Бартатуя внезапно прервал веселье и заговорил суровым и серьезным тоном:
      - Следующее поручение, Конан, будет посложнее. Сегодня твои люди отдохнут. Завтра ты возьмешь их и отправишься на юго-восток. Князь Согарии ждет подкрепления от своего родича, сатрапа Бахроши. Он просит большой отряд конников, и сатрап, уж конечно, ему поможет. Ты устроишь засаду на караванной тропе и перебьешь бахрошцев. У тебя под началом будет, разумеется, уже пять сотен.
      - А их сколько? - спросил Конан.
      - Не меньше тысячи тяжеловооруженных конников.
      Конан кивнул. Два к одному - плохое соотношение, когда имеешь дело с таким войском.
      - Будет исполнено, каган.
      На обратном пути киммериец заметил женщину под черным покрывалом, которая отбирала пленников для потешных боев. Теперь он знал, что ее зовут Лакшми и что она - наложница кагана. Женщина как будто собиралась заговорить, и Конан почтительно приветствовал ее:
      - Добрый вечер, госпожа.
      - Ты сделал стремительную карьеру, чужестранец, - проговорила Лакшми.
      - Каган щедро вознаграждает верную службу, - сказал Конан. - Я не обману его доверия.
      - Смотри же, не обмани. Мое расположение снискать не так легко. Каган человек доверчивый, он не понимает, что за покорной улыбкой может таиться измена и что верная служба порою - первый шаг к предательству.
      Киммериец почувствовал, как кровь приливает к лицу, но сумел сдержать себя.
      - Если кто-то замышляет зло против кагана, - сказал он, не повышал голоса, - я убью его. Или ее.
      Женщина зашипела, как стигийская змея, которой наступили на хвост. Киммериец понял, что задел ее за живое. Лакшми направилась прочь, ее черные покрывала всколыхнулись, и Конан ощутил тяжелый запах благовоний. Оказывается, не только в цивилизованных странах встречается странная особенность - чем ближе к правителю, тем больше ненависти и интриг.
      ГЛАВА 8
      - Не доверяй ему, господин мой, - нашептывала Лакшми. - Я доверяю человеку, показавшему свою доблесть на поле брани, - ответствовал каган. Не более того. Что он выиграет, если будет мне неверен? Кто наградит его лучше, чем я? Где он возвысится быстрее, чем на моей службе? Не мечтает же он отнять у меня власть и стать Учи-Каганом! - Он сам рассмеялся подобной мысли. - Может, кто-то из моих приспешников и подумывает об этом, но уж не Конан. Он знает - гирканийцы никогда не признают в чужестранце повелителя.
      Лакшми отлично знала это. Потому-то магу Хондемиру и приходилось прибегать к таким опасным чарам, чтобы подчинить себе волю кагана. Знала наложница и другое: временами ее хозяин терял здравомыслие, и тогда можно было играть на его страстях. Лакшми поставила перед Бартатуей столик и наполнила вином чашу. Правитель более искушенный заметил бы откровенную фальшь, сквозившую в движениях красотки. Но гирканиец видел только белое точеное тело, оплетенное жемчужными нитями и лишенное иных одежд.
      - Однако есть нечто принадлежащее тебе. Он желает и может это отнять, проговорила Лакшми, подавая кагану чашу.
      Бартатуя гневно свел брови:
      - Что же это?
      - Твоя наложница.
      - Он кому-то посмел сказать...
      - Конан никому ничего не говорил, - перебила она. - Но он смотрел на меня как взбесившийся жеребец: все и так было понятно.
      Каган откинулся назад и отпил из чаши.
      - Смотреть и хотеть дозволено каждому. Не больше. Сейчас этот человек мне нужен. Потом посмотрим.
      - Твое благополучие - единственное, что заботит меня, господин мой, сказала Лакшми. Мерзавка осталась довольна: семя упало в плодородную почву и непременно прорастет.
      Той же ночью, чуть попозже, вендийка незаметно выскользнула из шатра Бартатуи. Каган храпел богатырским сном, так что удрать большого труда не составило. Когда женщина добралась до границы лагеря, ее окликнул часовой.
      - Это я, Баязет, - отозвалась Лакшми. Воин по имени Баязет давеча сопровождал ее в Согарию, Некогда он служил Кухлагу и в глубине души недолюбливал кагана. Лакшми исподволь привлекла его к себе ласковым обращением и подарками, и сейчас этот человек был всецело в ее власти.
      - Я ненадолго уйду из лагеря. К рассвету вернусь.
      - Хорошо, госпожа моя, - ответил воин и поклонился, когда вендийка вложила ему в ладонь золотое кольцо.
      Лакшми осторожно двигалась в потемках, пока не расслышала глухой бой бубнов и визгливый посвист флейты. Женщина спустилась в ложбину. Там, у небольшого костерка, сгрудились шаманы и самозабвенно наяривали свою дикую, пронзительную музыку.
      Вокруг костра в безумном танце прыгали двое: один - в оленьей шкуре, в нелепой шапке с ветвистыми рогами и блестящими копытцами; другой безбородый отрок в женском платье. Лакшми удивленно смотрела на танец, становившийся все более разнузданным и непристойным. Когда пляска закончилась, вендийка вошла в освещенный крут.
      Шаман с бубном взглянул на Лакшми. Волосы у него были как спутанная паутина, а зубы - сплошь гнилые пеньки.
      - Зачем ты нарушила наше таинство, госпожа?
      - У меня к вам дело, - молвила Лакшми. - Есть человек, который с каждым днем все больше подчиняет кагана своей воле. Я хочу положить этому конец. Никогда бы хитрая наложница не стала напрямую интриговать против Бартатуи с этими омерзительными извращенцами, но сейчас цель требовала любых, пусть даже самых гнусных средств.
      - Кто это? - спросил дряхлый шаман.
      - Чужестранец, Конан. За несколько дней он из раба превратился в полусотника, а потом - в полутысячника. Его честолюбие не знает предела, и я желаю покончить с ним.
      Старый шаман хмыкнул:
      - Смерть - вот конец любым честолюбивым помыслам, будь ты обычный искатель приключений или сам каган.
      - Ни слова о кагане, - оборвала его Лакшми. - Сейчас речь идет о киммерийце. Можете вы избавить меня от варвара?
      Старик пискляво - словно птица, подавившаяся зерном, - засмеялся:
      - Вряд ли найдется человек, от которого мы бы не в силах были избавиться! Мы общаемся с миром духов. Нам открыты пути грядущего, мы умеем распознавать, кто наводит злые чары. И сами наводим такие чары. Да я зашвырну этого выскочку-чужестранца во тьму, откуда он явился.
      - Хорошо. Я щедро вознагражу вас. - Лакшми повернулась и собралась уходить.
      - Как ты вознаградишь нас? - шаман лукаво прищурился. Вендийка медленно обернулась:
      - Золото, серебро, жемчуг...
      - Железо и камни для нас ничего не значат, - с глубоким презрением поморщился шаман. Он переглянулся со своими подельниками, и Лакшми вдруг почувствовала, как от собравшихся вокруг исходит волна отвратительного, сладострастного жара.
      - Что вам нужно? - твердо сказала вендийка.
      - Есть таинство, - прошептал старик; голос его шелестел, как ветер в сухой траве. - Великое таинство, обновляющее наши силы. Оно свершится очень скоро. Для него нужна женщина. Такая, как ты, госпожа моя. Многие испугались бы взять на себя женскую роль в этом обряде, но ты смела, ты пойдешь на все, чтобы сохранить свою власть. - Он говорил тихим, заговорщицким голосом. Лакшми бросила взгляд на женоподобного мальчика - на его раскрашенном лице лежала печать неизбывного зла. По ту сторону костра маячил человек-олень, его странное одеяние блестело в отсветах пламени.
      - Хорошо, - кивнула она. - Избавьте меня от чужестранца, и я поучаствую в вашем таинстве.
      Как только Лакшми ушла, бубны и флейты вновь завели свою безумную песню. Если семя подозрения, посеянное в душе Бартатуи, не даст всходов, шаманы сделают свое дело. Проще было бы нанять обыкновенного убийцу, но Лакшми сомневалась, что удастся подговорить какого-нибудь степняка выступить один на один со свирепым, непобедимым киммерийцем. У вендийки всегда имелся запасной план на случай провала: иначе действовать слишком рискованно. План касался Конана и Бартатуи. Кстати, и Хондемира тоже.
      Конан во главе пяти сотен всадников ехал по разоренной войной земле. Каждые несколько лиг им попадались дымящиеся пепелища сожженных деревень. Дорога кишели беженцами, тащившими узлы со спасенным скарбом.
      - Никогда не пойму селян, - говорил Рустуф. - Почему, когда нападают на их деревню, они хватают свое барахло и бредут невесть куда? С чего они взяли, что идут в безопасное место?
      Конан объявил привал - пускай лошади отдохнут, да и дорога освободится от толпы жалких беженцев. Степняки хотели было проложить себе путь мечами, но Конан напомнил им приказ кагана - избегать резни.
      - Не знаю, - откликнулся Конан на реплику козака. - Может, оттого, что мы жжем деревни.
      - Да разве долго построить новую хижину? Останься они у себя - были бы живы и здоровы. Войско пройдет, и тогда в деревне можно было бы раздобыть еду. А они все как один устремились туда, где наверняка подохнут от голода или заразы: в осажденный город.
      - Они боятся, что их ограбят, - заметил Фауд.
      - А уж это вовсе глупость, - скривился Рустуф. - Их уже ограбили. Пока они у себя в деревне, отнять у них нечего. А так они тащатся по дорогам, несут всю свою кладь на хребте, и ее ничего не стоит поддеть на копье, даже не слезая с лошади. Они тупо ползут к тем, кто грабит их каждый день, - к местным заправилам. Деревенских дурней заставят горбатиться на оборонных работах, а когда продовольствия останется только для воинов и придворных, выгонят на все четыре стороны.
      Конан пожал плечами:
      - Не знаю. Селяне всегда так поступают во время войны. Я в навозе никогда не ковырялся. И не собираюсь... Ладно, пора ехать.
      Гирканийцы двинулись дальше, то и дело разгоняя плетками испуганных селян. Временами мимо проходили другие отряды степняков - гирканийцы спешили огнем и мечом утвердить свое господство в согарийских землях. К вечеру отряд киммерийца миновал разоренную область - теперь Великий Путь был относительно свободен. Судя по тому, что говорили разведчики о дороге на Бахрошу и о расстоянии до этого города, Конан не ожидал появления вражеского войска раньше завтрашнего дня, а может, и послезавтрашнего. И все же многоопытный киммериец послал разведчиков - на случай, если враги появятся внезапно. На войне ничего нельзя исключать.
      Сейчас, когда опустошенные земли и испуганные толпы беженцев остались позади, главной заботой Конана было найти хорошее место для засады. Переговоров не предвидится. А значит, придется действовать с удвоенной осторожностью, прибегнув к какой-нибудь уловке или обманному маневру. Конану приказано было неожиданно напасть на бахрошцев и отбить у них всякую охоту впредь воевать со степняками. Как раз это киммериец и собирался сделать.
      К вечеру он выбрал подходящую позицию. Великий Путь здесь начинал медленно подниматься в гору и проходил между двух остроконечных холмов, лежавших симметрично, как женские груди. Дальше дорога выходила на равнину и двадцать лиг тянулась по ней до самой Бахроши.
      Конан вместе го своими десятниками и полусотниками осмотрел пространство вокруг холмов и дорогу за ними - в поисках места для битвы. Остальным воинам было приказано разбить лагерь, держать коней наготове, чтобы по тревоге вскочить в седла. Костры разводить не стали, чтобы случайно не выдать себя.
      Перед закатом все приготовления были закончены, отданы последние распоряжения на случай внезапного нападения противника. Сложных маневров не предполагалось, но строгий боевой порядок был необходим, дабы не так сильно ощущалось численное превосходство врага. Гирканийцы лишь усмехались, когда им говорили, что врагов будет больше в два раза. Что ж, презрительная усмешка бесстрашного воина лучше, чем тягостное, мрачное ожидание неуверенного в себе бойца. Все зависело от сатрапа Бахроши: от его отношения к Согарии и особенно от того, сколько войска он в силах послать на помощь соседу, когда и на его землю вот-вот нападут.
      Наутро, часа через два после восхода солнца, разведчики донесли, что бахрошская кавалерия на подходе. Через час она появится в пределах видимости.
      - Вы сосчитали их? - спросил Конан.
      - Нет, господин, - сказал главный разведчик. - Ты приказал нам не показываться им на глаза, поэтому мы держались на расстоянии. Могу сказать, что их наверняка больше тысячи - больше, чем ожидалось.
      - Каждому из вас дан приказ, - обратился Конан к командирам, - и все вы знаете сигналы. Займите позиции и ждите врага. Может быть, их будет больше, чем мы думали. Неважно - тактика остается прежней.
      С двумя сотнями воинов Конан отправился на холм, ограждавший дорогу с севера. Рустуф с другими двумя сотнями занял позицию на южном холме. Еще сотня, во главе с Фаудом, осталась на месте - в пятистах шагах от ложбины.
      Два главных отряда вряд ли были заметны подступающим бахрошцам. Конан остановил коня близ вершины холма. Рядом находился Гаюк. Знаменосец держал короб, полный маленьких цветных флажков. Конан терпеливо ждал.
      - Они идут, командир, - проговорил Гаюк.
      Войско сатрапа приблизилось, и Конан со своей удобной позиции смог на глаз прикинуть силу врага. Киммериец едва сдержал готовое сорваться с губ проклятие, увидев, какая длинная и широкая колонна наступает на них.
      - Три тысячи по меньшей мере! А нас - пятьсот. Шесть к одному, разорви их Кром!
      Гаюк пожал плечами и усмехнулся:
      - Какая разница, командир? Уж по шесть-то стрел у каждого из нас в колчане найдется!
      Конан засмеялся и похлопал знаменосца по плечу:
      - Вот мы какие! Кто одолеет таких героев! Ну, приготовься и достань флажки.
      В голове бахрошской колонны, шагах в пятистах, самое большее, от основных сил, шагал отряд авангарда. Конан понял, что это - счастливый миг удачи. В армиях цивилизованных стран авангард редко отрывался от главной колонны, а когда передовые отряды наступают на таком малом расстоянии - в этом вовсе нет никакой пользы. Авангард гирканийских всадников уходил от орды на часы, бывало, на дни пути, связываясь с ней только через разведчиков. Для действительно сильной кавалерии та засада, что затеял Конан, - что слону булавка.
      Вслед за авангардом пылило войско. Конан только дивился, слушая, с каким шумом движется армия: конные барабанщики, флейтисты, горнисты, музыканты с бубнами и трещотками и даже с серебряными конскими копытцами. Лошади бахрошцев сплошь с разноцветными попонами и узорной упряжью - ребята будто на парад собрались, а не на битву. Сатрап Бахроши явно хотел произвести впечатление на своего собрата-правителя.
      Гаюк с неподдельным изумлением взирал на вражеское войско.
      - Они и впрямь стоящие воины, командир?
      - Некоторые - да, - ответил Конан. - Пусть тебя не вводит в заблуждение весь этот шум и блеск. Я знавал весьма сильные войска, что идут на бой с песнями и музыкой. Боссонийские горцы, например, так гремят своими трубами, что волосы дыбом встают. Или рыцари Пуантена - они берут с собой на битву парней с лютнями, и те так наяривают, будто сейчас все в пляс пустятся. Только они и дерутся не хуже, чем на лютнях брякают.
      - Коли ты говоришь, значит, так и есть, - с сомнением произнес знаменосец.
      Они замолчали, когда враг подошел поближе. Наконец авангард въехал в ложбину между холмами.
      - Красный флажок, - приказал Конан.
      Гаюк поднялся на гребень холма и резко взмахнул флажком над головой. Сотня Фауда вскочила в седла и не торопясь подъехала к дороге - на вид обычные охотники. Они подождали несколько минут и выехали на дорогу, как раз когда авангард бахрошцев, линия за линией, потянулся из-за холмов.
      Конан строго-настрого приказал не пускаться в бегство, прежде чем враги не вылезут достаточно далеко. Слишком быстрое отступление будет выглядеть подозрительно: бахрошский полководец может заподозрить ловушку.
      Тем временем противник заметил в ложбине гирканийцев. От колонны отделились два всадника и во весь опор понеслись назад - скорей всего доложить о непредвиденном препятствии. Они с трудом объехали в узкой ложбине музыкантов и наконец пробились к человеку с пышными усами и бакенбардами, облаченному в богатые доспехи. Он отдал громогласный приказ и вскинул церемониальный жезл, украшенный жемчугами. Всадники вернулись к авангарду, который начал выстраиваться у выхода из ложбины. Конан отметил, что маневр был проведен достаточно искусно. Эти люди не пустозвоны, хоть и обставляют свое наступление с нелепой пышностью и хвастовством.
      Воины под началом Фауда буквально заерзали в седлах. Беспокойство и нетерпение наездников передалось и чутким скакунам. Лошади под седоками нервно перебирали копытами, словно вот-вот готовы были сорваться вскачь. Фауд выкрикивал бессмысленные приказы, будто подстрекая готовых взбунтоваться степняков. Наконец несколько конников не удержались и пустили стрелы в подступающих бахрошцев.
      Послышалась резкая команда бахрошского командира. Коротко завыла боевая труба. Воины передового отряда все как один сорвались с места, копыта скакунов в унисон простучали по земле. Первый ряд опустил копья. Приблизившись к гирканийцам, воины прикрылись щитами.
      Степняки Фауда стояли твердо, так что Конан уже стал беспокоиться, не протянули ли они время сверх нужного. Наконец кочевники повернулись и пустились в бегство. Многие наездники на скаку оборачивались и пускали стрелы в наседающего врага. На первый взгляд эти выстрелы казались паническими и бессмысленными, но Конан заметил, что каждая стрела укладывает тяжеловооруженного бахрошского всадника наповал.
      Киммериец надеялся, что враги в погоне за бегущими гирканийцами потеряют голову, но был готов и к такому вот спокойному, планомерному преследованию. Он знал: величайшая глупость - рассчитывать на безрассудство противника. Когда враг только появился в поле зрения, Конан мог примерно определить их число по количеству боевых знамен. По подсчетам киммерийца выходило, что ложбину миновала половина бахрошской армии.
      - Черный флажок! - рявкнул Конан.
      По этому сигналу цепь гирканийцев, воин за воином, обогнула холмы. Степняки расположились на склонах, в полусотне шагов выше бахрошцев, и внезапно разом пустили вниз стрелы. Среди воинов сатрапа началась свалка: одни пытались прорваться вперед, другие - вернуться назад, только бы вырваться из ложбины. Некоторые попробовали подняться вверх по склону, навстречу нежданно атаковавшему врагу, но, не успев сделать и двух шагов, поймали стрелу в лоб или в брюхо.
      Спустя несколько минут ложбина превратилась в кипящий котел. Гаюк, по команде Конана, вскинул желтый флажок. Гирканийцы скатились со склонов и пустились вслед за бахрошцами, изо всей мочи улепетывающими из ложбины. Степные воины врезались в тыл отступающей армии и обрушили на растерянного и испуганного врага сплошной ливень стрел.
      Часть степняков сумела обойти колонну противника и ударить по врагу с обоих флангов. Еще один отряд кочевников перегородил дорогу бахрошскому авангарду. Вражеских солдат, а также несчастных музыкантов перебили практически без сопротивления. К гирканийцам присоединился вернувшийся отряд Фауда. Некоторые бахрошцы еще пытались контратаковать или по крайней мере прорваться на степные просторы, но все попытки были бесполезны. Стрелы сыпались градом, разили воинов и коней, пробивали доспехи, как тонкую паутину.
      Гирканийцы, не теряя времени, понеслись назад, но не стали пробиваться через заваленную человеческими телами ложбину. Отряд всадников опять разделился. Они обогнули холмы и обрушились на остатки бахрошского воинства, все еще пытавшегося вырваться из западни. Конан видел, как степняки окружают бахрошцев, подобно щупальцам гигантского спрута. Противник пытался перестроиться из походного порядка в боевой - это лишь увеличило сумятицу и замешательство в бахрошских рядах.
      Гирканийцы пролетели вдоль вражеской колонны, осыпая беспомощных солдат градом стрел. С противника уже было довольно: по двое, по трое воины сатрапа вырывались из схватки и пускались наутек. Некоторые степняки кидались в погоню за дезертирами, немилосердно разя беглецов меткими стрелами.
      - Белый флажок, - приказал Конан.
      Увидев этот сигнал, конные лучники прекратили погоню и вернулись. Конан оценил положение. Победа получилась воистину блестящей, но киммериец особой гордости не испытывал. Сколько бы бахрошцев не полегло на поле боя, это были всего лишь неповоротливые горожане. В сражении со степняками они все равно что безоружные дети. Конан знал толк в битвах, но не любил резни.
      Когда киммериец спустился с холма, кочевники уже бродили меж грудами трупов, вытаскивая стрелы, снимая с мертвецов доспехи, оружие и все более или менее ценное. В воздухе висел густой запах крови. Над мертвецами уже вились рои мух. В небе зловеще кружили стервятники - спутники любой битвы.
      Рядом с киммерийцем ехал Рустуф, полный какой-то несвойственной ему важности.
      - Твой план сработал, - проговорил он, - Но не мужское это дело - так сражаться.
      - Да, - кивнул Конан. - Лучше лицом к лицу, меч к мечу. Когда мы станем лагерем у стен Согарии - тут-то нам и придется солоно. Осаждать крепость, не неся потерь, - такого я еще не видывал. И одними стрелами города не возьмешь.
      Лагерь кочевников расположился всего лишь в двух днях пути от Согарии. Киммериец и его пять сотен всадников торжественно въехали в лагерь и швырнули перед большим шатром кагана свою добычу. Конан приказал воинам разбить палатки, а сам отправился к кагану с рапортом. Вся подступы к жилищу предводителя были завалены трофеями других отрядов. Повсюду шныряли повозки, развозившие добычу.
      Отдав рапорт, Конан пошел посмотреть место своей ночевки. Он увидел, что у его палатки толпятся воины. Они возбужденно переговаривались, на их лицах читался откровенный страх, с которым они не могли совладать. Киммериец поразился: что могло так напугать степняков? В любом случае это недобрый знак.
      - Что стряслось, Рустуф? - спросил он.
      - Эти дурни разбили твою палатку, - ответил тот, - потом занялись своей. И... посмотри сам.
      Козак распахнул полог. В землю был воткнут шест, с него свисал кожаный ремень, на котором болталось что-то непонятное. Конан подошел поближе. Птичьи перья, лапки я клювы, какие-то травки и косточки... Были и творения рук человеческих - цветные веревочки и обрывки кожи. Киммериец с отвращением плюнул:
      - Ну и к чему вся эта дрянь?
      - На тебя наложили заклятие, командир, - отозвался Гаюк. - Это заклятие шамана. Если его не снять, ты можешь погибнуть. Все твои дела пойдут прахом, ты заболеешь и скоро умрешь. - Остальные кочевники согласно кивали и что-то бормотали под нос, со страхом поглядывая на киммерийца.
      - Что? - гневно переспросил Конан. - Люди, одолевшие врага, который был в шесть раз многочисленнее, дрожат от страха перед какой-то связкой отбросов! - Он глянул на степняков, но они отводили глаза. - Что это за шаман?
      - Мы не видели, командир, - сказал Гаюк. - Шаманы могут сделать себя невидимыми. Но в этом лагере никто не может заниматься магией без разрешения Данакана.
      - Где этот старый гнилозубый урод? - заорал киммериец. - Я сверну ему цыплячью шею.
      Ответом послужило гробовое молчание. Выругавшись, Конана подошел к ближайшему костру, взял горящую головню и поднес ее к подвешенному на ремне узелку. Тот задымился. Вдруг волосы на голове у варвара встали дыбом: узелок начал извиваться и корчиться. Эти гнусные корчи шли откуда-то изнутри узелка. Наконец вспыхнул ремень. Узелок упал на землю и стал раскрываться, словно диковинный цветок. Оттуда показался гомункулус - с крыльями летучей мыши, черный, как полночное небо, ростом в два фута. Уродец зашипел на варвара, обнажив два ряда крохотных острых зубов. Гомункулус был совершенно лысый, глаза - как два сверкающих уголька. Гаденыш, словно чародей - в плащ, кутался в клубы едкого дыма. Гирканийцы, трясясь от страха, попятились.
      Уродец завопил истошным голоском и бросился на киммерийца. Конан выхватил меч и разрубил маленького демона надвое. Меч прошел сквозь гомункулуса так легко, будто он был из дыма. Но две разрубленные половины сразу же срослись вместе, и враг в прежнем обличье вновь скрючился перед Конаном. Варвар рубанул еще, на этот раз - хлестким, зигзагообразным ударом. И пока куски маленького чудовища опять срастались, поддел на меч и швырнул в огонь все еще дымящийся узелок.
      Крылатый гомункулус громко зашипел и закрутился волчком. Когда остатки узелка догорели, уродец изошел вонючим дымком и сгинул.
      - Обычный призрак, ничего особенного, - презрительно фыркнул Конан. Трюк балаганного фокусника, не страшнее зубочистки.
      - Нет, командир, - пробормотал Гаюк. - Это был улу-бек. Дух воздуха. Он повинуется шаманам. У шаманов большая власть над духами.
      - Вы прямо как дети неразумные, - усмехнулся Конан. - Ваши шаманы просто шуты гороховые. Держат вас в страхе дешевыми фокусами! - Конан чувствовал, что напрасно тратят слова, вразумляя степняков. Уговаривать их без толку. Когда человек верит во что-то сверхъестественное, никакие доводы, и даже опыт на собственной шкуре, не переубедят его.
      - Идите спать, - приказал киммериец. - На сегодня представление окончено.
      Мало-помалу, переговариваясь друг с другом, степняки разошлись. Рустуф и Фауд двинулись за Конаном в шатер. Они уселись на войлочную кошму, скрестив ноги. Фауд протянул Конану чашу с вином, и киммериец наконец промочил глотку, пересохшую за день изнурительной схватки и дальнего перехода.
      - Завтра, - сообщил он, - я разворошу все это шаманье гнездо. Бартатуя меня поддержит. Они ему тоже давно поперек горла стоят.
      - Толковая идея, - согласился Рустуф. - Но покажи мне такого колдуна, который не талдычит всем встречным-поперечным, что, если он умрет, на них падет страшное проклятие?
      - Так и есть, - кивнул Фауд. - Спроси ребят-степняков: они как один скажут, что, если шаман умрет насильственной смертью, несчастья падут на всю орду. Шаманам приходится так защищаться - у них много врагов. Если ты открыто против них выступишь, кочевники тебя попросту пристукнут.
      - Но как мне держать в узде своих воинов, если они считают, что я заклят и обречен? Почему эти тупорылые вонючки взъелись на меня? Разве я причинил им какой-то вред?
      Конан на мгновение помрачнел. Он и прежде, в лучшие времена, ненавидел чародейство, но уж совсем унизительно было страдать от таких презренных людишек.
      - Думаю, - проговорил он, - пора нанести этим пустобрехам ответный визит.
      - Долго ходить не придется, - сказал Рустуф. - Если я не ошибаюсь, поблизости слышны шаманские бубны.
      Все трое встали и бесшумно выскользнули из шатра. Барабаны стучали негромко. Но, судя по всему, шаманы устроили свое действо совсем неподалеку. Конан с дружками подкрался поближе и увидел, что несколько степняков сидят кружком вокруг костра. Ближе к огню расположился старый шаман Данакан, рядом с ним - женоподобный мальчик. Мальчик легко постукивал пальцами по бубну, представлявшему собой череп с отрубленной макушкой, затянутый человеческой кожей. В глазницах черепа были серебряные слитки, и они зловеще поблескивали в свете костра.
      - Горе всем вам! - завывал старикан, обращаясь к собравшимся. - Не к добру каган возвысил раба-чужестранца. Это человек без роду без племени. Его предки не погребены в освященном месте в степи. Его боги - не наши боги. Духи бескрайней степи прогневались. Они принесут град и грозу, если вы будете следовать за чужестранцем. Придет степной пожар, окутает дымом Предвечное Небо. Не подобает вам...
      Внезапно голос шамана оборвался: на плечо опустилась чья-то весьма тяжелая рука. Это была здоровенная ручища варвара. Шаман попытался сбросить ее, но железные пальцы бывалого фехтовальщика впились ему в загривок и стали понемногу сжиматься. Дикая боль пронзила тощую шею старика. Потом хватка немного ослабла.
      - Дружище Данакан, - задушевным голосом произнес киммериец, - между нами, кажется, возникло недоразумение. Я желаю одного - служить кагану сколько в моих силах. А если я неумышленно прогневал ваших богов, скажи мне, пожалуйста, как я могу принести им мои извинения. Ты большой чародей, ты единственный напрямую говоришь с духами. И уж конечно сможешь стать посредником между мной и богами.
      Шаман попытался встать, но пальцы у него на шее вновь сжались и он не мог даже шевельнуться.
      - Может, - просипел он, - что-то и удастся сделать. Силы мои велики, и духи слушаются меня.
      - Отлично! - рявкнул Конан - Что ж, пойдем поговорим наедине. Какая может быть вражда между двумя отличными парнями вроде нас с тобой?
      Конан переложил руку на плечо старикана и слегка тряхнул его.
      - Да, - выдавил Данакан, пытаясь освободиться от медвежьих объятий варвара, ~ поговорим наедине, чужестранец.
      Конан улыбнулся своим воинам:
      - А теперь идите спать, завтра нам опять выступать в поход - таков приказ кагана. Мы с этим добрым шаманом потолкуем и все уладим.
      Степняки явно успокоились, но мальчик с бубном продолжал дрожать от страха. Варвар смерил его таким взглядом, от которого кровь точно должна была застыть в жилах. Мальчик покачнулся, закатил глаза, бубен выпал из рук, и подручный шамана рухнул в траву.
      - Он, кажется, впал в священный сон, - пояснил Конан. - Беседует с духами. Не будем его будить, чтобы духи не прогневались.
      Киммериец отвел Данакана к краю лагеря, где стояли часовые. Тут Конан легким толчком сбил старика с ног. Шаман вскочил с земли и принялся выкрикивать гортанным голосом какие-то проклятия, указывая рукой на Конана. Киммериец хлопнул его ладонью по спине. Шаман, прежде чем упасть, пролетел несколько шагов, гремя всеми своими бусами и амулетами.
      - Кто? - коротко спросил Конан. - Кто подкупил тебя? Кто заплатил тебе, чтобы ты наложил на меня заклятие? Если это не твоя затея, отвечай - чья?
      - Проклятый чужестранец! Ты умрешь... - глаза старика вылезли из орбит.
      Конан достал из ножен меч и молниеносным ударом рассек на старике одежду. Клочья грязной хламиды полетели во все стороны. Посыпались священные амулеты и костяные бусы. Шаман сжался от ужаса. Однако тщедушного тела клинок не коснулся.
      - Вот так может развалиться и твоя тушка, колдун, - проговорил Конан. Я могу разрубить надвое твое заячье сердечко. Думай, пока я не ударил по-настоящему!
      - Это была вендийка, - сдавленным голосом произнес Данакан. - Наложница кагана пришла к нам. Она жаждет твоей смерти.