На Земле вы можете вращаться вечно, и голова у вас не закружится, если вы выбираете отметку и фиксируете на ней взгляд, отворачивая голову в последний момент при каждом повороте. В космосе такой метод ни к чему.

Как только вы оказываетесь вне пределов гравитационного колодца, ваши полукружные каналы наполняются, а вся ваша система равновесия отключается. Вы просто никак не можете получить головокружение. Но старая привычка умирает с трудом. Как только я выбрал себе звезду в качестве отметки, я кувыркнулся. Когда я насчитал десять оборотов, камера оказалась достаточно близко, чтобы стать заметной, и продолжала быстро приближаться. Я тотчас прекратил вращение, сориентировался и очень резко затормозил – возможно, три g, – при помощи всех двигателей. Торможение у меня получилось отлично: я остановился всего в пятидесяти метрах от камеры. Я мгновенно отключил всю мощность, перешел от естественного уменьшения высокого ускорения к полному освобождению, отдавая этому все, что у меня осталось, продержался так, считая до пяти, и шепнул: – Выключайте!

Красные огни погасли. Норри, Рауль, Том и Линда негромко приветствовали меня (никто никогда не говорит громко в р-костюме).

– Хорошо, Гарри, давайте посмотрим, как получилось.

– Сейчас, босс.

Мы подождали, пока он перемотает пленку. Затем большой квадратный участок отдаленного пространства засветился по краям. Звезды внутри него как бы пришли в движение и самостоятельно перестроились. В рамке появилось мое изображение и проделало маневр, который я только что за– вершил. Я был доволен. Я пронзил кольцо оранжевого «пламени» точно в центре и выпустил фиолетовый дым как раз в нужный момент. Кривая ма– невра была неровной, но это сойдет. Мое приближающееся изображение так резко и неожиданно выросло, что я на самом деле отшатнулся. Довольно глупо. Смотреть на торможение было почти так же захватывающе, как и проделывать его. Выход из пикирования был хорош, а последнее триумфальное парение поистине потрясало.

– Ничего себе получилось, – довольно сказал я. – Где здесь бар?

– За углом налево, – ответил Рауль. – Я ставлю выпивку.

– Всегда приятно встретить покровителя искусств. Не расслышал, сколько стоит ваше имя?

Массивный технический скафандр Гарри, увешанный инструментами, появился из-за и «снизу» камеры.

– Эй, – сказал Гарри, – погодите чуток. Нужно отработать по крайней мере еще вторую сцену.

– О черт, – запротестовал я. – У меня кончается воздух, желудок пуст, и я больше не могу болтаться в этой гипертрофированной галоше.

– Близится последний срок, – это было все, что сказал Гарри.

Я так сильно хотел попасть в душ, что почти чувствовал его на лице.

Танцоры все различны; единственное, что у нас есть общего, – мы все потеем. А в р-костюме поту некуда деваться.

– Я использовал все ресурсы реактивных двигателей, – слабо сказал я.

– Для сцены номер два они не особенно нужны, – напомнила мне Норри.

«Обезьяньи перекладины», помнишь? Грубая мускульная сила. – Она сделала паузу. – И последний срок действительно близко, Чарли.

Черт побери, голос в стереонаушниках звучит как будто из того самого места, откуда обычно исходит голос вашей совести.

– Они правы, Чарли, – сказал Рауль, – Я поторопился. Давай, действуй.

Время еще не позднее Я огляделся. Вокруг была огромная сфера звездной пустоты. Земля, словно мячик, висела слева от меня, а позади нее сверкал шар Солнца.

– Здесь позже и не бывает, – проворчал я и сдался. – Ладно, пожалуй, вы правы. Гарри, вы с Раулем уберите этот реквизит и соберите на его месте следующий. Идет? Остальные пусть разомнутся. Хорошенько, до пота.

Рауль и Гарри, опытные и умелые, как пара старых заслуженных полицейских, вывели «Семейную машину» наружу, в вакуум, и вверх. Я сидел в пустоте и размышлял о проклятом последнем сроке. Действительно, пора было снова заняться грязной работой – то есть пора было отрепетировать и заснять этот фрагмент. Что вовсе не означало, что мне должно это нравиться. Никому из артистов не по душе спешка, даже тем, кто не умеет работать иначе. Вот я и размышлял.

Представление должно продолжаться. Представление всегда должно продолжаться, и если вы – один из тех миллионов, кто никогда не мог толком понять, почему это так, я вам отвечу. Билеты уже проданы.

Но размышлять в космосе – невероятно трудно (и настолько же глупо).

Вы подвешены посреди Большой Глубины, бесконечность во всех направ– лениях, пустота столь огромная, что, хотя вы знаете, что падаете через нее на большой скорости, этого нельзя заметить. Космос – это тронный зал Бога, и этот зал так просторен, что ни .одна человеческая проблема не может долго казаться здесь существенной.

Вы когда-нибудь жили на море? Если да, то вы знаете, как трудно сохранять сосредоточенное состояние, глядя на океан. Космос действует так же, только еще сильнее.

Намного сильнее.

К тому времени, как «Обезьяньи перекладины» были собраны, я снова был почти в танцевальном настроении. Перекладины были разновидностью трехмерного гимнастического снаряда: огромный неполный икосаэдр, составленный из прозрачных труб, внутри которых флюоресцировал неон, красный и зеленый. Все вместе занимало примерно 14 000 кубометров. В пределах этого участка было разбросано множество крошечных капель жидкости, которые висели подобно неподвижным пылинкам, сверкающим в свете лазера. Яблочный сок.

Когда Рауль и Гарри в первый раз показали мне модель «Обезьяньих перекладин», я был сражен красотой структурны. Теперь, после бесконечных моделирований и индивидуальных тренировок, я видел в них только сложную совокупность точек опоры для Тома, Линды, Норри и меня во время танца; массив преобразователей векторов движения, рассчитанных на максимум движения с минимальным применением реактивных двигателей.

Сцена номер два основывалась почти полностью на мускульной силе – парадокс, принимая во внимание техническую мощь, скрыто заложенную в ее создание. Мы будем отталкиваться всеми четырьмя конечностями от «Обезьяньих перекладин» и друг от друга, заимствуя некоторые движения из обихода акробатов на трапециях, а некоторые – из нашего собственного растущего опыта занятий любовью в невесомости. Мы будем непрестанно образовывать и разрушать странные геометрические конфигурации, которые новы даже для танца.

Мы использовали хореографию, а не усовершенствованные методики.

«Перекладины» и заложенная в них концепция были слишком велики для Аквариума; а в открытом космосе нельзя допускать ни единой ошибки.) Хотя я обучил каждого танцора его партии и репетировал некоторые из наиболее сложных действий со всей группой, сейчас было наше первое совместное исполнение. Я обнаружил, что мне не терпится посмотреть, что у нас получится на самом деле. Любое компьютерное моделирование не может заменить фактического исполнения; то, что хорошо смотрится в компьютерной модели, может на практике вывихнуть плечо.

Я собирался уже скомандовать: «По местам!» и начинать, когда Норри сорвалась с места и устремилась ко мне. Конечно, есть только одна возмож– ная причина для этого, так что я тоже отключил радио и ждал. Она ловко затормозила, остановилась рядом со мной и приблизила свой шлем к моему.

– Чарли, я не хотела тебя торопить. Мы можем вернуться через одиннадцать часов и…

– Нет, все в порядке, дорогая, – уверил я ее. – Ты права: «Последний срок не ждет». Я только надеюсь, что с хореографией все нормально.

– Это только первый полный прогон. На модели все получалось потрясающе.

– Я не об этом. Черт побери, я знаю, что все правильно. Сейчас я уже великолепно умею мыслить сферически. Но я никак не могу решить, хорошо ли это вообще, по сути.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы использовали именно ту хореографию которая была бы ненавистна Шере. Жесткую точно определенную во времени, как набор заданных траекторий.

Норри зацепилась ногой за мой торс, чтобы воспрепятствовать легкому дрейфу. Она выглядела задумчивой.

– Шера бы посчитала ее неприемлемой для себя, – сказала она наконец.

– Но я думаю, что она была бы по-настоящему в восторге, наблюдая за нами. То, что мы делаем, – действительно отличная вещь, Чарли. А ты сам знаешь, как критикам нравится нечто абстрактное.

– Ага, ты снова права, – сказал я и изобразил свою лучшую улыбку типа «весельчак Чарли». Нечестно начинать сомневаться в тот момент, когда уже поднимают занавес. От этого страдают другие танцоры. – Собственно говоря, ты только что подсказала мне более подходящее название для всего этого бардака: «Синапстракт».

В ее ответной улыбке было облегчение.

– Если уж играть словами, то я предпочитаю «С-Крещение».

– Ага, что-то в этом и правда есть от Каннингэма. Бьюсь об заклад, что старина отправится наверх на следующем же лифте после того, как это увидит. – Я пожал ей руку через р-костюм, добавил: – Спасибо, дорогая. – И снова включил радио.

– Ладно, мальчики и девочки, давайте подстрелим эту утку. Осторожнее!

Чтоб никто не смел ломать ноги и оставлять вдов и сирот. Гарри, эти камеры подключены?

– Программа пошла, – объявил он. – Чтоб вам взорваться!

Это эквивалент «ни пуха, ни пера» для звездных танцоров.

Норри вернулась на свое место, я подправил свою собственную позицию, индикаторы на камерах 2 и 4 запылали безумно ярко, и мы оказались на сцене, в то время как со всех сторон огромная вселенная продолжала существовать по-своему.

Вы не можете долго обманывать жену вроде Норри поддельной веселостью, если за ней не стоит ничего настоящего. И, как я уже говорил, в космосе трудно оставаться в раздумье. Действительно потрясающе было бросать свое тело среди красных и зеленых перекладин, взаимодействуя с энергией трех других танцоров, которые были мне близки, сосредоточившись на отсчете времени в долях секунды и безупречном перемещении тела. Но артист способен на самокритику даже в разгар самого захватывающего представления. Это тот самый извечный критический взгляд на самого себя, который делает столь многих из нас тяжелыми в общении -и который делает нас артистами прежде всего. Последние слова, которые сказала мне Шера Драммон, были: «Делай наше дело, как следует».

И даже посреди водоворота представления, которое требовало всего моего внимания, оставалось место для внутреннего тихого голоса, который говорил, что это было всего лишь неплохо.

Я пробовал утешить себя тем, что любой профессиональный артист относится так же к каждому из своих номеров. Но это помогло мне ничуть не больше, чем обычно помогает кому бы то ни было. Так и случилось, что я совершил одну маленькую ошибку в повороте и попытался ее исправить при помощи реактивных двигателей – слишком торопливо; я включил не тот двигатель. Меня с силой швырнуло назад, и я врезался спиной в Тома. Он тоже был обращен ко мне спиной. Наши кислородные баллоны звякнули, и один из моих баллонов взорвался. Как будто лошадь лягнула меня. между лопаток. Перекладины взметнулись вверх и ударили меня по животу и бедрам, переворачивая вверх тормашками. Я оказался больше чем в двадцати метрах от гимнастических снарядов, направляясь в вечность – раньше, чем успел потерять сознание.

То, что я врезался в перекладины, сыграло свою роль. В результате я был брошен в акробатический кувырок, что накачало воздуха в мой шлем и ботинки, усилило прилив крови к голове и ногам и быстро вывело меня из обморока. Но драгоценные секунды уходили, пока я непослушными мозгами осознал проблему, выбрал отметку и начал правильно разворачиваться. При помощи перспективы, которую мне это дало, я сориентировался, все еще испытывая головокружение. Я интуитивно вычислил, какие двигатели уничтожат вращение, и задействовал их.

Выполнив этот маневр, было несложно обнаружить перекладины – яркую рождественскую елку в стиле кубизма, которая все уменьшалась в размерах по мере того, как я наблюдал за ней. Она находилась между мной и синим мячиком, на котором я родился. По крайней мере жизнь не наградит меня той смертью, которой умерла Шера. Хотя смерть, которой умер Брюс Кэррингтон, нравилась мне немногим больше.

Бедра у меня горели нестерпимо, особенно правое, но позвоночник пока не болел. Я еще не сообразил, что он должен болеть. В моем шлемофоне звучали голоса, настойчивые и встревоженные, но я все еще был слишком оглушен, чтобы уловить смысл того, что они говорят. Позже у меня будет время переиграть то, что слышали мои уши. Прямо сейчас в моем мозгу щелкали цифры, и ответы становились все хуже. В воздушном баллоне давление гораздо больше, чем тяга реактивного двигателя. С другой стороны, у меня есть десять направленных двигателей, при помощи которых можно погасить скорость, приданную мне этим взрывным толчком. С третьей стороны, в момент несчастного случая ресурсы моих реактивных двигателей были основательно исчерпаны…

Даже когда я пришел к выводу, что уже мертв, я продолжал делать все, что мог, чтобы сохранить жизнь. Я один за другим нацелил двигатели в про– тивоположную от перекладин сторону моего центра тяжести и включил их на полную мощность, чтобы работали, пока не исчерпаются окончательно.

Левая рука, вперед и назад. Правая рука, аналогично. Реактивный двигательна животе. Спина начала побаливать, затем болеть невыносимо, и наконец боль превратилась в настоящую агонию. Это была не локальная острая боль, которой я ждал; болела вся спина целиком. Яне знал, хороший это признак или плохой. Реактивный двигатель на спине – стиснув зубы, чтобы не стонать. Левая рука, вперед и назад…

Немного нужно сберечь. Я оставил два двигателя на правой руке для мелких маневров в последний момент и осмотрелся, чтобы сообразить, удалось ли мне сделать что-то полезное.

«Обезьяньи перекладины» продолжали уменьшаться, и довольно быстро.

Я уже почти пришел в сознание и почувствовал, что ко мне возвращается и способность соображать. Наконец голоса у меня в наушниках приобрели смысл. Первый голос, который я идентифицировал, принадлежал, конечно, Норри – но она не говорила ничего вразумительного, только плакала и ругалась.

– Эй, Норри, – сказал я так спокойно, как только мог, и она немедленно замолчала. Так же поступили другие. Затем…

– Держись, дорогой. Я иду!

– Верно, босс, – согласился Гарри. – Я выслеживал вас радарной пушкой с того момента, как вас отбросило. Компьютер осуществит пилоти– рование.

– Она до вас доберется! – воскликнул Рауль. – Машина говорит «да». С достаточным запасом горючего она доставит Норри к вам и обратно сюда, Чарли. Она говорит «да».

И впрямь, совсем рядом с перекладинами я различил «Семейную машину», развернутую носом ко мне. Она уменьшалась не так быстро, как перекладины

– но все-таки уменьшалась. В чертовски неприятную переделку я угодил из– за этой жестянки с воздухом.,

– Босс, – настойчиво спросил Гарри, – ваш костюм в порядке?

– Ага, все нормально. Сила толчка была направлена наружу. Даже второй баллон не поврежден.

Моя спина запульсировала болью от одной только мысли об этом. И, да будь оно проклято, видимый диск машины определенно уменьшался – не так уж сильно, но явно не возрастал. И именно этот момент из всех возможных я выбрал, чтобы вспомнить, что гарантия на программное обеспечение компьютера машины истекла три дня назад.

«Скажи что-нибудь героическое, прежде чем застонать».

– Хорошо, это улажено, – бодро сказал я. – Напомните мне… Эй! Что с Томом?

– Мы с ним разобрались, – кратко сказал Гарри. – Он пока находится в пространстве, но телеметрия сообщает, что он живой и в порядке.

Неудивительно, что Линда молчала. Она молилась.

– В доме есть врач? – задал я риторический вопрос.

– Я вызвал Скайфэк. Пэнзелла в дороге. Мы доставляем дом на реактивных двигателях, чтобы забрать Тома внутрь.

– Ступайте туда, все трое. Вы ничем здесь, снаружи, не поможете. Рауль, позаботьтесь о Линде.

– Ага.

Упала тишина – за исключением, конечно, до сих пор не слышимого дыхания и шороха одежды.

Норри опять заплакала, но тотчас справилась с собой. Диск теперь увеличивался в размерах. Мне приходилось пристально всматриваться и измерять его при помощи большого пальца, но не было сомнений в том, что он рос.

– Слушай, Норри, ты меня обгоняешь, – сказал я, стараясь поддерживать легкий тон.

– Так и есть, – согласилась она, и, когда скорость роста диска как раз стала заметной без труда, корона пламени ее двигателя погасла. – Что за..?

Представьте себе геометрию происходящего. Я покидаю «Обезьяньи перекладины» в адском кувырке. Возможно, проходит целых тридцать секунд, прежде чем Норри оказывается в седле и дает шпоры. Компьютер разгоняет ее до скорости выше моей, поддерживает такую скорость, затем делает разворот и начинает тормозить, чтобы Норри начала возвращаться к перекладинам как раз в тот момент, когда наши курсы пересекутся. Малость хитро, чтобы человек рассчитал это своим умом, но отнюдь не проблема для баллистического компьютера, хотя бы наполовину такого же отличного, как наш. Первым камнем преткновения было топливо. Норри непременно должна была отключить двигатель точно на полпути запланированного потребления топлива. Она использовала половину содержимого резервуаров горючего.

Компьютер рассчитал, что при этих скоростях наша встреча в точке пересечения в некоторый момент времени возможна. Компьютер отключил ускорение с машинным эквивалентом довольной ухмылки. Я произвел в уме примитивные арифметические подсчеты, основанные на догадках и, конечно, с немалой погрешностью. И я побледнел и похолодел в своем пластиковом мешке.

Вторым камнем преткновения оказался воздух.

– Гарри, – выкрикнул я, – рассчитай для меня этот маневр еще раз, но включи в расчет следующие данные. Кислорода осталось…

– О Господи Иисусе, – сказал он, потрясенный, и повторил цифры, которые я ему продиктовал. – Держитесь.

– Чарли, – встревоженно начала Норри, – о Боже мой, Чарли!

– Погоди, малыш. Погоди. Может, еще все в порядке.

Тон Гарри был похоронным.

– Ничего хорошего, босс. У вас уже кончится воздух к тому моменту, когда она доберется. И у нее кислород будет почти на нуле, когда она вернется.

– Тогда поворачивайся кругом и марш обратно прямо сейчас, дорогая, – сказал я как можно мягче.

– Черт побери, нет! – воскликнула она.

– К чему рисковать своей шеей, дорогая? Я уже похоронен… похоронен в космосе. Теперь отправляйся…

– Нет.

Я попробовал грубость.

– Тебе так нужен мой труп?

– Да!

– Зачем? Чтобы подвесить над Чуланом?

– Нет. Чтобы с ним летать.

– Чего?

– Гарри, проложите мне курс, который доставит меня к нему раньше, чем у него кончится воздух. Забудьте о возвращении. Рассчитайте встречу за минимальное время.

– Нет! – взревел я.

– Норри, – честно сказал Гарри, – нет ничего, чтобы доставить вас обратно. Поблизости нет другого корабля. Ваши двигатели больше не работают. Если вы не повернете, вы не сможете вернуться сюда – вы даже не сможете прекратить удаляться. У вас больше воздуха, чем у него, но даже ваших совместных запасов воздуха не хватит одному из вас, чтобы продержаться до прибытия помощи. Даже если мы сможем не потерять вас из виду.

Это была самая длинная речь, которую я когда-либо слышал от Гарри.

– Будь я проклята, если соглашусь быть вдовой! – взорвалась Норри и включила двигатель ручным управлением. Теперь она была так же мертва, как и я.

– Проклятие! – взревели одновременно мы с Гарри. Затем я вскричал:

– Помоги ей, Гарри!

– Я помогаю! – крикнул он и, бесконечное время спустя, печально сказал:

– Ладно, Норри, можешь отправляться. Новый курс заложен в компьютер.

Она продолжала быть мертвой. Она была мертва с того момента, как включила двигатель. Но по крайней мере теперь мы умрем вместе.

– Хорошо, – сказала она все еще сердито, но смягчаясь. – Двадцать пять лет я хотела быть твоей женой, Армстед. – Будь я проклята, если буду твоей вдовой.

– Гарри, – сказал я, зная, что это безнадежно, но не в силах капитулировать, – пересчитай, что будет, если мы оставим машину, когда в ней кончится топливо, и используем все реактивные двигатели скафандра Норри одновременно. Они не настолько исчерпались, как мои.

Гарри было чертовски трудно – использовать два пальца, чтобы направляться к дому на максимальном ускорении, а остальными удерживать большой терминал компьютера и нажимать на клавиши. Раулю и Линде, должно быть, было еще труднее – тащить домой потерявшего сознание Тома и видеть, как разваливается на глазах работа, которой они отдали столько времени и сил.

– Забудьте об этом, босс, – сказал Гарри почти сразу. – Вас двое.

– Ну ладно, – отчаянно сказал я. – Может, нам удастся променять воздух для дыхания на толчок?

Он, наверное, был в таком же отчаянии, как и я. Он действительно принялся решать эту задачу.

– Ну да. Вы можете начинать возвращаться. Доберетесь сюда меньше, чем за день. Но на это уйдет весь ваш воздух без остатка. Вы мертвы, босс.

Я кивнул – глупая привычка; мне казалось, что я от нее избавился.

– Я так и думал. Спасибо, Гарри. Удачи вам с Томом.

Норри не сказала ни слова. Через некоторое время компьютер снова отключил ее двигатель, подогнав его уровень наилучшим образом, чтобы до– ставить ее ко мне побыстрее с учетом наличного топлива. Сияние вокруг машины (теперь явно возрастающей) погасло, а Норри продолжала молчать.

Мы все молчали. Было либо нечего сказать, либо слишком много, никаких промежуточных вариантов. Гарри сообщил, что добрался домой. Он дал Норри ее данные на поворот, вернул ей ручное управление и вместе с остальными отключился.

Звук дыхания двух человек практически не слышен.

Норри добиралась до меня долго, достаточно долго, чтобы боль в спине уменьшилась до всего лишь невероятной. Когда Норри оказалась так близко, что я ее увидел, мне пришлось призвать всю свою дисциплину, чтобы не использовать остатки топлива на то, чтобы рвануться к ней. Не то, чтобы имело смысл его беречь. Но соприкосновение в открытом космосе похоже на обгон автомобиля на скоростной полосе. Одному из участников лучше поддерживать постоянную скорость. Две переменных – это слишком много.

Норри проделала маневр четко, как по учебнику, и замерла на расстоянии конца страховочного троса относительно меня.

Точность была ни к чему. Но вы не прекращаете попытки выжить только потому, что компьютер сообщает, что это невозможно.

В ту же долю секунды, когда она прекратила торможение, Норри выстрелила страховочный трос. Грузик на конце легонько стукнул меня по груди: весьма впечатляющая меткость, даже учитывая вспомогательное действие магнита. Я судорожно вцепился в трос и только через несколько секунд сосредоточенных усилий выпустил его из рук и привязал к своему поясу. Я до сих пор не отдавал себе отчета, как я был напуган и одинок.

Как только Норри уверилась, что трос закреплен надежно, она включила механизм, и машина притянула меня.

– Кто сказал, что никогда нельзя поймать кэб, если он вам нужен? – заявил я; но зубы мои стучали, и это испортило эффект.

Норри все равно улыбнулась и помогла мне взобраться на заднее сиденье.

– Куда едем, приятель?

Внезапно я не смог придумать ничего смешного. Если бы фюзеляж машины не был таким крепким, я бы смял его коленями.

– Куда угодно. Куда вы едете, – просто сказал я.

Норри развернулась на своем сиденье и запустила двигатель.

Нужна действительно чуткая рука, чтобы точно пилотировать трактор вроде «Семейной машины», особенно с грузом. Очень трудно сохранить центр тяжести, и управление запутанное – вы должны предугадывать ее поведение, иначе машина начнет вращаться и потеряет равновесие. Танцор, разумеется, справляется с делом сложной балансировки массы лучше, чем любой из пилотов Космической Команды, кроме самых опытных. А Норри была лучшей из нас шестерых. Но сейчас она превзошла себя.

Она даже превзошла расчеты компьютера. Это не слишком удивительно:

всегда есть немного больше топлива, чем сообщают приборы. Но, конечно, этого было слишком мало, чтобы иметь какое-то значение. Мы по-прежнему были мертвы. Но через некоторое время отдаленный красно-зеленый сфероид перестал уменьшаться. Приборы подтвердили это. Еще через более долгий промежуток времени я смог убедить себя, что он даже растет. Естественно, именно в этот момент вибрация у меня под ногами прекратилась.

Все то время, что мы ускорялись, я сгорал от желания заговорить, но держал рот закрытым из опасения отвлечь внимание Норри. Теперь мы сделали все, что могли. Больше нам ничего не оставалось в жизни, кроме возможности говорить. А у меня снова исчез дар речи. Молчание нарушила Норри, и ее тон был именно таким, как нужно.

– Хм… вы не поверите, но у нас кончилось горючее.

– Ни фига себе шуточки! Откройте дверцу, я выхожу из машины. Со мной такой номер не пройдет! («Спасибо, дорогая!»)

– Ха! Не переживайте. Отсюда нам вниз, с горы. Только подтолкнуть чуть-чуть нашу колымагу, и доедем до самого дома.

– Эй, послушайте, – сказал я, – когда вы управляете машиной, вот эдак вертя задницей, это и называется «задний ход»?

– О Чарли! Я не хочу умирать.

– Ну так не умирай.

– Для меня еще не все было потеряно.

– Норри! – Я схватил ее сзади за плечо. К счастью, я сделал это левой рукой, приведя в действие лишь те двигатели, в которых не было горючего.

Настала тишина.

– Прости, – сказала она наконец, все еще отворачиваясь от меня. – Я сделала выбор. Эти несколько минут вместе с тобой здесь стоят того, что я за них заплатила. У меня просто нечаянно вырвалось. – Она фыркнула в свой адрес. – Я зря трачу воздух.

– Не могу придумать ничего лучшего, на что бы стоило тратить воздух, чем разговор с тобой. Из того, что можно делать в р-костюме, я имею в виду.

Я тоже не хочу умирать. Но если так получилось, я рад, что ты рядом. Это эгоизм?

– Нет. Я тоже рада, что ты здесь, Чарли.

– Проклятие, это я виноват, что мы здесь. Если б не я, ничего бы не случилось. – Я умолк и нахмурился. – Вот что беспокоит меня больше всего, по-моему. Я иногда пытался угадать, что меня в конце концов убьет.

Конечно, я был прав: собственная проклятая глупость! Я отвлекся. И ткнул пальцем не туда, куда нужно. О черт возьми, Норри!

– Чарли, это был несчастный случай.

– Я отвлекся. Был невнимателен. Думал об этом проклятом последнем сроке и в результате как раз его провалил!

(Я был очень близок к чему-то в тот момент; к чему-то более важному, чем моя собственная смерть.)

– Чарли, это пустой треп. По крайней мере половина вины ложится на придурка, который проверял этот кислородный баллон на фабрике. Не говоря уж о потрясающем идиоте, который забыл заправить топливом машину сегодня утром.

Мы выполняем эту обязанность по очереди.

– И кто этот идиот? – спросил я, прежде чем успел подумать.

– Тот же самый идиот, который стартовал, не захватив дополнительного воздуха. Я.

Ее слова вызвали неловкую тишину. Я начал думать, что бы сказать такого, имеющего смысл или полезного. Или сделать. Давайте разберемся. У меня было меньше восьмой части баллона воздуха. У Норри, возможно, целый баллон и еще четверть: она использовала не так много воздуха для упражнений. (Оборудование Космической Команды, как и стандартные скафандры НАСА до них, содержит воздуха примерно на шесть часов. Р– костюм звездного танцора имеет запас воздуха только на половину этого срока, но наши скафандры красивее. И у нас всегда есть рядом сколько угодно сосудов с кислородом, привязанных ко всем нашим камерам.) Я потянулся вперед, отстегнул ее полный кислородный баллон, и молча передал ей через плечо. Она так же молча приняла его и вынула набор средств первой помощи из отделения на рукавице скафандра. Оттуда она вынула трубку в форме буквы «Y», убедилась, что оба верхних конца запе– чатаны, и воткнула трубку нижним концом в сосуд с воздухом. Из набора она достала две удлинительные трубки и присоединила их к концам буквы «Y».

Все устройство она прикрепила к боку машины до тех времен, пока оно нам не понадобится. Воздушный коктейль с двумя соломинками. Затем она с трудом развернулась на сиденье, пока не оказалась лицом ко мне.

– Я тебя люблю, Чарли.

– Я тебя люблю, Норри.

Никогда не верьте, если кто-нибудь скажет вам, что обниматься в р– костюме – пустая трата времени. Обниматься – никогда не бывает пустой тратой времени. Спина у меня болела страшно, но я не обращал внимания.

Шлемофон затрещал на другой радиоволне: вызывал Рауль, который добрался до Тома и Линды.

– Норри? Чарли? Том в порядке. Врач скоро прибудет, Чарли, но к тому времени, как он доберется, вам это уже не поможет. Я вызвал Космическую Команду, здесь рядом нет регулярных трасс, вообще ничего нет по соседству.

Что нам делать, проклятие, Чарли, что нам делать?

Гарри, должно быть, был очень занят с Томом, иначе он бы уже отобрал микрофон.

– Вот что ты должен сделать, приятель, – сказал я спокойно, разделяя слова, чтобы он утих. – Нажми на кнопку «запись», ладно? Теперь подключи динамики, чтобы Линда и Том были свидетелями. Готово? Хорошо. «Я, Чарльз Армстед, находясь в здравом уме и трезвой памяти…»

– Чарли!

– Не испортите пленку, приятель. У меня нет времени делать слишком много дублей, и мне есть чем заняться получше. «Я, Чарльз Армстед…» Это не заняло слишком много времени. Я оставил все Компании и сделал Толстяка Хэмфри полноправным партнером. «Ле Мэнтнан» закрылся месяц назад, его удушила бюрократия. Затем настала очередь Норри, и она повторила меня почти дословно.

Что оставалось делать после этого? Мы попрощались с Раулем, с Линдой и с Гарри, постаравшись сделать прощание как можно короче. Затем мы выключили наши радио. Норри было неудобно сидеть на сиденье лицом назад; она снова уселась обычным .образом, а я обнял ее, сзади, как пассажир мотоцикла. Наши шлемы соприкасались. О чем мы тогда говорили, вас действительно не касается, черт побери.