Адвокат мог не знать

Колли отперла дверь и вошла в дом, зажгла свет в холле и набрала код охранной сигнализации. Она не могла вспомнить, когда в последний раз была в этом доме одна. Наверняка еще до того, как переехала в свою первую меблированную квартиру.

Она пересекла холл, поднялась по лестнице на второй этаж и прошла по коридору в кабинет отца. На пороге она задержалась, окинула встревоженным взглядом содержащийся в образцовом порядке старинный письменный стол красного дерева, чистую промокательную бумагу, заправленную в кожаный держатель вишневого цвета, серебряный письменный прибор с бесполезной, но очаровательной чернильницей и гусиным пером.

Рабочее кресло отца было обито той же вишневой кожей. Колли прямо-таки видела, как он сидит в этом кресле, изучая какой-нибудь медицинский журнал или садовый каталог, и очки сползают ему на кончик носа, а светло-золотистые волосы, уже подернутые сединой, падают на широкий лоб.

Сколько раз Колли впархивала в эту комнату, плюхалась с размаху в одно из двух удобных гостевых кресел и прерывала работу отца своими рассказами, жалобами или вопросами! Если он был действительно очень занят, ему довольно было бросить на нее взгляд поверх очков, и она тихонько уползала обратно. Но чаще всего он бывал ей рад.

Теперь она сама себе казалась воровкой.

Колли строго-настрого приказала себе не думать об этом. Она просто сделает то, за чем пришла. В конце концов, это документы, касающиеся ее рождения.

Сначала она направилась к шкафчикам с картотекой, прекрасно зная, что все необходимые ей бумаги находятся в этой комнате. В их доме об оплате счетов и хранении документации заботился отец.

Она открыла верхний ящик и начала искать.

Через час она спустилась в кухню сварить себе кофе и прихватила наверх найденный в кладовой пакетик диетических картофельных чипсов без соли. «Бред, — подумала Колли. — Какой смысл продлевать себе жизнь, если приходится жевать картон?»

Она позволила себе десятиминутный перерыв. Все равно работа много времени не займет. Она уже почти все просмотрела. Она бы уже закончила, если бы не наткнулась на папку со своими школьными табелями. Так приятно было вспомнить прошлое! Свои первые раскопки она организовала на заднем дворе у своего приятеля Донни Риггза, еще когда училась в начальной школе. Ох и попало же бедному Донни, когда его мамаша обнаружила изрытый сад!

Колли стало грустно. Она поднялась и перешла ко второму шкафу. Здесь хранились медицинские карты, такие же аккуратные, как и школьные табели. «Вот отсюда и надо было начинать», — сообразила она. Не сомневаясь, что сейчас ей откроется искомая истина, Колли снова села и открыла свою карту.

Детские прививки, рентгеновские снимки, сделанные, когда она в десятилетнем возрасте сломала руку, упав с дерева. В июне 1983 года ей удалили гланды. В шестнадцать лет она вывихнула палец в борьбе за мяч во время баскетбольного матча. Отец хранил все, вплоть до результатов ее ежегодных медицинских осмотров, пока она не сняла себе квартиру. Даже заключения гинеколога.

Колли просмотрела все, вернулась к началу и проверила всю папку еще раз, но не нашла никаких записей из роддома о своем появлении на свет. Никаких наблюдений педиатра о первых трех месяцах ее жизни.

Ладно, это еще ничего не значит. Просто эти записи подшиты где-то еще. Скорее всего, в документах ее матери. Да, точно. Он сохранил записи о ее беременности и подшил туда же результаты наблюдений за развитием ребенка на ранней стадии. Конец — делу венец.

Чтобы доказать себе, что она нисколько не встревожена, Колли налила еще чашку кофе и отхлебнула. Только после этого она вернула папку на место и взяла медицинскую карту матери. Нет, она не будет себя казнить за просмотр документов, не принадлежащих лично ей. Она бегло просматривала записи, стараясь выудить ключевые данные и в то же время не читать того, что было личным делом ее матери.

Вот отчет о первом выкидыше в августе 1969 года и о назначенном после него лечении. Колли о нем знала. Как и о втором, случившемся осенью 1971 года. Мама рассказывала, что даже впала в депрессию — так угнетающе подействовали на нее эти неудачи. И каким счастьем стало для нее наконец появление здоровой девочки. Ее обожаемой дочки.

Колли даже дрожь пробрала от облегчения, когда она добралась до третьей беременности. Акушер-гинеколог, разумеется, был встревожен аномальным раскрытием шейки матки, вызвавшим предыдущие выкидыши. Он прописал курс лечения и заставил Вивиан лежать первые три месяца.

За ходом беременности внимательно наблюдал доктор Генри Симпсон. Маму даже положили в больницу на два дня, когда она была на седьмом месяце: у нее было повышенное давление и обезвоживание из-за непрекращающейся тошноты по утрам.

Но ее подлечили и выписали.

И на этом, к полному смятению Колли, записи о беременности обрывались. Следующий отчет — о вывихе лодыжки — был сделан уже год спустя.

Она принялась лихорадочно листать страницы, уверяя себя, что документы просто перепутаны и лежат в ненадлежащем месте. Но их нигде не было. Ничего не было. Как будто беременность матери остановилась на седьмом месяце.

Колли била дрожь, когда она поднялась и направилась к шкафу. Она открыла следующий ящик, перебрала содержимое в поисках нужных записей и, не найдя ничего, присела на корточки перед самым нижним ящиком.

И обнаружила, что он заперт.

На миг она замерла перед полированным деревянным шкафом, положив ладонь на блестящую латунную ручку. Потом она выпрямилась и, стараясь не думать, принялась отыскивать в письменном столе отца ключ.

Не найдя ключа, Колли схватила нож для разрезания конвертов, опустилась на колени перед ящиком и взломала замок. Внутри она обнаружила продолговатый несгораемый металлический ящичек, опять-таки запертый. Она поставила его перед собой на письменном столе и села. Долгое время Колли просто смотрела на него, мечтая, чтобы он исчез.

Может, задвинуть его обратно в ящик шкафа и сделать вид, что его не существует? Что бы там ни было внутри, ее отец постарался сделать содержимое недоступным. Какое же она имеет право вторгаться в его секреты?

Но разве не то же самое она делает каждый день? Она нарушает покой усопших, людей абсолютно посторонних, незнакомых. Она делает это потому, что знания и открытия важнее их частных секретов. Что же это получается? Она может выкапывать, ощупывать, изучать, анализировать кости чужих покойников и не может открыть ящичек, содержимое которого, скорее всего, касается тайны ее собственной жизни?

— Извини, — сказала Колли вслух и атаковала замок почтовым ножом.

Крышка открылась, и правда вышла наружу.

Не было третьего выкидыша. Но не было и рождения здоровой девочки. Колли заставила себя читать так, словно это был лабораторный отчет о результатах раскопок. На первой неделе восьмого месяца беременности плод погиб в утробе Вивиан Данбрук. Были вызваны искусственные роды, и она родила мертвую дочь 29 июня 1974 года.

Аномалия шейки матки, дважды вызывавшая выкидыш, и чрезмерно высокое кровяное давление, приведшее к появлению на свет мертворожденного ребенка, делали новую беременность крайне нежелательной и опасной. Две недели спустя удаление матки, рекомендованное вследствие непоправимого вреда, нанесенного шейке, сделало новую беременность невозможной.

Пациентка прошла курс лечения от депрессии.

Шестнадцатого декабря 1974 года супруги удочерили грудную девочку, которую назвали Колли Энн. Это было частное удочерение, тупо отметила Колли, устроенное через адвоката. Гонорар за его услуги составил десять тысяч долларов. Дополнительная сумма в двести пятьдесят тысяч долларов была уплачена через его посредничество незамужней биологической матери.

Младенец — почему-то было легче мысленно называть этого ребенка младенцем — был осмотрен доктором Питером О'Мэлли, педиатром из Бостона, и признан абсолютно здоровым. Следующий осмотр девочка прошла в шестимесячном возрасте — плановый медицинский осмотр у доктора Мэрилин Вермер из Филадельфии, которая оставалась ее лечащим врачом вплоть до достижения двенадцатилетнего возраста.

— В тот год я отказалась ходить к детскому врачу, — пробормотала Колли и с удивлением уставилась на слезу, упавшую на бумаги. — Господи! О господи!

Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле. Это не может быть правдой. Как могли люди, ни разу не солгавшие ей даже по самому пустяковому поводу, тридцать лет жить с такой страшной ложью на совести?

Нет, это просто невозможно.

Но когда Колли снова перечитала все бумаги, она поняла, что это возможно. Более того, это и есть реальность.

— Что это, черт побери, значит — она взяла выходной? — Джейк сдвинул шляпу на затылок, пронизывая Лео испепеляющим взглядом. — У нас работа в самом разгаре, а она берет выходной?

— Она сказала, что у нее важное дело.

— Какое, на хрен, дело может быть важнее, чем ее работа?

— Она не сказала. Можешь злиться сколько хочешь — на меня, на Колли, — но мы оба знаем, что это на нее не похоже. Мы оба знаем — она работает до полного изнеможения.

— Ну да, ну да. И это очень похоже на нее — сбежать с работы только потому, что ее разозлило мое появление.

— Нет, не похоже. — Лео тоже рассердился и воинственно ткнул Джейка пальцем в грудь. — И ты не хуже меня знаешь, что она в такие игры не играет. Как бы она ни злилась на тебя или на меня за то, что я притащил тебя сюда, она с этим справится. Никакие личные проблемы не могут помешать ее работе. Она для этого слишком профессиональна, да и слишком упряма, если на то пошло.

— Ладно, ты меня убедил. — Джейк сунул руки в карманы и угрюмо уставился на тот участок поля, который они уже начали разбивать на квадраты. — Вчера вечером с ней что-то случилось.

Он это сразу заметил, почувствовал. Но вместо того, чтобы уговорить ее все ему рассказать, позволил ей отмахнуться. И сам отгородился от нее своей обидой и уязвленной гордостью. Нелегко расставаться со старыми привычками.

— Что ты такое несешь?

— Я заглянул к ней в комнату. Она была расстроена. Я не сразу понял, что это не имело никакого отношения ко мне. Мне нравится думать, что, когда Колли злится, это всегда имеет отношение ко мне. Она не хотела об этом говорить. Ничего удивительного. Но она рассматривала какие-то снимки. Мне показалось, что это семейные фотографии. — Все, что он знал о ее семье, уместилось бы в детском совочке, и еще осталось бы много места. — Она бы тебе сказала, если бы что-то случилось у нее в семье? — спросил Джейк.

Лео почесал в затылке.

— Думаю, да. Но она сказала только, что это неотложное личное дело. Сказала, что вернется к концу дня, если сможет, а если нет, то завтра.

— У нее кто-то есть?

— Грейстоун…

Джейк понизил голос. На раскопках всегда полно любопытных ушей, жаждущих сплетен.

— Лео, я тебя очень прошу. Она с кем-то встречается?

— Откуда, черт побери, мне знать? Она мне не рассказывает о своей личной жизни.

— Клара могла ее расспросить. Уж если Клара в кого-то вцепится, она выведает все, что ей нужно. Она бы тебе рассказала.

— Клара считает, что Колли до сих пор замужем за тобой.

— Правда? Твоя жена умная женщина. Она когда-нибудь говорила обо мне?

Лео прикинулся непонимающим.

— Мы с Кларой каждый день за ужином только о тебе и говорим.

— Да не Клара, господи боже, а Колли!

— Я не могу повторить, что Колли говорила мне о тебе. Я таких слов не употребляю.

— Мило. — Джейк перевел взгляд, скрытый за стеклами темных очков, на пруд. — Что бы она ни говорила, что бы она ни думала, ей придется переменить свое мнение. Если у нее какие-то неприятности, я заставлю ее сказать, в чем дело.

— Если ты так близко к сердцу принимаешь ее дела, какого черта ты разводился?

Джейк пожал плечами.

— Хороший вопрос, Лео! Чертовски хороший вопрос. Как только найду ответ, ты будешь вторым человеком, который об этом узнает. А пока, есть у нас главный археолог или нет, займемся работой.

Он влюбился в нее, влюбился до беспамятства при первой же встрече, признался себе Джейк. Как по мановению волшебной палочки, его жизнь разделилась на до и после Колли Данбрук.

Это пугало и злило его. Она пугала и злила его. Ему было тридцать лет, у него не было близких (если не считать Диггера), и такое положение его вполне устраивало. Он не собирался ничего менять. Он любил свою работу. Он любил женщин. Поскольку ему удавалось сочетать одно с другим, он считал, что жизнь удалась и желать больше нечего. Он ни перед кем не отчитывался и уж тем более не собирался подчиняться какой-то пигалице со стервозной жилкой в характере.

Господи, как он обожал эту ее стервозную жилку!

Секс оказался таким же бурным и завораживающим, как и их словесные пикировки. Но он так и не разрешил проблему их взаимоотношений. Чем больше он был с ней, тем больше ему этого хотелось. Она отдала ему свое тело, подарила дружбу. Интеллектуальные схватки с ее упрямым, своенравным умом оказались необычайно плодотворными. Но то единственное, что могло бы удержать его в браке, она ему так и не дала.

Свое доверие.

Она никогда ему не доверяла. Не верила, что он поддержит ее в трудную минуту, что разделит с ней ее бремя. И уж тем более не допускала мысли, что он может быть ей верен.

Когда она его выставила, он еще много месяцев тешил себя мыслью о том, что именно ее откровенное неверие погубило их брак. И точно так же, месяцами, он цеплялся за надежду, что она вернется.

Глупо, конечно, было так думать, теперь он это понимал. Колли никогда никому не уступала. Эта черта у них была общей. А еще по прошествии времени он начал допускать, что — может быть, пожалуй, вероятно — вел себя не лучшим образом. Не справился с ситуацией так умело и эффективно, как мог бы. Как должен был справиться.

Это не меняло коренным образом положения дел, — по существу вина за случившееся все равно лежала на ней, — но осознание того, что и он не во всем оказался на должной высоте, открыло возможность для обдумывания новых подходов.

Джейк не мог отрицать, что поток электричества между ними вспыхивает до сих пор. И если проект «Антитам» даст ему такую возможность, он направит этот поток в нужное русло. Он вернет ее во что бы то ни стало. И что бы ни тревожило ее сейчас, она ему об этом расскажет. Она позволит ему прийти к ней на помощь. Даже если ему придется связать ее по рукам и ногам и клещами вытаскивать из нее правду.

Колли не ожидала, что ей удастся уснуть, но вскоре после рассвета свернулась калачиком на постели в своей комнате, обхватив руками подушку, как в детстве, когда была больна или расстроена.

Она была так истощена физически и морально, что больше не ощущала ни тошноты, ни головной боли. И боль, и тошнота, и страшная тяжесть в груди вернулись, когда она проснулась четыре часа спустя, когда хлопнула входная дверь и ее позвал полный радостного возбуждения голос матери.

Колли медленно спустила ноги на пол, села и обхватила голову руками.

— Колли! — Чистая радость прозвучала в голосе влетевшей в двери Вивиан. — Детка, мы понятия не имели, что ты приедешь домой. Я увидела твою машину у подъезда и глазам своим не поверила! — Она торопливо обняла Колли, провела рукой по ее волосам. — Когда ты приехала?

— Вчера. — Колли не подняла головы. Она не была готова посмотреть матери в лицо. — Я думала, вы с папой в Мэне.

— Так оно и было. Мы решили вернуться домой пораньше. Твой отец жить не может без своего сада, ты же знаешь, а в понедельник ему уже приступать к работе. Детка… — Вивиан подхватила Колли под подбородок и приподняла ее лицо. — Что случилось? Ты не заболела?

— Просто немного не по себе. — Глаза у матери карие, но не такие, как у нее самой: темнее, глубже. Они изумительно смотрелись на ее молочно-белом лице с нежным румянцем. И волосы другие — цвета топленого молока. — Папа здесь?

— Конечно, здесь. Бросил вещи в машине и побежал осматривать свои обожаемые помидоры. Девочка моя, ты ужасно бледна.

— Мне надо с вами поговорить. С вами обоими. — «Нет, нет, нет, я не готова!» — кричал голос у нее внутри, но она оттолкнулась руками и поднялась на ноги. — Ты не позовешь папу в дом? А я пока умоюсь.

— Колли, ты меня пугаешь.

— Прошу тебя! Дай мне только минуту, я умоюсь и сразу спущусь.

Не давая Вивиан времени возразить, Колли выбежала из комнаты в коридор и скрылась в ванной. Там она открыла холодную воду и плеснула пригоршню себе в лицо, стараясь не смотреть в зеркало. К этому она тоже была еще не готова.

Когда она спустилась вниз, Вивиан стояла в холле, сжимая руку мужа. «Какой он высокий, — подумала Колли. — Высокий, стройный, красивый. И как прекрасно они смотрятся вместе! Доктор Эллиот Данбрук и его прелестная жена Вивиан».

Они лгали ей всю жизнь.

— Колли, ты до смерти напугала свою мать. — Эллиот подошел к ней и крепко обнял. — Что случилось с моей девочкой?

Слезы жгли ей глаза.

— Я не ожидала, что вы вернетесь сегодня, — сказала Колли, высвобождаясь из его объятий. — Я думала, у меня будет больше времени. Мне надо было обдумать, что я вам скажу, но придется начать разговор, не откладывая. Нам надо сесть.

— Колли, у тебя неприятности?

— Я не знаю, кто я такая, — просто ответила Колли и прошла через холл в гостиную.

Безупречная комната, подумала она, свидетельствующая о богатстве и тонком вкусе хозяев. Тщательно подобранная антикварная мебель в безукоризненном состоянии. Удобные кресла с обивкой глубоких насыщенных тонов, предпочитаемых и мужем, и женой. Хорошие картины на стенах, великолепие светильников старинного хрусталя. Семейные фотографии в рамочках на каминной полке, при виде которых у нее защемило сердце.

— Я должна спросить вас… почему вы никогда не рассказывали мне об удочерении.

Из горла Вивиан вырвался всхлип. Губы у нее дрожали.

— Колли, с чего ты взяла…

— Только, ради бога, не надо отрицать. Не надо. — Каждое слово давалось Колли с трудом. — Простите меня, но я видела документы. — Она бросила взгляд на отца. — Я взломала ящик картотеки и сейфовый ящик, который был внутри. Я видела медицинские записи и документы на удочерение.

— Эллиот, как ты мог? Ты же обещал!

— Сядь, Вивиан. Сядь. — Он пододвинул ей кресло, силой заставил сесть. — Я не смог их уничтожить. — Погладив жену по щеке, как испуганного ребенка, он повернулся к Колли. — Это было непорядочно.

— А порядочно было скрывать от меня правду о моем рождении?

Плечи Эллиота поникли.

— Для нас это не имело значения.

— Не имело…

— Не вини отца, Колли. — Вивиан взяла мужа за руку. — Он сделал это ради меня. Я заставила его пообещать. Я заставила его поклясться. Мне хотелось… — Слезы потекли по ее лицу. — Не надо меня ненавидеть, Колли. О боже, не надо меня ненавидеть. Ты стала моей дочкой с той минуты, как я взяла тебя на руки. Все остальное не имело значения.

— Взамен ребенка, которого ты потеряла?

— Колли, — вмешался Эллиот. — Не будь жестокой.

— Жестокой? — Кто он, этот человек, глядящий на нее с таким упреком и с такой печалью? Кто ее отец? — Ты можешь упрекать меня в жестокости после того, что сделал?

— А что, собственно, мы сделали? — бросил он в ответ. — Мы тебе не сказали. Разве это так важно? Твоя мать… Поначалу ей нужна была эта иллюзия. Она была безутешна, она так и не оправилась от потери. Она больше не могла родить. Когда появился шанс удочерить тебя, мы за него ухватились. Мы полюбили тебя, мы тебя любим не потому, что ты заменила нам дочь. Ты и есть наша дочь.

— Я не смогла примириться с потерей ребенка, — вставила Вивиан. Каждое слово давалось ей с трудом. — После всего, что мне пришлось пережить… После двух выкидышей, после того, как я все сделала, чтобы родить здорового ребенка… Мне была невыносима мысль, что люди будут видеть в тебе… суррогат. Мы переехали сюда, чтобы начать жизнь сначала. Мы втроем. А все остальное не имело значения. Я обо всем забыла. Это не имеет никакого отношения к тому, кто ты такая. Это не имеет никакого отношения к тому, кто мы такие и как мы тебя любим.

— Вы купили ребенка на черном рынке. Вы взяли ребенка, украденного из другой семьи. И это не имеет значения?

— О чем ты говоришь? — Лицо Эллиота вспыхнуло гневом. — Как ты можешь говорить подобные вещи? Это чудовищно! Чем мы заслужили подобные обвинения?

— Вы заплатили четверть миллиона.

— Совершенно верно. Мы договорились о частном удочерении, а деньги ускоряют этот процесс. Конечно, это несправедливо по отношению к бездетным парам, не располагающим такими средствами, но это не преступление. Мы согласились на гонорар, согласились на вознаграждение биологической матери. Обвинять нас в том, что мы тебя купили, украли, — значит уничтожать все, что мы собой представляем как семья.

— И ты не спрашиваешь, почему я явилась сюда среди ночи, почему просматривала твои бумаги, почему взломала ящик?

Эллиот провел рукой по волосам и сел.

— Я ничего не понимаю. Ради всего святого, Колли, неужели ты думаешь, что я способен рассуждать логически, когда ты бросаешь нам такие обвинения?

— Вчера вечером ко мне в номер мотеля пришла женщина. Она смотрела новости по местному телевидению. Я там выступала, рассказывала о раскопках. Она сказала, что я ее дочь.

— Ты моя дочь, — с тихой яростью в голосе перебила ее Вивиан. — Ты мой ребенок.

— Она сказала, — продолжала Колли, — что двенадцатого декабря 1974 года ее трехмесячная дочь была похищена. Это случилось в торговом центре Хагерстауна, штат Мэриленд. Она показала мне свои фотографии в тридцатилетнем возрасте, фотографии своей матери. Сходство очевидно. Волосы, овал лица. Эти проклятые три ямочки. Я сказала ей, что этого не может быть. Я сказала ей, что не была удочерена. Но оказалось, что была.

— Это не имеет никакого отношения к нам, — Эллиот принялся растирать ладонью грудь в области сердца. — Это безумие.

— Она ошибается, — Вивиан медленно покачала головой. — Это ужасная ошибка.

— Конечно, она ошибается. — Эллиот вновь взял жену за руку. — Она безусловно ошибается. Мы обратились к адвокату, — объяснил он Колли. — К известному адвокату, который специализировался на частных усыновлениях. Нам его рекомендовал гинеколог твоей матери. Да, мы ускорили процесс удочерения, но это все. Мы никогда не стали бы участвовать в похищении детей, в незаконном удочерении. Ты не можешь всерьез в это верить.

Колли взглянула на отца, на мать, умоляюще смотревшую на нее полными слез глазами.

— Нет, нет, — сказала Колли, и ей стало чуточку легче. — Нет, в это я, конечно, не верю. Давайте поговорим о том, что именно вы сделали. — Но прежде она подошла к матери и присела на корточки перед креслом. — Мама. — Только это она и могла сказать, взяв Вивиан за руку. — Мама.

Подавив рыдание, Вивиан бросилась к ней и обхватила Колли обеими руками.

5

Колли сварила кофе — главным образом для того, чтобы дать родителям время успокоиться. Они были ее родителями. Ничего не изменилось. Гнев и ощущение предательства постепенно угасало. Да и как можно было сердиться, глядя на печаль отца и убитое, залитое слезами лицо матери?

Но и подавив чувство обиды, она не могла остановиться на полпути — ей надо было получить ответы на свои вопросы.

Как бы сильно она ни любила родителей, она должна была знать правду.

Колли отнесла поднос с кофе в гостиную и увидела, что родители сидят рядышком на диване, взявшись за руки.

— Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, — начала Вивиан.

— Мне кажется, ты не понимаешь. — Колли разлила кофе по чашкам. Это позволило ей чем-то занять глаза и руки. — Я должна знать факты. Я не могу составить себе полную картину, пока не соберу все кусочки и не сложу вместе. Мы — семья. Что бы ни случилось, это никогда не изменится. Но я должна знать правду.

— Ты всегда была сильна в логике, — заметил Эллиот. — Мы причинили тебе боль.

— Давайте сейчас не будем об этом. — Вместо того, чтобы взять себе стул, Колли опустилась на пол и уселась по-турецки по другую сторону от кофейного столика. — Прежде всего я должна понять… насчет удочерения. Почему вы это скрыли? Вам казалось, что признание может разрушить нашу семью?

— Семья — это чудо, каким бы образом она ни создавалась, — ответил Эллиот. — Ты стала нашим чудом.

— Но вы это скрыли.

— Это моя вина, — Вивиан смахнула слезы. — Во всем я виновата.

— Никто не виноват, — отрезала Колли. — Просто мне нужны объяснения.

— Мы хотели ребенка. — Пальцы Вивиан сжали руку Эллиота. — Мы очень хотели ребенка. Когда у меня случился первый выкидыш, это было ужасно. Даже передать тебе не могу, что я пережила. Какое это горе, какой ужас. Я чувствовала себя… никчемной. Мой врач сказал, что мы можем попытаться еще раз, но предупредил, что возможно… что мне не удастся доносить ребенка до срока. Он предупредил, что за будущей беременностью надо будет постоянно наблюдать. Мы так и поступили, но у меня опять случился выкидыш. Я была… в отчаянии.

Колли протянула матери чашку кофе.

— Я понимаю.

— Мне пришлось принимать лекарства, чтобы выйти из депрессии. — Вивиан выдавила из себя улыбку сквозь слезы. — Эллиот отлучил меня от таблеток. Он постоянно меня чем-то занимал. Мы ходили в театр, посещали аукционы антиквариата. Проводили выходные за городом, когда Эллиоту удавалось вырваться. — Она прижала их сплетенные руки к своей щеке. — Он вытащил меня из ямы.

— Она считала, что это случилось по ее вине. Что она сделала что-то такое, вызвавшее выкидыш.

— В колледже я курила марихуану.

Колли с удивлением почувствовала, как в горле поднимается смех.

— Ох, мамочка, ты у нас, оказывается, крутая женщина.

— Я действительно много курила. — Вивиан улыбнулась сквозь слезы. — А как-то раз я даже попробовала ЛСД, и дважды у меня были случайные связи на одну ночь.

— Ну что ж, теперь все ясно. Моя мать — шлюха. Травки покурить не найдется?

— Нет! Конечно, нет.

— Значит, побалдеть не придется. Ну ничего, переживем. — Колли оперлась на стол и похлопала мать по колену. — Значит, в колледже ты курила и гуляла направо и налево. Суду все ясно.

— Ты хочешь, чтобы мне стало легче. — Вивиан всхлипнула и положила голову на плечо мужу. — Я решила попытаться еще раз. Эллиот уговаривал меня еще немного подождать, но я была полна решимости. Я никого не хотела слушать. Можно, наверное, сказать, что я была одержима. Мы даже поссорились.

— Я был встревожен состоянием твоей матери. Как физическим, так и психическим.

— Он предложил усыновление, принес мне материалы, но я слышать ничего не хотела. Я смотрела на беременных женщин, на матерей с младенцами и думала: это мое право, моя миссия в жизни. Мои подруги рожали детей. Почему им можно, а мне нельзя? Они меня жалели, и от этого мне становилось только хуже.

— Я не мог видеть ее такой несчастной. Такой потерянной. Это было невыносимо.

— Я снова забеременела. Я была так счастлива! Меня тошнило — как и в первые два раза. Меня страшно тошнило, у меня наступало обезвоживание. Но я была осторожна. Когда врачи велели мне лежать в постели, я легла в постель. На этот раз мне удалось преодолеть первые три месяца. Казалось, все было хорошо. Я почувствовала, как шевелится ребенок. Помнишь, Эллиот?

— Да, я помню.

— Я накупила одежды для будущих мам. Мы начали оборудовать детскую. Я прочла гору книг о беременности, о рождении и воспитании детей. У меня были проблемы с давлением. К седьмому месяцу они стали настолько серьезными, что мне пришлось на краткий срок лечь в больницу. Но потом все наладилось, и вдруг…

— Мы отправились на осмотр, — продолжил за жену Эллиот. — Сердцебиение плода не прослушивалось. Анализы показали, что ребенок погиб.

— Я им не поверила. Не хотела верить, хотя перестала чувствовать, как толкается ребенок. Я продолжала готовиться, читать книжки. Я не позволяла Эллиоту заговаривать об этом. Стоило ему открыть рот, как я становилась буквально невменяемой. Я заставила его держать это в секрете от всех наших знакомых.

— Пришлось вызвать искусственные роды, — вставил Эллиот.

— Это была девочка, — тихо продолжала Вивиан. — Мертворожденная. Такая прелестная, такая крошечная. Я держала ее и внушала себе, что она просто спит. Я знала, что это неправда, но, когда ее забрали, я буквально развалилась на части. Мне пришлось принимать таблетки, чтобы это пережить. Я… О боже, я стащила у твоего отца рецепты и получила по ним «Аливан» и «Секонал». Я целыми днями двигалась как в тумане, а по ночам лежала трупом. Я набиралась смелости, чтобы выпить все разом и просто уйти.

— Мама…

— Она была в глубокой депрессии. Мертворожденный ребенок, удаление матки… Потеря не только еще одного ребенка, но и надежды когда-либо иметь детей.

«Ей было двадцать шесть лет, — прикинула Колли. — Слишком мало для такой страшной утраты».

— Мне очень жаль, мама.

— Друзья присылали мне цветы, — вновь заговорила Вивиан. — Мне это было ненавистно. Я закрывалась в детской, разворачивала и снова складывала одеяльца, пеленки, детскую одежду. Мы назвали ее Элис. Я не хотела ходить на кладбище, не позволяла Эллиоту забрать колыбельку. Пока я не побывала на могиле, пока могла перебирать ее вещички, она была со мной.

— Мне стало по-настоящему страшно, — признался Эллиот. — Когда до меня дошло, что она принимает наркотики сверх предписания, я пришел в ужас. Я не мог до нее достучаться. Конечно, я мог отнять у нее лекарства, но это не решило бы проблемы. Я поговорил с ее акушером. Он предложил усыновление.

— Я слышать ни о чем не хотела, — снова вставила Вивиан, — но Эллиот заставил меня прислушаться. Он все изложил в строгих медицинских терминах. Можно сказать, это была шоковая терапия. Беременности больше не будет. Мы можем продолжать жить вдвоем. Он меня любит, мы можем прожить хорошую жизнь. Если мы хотим ребенка, надо изучить альтернативные возможности. Мы молоды, напомнил он мне. Состоятельны. Мы разумные, ответственные люди, мы можем обеспечить прочную и любящую семью какому-нибудь малышу. Что мне нужно — забеременеть или иметь ребенка? Если я хочу ребенка, у нас будет ребенок. Я хотела ребенка.