— Ну? — выпалила Чиана. — Давай! Скажи ей! Если ни у кого из вас не хватает смелости, я сама прикажу убить этого ублюдка!
      — Если он умрет, ты умрешь следом, и сделаю это я сама с помощью искусства «Гонца Солнца»!
      — Ты не посмеешь! — побелела Чиана.
      — В самом деле? — любезно улыбнулась Сьонед.
      Именно в этот момент в шатер вошел Рохан. Достаточно было одного его взгляда, чтобы унять Чиану. Затем ледяные глаза обратились на Пандсалу. Наконец принц посмотрел на жену, и на его лице отразилась досада.
      — Я вижу, у вас здесь разгар битвы. — Он вышел.
      Чиана осталась стоять с открытым ртом. Пандсала колебалась, что ей предпринять: завопить, наброситься на сестру или сделать и то и другое. Сьонед хотелось заплакать. Кровь застыла в жилах, лицо превратилось в ледяную маску. Она посмотрела на тех, кто посмел нарушить покой мужа.
      — Оставьте меня, — бросила она.
      — Я не служанка! — возразила Чиана, но без прежнего праведного гнева. — Я принцесса!
      — Замолчи, дура! — прошипела Пандсала и одной рукой выволокла ее из шатра.
      Оставшись одна, Сьонед бессмысленно уставилась на опустившийся полог.

* * *

      Пандсала затолкала сестру в ближайшую палатку и крикнула стражам, чтобы ее не выпускали. Если целью Рохана была тишина, он наверняка отправился на берег реки, ниже лагеря. Конечно, там он и был. Рохан шагал вдоль кромки воды, попирая ногами гальку. Пандсала подобрала длинные юбки и заторопилась следом. Когда позади осталась последняя палатка, расстояние между ними сократилось и Пандсала окликнула:
      — Милорд! Подождите!
      Рохан гневно обернулся, но при виде Пандсалы выражение его лица изменилось, и у принцессы вновь дрогнуло сердце. Хотя лед не растаял, Рохан не позволит себе сорвать на ней злость. На ком угодно, только не на ней…
      — Милорд… Прошу прощения за Чиану. Это непростительно.
      — В Чиане все непростительно, — откликнулся он. — Миледи, ради этого не стоило торопиться за мной.
      — Нет, — призналась Пандсала. — Я хотела кое-что обсудить с вами, милорд. Я хочу избавить леди Андраде от…
      — Она уже сказала, что вы не сможете заменить ее. Пожалуйста, не предлагайте этого, Пандсала.
      — Я бы сделала это. Но, может быть, никому из нас не придется предпринимать таких попыток.
      — Объяснитесь.
      Она посмотрела на поросший деревьями склон.
      — Милорд, давайте отойдем подальше. Никого нет, но… — Рохан кивнул, и они побрели вдоль берега. — Принцы оказались в тупике. Сторонников Масуля не переубедишь. Это равносильно признанию его правителем Марки. Раз голосование не позволило отвергнуть его притязания, ваша собственная честь потребует, чтобы он был признан, хотя пятеро принцев считают его лжецом. Будь их шесть или семь, он был бы отвергнут. Но даже если бы его защищали всего двое-трое, этого Масулю хватило бы, чтобы набрать армию и в союзе с ними пойти на Марку войной. Я не хочу войны, милорд. Но она непременно будет, в нее втянутся все остальные, и то, за что мы боролись, рассыплется в прах.
      — Верно, — согласился Рохан. — Что вы предлагаете?
      — Если нельзя изменить следствие, нужно изменить причину.
      — И как бы вы это сделали?
      Она посмотрела на Рохана искоса и тяжело вздохнула.
      — То же, что предлагала Чиана. Убить его.
      Рохан остановился как вкопанный и обернулся к ней.
      — Пандсала…
      — Выслушайте меня до конца, милорд! Пожалуйста! Я уже убивала, используя свой дар фарадима, мы оба знаем это.
      — Как Сьонед? — бросил он. — Это вовсе не значит, что вы будете убивать снова, а тем более сейчас!
      — И она тоже? — Это было для Пандсалы новостью и меняло ее представления о верховной принцессе. — Тогда она поймет. Я сделаю это, милорд. Вы сможете обвинить во всем меня и наказать как угодно. Масуль не сын моего отца, но даже если бы он был им, я бы не смогла видеть его в замке Крэг.
      — Прекратите! Хватит!
      — Милорд, это единственный выход! Все вышло по моей вине. Чиана права. Я убью Масуля средствами «Гонца Солнца» на глазах у всех. Вы и Андраде сможете наказать меня… И если это будет смертная казнь — что ж, пусть!
      Какое-то мгновение она безумно надеялась, что Рохан не устоит перед искушением. Но тут он сердито огрызнулся:
      — И слышать не желаю! — Принц вырвался и пошел дальше.
      — Рохан, пожалуйста! — Она снова побежала за ним, схватила за руку и сжала так крепко, что топаз врезался ей в ладонь. — После этого ничто не будет грозить Полю!
      — Если бы это было возможно, я сам покончил бы с ним. Разве не я убил вашего отца?! — Он отнял руку и положил обе ладони на ее плечи. — То, что вы говорите, безумие. Одна Богиня знает, насколько я сам близок к нему. Послушайте, Пандсала. Масуль должен жить, пока каждый не поверит в Поля, а не в него. Когда это случится, Масуль умрет. Но не потому, что он бросил вызов мне. Я не могу убить его. И вы тоже.
      — Какая мне разница? — крикнула она. — Одним больше, одним меньше… Ради Поля я убила достаточно много народу!
      — До него дошло не сразу. Но когда Рохан увидел ее отчаянные темные глаза, его щеки стали пепельными.
      Что вы говорите? — выдохнул он. — Что вы сделали? Пандсала смотрела ему в лицо и рассказывала правду том, как прошли эти четырнадцать лет.
      Рохан слушал страшный перечень ее преступлений и не верил своим ушам. Лихорадочный голос Пандсалы и ее безумно расширившиеся глаза делали эту сцену ожившим ночным кошмаром. Наконец она задохнулась и умолкла прижав руки к его груди. Рохану насмешливо подмигивали горевшие на солнце кольца «Гонца Солнца» и врученный им топаз.
      Да, она убивала ради Поля. Не только лучника, факелом вспыхнувшего на башне замка Крэг. Ох, нет…
      Первым стал неродившийся сын Найдры, убитый в утробе матери через год после того, как Пандсала стала регентом. Из-за отсутствия наследника после смерти лорда Нарата Порт Адни вернется к Кирсту. А Кирстом правит родственник Поля.
      Киприс была убита ядом, которым пропитали присланное ей письмо. Невеста Халиана умерла, не успев зачать внука Ролстры.
      Затем Обрам Изельский, единственный сын Саумера, женатый на дочери Волога Бирани… Он утонул; детей от этого брака не было. Его сестра Хеватия, жена наследника Волога, к тому времени уже носила ребенка, который после смерти Обрама должен был унаследовать оба государства. Кирст и Изель однажды тоже достанутся родственнику Поля.
      Леди Русалка умерла в результате несчастного случая на охоте незадолго до свадьбы. Леди Павла преставилась благодаря ожерелью с отравленными шипами почти через год после ее выхода замуж за принца Айита Фиронского.
      Были и другие. Лорд Нижнего Пирма Тибаян, отказывавшийся выполнять указания Давви, поплатился за свое упрямство жизнью. Как и леди Рабия с Холмов Каты, чья смерть при родах наступила после того, как ее муж не дал разрешения на строительство порта в устье Фаолейна, первой совместной торговой инициативы Сира и Пустыни. Смерть жены сделала Патвина более сговорчивым. Это и имела в виду Пандсала, когда убивала еще одну сестру.
      А следующей стала леди Наяти. Два года назад она погибла от ножа того, кого сочли простым бандитом. Ей тоже нельзя было позволить родить мальчика, который мог оспаривать права Поля.
      В Новый год Пандсала завоевывала Фирон. Она не могла дождаться смерти Айита и ускорила ее отравленным вином, от которого у старика остановилось сердце.
      И наконец Иноат и Йос, утонувшие во время прогулки по озеру Кадар. Эта двойная смерть сделала племянницу Чейла Гемму единственной наследницей престола… Когда распространился слух о том, что Костас женится на Гемме, судьба Иноата и Йоса была решена. И какая разница, если мужем Геммы станет не Костас, а Тилаль? Результат тот же…
      В этом году Пандсала обратила свой взор на Киле. Не в состоянии предотвратить ее брак с Лиеллом, по какой-то непонятной ей самой причине принцесса позволила сестре родить сына и дочь. Но теперь Киле была обречена.
      Кого еще она замыслила убить? Только сыновей Янте. Никто не слышал о них после того, как сгорел Феруче. Пандсала была убеждена, что они живы. Она искала их долгие годы и будет искать, пока окончательно не убедится, что они мертвы. Потому что эти трое сильнее всех будут желать земель, замков, стран, власти… и смерти Поля.
      Одиннадцать убийств за неполные пятнадцать лет. И ни намека на то, что эти смерти не случайны. Никто не связывал их с женщиной, которая сейчас глядела на него снизу вверх, прижав кулаки к его груди. Пот выступил у нее на лбу. На солнце было жарко, но еще более страшный жар бушевал у нее внутри.
      — О всеблагая Богиня… Почему?— шепотом спросил он и узнал такую страшную правду, с которой не могло сравниться все, что он слышал до сих пор.
      — Потому что сын, которого дала тебе она, должен был быть моим.
      Колоссальным усилием воли Рохан подавил панический ужас. Если она знает, потребуется весь его ум, чтобы не разрушить внезапно возникшее между ними равновесие. Больное, извращенное равновесие, где точкой опоры служил Поль: любовь Рохана уравновешивалась ложью Пандсалы. Рохан обязан был любой ценой поддержать его. Он возвратил ей власть, Марку, гордость, а она очистила континент от тех, кто мог мешать Полю. Но ее чудовищная преданность стала расплатой за право пользоваться ею и быть слепым.
      Пламя, горевшее в темных глазах Пандсалы, было пламенем ненависти, однако эта ненависть никогда не направлялась на Рохана. Хотя того, что он отверг ее ради Сьонед, вполне хватило бы, чтобы возненавидеть его. Как она могла ненавидеть человека, который придал ее жизни смысл, человека, ради сына которого она трудилась все эти годы? Отца — да. За то, что он сослал ее в Крепость Богини. Сьонед, которой принадлежали сердце, тело и разум Рохана. Янте, которая родила ему сына. Она ненавидела их, потому что Рохан потратил на них больше собственной души, чем на нее. Сердцевиной ее ненависти была ревность. Ревность к Ролстре, с которым Рохан так долго боролся; к Сьонед, которую он любил; к Янте, которая выносила его сына. Они имели право претендовать на него, а Пандсала — нет. Поэтому она решила претендовать на будущее его сына. Убивать во имя этой любви, уродовать чужие жизни ради безопасности его собственной. И оставить Полю в наследство мир, основанный на крови и ненависти.
       Дочь Ролстры.
      Андраде все эти годы предупреждала его. И Тобин, и Чейн, и Оствель. Но Рохан был слишком уверен в собственной прозорливости. В том, что знает, каким образом она воспользуется данной ей властью. Слишком хотел верить в то, что она будет из сил выбиваться ради Поля. О да, она выбивалась. Изо всех ее немалых сил… Он не мог раскрыть рта, боясь сказать то, что сделает Пандсалу врагом его и Поля. Он был в ее власти, но не мог убить ее. Так же, как не смог убить Янте. « Трус!» — сказал он себе и сам ответил: « Да».
      Тихий, напряженный голос Пандсалы впивался ему в уши.
      — Его глаза… Знаешь, они могли быть моими. В нем есть что-то от меня. Я видела это с самого начала. Он должен был быть нашим с тобой, Рохан. Я видела, как он смотрел на нее с любовью, которая тоже должна была быть моей…
      Она… Рохан поперхнулся. Догадка поразила его, как удар мечом в сердце: она не знает. И внезапно равновесие нарушилось: он перевесил. Эта истина была тяжелее всей ее лжи. Она верила, что Поль — сын Сьонед. Она не знала о Янте. И когда в нем забурлила сила, такая же могущественная, какой, по словам Сьонед, была сила «Гонца Солнца», он понял, что воспользуется ею так же безжалостно, как сама Янте.
      — Я представляла себе, что он наш, — мечтательно продолжала Пандсала. — Когда ее нет рядом, я могу поверить, что он наш с тобой. Никакая родная мать не любила бы его больше, чем я, и не хотела бы для него большего. Если ты считаешь, что сделанное мною ужасно, то подумай, во что превратилась его жизнь, если бы не я. Все эти соперники, которых могли бы родить мои сестры… я избавила его почти всех и радуюсь этому! Он будет самым могущественным человеком на свете! Онаникогда бы не сделала этого!
      Ее глаза сияли при мысли о том, кем станет Поль в зрелости… Равновесие между чистым, гордым мальчиком и запятнанной кровью женщиной вдруг показалось ему невыносимым.
      — Да, Сьонед никогда бы не сделала этого, — тихо сказал Рохан. — Но Янте могла бы.
      Пандсала непонимающе уставилась на него.
      — Твоя сестра! Мать Поля! — выкрикнул он и принялся трясти Пандсалу, пока растрепанные волосы не упали ей на лицо. — Ты думала, она держала меня в Феруче, чтобы просто пытать? Как по-твоему, почему она позволила мне уйти? Она зачала от меня сына! Ты клянешься в любви сыну твоей сестры, которую ненавидела! Поль сын Янте — и мой!
      Пандсала застонала, опустилась на колени, обхватила себя руками и стала раскачиваться взад и вперед. Рохан стоял над ней и выплевывал слова, которые окончательно добивали ее.
      — В первый раз я, отравленный дранатом, принял ее за Сьонед. Во второй раз это было изнасилование. Я точно знал, кто она и что я делаю. Она держала меня в плену, пока не уверилась, а потом засмеялась и позволила уйти. Я отправился на войну, зная, что у нее в чреве мой сын. Сьонед тоже знала это. Она пришла в Феруче, забрала ребенка и сравняла замок с землей. Ты трудилась, интриговала и убивала ради сына Янте?
      Пандсала убивала детей. Неродившегося сына Найдры, Иоса Оссетского, еще совсем мальчика. Других детей она оставляла без отцов и матерей; забирала сыновей и дочерей у стариков и старух, которые больше не могли рожать… Все это она делала из ненависти к Ролстре, радуясь тому, что править его страной будет чужой принц, что наследники отца больше никогда не появятся в замке Крэг. Она делала это из любви к Рохану, и была счастлива, что Марка попадет в руки человека, которого ненавидели Ролстра и Янте. А мальчик, служивший ей орудием мести, был выношен Янте. Из груди Пандсалы вырвался всхлип, похожий на последний вздох.
      — То, что ты сделала, ляжет на него бременем до конца жизни. Но ты недолго будешь обременять его.
      Она смотрела на Рохана снизу вверх. Лицо принцессы опухло от ужаса и стоявших в глазах невыплаканных слез.
      — Если я должна умереть, не дай мне умереть бесцельно.
      — А какая у тебя цель? Убить Масуля? — Он хотел спросить, почему Пандсала не сделала этого раньше. Но Рохан понимал: если бы она могла, то Масуля давно не было бы на свете. — О нет! Он проживет до тех пор, пока не будет признан лжецом. Я не собираюсь все оставшиеся мне годы слышать голоса тех, кто сомневается в правах Поля на Марку. — Он тонко усмехнулся. — А ведь его права незыблемы, ты согласна?
      Пандсала тяжело осела наземь, волосы ее рассыпались по плечам, и солнечный свет высветил в них седые пряди.
      — Тогда убей меня сейчас, — без выражения сказала она.
      — Поль мешает. Если суд вынесет тебе приговор, его бремя станет тяжелее. Поэтому я не убью тебя. — О Богиня, как бы мне хотелось сделать это. Голыми руками…— Возможно, я и трус, как считает Чиана. Но знаю, самым страшным наказанием будет для тебя то, к которому когда-то прибег твой отец. Я не пошлю тебя в Крепость Богини. Ты просто тихо уедешь в какое-нибудь поместье. Может быть, я восстановлю для тебя Феруче. Как, Пандсала, будешь присматривать за стройкой? Скажи, будешь?
      Тело сводило судорогой от омерзения, но Пандсале хватило смелости посмотреть ему в глаза.
      — Все, что пожелаете, милорд. Я в вашем распоряжении. Впрочем, как всегда…
      — Мне не нужна твоя служба. Ты хоть понимаешь, что наделала?
      — Я понимаю только одно: все это было сделано для Поля. И для тебя. Потому что я любила вас обоих. И продолжаю любить, помоги мне Богиня. Мне не о чем жалеть.
      — Еще пожалеешь. Поверь мне, следя из Феруче за Долгими Песками, ты узнаешь, что такое раскаяние.
      Теперь он окончательно понял, что не сможет казнить ее. После убийств стольких мужчин, женщин и детей, совершенных ею во имя Поля, это было бы только справедливо. На миг он снова поддался искушению. Но варвар, когда-то впряженный в одну телегу с цивилизованным принцем, на сей раз вышел победителем. Замуровать Пандсалу в Феруче было куда более жестоко, чем вонзить ей нож в сердце. Более жестоко и более просто.
      Нет, он не убьет ее, но и не сможет рассказать всем о ее преступлениях. Ему придется жить с этим. И ей тоже.
      — Вставай, — приказал он. Когда выяснилось, что у Пандсалы нет на это сил, Рохан рывком поставил ее на ноги. Она зашаталась, но послушно пригладила волосы и пошла к реке умываться. Рохан нетерпеливо следил за Пандсалой, от всей души желая ей смерти. Но это желание было вызвано стыдом за допущенную роковую ошибку. Сумеет ли он пережить это? Хотелось поделиться со Сьонед и спросить у нее совета. Она все поймет и простит… Нет, он ни за что этого не сделает. Никогда.
      Когда Пандсала привела в порядок волосы и разгладила юбки, Рохан пошел в лагерь, слыша за собой ее спотыкающиеся шаги. Что бы он ни сделал, до конца дней он будет слышать за спиной эти шаги. Шаги женщины, спотыкающейся о трупы.

* * *

      Чтобы добраться до шатра, Ллейну потребовалась сильная рука его сына. Чадрик посадил отца в кресло и встал позади, придав лицу бесстрастное выражение. Зато лицо Ллейна выражало одновременно и досаду, и любопытство.
      — Слава Богине, я здесь. Говори, что за спешка. Рохан встал и подошел к старику.
      — Прости за то, что я был вынужден вызвать тебя сюда, — тихо начал он.
      — Если бы без этого можно было обойтись, ты не прислал бы мне приказ верховного принца. Рассказывай, черт побери!
      — Милорд, нужно, чтобы вы оба оказали мне большую услугу. Ты и принц Чадрик. — Он помедлил и покосился на Сьонед, неподвижно сидевшую с опущенной головой и крепко стиснутыми руками. Он сдержал данное себе обещание и ничего не рассказал ей. О Богиня, как она обиделась…
      Он перевел взгляд на Ллейна и продолжил:
      — Фирону требуется правитель из рода властвовавших там принцев. Я прошу тебя сделать мне любезность и обдумать возможность возведения на престол твоего внука, принца Ларика.
      Скулы Ллейна, обтянутые пергаментной кожей, слегка порозовели, и он впился в Рохана внимательным, вопрошающим взором. Но первым отозвался ошеломленный Чадрик.
      — Ларик? Почему? Благодаря тебе и Сьонед права твоего сына намного предпочтительнее…
      — Помолчи… — прошептал Ллейн. Его глаза заглядывали Рохану прямо в душу. Прошло много времени, прежде чем он заговорил: голос старика напоминал шуршание сухих листьев. — Я думал, Фирон достанется Полю. Что-то заставило тебя изменить решение. И случилось оно сегодня. Я не верю, что причина кроется в голосовании, но если хочешь, приму это объяснение.
      Рохан склонил голову.
      — Спасибо, милорд.
      — Если мой внук станет принцем Фирона, ты будешь иметь решающий голос в пользу Поля. Я это прекрасно понимаю. Не спрашиваю, почему ты не додумался до такого решения раньше, когда это могло спасти нас от множества трудностей.
      И снова Рохан кивнул. На этот раз кивок был больше похож на поклон.
      — Но ты подумал, к чему это приведет? Я не стремлюсь выйти за пределы моего острова. Когда меня не станет, престол займет Чадрик, а после будет править его старший сын Лудхиль. Ларику достанется поместье его матери Сандейя; он сможет управлять портами или выбрать любое дело себе по душе. Мы не хотим вмешиваться в дела континента, Рохан. Нам это не нужно. Нейтралитет — одна из причин нашего процветания.
      — Я понимаю, милорд. Но мой сын не может унаследовать ни Фирон, ни часть его.
      Он уже выдержал из-за этого жестокую схватку со Сьонед, Тобин и Чейном. Естественно, все они спорили. И впервые в жизни ему пришлось прикрикнуть на них, заявить, что такова его воля, что он принял такое решение, и что они обязаны беспрекословно подчиняться требованиям верховного принца, какими бы абсурдными они ни были. Тобин вылетела из его шатра ошеломленная, злая и обиженная. Чейн бросил на него один-единственный красноречивый взгляд и последовал за женой. Потерявшая дар речи от такого предательства, Сьонед не желала смотреть на него. Она осталась в шатре только потому, что Рохан приказал ей присутствовать при беседе с Ллейном и Чадриком. Он ненавидел себя за то, что не сказал правды самым близким людям, но просто не мог заставить себя сделать это.
      Однако в случае с Фироном выбирать не приходилось. То, что Пандсала убила принца Айита, делало присоединение этого государства совершенно невозможным. Он не мог воскрешать мертвых, но мог отказаться пользоваться плодами преступления. Утешение было слабое, поскольку оставалось множество других преступлений, а он понятия не имел, как быть с ними.
      — Поль не может принять Фирон, — повторил он.
      — Почему? — спросил Ллейн. — Ты думаешь, что избыток власти может быть опасным? Или считаешь, что сегодня вечером Андраде не удастся представить неопровержимые доказательства?
      Вместо Рохана ответила Сьонед. Ее тихий, безжизненный голос слегка напугал Рохана.
      — Просто боязнь того, как к этому отнесутся другие. Ллейн, ты с милордом Чадриком воспитывал моего сына. Вы оба знаете его. Как вы думаете, он способен злоупотребить властью?
      — Конечно, нет! — воскликнул Чадрик. — Честь присуща ему так же, как и кровь в жилах. Но это не наша заслуга, миледи.
      — Если хотите, разделим эту заслугу пополам, — тихо ответила она, подняла глаза и слегка улыбнулась. — Мы знаем его и доверяем ему, но остальные могут думать по-другому. Или, по крайней мере, притворяться, что думают. Он будет править Пустыней и Маркой. Этого достаточно.
      Ллейн все еще следил за Роханом.
      — Я не знал, что на твои решения могут влиять мнимые страхи или угрозы.
      — У всех нас есть тайные страхи, — откликнулся Рохан. — Волог боится, что заключенный благодаря внуку союз с Изелем окажется непрочным. Давви боится, что брак с Геммой, который принесет Тилалю Оссетию, приведет к конфликту с Костасом, когда тот унаследует Сир. Ты боишься вмешиваться в дела континента. Мы все чего-то боимся, милорд. Просто некоторые из нас предпочитают вовремя избавляться от своих страхов.
      Ты мог бы сказать, что я боюсь за сына, и был бы прав.
      На его плечи и так ляжет тяжкое бремя — Пустыня, Марка титул верховного принца, его дар «Гонца Солнца»… Это трусость или осторожность, если я хочу избавиться от разногласий, которые могут угрожать не только его власти, но и жизни?
      — С помощью моего внука?
      — Да, — прямо ответил Рохан.
      Ллейн вздернул подбородок и посмотрел на Чадрика, чье изумление сменилось беспокойством.
      — Как думаешь, Ларик справится? — спросил старик.
      — Не знаю.
      — Хватит, не скромничай! Сможет он править Фироном?
      Сьонед слегка подалась вперед.
      — Милорды, будет ли он рад этому? Конечно, для всех нас это было бы лучшим выходом, но если трон Ларику не по душе, я предпочту отказаться от этого плана.
      Рохан одарил ее мрачным взглядом, на который Сьонед не обратила ни малейшего внимания.
      — Твоя доброта не уступает твоей красоте, моя дорогая, — сказал Ллейн. Затем он вздохнул и покачал головой. — Не знаю. Думаю, я отжил свое.
      — Прости, что доставляю тебе хлопоты, — сказал Рохан. — Но я должен, милорд. Поверь мне.
      — Верю, верю. — Ллейн расправил хрупкие плечи и заговорил более оживленно. — Если бы кто-нибудь из «Гонцов Солнца» сегодня вечером связался с Эоли, мы могли бы предоставить мальчику возможность выбора. Но это должен быть именно его выбор, Рохан. Не мой и даже не его отца. Говоря без ложной скромности, я думаю, что он прекрасно справится. Заставлять его управлять имением, торговым портом или добычей жемчуга бессмысленно. Конечно, он молод и слегка заучился, но я припоминаю еще одного молодого и помешанного на книгах князька, который в подобных обстоятельствах не ударил лицом в грязь. — Старик вскинул бровь и посмотрел на Рохана, губы которого в первый раз за день тронула улыбка. — А Богиня знает, у молодых ум гибкий. Они быстро учатся быть принцами. Догадываюсь, что ему понадобится подписать договор о военной помощи. Может, он уже готов?
      — Конечно. Я подготовил проект и хотел, чтобы вы ознакомились с ним. — Он взял со стула кусок пергамента и подал его Чадрику. — Если Кунакса попытается что-нибудь предпринять, Пустыня начнет наступление со стороны Тиглата. Я думаю, Волог поддержит нас с моря. На границе Фирона и Марки есть место, вполне подходящее для гарнизона. Если Ларику понадобится что-нибудь еще, только дайте знать.
      — Кузен Кирстский очень щедр, — сухо заметил Ллейн. — Этак скоро весь континент перейдет в руки нашей семьи. Кстати, скажи мне, Рохан, почему он не взял с собой младшего сына?
      — Волнайе только семнадцать лет, и он еще не посвящен в рыцари. Кроме того, сыновья Давви однажды будут править Сиром и Оссетией, а внук Волога Арлис унаследует власть над объединенным Кирст-Изелем. Поль станет владеть Пустыней и Маркой. Все они будут жить неподалеку от родины, за исключением Ларика. От Дорваля очень далеко до Фирона.
      — Да, верно. Они не смогут слиться, как сливаются все остальные. Хотя я не рассчитываю на то, что Костас и Тилаль уживутся друг с другом, если только кто-нибудь не наденет на них крепкую узду. Но ты сам-то подумал о том, что если Ларик получит Фирон, у Поля окажется четыре родственника, правящих пятью странами? Вместе с Пустыней и Маркой это составит шесть государств из одиннадцати. Довольно грозный итог для тех, кто не входит в шестерку.
      — Я подумал об этом, — признался Рохан. — В том числе, как ты правильно сказал, и о Костасе с Тилалем. Однако вся эта семейная кухня сложится лишь через одно-два поколения. К тому времени нас уже не будет на свете, и решать эту проблему придется кому-то другому.
      — И его тайным страхам, — мрачно усмехнулся старый принц. — Ну что ж, найди мне «Гонца Солнца», который знает цвета Эоли, и мы известим моего ни о чем не подозревающего внука, что он может стать принцем. — Он посмотрел на Сьонед. — Нет, моя милая, можешь не предлагать мне свои услуги. В свите Андраде вполне достаточно фарадимов, чтобы сегодня днем она выделила мне одного из них.
      Чадрик помог отцу встать и хотел вести его к выходу, но хрупкая фигурка внезапно выпрямилась.
      Я умею ходить, — огрызнулся Ллейн. — Оставь меня.
      — Конечно, отец.
      Когда они ушли, Рохан обернулся к Сьонед. Непривычно тихая, она снова уставилась на свои руки. Огненные волосы скрывала тень, глаза прятались под ресницами. Больно было знать, что причиной этого является он сам.
      — Я вижу, ты не понимаешь, — тихо начал он.
      — Да. Не понимаю. — Сьонед подняла лицо. Ее глаза потемнели. — Что такого сказала тебе сегодня Пандсала? Я верю твоим доводам еще меньше, чем Ллейн. О чем она говорила с тобой, Рохан?
      Он испытывал искушение. О Богиня, как ему хотелось рассказать ей правду! Но упрямая жалость к себе запрещала это.
      — Ты клялся никогда не лгать мне, — прошептала она.
      — И никогда не нарушал клятву.
      Внезапно в ее глазах вспыхнул вызов. Но спустя мгновение она отвернулась.
      — Ну и черт с тобой…
      Рохан опустился в кресло, которое занимал Ллейн, чувствуя себя таким же старым, как человек, который только что его покинул. И одиноким. О Богиня, такого не было даже в ранней юности, когда он мечтал, работал, спал и жил один. До Сьонед.
      Рохан посмотрел на склонившуюся гордую голову жены и понял, что он сочувствует Сьонед куда меньше, чем самому себе. Уязвленное самолюбие было расплатой за то, что он дал Пандсале власть. Но и от этой боли, и от боли, которую испытывала Сьонед, было лекарство. Никто из них не смел чувствовать себя одиноким. Пусть его считают трусом, но он не может жить без утешения, которое находит в уме и сердце Сьонед…
      Когда он закончил рассказ, Сьонед закрыла лицо руками, словно не хотела видеть картину, которая складывалась из его слов. Она долго не открывала рта, но потом прошептала:
      — Ее отец залил соленой водой живой зеленый луг. А она залила его кровью…
      Рохан наморщил лоб. Ах, вот она о чем… Той осенью и зимой, когда он воевал с Ролстрой, лил нескончаемый дождь. Как только чуть распогодилось, они с Чейном и Давви поскакали осматривать равнину, на которой стояла армия Ролстры. Но солдаты ушли. На этом месте образовалось широкое, мелкое озеро: Ролстра велел запрудить приток Фаолейна. Но когда вода всосалась в землю, обнажив траву и липкую грязь, оказалось, что весь луг покрыт солью.
      У Ролстры хватило власти приказать осквернить самое Землю. Рохан смотрел на испоганенный луг, вдыхал в себя острый запах, от которого в ноздрях оседала соль, и чуть не плакал… То же омерзение и отчаяние испытывал он сейчас.
      — Вся эта кровь… — Сьонед подняла взгляд; в глазах ее было прозрение. — Она и на нас тоже, Рохан. Мы пытаемся смыть ее, а она не отмывается. Она такая же, как Янте, точно такая же! Почему мы этого не видели раньше?
      — Это моя слепота, не твоя. Я не позволю тебе расплачиваться за мою ошибку.
      Она упрямо покачала головой. Слезы текли по ее щекам.
      — Нас с тобой предупреждали. А мы не слушали. Милостивая Богиня, Рохан, что мы наделали? Дочь Ролстры!
      — Ничто из этого не коснется Поля. Сьонед, послушай меня. Я не позволю возложить вину за это на нашего сына.
      — Он не мой сын!
      Он тут же вскочил и сжал ее лицо ладонями.
      — Нет! Он действительно твой!
      Ее лицо бороздили дорожки слез, напоминавшие шрамы; отметина в виде полумесяца на фоне белой щеки казалась мертвенно-бледной.
      — Заставь меня поверить в это. Заставь меня поверить, что я правильно поступила, когда он родился…
      — Если сомневаешься, скажи ему правду. Сегодня. Сейчас.
      Глаза Сьонед расширились, и он затаил дыхание, боясь, что его намеренно сказанные слова были ошибкой. Но мгновение спустя она вздрогнула и потянулась к мужу. Рохан поднял ее и прижал к сердцу.
      — Я не могу причинить ему такую боль, — прошептала она. — Он еще слишком мал. — По ее телу вновь прошла судорога. — Зачем я лгу! Я боюсь за себя, Рохан. Я не хочу потерять его.
      — Это невозможно. Сьонед, он твой сын. Тыего мать. Прошло какое-то время, прежде чем она кивнула, не отрываясь от его груди.