И это по-прежнему было более чем достаточным временем, чтобы мы все навсегда адаптировались к отсутствию гравитации. Однако у них явно было нечто специальное и экстраординарное в запасе. Я снова усмехнулся. – А вы летите?

Человек меньшего масштаба ответил бы что-то вроде: «Очень жаль, но я не могу», или что-нибудь столь же самоограничивающее, и мог бы быть в этом совершенно честен. Генеральные секретари не бросаются очертя голову на Сатурн, даже если им этого очень хочется. Но он сказал только: -Нет. И мне стало стыдно, что я это спросил. – Что касается компенсации, – спокойно продолжал он, – то, разумеется, ничто не может быть достаточным вознаграждением за вашу жертву. Тем не менее, если вы по возвращении решите продолжать выступления, все ваши производственные расходы будут впредь покрываться Объединенными Нациями. Если же вы откажетесь от продолжения вашей карьеры, вам всем будут гарантированы пожизненно прекрасные условия и транспорт в любое место в пределах юрисдикции Объединенных Наций.

Нам предлагали пожизненный оплаченный билет куда угодно в принадлежащем человеку космосе. Если мы выживем, чтобы его получить.

– Это никоим образом не следует рассматривать как плату. Любая попытка заплатить была бы смешной и глупой. Но вы выбрали служение человечеству, и человечество вам благодарно. Вы довольны?

Я подумал об этом и повернулся к Норри. Мы обменялись парой фраз по мимическому телеграфу.

– Мы принимаем пустой чек, – сказала она. – Мы не обещаем получить выплату по нему.

Он кивнул.

– Возможно, единственный разумный ответ. Хорошо, давайте…

– Сэр, – быстро сказал я. – Я должен сначала кое-что сказать.

– Да?

Он оказал мне честь, всем своим обликом выразив терпение.

– Мы с Норри хотим лететь, у нас есть на то свои причины. Мы не можем говорить за других. Но я обязан сказать, что не слишком верю в то, что кто– либо из нас может проделать эту работу. Я приложу все возможные усилия – но, честно говоря, я жду неудачи.

На мне остановился взгляд китайского генерала.

– Почему? – рявкнул он.

Я продолжал смотреть на Вертхеймера.

– Вы полагаете, что, поскольку мы Звездные танцоры, мы сможем переводить для вас. Я не могу этого гарантировать. Я рискую сказать, что знаю записи «Звездного танца», даже частные версии, лучше, чем кто бы то ни было. Я их снимал. Я канителился со скоростью и полем образа, пока не выучил каждый рисунок наизусть. Но черт меня побери, если я понимаю их язык. Ну, у меня были моменты прозрения, вдохновения, но…

Шера их поняла – грубо, интуитивно, с большим усилием. Я даже наполовину не такой хороший хореограф, как была она, даже наполовину не такой танцор. И никто из нас. Вообще никто из всех, кто мне известен. Она сама сказала мне, что в их общении телепатии было больше, чем хорео– графии. Я понятия не имею, сможет ли кто-то из нас установить такую телепатическую связь во время танца. Я не был ТАМ. Я был здесь, за че– тырьмя переборками от этого кабинета, снимал на пленку представление. – Я взволновался. Вся тяжесть последних переживаний искала выхода. – Прошу прощения, генерал, – сказал я китайцу, – но это то, чего вы не можете приказать сделать.

Вертхеймер не был расстроен.

– Вы использовали компьютеры?

– Нет, – признался я. – Я всегда намеревался это сделать, когда будет время.

– Неужели вы решили, что мы не прибегнем к этому средству? Наш словарь для перевода между чужими и людьми не больше, чем ваш, но мы многое знаем. Вы можете заниматься хореографией с помощью компьютера?

– Конечно.

– В памяти компьютера нашего корабля заложено столько сведений, что вы будете их изучать весь год полета туда. Они обеспечат вас по крайней мере достаточным «словарем», чтобы начинать процесс приобретения больших знаний. И они будут обеспечивать обширные, пусть даже ги– потетические, предложения по разработке всего этого. Проводились исследования. Вы и ваша труппа – вероятно, единственные люди из ныне живущих, кто способен получить доступ к этим данным и использовать их. Я видел записи ваших выступлений. И я верю, что если кто-то вообще способен это сделать, то это сделаете вы. Вы все – уникальные люди, по крайней мере в вашей работе. Вы мыслите так же хорошо, как люди… но не похоже на людей.

Это была самая экстраординарная вещь, которую кто-либо когда-либо мне говорил. Это оглушило меня больше, чем все остальное, что было сказано в этот день.

– Это явно относится к каждому из вас, – продолжал он. – Возможно, вас ждет неудача. В этом случае вы – лучшие из вообразимых препо– давателей для группы дипломатов, из которых только один человек имеет хотя бы минимальный опыт знакомства с невесомостью. Они будут нуждаться в людях, кто чувствует себя в космосе как дома, чтобы те помогли им – что бы ни случилось.

Он взял сигарету, и американец-штатский ненавязчиво включил для него пепельницу. Вертхеймер сам зажег сигарету спичкой. Сигаретный дымок был странного цвета: чистый табак.

– Я верю, что все вы сделаете максимум того, что в ваших силах. Все те из вас, кто решит лететь. Надеюсь, что такой шаг сделают все до единого. Но мы не можем ждать прибытия ваших друзей, мистер Армстед. Мы все связаны огромными ограничениями. Если знакомить вас с дипломатическим заданием до старта, то именно сейчас.

«Ой-ей-ей. Включить полную боевую готовность. Ты смотришь сейчас на тех, с кем тебе придется жить в течение следующих двух лет. Подпишешь арендный договор – потом будет поздно. Присмотрись повнимательнее; Гарри и остальным будет интересно обо всем узнать».

Я взял Норри за руку. Она сильно сжала мои пальцы.

«Подумать только: я мог быть никому не известным алкашом – видеооператором в Нью-Брунсвике».

– Говорите, сэр, – твердо сказал я.

– Вы надо мной потешаетесь! – воскликнул Рауль.

– Богом клянусь, – заверил я его. – Выглядит как шутка Милтона Берля,

– настаивал он.

– Ты слишком молод, чтобы помнить Милтона Берля, – сказала Норри.

Она лежала тут же на койке, кивая головой и сама того не замечая.

– Так что, у меня не может быть библиотеки записей?

– Я с тобой согласен, – сказал я, – но факт остается фактом. Наша группа дипломатов состоит из испанца, русского, китайца и еврея.

– Боже мой, – сказал Том из своей позиции полулежа на другой кушетке, где он находился с тех пор, как прибыл. Он в самом деле напоминал клубничный йогурт, слегка взболтанный, и жаловался на неустойчивость зрения и боль в ушах. Но его по самую макушку накачали болеутолителями и стимуляторами, Линда не выпускала его руки из своих, а голос у него был сильный и ясный. – В этом даже есть смысл. – Несомненно, – согласился я. – Если только он не собирается посылать по одному делегату от каждой нации, у Вертхеймера остается единственная возможность: придерживаться большой тройки. Это единственное ограничение, которое способно стерпеть большинство. А команда непременно должна быть многонациональной. Ну, все эти штуки насчет человечества, объединяющегося перед лицом угрозы со стороны чужих.

– С пресловутым рыцарем без страха и упрека во главе, – подчеркнула Линда.

– Сам Вертхеймер отлично бы справлялся с этой ролью, – вставил Рауль.

– Еще бы, – сухо согласился я.-Но у него есть некоторые неотложные обязанности в другом месте.

– Иезекииль Де Ла Торре тоже прекрасно подойдет, – задумчиво сказал Том.

Я кивнул.

– Даже я о нем слышал. Ладно, я вам сообщил все, что знаем мы сами.

Комментарии? Вопросы?

– Я бы хотел выяснить насчет этой поездки «туда и домой» за один год, – произнес Том. – Насколько я знаю, это невозможно.

– Я тоже, – согласился я. – Я уже давно в космосе. Я не знаю, понимают ли они, какое небольшое на самом деле ускорение мы можем выдерживать длительное время. Что вы скажете по этому поводу, Гарри? Рауль? Это реально?

– Не думаю, – сказал Гарри.

– Почему нет? Ты можешь объяснить?

Привилегии гостя на борту Скайфэка включают доступ к компьютеру.

Гарри подошел к терминалу и запросил ссылку. На экране появилось:

– Это – простейшее выражение для времени перелета от планеты к планете, – сказал он.

– О Господи.

– Но эта формула слишком примитивна и не решит вашей проблемы.

– Ээ… они сказали что-то относительно перехода Фрай… ээ…

– Понятно, – сказал Рауль. – Переход Фрайзена. Так я и думал. Конечно!

Это сработает.

– Как? – спросили все одновременно.

– В детстве я, бывало, штудировал все материалы по колонизации космоса, – проговорил Рауль. – Даже когда стало очевидно, что L-5 не оторвется от Земли, я не терял надежды – это казалось мне единственной возможностью когда-либо попасть в космос. Лоуренс Фрайзен однажды читал доклад в Принстоне… помнится, в 80-м году или немного раньше.

Подождите минутку.

Он забарабанил по клавиатуре, как кролик, используя компьютер в качестве калькулятора.

Гарри считал на своем собственном калькуляторе, который был пристегнут у него к поясу.

– Как вы собираетесь получить характеристическую скорость 28 километров в секунду? – спросил он скептически.

– Ядерный разгон? – предположил Том.

Это было то, чего я боялся. Я читал, что встречаются люди, которые серьезно предлагают запустить их в глубокий космос, разгоняя, грубо говоря, при помощи водородных бомб. Меня в такой проект не заманишь.

– О черт – нет, конечно, – сказал Рауль, к моему облегчению. – Для перехода Фрайзена такой тип ускорения не нужен. Смотрите.

Он установил терминал на демонстрацию чертежей и начал набрасывать рисунок, поясняющий его мысль. – Стартовать нужно примерно с такой орбиты.

– Резонансная орбита 2:1? – спросил я.

– Верно, – подтвердил он.

– Как у Скайфэка? – спросил я.

– Ага, конечно. Как раз… эй! Ну да, точно! Мы находимся как раз там, где нужно. Ух ты, забавное совпадение, а?

Я понял, что Гарри почуял запах той же самой крысы, которую вынюхал Вертхеймер. Может быть, Том тоже – по нему трудно было судить из-за его йогуртной внешности.

– Что дальше? – спросил я. Рауль очистил экран и проделал еще какие-то вычисления.

– Ну, нужно, чтобы корабль покинул орбиту со скоростью, сейчас прикинем, немного меньше километра в секунду. Это будет… мм, примерно две минуты ускорения при одном g. Хмм. Или при одной десятой g – около семнадцати минут разгона. Ерунда.

В результате мы начнем падать к Земле. Нам нужно обогнуть ее по касательной. Так что мы задействуем дополнительно… 5,44 километра в секунду, в точно рассчитанный момент. Примерно девять минут при одном g, но это нужно сделать очень быстро, так что один g не пойдет. Сейчас глянем… возможно, 4,6 минуты при двух g, или же 2,3 минуты при четырех.

– Прекрасно, – весело сказал я. – всего лишь пара минут при четырех g.

Наши лица сползут на затылки, и мы будем единственными животными в этой планетной системе, которые ходят лицом назад. Продолжайте.

– Вот что получается, – сказал Рауль, снова переключив дисплей на показ чертежей.

– Это дает нам год невесомости, в течение которого мы занимаемся хореографией, бросаем это, прислушиваемся к тому, как рассыпаются наши кости, приканчиваем дипломатов и делаем из них шашлык, обсуждаем влияние Хайнлайна на Пруста и спешно зубрим разговорный язык чужаков.

Тут мы прибываем на Сатурн. Ух ты, еще одно удачное совпадение:

стартовое окно для одногодичного перехода Фрайзена открыто…

– Ага, – прервал его Гарри, оторвавшись от своего калькулятора, – это доставит нас к Сатурну за год – на относительной скорости двенадцать ки– лометров в секунду. Это больше, чем вторая космическая скорость.

– Мы позволим кораблю быть захваченным Титаном, – торжествующе сказал Рауль.

– О, – сказал Гарри. – Восемь или девять километров в секунду…

– Конечно, – продолжал Рауль, нажимая клавиши. – Запросто. Одна десятая g в течение двух с половиной часов. Или, чтобы сделать это легче для нас, одна сотая g в течение чуть больше, чем дня. Хмм… двадцать пять с половиной часов. Одной сотой g не хватит, чтобы написать себе на ногу сверху вниз, даже если вы привыкли к невесомости.

Мне действительно удалось понять большинство ключевых пунктов.

Компьютерный дисплей – дивная помощь невеждам.

– Хорошо, – резко сказал я своим тоном «внимание всем, вот сейчас-то все и начнется». В силу длительной привычки общее внимание сосредото– чилось на мне. – Хорошо. Это все можно проделать. Мы обсуждали это все два часа до того, как прибыл ваш шаттл. Я рассказал вам, чего они от нас хотят и почему. Я бы хотел сказать вам, чтобы вы приняли решение к следующей осени. Но автобус отправляется сейчас. Из-за этого окна старта, которое ты упомянул, Рауль.

В глазах Гарри сверкнуло подозрение. И я был прав, Том тоже высчитал малую вероятность такого случайного совпадения.

– Поэтому, – упорно продолжал я, – я должен просить, чтобы вы дали окончательные ответы в пределах часа. Я понимаю, что это нелепо, но вы– бора нет. – Я вздохнул. – Советую вам использовать этот час с толком.

– Черт побери, Чарли, – сказал Том в неподдельном гневе. – Мы семья или нет? -Я…

– Что еще за дерьмо в самом деле? – согласился Рауль. – Человек не должен оскорблять своих друзей.

Линда и Гарри тоже выглядели оскорбленными. – Послушайте, вы, идиоты, – сказал я, вложив в свои слова всю силу убеждения. – Это – навсегда. Вы никогда больше не сможете кататься на лыжах, плавать, никогда не сможете ходить даже при тяготении Луны. Ни черта вы больше никогда не сможете без технологической поддержки.

– А какого черта мы можем без технологической поддержки сейчас? – спросила Линда.

– Не надо! – рявкнул я. – Не надо меня передразнивать. Задумайтесь над этим хорошенько. Я что, непременно должен перейти на личности?

Гарри, Рауль, скольким женщинам вы сможете назначить свидание в космосе? Сколько женщин согласятся бросить целый мир, чтобы остаться с вами? Давайте будем серьезны. Линда, Том, есть ли у вас хоть какие-то свидетельства в пользу того, что в невесомости возможно родить ребенка?

Вы что, готовы в один прекрасный день рискнуть двумя жизнями? Или вы решили подвергнуться стерилизации? Так что перестаньте рассуждать, как герои комиксов, вы четверо, и выслушайте меня, черт побери!

К своему искреннему удивлению, я обнаружил, что по-настоящему взбесился. Мое напряжение воспользовалось первым же подходящим случаем, чтобы разрядиться в гнев. Я впервые осознал, что небольшое театральное представление на тему гнева чревато опасностью.

– У нас нет никакого способа выяснить, удастся ли нам вступить в разговоре проклятыми светляками. В игре с такими высокими ставками и такими скверными шансами достаточно рискнуть двумя жизнями. Мы с Норри обойдемся без вас!!! – заорал я и только тогда остановился.

– Нет, – наконец продолжил я, – это неправда. Я не могу на этом настаивать. Но мы действительно можем сделать это сами – если это вообще осуществимо. У Норри и у меня есть личные мотивы, чтобы лететь. Но ради чего вы должны отречься от родной планеты?

Повисла липкая тишина. Я сделал все, что мог. Норри было нечего добавить. Я смотрел на четыре пустых, лишенных выражения лица и ждал.

Наконец Линда пошевелилась. – Как-нибудь разберемся с родами в невесомости, – сказала она с безмятежным спокойствием и секундой позже добавила: – Когда настанет время.

Том забыл о своих сиюминутных неприятностях. Он долго смотрел на Линду, улыбаясь распухшими губами посреди красного от лопнувших капилляров лица, а потом обратился к ней:

– Я вырос в Нью-Йорке. Я всю жизнь жил в городах. Я никогда не понимал, сколько напряжения в городской жизни, пока не прожил неделю в доме твоей семьи. И никогда не понимал, как я на самом деле ненавижу это напряжение, пока не стал замечать, до какой степени мне не хочется возвра– щаться на Землю. Бэту грязь. Начинаешь понимать, как сильно у тебя онемели шея и плечи, только когда кто-то их тебе разотрет. – Он коснулся ее щеки пальцами с запекшейся под ногтями кровью. – Пройдет очень много времени, прежде чем на воздушные шлюзы придется навешивать замки. Ну конечно, у нас когда-нибудь будет ребенок – и нам не придется учить его, как выживать в человеческих джунглях.

Она улыбнулась и взяла его лиловые руки в свои.

– Нам даже не придется учить его ходить.

– При нулевой гравитации, – задумчиво сказал Рауль, – я выше ростом.

Я решил, что он имеет в виду те несколько сантиметров, на которые в невесомости распрямляется позвоночник, но он добавил:

– При нулевой гравитации малорослых не бывает.

Ей-богу, он был прав! «На уровне глаз» – бессмысленный термин в космосе; следовательно, нет смысла и в понятии роста.

Но рассуждения его были умозрительными; он еще не решился.

Гарри потянул пиво из груши, рыгнул и уставился в потолок.

– Я уже давно думал над этим. В смысле над адаптацией. Я 6ы смог работать весь год целиком вместо половины. Следующий шаг, только и всего.

Я думал так поступить в любом случае. – Он посмотрел на Рауля. – Не думаю, что мне будет не хватать женщин. Рауль твердо встретил его взгляд.

– И мне, – сказал он, и на этот раз в его голосе прозвучала решимость.

В моем мозгу загорелась лампочка. У меня отвисла челюсть.

– Господи Иисусе, в р-костюме!

– Всего лишь куриная слепота, Чарли. Не переживай так, – сочувственно произнесла Линда.

Она была права. Это не имеет ничего общего с мудростью, наблюдательностью или тем, насколько я взрослый человек. Всего лишь личный недостаток, дефект зрения: люди влюбляются у меня на глазах, а я никогда не замечаю.

– Норри, – обвиняюще сказал я. – Ты же знаешь, что я идиот. Так почему ты мне не сказала? Норри? Она крепко спала.

Все четверо принялись хохотать надо мной, как сумасшедшие, и мне ничего не оставалось, как при соединиться к ним. Любой, кто не согласен признать себя дураком, – дурак вдвойне. Любой, кто пытается это скрыть,

– еще больший дурак, потому что остается в одиночестве. Мы хохотали все вместе, мы поделили мою глупость на всех и стерли ее, и Норри пошевелилась и улыбнулась во сне.

– Ладно, – сказал я, когда отдышался, -один за всех и все за одного. Я не могу бороться со стихией. Я люблю вас всех и буду рад вашему обществу.

Том, ляг поудобнее и поспи. Мы вчетвером смотаемся за вещами и вернемся за тобой и Норри. Мы заберем твои комиксы и вторую рубашку. Ты по– прежнему весишь примерно семьдесят два?

Я наклонился и поцеловал Норри в лоб.

– Давайте двигаться.