Наученные горьким опытом, осаждающие решили выморить крепость голодом. Но прошел ноябрь, минуло Рождество, а орифламма и стяг с леопардами и лилиями по-прежнему гордо реяли над твердыней парбекских лордов. Однако о короле известий не приходило: связи не было никакой, даже чудесный, переставший быть секретом беспроволочный телеграф сенешаля молчал — казалось, остальная страна вымерла, И вот наконец пришла весточка — ее принес сержант-сигнальщик, которого смертельно ранили стрелой при переходе через неприятельские позиции. Бомарис пал и Карлон, а неприступная дубрисская крепость капитулировала на сороковой день осады.

В ту ночь Эленор не спалось; она бродила по комнатам донжона, по верхним дворам, заваленным обломками камней, разломанными машинами и прочим военным мусором. В последний предрассветный час, зная, что миледи не спит, в ее покои зашел сенешаль. Повсюду горели факелы, часовые вздрагивали от каждого шороха, от каждого скрипа. С Великих Пустошей поднимался туман, луна зашла за тучи.

— А, сэр Джон, — сказала Эленор. — Поглядите вот в это окно. Что вы видите?

Он долго молча глядел в указанном направлении, потом хмуро произнес:

— Вижу ночной туман на холмах, сторожевые костры врага… Он сделал попытку уйти, но Эленор резко окликнула его:

— Волшебник…

Он так и замер, спиной к ней. А она, глядя в спину застывшему старику, назвала его по имени — так, как звали его Древние Духи.

— Однажды я обещала вам, — ледяным голосом произнесла миледи, — что когда мне понадобится узнать правду, я скажу вам об этом прямо. А теперь вот вам задание. Подойдите ко мне, к этому окну, и ответьте снова: что вы видите?

Эленор стояла неподвижно, пока он задумчиво смотрел из окна вдаль, прижав ладони к вискам. Он мог ощущать исходящее от нее тепло, аромат ее юного тела.

Наконец он произнес:

— Я вижу конец всему тому, что было. Большие ворота крепости рухнули, знамена Иоанна развеваются над стенами замка.

— А что будет со мной, сэр Джон? Со мной что будет?

Он ответил не сразу; она нервно сглотнула, ощущая, как ночь обнимает ее и темнота проникает в тело.

— Смерть, да?

— Миледи, все мы умрем…

Эленор откинула голову и рассмеялась — тем смехом, которым несколько месяцев назад смеялась перед лордом Рейским и Дилским.

— Что ж, насладимся отпущенной нам малостью, — сказала она. В то утро с полсотни ее солдат сделали удачную вылазку и сожгли

«Оборотня» — обгорелый остов стенобитной машины по сей день виден под стенами замка. А «Князь мира» разнес в щепы и «Средство Убеждения», оказавшееся неубедительным, и «Верность Риму», которая никому не помогла. На восстановление этих массивных деревянных сооружений в безлесой округе попросту не было достаточного количества древесины. Однако к этому времени нападающие подвезли пушку — «Святую Мэг», и началось ее нескончаемое пререкание с огрызающейся из замка кулевриной — покуда над долиной, словно пар из-под крышки, не поползли густые облака дыма.

О его прибытии они узнали из телеграфного сообщения.

Был ясный летний день, когда он со свитой вступил на парбек-ский «остров». Замок был по-прежнему осажден, и как раз тогда осаждающие начали отчаянный приступ — первый за последние несколько месяцев. В сумятице атаки его появление было замечено не сразу. Первым знаком было внезапное прекращение канонады.

Когда пушки противника разом смолкли, над долиной нависла необычайная тишина — стало вдруг слышно завывание ветра над пустошами.

Защитники крепости увидели королевские стяги над деревушкой, суету во вражеском лагере, и сенешаль поспешил предупредить свою повелительницу. Она оказалась на второй стене — туда, к башни Бу-тавант, подняли кулеврину, чтобы дать отпор солдатам, взбирающимся по почти отвесному склону.

Эленор была перепачкана сажей и забрызгана кровью — только что перевязывала одного из слуг, раненного пулей из аркебузы. При виде усталого сурового лица подходившего к ней сенешаля миледи выпрямилась. Он кивнул головой, подтверждая то, о чем она уже догадалась по выражению его глаз.

— Госпожа, прибыл ваш августейший повелитель…

У нее не хватило времени переодеться и сделать необходимые приготовления, так как король со свитой уже проезжал через нижний двор замка. В одиночестве она побежала к воротам, лишь сенешаль следовал за ней. Никто из защитников крепости не покинул своего поста на стенах — ни лучники, ни пушкари, ни аркебузиры.

Эленор остановилась возле стоявшей на прежнем месте «Ворчуньи» и оперлась на ствол. Перед ней развевались королевские стяги, сверкало серебром оружие свиты, кони закусывали удила и нервно гарцевали, возбужденные запахом пороха. Королевские солдаты держали миледи под прицелом, офицеры обнажили шпаги.

Но король выехал ей навстречу совершенно один, презирая опасность. Он окинул взглядом прокопченные орудийным дымом башни, опускную решетку внутренних ворот, которая уже вросла в землю — раз опустив перед врагом, ее не поднимали уже целый год… Король долгим взглядом посмотрел на Эленор, которая со сжатыми кулаками стояла подле пушки, потом подскакал к опускной решетке и рукоятью плети слегка постучал по железу.

Поднять!…

Эленор не шелохнулась. Ветер развевал ее волосы… Потом, больно сжав губы, она кивнула своим людям на барбикане.

Прошло еще мгновение-другое ожидания, и вот решетка, порушив слой наросшей внизу травы, со скрипом поползла вверх. Король двинулся вперед, пригнувшись под еще не до конца поднятой решеткой. Копыта его коня громко застучали по булыжнику внутри крепости. Монарх спешился и подошел к Эленор.

И только теперь раздались приветственные крики всех защитников замка…

Так сдался Корф-Гейт, но сдался не кому-нибудь, а своему сеньору.

Перед тем, как покинуть дворец, она еще раз переговорила с сенешалем.

Это произошло на утренней заре. Серовато-голубое небо было еще бледно, густой туман лежал над пустошами, предвещая знойный день. Сидя на лошади как можно прямее, миледи окидывала прощальным взором внутренние дворы. Трава у стен была взрыта — там высились могилы погибших защитников крепости. Пушки стояли у внешних ворот. За спиной Эленор высился донжон — угрюмый, вновь покинутый людьми. Внизу, ярдах в пятидесяти от нее, в окружении свиты стоял Его Величество. Сумрачный, постаревший за месяцы отчаянных битв, военных переходов, переговоров, борьбы с людьми, которые понимали, что на карту поставлена их жизнь, не говоря уже об имуществе, родных домах и усадьбах. Итак, король победил, если это можно назвать победой. Мятежные края приведены к покорности. Он сделал свой выбор.

Неспешным жестом Эленор подозвала сенешаля и склонилась к нему с лошади.

— Древний Дух, — обратилась она к нему, — ты, которой так верно служил моему отцу, а потом мне… Пусть моими Знаками станут ястреб и роза. Цветок, чтобы корнями углубиться в почву, и птица, чтобы познать ветер…

— Госпожа, — сказал он, учтиво поклонившись, — мы еще встретимся. И все будет, как вы желаете.

Эленор прощально подняла руку, натянула поводья и пустила лошадь вскачь по крутому склону. Проехала под сводами башен ворот Мученика, по просторному нижнему двору. Там к ней, звеня сбруей, присоединился отряд солдат, и они вместе миновали внешний бар-бикан и поскакали вниз, в сторону деревни, — и ни разу, больше ни разу она не оглянулась.

…Потом было судебное разбирательство — или что-то вроде того. Словом, помпезное судилище. Кретины в париках, длинные сумрачные судебные коридоры. Ей было скучно, хотя она понимала, что речь идет о жизни и смерти. Смертный приговор волей короля Чарлза был смягчен и заменен многолетним заключением в Уайт-Тауэре. Но она замкнулась в себе, прежде чем за ней замкнулась тюремная дверь. Реальность перестала существовать для нее. В мыслях Эленор путешествовала под голубыми небесами Дорсета…

А снаружи, в Англии, происходили великие перемены. Слухи о них просачивались в ее камеру, но воспринимала их лишь частичка ее оцепеневшего сознания.

Один за другим замки были снесены. Стены и укрепления, башни и барбиканы срыты, рвы засыпаны. Остались только руины — совершенно сровнять с землей стены многометровой толщины оказалось непосильным трудом, хотя саперы извели тонны пороха. Такой ценой Чарлз Добрый обеспечил мирную жизнь своим подданным, так откупился от взбешенного вооруженным бунтом Рима.

Страшный роковой грохот раздался и в Корф-Гейте. Гром, облако пыли — и гигант погиб. Крепости больше не существовало…

Однако в тюрьме Эленор томилась недолго: Чарлз позаботился о ее бегстве. В одну прекрасную ночь дверь по недоразумению оказалась не заперта, все стражники сплошь пьяны, а под стеной тюрьмы ждал добрый конь. Ей предложили денег и совет, как бежать из страны. Но она горделиво отвергла и то, и другое. Она направила коня на родину.

Сенешаль нашел ее в крестьянской хижине на прежней вотчине. На Эленор был непритязательный наряд деревенской бабы, но Джон Фолкнер мигом узнал в ней свою обожаемую хозяйку.

Пасмурным октябрьским днем через много-много лет после разрушения последнего из замков двое мужчин молча шагали по улочкам небольшого городка на западе Англии. По всей вероятности, у обоих совесть была нечиста: они шли торопливо и непрестанно оглядывались, словно боялись слежки.

Незнакомцы свернули под арку гостиницы, постучали в дверь, которую им тут же, звякнув засовом, открыли. Не проронив ни слова, они поднялись на второй этаж, прошли к двери в конце коридора и постучали — сперва тихо, потом более настойчиво.

Им открыла женщина, придерживавшая рукой только что наброшенную шаль.

— Джон? — произнесла она. — Ты вернулся так быстро?..

Тут она разглядела посетителей и оцепенела. Она нервно сглотнула, закрыла глаза и наконец спросила:

— Кого вы ищете?

Ей едва хватило голоса закончить эту короткую фразу. Высокий негромко ответил:

— Леди Эленор.

— Я такой не знаю. Ее здесь нет…

Женщина попыталась захлопнуть дверь, но пришельцы оттолкнули ее и вошли в комнату. Эленор и не пыталась остановить незваных гостей; вместо этого отбежала к единственному крохотному окошку и встала за креслом, вцепившись в его спинку.

— Как вы меня нашли? — спросила она.

Ответа не последовало. Пришельцы неподвижно стояли на голых досках пола и молча глядели на нее; пауза затягивалась. Леди Эленор попыталась рассмеяться — вместо этого получился сухой испуганный кашель.

— Пришли арестовать меня? После стольких лет? Высокий медленно покачал головой.

— Миледи, ордера у нас нет…

Снова установилось молчание; слышно было, как за окном порыв ветра ударил по стеклу каплями моросящего дождя. Эленор тряхнула головой и закусила нижнюю губу. В полумраке комнатки ладони ее бледных рук взлетели к горлу, как две большие белые бабочки.

— Но как же так… — произнесла она. — Вы же не можете… как же вы сделаете то, зачем пришли?.. Ведь не сейчас же!.. Да что я вам толкую… Разве вы не понимаете?..

Молчание.

— Да ведь это невозможно, невозможно! — Она опять попробовала рассмеяться. — Когда-нибудь потом люди прочтут об этом — и не поверят. Не поверят… — Эленор прошлась по комнате и повернулась к мужчинам спиной. Они услышали, как вода льется в стакан, как ее зубы стучат о стекло. — Что ж, я держу себя неплохо, но хуже, чем мне представлялось, когда я думала о таком конце. Ах, как противно бояться. Словно больна, и кажется, вот-вот упадешь без чувств, ан нет — благотворный обморок никак не наступает… Можно ли приучить себя к этой мысли? Нет. Изо дня в день думаешь об этом, а привыкнуть — нет… И вот однажды… приходит сегодня. Я думала, что не испугаюсь. Я ошибалась…

Она вернулась к окну. Высокий двинулся к ней, но так осторожно, что ни одна старая доска не скрипнула. Эленор смотрела во двор гостиницы; было заметно, что ее бьет дрожь.

— Я не думала, что это случится в дождь. Такие подробности воображение всегда упускает. Какая досада, что идет дождь. — Она аккуратно опустила стакан на подоконник. — Никто всерьез не верит в то, что в самый последний момент приходят Великие Мысли. И напрасно. Никогда мне не думалось с такой ясностью. Я вспоминаю, сколько раз в жизни я молила о смерти. Когда мне было одиноко, когда было страшно по ночам. Молила всерьез. А теперь вот понятно, какая это прекрасная штука — жизнь. Каждое дыхание бесценно…

Второй мужчина нетерпеливо переминался у двери. Но высокий жестом остановил его.

Эленор повернулась к ним, ее щеки были мокры от слез.

— Конечно, вздор… Абсурдно умолять о чем-либо вас… Но сами видите, как я ослабела. Клянусь, в жизни ничего не просила, даже когда была возможность. И вот… Однако не ради себя молю… не ради себя. — Она тяжко вздохнула и быстро добавила: — Это не значит, что я стану на колени. У меня еще достаточно здравого рассудка, чтобы не делать этого!..

Эленор снова отвернулась к окну.

— Знаете, я пытаюсь вспомнить все хорошее в своей жизни. А его было больше, чем я заслуживала. Я познала любовь — щедрое и странное чувство… А еще прежде я владела всеми землями — от горизонта до горизонта. Я могла взойти на самый верх башни, и, куда ни глянь, везде были мои владения. До самого моря. А с другой стороны — до самых далеких холмов. Каждый ярд — мой. Каждая травинка принадлежала мне. И ватаги слуг сбегались по первому зову — выполнить любое мое желание… Одних убили, других покалечили, а остальных разметало ветром…

— Миледи, — хрипло произнес высокий незнакомец, — увы, это не в нашей воле…

— Да-да… Но отчего же ваш Бог так злобен и мстителен? Он совсем не похож на моего… — Она поднесла сжатые кулаки к своей груди. — Я… я проклята… Однако же мне жаль вас. Да простит вас Бог…

Мужчина у двери облизал пересохшие губы. Второй отвернулся с болезненной гримасой, потом быстрым движением выпростал руку из кармана, и в ней блеснуло длинное тонкое лезвие ножа.

Джон Фолкнер медленно поднялся по лестнице и поставил корзину у двери. Постучал в дверь — раз, другой. Потом нахмурился и взялся за ручку. Дверь открылась. Сначала он не заметил Эленор, но вот его глаза расширились от ужаса. Он метнулся к распростертой на полу женщине, прижимавшей руки к боку. На полу виднелись кровавые полосы — она, видимо, ползла к двери. Приподняв смертельно белое лицо, Эленор прошептала:

— И это от Чарлза… и это…

Она отняла от живота окровавленные ладони и показала их сенешалю.

Прерывисто дыша, Джон в исступлении стоял подле нее на коленях. Когда он осмотрел рану и поднял глаза на Эленор, она не узнала его лицо.

— Кто это сделал, госпожа? Мы должны знать, и в следующий раз, когда они поедут через пустоши…

Она увидела яростный огонь в глубине таких странных глаз и, морщась от боли, медленно дотянулась рукой до его запястья.

— Нет, Джон, к старому возврата нет. Господь сказал: мне отмщение, и аз воздам…

Эленор тяжело откинула голову на кресло, раздвинув сухие губы, на которых показалась кровь.

— Коней… добудь коней, — произнесла она. — Быстрей… ну же, Джон, пожалуйста…

Он на миг растерянно застыл, потом со всех ног кинулся выполнять ее поручение.

…Две лошади двигались шагом в предутреннем свете. Свистел ветер, раздувая плащи всадников. Эленор сидела, окоченело согнувшись, поводья ее лошади сенешаль держал в своей руке. Заметив, что она совсем сползает с седла, он спешился и усадил ее прямее. Она очнулась. Перед ней высились две лежащие рядом горы — в предрассветной мгле казалось, что до них еще много миль. На возвышенности в седловине между ними некогда стоял ее замок, была ее вотчина. Высокие зубчатые стены, величавые башни, устремленные в небеса… За шпили дворца некогда цеплялись облака, неимоверной толщины стены охлестывал дождь и освистывали бури, над ними полоскались сине-золотые флаги с леопардами и лилиями…

Эленор покачнулась и отчаянно вцепилась пальцами в плечо Джона Фолкнера.

— Во-от, видишь… Большие Ворота рухнули, как ты и говорил мне, только я не слушала… — Меркнущим взором она обвела окрестности. — Да, то самое место. Дальше некуда. И ничего больше…

Он бережно снял ее с лошади, отер кровь, которая текла по подбородку и засыхала на шее. Снова поднял ее и на руках отнес к кустам, где ветер был не так свиреп. Она закричала от боли, тело забилось в конвульсиях. Но в ней еще нашлись силы снова истошно закричать, и звук далеко разнесся во влажном воздухе под высоким равнодушно-серым небом. Лошади встревоженно заржали, а секунду спустя вновь принялись щипать траву. И долго еще жевали сочную траву, медленно переходя с места на место, уже после того, как Эленор выгнулась в последний раз, шумно выдохнула воздух и навеки замерла.

К вечеру прискакал отряд королевской конницы. Они разыскали тело по кровавому следу в траве — женщину, в застывших глазах которой были разом покой и боль.

Но сенешаль уже исчез.