Глава 6

Тигхи бродил по деревне, греясь на солнце, и боль в его теле стала утихать, постепенно уходя куда-то вдаль. Она стала памятью, а память, сказал он себе, почти не делает различия между тем, что было вчера, и тем, что произошло десять лет назад. Когда Тигхи думал об этом подобным образом, ему становилось легче и спокойнее. Словно ничего ужасного и не происходило. Или возможно, случилось с кем-то еще.

Светило солнце; Тигхи разглядывал лица прохожих, шедших ему навстречу, и этого было достаточно. Он сел и некоторое время смотрел на небо: неужели вся его теория насчет существования другой стены, настоящей, чистой, голубовато-серой стены там, в окутанной маревом дали, – тоже своего рода ересь? Интересно, что сказал бы его дед, если бы он поведал ему о ней? Тигхи зажмурился изо всех сил, стараясь придать своему зрению как можно большую разрешающую способность, дабы этот далекий артефакт приобрел конкретные очертания. Он даже надавил на глазные яблоки.

Затем мальчик легонько через одежду потрогал свои синяки и ссадины. Еще одной деталью больше на ландшафте его тела. Тигхи сделал три глубоких, медленных вдоха. Теперь он и в самом деле почувствовал себя лучше.

Через некоторое время мальчик отправился назад. На рыночном выступе уже собиралась толпа. До начала церемонии оставались считанные минуты. Оба младших проповедника стояли наготове у погребального костра; в их позах было нечто неестественное, застывшее. Тигхи заметил, что владельцы лавок, располагавшихся в нишах внутри стены, вышли наружу вместе с последними посетителями и заперли двери. Группками по два-три человека они засеменили в сторону погребального костра. Один за другим люди поднимались по главной лестнице в дальнем конце улицы. Сначала показывалась голова, из нее вырастало туловище с руками и ногами, а затем появлялась новая голова. Снизу задул сильный бриз, и стало прохладнее. Солнце находилось уже над ними, насыщая темнотой дверные проемы и укромные местечки.

В поисках Уиттерши Тигхи протискивался сквозь толпу. Почему-то никак не удавалось сосредоточиться. Он словно наяву видел перед собой ее шею, и это отвлекало, возбуждало его воображение. Девушка была так красива: кожа с коричневым оттенком, на ней – крошечные черные волосинки, едва заметные; округлость кости под кожей. Острая тоска охватила Тигхи, ему страстно захотелось дотронуться до Уиттерши. Однако он не мог ее отыскать.

К тому времени толпа уже достигла определенного размера и теперь сгущалась, сбиваясь во все более плотную людскую массу. Тигхи всегда нервничал, попадая в скопление людей, находившихся слишком близко к краю. Работая локтями, он протолкался назад и боком прижался к стене. Теперь погребальный костер был виден ему под углом. Оба младших проповедника сдвинулись со своих мест и направились в часовню за костром. Тигхи дружил с одним из них, когда оба были мальчиками, но теперь его бывший приятель очень серьезно готовился к принятию сана священника. Тигхи не разговаривал с ним с лета и до лета, целые полгода.

В середине толпы раздался нестройный шум голосов, и Тигхи приподнялся на цыпочки. Из часовни выносили тело покойного, завернутое в травяной саван. Тело покоилось на плечах младших проповедников. Вслед за ними появился дед. Со скрещенными на груди руками он размеренным шагом направился к погребальному костру. Толпа оживилась еще больше, сопровождая процессию рокотом восклицаний, прокатившихся из края в край. Младшие проповедники опустили тело внутрь погребального костра.

Кто-то дотронулся до его плеча: Уиттерша.

– Мой па не знает, что я здесь, – проговорила она ему на ухо, тяжело дыша: видно, только что вскарабкалась по лестнице. – Наверное, я не смогу остаться на всю церемонию.

– Ты пришла вовремя, – сказал Тигхи.

Его грудь распирало от возбуждения. Он попытался повернуться, однако девушка толкнула его в плечо. Их так стиснула толпа, что места для каких-либо маневров совершенно не оставалось. Тигхи вынужден был удовлетвориться тем, что ему удалось просунуть руку назад и прижать костяшки пальцев к бедру Уиттерши.

– Я вижу твоего деда, – сообщила она, едва не дотрагиваясь губами до его уха. Когда девушка наклонилась вперед, чтобы произнести эту фразу, ее тело прижалось к левой лопатке Тигхи. Теплое дыхание щекотало мочку его уха и шею. Это мимолетное прикосновение привело к тому, что его вик напрягся и стал твердым как камень.

– Твой дед, – сказала Уиттерша, – оплакивает свою женщину.

До Тигхи не сразу дошел смысл ее слов.

– Что ты имеешь в виду?

Однако в этот момент забухал громовой голос деда, и толпа умолкла. Рука Уиттерши нащупала руку Тигхи, и их пальцы переплелись.

– Бог сидит наверху стены, – взывал он чистым, зычным голосом. – Оттуда Бог видит все. Бог получает то, что хочет. Он хотел душу нашего дорогого друга Констака.

И вдруг голос деда прервался. По его лицу нельзя было понять, что он испытывает. Возбуждение толпы усилилось. Люди стали раскачиваться взад-вперед. Движение проходило по собравшимся телам волной, подобно тому, как ветер волнует траву.

– Бог поместил нас на стену в качестве свидетелей, – сказал священник. Некоторые люди в толпе застонали и зашептались. Кто-то поднял руку, затем другие сделали то же самое. – Констак был хорошим человеком. Он был хорошим человеком, – повторил дед, но его голос тонул в усиливающемся гуле толпы.

– Он полетит вверх, – крикнул дед так, что его голос внезапно возвысился и перекрыл весь шум.

Паства взвыла подобно ветру, и кто-то в задних рядах подхватил клич:

– Вверх! Вверх!

Голова Тигхи непроизвольно дернулась, и он против своей воли, охваченный массовым психозом, устремил взгляд в небо. Все пришло в движение, сбиваясь в еще более тесную кучу. Тела, красные лица. Каждый орал что было мочи. Море ртов, разодранных в крике до предела. Вверх! Вверх! Тигхи включился в этот общий ор, сам того не осознавая. Констак должен отправиться вверх. Он был хорошим человеком. Дед тоже кричал, но его слова были уже едва различимы. Их захлебывала яростная буря криков.

– Вверх! Вверх!

Дед продолжал говорить, и толпа, доселе неудержимая в своем психозе, вдруг утихомирилась, повинуясь какому-то необъяснимому порыву. Крики быстро сошли на нет, и похоронная речь стала более различимой.

– …произволения Божьего, его духа. С пламенем, которое рвется вверх, с дымом, клубы которого вьются в небе, с горячим воздухом поднимается и его дух. Он оставит бренное тело. Внизу останется лишь пыль и прах. И прах удобрит землю, а из земли вырастут цветы. Цветы, друзья мои, – произнес дед, воздев руки. Он улыбался. – Цветы знают, что они берут свое начало в Божественном духе! Они стремятся вверх, стремятся подобно язычкам пламени, только зеленого, пусть даже они связаны неразрывными путами с выступом. Они стремятся в том направлении, куда ушел Констак!

Среди участников похоронной церемонии стали раздаваться одобрительные возгласы; дед сиял, самодовольно воззрившись на аудиторию. На очень короткий момент его глаза остановились на Тигхи.

Сердце Тигхи опять подпрыгнуло, но уже по другой причине. Его посетила неподобающая торжественному акту мысль: какое, оказывается, некрасивое и даже безобразное лицо деда. Широкий коричневый нос, похожий на козье дерьмо; пестрое лицо, по которому в полном беспорядке разбросаны бледные пятна, напоминающие капли пролитого молока. Тигхи внезапно испугался, что дед догадается, проникнет в его нехорошие мысли, и потому стал опять вместе со всеми усердно кричать:

– Вверх! Вверх!

Дед быстро нагнулся, и несколько секунд спустя вверх поползли клубы дыма, а вслед за ними показались языки пламени. Тигхи всегда удивлялся, почему тела сгорали так быстро, а огонь бушевал столь ожесточенно.

Уиттерша всем своим телом плотно прижалась к его спине.

– Я ничего не слышу, – произнесла она, приблизив губы к самому его уху. – Он сказал что-нибудь скандальное? Признался, что у него было что-то с Констаком?

Тигхи резко втянул в себя воздух, с трудом удерживаясь от смеха. Было так восхитительно находиться рядом с Уиттершей и слышать, как она говорит запретные вещи. Он полуобернулся и наклонился немного вперед, чтобы Уиттерша лучше услышала его.

– Как им удается заставить человеческую плоть гореть с такой силой? – прошипел он ей в ухо.

Она насмешливо фыркнула и привстала на цыпочки. Ее губы находились теперь на уровне его уха.

– Они пропитывают тело горючей жидкостью. Выкапывают яму и наполняют ее этой штуковиной, а потом опускают туда тело и оставляют на ночь. Но так поступают только в том случае, если покойный был достойным человеком. Мне сказал мой па.

– А разве твой па знает толк в чем-либо, кроме обезьян? – пошутил Тигхи, испытывая невероятное наслаждение оттого, что говорит с ней на запретные темы.

Однако крики усилились, и Уиттерша, наверное, не услышала его, что, несомненно, к лучшему, потому что она очень любила своего па и могла обидеться.

– Повернись, – сказала Уиттерша, – я хочу вскарабкаться тебе на спину и посмотреть на сожжение тела.

Тигхи опять повернулся лицом к погребальному костру, и ее миниатюрное, изящное тело тут же тесно прижалось к его спине. Уиттерша положила руки ему на плечи, охватила бока бедрами и, проворно работая ими, в три приема оказалась наверху. Теперь она сидела у него на плечах, ее живот плотно прижимался к его затылку. Чтобы не свалиться, девушка цепко ухватилась рукой за плечо Тигхи. От ее прикосновений ссадины слегка побаливали, но Тигхи ни единым звуком не выразил неудовольствия. Он положил правую руку ей на поясницу. Грубая ткань юбки из козьей шерсти царапала шею, но в то же время обнаженное тело терлось о его голову, и это было невыразимо приятно. Сердце поплыло, а вик окреп и встал. Свободной рукой Тигхи поправил его, чтобы не выпирал из штанов.

– Тебе хорошо видно? – спросил он. – Ты все видишь?

Если и раньше он видел все происходящее с трудом, то теперь поле зрения и вовсе оказалось наглухо перекрыто. Верхушки языков пламени, плясавшие впереди, – вот и все, что видно через головы людей. С началом ритуального сожжения все задвигались, стараясь протиснуться как можно ближе к костру. Казалось, люди хотят вобрать в себя исходящее от него священное тепло. Тигхи задрал голову, насколько это было возможно в его положении, чтобы посмотреть, не появится ли в воздухе дух старика, похожий на… Впрочем, мальчик даже не мог представить себе, как должен выглядеть этот дух. Возможно, он плясал на языках пламени или карабкался по каждой пряди желтого огня подобно какому-то призрачному ползучему растению. Тигхи видел перед собой лишь затылки завороженных в исступленном экстазе жителей деревни и рваные клубы дыма. Уиттерша наклонилась вперед, и ее голова и волосы мешали ему смотреть вверх. В поле зрения Тигхи внезапно попал подбородок со складками, ноздри и все, что было внутри них. Очень странный вид. Однако гораздо большее впечатление на него производило прикосновение ее плоти, тесно прижавшейся к затылку, и провисшая ткань платья, за которой угадывались очертания маленьких упругих грудей. Вик напрягся так сильно, что Тигхи даже ощутил некоторую боль.

Священнодействие заканчивалось, и Уиттерша соскользнула на землю. Толпа начала расходиться. Массовый психоз улетучился, и теперь слышалось лишь приглушенное разноголосое бормотание людей, разбредающихся в разных направлениях.

– Ты видела? – спросил Тигхи. – Ты видела, как он горел?

Девушка утвердительно кивнула.

– Но я не могла разглядеть его лица. Я хотела увидеть лицо, но там можно было различить только что-то черное, объятое пламенем. В общем, очертания человеческого тела, но совершенно безликие.

Судя по всему, церемония разочаровала ее. Очевидно, Уиттерша ожидала большего.

– Пойдем посмотрим на пепел.

И она стала пробираться вперед через поредевшую толпу.

Едва дыша, Тигхи последовал за ней. Возбуждение предшествующих минут сконцентрировалось в вике. Смерть и святость, вопли и экстаз толпы, сопровождавшие речь деда; надежда, что он сможет увидеть поднимающийся дух Констака, переплелась с надеждой обнять Уиттершу и прижаться к ней всем телом. Что сможет повалить ее на траву и лечь на нее. Все это устремилось в его вик, втиснулось в этот забавный маленький отросток плоти. Тигхи часто приходилось наблюдать, как пасутся козьи стада, и он знал, что вики козлов остаются сморщенными и дряблыми в течение почти всей их жизни за исключением тех случаев, когда на животных нападала страсть к спариванию, и тогда их вики становились твердыми как скала. Однако, удовлетворив желание, козлы опять погружались в безмятежное состояние, и их мысли были далеки от секса.

Иногда Тигхи казалось, что он постоянно живет в состоянии половой лихорадки.

Проталкиваясь через толпу, он то и дело наталкивался на Уиттершу, каждый раз прижимаясь к ней чуть сильнее, чем следовало бы. Ткань шуршала, Тигхи явственно ощущал под ней голую плоть. Уиттерша, похоже, не возражала или, скорее, не замечала. Ее взгляд устремился вниз, на все еще горящий пепел, в котором поблескивали красные угольки.

– Вот и все, что осталось от Констака, – сказала она, размышляя вслух. – Старый Констак. Это было его телом.

– Телом самого близкого друга моего деда, – произнес Тигхи, и Уиттерша хихикнула, прикрыв рот рукой.

Тигхи ухмыльнулся ей в ответ, однако в действительности ему было не до смеха. Человеческое существо превратилось в неровный слой пепла. Красные угольки почернели. У остатков погребального костра стоял человек с ведром. Он ждал, пока зола остынет. Ценное удобрение для огорода.

Дед исчез. Тигхи огляделся вокруг; толпа уже почти рассеялась. Такое ничтожное расстояние между бодро переставляющими ноги и дышащими людьми и маленькой кучкой черного песка.

– Ты должен пописать на золу, – сказала Уиттерша, положив руку на плечо Тигхи.

– Лучше ты, – предложил Тигхи.

– Мне нельзя, я девушка. А вот ты мог бы пустить струйку. Потушить остатки огня.

Она опять хихикнула и в следующий момент бросилась стремглав наутек. Тигхи опешил и не сразу бросился догонять ее, а когда сообразил, было уже поздно. Уиттерша исчезла.

Глава 7

Потихоньку все стало изменяться, однако эти изменения вначале были незаметны, подспудны, а уж для Тигхи тем более. Он все воспринимал через туманную призму увлечения Уиттершей, которая занимала все больше и больше места в его мыслях. И все же трудно отрицать, что некоторые перемены начались уже в его восьмой день рождения с потерей козы. Несколько недель па почти не показывался дома, а ма пребывала в еще более непредсказуемом настроении, чем раньше. Па работал все светлое время суток, стараясь расквитаться хотя бы с частью долгов, возникших после гибели козы. Он сказал Тигхи, что не может теперь тратить время на всю работу по дому, без которой нельзя обойтись, и замолчал.

– Я мог бы заняться этим, – предложил Тигхи, подвигнутый на это печальным выражением лица па. – Я мог бы делать работу по дому.

Па с трудом удержался от улыбки.

– Ты мой сын, – с гордостью произнес он. – Ты из семьи принца и однажды станешь отличным принцем.

Он целый час терпеливо объяснял и показывал Тигхи основные виды ремонта, который требовалось производить снаружи после утреннего шторма, как лучше залатать рассветную дверь и прочее.

Все казалось достаточно простым и ясным, однако, оставшись один на один с последствиями стихии, Тигхи обнаружил, что в действительности дело не такое уж простое. Прежде всего потому, что он никак не мог сосредоточиться. Па ушел, а ма лежала на полу в главном пространстве и громко всхлипывала. Это очень мешало. Раньше Тигхи просто-напросто вышел бы из дому и бродил по выступам и утесам; однако па оставил на него дом, и нужно обмазать еще одним слоем глины внешнюю сторону рассветной двери. Это нужно сделать утром, чтобы замазка высохла на полуденном солнце. Так что Тигхи стиснул зубы и начал размазывать раствор по поверхности рассветной двери. Работа у него спорилась не слишком хорошо. Но о какой работе можно говорить, если в уши лезут причитания ма!

Тигхи прислушался к ее охам и ахам. Как поступить в такой ситуации, ему совершенно невдомек. Затем рыдания перешли в сплошной вой, уллааа, который становился все тоньше и тоньше и вонзался в его голову подобно иголке. Он сделал еще несколько мазков шпателем, однако шум так действовал на нервы, что Тигхи отложил инструмент и, осторожно ступая, направился к главному пространству. Просунув голову в дверь, он негромко позвал:

– Ма.

На полу валялась какая-то бесформенная груда плоти, сотрясаясь от рыданий. Ма опять сменила вой на плач.

Тигхи стоял в дверном проеме, не зная, что делать. Затем на цыпочках подошел к матери и опустился рядом на колени:

– Ма, что случилось? В чем дело?

Рыдания прекратились, и сердце Тигхи тревожно екнуло: на него мог обрушиться сгусток беспредельного насилия. Ма зашевелилась и села. Тигхи, не в силах противостоять рефлексу, попятился. Однако его ма выглядела такой безутешной и жалкой; лицо от плача потеряло свои черты и превратилось в расплывчатое пятно; глаза покраснели и с отчаянием смотрели на сына. Тигхи остановился.

– О, мой малыш, – простонала она и неловко обняла его за шею. – Ты единственный мужчина в моей жизни. Ты моя жизнь. Ты и есть то, ради чего мы все делаем, боремся изо всех сил, хотя так легко сдаться, прекратить все, отступиться от всего.

И ма стала рыдать и плакать у него на плече, а Тигхи не знал, что делать. Он просто держал ее, поглаживая по спине, и издавал нечленораздельные успокаивающие звуки. По мере того как текли секунды, где-то глубоко внутри у Тигхи возникло и начало расти почти теплое чувство. Наверное, потому, что он и его ма могли наслаждаться этой близостью, она могла положиться на него. Или просто ужас превратил его ма в бесформенную груду плоти, от которой исходило частое, жаркое дыхание, обжигавшее шею. То была какая-то властная сила, однако в то же время Тигхи понимал ее неуместность. Через несколько мгновений ма мягко отстранилась от сына и вытерла лицо о рукав своей рубашки.

Тигхи сидел, смущенно пряча глаза. Ощущение близости испарилось, и осталась лишь неловкость.

Он вернулся к рассветной двери и снова приступил к работе. И опять никак не удавалось сосредоточиться. Бессвязные обрывки мыслей атаковали его мозг. Сделав несколько неровных мазков шпателем, Тигхи с раздражением отшвырнул инструмент и побрел прочь. Небо цвета меди походило на кусок старого исцарапанного пластика, только вместо царапин длинные, узкие облака, двигавшиеся вертикально. Снизу вверх дул свежий бриз – последнее напоминание об утреннем шторме – и приятно ласкал волосы.

Тигхи миновал несколько уступов, затем спустился по общественной лестнице на выступ главной улицы. Там в поисках работы рыскали несколько человек, которых его дед называл бездельниками. Сильно отощавшие мужчины и женщины в обтрепанной одежде. Их появление было признаком начавшихся перемен. Даже Тигхи это понимал. Обычно можно увидеть трех-четырех человек подобного вида, которые сидели на корточках, привалившись спинами к стене. Они надеялись получить хоть какую-то разовую работу, чтобы купить немного еды. Однако теперь здесь собралось больше дюжины людей. Лица некоторых были знакомы Тигхи. Других он совсем не знал. Он поднялся к мастерской Акате.

– Все торговцы только и говорят о переменах, – сказал ему часовщик, не вынимая линзу из глаза. – Плохие времена на подходе. Тот, кто умеет распознать их, чувствует загодя, как движение воздуха перед утренней бурей.

– Я видел больше дюжины людей, которые шатались по рыночному выступу в поисках работы. Больше дюжины – только подумать об этом! Там было и несколько новых лиц.

– Они прошли по этому выступу вчера вечером, – сказал Акате, – и обращались насчет работы напрямую к торговцам. Однако эти дела так не делаются. Они просто не понимают, как действует система.

С глубокомысленным видом он покачал головой:

– Кто они?

Акате пожал плечами:

– По-моему из Плавильни. Сначала они поднялись по стене до Сердцевидного Уступа, а оттуда уже к нам.

– А почему к нам?

– Кто знает. Могу только предположить, что с работой дело туго и в Плавильне, и на Сердцевидном Уступе. Поэтому они явились сюда. Ведь именно здесь живет дож. А также священник и принц.

Он усмехнулся и отвесил иронический поклон в сторону Тигхи.

– Но главная причина в том, что здесь резиденция дожа. А у нас все равно нет никакой работы. Мы в основном занимаемся скотоводством, а скот слишком ценная штука, чтобы доверять уход за ним каким-то скитальцам. Ну а остальные наши жители работают на торговцев козами. Нет, у нас они не получат никакой работы.

– И что же они будут делать?

– Шататься по уступам, пока вконец не отощают, – ответил Акате. – А вообще-то откуда мне знать? Пусть хоть в небо прыгают, мне-то какое дело.

Он поковырялся немного в каком-то механизме, а затем снял линзу с глаза. При этом раздался слабый хлопок.

– Сдается мне, что когда им станет ясно, что работы здесь нет, они попытаются любым способом раздобыть деньги, чтобы оплатить подъем по платной лестнице в Мясники. Как-никак самая большая деревня в этой части стены, там они скорее подыщут себе какое-нибудь занятие.

– Но если они не смогут найти работу, как им удастся покупать себе еду, не говоря уже о плате за частную лестницу.

Акате опять пожал плечами:

– Мне думается, что если им действительно будет грозить смерть, дож позволит им бесплатно подняться по своей лестнице, хотя бы ради того, чтоб трупы не разлагались на рыночном выступе. Или возможно, даст им околеть, чтобы мы могли их сжечь и удобрить наши огороды.

При этих словах он осклабился, а Тигхи содрогнулся. От таких шуток ему стало не по себе.

Тигхи спустился вниз на выступ и немного понаблюдал за пришельцами. Явилась обваловщица и наняла одного из безработных. Наверное, ей нужно освежевать несколько туш и вытопить сало – работа тяжелая и неприятная, однако достаточно простая, чтобы с ней мог справиться любой скиталец. И все же обваловщица (низкорослая женщина с сутулыми плечами по имени Дал), конечно, наняла одного из известных деревенских бродяг. Удивляться тут нечему: она предпочла дать возможность заработать человеку, которого знала. При ее приближении пришельцы подняли головы, и на их лицах появились вымученные улыбки. Попытались распрямить плечи. Однако женщина прошествовала мимо, и их лица опять приобрели прежнее выражение безысходности.

Вскоре Тигхи стало скучно, и он спустился вниз, к дому старого Уиттера, но рассветная дверь оказалась заперта. Он позвал Уиттершу, однако ему никто не ответил. Тогда Тигхи вскарабкался по лестнице в обратном направлении и направился к мастерской Акате.

– Опять ты? Вряд ли ты явился купить что-нибудь, так ведь? Ты, никчемный прожигатель жизни, сынок принца. Ошиваешься здесь от безделья. – Акате ухмыльнулся. – Если ваша милость не соизволит обидеться, то я скажу, что ты еще хуже, чем эти бродяги.

– На душе кошки скребут, – произнес Тигхи, – когда смотришь на этих пришельцев. Каково-то им придется вечером: ни крова над головой, ни крошки хлеба.

– Я бы на твоем месте не слишком беспокоился о них, – посоветовал Акате. – Лучше бы подумал о своих земляках. У нас в деревне тоже есть люди, которые сегодня вечером лягут спать с пустым желудком. Вот о чем я бы беспокоился. Это же твое собственное княжество, и ты в первую очередь должен заботиться о нем. Потому что через пару-тройку недель нищета может ударить и по мне. – Часовщик вздохнул и выбрался из своей кабинки, чтобы размять ноги. – Когда приходится потуже затягивать пояс, люди перестают покупать и ремонтировать часы. Мой па здорово напуган.

– У вас все будет нормально, – неубедительно произнес Тигхи.

– Как будто ты хоть что-нибудь понимаешь в нашем деле. Это у тебя все будет нормально. Людям всегда нужны козье молоко и мясо.

– Но у нас пропала уже одна коза, – сказал Тигхи, не желая уступать в игре, где каждый старался произвести наиболее жалобное впечатление. – Не забывай об этом.

– Нет, – сказал Акате, закусив нижнюю губу. – Думаю, это правда. Я слышал, твой па работает у старой Мае на верхнем уступе, ремонтирует ей дом. Может быть, он и принц, но ему приходится работать, как и всем прочим. Вот он и вкалывает.

Никто не знал, почему это место называлось верхним уступом. Не самый высокий уступ в деревне, однако его целиком занимала старая Мае, так что, возможно, это название отражало ее статус в деревне.

– Вы должны ей шерсть животного, которое потеряли, и несколько свечей. Так я слышал. И потому он теперь в одиночку копает Мае новую комнату. Должно быть, ему приходится несладко. Это случайная работенка, и сомневаюсь, чтобы ее засчитали за весь долг.

Услышать, что его отец занимается такой грязной, унизительной работой, было для Тигхи не просто полной неожиданностью, а настоящим шоком. Сначала он хотел выпытать как можно больше подробностей, однако более трезвая часть рассудка подсказала, что лучше всего отрицать наличие каких-либо серьезных трудностей у его па.

Тигхи решил сменить тему.

– Что же произошло в деревне? – с удивлением поинтересовался он. – Почему люди оказались без работы? Ведь всего несколько недель назад все было замечательно.

Акате не стал отвечать с ходу. Он сначала посмотрел в небо, где с широко распростертыми крыльями парили птицы на остатках тепла восходящих воздушных потоков. Поднимаясь вверх, птицы превращались в черные точки, будто частицы ночного неба, оторванные от него и разбросанные солнечным светом нового дня. Наконец часовщик произнес:

– Кто знает, как эта штука действует? Деревня похожа на большой часовой механизм. Его слаженная работа зависит от взаимодействия сотни деталей, из которых он состоит. Кто знает, почему механизм выходит из строя? Вроде бы все идет так же, как и в прошлом году, только вот людей, которые клянчат работу на рыночном выступе, стало больше, и меньше стало тех, кто покупает товары в лавках. Внезапно оказывается, что все голодны и никто не может позволить себе ничего купить.

Он сплюнул от возмущения.

– Мой па говорит, что мир катится вниз. Может быть, это только начало. Может, худшее еще впереди.

Тигхи почувствовал, как его желудок сжался, словно обоняние учуяло запах гари, резкий, сильный и противный. Однако он понимал, что это иллюзия, наваждение. Поблизости ничего не горело. Эту штуку с Тигхи сыграло его живое, разгоряченное воображение. Все катится по наклонной плоскости. Приближается катастрофа.

– Вот ведь какое дело, – сказал Акате, – я работаю с часами. Они делят день на десять часов. Но иногда ко мне попадают старые часы, у которых на циферблате двенадцать частей. Знаешь почему?

– Нет, – ответил Тигхи.

– Мир изменяется, вот почему. Я думаю, что когда-то день был достаточно велик, чтобы его можно было разделить на двенадцать часов. Это был золотой век. Так мне кажется. В старое доброе время дни были длиннее. Да и год тоже делился на двенадцать частей, а не на десять, как сейчас.

Он опять сплюнул и попрыгал, разминая ноги.

– У них всего было по двенадцать, – задумчиво произнес Тигхи, вспомнив, чему его учили. – Двенадцать месяцев, двенадцать пальцев на руках и двенадцать на ногах. Двенадцать племен, двенадцать степеней разделения.

– Ну и что?

– У нас двадцать месяцев. Это же все-таки больше.

– Они пришли из иного мира, – сказал Акате. – Они были другими людьми.

– Может, они и в самом деле явились из другого мира и нашли стену, – согласился Тигхи. – Однако мы берем свое начало от них.

Акате этот разговор уже порядком надоел.

– Ладно, – вздохнул он, – пора и за работу. Сколько языком ни полощи, в желудке полнее не будет.

Тигхи попрощался и ушел. Его не покидало состояние какой-то странной эйфории. Мир рушился, приходил в негодность, подобно старому часовому механизму. Думая об этом, Тигхи неспешно шел по торговому уступу и вдруг, сам не зная почему, бросился бежать. Быстро спустившись по сплошной лестнице, Тигхи рванул по выступу главной улицы. Его сердце распирало от радости, вызванной отчаянием. Он мчался изо всех сил, широко размахивая руками, мимо прохожих, провожавших его изумленными взглядами. Тигхи бежал так, словно хотел загореться от трения о воздух. Но вдруг оказался в конце выступа и, сделав еще пару широких шагов, резко остановился. Больше бежать некуда.

Вернувшись домой, Тигхи, к немалому своему удивлению, обнаружил деда, который навестил их во второй раз, что было неслыханно. Он сидел в кресле в главном пространстве, рядом с дедом стояла ма. Тигхи ворвался в дом радостный и веселый, слегка вспотевший от бега, лицо его светилось улыбкой. Однако одного взгляда на ма и деда оказалось достаточно, чтобы улыбка сразу же погасла.