Через несколько часов я начал уставать от изматывающего однообразия путешествия. Мой мозг приблизился к состоянию полного отупения, взгляд зацепился за световые круги от фар, начало мерещиться, что они поднимаются в воздух и начинают выделывать замысловатые па. На самом деле я не особо переутомился – по крайней мере, не хотел спать, – но все-таки решил, что лучше будет затормозить.

Машина съехала с дороги и остановилась. Рода Титус посмотрела на меня, встретила ответный взгляд. Я сообразил, что она ожидала объяснений (хотя любой дурак понял бы что происходит), и в то же время согласно ее иерархическим концепциям просить такого снисхождения не полагалось Действительно, странные убеждения.

Мы посидели немного в тишине, затем, стараясь помочь ей ослабиться, я решил прокомментировать свои действия:

– Я остановился. Спать не хочу, но думаю, будет лучше, если мы пойдем в фургон и ляжем в постель.

Сенарка ничего не ответила, хотя ее глаза открылись чуточку шире, словно она хотела подавить панику. Из-за того, что я долго сидел за рулем, мысли мои не желали шевелиться, поэтому я не стал даже пытаться объяснить себе, почему эта женщина опять испугалась и ухватилась за кресло так, что побелели костяшки пальцев. Не было возможности тратить время на расшифровку непостижимых выкрутасов загадочной сенарской души, так что я просто встал из кресла и пошел в заднюю часть автомобиля.

Я открыл дверь и очутился в воздушном шлюзе, слишком маленьком даже для мужчины сравнительно небольшого роста. Потом вылез наружу в прохладную тьму – маска немедленно вскочила на лицо. Я обошел машину и вытащил крепления, зафиксировал их – на тот случай, если буду все еще спать или проснусь, но не захочу вставать на рассвете, а Дьявольский Шепот не смог перевернуть нашу импровизированную квартиру.

Затем я вернулся к носовой части – просто проверить, все ли в порядке. На коже чувствовался прохладный ветерок, из машины лился яркий желтый свет. Рода Титус оставалась там же, в кресле водителя. Она была хорошо видна через лобовое стекло: сидела, ухватившись за руль и широко распахнув глаза.

Я тогда решил, что невозможно словами достучаться до ее разума. Зомби, закодированная личность. Потом поспешно прогнал картинку из воображения, залез обратно в автомобиль и снял с лица маску.

– Вы, без сомнения, можете провести всю ночь в машине, если хотите, – рявкнул я. Наверное, женщина меня немного разозлила. – Или приходите сюда и вытаскивайте койку, мне все равно.

После этих слов я разложил собственную кровать, забрался в теплый конверт постели и повернулся к стенке, выключив предварительно свет в моей части машины. Однако свет из кабины все еще проникал в фургон, появлялись огромные тени.

Через минуту стало ясно, что Рода Титус не собирается приходить.

– Свет в кабине мешает мне спать, выключите его, наконец, – потребовал я.

В первый раз за весь день послышался ее голос.

– Механизм регулировки различает общий язык?

Звук ее голоса выдавал крайнюю степень морального истощения.

– Конечно, – ответил я. – Вы разве не слышали, как я только что отдавал приказ на общем языке?

– Выключить свет, – сказала она, и весь мир погрузился во тьму.

Я поворочался в кровати, устраиваясь поудобнее, но что-то, какой-то маленький червячок раздражения мешал погрузиться в сон. Вскоре послышалось, как встает Рода Титус, хрустя суставами, и пытается проникнуть в фургон, что очень трудно проделать в темноте. Последовало несколько стуков, звук падения чего-то тяжелого, тихие всхлипывания пытающейся не разрыдаться женщины.

Как это все нелепо.

– Рода Титус, – позвал я, не оборачиваясь. Она застыла. – Если вы пытаетесь пробраться к кровати, почему бы не включить свет?

Она пару раз шумно вдохнула, потом быстро ответила сдавленным голосом:

– Я не хотела вам мешать.

– Вы мешаете мне своим грохотом. Включить свет, – скомандовал я.

Яркий электрический свет цвета концентрированного апельсинового сока заполнил пространство. Я повернулся, чтобы увидеть ее, хотя глаза и отказывались смотреть после неожиданного перехода от темноты к свету. Она изображала каменное изваяние на полпути из кабины в фургон.

– Странная вы женщина, – заметил я. – Почему вы там стоите? Если вы разберете кровать, мы оба сможем спокойно выключить свет и заснуть.

Она, как по сигналу, бросилась в комнату, чуть не врезавшись в стену, долго не могла найти койку, а потом распаковать ее. Я вздохнул и, кажется, предложил встать и помочь ей отцепить крепления, но сенарка пробормотала «нет, нет» и продолжала копаться.

В конце концов кровать разобралась сама собой, женщина залезла под одеяло и замерла. Я дал команду лампам и через некоторое время уснул.

Следующим утром Рода Титус немного расслабилась и перестала так откровенно бояться меня. Я встал раньше нее, чуть позже полудня, оделся и умылся, прошел в кабину, где и сидел, любуясь пейзажем, пока уничтожал завтрак из каши и макарон.

Я уже почти решился дождаться темноты, прежде чем поехать дальше, но потом передумал: автомобиль вообще-то хорошо защищал от радиации, а ночное вождение сильно утомляло. Так что после еды мы снова двинулись в путь.

Работа механизмов разбудила мою попутчицу, и через некоторое время она появилась в кабине, усевшись рядом со мной. Почему женщина чувствовала себя счастливее с утра, чем с вечера, было вне моего понимания. Может, боялась темноты. Но теперь Рода Титус пожелала мне доброго утра и спросила, как спалось. Еще одно различие в наших культурах: вряд ли ее на самом деле интересовал мой сон, реплика показывала уважение к человеку, стоящему выше по социальной лестнице.

После обеда дорога увела нас сквозь металлические отблески солнца и белые соляные дюны пустыни далеко за последние поселения Алса.

Впереди исчезало всякое подобие наезженного пути: слишком мало машин забиралось так далеко на юг, да и те, которых сюда заносило, не оставляли таких следов, которые бы не разметал Дьявольский Шепот.

Пока Арадис виднелся к западу от нас, земля оставалась вылизанной ветром, и машина спокойно двигалась вперед, не встречая на пути ухабов. Вскоре, однако, мы миновали южные берега моря, и теперь вокруг не было ничего, кроме обволакивающей планету соляной пустыни: совершенное ничто.

Ландшафт изменился: дюны заставляли автомобиль беспрерывно подниматься и опускаться, и чем дальше на юг, тем больше по размерам становились холмы, пока нам не пришлось взбираться вертикально вверх или съезжать вниз по склону дюн. Такая местность не представляла ничего интересного, совершенно ничего, что бы могло привлечь внимание. Вождение стало отдавать монотонностью, однако меня такая ситуация, как ни странно, успокаивала.

Ручейки соли стекали с песчаных пиков на лобовое стекло, балансировали там какое-то время на ветру, а потом уносились, как израильтяне, освобожденные Моисеем. Тысячи кристалликов, такие маленькие, что казались неразрывно связанным потоком, блестели на солнце. Движение приобрело определенный ритм: медленное восхождение, пик, медленный спуск – и так дюна за дюной. Ритм, напоминающий биение сердца. Медленный вдох и выдох под водой. Смена времени суток, только в более спокойном, мирном понимании. И пока мы ехали, невообразимая красота окружавшего нас мира входила в мою душу, как сильное успокоительное.

Рода Титус, однако, не находила ничего хорошего в путешествии. Ею все больше овладевала скука: женщина начала ерзать на месте, суетиться, бормотать что-то себе под нос, пока я не велел ей прекратить (и она повиновалась, но без того униженного ужаса, который демонстрировала вчера). Потом, когда солнце зашло, сенарка надулась и стала напоминать обиженного ребенка. Женщина стала высказывать что-то вроде жалоб: «какая ужасная земля, пустая и жуткая… бу-бу-бу», потом вздыхала и добавляла как бы про себя: «…наверняка на то есть воля Божья». Потом по памяти цитировала отрывки из Библии, то один, то другой фрагмент о разрушении Содома и засевании его полей солью.

После заката мы остановились и слегка подкрепились. Еще не закончив есть, она внезапно проронила, подняв на меня глаза:

– Не помню, говорила ли я вам, насколько благодарна за то, что вы взяли меня с собой.

После созерцания дневных красот я пребывал в умиротворенном настроении, поэтому не стал ничего отвечать на это идиотское замечание и продолжил поглощать ужин.

Но Рода Титус не остановилась на единственной фразе и еще раз десять сказала спасибо. Вскоре моему терпению пришел конец, и я начал орать, чтобы она наконец заткнулась и перестала провоцировать меня ригидистскими высказываниями. Она сильно побледнела, почти до цвета соли, и проглотила кусок пищи, не прожевав как следует. Я же, выплеснув гнев, естественно, почувствовал себя гораздо лучше и быстро покончил с едой. Сенарка же, слишком закомплексованная, не могла позволить злости вырваться наружу, и вред, который причиняло «воздержание», легко отражался на ее лице. Веки дергались, теки пошли красными пятнами. Но она ничего не сказала.

Я вернулся в кабину и вновь завел двигатель. Попутчица ко мне не присоединилась. Так мы ехали три или четыре часа. Как оказалось потом, сенарка успела за это время забраться в кровать и уснуть, повернувшись спиной ко входу, в кабину. Свет женщина выключать не стала. Я забрался в постель и скомандовал отбой. Сон пришел сразу же.

На следующий день Рода Титус выглядела запуганной: она так низко опустила голову, что та оказалась на одном уровне с плечами. Но теперь установился распорядок нашего путешествия. Мы вставали в полдень, завтракали, и я вел машину до вечера. Потом останавливался, мы ужинали, а после еды и Дьявольского Шепота я снова садился за руль и ехал сквозь свободную от радиации тьму. Чем дальше на юг мы продвигались, тем жарче становилось, хотя внутри автомобиля и поддерживалась разумная температура.

Время от времени машина останавливалась, я вылезал наружу и бродил вокруг, просто чтобы размять ноги и полюбоваться видом. Ранним вечером жара стояла фантастическая, она чувствовалась на коже почти как материальное давление. Сверкающие соляные дюны, уходящие на запад…

На четвертый день Рода Титус тоже решила прогуляться и вышла на воздух, прикрывая ладонью рот, чтобы наверняка дышать только через носовые имплантаты. Она не выходила на улицу уже несколько дней и, по ее словам, легко забыла о присутствии хлора и необходимости не дышать ртом. Как только ядовитый газ попадает в легкие, организм тут же реагирует кашлем, то есть еще более глубоким вдохом, и состояние только ухудшается. Я подмигнул ей сразу двумя глазами над завязками маски.

Но как же прекрасен этот мир! Мое сердце, сморщенное до этого момента, расправилось, как легкое, призрачное легкое, наполнившееся кислородом красоты. Я устремил машину к гребню большой дюны и остановился там, развернувшись на восток – туда, где огромные ряби белого порошка застывшими волнами направлялись к краю мира по своим делам.

Тени, отбрасываемые палящим солнцем, казались очень темными, почти черными рядом с серебряно-белой солью: цепочка черных дыр среди белых пиков. Потом мы повернули на запад, рукой, как козырьком кепки, прикрывая глаза, защищаясь от яркого света белого солнца, которое ближе к горизонту становилось розоватым, телесного цвета. Здесь дюны завораживали, напоминая изгибы и впадины человеческого тела, поднимающегося и опадающего. Луч света попадал на биллионы кристаллов каждой дюны и расщеплялся на различные цвета спектра: красный, бледно-зеленый, мистический синий. Слабые следы всех оттенков, разбросанные в воздухе.

Я присел на корточки и запустил пальцы в соляной песок, который составлял дюну. В горах, где земля кое-как укрывалась от ветра, частицы соли обычно гораздо крупнее, чем в низине, и к тому же приобретают разнообразные формы. Но здесь, в глубокой бескрайней пустыне, ветер превращался в молоток, который раскалывал соляные булыжники на маленькие круглые шарики. Они катились по склону дюны, как набегающие друг на друга волны в море, острые края кристаллов стачивались о соседние песчинки. Частички бежали так плавно, что, подставив под их поток руку, разломав верхний немного твердый хрустящий слой – он образовался из-за жуткой жары и повышенной влажности воздуха, – вы бы почувствовали то же самое, что и при касании воды.

Я набрал полные ладони соли и сидел так некоторое время. Мне нравилось гладить шарики кончиками пальцев, высматривать песчинки в форме спирали и пытаться увидеть в них будущее, как это делают шаманы. Несколько крупинок прилипло к пальцу, и я поднес его поближе к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Соль делилась на такие маленькие частички, что последние легко помещались в линиях моей кожи. У меня возникло чувство путаницы в размерах: начало казаться, будто дюны, по которым мы ехали, были гигантскими пальцами, а наш автомобиль – мельчайшая крупинка соли, катившаяся по углублениям в коже.

Я перелил песок из одной ладони в другую, и пот на руке задержал соляную патину. Сахарная пудра на пончике.

Потом я глубоко вдохнул и поднял маску левой рукой так, чтобы правой суметь дотянуться до рта, попробовать на вкус соль. Острый привкус на языке. Зернистое вещество, которое скрипит на зубах, даже вроде бы совсем растворившись под действием слюны.

Но поднимался ветер, солнце почти село за горизонт, предвещая наступление времени Дьявольского Шепота, поэтому я встал и вернулся к автомобилю, занявшись его принайтовыванием к земле перед предстоящим ураганом. Рода Титус последовала за мной как несмышленый щенок, все так же зажимая рот рукой.

Когда мы ретировались в машину и стали обедать, а за окном завывающий ветер принялся вносить поправки в устройство этого холмистого мира, Рода Титус заговорила со мной – кажется, впервые за много дней. Похоже, она наконец-то успокоилась.

– Техник, – начала женщина, – мне трудно придумать, как с вами обращаться.

Я дожевал кусок, проглотил и посмотрел на нее:

– Не вижу никакой трудности.

– Кажется… я вызываю у вас приступы злости.

Это прозвучало настолько прямолинейно, что я не смог сразу придумать, что ответить. Когда пауза стала затягиваться, Рода заметила:

– Итак, это правда?

– Вы говорите не по делу, – нахмурился я. – Человек может вызывать злость у другого человека. Но, мне кажется, суть не в том.

Сенарка запнулась, потом выпалила на одном дыхании:

– Конечно, вы не думаете так всерьез. И если нам выпало провести столько времени вместе, вы бы постарались сделать что-нибудь со своими негативными эмоциями, хотя, по правде говоря, я не понимаю, чем могла вызвать раздражение.

Я помедлил после окончания ее речи, но она не собиралась ничего добавлять.

– Дело в том, – заметил я, закончив с ужином, – что у вас присутствует непонятный рефлекс, заставляющий сдерживать гнев. Почему бы нам не позлиться друг на друга?

Рода Титус выглядела чуть ли не испуганной.

– Гнев – это грех, – просветила она меня.

Я презрительно фыркнул.

– Вы несете чушь, – признался я.

– Вы меня презираете, – с сожалением произнесла она.

– Ага, еще заставьте меня сдерживать дурные эмоции просто из уважения к вам, и тогда во мне останется только хорошее, – заявил я. – Иногда я действительно вас презираю. Иногда я действительно злюсь на вас. Иногда мне нравится видеть вас рядом. Иногда я даже испытываю желание.

На это женщина только сузила глаза и открыла пересохший рот, чтобы что-то сказать, но так и не сумела вымолвить ни слова. Поэтому я продолжил:

– Но я с ума сойду, если стану разбирать по косточкам свои чувства, как того хотите вы.

Она покачала головой: быстро-быстро из стороны в сторону, получился скорее нервный тик, чем жест.

– Я жалею, что вообще заговорила об этом, – призналась сенарка.

Я пожал плечами и пошел в кабину.

После полудня Рода оставила меня управлять машиной в одиночестве, чем обрадовала несказанно. День сменился ночью, а автомобиль продолжал ехать сквозь тьму.

Следующим утром дела пошли лучше. Возможно, Рода Титус почувствовала, что совсем скоро окажется дома, потому что говорила со мной почти жизнерадостно.

– Что меня действительно интересует в вашем обществе, так это отцовство, – поведала она. – Неужели вы на самом деле не знаете, кто вас зачал?

– А для чего мне это знание? – вопросом на вопрос ответил я. – О детях заботится мать. Отцы приходят и уходят, а матери остаются, они – связь с домом, с родиной.

– Вы очень близки со своей матерью?

Я сплюнул на пол.

– Она далеко отсюда. Осталась на Земле.

– Вот как. А почему она не пожелала лететь с вами?

– Я уверен, что бедняжка даже не знает, что ее сын находится не на родной планете.

Рода Титус замолчала. Потом заговорила снова:

– Я даже не предполагала, что такое может случиться.

– Я родился в религиозном обществе, в сердце Древнего Континента, – решил рассказать я. – Но еще в ранней юности осознал, что пока человек не создаст собственную систему жизни он будет всегда оставаться рабом чужой. Я долго путешествовал, а потом много лет жил с алсианами. Поэтому мы с мамой не виделись очень и очень давно.

Рода Титус погрузилась в соболезнующее молчание – еще одна традиция иерархического общества. Когда я понял, что она выражает мне сочувствие, то рассмеялся:

– Я не могу поверить, Рода Титус, что вас действительно интересуют мои переживания или переживания моей матери!

Она потрясенно вскочила.

– Что вы имеете в виду? Конечно, это все очень печально, а я всегда хорошо чувствую ситуацию. – Она немного помолчала. Потом добавила: – Я скучаю по отцу.

Меня ее тоска вовсе не интересовала, что я тут же и высказал. Рода Титус обиделась и ретировалась в фургон.

Мы ехали до самого заката, размышляя над скудностью окружающего ландшафта. Когда вечерний Дьявольский Шепот начал раскачивать машину, я спрятал автомобиль у подножия дюны и погрузился в ожидание, ругаясь про себя на то, что позволил поездке продолжаться так долго. Неприятное это дело, суетиться в полутьме на улице, пытаясь закрепить автомобиль на грунте.

Возвратившись в кабину, я осмотрел в зеркале лицо и руки и обнаружил небольшие ссадины. Но как только ветер утих, снова вылез наружу и освободил машину от пут. Возвращение к монотонному ритму управления автомобилем немного успокоило.

Сердцебиение.

Даже свирепость соляных ветров осталась в памяти как небольшая неприятность, не стоящая внимания. Каустический вакуум пустыни. Во мне начало рождаться трепетное ощущение внутреннего рассвета. По своему небольшому опыту я знал, что именно такое чувство предшествует общению с Богом. Белизна соли олицетворяла пустоту, чистоту лимфы, распространяющуюся во все стороны до неба, серебряное присутствие Господа, и оно идет во все стороны, потому что все стороны вокруг меня и были истинными дорогами к божеству.

Богоявление.

А после этого всегда следует возрождение желаний плоти. Я вдруг почувствовал жуткий голод – да и бутылка с водой в кармане у сиденья давно опустела, – потянул тормоз, чтобы остановить автомобиль, и поднялся с кресла.

Гармония духа.

Чем больше она западает в душу, тем тяжелее последнюю вернуть обратно, в тело. Я прошел в заднюю часть машины и застал там Роду Титус, как будто только что поднявшуюся с колен. По-моему, она привыкла вскакивать на ноги, заслышав мои шаги, может – кто ее там знает, – из страха, а может, снова играла в свои иерархические игры.

Я сделал большой глоток воды из отверстия автомата-фабрикатора и заказал немного суррогатного картофельного пюре. Потом уселся поудобнее на стул у стены фургона и принялся за еду.

– Техник, – проговорила Рода Титус, – я должна сделать признание.

– Опять эти ваши иерархические штучки, – прочавкал я. Кусочки картошки выпали изо рта и размазались по подбородку. Она брезгливо поморщилась.

– Я соскучилась, – призналась сенарка. – А вы не приложили никаких усилий, чтобы положить подальше свои личные вещи. Спрятать их от меня.

Слова привлекли внимание.

– У меня нет личных вещей, – отрезал я.

– Ваш блокнот, – напомнила она.

Ноутбук лежал у нее на коленях. Я снова посмотрел в лицо женщине:

– Ну и?…

Она спрятала глаза.

– Я прочитала ваши записи, – повинилась Рода Титус. Не дождавшись от меня ответа, попутчица добавила: – Вы не очень обиделись?

Я покачал головой и доел картошку.

– Я только хотела найти что-нибудь из Библии, – начала оправдываться она, – или, может, стихи. Какую-нибудь историю. Вы же понимаете, насколько мне скучно?

Мой желудок наполнился под завязку, поэтому я поставил миску обратно в автомат и заказал водки. Потом улегся на кровать и начал посасывать из маленькой бутылочки, предоставленной фабрикатором. Мои глаза, привыкшие смотреть в темноту и пустоту без единого отчетливого образа, с радостью принялись разглядывать Роду Титус, я восхищался ее лицом же, как до этого совершенством соляной пустыни. Она неуверенно присела на корточки. Потом достала блокнот и протянула его мне и, когда я проигнорировал ее жест, положила на крышку автомата. Потом попросила:

– Пожалуйста, техник, не смотрите на меня так. Мне неудобно от вашего взгляда.

– На что же мне смотреть? – поинтересовался я, не отрываясь от ее лица.

Черты казались гротескными, перемешанными и затем собранными в неправильном порядке. Расщепляющиеся и составляющиеся вместе невидимо глазу. Но что самое смешное – мне пришло в голову, что все лица обладали такой склонностью к странной, радикальной перемене, просто я не замечал этого до определенного момента.

– Не знаю, – растерянно призналась она. Лицо сенарки вспыхнуло и окрасилось в цвета заходящего солнца. – Но, пожалуйста… вы меня смущаете.

– На что же мне смотреть? – повторил я. – На автомат?

Я повернулся и уставился на машину в глубине фургона, хотя двигать головой внезапно стало очень тяжело. Так вот, я уставился на автомат.

– Фабрикатор, – начал я. – Качество того, что он производит, зависит только от сырья, которое в него загружают. Оно может быть ниже, чем у изначального продукта, но никогда – выше. Автомат всего лишь расщепляет и конструирует, замораживает, варит и режет.

Моя речь часто прерывалась паузами, во время которых в глотку успевало поступить еще немного водки. Но по мере того, как лились слова, я начинал проникаться собственными мыслями, осознавать, что высказываю сокровенную истину.

– Пищевой фабрикатор, – объяснял я, – берет сырые продукты или элементы, выделенные из отхожих мест (наверное), и смешивает их с остальными ингредиентами и специями.

Тут я остановился. Отпил немного из бутылки. Рода Титус молчала: она буквально застыла на месте с выражением полнейшего ужаса на лице.

– Питьевые фабрикаторы только добавляют в воду ароматизаторы или быстро дистиллируют содержимое, чтобы создать подобие алкоголя. Машиностроительные фабрики размягчают, и проектируют, и собирают, и создают пластиковые модели по базовой программе. Или плавят и придают форму загруженному в них металлу. – Я склонил голову набок, внимательно оглядывая кабину, стараясь не упустить ни одной детали обстановки.

– Они перемешивают и компостируют траву, делают все, что приказывает программа. – Моя голова медленно вернулась в прежнее положение, глаза сфокусировались на Роде Титус. – То же самое происходит с людьми.

Она смотрела на меня в священном ужасе, совершенно неподвижная, замечательно беззвучная.

– Думаю, никогда не повстречаю человека, который сравнился бы по красоте с деревом, – посетовал я.

Живописная, почти фотографическая картинка с изображением дерева предстала перед моим внутренним взором: высокое, с длинными ветвями, поддерживающими шапку листвы.

– Людей создают дураки, подобные мне. Но только Бог…

Я не закончил предложения, какая-то часть меня страстно желала, чтобы Рода Титус сказала все сама. Но она как раз изображала статую и никак не могла мне помочь.

– …может создать… – подсказал я. Потом со вздохом закончил: – Дерево.

Воцарилась неловкая тишина. Я зарылся поглубже в постель, устроив бутылку у себя на груди.

– Если бы я был деревом, то пил бы ногами. Ел кончиками волос и руками, поднятыми кверху. Выпускал свое семя в воздух.

Я даже не заметил, как провалился в сон.

Следующим утром Рода Титус проснулась необычайно веселой, почти принужденно веселой. Мы позавтракали, и она произнесла маленькую страстную речь о пище, которую мы потребляли, о нашем путешествии, об отличии Арадиса от Галилеи. Дьявольский Шепот на рассвете (мы еще спали) выдал по-настоящему знаменательный концерт, и машину занесло внушительным сугробом соли. Мне пришлось откапывать автомобиль лопатой.

Рода Титус вышла за мной на горячий воздух, прикрывая левой рукой рот. Она даже предложила приглушенным из-за ладони голосом помочь копать, но при этом отказалась открывать рот, боясь вдохнуть хлор и покалечить легкие. А человек мало что может сделать, держа лопату одной рукой.

Потом, когда мы снова отправились в путь, сенарка села рядом со мной в кресло второго водителя. Вначале она говорила с воодушевлением, потом присмирела. Возможно, мои ответные замечания не слишком располагали к общению в тот день. Женщина рассказывала о своем отце, но в памяти ни одна из ее историй не сохранилась.

Потом она начала длинную дискуссию о необходимости соблюдения всяческих правил. Рода настаивала на том, что Алс, так же как и Сенар, подчиняется определенным законам. Просто у нас они называются по-другому. Я слушал ее слова, не принимая болтовню близко к сердцу. На самом деле внутри у меня разливалось такое чувство свободы (пребывание в пустыне отрешало от забот, так хорошо быть вдалеке от Алса, так замечательно вести машину днем, а не ночью), что я постепенно начал увлекаться обсуждением вопроса.

Разговор продолжился и после остановки автомобиля, когда в небе разлилось красное зарево, когда крепления вернулись на свое место, защищая нас от Дьявольского Шепота.

Мы сидели в задней части машины, и я снова отхлебывал из бутылки, скупо отмеряя количество алкоголя, потому что запасы его подходили к концу.

– Но у вас все равно есть правила, – настойчиво убеждала Рода Титус.

Отступление по этому пункту, по-видимому, означало для нее полное поражение в жизни.

– Вы же получаете назначения на ту или иную работу.

– Нет, – мягко возразил я, – работать никого не заставляют.

Она глубоко вздохнула, будто пытаясь задуть невидимую свечу.

– Это просто смешно! Почему же все до сих пор трудятся?

Я пожал плечами:

– Могу сказать только за себя. Мне просто скучно целый день ничего не делать. Работа – лучший способ занять время чем-то полезным.

– Но ленивые люди всегда есть, – возразила она. – Такова человеческая природа. Лень. Можно рассматривать ее как слабость или порок. Так как насчет них? Таких людей?

– Ленивые, – протянул я. – Не понимаю. Может, вы имеете в виду тех, кто не способен работать из-за физических недостатков? Я бы скорее жалел их, чем презирал. Если предположить, что вообще заинтересовался бы судьбой подобных индивидов.

Тут я подумал о Лихновски, вынужденном лежать и «лениться» на больничной койке долгие месяцы, ожидая, пока для него вырастят новые легкие. Наверняка он предпочел бы работать, чем валяться без движения.

– Нет-нет. Я имею в виду вот что: предположим, есть какая-то работа, одни люди добросовестно трудятся, а другие увиливают, так что первые выполняют двойную норму за себя и за других. Лентяи используют остальных. Они смеются над вами, пожиная плоды вашего труда. Их необходимо заставить работать.

В ее замечании я нашел мало смысла.

– На самом деле, – продолжила Рода Титус, слегка наклоняясь вперед, как будто сама цель существования состояла в том, чтобы заставить меня принять ее точку зрения по данному вопросу, – у вас все-таки есть правила. Что бы произошло с человеком, который отказался выполнять предписанную ему работу?

– Что сделал бы по этому поводу я? Скорее всего ничего.

– Ладно, что сделали бы алсиане?

– Откуда мне знать? Спросите их самих.

– Неужели не находится никого, кто бы проигнорировал свое новое назначение, даже если это наносит огромный ущерб всему обществу?

– Наверное, есть, – неуверенно предположил я.

– Ну и что же с ними происходит? Вы понимаете, к чему я клоню? Должен существовать какой-то механизм, заставляющий человека работать, даже если он упорно сопротивляется!

– А с чего это он не желает работать?

– А с того, – чуть повысив голос, объяснила Рода Титус, начиная немного злиться, – что он предпочитает встречаться с друзьями, пить водку, жрать и болтать ни о чем, вместо того, чтобы трудиться!

– У него достаточно свободного времени, чтобы и поговорить и выпить, – заметил я. – Для этого предназначено три четверти суток.

– Но ему хочется заниматься ерундой весь день, понимаете? – настаивала Рода Титус. – Зачем? Такое времяпрепровождение быстро наскучит кому угодно.

– Я не знаю зачем, мы в любом случае обсуждали вовсе не это. Допустим, есть такой индивид. Вы наверняка сделаете все, чтобы заставить его работать!

– Нет, – пожал я плечами.

Она издала звук, который, по-видимому, обозначал раздражение.

– Вы наверняка так говорите просто для того, чтобы выиграть в споре, – обвинила меня она. – Но я-то точно знаю, как поступают в таких случаях!

– Поверьте мне, Рода Титус, – сказал я. – Мне совершенно не важно, кто победит в споре, мне наплевать, спорим мы вообще или нет. Но если бы человек, которого вы описали, действительно существовал, то скука должна стать для него достаточным наказанием. И со своими проблемами и эмоциями он разбирался бы сам, не вмешивая государство. Наверное, друзья перестали бы с ним общаться, если он, избегая выполнения обязанностей, поставил в невыгодное положение остальных. Например, некто получил назначение в больницу, а потом заболел его товарищ и слишком долго ожидал помощи, потому что искали замену пропустившему работу лентяю.