Уходили минуты часа – самого полного часа, какой когда-либо был в моей жизни. Вокруг нас простиралась бесконечность. Мы оба были невеж– дами в астрономии, и мы давали собственные имена созвездиям во время нашего медового месяца. Банджо. Злобно глядящий зверь. Охапка сена Ориона. Большой кальян и Маленькая трубка. Три близкие звезды неподалеку от Млечного Пути естественно стали Тремя Мушкетерами. Таким вот образом. Теперь, спустя многие месяцы, мы перебираем их имена снова, возрождая этот медовый месяц. Мы говорили о наших несбывшихся планах и надеждах. Мы по очереди теряли силу духа и по очереди утешали друг друга, а потом мы потеряли силу духа одновременной утешали друг друга тоже одновременно. Мы рассказали друг другу те последние тайны, которые хранят даже супруги, счастливые в браке. Дважды мы согласились снять р– костюмы и покончить с этим. Дважды мы передумали. Мы говорили о детях, которых не завели, и о том, как хорошо для них, что мы их не завели. Мы пили сладкую воду из трубок в шлемах. Мы говорили о Боге, о смерти, о том, как нам неудобно и как это глупо – умирать в неудобном положении; как глупо умирать вообще.

– Нас убило напряжение спешки, – сказал я в конце концов. – Мы так торопились успеть к какому-то идиотскому, проклятому, крайнему сроку.

Жуткая спешка. Но зачем? Теперь наш метаболизм не позволит высадиться нам на необитаемом острове космоса. Что-то здесь было не то. (в тот момент я был очень близок к истине, очень.) Чего мы так боялись? Что такого есть на Земле, что мы рисковали своими шеями, чтобы это сохранить?

– Люди, – серьезно ответила Норри. – Красивые места. Здесь, наверху, не очень-то много ни тех, ни других.

– Ага, места. Нью-Йорк. Торонто. Чесспулс.

– Нечестно. Остров принца Эдуарда.

– Ага, и сколько мы могли там провести времени? И сколько времени осталось до того, как там тоже вырастет проклятый город?

– Люди, Чарли. Хорошие люди.

– Семь миллиардов людей, копошащихся в одном распадающемся муравейнике.

– Чарли, взгляни сюда. – Она показала на Землю. – Ты видишь «оазис в космосе»? Кажется ли он тебе перенаселенным?

Она меня поймала. Только в космосе могло создаться такое потрясающее впечатление от нашей родной планеты – сплошная, обширная, нетронутая дикая природа. Нигде никого на большой части Земли, и только изредка мерцание огней или крошечная мозаика служат свидетельством существо– вания человека. Человек, возможно, загрязнил до предела атмосферу планеты

– по краям на закате она выглядит не толще яблочной кожуры – но он пока почти не оставил видимых отсюда отметин на поверхности родной планеты.

– Нет, не кажется. Но на самом деле это так, ты сама знаешь. У меня там все время болит нога. Там воняет. Там грязно, полно микробов, там все пропитано злом, окутано безумием, по пояс погружено в отчаяние. Не знаю, за каким чертом я вообще хотел туда вернуться!

– Чарли!

Я понял, как громко кричал, только когда обнаружил, что ей пришлось сильно повысить голос, чтобы перекричать меня. Я замолчал, ужасно злой на себя. «Ты снова хочешь капризничать? Что, последнего раза тебе было мало?» «Извини, – ответил я себе. – Я просто никогда еще не умирал».

– Прости, дорогая, – сказал я вслух. – Мне кажется, я просто несильно интересовался Землей с тех пор, как закрыли «Ле Мэнтнан».

Я начинал это говорить, как шутку, но прозвучало несмешно.

– Чарли, – сказала она странным голосом.

«Вот видишь? Теперь она заведет этот разговор, все сначала».

– Да?

– Почему «Обезьяньи перекладины» то вспыхивают, то гаснут?

Я сразу проверил воздушный баллон, затем соединительную «Y»-трубку, клапаны. Нет, с воздухом у нее было все в порядке. Тогда я посмотрел.

Никаких сомнений. «Обезьяньи перекладины» мигали вдалеке – иллюминация на рождественской елке, светомузыка со вспышкой. Я снова тщательно проверил кислород, чтобы убедиться, что мы не галлюцинируем оба, после чего опять обнял ее.

– Странно, – сказал я. – Не могу себе представить неполадки, из-за которых электрическая цепь вела бы себя таким образом.

– Наверное, что-то попало в солнечный энергетический экран и заставило его вращаться. – Может быть. Но что?

– Черт с ним, Чарли. Возможно, это Рауль пытается нам сигнализировать.

– Если это так, действительно черт с ним. Я больше ничего не хочу сказать, и будь я проклят, если я что-то хочу услышать. Не включай чертовы наушники. О чем мы говорили?

– Мы решили, что на Земле хреново.

– Так оно и есть. Даже хуже. Почему там вообще хоть кто-то живет, Норри? Впрочем, это тоже к черту.

– Не такое это плохое место. Мы там встретились.

– Правда. – Я обнял ее покрепче. – Я думаю, мы счастливые люди.

Каждый из нас нашел свою вторую половинку. И даже до того, как умер.

Сколько таких счастливчиков?

– Том и Линда, я думаю. Диана и Говард в Торонто. Не могу вспомнить больше никого, о ком бы я знала это наверняка.

– Я тоже. Вокруг было больше удачных браков, когда я был ребенком.

Перекладины замигали вдвое чаще. Второй невероятный метеор? Или оторвалась часть панели, отчего остальное стало вращаться быстрее? Это не– приятно отвлекало, и я повернулся так, чтобы не видеть.

– Мне кажется, я никогда толком не понимал, как неправдоподобно мы счастливы. Жизнь, когда в ней есть ты, это потрясающая штука.

– О Чарли! – всхлипнула она, поворачиваясь в моих объятиях.

Несмотря на то, что это было так сложно, она развернулась на сиденье и снова обняла меня. Р-костюм впился мне в шею, наушник с этой стороны царапал ухо, ее сильные руки танцовщицы разбудили ад в моей больной спине, но я не жаловался. Пока ее хватка неожиданно не стала еще сильнее.

– Чарли!

– Мммм!

Она слегка ослабила хватку, но продолжала держаться за меня.

– Что это за черт?

Я перевел дух.

– Ты о чем? – Я повернулся на сиденье, чтобы посмотреть назад. – Что за черт – что?

Мы оба сорвались с сидений машины и повисли на страховочных тросах, оглушенные.

Это было фактически над нами, в пределах сотни метров, такое невозможно огромное, с такими искаженными близким расстоянием пропорциями, что нам потребовалось несколько секунд, чтобы распознать, идентифицировать это как космический корабль. Моей первой мыслью было, что к нам заплыл в гости кит.

«ЧЕМПИОН», – гласили толстые красные буквы, протянувшиеся через нос корабля. И ниже: «Космическая Команда Объединенных Наций».

Я бросил взгляд через плечо, на Норри, затем еще раз проверил воздушную трубку. «Никаких регулярных трасс», – сказал я бессмысленно и включил радио.

Голос был невероятно громкий, но статический шум был настолько сильнее, что я сразу понял: говорят не в микрофон, а обращаются к кому-то в той же комнате. Я помню каждый слог.

– …пые чертовы придурки слишком дурные, чтобы включить радио, сэр.

Кому-то придется вылезти и потрясти их за плечо.

Снова не в микрофон знакомый голос разразился гулким смехом, и радист присоединился к нему. Мы с Норри слушали смех, не в силах заговорить.

Часть меня раздумывала, не засмеяться ли мне тоже, но решила, что я рискую не суметь замолчать.

– Господи Иисусе, – сказал я наконец. – Как далеко человек должен забраться, чтобы побыть немного наедине со своей женой?

От неожиданности настала тишина. Затем там схватили микрофон, и знакомый голос взревел:

– Ах ты, сукин сын!

– Но раз уж вы проделали весь этот путь, майор Кокс, – великолепно произнесла Норри, – мы, так и быть, зайдем к вам выпить пива.

– Глупый сукин сын, – донесся издалека голос Гарри. – Глупый сукин сын.

«Обезьяньи перекладины» перестали мигать. Сообщение дошло до нас.

– После вас, любовь моя, – сказал я, отстегивая воздушный резервуар.

В тот момент, когда я добрался до шлюза, мои последние реактивные двигатели заглохли. Билл Кокс встретил нас в шлюзе с тремя порциями пива.

Мое оказалось превосходным.

Те два глотка, которые мне достались до того, как началась суматоха.

Как Филипп Нолан, я отрекся вслух от некоторых вещей – и был услышан.

Я сделал эти два глотка сразу, и больше мне не досталось. Офицеры и команда откровенно глазели на нас с Норри. При первом глотке я, естественно, решил, что они потрясены тем, что кто-то оказался настолько глуп, чтобы при аварии выключить радио. Ну, я же не думал о смерти как об аварии. Но при втором глотке я заметил некоторую специфическую особенность в том, как они глазели. За одним-двумя исключениями женщины из команды разглядывали меня, а мужчины – Норри. Я не вполне забыл, во что мы были одеты под р-костюмами. Там просто нечего было забывать. Мы были прилично прикрыты из гигиенических соображений, но только-только.

А то, что обычно на земном видеоэкране, едва ли часто встретишь в помещении военного корабля.

Билл, конечно, был слишком джентльменом, чтобы обратить на это внимание. Или, возможно, он понял, что в данной ситуации единственное, что можно сделать практического, так это ее проигнорировать.

– Значит, сведения о вашей кончине были преувеличены, а?

– Напротив, – сказал я, вытирая подбородок рукавицей. – В них забыли упомянуть про наше воскрешение. Что, с моей точки зрения, самая су– щественная часть. Спасибо, Билл.

Он ухмыльнулся и торопливо сказал не слишком понятную вещь:

– Только не задавайте мне очевидных вопросов. При этих словах его глаза слегка забегали. На Земле или при ускорении они бы забегали из стороны в сторону. В невесомости рефлексы действуют несколько иначе, к тому же его «вертикальное» положение не совпадало с моим. Так что его зрачки описали двойные круги, возможно сантиметр в диаметре, и вернулись к нам.

Совершенно ясно было, в чем тут дело. Ответы на мои следующие очевидные вопросы были секретной информацией. Нужно подождать. Хмм.

Я сильно сжал руку Норри – без надобности, конечно, -и попытался найти безобидный ответ.

– Мы в вашем распоряжении, – вот все, что у меня получилось.

Он отвел глаза. Затем за долю секунды он решил, что я не подразумеваю то, что ему показалось, и его усмешка вернулась.

– Вам нужно принять душ и немного поесть. Следуйте за мной ко мне в каюту.

– Ради душа, – сказала Норри, – мы последуем за вами через ад.

Мы отправились.

Это была моя вторая возможность прогуляться, как туристу, по настоящему военному кораблю. И снова я был слишком занят, чтобы обращать на него внимание. Неужели Билл действительно ожидает, что его команда поверит, будто он всего лишь подобрал парочку автостопщиков?

Каждый раз, как только мы оказывались за пределами слышимости кого бы то ни было, я пытался раскачать Билла на ответ. Но в военных кораблях Космической Команды воздушное давление так низко, что звук расходится плохо. Он пренебрегал моими вопросами – а насколько выразительны подошвы ботинок человека?

Наконец мы добрались до его каюты и оказались внутри. Он прислонился спиной к стенке, повис лицом к нам в полностью расслабленной «сгорбленной позе космонавта» и бросил нам пару странных приспособлений. Я осмотрел штуковину, которая досталась мне. Она напоминала наручные часы с приделанным к ним миниатюрным феном для сушки волос. Затем он бросил нам пару сигарет. Я поймал их. Приоритеты масс в военных кораблях отличаются от приоритетов в проектах, которые по существу представляют собой роскошь, как наш проект или операция Скайфэк. Воздушная система «Чемпиона» была примитивной, не только с низким давлением, но и неэффективная. Наручные приспособления были со– вмещенными очистителями воздуха и пепельницами. Я застегнул свою штуковину на запястье и зажег сигарету.

– Майор Вильям Кокс, – представил я формально, – Норри Армстед. И наоборот.

Разумеется, невозможно поклониться, когда ваши плечи пристегнуты липучками к стене. Но Биллу удалось обозначить поклон. Норри ответила ему тем, что мы называем реверансом в невесомости – движение, на разработку которого мы однажды потратили день, исходя из теоретических сооб– ражений, что когда-нибудь нам может понадобиться кланяться живой публике. Реверанс в невесомости невозможно описать, но посмотреть на это стоит. Это настолько же сексуально, насколько изящно и вежливо.

Билл заморгал, но быстро пришел в себя.

– Большая честь для меня, миссис Армстед. Я видел все пленки, которые вы выпустили, и… ну, это легко истолковать неправильно, но вы – ее сестра.

Норри улыбнулась.

– Благодарю вас, майор…

– Билл.

– …Билл. Это высокая похвала. Чарли мне много о вас рассказывал.

– А мне о вас. Одной пьяной ночью, когда мы встретились на Земле уже после этого.

Я помнил ту ночь, но не разговор – за несколько недель до того, как я по– настоящему осознал, что люблю Норри. Мое подсознание сообщает мне только то, что я по его мнению должен знать.

– Теперь вы должны меня простить, – продолжал он и я только сейчас заметил, что он спешит. – Я бы очень хотел поболтать, но не могу.

Пожалуйста, снимайте ваши р-костюмы побыстрее.

– Даже больше, чем душу, Билл, я бы обрадовался некоторому количеству ответов, – сказал я. – Что за черт привел вас к нам как раз в тот момент, когда мы влипли в эту историю? Я не верю в чудеса – во всяком случае, в чудеса такого рода. И почему секретность?

– Да, – вмещалась Норри, – и почему ваше собственное Наземное Управление не знало, что вы находитесь в этом районе?

Кокс поднял обе руки.

– Ууа. Чтобы ответить на ваши вопросы, нужно не меньше двадцати минут. Через… – он глянул на часы, – меньше чем через три минуты мы набираем ускорение два g. Вот почему я хочу, чтобы вы сняли костюмы, иначе на моей кровати удобно разместятся кислородные баллоны, а вам самим будет чертовски неуютно.

– Чего? Билл, что за черт? Что вы такое говорите? Набирать ускорение – зачем? Наш дом отсюда в нескольких десятках километров.

– Ваших друзей заберет тот же самый шаттл, который привез доктора Пэнзеллу, – сказал Кокс. – Они присоединятся к нам на Скайфэке через не– сколько часов. Но вы двое ждать не можете.

– Зачем это все?! – вскричал я. Мы с Биллом встретились взглядами, он попытался сопротивляться, но проиграл.

– Проклятие, – сказал он. Затем помолчал. – У меня строгий приказ ничего вам не говорить. – Он бросил взгляд на хронометр. – И мне действительно пора возвращаться на мостик. Послушайте, если вы мне поверите и выслушаете внимательно, я изложу вам все двадцать минут в двух словах, о'кей?

– Я… да-а. Говори.

– Были снова замечены чужаки, они где-то рядом с Сатурном. Они просто находятся там, и все. Поразмыслите над этим.

Он тотчас ушел, но еще прежде, чем он вышел за дверь, я уже наполовину выбрался из р-костюма, а Норри дотянулась до застежек на правой половине капитанской койки. И мы оба начинали испытывать ужас. Снова.

«Поразмыслите над этим», сказал Билл. Чужаки уже один раз явились и без обиняков по стучали к нам в дверь. Их встретили орудийным залпом в виде Шеры. Они немного научились правилам приличия. На этот раз они остановились у ворот, прокричали «Привет этому дому!» и стали благоразумно ждать. (Сатурн находился как раз у нас за воротами – насколько я помню, именно в тот момент планировалась пилотируемая экспедиция к Сатурну из традиционно туманных научных побуждений.) Чужаки, несомненно, явились ради переговоров.

Ну вот: если бы вы были Генеральным секретарем, кого бы вы послали на переговоры? Космических Командос? Выдающихся политиков? Видных ученых? Скорее всего вы бы послали ваших наиболее современных и гибких дипломатов, разумеется, насколько я вправе судить.

Но исключили бы вы единственных в пределах человеческого космоса артистов, которые продемонстрировали действенное умение говорить с чу– жаками на общем жаргоне?

Я был призван на службу – в моем возрасте. Но это был только первый шаг в логической цепочке. История с запуском зонда к Сатурну наделала достаточно шумихи в средствах массовой информации, чтобы привлечь даже мое внимание, потому что это было задание для команды камикадзе. В которую мы и попали.

Поразмыслите над этим. С какой бы целью они ни планировали послать нас на Сатурн, это наверняка займет длительное время. Я смутно припоми– нал, что упоминалась цифра шесть лет. Любой переход на расстояние такого порядка необходимо будет провести почти целиком в невесомости. Можно обеспечить вращение корабля, чтобы поддерживать гравитацию на концах,

– но вращение такого небольшого объекта, чтобы создать 1 g, приведет к та– кому большому эффекту Кориолиса, что каждый, кто не захочет терять сознание или испытывать рвоту, вынужден будет шесть лет лежать плашмя.

Или висеть как обезьяна на спортивном канате – ничуть не более практично.

Если только мы не откажемся от участия в проекте, нам никогда больше не попасть на Землю. Мы будем изгнанниками в невесомости, высаженными на необитаемом острове космоса. Вот что будет наградой за то, что мы послужим переводчиками между кучкой дипломатов и существами, из-за ко– торых погибла Шера.

В том случае, если мы вообще останемся в живых.

В любое другое время я был бы слишком потрясен этими последствиями, чтобы мой мозг смог в них разобраться; ум мой испуганно повторял бы рассуждения по кругу. Если я не смогу отстоять свою точку зрения в разговоре с тем, кто бы ни ждал нас на Скайфэке (почему именно Скайфэк?), мы с Норри больше никогда не отправимся на прогулку, никогда не побываем на море, никогда не посетим концерт. Нам больше не придется дышать неконсервированным воздухом, пользоваться вилкой, бродить под дождем, есть свежую пищу. Мы будем мертвы для мира («S.I.C. TRANSIT…

gloria mundi», шепнула память. Когда я скаламбурил на Земле, это было довольно забавно). И все же я спокойно и уверенно смотрел фактам в лицо.

Не прошло еще и часа с тех пор, как мы навсегда распрощались со всем этим.

И еще с немалым количеством других более важных вещей, которые в данном случае, похоже, был шанс сохранить. Дышать. Есть. Спать. Думать.

Заниматься любовью. Ощущать неудобство. Чесаться. Испражняться.

Ворчать. О, этот список бесконечен – и нам вернули все это, еще по крайней мере на шесть лет! Черт, сказал я себе, мы в лучшем положении, чем большинство городских обитателей. Мало кто из них ходит на прогулки, на концерты, ездит к морю, дышит свежим воздухом и ест свежую еду. Со всеми этими воздушными шлюзами и фильтрами в носу горожане так мало наслаждаются, казалось бы, доступными радостями жизни, что они с таким же успехом могли бы болтаться на орбите. А сколько из них уверены в том, что проживут нормально еще шесть лет? Я еще не мог себе представить путешествия к Сатурну, а того, что ждет нас в конце его, – и подавно, но точно знал, что в космосе нет ни фанатиков, ни фигляров, ни душителей, ни полоумных шоферов. Здесь не выставляют из квартиры за неуплату аренды, здесь не бывает нехватки бензина, расовых беспорядков, войн между мафиями, аварий атомных электростанций… «Что об этом думает Норри?» Мне понадобилось несколько минут, чтобы додумать до этого места. Когда я повернул голову, чтобы увидеть лицо Норри, зазвучал сигнал, пред– упреждающий об ускорении. Норри тоже повернула голову. Наши носы оказались в сантиметре друг от друга. Я видел, что она также размышляла над этим всем, но не мог понять, что именно она думает.

– Мне кажется, я не слишком против того, чтобы лететь, – сказал я.

– Я очень хочу лететь! – пылко сказала она.

Я моргнул.

– Филипп Нолан был Человеком Без Страны, – сказал я,-и он об этом не беспокоился. Мы с тобой будем Парой Без Планеты.

– Это неважно, Чарли.

Прозвучало второе предупреждение.

– Мне казалось, что для тебя это было важно не так давно, в машине, когда я ругал Землю.

– Ты не понимаешь. Эти скоты убили мою сестру. Я хочу выучить их язык так, чтобы проклясть их.

В этом был смысл.

Но размышление об этом радости не доставляло. Два g застигли нас обоих с головами, повернутыми набок. Наши щеки расплющились о койку, шеи перекрутило. Спустя целую вечность поворот дал нам достаточно времени, чтобы вернуть головы на место, а затем еще на одну вечность настало тор– можение.

Были еще «малые» маневренные ускорения, а затем прозвучал сигнал «ускорение окончено». Мы отстегнули ремни и позаимствовали одежду из шкафа Билла. К этому времени вернулся и сам Билл. Он глянул на синяки и царапины, которые были у нас на противоположных щеках, и фыркнул:

– Пташки-голубки. Ладно, все на берег. Время поговорить.

Он вынул одежду наших размеров, щетку и расческу.

– С кем? – спросил я, торопливо одеваясь.

– С Генеральным секретарем Объединенных Наций, – просто сказал он.

– Господи Иисусе.

– Вроде того, – согласился Билл.

– Как с Томом? – спросила Норри. – Он в порядке?

– Я говорил с Пэнзеллой, – ответил Билл. – С Мак-Джилликади все нормально. Он некоторое время будет похож на клубничный йогурт, но ни– каких серьезных повреждений…

– Слава Богу.

– Пэнзелла привезет его сюда вместе с остальными через… – он сверился со своим хронометром, – …через пять часов.

– Нас всех? – вскричал я. – Какой же величины этот корабль? Я скользнул в ботинки.

– Все, что я знаю, это мои приказы, – сказал Билл и повернулся, чтобы идти. – Я должен проследить, чтобы вы, все шестеро, были доставлены на Скайфэк как можно скорее. Еще я должен – надеюсь, вы помните, – держать рот на замке.

– Почему Скайфэк? – снова поинтересовался я.

– А что, если остальные не захотят быть добровольцами? – спросила Норри.

Билл обернулся, искренне изумленный.

– Что?

– Ну, у них нет таких личных мотивов, как у нас с Норри.

– У них есть гражданский долг.

– Но они штатские.

Он все еще не мог понять.

– Разве они не люди?!

Норри сдалась.

– Ведите нас к Генеральному секретарю. В тот момент никто из нас не понял, что Билл задал действительно хороший вопрос.

Токугава был в Токио. Тем лучше; в его кабинете для него все равно места не было. Семеро штатских, шесть военных офицеров. Трое из последних принадлежали к Космической Команде, другие трое были национальными военными. Все тринадцать имели высокий ранг. Это было бы очевидно, даже если бы они были голыми. Все до одного держались спокойно, сдержанно, ни один не сказал лишнего слова. В этой комнате ощущалось достаточно власти, чтобы протрезвить и последнего алкаша.

И это была взволнованная власть, нервная власть, столкнувшаяся не с формальным случаем, а с подлинным кризисом, слишком хорошо сознающая, что делает историю. Те, кто не выглядел свирепыми, выглядели чрезвычайно серьезными. Шут, который оказался бы перед владыками, настроенными таким образом, принял бы яд.

А потом я заметил, что все военные и один штатский героически старались наблюдать одновременно за всеми в комнате и при этом не выглядеть подозрительно. Я упер руки в боки и расхохотался.

Человек в кресле Кэррингтона – простите, Токугавы, – явно удивился.

Не оскорбился, не рассердился даже – именно удивился.

Нет смысла описывать внешность или перечислять достижения Зигберта Вертхеймера. К моменту написания этих строк он все еще Генеральный сек– ретарь Объединенных Наций, и его фотографии в средствах массовой информации, как и список его действий, говорят сами за себя. Добавлю только, что он оказался (неизбежно) ниже ростом, чем я ждал, и плотнее. И еще одно, совершенно субъективное и аполитичное впечатление: в те первые секунды оценки я решил, что его знаменитое мрачноватое достоинство, столь излюбленное политическими тележурналистами, есть черта скорее присущая изначально, чем приобретенная. Она была причиной его внушительной карьеры, а не результатом. Он вовсе не казался человеком, лишенным чувства юмора, но был искренне удивлен тем, что кто-то нашел смешную сторону во всей этой суматохе. Он выглядел невероятно усталым.

– Над чем высмеетесь? – вежливо спросил он. Он говорил с едва заметным акцентом.

Я покачал головой, продолжая безудержно хихикать.

– Не уверен, что смогу вам это объяснить, господин Генеральный секретарь. – Что-то в выражении его губ заставило меня попытаться. – С моей точки зрения, я только что вошел в фильм Хичкока.

Он задумался над моими словами, на мгновение представил, каково это – быть обычным человеком, брошенным в компанию возбужденных львов, и только усмехнулся.

– Тогда по крайней мере мы можем попытаться сделать диалог живым, – сказал он.

Большая часть его усталости была результатом плохой переносимости низкой гравитации – неудобства от того, что жидкость приливает к верхней части тела, чувства переполнения в голове и головокружения. Но это сказывалось только на его теле.

– Давайте продолжим. На меня произвели большое впечатление ваши фильмы, мистер…

Он глянул вниз, но нужной ему бумаги там не оказалось. Она была в руках у американского военного, а русский заглядывал ему через плечо. Прежде чем я успел ему подсказать, он закрыл глаза, подтолкнул свою память и, продолжил:

– …Армстед. У меня есть три копии «Звездного танца», и первые две истерты до дыр. Я недавно посмотрел ваши собственные выступления и поговорил с несколькими вашими бывшими учениками. Есть работа, которую необходимо сделать, и я полагаю, что вы с вашей труппой – именно те люди которые на это способны.

Я не хотел навлекать на Билла неприятности, поэтому я изобразил на лице непонимание и ждал.

– Чужаки, с которыми столкнулись вы с Шерой Драммон, были замечены снова. Они, похоже, обращаются по стационарной орбите вокруг Сатурна уже около трех недель. Мы не заметили ничего, что свидетельствовало бы об их намерении переместиться ближе к нам или, наоборот, уйти в космос. Были посланы радиосигналы, но нам ничего не ответили. Будьте добры, скажите мне, когда я перейду к новой для вас информации.

Я знал, что он застал меня врасплох, но не сдался сразу. При низкой гравитации, если вы разливаете молоко, у вас часто есть шанс его поймать.

– Новой для меня? О Господи, да все это…

Он снова усмехнулся.

– Мистер Армстед, у нас в Объединенных Нациях есть поговорка: «В космосе нет секретов».

Это правда, что между всеми людьми, которые выбрали местом своего обитания космос, существует особенная и более крепкая связь, чем между любым из них и кем-то, кто провел всю жизнь на Земле. Несмотря на всю свою ширь, в смысле человеческих отношений космос всегда был теснее про– винциального городка. Но я не ожидал, что Генеральному секретарю это известно.

Я все еще взвешивал и оценивал, а Норри уже ответила:

– Мы знаем, что должны направиться к Сатурну, господин Генеральный секретарь. Мы не знаем, как это осуществится и что будет, когда мы добе– ремся туда.

– И, кстати сказать, – добавил я, – не знаем, почему это совещание проходит в Скайфэке. Но мы понимаем, каковы последствия столь долгого путешествия для нас лично – вы, должно быть, знаете, что мы это понимаем; и мы знаем, что лететь – наш долг.

– Я на это и надеялся, – с уважением закончил он.-Я не стану унижать вашу храбрость словами. Лучше я отвечу на ваши вопросы.

– Один момент, – вмешался я. – Мы понимаем так, что вам нужна вся наша труппа. А нас с Норри вдвоем недостаточно? Мы лучшие из танцоров.

Зачем вам увеличивать груз?

– Величина груза для нас не главное, – сказал Вертхеймер. – Вашим коллегам будет предоставлена возможность сделать свободный выбор. Но если есть такая возможность, чтобы они к нам присоединились, я бы хотел, чтобы было так. – Зачем?

– Там будут четыре дипломата, – сказал Вертхеймер. – Требуются четыре переводчика. Господин Штайн владеет бесценным опытом экспертизы, он уникальный специалист. Господин Бриндл может помочь нам выяснить ответ чужих на визуальные сообщения, разработанные компьютером на основе записей «Звездного танца» – та же самая разновидность расширенного словаря, который он сейчас делает для вас. Он будет также служить нам мирным предлогом, чтобы проверить реакцию чу– жаков на лазерные лучи.

Его ответ вызвал у меня несколько серьезных возражений, но я решил оставить их на потом. – Продолжайте.

– Что касается других ваших вопросов, мы – гости «Скайфэк Инкорпорейтед» из-за ряда совпадений, которые почти склоняют меня к мис– тицизму. Необходим некоторый баллистический переход, чтобы доставить экспедицию к Сатурну целесообразным образом. Этот переход, называемый переходом Фрайзена, лучше всего начинать со второй резонансной орбиты.

Скайфэк имеет такую орбиту. Это – удобная база снабжения оборудованием, подобных которой в космосе больше нет. И по случайности «Зигфрид», запущенный к Сатурну зонд, который как раз приближался к завершению задания, находится точно на такой эллиптической орбите, которая привела бы его в пределы Скайфэка в нужный момент. Невероятное совпадение. Того же порядка, что и открывшееся окно для старта на Сатурн параллельное появлением там чужаков.

Я не верю в счастливый случай таких масштабов. Лично я подозреваю, что это некоторая разновидность теста на интеллект и способности. Но у меня нет тому никаких доказательств, кроме соображений, которые я вам изложил.

Мои предположения имеют столь же мало ценности, как предположения кого угодно. Нужно иметь больше информации.

– Как долго останется открытым это окно старта? – спросил я.

Часы Вертхеймера были такими же швейцарскими, как он сам, изящными и дорогими, но такими старомодными, что ему пришлось взглянуть на них, чтобы узнать время. – Возможно, двадцать часов. Уфф. Теперь болезненный вопрос. – Сколько продлится полет туда и обратно? – Принимая в расчет нулевое время, три года. Примерно год полета туда и два обратно.

Сначала я был приятно удивлен: провести три года вместо двенадцати закупоренным в одной консервной банке с дипломатами. Но затем до меня дошло, какое в этом случае подразумевается ускорение – в непроверенном корабле, построенном для правительства по низкооплачиваемым контрактам.