спидометр доходит до ста шестидесяти. Ты за рулем два года не сидела, а потом идешь и покупаешь машину с характером?

– Я думаю, ты была бы больше довольна, если бы я себе купила неуклюжий старый пикап.

– Я буду довольна, если ты разгрузишь этого монстра и поднимешься наверх, где твое .место.

– Анжи, мы с тобой говорим об одном и том же уже неделю.

– И по-прежнему ничего не понятно. – Разозленная Анжи спускалась и поднималась на тротуар, инстинктивно избегая кошмара, если ее каблуки попадут в трещину. – Девочка, ты можешь легко забыть завязать шнурки, как же ты собираешься добраться на этом самолете до Мэриленда?

– А что я не сказала об автопилоте? – И когда Анжи не заметила юмора, Клер обняла ее за плечи и потрясла. – Перестань волноваться, слышишь? Я взрослая девочка. Следующие две недели я собираюсь провести в тихом городишке с двумя светофорами, где самое серьезное преступление совершается детьми, ворующими цветы из соседских садов.

– Ну и что ты будешь делать в таком месте?

– Работать.

– Ты можешь работать здесь! Боже правый, Клер, критики у тебя с руки едят после выставки. Ты можешь назначать свою цену. Если тебе надо отдохнуть, поезжай в круиз в Канкун или в Монто-Карло на несколько недель. Чем можно заниматься в Эммитсбурге?

– Боро. Эммитсборо. Мир, тишина, спокойствие… Ни одна из них не обратила внимание, когда таксист выскочил из своей машины и стал громко ругаться на другого водителя. – Мне нужна смена обстановки, Анжи. Все, над чем я работала последний месяц – это мусор.

– Чушь.

– Ты моя подруга, хорошая подруга, но еще и торгуешь искусством. Посмотри правде в глаза.

Анжи открыла рот, но под пристальным взглядом Клер лишь нетерпеливо вздохнула.

– Ну, что же, это откровенно, – пробормотала Клер.

– Если последние несколько недель ты делала не самые лучшие работы, то это только потому, что ты слишком торопишься. Все, что ты подготовила к выставке, было прекрасно. Тебе просто надо передохнуть.

– Может быть. Поверь мне, торопиться в Эммитсборо сложно. Это, – добавила она, выставив руку перед тем, как Анжи успела что-то сказать, – всего лишь в 5 часах езды. Вы с Жан-Полем сможете навестить меня, когда захотите.

Анжи отступила только потому, что знала, что спорить с Клер, когда она уже решила, было бесполезно.

– Позвони.

– Позвоню, напишу, буду жечь сигнальные костры. Теперь скажи, «До свидания»!

Анжи порылась в сознании в поисках последнего довода, но Клер просто стояла перед ней, улыбаясь, в потертых джинсах, ярко-желтых высоких ботинках, в пурпурном джемпере с огромным вопросительным знаком спереди. Слезы обожгли глаза Анжи, когда она протянула руки.

– Черт побери, мне будет тебя не хватать.

– Я знаю, мне тоже. – Она крепко обняла Анжи, вдыхая знакомый запах Шанель, который стал торговой маркой Анжи еще со времени их художественной школы. – Слушай, я не вступаю в Иностранный Легион. – Она начала огибать машину, затем остановилась и объявила. – Я забыла сумочку наверху. Не говори ни слова, – предупредила она, рванувшись к подъезду.

– Скорее всего, эта девочка повернет не там, где надо, и приедет в Айдахо, – пробормотала Анжи.

Через пять часов Клер на самом деле потерялась. Она понимала, что приехала в Пенсильванию – об этом говорили указатели. Но как она туда попала, когда ей надо было пробираться через Делавэр, она не могла сказать. Намереваясь использовать это обстоятельство, она остановилась у «Макдональдс» и, исследуя карту, перекусила большим сэндвичем с сыром, большой французской картошкой и кока-колой.

Она довольно точно определила, где находится, но как она туда заехала, оставалось тайной. В любом случае, теперь это был пройденный этап. Налегая на соленую политую кетчупом картошку, она определила маршрут. Ей только надо было попасть на петляющую голубую линию и двигаться до пересечения с красной, повернуть направо и ехать прямо. Конечно, она увеличила свое путешествие на несколько часов, но торопиться ей некуда. Оборудование подвезут на грузовике завтра. В самом худшем случае она может остановиться в удобно расположенном мотеле и со свежими силами выехать с утра.

Через полтора часа, по счастливой случайности, она оказалась на 81-ом шоссе, направляясь на юг. По этой дороге она ездила прежде с отцом, когда он проверял собственность на границе с Пенсильванией, и со всей семьей, когда они ездили на выходные к родственникам в Аллентаун. Рано или поздно дорога приведет ее в Хагер-стаун, а там, даже с ее чувством ориентации, она не заблудится.

Было приятно сидеть за рулем. Несмотря на то, что машина и вправду ехала самостоятельно. Ей нравилось, как она скользит по дороге и проскакивает повороты. Теперь, сидя за рулем, она удивлялась, как можно было жить так долго, не получая удовольствия от управления своим собственным кораблем.

Прекрасная аналогия для свадьбы и развода. Нет. Она покачала головой и глубоко вздохнула. Об этом она думать не будет.

Магнитофон был первоклассный, и она включила громкость на полную мощь. Было бы еще лучше убрать крышу, но багажник был забит вещами. С опущенными стеклами звучная музыка из классического репертуара «Пойнтер Систерз» вырывалась в воздух. Левой ногой она отстукивала ритм по полу.

Она уже чувствовала себя лучше, естественнее, надежнее. То, что солнце опускалось все ниже и тени становились длиннее, не волновало ее. Как бы там ни было, в воздухе носилась весна. Повсюду цвели бледно-желтые нарциссы и кизил. И она возвращалась домой.

На 81-ом Южном шоссе, на полпути между Карлайлом и Шиппенсбургом маленькая сверкающая машина дернулась, помедлила и заглохла намертво.

– Что за черт? – остолбенев, она сидела, слушая ревущую музыку. Глаза ее сузились, когда она заметила красную лампочку на щитке со значком бензоколонки. – Дерьмо.

В начале первого ночи она проехала последний поворот на Эммитсборо. Группа подростков на мотоциклах, которые остановились, глядя как она толкает плечом спортивный автомобиль на обочину, была под таким впечатлением от ее машины, что просто взмолились о том, чтобы она оказала им честь помочь достать ей галлон бензина.

Потом она, конечно, почувствовала себя обязанной позволить им посидеть, обсудить, попробовать машину. Воспоминания заставили ее улыбнуться. Ей хотелось думать, что, если бы на ее месте был уродливый человек в помятом «Форде», они и ему бы также помогли. Но она в этом сомневалась.

В любом случае, вместо пяти часов на ее путешествие ушло вдвое больше, и она устала. – Почти приехала, крошка, – пробормотала она машине. – Потом я залезу в спальный мешок и отключусь на восемь часов.

Проселочная дорога была темной и спасали ее только фары. Машин видно не было, так что она включила дальний свет. По обеим сторонам дороги виднелись поля. Тень от силосной башни, отсвет лунного света от алюминиевой крыши сарая. В открытые окна до нее доносилась песня сверчков и цикад, высокая симфония в свете полной луны. После целой, казалось, жизни в Нью-Йорке, деревенская стрекочущая тишина оглушала.

Она передернулась, затем сама рассмеялась. Безмятежность, это называется безмятежность. Она включила радио погромче.

Потом увидела указатель, тот же самый аккуратный щит, стоявший на обочине двухполосной сельской дороги с незапамятных времен:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭММИТСБОРО

Основан в 1782 году

С нарастающим волнением она повернула налево, переехала каменный мост и стала повторять изгибы дороги, ведущей в город.

Ни уличных огней, ни несносных ламп, ни хулиганов, толпящихся на перекрестках. В свете луны и фар выступали темные здания – рынок, с пустыми стеклянными витринами, пустая автомобильная стоянка. «Скобяные товары Миллера», табличка, написанная свежей краской, жалюзи спущены. На другой стороне улицы стоял большой кирпичный дом, в котором сделали две квартиры, когда она была девочкой. В верхнем окне, за занавеской, горел тусклый желтый свет.

Дома, по большей части старые, были построены на почтительном расстоянии от дороги. Низкие каменные заборы и высокие тротуары. Позже, с захирением малого предпринимательства, появилось больше перестроенных квартир с бетонными или деревянными верандами и алюминиевыми козырьками.

И вот парк. Она почти явственно видела призрак ребенка, которым она была, когда бегала к едва раскачивавшимся от легкого ветра пустым качелям.

Еще несколько домов с горящими окнами, большинство же – темные и молчаливые. Иногда – отсвет телевизора в окне. Машины, припаркованные у тротуара. «Они не заперты, – подумала Клер, – как и двери большинства домов».

А вот закусочная «У Марты», банк, участок шерифа. Она вспомнила, как шериф Паркер, сидя на приступке, курил «Кэмел», и пристальным взглядом наблюдал за законностью и порядком. «Он все еще шериф? – подумала Клер.

А Мод Поффенбургер по-прежнему стоит за прилавком на почте, раздает марки и высказывает суждения? Застанет ли она стариков, как и раньше играющими в шахматы в парке, и детей, рыскающих по магазину «Эбботс» в поисках «Пойстикл» и «Милки Уэй»?

Или все изменилось?

Обнаружит ли она, проснувшись утром, что этот неотъемлемый уголок ее детства захвачен новыми людьми?» Клер отбросила эту мысль и поехала медленнее, глотая воспоминания, как прохладное, чистое вино.

Все больше чистых садиков, распускающихся желтых нарциссов, азалий в бутонах. Здесь нет магазинов, только тихие домики и иногда неистовый собачий лай. Она доехала до угла Маунтэйн Вью и свернула на дорожку, которую отец выравнивал каждые три года.

Она проехала почти весь город, не встретив ни одной машины.

Вылезая из автомобиля, окруженная веселой песней ночи, она двигалась медленно, впитывая родные запахи. Ворота гаража открывались вручную. Никто не позаботился о том, чтобы вставить дистанционное управление. Гараж открылся с шумом и грохотом железа.

«Соседям это не помешает, – подумала она». Ближайший дом стоял на другой стороне широкой улицы, отгороженный широкой живой изгородью. Она вернулась к заглохшей машине и затолкала ее внутрь.

Она могла зайти в дом прямо оттуда, через дверь, которая вела в прачечную, а затем на кухню. Но она хотела войти торжественно.

Выйдя наружу, она опустила дверь гаража, затем пошла по дорожке, чтобы взглянуть на дом.

Клер забыла спальный мешок, вещи, и вспомнила только о сумочке, поскольку в ней были ключи от двери и от заднего входа. Воспоминания нахлынули на нее, когда она поднималась по бетонным ступенькам с тротуара в сад. Гиацинты были в цвету. Она ощущала их сладкий и бесконечно хрупкий запах.

Клер стояла на дорожке из каменных плит, разглядывая дом своей юности. Три этажа из камня и дерева. Деревянная часть всегда была белой с голубой каемкой. Крыльцо, или, как называла его мама – веранда, с широким резным козырьком и длинными тонкими колоннами, качалка на крыльце, на которой она провела так много летних вечеров, как и прежде, висела с краю. Папа всегда сажал рядом душистый горошек, чтобы его приторный запах окутывал тебя, пока ты раскачиваешься или дремлешь.

Ощущения, приятные и болезненные, овладели Клер, когда она вставила ключ в старый медный замок. Дверь отворилась со скрипом и стоном.

Она не боялась привидений. Если они здесь и есть, то они настроены дружелюбно. Как бы приветствуя их, она целую минуту простояла в темноте.

Она включила лампу в прихожей и наблюдала, как она качается и отсвечивает от свежеокрашенных стен и полированного дубового пола. Блэйр уже все подготовил к приезду новых жильцов, хотя он и не подозревал, что жить там будет его сестра.

Было так странно видеть дом пустым. Почему-то ей казалось что она войдет и обнаружит его таким же, каким он был, не изменившимся за годы, как будто она вернулась домой из школы, а не после длительного путешествия по взрослой жизни. На мгновение она увидела его в прежнем состоянии: симпатичный складной столик напротив стены, с зеленой стеклянной вазой, полной фиалок. Над ним – антикварное зеркало с поблескивающей медной рамой. Вешалка в углу. Длинный тонкий восточный ковер с широким паркетом. Горка, где хранилась мамина коллекция фарфоровых чашечек.

Но, моргнув, она увидела пустую прихожую, где лишь одинокий паук плел в углу паутину.

Сжимая сумочку, она переходила из комнаты в комнату. Большая передняя, гостинная, кабинет, кухня.

Она заметила новую отделку. Стены цвета слоновой кости в крапинку с синими керамическими полками и небесно-голубым полом. На террасу она не вышла – к этому она не была готова – вместо этого Клер прошла через прихожую к лестнице.

Ее мать всегда натирала до блеска лестничные стойки и перила. Старое красное дерево на ощупь было гладким, как добротный шелк – его украшали бесчисленные пальмы и жизнерадостные завитки.

Она подошла к своей комнате, первой справа по коридору, где ее посещали детские девичьи мечты. Там она одевалась в школу, делилась секретами с друзьями, строила фантазии и переживала разочарования.

Могла ли она знать, что будет так больно, открыв дверь, обнаружить комнату пустой? Как будто все, что она делала в этих стенах, ушло бесследно? Она выключила свет, но оставила открытой дверь.

Напротив была старая комната Блэйра, где он вешал плакаты своих героев. От Супермэна до Брукса Робинсона, от Брукса до Джона Леннона. А вот гостевая комната, которую ее мама украшала макраме и сатиновыми подушками. Бабушка, мать ее отца, прожила там неделю за год до того, как умерла от удара.

А тут ванная комната с раковиной на ножке и расположенными в шашечном порядке нежно-зеленой и белой плиткой. Подростками, они с Блэйром сражались за обладание этой комнатой, как собаки за мясистую кость.

Вернувшись в коридор, она зашла в родительскую спальню, где они спали, любили и говорили из ночи в ночь. Клер помнила, как она сидела на симпатичном розовом с голубым ковре, наблюдая за тем, как ее мама пользуется удивительными бутылочками и коробочками на вишневом комоде. Или пристально рассматривала отца, когда он, уставившись в овальное подвесное зеркало, сражался с узлом на галстуке. Спальня всегда была заполнена ароматом глицинии и «Олд Спайс». Как ни странно, аромат сохранился.

Наполовину ослепленная тоской, она направилась в родительскую ванную чтобы, включив кран, сполоснуть лицо водой. «Наверное, подумала она, надо было постепенно заходить в каждую комнату. Одна комната в день». Опершись обеими руками об раковину, она подняла лицо и посмотрела на себя в зеркало.

«Слишком бледная, – подумала она. – Синяки под глазами. Волосы спутаны». Но она знала, что они были спутаны не только из-за дальней дороги, но в большей степени от того, что она ленясь ходить к парикмахеру, почти всегда, стригла их сама. Она заметила, что где-то потеряла сережку. Или с самого начала забыла ее надеть.

Она начала вытирать лицо рукавом, вспомнила, что на ней замшевая куртка и решила поискать в сумочке салфетку. Но она оставила ее где-то по дороге.

– Пока все в порядке, – пробормотала она своему отражению и передернулась от эха собственного голоса. – Я хочу жить здесь, – сказала она тверже. – Где я должна жить. Но это будет не так легко, как я думала.

Сбросив лишнюю воду с лица руками, она отвернулась от зеркала. Она спустится вниз, возьмет спальный мешок и выключится на ночь. Она устала и была переполнена чувствами. Утром она снова обойдет дом и посмотрит, что нужно для того, чтобы было приятнее жить.

Когда она снова вошла в родительскую спальню, она услышала скрип и скрежет входной двери.

Мгновенно ею овладела паника. В ее и без того живом воображении предстали образы банды блуждающих преступников, недавно сбежавших из исправительного заведения, которое находилось всего лишь в двадцати милях. Она одна в пустом доме, и за всю жизнь она ни разу не вспомнила ни одного движения из курса самообороны, который они посещали с Анжи два года назад.

Сложив обе руки на сердце, она напомнила себе, что находится в Эммитсборо. Преступники обычно не шатаются по маленьким пригородным районам. Она сделала шаг вперед и услышала скрип лестницы.

Нет шатаются, подумала она. Все, кто когда-либо смотрел боевики, знают, что сумасшедшие и преступники всегда направляются в маленькие города и тихие деревеньки, чтобы заполнить их насилием.

Стоя в пустой комнате, она дико озиралась по сторонам в поисках оружия. Там даже пыли не было. С неистово бьющимся сердцем она стала рыться в карманах куртки и обнаружила три монетки, половину упаковки презервативов и ключи.

«Медные костяшки, – подумала она, вспомнив как ее учили держать ключи заостренными концами между пальцами зажатого кулака. – А лучшая защита – нападение. Сказав так, она ринулась к двери, издав самый безумный крик, на который была способна.

– Боже мой! – Кэмерон Рафферти спустился на ступеньку вниз, одной рукой взявшись за пистолет, а в другой зажав фонарь как дубинку. Он увидел женщину с безумными рыжими волосами в ярко-зеленой замшевой куртке, рванувшуюся в его сторону. Он поймал ее движение, подхватил ее под грудь и, используя свой вес, повалился вместе с ней на пол. Они гулко ударились о деревянный пол.

– Бруно! – завопила от волнения объятая ужасом Клер. – Кто-то забрался в дом! Возьми ружье! – Крича, она старалась попасть коленкой между ног атакующего, и ей это почти удалось.

Сделав короткий вдох, Кэм изо всех сил постарался свести ей руки за головой. – Стойте! – Приказал он, пытаясь извлечь наручники. – Я сказал стойте. Я полицейский. Я сказал, я черт-побери полицейский.

Наконец дошло. Она достаточно извернулась, чтобы посмотреть ему в лицо в полоске света из спальни. Она увидела немного вьющиеся темные волосы, чуть-чуть длинноватые, щетину на загорелом лице, плотно прикрывшую прекрасные скулы. «Хороший рот, – подумала она, будучи до конца художницей. – Прекрасные глаза, – хотя в темноте она не могла четко разглядеть цвет». От него исходил легкий запах пота, чистый, ясный запах пота, вовсе не враждебный. Его тело, крепко прижатое к ней, чтобы не дать ей двигаться, было поджарым и мускулистым.

Он не был похож на психа или ненормального бандита. Но…

Она изучала его, стараясь восстановить дыхание. – Полиция?

– Именно.

И, хотя она лежала, распростертая на спине, ей было приятно, что ему было трудно дышать. – Покажите ваш значок.

Он был по-прежнему осторожен. Хотя, сжав запястье, он заставил ее выпустить ключи, у нее еще были зубы и ногти. – Он на мне. В этом положении наверное отпечатался на вашей груди.

При других обстоятельствах она наверное поразилась бы его злобной интонации. – Покажите.

– Хорошо. Я встану, медленно. – У него слова с делом не расходились. Продолжая смотреть ей в глаза, он откинулся назад и одной рукой взялся за значок, приколотый на рубашке.

Клер метнула взгляд на металлическую звезду. – Я такой могу купить в магазине сувениров.

– Удостоверение в бумажнике. Достать? Она кивнула, наблюдая за ним также пристально, как он за ней. Двумя пальцами он залез в боковой карман штанов и достал раскрытый бумажник. Клер отодвинулась, затем взяла удостоверение в руки. Она подставила бумажник в полоску света. Изучила удостоверение, посмотрела на имя и фотографию.

– Кэмерон Рафферти? – Она взглянула на него, затем посмотрела в темноте.

– Вы Кэмерон Рафферти?

– Верно. Я здесь шериф.

– О, Боже. – Она захихикала, удивив его. – Ну тогда я испанский летчик. – Она смеялась, пока слезы не потекли у нее по щекам. Пораженный, Кэм посветил фонарем ей в лицо. – Посмотри получше, – предложила она. – Давай Рафферти, ты что меня не узнаешь?

Он осветил ее черты лица. Это были ее глаза, золотые и излучавшие неподдельный восторг, это встряхнуло память. – Клер? Клер Кимболл? – Он громко расхохотался. – Да чтоб мне сдохнуть.

– Да, это правда.

Он улыбнулся ей.

– Ну, добро пожаловать домой, Худышка.

ГЛАВА 4

– Ну так как ты, Клер?

Они сидели на ступеньках с двумя бутылками теплого пива «Бекс», которые Клер подхватила во время блужданий по Пенсильвании. Расслабившись она повела плечами, запрокинув бутылку. Пиво и прохладная ночь снимали усталость вождения.

– Да ничего. – Ее взгляд опустился на значок на его рубашке. Глаза наполнились смехом. – Шериф.

Кэм вытянул ноги в ковбойских сапогах и скрестил их.

– Насколько я понимаю Блэйр не рассказал о том, что я занял место Паркера.

– Нет. – Она отпила немного, затем сделала жест бутылкой. – Братья никогда сестренкам не рассказывают интересные сплетни. Такой порядок.

– Я это запомню.

– Ну а где Паркер? В гробу переворачивается, потому что не перенес бы увидев тебя в своем кресле?

– Во Флориде. – Он достал пачку сигарет и предложил ей. – Снял значок, собрал вещи и отправился на юг. – Когда он зажег зажигалку, Клер вытянулась, и дотронулась кончиком сигареты до пламени. В свете огня они изучали друг друга.

– Просто так и уехал? – спросила она, выпуская дым.

– Ага. Я узнал, что место свободно и решил попробовать.

– Ты в Вашингтоне жил, правда?

– Да.

Клер откинулась на перила, глаза ее выражали пытливость и интерес.

– Полицейский. Я все время думала, что Блэйр стал крутым. Кто мог подумать, что «Дикарь» Кэмерон Рафферти окажется на стороне законности и порядка?

– Мне всегда нравилось делать неожиданные вещи. – Он продолжал смотреть ей в глаза, поднимая бутылку и делая глоток. – Ты хорошо выглядишь. Худышка. Очень хорошо.

Она сморщила нос, услышав старое прозвище. Хоть оно и не было таким обидным как остальные – Жердь, Струна, Комариная задница – приставшие к ней в годы юности, оно напомнило о времени, когда она заполняла пустоты лифчика и выпивала галлоны протеинового напитка.

– Не надо это говорить с таким удивлением.

– Последний раз, когда я тебя видел, тебе было сколько? Пятнадцать, шестнадцать?

«Осенью, после того как умер мой папа», – подумала она».

– Около того.

– Ты стала хорошенькой. – Во время их словесной перепалки он заметил, что хотя она по-прежнему была худенькой, некоторые части ее тела округлились. Но несмотря на перемены, она оставалась сестрой Блэйра Кимболла, и Кэм не мог перестать подшучивать над ней. – Ты живописью занимаешься, или что-то в этом роде?

– Леплю. – Она отбросила сигарету. Одним из ее больных мест было то, что многие думали будто все художники занимаются живописью.

– Да, я знаю в Нью-Йорке было, что-то связанное с искусством. Блэйр говорил об этом. Так ты что торгуешь этим – вроде птичьих бессейнов?

В раздражении она изучала его непосредственную улыбку. – Я же сказала, я художница.

– Да. – Полностью невинный, он попивал пиво в окружении хора кузнечиков. – Я знал парня, он очень хорошо делал птичьи бассейны. Он сделал один с рыбой наверху – с карпом, мне кажется, у карпа изо рта лилась вода, наполняя чашу.

– О, понимаю. Отличная работа.

– Будь уверена. Он кучу таких продал.

– Молодец. Я не работаю с бетоном. – Бесполезно – она догадалась, что он скорее всего не слышал о ее работе и не видел ее имени. – Наверное вы здесь не получаете «Пипл» или «Ньюзуик».

– Получаем «Солдат удачи», – ответил он, ковыряясь языком в щеке.—Очень популярный журнал.—Он проследил за тем, как она сделала очередной глоток пива. Ее рот, а он все еще помнил ее рот, был широким и полным. Да, она точно выросла хорошенькой. Кто бы мог подумать, что застенчивая и тощая Клер Кимболл вырастет в высокую, привлекательную женщину, сидящую напротив него. – Слышал, что ты замужем побывала.

– Недолго. – Она отбросила воспоминания. – Не сработалось. А ты как?

– Нет. Так и не получилось. Один раз было близко. –Он подумал о Мэри Эллен с налетом сладкой грусти. – Я думаю, что некоторым лучше пополнить списки одиноких. – Он осушил пиво и поставил бутылку на ступеньку между ними.

– Хочешь еще?

– Нет, спасибо. Чтобы кто-нибудь из моих помощников не поймал меня за вождение в нетрезвом виде. Как твоя мама?

– Она вышла замуж, – без выражения сказала Клер.

– Серьезно? Когда?

– Несколько месяцев назад.—Разволновавшись, она подвинулась и стала смотреть в темноту, на пустую улицу. – А как твои родители, у них по-прежнему ферма?

– Большая ее часть. – Даже после стольких лет он не мог думать о своем отчиме, как об отце. Бифф Стоуки никогда не заменял и не заменит отца Кэму, которого он потерял в нежном десятилетнем возрасте. – У них выдалось несколько нехороших лет, и они продали несколько акров. Могло быть и хуже. Старику Хобэйкеру пришлось продать все целиком. – Они разделили землю на участки, засадив их разными культурами вместо кукурузы и травы под сено.

Клер достала последнюю бутылку пива. – Забавно, когда я проезжала город, я все думала, что ничего не изменилось. – Она оглянулась. – Наверное, я плохо пригляделась.

– У нас по-прежнему есть закусочкая «У Марты», рынок, леса Доппера и сумасшедшая Энни.

– Сумасшедшая Энни? Она все еще ходит с мешком и собирает мусор вдоль дороги?

– Каждый день. Ей наверное сейчас шестьдесят. Она сильная как бык, несмотря на то, что у нее балки на чердаке качаются.

– Дети над ней посмеивались.

– И сейчас смеются.

– Ты катал ее на мотоцикле.

– Она мне нравилась. – Он лениво потянулся, потом встал у подножия ступенек. На фоне нависающего темного дома, она показалась ему одинокой и немного грустной. – Мне надо собираться. Ты здесь будешь в порядке?

– А как может быть иначе? – Она понимала, что он думает о мансарде, где ее папа сделал последний глоток и совершил последний прыжок. – У меня спальный мешок, какая-то еда и большая часть упаковки пива. Этого достаточно, пока я не найду пару столов, лампу, кровать. Он прищурил глаза. – Ты здесь останешься? Особенной радости в его голосе она не услышала. Она встала и поднялась на ступеньку, оказавшись на голову выше него. – Да, остаюсь. По крайней мере на несколько месяцев. Вы не против, шериф?

– Да нет, я согласен. – Он раскачивался на каблуках, раздумывая над тем, почему она выглядит такой вызывающе непокорной на фоне коричневой веранды. – Я подумал, что ты проездом или открываешь дом для новых хозяев.

– Ты ошибся. Я открываю его для себя.

– Почему?

Она нагнулась и взяла за горлышко обе бутылки. – Я и тебе могла задать тот же вопрос. Но не задала.

– Да, не задала. – Он взглянул на дом позади Нее, большой и пустой и полный отголосков воспоминаний. – Я думаю у тебя были на это причины. – Он снова улыбнулся. – До скорого, Худышка.

Она подождала пока он сел в машину и отъехал. «Причины у меня были, – пробурчала Клер». Она только не была до конца уверена в том, что это за причины. Повернувшись, она взяла пустые бутылки с собой в дом.

К двум часам следующего дня все в городе знали, что Клер Кимболл вернулась. Об этом говорили за прилавком на почте, во время торга на рынке, пока разносили сэндвичи и бобовый суп «У Марты». То что дочка Кимболла вернулась в город, обратно в дом на углу улицы Оак Лиф, породило новые слухи и суждения о жизни и смерти Джэка Кимболла.

– Он мне дом продал, – сказал Оскар Бруди, прихлебывая суп. – И сделка была честная. Элис, не принесешь ли нам еще кофе?

– У его жены были отличные ножки. – Протянул Лесс Глэдхилл, облокотившись на стул у стойки чтобы достать до подноса Эллис. – Отличные ножки. Я так и не понял, чего этот мужик начал пить, если у него была такая видная жена.

– Ирландец. – Оскар ударил себя кулаком в грудь, откуда раздался гулкий рокот. – Им приходится пить – это у них в крови. А дочка его вроде как художница. Наверное тоже пьет как лошадь и курит наркотики. – Он покачал головой и отхлебнул еще немного. Он был уверен, что наркотики, просто и ясно, губят страну, за которую он сражался в Корее. Наркотики и гомики. – Когда-то она была хорошей девочкой, – добавил он, заранее прокляв ее за выбор профессии. – Тощая как рельса и смешная, но хорошая девчушка. Это она нашла Джэка мертвым?

– Должно быть неприятная была сцена, – вмешался Лесс.

– О, ужасно неприятная. – Умудренно добавил Оскар так, как будто он был на месте происшествия. – Голова у-него раскололась, связки огородных кольев, на которые он наткнулся, все в крови. Прямо сквозь него прошли, представляете. Пронзили его как форель гарпуном. – Бобовый суп капал на его небритый подбородок, пока он не смахнул его. – Не думаю, что они до конца отмыли кровь с плит.

– Вы что, лучшей темы для разговора не нашли? – Элис Крэмптон сняла с подноса кофе.

– Ты ведь с ней в школе училась, правда, Элис? – Откинувшись на стуле, Лесс извлек упаковку табака «Драм» и начал сворачивать сигарету, ловко орудуя прокуренными пальцами. Несколько табачных крошек упали на его брюки цвета хакки, когда он пялился как голодная птица на груди Элис.

– Да, я училась в школе с Клер и ее братом. – Не обращая внимания на блестевшие глаза Лесса, она взяла влажную тряпку и стала вытирать стойку.

– У них хватило ума на то, чтобы уехать из этого города. Клер стала знаменитой. И наверное богатой.

– У Кимболлов всегда водились деньги. – Оскар высоко задрал свою потертую и помятую кепку с надписью «Водопроводные работы Руди». Из-под нее выбилось несколько седых, еще остававшихся у него, волосков. – Джэк кучу денег сделал на этом паршивом торговом центре. Из-за него с собой и покончил.

– Полиция установила, что это был несчастный случай, – напомнила ему Элис. – И все это произошло больше десяти лет тому назад. Людям пора забыть об этом.

– Никто не забывает, когда тебя надули, – сказал, подмигнув, Лесс. – В особенности, когда надули крупно. Он постучал сигаретой о толстую стеклянную пепельницу и представил, как бы прижал Элис с широкими бедрами прямо здесь у стойки. – Старик Джэк Кимболл быстро обыграл дельце с продажей земли, будьте уверены, а потом покончил с собойй. Он намочил ртом конец самокрутки и сплюнул еще несколько табачных крошек, прилипших к языку. – Интересно, как эта девчонка чувствует себя в доме, где ее папа совершил последний прыжок. Привет, Бад. – Он взмахнул сигаретой, приветствуя вошедшего в закусочную Бада Хыоитта.

Элис автоматически потянулась за чистой чашкой и подносом.

– Нет, Элис, спасибо, времени нет. – Пытаясь выглядеть официально, Бад кивнул обоим мужчинам у стойки. – Только сегодня утром получили фотографию.

– Он открыл папку из манильского картона. – Девочку зовут Карли Джэймисон, пятнадцати лет, сбежала из Харрисбурга. Ее не могут найти уже неделю. Видели, как она на попутках ехала по Пятнадцатому шоссе. Кто-нибудь из вас видел ее на дороге или в окрестностях города?

Оба, Оскар и Лесс, нагнулись над фотографией молодой девочки с грустным лицом и темными, вьющимися волосами. – Что-то не припомню, – в конце-концов произнес Оскар, и удовлетворенно рыгнул. – Я бы заметил, если бы она где-нибудь здесь шаталась. Долго здесь нового человека не спрячешь.

Бад повернул фотографию, так чтобы Элис могла посмотреть. – В мою смену она не заходила. Я спрошу Молли и Риву.

– Спасибо. – Запах кофе – и духов Элис – соблазнял, но он вспомнил о долге. Я буду всем показывать фотографию. Дайте мне знать, если заметите ее.

– Конечно, – Лесс затушил сигарету. – Как твоя симпатичная сестричка, Бад? – Он выплюнул табачную крошку и облизал губы. – Ты за меня замолвишь хорошее словечко?

– Если подыщу подходящее.

Эта фраза заставила Оскара пролить кофе и хлопнуть себя по коленке. Когда Бад вышел, Лесс с доброй ухмылкой повернулся к Элис. – Не дашь попробовать кусок этого лимонного пирога? – Он подмигнул, в то время как его воображение вернулось к тисканью и лапанью Элис среди бутылок кетчупа и горчицы. – Мне нравится пирог – плотный и сочный, как женщина.

На другом конце города Клер уплетала последнюю упаковку «Ринг-Динг», одновременно переделывая гараж для двух автомобилей в мастерскую. С полным ртом шоколада, она доставала кирпичи, из которых складывался стол для обжига. «Вентиляция будет хорошая, – подумала она. – Даже, если она захочет, закрыть створки гаража, то сможет открыть заднее окно». Сейчас оно было открыто настежь, подпертое одним из молотков.

Она сложила в углу металлические заготовки, немыслимыми усилиями подтащила к ним рабочий стол и подумала, что потребуются недели на то, чтобы разобрать и разложить инструменты, так что ей придется работать в привычном беспорядке.

По-своему она навела порядок. Глина и камни были сложены с одной стороны гаража, деревянные бруски – с другой. Поскольку ее любимым материалом был металл, то он занял львиную долю пространства. «Единственное, чего не хватало, – подумала она, – была хорошая, звучная музыкальная установка. Но скоро она и это раздобудет».

Удовлетворенная, она направилась по бетонному полу к открытой двери прачечной. Торговый центр был лишь в тридцати минутах езды, там можно купить музыкальное оборудование, и есть телефон-автомат, чтобы позвонить и заказать установку телефона. Кроме того она позвонит Анжи.

Именно тогда она увидела группу женщин, маршировавших как солдаты, с налетом паники подумала Клер. Они все несли прикрытые тарелки. И хотя она стала убеждать себя, что это невозможно, во рту у нее пересохло при мысли о том, что это местный вариант «Приветственного шествия».

– Ну вот, Клер Кимболл. – Возглавляя группу, как флагман под парусами, шествовала огромная блондинка в цветастом платье, перетянутом широким пластиковым поясом. Из манжетов рукавов и над перетянутой талией выпирало жирное тело. В руках у нее была покрытая фольгой тарелка. – Ты ничуть не изменилась. – Маленькие голубые глазки мелькали на заплывшем лице. – Правда ведь, Мэрилу?

– Ничуть не изменилась. – Это суждение было произнесено шепотом, сухопарой женщиной в очках в стальной оправе, волосы которой отливали тем же серебром, что и металл в углу гаража. С облегчением, Клер признала в худощавой женщине городскую библиотекаршу.

– Здравствуйте, мисс Негли. Приятно снова вас видеть.

– Ты так и не вернула книгу «Ребекка». – За стеклами ее очков цвета бутылочного стекла Кока-Колы подмигивал правый глаз. – Думала, что я забуду. Помнишь Мин Атертон, жену мэра?

У Клер челюсть чуть не отвисла. Мин Атертон прибавила добрых пятьдесят фунтов за последние десять лет, и ее с трудом можно было узнать под слоями жира. – Конечно помню, привет. – Онемев, Клер сложила измазаннные руки на бедрах еще более чумазых джине, надеясь, что никому не захочется их пожать.

– Мы хотели дать тебе утро на то, чтобы разобрать вещи, – заговорила Мин по праву жены мэра и президента «Женского Клуба». – Помнишь Глэдис Финг, Линор Барлоу, Джесси Мизнер и Кэроланн Герхард.

– А…

– Девочка не может всех сразу вспомнить. – Глэдис Финг выступила вперед и вручила в руки Клер блюдо. – Я тебя учила в четвертом классе и запомнила хорошо. Очень аккуратный почерк.

Ностальгия приятно окутала сознание Клер. – Вы ставили цветные звездочки в наших тетрадях.

– Когда вы того заслуживали. У нас тут достаточно пирогов и печенья, чтобы у тебя все зубы заныли. Куда их поставить?

– Очень мило с вашей стороны. – Клер беспомощно посмотрела на дверь в прачечную, затем на кухню. – Надо бы поставить внутрь. Я еще не успела…

Но голос ее оборвался, потому что Мин уже вплыла в прачечную, сгорая от нетерпения увидеть, что здесь нового.

– Какой приятный цвет. – Острые маленькие глазки Мин пробуравили все. Лично она не понимала, как может оставаться чистой темно-синяя кухонная скатерть. Ей больше нравилась ее белая с золотыми цветочками. – Последние жильцы были не очень общительные, мы плохо сочетались. Я не могу сказать, что жалею об их отъезде. Серые были люди, – сказала Мин, презрительно хмыкнув, что поставило на место предыдущих жильцов. – Хорошо, что семья Кимболла снова в его доме, правда девочки?

В ответ раздался общий гул одобрения, заставивший Клер переминаться с ноги на ногу.

– Ну, большое спасибо…

– Я для тебя специально сделала свое желе, – продолжила Мин, набрав воздуха. – Давай я его сразу поставлю в холодильник?

Открыв дверцу Мин нахмурилась. Пиво и лимонад, и какая-то модная закуска. «Ничего большего и ожидать не приходится от девчонки, вертевшейся в высших сферах Нью-Йорка, – подумала Мин».

«Соседи, – думала Клер, пока женщины разговаривали и суетились вокруг нее, – она не видела их уже несколько лет и не знала о чем с ними можно разговаривать». Откашлявшись, она попробовала улыбнуться. – Простите, я еще не успела сходить в магазин. У меня нет кофе. «—А также чашек и ложек», – подумала она.

– Мы не на кофе пришли. – миссис Негли взяла Клер за плечо и сухо улыбнулась. – Просто, чтобы поприветствовать тебя.

– Так мило с вашей стороны. Правда, так мило. А я даже не могу предложить вам сесть.

– Хочешь, мы поможем тебе разобрать вещи? – Мин шныряла повсюду, явно разочарованная отсутствием коробок. – Судя по размерам перевозочного грузовика, который был здесь утром, у тебя должна быть куча вещей.

– На самом деле, нет, это было мое оборудование. Я никакой мебели с собой не привезла. – Разозлившись от нацеленных на нее любопытных взглядов, Клер засунула руки в карманы. «Это хуже, – решила она, – чем интервью для прессы». – Я решила взять с собой только то, что нужно.

– Молодежь. – Сказала Мин с короткой усмешкой. – Порхают как пташки. Что бы твоя мама сказала, узнав, что у тебя здесь нет ни чайной ложки, ни своей подушечки для сидения?

Клер полезла за сигаретой. – Наверно, предложила бы сходить в магазин.

– Ну, мы тебе не будем мешать. – миссис Финч собрала дам со знанием дела, как если бы это были девятилетки. – Просто верни тарелки, когда время будет. Они все подписаны.

Они вышли гуськом, оставив запах шоколадных пирожных и цветочных духов.

– Ни одной тарелки в шкафу, – проворчала Мин. – Ни единой тарелки. Но в холодильнике у нее много пива. Мне кажется, что отец что дочь.

– Ой, Мин, замолчи, – сказала по доброте душевной Глэдис Финч.

Сумасшедшая Энни любила петь. Ребенком она пела сопрано в хоре Первой Лютеранской церкви. Ее высокий, приятный голос мало изменился за полвека. Как и не изменился ее необремененный разум.

Ей нравились яркие краски и блестящие предметы. Она часто наряжалась в три блузки, одна поверх другой, и забывала надеть трусы. Навешивала на руку звеневшие браслеты и забывала мыться. С момента смерти матери, двенадцать лет назад о ней никто не заботился, не готовил с вниманием и любовью еду и не следил, чтобы она ее съела.

Но город заботился о себе. Кто-нибудь из «Женского Клуба» или городского Совета каждый День подъезжал к ее ржавому, кишевшему крысами фургону, чтобы передать еду или посмотреть на последнюю коллекцию отбросов.

У нее было сильное и крепкое тело, как бы восполнявшее хрупкость рассудка. И хотя волосы ее совершенно поседели, лицо оставалось нежным и приятным, а руки были круглые и розовые. Каждый день, независимо от погоды, она проходила расстояние в несколько миль, таская за собой холщовый мешок. К «Марте» на пирожок и стаканчик вишневого напитка, на почту за цветастыми вымпелами и письмами, к «Гифт Импориум», чтобы изучить витрину.

Она прогуливалась вдоль дороги, напевая и бормоча себе под нос, осматривая землю в поисках сокровищ. Она настойчиво обходила поля и леса, и у нее хватало терпения простоять час, наблюдая, как белка лущит орех.

Она была счастлива, и ее бессмысленно улыбающееся лицо говорило о десятках не раскрытых ею тайн.

Глубоко в лесах было одно место. Расчищенный круг, с вырезанными на деревьях изображениями. За кругом была яма, из которой иногда доносился запах паленого дерева и мяса. Каждый раз, когда она отправлялась туда, кожа ее покрывалась мурашками. Она помнила, что была там ночью, когда ее мама уехала и Энни отправилась искать ее по холмам и лесам. Там она увидела такое, что от ужаса у нее перехватило дыхание. Такое, что еще несколько недель не могла уснуть. До тех пор, пока воспоминания не стерлись.

Она запомнила лишь кошмарное видение созданий с человеческим телом и головами животных. Поющих. Танцующих. Кто-то кричит. Но вспоминать ей не хотелось, так что она запела и стала думать о другом.

Больше она туда ночью не ходила. «Нет, сэр, по правдочке нет, ночью не ходила». Но иногда ее словно тянуло туда. И сегодня был именно такой день. Днем она не боялась.

– Пойдем мы дружно все к реке. – Ее девичий голос разносился в воздухе, когда она волоча за собой мешок, вступила в круг. – Прекрасной, прекрасной ре-е-еке. – Захихикав, она поставила ногу в круг, как перебарывающий страх ребенок. Шорох листьев заставил забиться ее сердце, но она захихикала, увидев проскакавшего в траве зайца.

– Не бойся, – крикнула она ему вдогонку. – Здесь никого нет, кроме Энни. Никого здесь нет. Никого здесь нет, – пропела она, двигаясь и раскачиваясь в своем танце. – Пришла в сад я одна, покуда роса с роз не сошла.

«У мистера Кимболла были самые красивые розы», – подумала она. Он иногда срезал ей цветок и предупреждал, чтобы она не поранила палец о шипы. Но он теперь уже мертв, вспомнила она. Мертв и похоронен. Как мама.

Наступившая на мгновение тоска была подлинной и острой. Затем она прошла, когда внимание Энни занял порхающий воробей. Она присела за пределами круга, опустив свое массивное тело на землю с поразительным изяществом. В мешке у нее был завернутый в вощеную бумагу сэндвич, который ей дала утром Элис. Энни ела его аккуратно, осторожно откусывая маленькие кусочки, напевая и бормоча себе под нос, и разбрасывала крошки разным маленьким Божьим тварям. Завершив трапезу, она ровно пополам сложила вощеную бумагу, затем опять пополам и уложила в мешок.

– Не сорить, – пробормотала она. – Штраф пятьдесят долларов. Не хотим мы тут сорить. Да, Боже любит меня-я-я. – Она начала подниматься, когда заметила нечто блестящее в траве. – Ой! Она подползла на четвереньках, раздвигая травинки и старую листву. – Симпатично, – прошептала она, разглядывая на солнце тонкий, посеребренный браслет. Ее простое сердце радовалось, пока она любовалась сверканием и блеском браслета. – Симпатично. – На нем было что-то нарисовано, похоже на буквы, но читать она не умела.

Карли

– Энни. – Она согласно кивнула. – Э-Н-Н-И. Энни. Что упало – то пропало. Тебя она любит, да, да, да. – Радуясь находке, она нацепила браслет на свое толстое запястье.

– Никто ее не видел. Шериф. – Бад Хьюитт положил фотографию Карли Джэймисон на стол Кэму. – Я всему городу показал. Если она через город прошла, то прошла незамеченной.

– Хорошо, Бад.

– Разнял драку в парке.

– Ну да! – Зная, что это необходимо, Кэм оторвался от бумаг.

– Чип Льюис и Кем Барлоу обменивались оплеухами из-за какой-то девчонки. Отправил их домой, предварительно оттаскав за уши.

– Молодец.

– На углу меня поймала жена мэра. Кэм поднял бровь.

– Жалуется на ребят, которые опять катаются на скейтбордах по Мэйн. А сынишка Найта трещит на мотоцикле. И…

– Я все понял, Бад.

– Она мне сказала, что Клер Кимболл вернулась. Гараж забит ерундой и ни одной тарелки в шкафу.

– У Мин было много дел.

– Мы все о ней читали в журнале «Пипл». Я, имею в виду, Клер. Она стала знаменитой.

– Правда? – Удивленный, Кэм отодвинул бумаги в сторону.

– Ну да. Она – художница, что ли. Статуи лепит. Я одну видел на фотографии. В ней все десять футов были. – Его довольное лицо исказилось мыслью. – Так и не понял, что это было. Ты ведь знаешь, я с ней встречался.

– Нет, не знал.

– Да, сэр, водил ее в кино и все такое прочее. На следующий год, после смерти ее отца. Ужасно, что все так получилось. – Он рукавом вытер пятно со стекла оружейного ящика. – Наши мамы дружили. Дело в том, что они были вместе, когда он это сделал. Как бы там ни было, думаю надо как-нибудь зайти к Кимболлам. Посмотреть как там Клер.

Перед тем как Кэм успел что-нибудь сказать, позвонил телефон. – Кабинет Шерифа. – Какое-то время он слушал высокий сбивчивый голос. – Кто-нибудь пострадал? Хорошо, я сейчас буду. – Он повесил трубку и отодвинулся от стола. – Сесил Фогарти врезался на своей машине в дуб в саду миссис Негли.

– Хочешь, я займусь этим?

– Нет, я сам. – «Миссис Негли жила за углом от Клер, подумал он, выходя. Будет совершенно не по-соседски пройти мимо».

Клер как раз свернула на дорожку к дому, когда подъехал Кэм. Он не торопился, наблюдая за тем как она судорожно дергала ручку багажника. Засунув руки в карманы, он подошел к ней сзади, пока она беспомощно смотрела на сваленную в кучу пакеты и коробки.

– Помочь?

От удивления ударившись головой о крышку багажника, она проговорила в сердцах, потирая ушибленное место. – Господи, неужели шнырять повсюду входит в твои рабочие обязанности?

– Да. – Он извлек ящик. – Что это такое?

– Вещи. Я поняла, что для жизни не достаточно спального мешка и мыла. – Она бросила два пакета сверху взятой им коробки и остальное взяла сама.

– Ты оставила ключи в машине.

– Потом заберу.

– Забери сейчас.

Глубоко вздохнув. Клер обогнула машину и, с трудом удерживая пакет, залезла внутрь, чтобы вынуть ключи из зажигания. Она вошла в открытый гараж, и он последовал за ней.

Кэм осмотрел инструменты ценою в несколько сотен долларов по его подсчетам. Стальные бруски и камень, металл и сплавы. – Если ты это все собираешься хранить здесь, то лучше закрывай дверь в гараже.

– Неужели так серьезно мы относимся к своей работе? – через прачечную она прошла на кухню.

– Именно так. – Он взглянул на заставленный блюдами кухонный стол. – Хочешь все это расставить?

– Прости, – она сгребла все подносы и тарелки вместе. – Сегодня днем заходили дамы. – Она приподняла пластиковую крышку с блюда и понюхала. – Хочешь шоколадное пирожное?

– Да. У тебя кофе к нему есть?

– Нет, но в холодильнике есть пиво и «Пепси-Кола». А где-то здесь должен быть кофейник. – Она стала рыться в коробке, извлекая предметы обернутые в газету. – По дороге в торговый центр я заскочила на блошиный рынок. Замечательно. – Она достала немного потертый перколятор. – Вполне возможно, что он работает.

– Я выпью «Пепси», – решил он и взял бутылку.

– Ну вот, кажется, я забыла купить кофе. Правда я купила тарелки. Вот эти замечательные тарелки «Фисс-тауэр». И отличные пиалы для желе с картинками Бага Банни и Даффи Дак. – Она откинула назад волосы, подвернула рукава и улыбнулась ему.—Ну, как прошел твой день?

– Сесил Фогарти врезался на своем «Плимуте» в дуб миссис Негли.

– Очень интересно.

– Она тоже так решила. – Он передал ей бутылку «Пепси». – Значит ты собираешься открыть магазин в гараже?

– Хм-хм. – Она сделала большой глоток и вернула ему бутылку.

– Это значит, ты навсегда приехала, Худышка?

– Это значит я собираюсь работать, пока я здесь. – Она выбрала для себя пирожное, затем запрыгнула на кухонный стол рядом с мойкой. Лучи заходящего солнца просвечивали сквозь ее волосы. – Можно задать тебе вопрос, который я из вежливости не задала тебе вчера?

– Давай.

– Зачем ты вернулся?

– Хотел сменить обстановку, – просто и не совсем откровенно ответил он.

. – Насколько я помню ты не мог дождаться, чтобы это место сгинуло поскорее.

Он уехал быстро, не оборачиваясь, с двумястами двадцатью семью долларами в кармане и всевозможными желаниями, кипевшими в крови. – Мне было восемнадцать лет. Зачем вернулась ты?

Она нахмурилась, прожевывая пирожное. – Может быть я слишком круто сменила обстановку. Я очень много думала об этом месте в последнее время. О доме, о городе, о людях. Вот и вернулась. – Неожиданно она улыбнулась и сменила тему. – Я была безумно влюблена в тебя в четырнадцать лет.

В ответ он расплылся в улыбке. – Я знаю.

– Ерунда. – Она выхватила у него бутылку «Пепси». Пока он продолжал улыбаться, ее глаза сузились. – Блэйр тебе рассказал. Хитрый мерзавец.

– Ему не нужно было рассказывать. – К их обоюдному удивлению он сделал шаг вперед и положил руки на стол рядом с ее бедрами. Ее голова была выше его так, что его глаза находились на уровне ее рта. – Ты наблюдала за мной и тратила много сил, пытаясь сделать вид, будто не наблюдаешь. Когда я заговаривал с тобой, ты краснела,. Мне это нравилось.

С большим вниманием она наблюдала за ним, одновременно откинув назад бутылку, она сделала несколько глотков. Клер сопротивлялась острому желанию вывернуться. Ей уже было не четырнадцать лет. – В этом возрасте девочкам нравятся крутые ребята. Потом они взрослеют.

– У меня все еще есть мотоцикл.

Ей пришлось улыбнуться. – В этом я уверена.

– Почему бы нам не покататься в воскресенье?

Она подумала, взяв еще пирожное. – Почему бы нет?

ГЛАВА 5

Тринадцать собрались на шабаш с восходом луны. Вдалеке гремел гром. Они стояли по-двое и по-трое. разговаривая, перешептываясь, покуривая табак и марихуану, а тем временем церемониальные свечи были уже зажжены. Черный воск таял и стекал. В углублении занимался и потрескивал, и начинал подниматься огонь, внедряясь жадными пальцами в сухое дерево. Колпаки скрывали лица без масок.

Прозвонил колокол. Немедленно голоса смолкли, сигареты погасли. Образовался круг.

В центре стоял верховный жрец, облаченный в плащ и козлиную маску. Несмотря на то, что они его знали, он никогда не открывал лица во время церемонии. Ни у кого не хватало смелости потребовать этого.

Он привел к ним трех блудниц, зная, что им необходимо дать выход своему желанию, чтобы они оставались преданными и молчали. Но утоление этой жажды подождет.

Наступил час обращения и вступления в веру. Сегодня ночью двое участников, доказавших, что они достойны, получат метку Сатаны. Она откроет им новый путь и свяжет навеки.

Он начал, высоко подняв руки для первого обращения.

Ветер разнес его призыв, и сила наполнила его, словно глоток горячего воздуха. Колокол, огонь, пение. Тело обнаженного алтаря было спелым и разгоряченным.

– Наш Повелитель, наш единственный Учитель. Он есть все. Мы приводим ему наших братьев, чтобы они могли объединиться. Мы вобрали в себя Его имя и так живем, как звери, обретая друг друга во плоти. Смотрите боги земные.

– Абаддон, разрушитель.

– Фенриц, сын Локи.

– Иероним, князь смерти.

Пламя поднималось все выше. Колокольный звон отзывался эхом.

Под маской блестели глаза жреца, покрашенные красным светом огня. – Я Глашатай Закона. Выступите вперед те, кто будет учить Закон.

Двое выступили вперед в отсвете разрезавшей небо молнии.

– Мы не показываем наши клыки остальным. Это Закон.

Сборище повторило слова и прозвучал колокол.

– Мы не рушим то, что наше. Это закон. В ответ раздалось пение.

– Мы убиваем с уменьем и с целью, не от гнева. Это Закон.

– Мы поклоняемся Ему.

– Имя ему Сатана.

– Он бездна Ада.

– Аве, Сатана.

– Что Его, то наше.

– Хвала Ему.

– Он то, что мы есть.

– Аве Сатана.

– Мы познаем, и то, что мы познаем,—наше. Назад пути нет, кроме смерти.

– Здравствуя во веки веков.

Были выкликнуты все князья ада. И вздымался дым.

Фимиам делал воздух липким и призрачным. Испорченная святая вода была разбрызгана по кругу из фаллической формы шейкера, для очищения. Гул голосов перерос в единую песнь экстаза.

И вновь их предводитель воздел руки, и под плащом его сердце возликовало от немощи воображения его последователей.—Сбросьте плащи и опуститесь передо мною на колени, я ваш жрец и лишь через меня вы прикоснетесь к Нему.

Посвящаемые отбросили плащи и преклонили колена, горя желанием, с пылающими глазами. Этой ночи они ждали год, чтобы принадлежать, принимать и насыщаться. Алтарь ласкал свою грудь и облизывал пересохшие красные губы.

Жрец, взяв свечу между ног алтаря, обошел вокруг двух посвящаемых, пронося пламя у них перед глазами, перед их мужским началом и подошвами ног.

– Это огонь Сатаны. Вы вступили в Ад. Ворота распахнулись широко для вас, и Его творения ликуют. Адское пламя освободит вас. Мы бьем в колокол во имя Его. И вновь прозвонил колокол, его звук таял в эхе, покуда совсем не затих. Все ночные твари спрятались и затихли.

– Теперь вы выбрали дорогу и обязаны следовать огню или исчезнуть. Кровь оступившихся ярка, она укажет вам ступени к власти.

Обернувшись, жрец взял серебряную чашу и набрал полную ладонь земли, принесенной из могилы, где столетие покоился младенец. Он прижал землю к подошвам ног посвящаемых, посыпал их головы, аккуратно положил на язык.

– Наслаждайтесь этим и не теряйте. Этой ночью вы вступили в союз со всеми, кто до этого вошел в Его свет. Ищите и радуйтесь, соблюдая Закон.

Он поднял полную флягу святой воды с мочой. – Выпейте отсюда и утолите жажду. Пейте жизнь большими глотками, так, чтобы Он засиял внутри вас.

Оба по очереди выпили из фляги.

– Теперь, братья, встаньте, чтобы получить его метку. Мужчины встали, а остальные подошли ближе, чтобы держать как надо руки и ноги посвящаемых. Церемониальный нож блеснул в свете полной луны. – Во имя Сатаны я мечу тебя. Мужчина вскрикнул, когда нож осторожно порезал его левое яйцо. Кровь струилась, пока он стонал.

Сборище распевало. – Аве, Сатана,

Второй был также помечен. Обоим дали вино, смешанное с наркотиками.

Их кровь стекала по ножу, когда жрец высоко поднял лезвие, раскачиваясь и посылая благодарности Князю Тьмы. С приближением раскатов грома его голос перешел на крик.

– Поднимите правую руку и покажите Знак, и примите клятву.

Трясущиеся, с блестящими от слез лицами, оба подчинились.

– Вы принимаете Его радости и Его боль. Его меткой вы возвращаетесь от смерти к жизни. Вы объявили себя слугами Люцифера Светоносца. Вы совершили это по собственному желанию и по собственной воле.

– По нашему желанию, – повторили оба низкими, дрожащими голосами. – По нашей воле.

Взяв нож, жрец обозначил в воздухе перевернутую пентограмму над сердцами новых участников.

– Да здравствует Сатана.

Появилась жертва. Молочный черный козленок. Жрец взглянул на алтарь, ноги широко раздвинуты, мерцает белая грудь. В каждой руке она держала по черной свече, и еще одна была установлена у нее между ног.

Так как ей хорошо заплатили и накачали наркотиками, она ему улыбалась.

Он думал о ней, перерезая козленку горло.

Кровь была смешана с вином и выпита. Когда он отбросил в сторону плащ, на его потной груди замерцал серебряный медальон. Он сам забрался на алтарь, обхватив липкими руками грудь и торс, воображая, будто его пальцы превратились в когти.

Клер проснулась в холодном поту, тяжело дыша, вся в слезах. Потянувшись к лампе, она обнаружила пустоту. На мгновение ею овладел панический ужас, пока она не вспомнила, где находится. Успокоившись, она выбралась из спального мешка. Дойдя до стены на ощупь, включила верхний свет и остановилась, вся дрожа.

Она должна была ждать возвращения сна. Так или иначе, в первый раз она увидела его именно в этой комнате. Но на этот раз было хуже. Хуже, потому что теперь в сон вплелись воспоминания о ночи, когда она нашла отца, пронзенного насквозь во внутреннем дворике.

Запястьями рук она надавила на глаза и прислонилась к стене, до тех пор, пока оба видения не исчезли. Вдалеке она услышала крик петуха, возвещавшего о наступлении нового дня. Подобно снам, страхи исчезают с появлением солнечного света. Остыв, она скинула баскетбольную майку, в которой спала и отправилась в душ.

В течение следующего часа она работала с давно не испытанной страстью. При помощи стали, меди и огня она начала создавать образы своих кошмаров в тройном измерении. Она творила и освобождалась от бремени ночи.

Она плавила металл, нагромождая массы друг на друга. Контролируя движения мышцами плеча, она двигалась ритмично. После невероятных усилий форма приобретала очертания. Клер чувствовала эмоциональный, силовой заряд скульптуры. Но руки не дрожали. За работой редко приходилось напоминать себе о терпении и осторожности. Для нее было естественно отводить горелку от металла, когда он перегревался. Она постоянно наблюдала за цветом и составом металла, даже когда возвышенная часть ее души, ее воображение витало далеко.

За темными стеклами очков мерцали напряженные глаза, как будто она была загипнотизирована. Искры разлетались, когда она резала, плавила и созидала.

К полудню она проработала шесть часов без отдыха, ее сознание и руки измучены. Закрыв баллоны, она отложила в сторону горелку. По спине струился пот, но она не обращала на него внимания, и у снимая перчатки, очки, шапочку, пристально изучала созданную ею фигуру.

Она внимательно обошла ее, рассматривая со всех сторон, со всех углов. Трехфутовая бесформенная скульптура. Это было порождение ее глубочайших и самых сокровенных страхов – безошибочно угадывалась человеческая форма с явно нечеловеческой головой. Подобие рогов, вместо рта неясный сгусток. В то время, как человеческая часть фигуры, казалось, возносит мольбы, голова была откинута в победном движении.

От взгляда на скульптуру по ней забегали мурашки. содрогание от страха и, одновременно, от гордости.

«Хорошо получилось, – подумала она, приложив руку ко рту. – Очень хорошо». Сама не зная почему, она уселась на бетонный пол и заплакала.

Элис Крэмптон прожила в Эммитсборо всю жизнь. Она уезжала из штата дважды: один раз во время безумного уикэнда в Вирджиния Бич с Маршаллом Уикерсом, сразу после того, как он пошел на флот, и, еще один раз в Нью Джерси, когда она неделю гостила у двоюродной сестры Шилы, которая вышла замуж за оптометриста. Остальное время, почти каждый день своей жизни, она провела в родном городе.

Иногда это ее раздражало. Но, как правило, она об этом не думала. У нее была мечта накопить достаточно денег, чтобы уехать в какой-нибудь крупный, незнакомый город, где в кафе заходили бы незнакомцы и оставляли большие чаевые. А пока она разносила кофе и сэндвичи с ветчиной людям, которых знала всю жизнь, и которые вообще редко давали ей на чай.

Это была женщина с широкими бедрами и полной грудью, носившая розовую с белым форму официантки так, чтобы это нравилось посетителям-мужчинам. Пускай некоторые облизывались и пускали слюни, вроде Лесса Глэдхилла, но ущипнуть никто не пробовал. Каждое воскресенье она ходила в церковь и ограждала целомудрие, на которое, как ей казалось, покушался Маршалл Уикерс.

Ей не надо было напоминать вытирать стойки или смеяться на шутки посетителей. Это была хорошая, сознательная официантка, с неутомимыми ногами и твердой памятью. Стоило вам раз заказать сэндвич с не до конца прожаренным мясом, в ваш следующий визит к «Марте» можно было не напоминать ей об этом.

Элис Крэмптон не воспринимала работу официантки как ступеньку на пути к иной, более почетной карьере. Ей нравилось то, чем она занималась, хотя не всегда нравилось место работы.

Глядя в отражение большого подноса для кофе, она скрепила в узел светлые волосы и задумалась над тем, сможет ли она на следующей неделе съездить в салон красоты «Бетти».

Пришел заказ с четвертого столика, она подхватила поднос и пересекла с ним закусочную под звуки мелодии Тэмми Уэйнетт.

Когда Клер зашла к «Марте», жизнь там била ключом, что соответствовало ее воспоминаниям о сотнях проведенных там субботних дней. Она ощутила запахи жаренного лука, аромат гамбургеров, чьих-то крепких духов и хорошего, горячего кофе.

Музыкальный автомат был тот же, что и десять лет назад. Услышав призывы Уэйнетт к женщинам сохранять верность их мужчинам, Клер сделала вывод о том, что подбор музыки также не изменился. Раздавался звон тарелок и гул голосов, так как никто не утруждал себя говорить тише. В хорошем расположении духа, она села у стойки и раскрыла пластиковое меню.

– Слушаю вас, мэм, что вам принести? Клер опустила меню, после чего оно выпало у нее из рук.

– Элис? Элис, перед тобою Клер. Вежливая улыбка Элис сменилась выражением неподдельного удивления.

– Клер Кимболл! Я слышала, что ты вернулась. Отлично выглядишь. О, Боже, просто отлично.

– Я так рада тебя видеть. – Клер уже схватила натруженные, ловкие руки Элис. – Бог мой, нам надо поговорить. Расскажи мне, как ты, чем ты занималась. Все расскажи.

– Да все в порядке. Вот и весь рассказ. – Она рассмеялась и пожала руки Клер перед тем, как отпустить их. Что тебе принести? У нас нет здесь такого кофе экспрессе, какое пьют в Нью-Йорке.

– Принеси самый большой сэндвич, самую лучшую французскую картошку и шоколадный коктейль.

– Желудок у тебя не изменился. Подожди, сейчас отнесу заказ. – Она прокричала заказ и принялась за другой. – Пока Фрэнк закончит палить мясо, я смогу передохнуть, – произнесла она и отошла.

Клер наблюдала за тем, как она разносит еду, наливает кофе, принимает заказы и подписывает счета. Спустя пятнадцать минут, Клер получила поднос еды и море комплиментов.

– Бог свидетель, у тебя это отлично получается. – Она полила картошку кетчупом, пока Элис устраивалась на соседнем стуле.

– Ну что же, каждому надо что-то делать хорошо. – Элис улыбнулась, жалея, что у нее не было времени подкрасить губы и причесать волосы. – Я видела тебя в программе «Отдых сегодня вечером», твою выставку со статуями в Нью-Йорке. У тебя был блестящий успех.

Клер хмыкнула и слизала кетчуп с пальца. – Да, это была я.

– Они сказали, что ты лучший скульптор девяностых годов. Что у тебя смелые и… новаторские работы.

– Когда они не понимают работу, то называют ее новаторской. – Она вонзила зубы в сэндвич и закрыла глаза. – О, да. О, да. Вот это подлинное новаторство. Бог мой, просто уверена, что он наполнен стероидами. Бургер Марты. – Она откусила еще один сочный кусок. – Я мечтала о бур-герах Марты. И они не изменились.

– Здесь ничего особенно не меняется.

– Я вышла из дому, чтобы просто осмотреться. – Клер откинула челку. – Звучит, наверное, глупо, но я не представляла, как соскучилась, пока вновь не увидела все своми глазами. Я видела грузовик мистера Руди напротив «Таверны Клайда» и азалии перед библиотекой. Но, Боже мой, Элис, у вас теперь есть видеомагазин и пункт доставки пиццы. А Бад Хьюитт. Я клянусь, что видела, как Бад Хьюитт проезжал в машине шерифа.

Развеселившись, Элис засмеялась. – Может, что-то и изменилось. Бад теперь служит помощником шерифа. Митци Хайнз – ты помнишь, она училась на класс старше в нашей школе? Она вышла замуж за одного из сыновей Хобейкера, и они открыли этот видеомагазин. Кстати, у них дела идут неплохо. Купили себе кирпичный дом на аллее Сайдерс, новую машину, и у них двое ребятишек.

– Ну а как ты? Как твоя семья?

– Ну ладно. Половину времени сводят меня с ума. Линетт вышла замуж и переехала в Уильямспорт. Папа говорит о пенсии, но с работы он не уйдет.

– Как он сможет? Эммитсборо не проживет без доктора Крэмптона.

– Каждую зиму мама уговаривает его переехать на Юг. Но он не потянет.

Она взяла палочку картошки Клер и окунула ее в кетчуп. Они так же сидели – вспомнилось им – бесчисленное количество раз в детстве, делясь секретами, переживаниями и радостями. И, конечно, делали то, что лучше всего получается у девочек. Обсуждали ребят.

– Думаю, ты уже знаешь, что Кэм Рафферти стал шерифом.

Клер покачала головой. – Не могу понять, как это у него получилось.

– Мама была этим не довольна, – как и остальные, для кого он был адом на колесах. Но у него была масса рекомендаций, и у нас пустовало место после того, как шериф Паркер так неожиданно уехал. Конечно, теперь» после того, как все обошлось, все друг друга по спине похлопывают. – Она понимающе улыбнулась Клер. – Теперь он даже еще лучше выглядит, чем раньше.

– Я заметила. – Клер немного нахмурилась, посасывая соломинку в коктейле. – А как его отчим?

– По-прежнему пристает ко мне. – Ее передернуло, и она взяла еще картошки. – Он часто приезжает в город, а когда приезжает, с ним никто особенно не общается. Слухи ходят, что он пропивает весь доход от фермы и ездит к девкам во Фредерик.

– Мать Кэма по-прежнему живет с ним?

– То ли она его любит, то ли до смерти напугана. – Элис пожала плечами. – Кэм об этом не говорит. Он построил себе дом на Куарри Роуд, в лесу. Я слышала, что у него там прозрачные потолки и огромная ванна.

– Ну и ну. Что он сделал, банк ограбил? Элис придвинулась ближе. – Наследство, – прошептала она. – Мама его родного отца оставила ему работы.

Чем здорово разозлила отчима.

– Уверена, что разозлила. – Хотя Клер знала, что слухами «У Марты» потчуют так же, как и сэндвичами, Она предпочитала послушать их в более уединенной обстановке. – Слушай, Элис, ты когда заканчиваешь?

– У меня сегодня будет перерыв с половины пятого до восьми.

– Спешишь на свидание?

– Я на свидания не спешила с тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

Причмокнув, Клер достала несколько купюр из кармана и положила на стойку. – Хочешь, приходи попозже ко мне домой, будет пицца и все необходимое?

Элис заулыбалась, ничуть не смутившись оттого, что Клер оставила ей очень щедрые чаевые. – Такого хорошего предложения мне уже полгода не делали.

В углу сидели двое, пили кофе, курили и наблюдали. Один из них посмотрел в упор на Клер и кивнул.

– Люди стали много говорить о Джэке Кимболле, после того, как вернулась егй дочь, – сказал один из них.

– Люди всегда говорят о покойниках. – Второй так же взглянул в ее сторону, подвинувшись, чтобы не быть замеченным. – Не думаю, чтобы были причины для волнений. Она была ребенком. Она ничего не помнит.

– Тогда зачем она вернулась? – Сделав жест дымящейся сигаретой «Мальборо», он придвинулся ближе. Он понизил голос так, что его слова приобрели налет таинственности. – Зачем такой богатой, модной художнице возвращаться в такое место? Она уже разговаривала с Рафферти. Дважды, я слышал.

Ему не хотелось думать о проблемах. Не хотелось верить, что они могут возникнуть. Возможно, некоторые участники сборища забыли о чистоте священнодействий, стали немного беззаботными, достаточно кровожадными. Но это лишь период. Новый верховный жрец был то, что нужно, и хотя он и не смельчак, но присутствовал на двух тайных встречах по особому вопросу. А вот паника из-за того, что дочь Джэка Кимболла вернулась в город, была как раз не нужна.

– Она не может рассказать шерифу о том, чего не знает, – настаивал он. Он проклинал все на свете, после того, как обмолвился, что Джэк как-то раз перебрал и проболтался о том, что Клер видела ритуал. В глубине души он боялся, что это так же послужило причиной смерти Джэка, как и сделка с торговым центром.

– Нам просто нужно выяснить, что ей известно. – Раздавив окурок, он внимательно посмотрел на Клер. «Недурно выглядит, – решил он. – Даже несмотря на то, что задница у нее худовата». – Мы присмотрим за малышкой Клер, – произнес он и улыбнулся. – Мы за ней присмотрим.

Эрни Баттс большую часть времени думал о смерти. Он читал о ней, мечтал о ней и представлял ее в воображении. Он пришел к выводу, что когда жизнь человека оканчивалась, она оканчивалась безвозвратно. В представлении вещей Эрни не существовало ни ада ни рая. Следовательно, смерть была сплошным надувательством, а жизнь, все семьдесят странных лет, единственным развлечением.

Он не верил в правила и в хорошие дела. Он стал поклоняться людям, вроде Чарльза Мэнсона и Давида Бер-ковица. Людям, которые брали то, что им нужно, жили как им нравилось и показывали фигу обществу. Само собой разумеется, это самое общество посадило их за решетку, но перед тем, как клетка закрылась, они успели обрести громадную власть. И Эрни Баттс верил, что они по-прежнему сохраняли эту власть.

Власть владела его воображением так же, как и смерть.

Он прочел каждое слово из Антона Лавей, Лавкрафта и Кроули. К этому он добавил фольклора, черной магии и сатанинских учений, извлекая из них то, что понимал, и с чем соглашался, и смешал все в собственное густое пойло.

Это казалось ему разумнее, чем всю жизнь просидеть набожным рохлей, готовым к самопожертвованию. Или, подобно его родителям, работать восемнадцать изматывающих часов в день, потея и надламываясь, чтобы выплатить кредит.

Если, в конце концов, над вами будет шесть футов грязи, то вполне разумно наслаждаться жизнью на всю катушку, пока еще дышишь.

Он слушал музыку «Мотли Крю», «Слэер» и «Металлики», исследуя слова песен для подтверждения собственных мыслей. Стены его некогда просторной мансарды были увешаны плакатами героев, воплощенных в застывшем вопле или усмехающейся гримасе.

Он знал, что родители все это терпят с трудом, но в семнадцать лет Эрни не слишком считался с людьми, породившими его на свет. Он испытывал нечто большее, чем просто презрение, по отношению к мужчине и женщине, владельцам и управляющим «Рокко Пицца», которые на всю жизнь пропахли чесноком и потом. То, что он не желал работать с ними, приводило к многочисленным семейным раздорам. Но он получил работу в «Амоко», качал газ. Его мать называла это стремлением к независимости, успокаивая его недовольного и разочарованного отца. Так что они оставили его в покое.

Иногда он воображал, как убивает их, ощущая их кровь на своих руках, наблюдая за тем, как жизненные силы покидают их в момент смерти и, словно выстрел, переходят к нему. И когда он мечтал об убийстве, его наполняло чувство страха и восторга.

Это был худощавый парень с темными волосами и надменным лицом, вызывавшим интерес у некоторых учениц старших классов. Он усиленно занимался сексом на заднем сидении старенького пикапа «Тойота», но находил большую часть сверстниц слишком глупыми, слишком застенчивыми или слишком скучными. За пять лет, что он жил в Эммитсборо, он не нашел близких друзей, ни среди девушек, ни среди парней. Ему не с кем было обсуждать психологию опасных для общества людей, понятие некроно-микона или символику древних священнодействий.

Эрни считал себя чужаком, что с его точки зрения было не плохо. Он получал хорошие оценки, потому что это было просто, и про себя очень гордился. Но он отрицал развлечения вроде спорта или танцев, что могло установить связь между ним и другими ребятами в городе.

Он развлекался, играя с черными свечами, пентаграммами и козлиной кровью. Это было заперто у него в письменном столе. Пока его родители спали в уютной постели, он молился непонятным для них божествам.

И он наблюдал за городом со своей веранды на верху дома, фокусируя сверхмощный телескоп. Ему многое было видно.

Его дом стоял по диагонали напротив дома Кимболла. Он видел, как Клер приехала, и с тех пор регулярно за ней наблюдал. Он знал расположение комнат на этажах. С тех пор, как она вернулась в город, все комнаты были перевернуты вверх дном и двери открыты настеж, словно в старой корзине, и в них царила атмосфера грусти и смерти. Он ждал, когда она поднимется наверх, когда загорится свет в мансарде Кимболла. Но, перед этим, ей придется исследовать комнату.

Он особенно не расстраивался. Пока что, он мог направить линзы на окна ее спальни. Он уже видел, как она одевалась, натягивая рубашку на длинное, стройное тело, заключая в джинсы узкие бедра. У нее было худое и белое тело, треугольник между ногами был такой же рыжий и непокорный, как и волосы на голове. Он представлял как залезает к ней через черный ход, тихо поднимается по ступенькам. Он закроет ей рот ладонью прежде, чем она успеет крикнуть. Затем он свяжет ее, и пока она будет отчаянно дергаться и рваться, он будет делать с ней такое, что заставит ее потеть, напрягаться и стонать.

Когда он закончит, она станет умолять его вернуться. «Здорово, – думал он, – правда здорово изнасиловать женщину в доме, где кто-то погиб такой ужасной смертью».

Эрни услышал шум приближавшегося по улице грузовика. Он узнал «Форд» Боба Миза из городской фирмы «Вчерашние Сокровища». Грузовик затрясся по дорожке к дому Кимболлов, извергая угарный газ. Он увидел, как выскочила Клер, и хотя он не мог слышать ее, но видел, что она смеялась и оживленно говорила пока грузный Мииз вылезал из кабины.

– Правда, Боб спасибо.

– Нет проблем. – Он решил, что это единственное, что он может сделать во имя прошлого – хоть у них и было-то всего одно свидание. В ночь смерти ее отца. И, в любом случае, когда покупатель выкладывал без содрогания тысячу пятьсот долларов, он с большим желанием доставлял покупку. – Я помогу тебе разобраться с вещами. – Он подтянул обвисший ремень, затем вытащил журнальный столик из кузова грузовика. – Хорошая штука. Немного доделать и получится конфетка.

– А мне он такой нравится. – Стол был весь покрыт царапинами и пятнами, но был очень необычным. Клер с усилием вытащила кресло с откидной спинкой и плетеным сидением. В грузовике оставалось еще одно похожее кресло, железный торшер с обрамленным бахромой абажуром, ковер с потертым цветным рисунком и диван.

Они внесли легкие вещи внутрь, затем присоединили к ним– ковер, болтая за работой о старых друзьях, новых событиях. Боб уже тяжело дышал, когда они вернулись к грузовику, чтобы рассмотреть пышный диван из красной парчи.

– Отличная вещь. Я без ума от лебедей. Вырезанных в ручках.

– Весит тонну, – произнес Боб. Он полез на диван, когда заметил слонявшегося по противоположному тротуару Эрни. – Эй, Эрни Баттс, чем занимаешься?

Уголки надменного рта Эрни опустились. Руки поползли в карманы. – Ничем.

– Ну тогда двигай сюда и займись делом. Дерьмовый мальчишка, – тихо обратился Боб к Клер, – но спина у него молодая.

– Привет, – Клер одарила Эрни милой улыбкой, когда он направился к ним. – Меня зовут Клер.

– Ага. – Он чувствовал запах ее волос, тела, наполненного сексуальными ароматами.

– Забирайся сюда и помоги мне стащить эту штуку. – Боб кивнул в направлении дивана.

– Я помогу, – Клер без усилия запрыгнула в кузов и устроилась позади Эрни.

– Не надо. – До того как она успела взяться, Эрни приподнял угол дивана. Она увидела, как напряглись мускулы на его худых руках. Она тут же представила их вырезанными из темного дуба. Как только они опустили диван, Боб заохал и запричитал, она отошла в сторону. Эрни шел задом по дорожке, по ступенькам, через дверь, глаза его смотрели на собственный ноги.

– Да просто поставьте посередине комнаты. – Она улыбнулась, когда диван грузно опустился на место. Это был приятный звук – обживание дома. – Прекрасно, спасибо. Хотите, ребята, выпить чего-нибудь прохладного?

– Я возьму в дорогу, – ответил Боб. – Надо возвращаться. – Он дружески подмигнул Клер. – Не хочу, чтобы Бонни Су ревновала.

Клер улыбнулась в ответ. «Боб Миз и Бонни Су Уил-сон, – подумала она». По-прежнему было трудно представить их женатыми семь лет и родителями троих детей.

– Эрни?

Он пожал худыми плечами. – Да, пожалуй. Она рванулась на кухню и принесла три холодных бутылки «Пепси». – я дам тебе знать об этом шифоновом платье, Боб.

– Давай, обязательно. – Он обернулся перед тем, как направиться к двери. – Мы открыты завтра с двенадцати до пяти.

Она проводила его, затем вернулась к Эрни. – Извини, что тебя втянули в это.

– Ничего. – Он сделал глоток, потом осмотрел комнату. – Это все, что у вас есть?

– Пока что. Мне нравится собирать понемногу из разных мест. Давай попробуем? – Она села с краю дивана. – В подушках можно утонуть, – произнесла она, вздохнув. – Я это очень люблю. Итак, ты давно живешь в городе?

Он не сел, а вместо этого обошел комнату. «Словно кот, – подумала она, – осматривающий свою территорию». – С детства.

– Учишься в школе Эммитсборо?

– В старшем классе.

Ее пальцы ухватили рисовальную доску. В каждом сантиметре его тела было заметно напряжение – молодое, строптивое и бесконечное напряжение. – Пойдешь в колледж?

Он лишь пожал плечами. Это был еще один камень преткновения между ним и родителями. Образование – это твоя лучшая возможность. Он сам для себя лучшая возможность. – Поеду в Калифорнию – в Лос-Анджелес – как только достаточно накоплю денег.

– Чем ты хочешь заниматься?

– Заработать кучу денег.

Она рассмеялась, но по-дружески, без издевки. Он чуть было не улыбнулся в ответ. – Честное устремление. Хочешь поработать моделью?

В его глазах мелькнуло подозрение. «Очень черные глаза, – отметила Клер. И не такие молодые, какими должны были бы быть».

– Для чего?

– Для меня. Я бы хотела слепить твои руки. Они худые и мощные. Ты мог бы зайти ко мне как-нибудь после школы. Я оплачу твое время.

Он отхлебнул еще «Пепси», гадая над тем, что у нее надето под облегающими джинсами. – Может быть, зайду.

Выйдя из дома, он схватился за перевернутую пентаграмму, висевшую под майкой с изображением команды «Блэк Саббат». Этой ночью он займется личным обрядом. Посвященным сексу.

Кэм заскочил к Клайду после ужина. Он часто заходил туда в субботу вечером, он с удовольствием выпивал одну бутылку пива, с кем-нибудь разговаривал и играл в бильярд. Он мог наблюдать за теми, кто слишком много пил, а потом доставал автомобильные ключи и ехал домой.

Когда он вошел со света в темный, прокуренный бар, его встретили приветственные крики и махание рук. Клайд, который из года в год становился все толще и грузнее, налил ему кружку пива «Бек». Кэм наслаждался атмосферой старого бара из красного дерева, одна нога его удобно отдыхала на медной перекладине.

Из второй комнаты доносились звуки музыки и треск бильярдных шаров, иногда искреннее ругательство в сердцах и громкий хохот. Мужчины и изредка женщины сидели за голыми квадратными столами с бокалами пива, переполненными пепельницами и горами ореховой шелухи.

Сара Хыоитт, сестра Бада, вьшолняла обязанности официантки в обтягивающей майке и еще более облегающих джинсах.

Кэм знал, что сидя в баре, он, как всегда, будет потирать в руках бокал темного пива и чересчур много курить. слушать одни и те же песни, внимать одним и тем же голосам, чувствовать одни и те же запахи. И было приятно сознавать, что Клайд всегда будет стоять за стойкой бара, ворча на посетителей. Часы «Бадвайзер» на стене будут всегда отставать на десять минут, а хрустящий картофель будет всегда лежалым.

Сара с черными блестящими глазами и сильно надушенная резкими духами немедленно оказалась рядом. Она поставила поднос на стойку бара и слегка дотронулась до него бедром. Кэм без особого интереса заметил, что она как-то изменила прическу. После ее последней поездки к «Бетти» она стала блондинкой в стиле Джин Харлоу, причем одна прядь соблазнительно прикрывала глаз.

– Я не знала, придешь ли ты сегодня.

Он посмотрел в ее сторону, вспомнив, что было время, когда он был готов жевать стекло, только чтобы завладеть ею. – Как дела, Сара?

– Бывало хуже. – Она подвинулась так, что ее грудь легла ему на руку. – Бад говорит, у тебя много дел.

– Хватает, – Кэм снова принялся за пиво, прервав томное прикосновение.

– Может быть, хочешь отдохнуть попозже? Как в старые времена.

– Мы никогда не отдыхали.

Она рассмеялась низким, гортанным смехом. – Ну, приятно видеть, что ты помнишь. – Она с раздражением оглянулась через плечо, когда кто-то позвал ее. Она намеревалась засунуть руки Кэму в штаны – и в его кошелек – раз уж он вернулся в город. – Я заканчиваю в два. Хочешь я зайду к тебе?

– Спасибо за предложение, Сара, но я лучше буду жить воспоминаниями, чем повторю все снова.

– Дело твое, – она пожала плечами, снова подхватив поднос, но ее интонации после отказа стали жестче. – Я теперь лучше, чем раньше.

«Об этом все говорят», – подумал Кэм, и прикурил сигарету. Она в свое время была сногсшибательной семнадцатилетней привлекательной красоткой с пышными формами. «А затем, – вспоминал Кэм, – она зажила самостоятельной жизнью, распространяя свою власть на стольких мужчин, сколько могла найти».

– С Сарой Хьюитт получится, – стало боевым кличем старших классов школы Эммитсборо.

Беда была в том, что он любил ее – всем своим мужским началом и по крайней мере половиной сердца. Теперь он испытывал к ней только жалость. А это, он знал, хуже ненависти.

Голоса во второй комнате стали громче, а выражения более ядреными. Кэм поднял бровь, посмотрев на Клайда.

– Оставь ты их. – У Клайда был глухой скрипучий голос, как будто его связки были обернуты в фольгу. Когда он открывал две бутылки «Бада», лицо его нахмурилось, от чего пять подбородков закачались, словно желе. – Это не детский сад.

– Это твое заведение, – произнес Кэм обычным тоном, но он заметил, что с тех пор, как он заказал пиво, Клайд несколько раз посмотрел в направлении задней комнаты.

– Вот именно и от того что здесь сидит шериф мои посетители нервничают. Будешь пить или просто так сидеть?

Кэм поднял бокал и отпил. Он взял сигарету, затянулся и потушил ее. – Кто там, Клайд?

Мясистое лицо Клайда зашевелилось. – Все кто обычно. – Поскольку Кэм продолжал смотреть на него, Клайд подхватил кисло пахнувшую тряпку и стал протирать тусклую поверхность стойки. – Бифф снова там, и я не хочу неприятностей.

Кэм сразу притих, услыхав имя своего отчима, и любопытство исчезло из его глаз. Бифф Стоуки редко выпивал в городе, но когда выпивал, то миром это не заканчивалось.

– Давно он здесь?

Клайд пожал плечами, от чего волнообразно задергалось жирное тело под засаленным фартуком. – Я с секундомером не стою.

Раздался короткий, пронзительный женский крик и звук ломающегося дерева.

– Похоже на то, что он здесь засиделся, – произнес Кэм и направился внутрь, расталкивая любопытных. – Разойтись. – Он пропихивался локтями, идя на крик. – Я сказал разойтись, черт побери.

В задней комнате, где посетители собирались, чтобы поиграть в бильярд или покидать монетки в старый игральный автомат, он увидел забившуюся в угол женщину и Лесса Глэдхилла, раскачивавшегося за бильярдным столом и сжимавшего обеими руками кий. На его лице уже была

.кровь. Бифф стоял в нескольких шагах от него, держа в руках остатки стула. Это был здоровый, массивный человек, с кулаками, напоминавшими поршневые головки, умеренно покрытый татуировкой со .времен службы в морской пехоте. Его лицо, задубевшее от солнца и алкоголя, было грозно нахмурено. Глаза, как их навсегда запомнил Кэм, были темные и наполненные яростью.

Оскар Руди переминался с ноги на ногу на безопасном расстоянии, играя роль миротворца.

– Да ладно, Бифф, это же просто игра.

– Пшел вон, – проворчал Бифф.

Кэм положил руку на плечо Оскару и кивком головы предложил отойти.

– Погуляй, Лесс. Прийди в себя. – Мягко произнес Кэм, не сводя глаз с отчима.

– Этот сукин сын меня ударил чертовым стулом. – Лесс стер кровь заливавшую ему глаза. – Он мне должен двадцать долларов.

– Пойди пройдись, – повторил Кэм. Он обхватил пальцами бильярдный кий. Ему пришлось разок дернуть перед тем, как Лесс выпустил его.

– Он спятил. Это нападение. У меня свидетели есть. Раздался общий одобрительный гул, но вперед никто не выступил.

– Прекрасно. Отправляйся в участок. Позвони доктору Крэмптону. Он тебя посмотрит. – Он быстро обвел комнату взглядом. – Выметайтесь.

Люди стали выходить, глухо переговариваясь, но большая часть столпилась в проходе, чтобы посмотреть как Кэм будет разбираться с отчимом.

– Большим человеком стал? – могильный голос Биффа охрип от выпивки. И улыбнулся, как он всегда улыбался перед тем, как напасть на Кэма. – Получил значок и кучу денег, но ты по-прежнему дерьмо.

Кэм сжал пальцами кий. Он был готов. Полностью готов. – Тебе пора домой.

– Я выпиваю. Клайд, засранец, где мой виски? – Здесь ты больше пить не будешь, – твердо сказал Кэм. – Ты можешь уйти сам или я вынесу тебя через черный ход.

Бифф расплылся в еще более широкой улыбке. Он отбросил в сторону стул и поднял кулаки размером с телячью голову. Он собирался наподдать Лессу, но этот вариант еще лучше. Прошли годы с тех пор, как у него была возможность вколотить в мальчишку немного уважения. И Кэма пора было проучить.

– Отчего бы тебе просто не подойти и не забрать меня? Когда Бифф двинулся вперед, Кэм сомневался лишь мгновение. Он представил, как с силой бьет Биффа кием по голове. Он даже услышал желанный хруст дерева о кость. В последнюю минуту он отбросил кий в сторону и получил первый удар в живот.

Воздух просвистел у него между зубами, но он успел увернуться от кулака до того, как тот обрушился на его челюсть. Удар в лоб вызвал сноп искр из глаз. Позади себя он услышал рев толпы, подобно варварам, окружавшим гладиаторов.

Первый раз, когда его голый кулак соприкоснулся с телом Биффа, боль пронзила насквозь руку и обернулась волной удовлетворения. Он не чувствовал обрушивавшихся на него ударов, которые были словно воспоминания о десятках побоев.

Когда-то он был маленьким. Маленьким, худым и беспомощным. И тогда перед ним встал выбор – бежать и прятаться, или оставаться на месте и принимать все на себя. Эта ночь приближалась долго. В ней было безумное ощущение славы, наподобие того, что чувствуют солдаты перед тем, как броситься в битву. Он увидел, как его кулак вломился в перекошенный рот Биффа, губы и костяшки пальцев сочились кровью.

Он почувствовал запах крови – своей и Биффа. Стекло полетело на пол и разбилось вдребезги. Вместе с ним разлетелось его самообладание. Как безумец, он бросился в драку, обрушивая шквал ударов на лицо, которое с детства привык бояться и ненавидеть.

Он хотел стереть его. Уничтожить. Руками, покрытыми синяками и ссадинами, он подхватил Биффа за рубашку и врезал несколько раз по ненавистной роже, затем швырнул его в стену.

– Боже мой, Кэм. Перестань, отпусти. Боже мой. Из легких у него вырывался горячий, как огонь воздух. Он отшвырнул коснувшиеся его плеч руки и, оборачиваясь, чуть было не ударил в лицо Бада.

Тогда пелена сошла с его глаз, и он увидел бледное, вытянутое лицо своего помощника, огромные, любопытные глаза собравшейся толпы. Тыльной стороной ладони он стер кровь со рта. На полу побитый, переломаный, без сознания, в собственной блевотине валялся Бифф.

– Позвонил Клайд, – голос Бада дрожал. – Он сказал, что здесь все вышло из-под контроля. – Облизав губы он посмотрел на разрушения в бильярдной. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Кэм выдохнул как старик. – Посади его в камеру. – Кэм положил руку на бильярдный стол, чтобы успокоиться. Теперь он начал ощущать боль от каждого отдельного удара и отчетливый, болезненный приступ рвоты. – Сопротивление аресту, нападение на офицера, нарушение спокойствия и пьяный дебош.

Бад прочистил глотку.—Я могу отвезти его домой, если хочешь. Ты знаешь…

– В камеру его. – Он увидел Сару, смотревшую на него со смесью одобрения и страха в темных глазах. – Запиши показания Лесса Глэдхилла и всех свидетелей.

– Давай я договорюсь, чтобы кто-нибудь отвез тебя домой, Шериф.

– Нет, – он отбросил в сторону разбитое стекло, затем посмотрел на загораживавших дверной проем людей. Теперь его взгляд стал холодным, тяжелым и холодным, так что даже подбадривавшие его мужчины отвели глаза. – Развлечение закончилось.

Он дождался, пока все вышли из комнаты, после чего собрался ехать на ферму, чтобы сказать матери, что ее муж не вернется этой ночью домой.

ГЛАВА 6

Кэм зарулил на дорожку к дому Клер вскоре после полудня. Каждая кость, каждая мышца его тела отзывалась болью. Он отмокал в бассейне, делал ледяные примочки и принял три «Нуприна», но преодолеть последствия побоев и бессонной ночи было сложно.

Тем не менее, тяжелее всего оказалась реакция его матери. Она смотрела на него большими, усталыми, грустными глазами и заставила его почувствовать – как это случалось всегда – что он каким-то образом виновен в пьянстве отчима и в последовавшей за этим драке.

Небольшое удовлетворение доставляло то, что по меньшей мере до понедельника, по постановлению судьи, Бифф будет залечивать раны и терпеть боль в тюрьме.

Он заглушил мотоцикл и, облокотившись на ручки руля, наблюдал, как работала Клер.

Она оставила открытой гаражную дверь. На большом рабочем столе с кирпичным покрытием возвышалась длинная металлическая конструкция. Она изогнулась вокруг нее, орудуя горелкой. Он наблюдал, а ее окутывал сноп искр.

Он отреагировал стремительно, сильно. Желание – такое же обжигающее и острое как и пламя ее горелки.

«Глупо, – подумал он, опустив ногу с мотоцикла. – Нет ничего особенно привлекательного в женщине в рабочих ботинках и комбинезоне». Большую часть ее лица скрывали защитные очки, а волосы были убраны под кожаную шапочку. И хотя ему нравились женщины одетые в кожу, ее толстый фартук заметно отличался от облегающей юбки.

Он положил шлем на сидение и зашел в гараж. Она не отрывалась от работы. Из новой переносной стереоустановки гремела музыка. Девятая симфония Бетховена накладывалась на шипение горелки. Кэм подошел и выключил музыку, предположив, что это наиболее безопасный способ привлечь ее внимание.

Клер взглянула мельком. – Еще одну минутку. Минута растянулась до пяти, пока она выпрямилась и выключила горелку. Со знанием дела она взяла гаечный ключ и завернула баллоны.

– Сегодня мне нужно было сделать лишь несколько финальных штрихов. – Она выдохнула и подняла защитные очки. Энергия все еще пульсировала на кончиках ее пальцев. – Ну, что думаешь?

Не торопясь, он обошел скульптуру. Она наводила ужас. И захватывала. Человек, и вместе с тем… что-то другое. Он задумался над тем, какая сила воображения или что за необходимость заставила ее создать, нечто столь необычное.

– Ну у себя в гостиной я бы это не поставил, потому что не смог бы отдыхать в ее присутствии. Впечатление, что это кошмар, воплощенный в реальность.

Только это и можно было сказать. Клер кивнула, сняв шапочку. – Это моя лучшая работа за полгода. Анжи будет танцевать на потолке.

– Анжи?

– Она устраивает мои работы – она и ее муж. – Клер расправила примявшиеся волосы. – Ну, а ты чем… Боже мой. – Впервые она сосредоточила на нем внимание. Синяк красовался на его подбитом левом глазу, а щеку разрезал уродливый шрам. – Что такое с тобой произошло?

– Субботний вечер.

Она быстро скинула перчатки и осторожно дотронулась пальцем до пореза. – Я думала, что ты из этого уже вырос. Ты кому-нибудь показывался? Дай я тебе лед приложу к глазу.

– Да все в порядке, – начал было он, но она уже стремглав побежала на кухню.

– Ради всего святого, ты же шериф, – сказала она, пытаясь найти материю для льда. – Больше не надо все вверх дном переворачивать. Сядь. Может быть мы сможем снять отек. Ты так и остался шпаной, Рафферти.

– Благодарю, – он опустил свое ноющее тело в кресло с откидной спинкой, которое она поставила на кухне.

– Вот, приложи к глазу. – Она положила лед на журнальный столик, затем взяла его рукой за подбородок, чтобы повернуть к свету и изучить порез. – Тебе повезет, если на твоем симпатичном личике не останется шрама.

Лед оставлял райское ощущение, так что он лишь хмыкнул.

Она улыбнулась, но в глазах ее по-прежнему виднелась озабоченность, пока она убирала ему волосы со лба. Она помнила как много дрался Блэйр, слишком много в последних классах школы. Если она правильно помнила, то мужчины любят, чтобы за ними ухаживали, хвалили их в подобных обстоятельствах.

– Ну, хотя мне не стоит спрашивать, на что похож твой противник?

У него скривились губы. – Я ему, сволочи, нос сломал.

– Боже, как мне нравится это мужланство, – краем ткани она стала протирать порез.—С кем ты дрался?

– С Биффом.

Рука застыла на его лице. Ее понимающие глаза встретились с его взглядом. – Прости. Насколько я понимаю там ничего не изменилось в лучшую сторону.

– При исполнении обязанностей. Он был пьян и нарушал общественный порядок у Клайда…– Кэм замолчал и откинулся в кресле. – Черт бы все побрал.

Ее рука снова ласково коснулась его лица. – Эй, хочешь пирожного?

Он слегка улыбнулся. – Моя бабушка всегда угощала меня молоком и печеньем, после того как Бифф избивал меня до полусмерти.

Клер почувствовала спазм в желудке, но, взяв его руку, изобразила улыбку. – Судя по рукам, ему досталось больше, чем тебе. – Неожиданно она поцеловала содранную и пораненную кожу костяшек его кулака. Ему это показалось необыкновенно нежным.

– Тут тоже болит.—Он приложил палец к губам.

– Не перегибай палку. – В деловой манере она отодвинула лед и принялась изучать его глаз. – Красивая гамма. Видишь хорошо?

– Тебя вижу отлично. Ты еще лучше выглядишь, чем раньше.

Она наклонила голову. – Учитывая, что раньше я выглядела как пугало с верхним прикусом, то это говорит не много.

– Мне, наверное, станет лучше, когда подействует обезболивающее.

– Ладно. А пока что давай я съезжу в аптеку и куплю тебе лечебную мазь?

– Обойдусь пирожным.

На мгновение он прикрыл глаза, слушая, как она двигается по кухне, открывает холодильник, жидкость заполняет стеклянный сосуд, приглушенная музыка доносится из приемника в гараже. Он никогда не врубался в классику, но именно сейчас она звучала неплохо. Когда она расставила тарелки и стаканы на столе и села напротив него, он открыл глаза. В ней он видел терпение, понимание и плечо, на которое можно опереться. Было так легко открыть рану.

– Боже, Худышка, я хотел убить его, – тихо произнес Кэм. Взгляд его глаз, темный и опасный взгляд контрастировал со спокойствием, звучавшим в его голосе. – Он был пьян и груб, и смотрел на меня так же, как когда Мне было десять лет и я не мог дать сдачи. И я больше, чем чего бы то ни было на свете, хотел убить его. Что же за полицейский я после этого?

– Человечный полицейский. – Она помолчала в нерешительности, сжав губы.

– Кэм, я раньше слышала как мои родители говорили… ну, о вашей ситуации в доме. Почему никто ничего не делал?

– Люди не любят вмешиваться, в особенности в домашние дела. И моя мать всегда его поддерживала. И все еще поддерживает. Она заплатит выкуп, как только будет можно и заберет его домой. Ничто из того, что он делает не убедит ее, что он никому не нужный пьянчуга. Я раньше мечтал, чтобы он выпил бутылку и покончил с собой. – Он выругался про себя, вспомнив об отце Клер, понимая по выражению ее лица, что она тоже думает о нем. – Прости.

– Да нет, ничего. Мне кажется мы с тобой не по на-слышке знаем, каким разрушительным может быть алкоголизм. Но папа никого не трогал, когда пил. Кроме самого себя. – Она попробовала избавиться от этого настроения. – Ты должно быть неважно чувствуешь себя сегодня. Я согласна перенести поездку.

– Чувствую я себя неважно. – Он подвигал застывшими руками. – И общение мне могло бы помочь, если ты выдержишь.

Она улыбнулась и встала.

– Пойду, возьму куртку.

Когда она вернулась, Кэм напомнил ей выключить радио, затем напомнил ей закрыть гаражную дверь. Заткнув большие пальцы в карманы штанов, она исследовала припаркованный за ее машиной мотоцикл. Он был большой и мощный, окрашенный по-спартански в черное с серебром, без всяких модных рисунков. «Машина, – подумала она с одобрением, обойдя его вокруг. – Не игрушка».

– Настоящая вещь. – Она с уважением провела рукой по двигателю. Заложив язык за щеку, она взяла шлем с сидения, пока он расстегивал второй. – Рафферти, а ты повзрослел.

Пока она смеялась, он надел ей на голову запасной шлем и пристегнул его. Она вскочила на мотоцикл позади него, удобно обняв руками его талию, пока он заводил мотор. Никто из них не заметил блеска стекла телескопа, когда они выезжали с дорожки и скрылись из виду.

Она расслабила руки и откинула голову. Много лет назад она провела весну и лето в Париже, беззаботно любя очередного студента художественной школы. Он был милый, мечтательный и бедный. Они вместе арендовали мотоцикл и провели уик-энд, катаясь по улицам.

Она рассмеялась собственным воспоминаниям. Теперешняя поездка ничем не напоминала тот нежный эпизод. У ее молодого любовника было тощее тело – непохожее на литую плоть, к которой она теперь прижималась.

Кэм вписался в поворот, и она почувствовала, как учащенно забилось сердце. Приятный всплеск эмоций, сливавшийся с мерной вибрацией мотоцикла под ней. Она чувствовала запахи глушителя, свежескошенной травы, кожаной куртки Кэма и более глубокий, более чувственный аромат его кожи.

Ему нравилось ощущать ее сзади, неприкрытое сексуальное ощущение ее раздвинутых ног, прижатых к нему сливалось с ровной работой двигателя под ними. Ее руки спокойно лежали у него на бедрах или более крепко обвивали талию, когда он наклонял машину в поворот. Неожиданно он свернул с основного шоссе на узкую, петлявшую дорогу. Они кружились подобно танцовщикам под аркой деревьев. Свет и тень разбрасывали причудливые узоры на асфальте. В воздухе ощущалось прохладное, хрупкое дыхание весны.

Они остановились у придорожного магазинчика и купили сильно охлажденные напитки и огромные сэндвичи с холодным мясом. Аккуратно уложив припасы в мотоциклетные сумки для багажа, они направились в глубину леса, где извиваясь расширялся ручей.

– Отлично. – Клер сняла шлем и расправила рукой волосы. Затем она рассмеялась и обернулась к Кэму. – Я даже не знаю, где мы.

– Всего лишь в десяти милях к северу от города.

– Но мы же катались несколько часов.

– Я ездил кругами. – Он достал пакеты с едой и передал один ей. – Ты слишком сосредоточилась на пении и не заметила.

– Одно плохо в мотоцикле, что там нет громкой музыки. – Она подошла к краю травянистого берега, где поток бурлил и пенился о камни. Листья над головой были по-прежнему молоды и нежны. Горный лавр и дикий кизил были украшены белыми цветами.

– Я раньше сюда девчонок постоянно привозил, – произнес он у нее за спиной. – Ради баловства.

– Правда? – Она обернулась с улыбкой, и в глазах ее была неуверенность. Он напоминал боксера, прошедшего серию боев. И хотя ей не нравились кровавые виды спорта, эта аналогия была как раз вовремя и к месту. – Это до сих пор твое стандартное поведение? – Поддавшись любопытству и искушению она прижалась к нему. Вдруг глаза ее расширились.

– Боже мой. О, Боже мой, ты только посмотри на это! – Клер всучила ему пакет с сэндвичами и рванула с места.

Когда он догнал ее, она стояла перед старым деревом, ладони прикрывали рот, глаза смотрели зачарованно. – Ты веришь в это? – прошептала она.

– Я верю, что ты отняла у меня десять лет жизни. Он гневно посмотрел на старое, дряхлое дерево. – Что за черт в тебя вселился?

– Он прекрасен. Совершенно прекрасен. Я его должна заполучить.

– Заполучить что?

– Наплыв. – Она вытянулась, поднялась на носочки, но концы ее пальцев все-таки были в нескольких дюймах от наплывшего кольца из дерева и коры, уродливо вросшего в дуб. – Я часами искала, но такого хорошего не нашла. Для резьбы, – пояснила она, опустившись на землю. – Наплыв по своей природе напоминает шрам. Когда дерево ранят, оно обрастает наплывом как маслом.

– Худышка, я знаю, что такое наплыв.

– Но это потрясающий. Я за него душу готова отдать. – Глаза ее приобрели расчетливое выражение, появлявшееся только тогда, когда она готовилась раздобыть материал. – Я должна узнать, кому принадлежит земля.

– Мэру.

– Мэру Атертону принадлежит земля так далеко?

– Он купил несколько участков около десяти, пятнадцати лет назад, когда они стоили дешево. Здесь ему принадлежит около сорока акров. Если тебе нужно дерево, то скорее всего достаточно лишь пообещать ему голос на выборах. В том случае, если ты останешься.

– Я ему все, что угодно пообещаю. – Она обошла дерево вокруг, уже думая о нем, как о своей собственности. – Это просто судьба, что ты меня сюда привез.

– А я то думал мы сможем просто здесь подурачиться. Она рассмеялась, затем посмотрела на сумки у него в руках. – Давай поедим.

Они уселись на земле рядом с ручьем, откуда у нее был хороший вид на дерево, и принялись разворачивать сэндвичи и сухой картофель. Иногда по дороге проезжала машина, но большую часть времени они провели в тишине.

– Мне этого не хватало, – произнесла Клер, откинувшись на валун. – Тишины.

– Ты из-за этого вернулась?

– Отчасти. – Она наблюдала, как он достал из пакета ломтик картошки. «У него прекрасные руки, – поняла она,—несмотря на сбитые и пораненные костяшки. Она отольет их в бронзе, сомкнутыми на рукоятке меча или прикладе ружья». – Ну, а ты? Если и был кто-то, кто лез из шкуры вон, чтобы выбраться отсюда, это был ты. Я так до сих пор и не понимаю, зачем ты вернулся, да к тому же в качестве столпа общества.

– Слуги народа, – поправил он и откусил от сэндвича. – Может быть, в конце концов, я понял, что проблема не в Эммитсборо, а во мне. – «Это лишь отчасти правда, – подумал он. Все остальное относилось к воплям в старых домах, пистолетной пальбе, крови, смерти».

– Да все в порядке, Рафферти. Просто в своем непокорстве подростка ты ушел на шаг дальше большинства. – Она улыбнулась ему. – В каждом городе должен быть хулиган.

– Ну а ты всегда была пай-девочкой. – Он рассмеялся, когда отвращение пробежало по ее лицу. – Умная дочка Кимболла, лучше всех училась в школе, вступила в ученический совет. Тебе наверное по сей день принадлежит рекорд по продаже самого большого количества скаутского печенья. . – Ладно, Рафферти, я не хочу сидеть здесь, чтобы меня обижали.

– Я любовался тобой, – сказал он, но глаза его блеснули. – Правда. Когда ты не вызывала у меня отвращения. Хочешь картошки?

Она засунула руку в пакет. – Лишь потому что я придерживалась правил.

– Ты придерживалась, – трезво согласился он. – Конечно придерживалась. Он протянул руку, чтобы поиграть с медным крючком на ее комбинезоне. – Мне кажется все время думал, способна ли ты вообще терять рассудок.

– Ты никогда обо мне не думал.

– Думал. – Он снова поднял взор на нее. Глаза его по-прежнему улыбались, но в них заключалось беспокойство, заставившее ее волноваться.

Оп-па. Эта единственная быстрая мысль пронзила ее сознание.

– Я раньше удивлялся, как часто мой разум был занят тобой. Ты была еще ребенком, притом костлявым, из благополучной и добропорядочной семьи. И все знали, что нет парня, у которого с тобой хоть что-нибудь получилось. – Когда она сбросила его руку с застежки, он лишь улыбнулся. – Наверное я думал о тебе, потому что мы с Блэйром начали тусоваться.

– В тот момент, когда он был балбесом.

– Вот именно. – Он так и не понял, как ей удалось так сухо говорить при ее гортанном голосе, но ему это нравилось. – Так ты когда-нибудь теряла рассудок, Худышка?

– У меня были разные моменты в жизни. – Разозленная, она занялась сэндвичем. – Знаешь, люди не воспринимают меня как худощавую, правильную дуру из глубинки.

Он и не думал, что получит такое удовольствие, наблюдая за тем, как она выходит из себя. – Как же люди тебя воспринимают, Худышка?

– Как преуспевающего и талантливого скульптора со своим взглядом на вещи. На моей последней выставке, критики…– Она оборвала свою речь и гневно посмотрела на него. – Черт бы тебя побрал, Рафферти, из-за тебя я Разговариваю как дура.

– Да ничего. Ты среди друзей. – Он стряхнул крошки у нее с подбородка. – Так ты себя прежде всего воспринимаешь, как художника?

– А ты себя не воспринимаешь прежде всего полицейским?

– Да, – произнес он мгновение спустя. – Наверное воспринимаю.

– То тут, то там что-то происходит. – И поскольку случай с кладбищем все еще занимал его мысли, он рассказал ей о нем.

– Как мерзко. – Она обхватила себя руками, неожиданно вздрогнув. – И не похоже на то, что может здесь случиться. Ты подозреваешь детей?

– Больше ничего в голову не приходит, но нет, я не подозреваю детей. Все слишком чисто и с очевидным умыслом.