С этим в качестве рамки и всем космосом в качестве фона мы танцевали.

Механическая структура этого танца, «шаги» и их взаимосвязь останутся вам навсегда неизвестны, и я не стану даже пробовать описать их. Все развивалось медленно, как попытка; так же как и Шера, мы начали с определения терминов. Поэтому хореографии и уделяли меньше половины нашего внимания.

Возможно, треть, часть наших умов была занята переводом вопросов, задаваемых компьютером, в артистические термины, но такая же часть напрягалась, пытаясь уловить какой-нибудь знак обратной связи от чужих, стремясь обнаружить глазами, ушами, кожей, умом любую разновидность ответа, напрягая чувства, чтобы уловить любое мысленное касание. И такой же частью наших умов мы чувствовали друг друга, тянулись, чтобы соединить наши сознания через метры черного вакуума, чтобы видеть, как видят чужие, множеством глаз одновременно.

И что-то начало происходить… Это началось медленно, слегка, неуловимыми шагами. После года изучения я просто обнаружил, что постигаю, принимаю и выхожу на этот контакт без удивления или озадаченности. Сначала я подумал, что чужие снизили скорость, но затем я заметил, снова без удивления, что мой пульс и дыхание остальных замедлились ровно на столько же. Я жил в ускоренном времени, извлекая максимум информации из каждой секунды жизни, я существовал всем своим естеством. В качестве эксперимента я дал своему внутреннему времени еще немного убыстриться и увидел, как лихорадка чужих замедлилась до такой скорости, на которой их мог бы воспринять кто угодно. Я сознавал, что могу заставить время остановиться вообще, но пока не хотел этого делать. Я изучал чужих с бесконечной неторопливостью, и понимание росло. Теперь было ясно, что существует реальная и ощутимая, хоть и невидимая энергия, которая держала чужих на их постоянных взаимных орбитах, как ядерные силы держат электроны. Но эта энергия бешено кипела по воле чужих, и они скользили в ее потоках, как деревянные щепки, которые магическим образом никогда не сталкивались. Они создавали перед собой никогда не опадающий «прибрежный бурун». Медленно, медленно я начал понимать, что их энергия более чем похожа на энергию, которая привязывала меня к моей семье. Это была энергия их взаимного осознания, осознания друг друга и Вселенной вокруг них.

Я и сам ощущал свою семью на квантовом уровне. Я слышал, как дышит Норри, видел ее глазами, чувствовал как свое собственное растянутое сухо– жилие в икре ноги Тома, ощущал, как ребенок Линды шевелится у меня в утробе, наблюдал нас всех и ругался себе под нос вместе с Гарри, пробежался вниз по руке Рауля до пальцев и вернулся обратно в свое тело. Я был Снежинкой с шестью мозгами, существуя одновременно в пространстве и времени, и мысли и музыке, и танце и цвете, и в чем-то, что я пока не умел назвать, и все это стремилось к гармонии.

Ни в один из моментов времени не было ничего похожего на ощущение, что я покидаю или теряю свою личность, свою уникальную, единственную индивидуальность. Она была тут же в моем теле и мозге, где я оставил ее, она и не могла быть где-либо в другом месте, она существовала как и прежде.

Было так, как будто часть нового восприятия всегда существовала независимо от мозга и тела, как будто мой мозг всегда знал этот уровень, но был неспособен записать информацию. Неужели мы шестеро, не сознавая этого, все время были так близки, как шесть одиноких слепых людей в одной комнате? Я нашел и коснулся их так, как, сам того не зная, всегда стремился коснуться. И я любил их.

Мы полностью понимали, что этот уровень нам показывают чужие, что они терпеливо провели нас по невидимым психическим ступеням на этот новый этаж. Если бы между ними и нами произошел обмен какой-либо энергией, доступной для обнаружения Человеком, Билл Кокс уже разогревал бы свою лазерную пушку и вовсю требовал бы у нас отчета. Но он по-прежнему находился на конференц-связи с дипломатами, позволяя нам танцевать не отвлекаясь.

Но общение происходило, причем на уровнях, которые доступны восприятию даже физических приборов. Сначала чужие только отображали, как эхо, отдельные эпизоды нашего танца, чтобы указать, что поняли его эмоциональное или информационное значение, все нюансы, которые мы старались выразить. Через некоторое время они стали давать более сложные ответы, начали слегка менять узоры, которыми они отвечали нам, предлагать вариации на тему, затем противоположные утверждения, альтернативные предположения. Каждый раз, когда они поступали так, мы узнавали их лучше, схватывали начатки их «языка» и, следовательно, их природу. Они согласились с нашей концепцией пространства, вежливо отказались от нашей концепции смерти, сразу подтвердили понятия боли и радости. Когда мы уз– нали достаточно «слов», чтобы сконструировать «предложение», мы это сделали.

Мы прошли этот миллиард миль, чтобы пристыдить вас, а теперь стыдимся сами.

Ответ был одновременно сочувственным и веселым. «ЕРУНДА, – как будто сказали они, – ОТКУДА ВАМ БЫЛО ЗНАТЬ?» Было несомненно очевидно, что вы мудрее нас.

«НЕТ. ПОНЯТНО БЫЛО ТОЛЬКО, ЧТО МЫ БОЛЬШЕ ЗНАЕМ. В СУЩНОСТИ, МЫ БЫЛИ ПРЕСТУПНО НЕУКЛЮЖИМИ И НЕТЕРПЕ– ЛИВЫМИ».

Нетерпеливыми? – повторили мы, переспрашивая.

«НАША ПОТРЕБНОСТЬ БЫЛА ВЕЛИКА». Все пятьдесят четыре чужака внезапно стеклись к центру их сферы на разных скоростях, невероятным образом умудрившись не столкнуться ни единого раза. Их слова были ясны как день: «ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЙНОСТИ НЕ ПРОИЗОШЛО ПОЛНОЕ КРУШЕНИЕ».

Мы не поняли, в чем состоит сущность «полного крушения», и так и «сказали»:

Наша погибшая сестра сказала нам, что вам нужна территория для размножения, на планете вроде нашей. Таково ли ваше желание: прийти и жить с людьми?

Их ответом был эквивалент космического смеха. Это разрешилось в конце концов в единственное безошибочное «предложение»: «НАОБОРОТ».

Наш танец на мгновение распался в замешательстве, затем восстановился.

Мы не понимаем.

Чужие колебались. Они излучали что-то вроде заботы, что-то вроде сострадания.

«МЫ МОЖЕМ… МЫ ДОЛЖНЫ… ОБЪЯСНИТЬ. НО ПОНИМАНИЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ ТРУДНЫМ. СОБЕРИТЕСЬ».

Составляющая часть нашей личности, которая была Линдой, выплеснула наружу поток материнского тепла, оболочку спокойствия; она всегда умела молиться лучше всех нас. Рауль теперь играл только «ом»-подобный А бемоль, который был теплого золотого цвета. Движущая воля Тома, извечная сила Гарри, тихое принятие Норри, мое собственное безотказное чувство юмора, бесконечная заботливость Линды и упорная настойчивость Рауля – все это сложилось воедино и создало такой покой, которого я никогда не знал, безмятежную уверенность, основанную на ощущении завершенности.

Ушли все страхи, все сомнения. Так и должно было быть.

Так и должно было быть, – протанцевали мы. – Пусть будет так.

Эхо было мгновенным, с оттенком довольного, почти родительского одобрения. «СЕЙЧАС!»

Их следующим посланием был относительно короткий, относительно простой танец. Мы поняли его сразу, хотя это было в высшей степени новым для нас, мы постигли все следствия этого за один застывший миг. Танец сжал каждую наносекунду более чем двух миллиардов лет в одно понятие, в единственное телепатическое озарение.

И это понятие было на самом деле всего лишь именем чужих.

Ужас сокрушил Снежинку, разбил ее на шесть отдельных осколков. Я был одинок в своем черепе в пустом космосе, с тонкой пленкой пластмассы между мной и моей смертью, нагой и ужасно испуганный. Я в отчаянии пытался ухватиться за несуществующую опору. Передо мной, слишком близко от меня, чужие роились, как пчелы. Потом они начали собираться в центре, образовав сперва отверстие величиной с игольное ушко, которое по– степенно расширилось и превратилось в амбразуру в стене Ада – мерцающий красный уголь, который бушевал бешеной энергией. По сравнению с его яркостью даже Солнце показалось тусклым; мой шлем автоматически затемнился.

Едва заметная оболочка, внутри которой было расплавленное ядро, начала источать красный дым, который по спирали изящно вытекал наружу и об– разовал что-то вроде кольца. Я понял сразу, что это такое и для чего оно предназначено, и я откинул назад голову и закричал, включив все реактивные двигатели одновременно в слепом рефлексе бегства. Пять криков эхом повторили мой крик. Я потерял сознание.

Я лежал на спине, подняв колени, и я был слишком тяжел – почти двадцать килограммов. Моя грудная клетка с трудом поднималась и опускалась для дыхания. Я помнил, что видел плохой сон…

Голоса пришли сверху не сразу, как при включении старой лампы дневного света, которая сначала разогревается, мигает и гудит и наконец начинает светить. Голоса были близко, но звучали без обертонов и словно бы издалека, как бывает в разреженном воздухе. Говорившим псевдогравитация тоже была в тягость.

– В последний раз, товарищ: ответьте нам! Почему ваши коллеги все в ступоре? Как вы продолжаете функционировать? Что, во имя Ленина, слу– чилось там снаружи?!!

– Оставьте его, Людмила. Он вас не слышит.

– Я добьюсь ответа!

– Вы что, прикажете его расстрелять? Если да, то кому? Этот человек – герой. Если вы будете продолжать беспокоить его, я составлю об этом подробный рапорт и в нашем коллективном отчете, и в моем собственном.

Оставьте его в покое, говорю вам! – Чен Тен Ли произносил это совершенно хладнокровно, но последний приказ прозвучал как взрыв. От неожиданности я открыл глаза, что избегал делать с того самого момента, как начал осоз– навать голоса.

Мы были в Лимузине. Все десятеро; четверо в скафандрах Космической Команды и шесть ярко окрашенных Звездных танцоров, полный набор кеглей, пристегнутых по двое в вертикальном проходе. Мы с Норри были в последнем или нижнем ряду. Мы, очевидно, возвращались на «Зигфрид» на полной скорости, что давало добрых четверть g. Я сразу повернул голову к Норри. Она, казалось, мирно спала; звезды в окне позади нее сказали мне, что мы уже прошли поворот и тормозим. Я был без сознания длительное время.

Каким-то образом во время моего сна все рассортировалось по местам. Я полагаю, что это не случайно: мое подсознание не давало мне очнуться, пока я не пережил случившееся – но не дольше. Часть моих мыслей суматошно кипела, но я мог теперь объять эту часть и держать ее в стороне. Большая часть моего ума была спокойна. Теперь почти на все вопросы имелись ответы, и страх уменьшился до терпимого. Я знал наверняка, что с Норри все в порядке, что мы все будем в порядке через какое-то время. Это не было прямое знание; телепатическая связь была нарушена. Но я знал свою семью.

Наши жизни были необратимо изменены; во что мы превратились, мы еще не знали – но скоро мы выясним это вместе.

Теперь один за другим быстро произойдут по крайней мере еще два кризиса, и мы все пожнем их результаты. Первым делом – самое насущное.

– Гарри, – позвал я, – ты здорово поработал. Теперь можешь отдыхать.

Гарри повернул большую голову со стрижкой «под ежик» и посмотрел сверху вниз через два ряда поверх спинки своего кресла на меня. Он блаженно улыбнулся.

– Я чуть не потерял его музыкальный ящик, – доверительно сказал он. – Он выпал у меня из рук, когда появился вес.

И он повернул голову и тотчас глубоко уснул, посапывая.

Я снисходительно усмехнулся в свой адрес. Мне следовало этого ожидать, следовало знать, что именно Гарри – Гарри с широкими плечами и широкой душой – окажется самым сильным из нас, именно Гарри – строительный инженер – докажет свою бесконечную сопротивляемость нагрузкам.

Ширина его плеч равнялась силе его души, и неизвестно, какая нагрузка могла бы его сломать. Он проснется через час или около того, как отдохнув– ший гигант.

Дипломаты, пытаясь привлечь мое внимание, вопили с того момента, как я заговорил с Гарри; теперь я обратился к ним.

– По одному, пожалуйста.

Богом клянусь, ни один из четырех не послушался. Зная, что это глупо, они все равно продолжали говорить все одновременно. Они просто не могли ничего с собой поделать.

– Заткнись! – раздался вопль Билла из динамика телефона, перекрыв какофонию.

Они заткнулись и повернули головы, чтобы посмотреть на его изображение.

– Чарли, – продолжал он настойчиво, пытаясь отыскать мое лицо на своем собственном экране, – ты еще человек?

Я знал, о чем он спрашивает. Не овладели ли чужие мной телепатически тем или иным образом? Был ли я по-прежнему сам себе хозяином, или в моем черепе поселился агрессивный подсадной ум, пользующийся моими переключателями и рычагами? Мы всерьез обсуждали такую возможность, и я знал, что, если мой ответ не убедит его, он без колебаний уничтожит нас всех. Самое незначительное из его орудий способно испарить Лимузин в мгновение ока. Я ухмыльнулся.

– Только последние два-три года, Билл. До того я был просто ублюдком.

Облегчение он испытает позже; сейчас он был слишком занят.

– Должен ли я сжечь их?

– Нет. Не открывай огонь! Билл, слушай меня внимательно: если ты начнешь стрелять в них и если они вообще это заметят, они могут перейти в наступление. Я знаю, что у вас есть Разрушитель Планет. Забудь об этом: Они способны отсюда погасить солнце!

Он побледнел, а дипломаты, храня потрясенное молчание, с усилием повернули головы, чтобы уставиться на меня.

– Мы уже почти добрались, – твердо продолжал я. -Соберемся на конференцию в репетиционном зале, как только мы все придем в себя. ска– жем, через два часа. Соберемся все. Тогда мы и ответим на ваши вопросы, но до тех пор вам придется подождать. Мы подверглись ужасному шоку; нам нужно время, чтобы прийти в себя. – Рядом со мной зашевелилась Норри, Линда осматривалась вокруг ясным взглядом; Том осторожно покачивал головой из стороны в сторону. – Теперь я должен позаботиться о своей жене и о другой женщине, будущей матери. Доставьте нас домой, помогите добраться в наши комнаты. Встретимся через два часа.

Биллу это ни капельки не понравилось, но он погасил экран и доставил нас домой. Дипломаты, даже Дмирова и Силвермен, молчали, по-видимому, слегка трепеща перед нами.

К тому времени, как мы причалили, очнулись все за исключением Гарри и Рауля, которые мирно дремали. Мы отбуксировали их к ним в комнату, осторожно умыли, пристегнули к гамаку, чтобы их не отнесло к воздушной решетке и они не задохнулись в углекислом газе, и потушили свет. Они об– няли друг друга во сне, дыша в едином ритме. Мы оставили «Мьюзикмастер» Рауля около двери, на случай, если инструмент зачем-нибудь ему понадо– бится, и выплыли из комнаты.

Затем мы четверо вернулись в свои комнаты и каждая пара в течение двух часов занималась любовью.

Репетиционный зал был единственным помещением в «Зигфриде», имеющим достаточный объем, чтобы удобно разместить весь экипаж ко– рабля. Мы могли бы все втиснуться в столовую; во время обеда так часто и происходило. Но там было бы тесно, а я не хотел, чтобы нам что-нибудь мешало. Помещение для упражнений представляло собой куб со стороной около тридцати метров. Одна стенка была полностью занята разнообразными спортивными снарядами для тренировки всех групп мышц в невесомости.

Полки на другой стене занимали «летающие тарелочки», скакалки, обручи и мячи. Две стенки напротив друг друга были трамплинами. Это помещение давало достаточный простор, хороший обзор и прекрасную возможность маневрировать.

И это была единственная комната на корабле, устроенная без однозначно определенной локальной вертикали.

Дипломаты, конечно, произвольно выбрали себе локальную вертикаль, прикрепившись полосами липучек к пустой стенке для игры в гандбол, так что расположенные друг напротив друга трамплины были для них «потолком» и «полом». Мы, Звездные танцоры, расположились у дальней стенки, среди спортивных снарядов. Мы держались за снаряды руками или ногами, вместо того чтобы пристегнуться липучками в промежутках между ними. Билл и полковник Сонг выбрали стену слева от нас.

– Давайте начинать, – сказал я, как только мы все разместились.

– Прежде всего, господин Армстед, – оскорбленно сказал Силвермен, – я хотел бы выразить протест против той высокомерной манеры, с которой вы задержали данному собранию доступ к информации ради собственного удобства.

– Шелдон, – устало начал Де Ла Торре.

– Нет, сэр, – оборвал его Силвермен, – я в высшей степени протестую.

Разве мы дети, чтобы заставлять нас два часа играться с собственными пальцами? Разве все люди Земли ничего не значат, что они должны ждать в напряжении три с четвертью часа, пока эти… артисты устраивают оргию?

– Судя по вашим словам, вы игрались с подслушивающей аппаратурой,

– весело сказал Том. – Знаете, Силвермен, я знал, что вы все время подслу– шивали. Я не возражал. Я знал, как сильно это должно было вас грызть.

Лицо дипломата стало ярко-красным, что просто необыкновенно в невесомости; его ступни должны были быть такими же красными.

– Нет, – рассудительно сказала Линда, – я думаю, что он скорее следил за комнатой Рауля и Гарри.

Силвермен стал бледнее, чем в начале разговора. Его зрачки сузились от ненависти: глаза разъяренного быка.

– Ладно, оставьте эту тему, – резко сказал Билл. – Вы тоже, господин посол. Поберегите свое собственное время – ведь, как вы сказали, вся Земля ждет.

– Да, Шелдон, – с нажимом сказал Де Ла Торре. – Позвольте господину Армстеду говорить.

Силвермен кивнул. Губы у него были белые.

– Говорите же.

Я ослабил хватку на велосипедном тренажере и развел руками.

– Сначала скажите мне, что произошло, с вашей точки зрения. Что вы видели и слышали?

Отвечать взялся Чен. Лицо его было как маска, почти восковое.

– Вы начали танец. Музыка становилась все более странной. Ваш танец стал радикально отличаться от компьютерного образца, при этом вам явно отвечали другими узорами, из которых компьютер не мог ничего извлечь.

Скорость ваших движений сильно возрастала со временем и увеличилась настолько, что я бы не поверил, если бы не видел своими собственными глазами. Темп музыки возрастал соответственно. Слышались приглушенное бормотание, восклицания, ничего понятного. Чужие объединились и образовали единый объект в центре оболочки. Объект испустил некоторое ко– личество субстанции, которая, как нам сообщили, была органическим веществом. Вы все закричали.

Мы пробовали связаться с вами, но безуспешно. Господин Штайн тоже не отвечал на наши вызовы, но он очень эффективно отыскал вас пятерых, свя– зал вместе и отбуксировал всех обратно к шаттлу за один раз.

Я представил себе груз, который мы пятеро, массой более трех сотен килограммов, должны были представлять, когда Гарри включил реактивные двигатели, и проникся новым уважением к его рукам и плечам. Грубые мускулы были обычно такими лишними в космосе, но если бы на месте Гарри оказался кто-то другой, его мышцы могли бы разорваться от такого страшного напряжения

– Когда открылся шлюз, он втащил вас всех внутрь, пристегнул к сиденьям и сказал единственное слово: «Поехали». Потом он очень тщательно уложил музыкальный инструмент господина Бриндла и… просто сел и уставился в никуда. Мы уже отказались от попыток заговорить с ним, когда вы проснулись.

– Хорошо, – сказал я. – Давайте я проясню самые острые вопросы. Во– первых, как вы наверняка догадались, мы установили телепатическую связь с чужими.

– Представляют ли они угрозу для нас? – прервала Д мирова. – Они причинили вам вред?

– Нет. И еще раз нет.

– Но вы кричали как люди, которые вот-вот умрут. И Шера Драммон перед смертью определенно утверждала…

– Что чужие агрессивны и вызывающи, что они хотят Землю в качестве территории для размножения, я знаю, – согласился я. – Ошибка перевода, незначительная и, оглядываясь назад, практически неизбежная. Шера была в космосе всего несколько месяцев; она сама сказала тогда, что понимает при– мерно одну концепцию из трех.

– Каков же правильный перевод? – спросил Чен.

– Земля уже является их территорией для размножения, – сказал я. – Так же, как и Титан. Так же, как много мест за пределами этой системы.

– Что вы хотите сказать? – рявкнул Силвермен.

– То, что заставило нас потерять сознание, было последнее послание чужих. Оно было оглушительно простым, поверьте, особенно если учесть, как много оно объяснило. Это можно сказать одним словом. Все, что они на самом деле сделали, это сказали нам свое коллективное имя. Дмирова нахмурилась. – И это имя? – Звездный сеятель.

Наступило ошеломленное молчание. Я думаю, что Чен понял первым, и, возможно, Билл ненамного отстал от него.

– Это их имя, – продолжал я, – их занятие, их способ реализации себя.

Звезды – их фермы. Их жизненный срок составляет миллиарды лет, и они проводят жизнь достаточно похоже на нас, стараясь заниматься воспроизводством добрую часть времени. Они засевают звезды органической жизнью. Они засеяли нашу Солнечную систему, засеяли давным-давно. Они

– создатели нашей расы, наш очень отдаленный предок.

– Нелепо! – взорвался Силвермен. – Они ничем не похожи на нас, ни в малейшей степени!

– Во многом ли вы похожи на амебу? – спросил я. – Или на растение, или на рыбу, или на амфибию, или на любого из ваших эволюционных предшественников? Чужие находятся по крайней мере на одну или две, а возможно, и на три эволюционных ступени выше нас. Удивительно, что они вообще могут сделать себя доступными нашему пониманию. Я думаю, что следующая за ними эволюционная ступень совсем не имеет физического су– ществования в пространстве и времени.

Силвермен заткнулся. Де Ла Торре и Сонг перекрестились. Чен очень широко открыл глаза.

– Представьте себе планету Земля как одну невообразимых размеров матку, – продолжал я спокойно, – плодовитую и непрерывно беременную.

Идеально рассчитанную, чтобы быть домом для максимума видов органической жизни, управляемых разновидностью супер-ДНК, чтобы постоянно расти и тасовать все более сложные формы жизни в миллиардах различных комбинаций, в поиске одной комбинации достаточно сложной, чтобы выжить за пределами матки, и достаточно любопытной, чтобы попробовать это сделать.

У меня однажды чуть было не появился брат. Он был рожден мертвым. К этому времени он был на три недели переношен; он оставался в матке и после того времени, когда ему следовало родиться, бог весть из-за какой мелкой биологической ошибки. Его выделения превысили способность плаценты впитывать их и удалять прочь; плацента начала отмирать и разлагаться вокруг него, отравленная его выделениями. Его система жизнеобеспечения разрушилась и он умер. Еще немного, и он убил бы свою мать.

Представьте себе нашу расу как некоторую форму, одиночный организм с мелким недостатком в генетическом кодировании. Слишком прочная оболочка отдельных клеток: так что к тому моменту, когда этот организм стал достаточно сложным, чтобы иметь объединенное всепланетное сознание, каждая отдельная клетка все еще продолжает функционировать только как индивидуальное существо. Плотная клеточная оболочка препятствует инфор– мационному обмену, позволяет организму формировать лишь самое рудиментарное приближение к центральной нервной системе – сеть, которая передает только боль, страдания и совместные кошмары. Новости и массовые развлечения.

Но этот организм еще не погиб. Он колеблется на грани рождения, стремится жить, даже чувствуя, что умирает. У него может не получиться.

Находясь на грани вымирания, Человек тянется к звездам. Сейчас, меньше чем через столетие после того, как первый человек покинул поверхность Земли в управляемом полете, мы собрались здесь на орбите Сатурна, чтобы решить, будет ли судьба нашей расы продолжена или оборвана.

Наша матка уже почти заполнена ядовитыми отходами. Вопрос, который стоит перед нами, таков: намерены мы или нет преодолеть невротическую зависимость от планет – прежде, чем мы будем уничтожены?

– Что за вздор? – рявкнул Силвермен. – Очередная порция вашего идиотского трепа по поводу Homo caelestis? Это, что ли, по-вашему, следующая эволюционная ступень? Мак-Джилликади был прав, это Богом проклятый эволюционный тупик! С той скоростью, с которой вы развиваетесь, вы еще лет пятьдесят не сможете сами обеспечивать свое суще– ствование. Если Земля и Луна завтра взорвутся, упаси Господь, то вы, оставшись в космосе, умрете через два-три года. Вы паразитируете на тех, кто ниже вас в эволюционном отношении, Армстед, к тому же вы паразиты в изгнании. Вы не можете жить в вашей новой среде без клеточных оболочек из стали и противоударного пластика, абсолютно необходимых вам искусственных продуктов, которые производятся только там, в матке, которую вы покинули!

– Я был неправ, – Том сказал мягко. – Мы – не эволюционный тупик.

Я не видел тогда целой картины.

– Что вы упустили?! – вскричал Силвермен.

– Теперь нужно сменить аналогию, – заговорила Линда. – Эта не подходит для дальнейшего изложения. – Ее теплый контральто был уравно– вешенным и успокаивающим. Я видел, как Силвермен расслабился, когда волшебство Линды начало действовать на него. – Подумайте о нас теперь не как о «шестерняшках», даже не как о разновидности зародыша с шестью личностями. Подумайте о Земле не как о матке, но как о яичнике – а о нас шестерых как об одной яйцеклетке. Мы вместе несем только половину генов для нового вида.

Внушающий самый благоговейный трепет и самый чудесный момент всего творения – это миг сингамии, миг, в который два существа соединяются, чтобы образовать нечто бесконечно большее, чем сумма или даже продукт их составляющих частей: миг зачатия. Это – перекресток, с филогенезом позади и онтогенезом впереди, и это тот самый перекресток, на котором мы находимся сейчас.

– Что служит сперматозоидом для вашей яйцеклетки? – спросил Чен. – Рой чужих, надо полагать?

– О нет, – сказала Норри. – Они скорее представляют собой нечто вроде сверхразума инь/янь, женско/мужского, который производит сингамию в ответ на собственные потребности. Снова сменим аналогию: подумайте о них как о пчелах, которых они так напоминают, опылителях гигантского нераздельнополого цветка, который мы называем Солнечной системой. Этот цветок – гермафродит, содержащий сам в себе и пестик, и тычинки.

Назовите Землю пестиком, если хотите, а мы, Звездные танцоры, являемся его объединенными рыльцем и семяпочкой.

– А тычинки? – настаивал Чен. – Пыльца?

– Тычинкой является Титан, – просто сказала Норри. – Эта красная органическая материя, которую испустила оболочка чужих, была некоторой частью его пыльцы.

Снова ошеломленное молчание. – Можете ли вы объяснить нам его природу? – спросил наконец Де Ла Торре. – Я признаюсь, что не понял.

Теперь заговорил Рауль, сдергивая очки с переносицы и позволяя резинке возвращать их обратно.

– Это вещество, по сути, представляет собой что-то вроде суперрастения.

Чужие выращивали его в верхних слоях атмосферы Титана в течение тыся– челетий, окрасив планетоид в красный цвет. При контакте с человеческим телом происходит некоторое обоюдное взаимодействие, которое нельзя опи– сать. Энергия другого… другого уровня вливается в обе действующие стороны. Происходит сингамия и начинается совершенный метаболизм.

– Совершенный метаболизм? – неуверенно повторил Де Ла Торре.

– Это вещество представляет собой совершенное симбиотическое дополнение к человеческому организму.

– Но… но… Но как?..

– Вы надеваете это, как вторую кожу, и живете нагими в космосе, – просто сказал Рауль. – Оно входит в тело через рот и ноздри, распространяет миллион микроусиков по всему телу и выходит через отверстие заднего прохода, смыкаясь с самим собой. Оно покрывает вас внутри и снаружи, становится частью вас в общем метаболической балансе.

Чен Тен Ли выглядел так, словно получил обухом по голове.

– Совершенный симбиот… – выдохнул он.

– Вплоть до микроэлементов, – согласился Рауль. – Все было запланировано таким образом миллиард лет назад. Это – наша Вторая Половина.

– Как это делается? – прошептал Чен.

– Нужно всего лишь войти в облако этого вещества и снять шлем.

Выходящий воздух служит для него химической командой вызова: оно вхо– дит внутрь, распространяется и размножается. С момента, когда оно впервые входит в контакт с обнаженной кожей, и до момента полного поглощения и впитывания, завершенного синтеза, проходит секунды три. Через полторы секунды после этого вы перестаете быть человеком, навсегда. – Он вздрогнул. – Теперь вы понимаете, почему мы закричали?

– Нет! – вскрикнул Силвермен. – Нет, я не понимаю! В этом всем нет ни капли смысла! Значит, эта красная фигня – живой скафандр, биологически приспособленное нечто, как вы сказали. Вы даете ему углекислый газ, оно дает вам кислород, вы даете ему дерьмо, оно дает вам клубничный джем.

Просто замечательно; вы всего лишь избавились от всех потребностей, кроме топлива и средств проведения досуга. Очень милые ребята, эти чужие. Каким образом это делает вас нелюдьми? Эта фигня захватывает контроль над вашим разумом или как?

– Оно не имеет собственного «разума», – ответил Рауль. – О, это в высшей степени сложный организм для растения, у него более чем раститель– ная способность осознавать. У него, как у вьюна, имеются некоторые весьма непростые тропизмы, но его нельзя назвать ощущающим. Оно вроде как устанавливает партнерство с нервной тканью, но редко подбирается хотя бы так близко к предсознанию, как рефлексы. Оно только выполняет свою функцию, в соответствии с биологической запрограммированностью.

– Что же тогда делает вас нелюдьми?

Мой голос звучал странно, даже для меня самого.

– Вы не понимаете, – сказал я. – Вы не знаете. Мы никогда не умрем, Силвермен. Мы больше никогда не будем испытывать голод или жажду, ни– когда не будем нуждаться в каком-либо месте, чтобы избавляться от наших выделений. Мы никогда больше не будем бояться жары или холода, никогда не будем бояться вакуума, Силвермен; мы больше никогда не будем ничего бояться.