Глава 49

Расследование инцидента, случившегося неподалеку от Дрегеца, не дало никаких результатов. Герцог Коссимио ругался, не повторяясь, двадцать минут кряду, а потом решительно запретил Мечелле осеннюю поездку в Эллеон.

– Но мы должны поехать! – волновалась Мечелла, бегая взад и вперед по своей гостиной в Корассоне. Как обычно, ее окружали Грихальва. Лейла сидела у окна, смешивая духи в маленьких флакончиках, Кабрал рисовал что-то, развалясь на стуле, Северин стоял у мольберта и дорисовывал магические руны в “Завещании” Лиссины. Казалось, никто из них не обращает на Мечеллу ни малейшего внимания.

– Разве никто, кроме меня, этого не видит? – восклицала она. – А что скажут люди в Эллеоне, когда почувствуют к себе пренебрежение?

– Они поймут. – Кабрал с невозмутимым видом отложил один карандаш и взял другой.

– Они, может быть, и поймут, но я – нет! – заявила Мечелла и выскочила из комнаты, чтобы найти Гизеллу и в очередной раз поделиться с ней своими треволнениями.

Когда дверь за ней захлопнулась, Северин отложил в сторону кисть.

– Единственное, что я вижу, – пробормотал он, – так это надежда в ее глазах. Лейла кивнула.

– Когда рядом с Арриго нет Тасии, он вспоминает, за что так любил когда-то свою жену.

– Так оно и есть. Странно, что она не беременна в третий раз.

– Эйха, но они были вместе только последние несколько ночей по дороге домой, в Мейа-Суэрту. Вопрос в том, хорошо ли им будет вместе. Будут ли они счастливы, даже если Тасия устранится и оставит их в покое? Сможет ли Арриго забыть ее?

– Ну, об заклад я биться бы не стал, – заметил Северин. – Кроме всего прочего, стоит принять во внимание тот прием, что ей оказывают везде и всюду. Это действует ему на нервы. Хотя героический поступок оказал просто целебное воздействие на его раненую гордость. Все простые люди только и делают, что благодарят его за спасение их любимой Челлиты.

– По дороге в Эллеон они должны остановиться в Катеррине, – задумчиво сказала Лейла. – Может, это напомнит ему, как они были счастливы первые месяцы после свадьбы.

– И результатом этих воспоминаний может явиться третий ребенок. Да, разумеется. Но в конце концов им придется вернуться в Палассо, а там их поджидает Тасия.

– А если она уедет в замок до'Альва?

Северин начал аккуратно складывать магические краски.

– Возможно, но есть еще и Рафейо. Всем понятно, что именно он станет следующим Верховным иллюстратором – пусть дарует Пресвятая Мать еще десять лет жизни Меквелю! Дионисо превозносит мальчишку до небес, его работы – само совершенство…

Лейла поморщилась.

– И сам Рафейо рассказывает об этом всем и каждому!

– Он не одобрит попыток стереть его мать с этой картины. И голову даю на отсечение, когда Рафейо станет Верховным иллюстратором, они с Арриго вернут Тасии ее статус при дворе официально и пожизненно!

– И все начнется сначала. – Лейла окинула брата недобрым взглядом. – А ты что молчишь – тебе нечего сказать? Кабрал вскочил на ноги.

– Ты, Севи, Мечелла – все-то вы видите, но надо еще и слушать.

Сообщив это, он засунул эскиз в зеленую кожаную папку – подарок Мечеллы на день рождения – и гордо вышел из комнаты.

Лейла обрела голос только через пару минут.

– Что все это значит?

Северин не ответил. Он тщательно вытирал кисти и руки, испачканные разноцветными, замешанными на его крови красками, куском чистого полотна. Потом он замочит это полотно вместе с кистями в большом количестве чистой воды. Когда-то, еще в студенческие годы, он забыл подогреть воду, и ощущение обжигающего холода во всех жилах уложило его в постель на целых два дня. Воду выльют в раковину, трубы вынесут ее в реку, вместе с водами которой она потечет дальше в море. Интересно, лениво подумал он, сколько крупиц магической силы Грихальва осело по дороге, зацепившись за скалы, илистое дно и корни растений, а сколько доплыло до моря и пропало в бездонных глубинах Агва-Серенисса и Марро-Маллика…

– Севи, почему ты не отвечаешь?

– М-мм? Ах, да!

Он обернулся к девушке, раздумывая, как бы нарисовать себе побольше смелости и признаться ей в любви. Беда в том, что этот брак был бы для Лейлы решением всех проблем, независимо от тех чувств, которые она к нему испытывает. Северин – стерильный иллюстратор, поэтому она сможет не иметь детей. Когда Мечелла взяла Лейлу в свою свиту, семья прекратила настаивать, чтобы девушка вышла замуж и рожала детей, но скоро эти требования возобновятся. Лейле уже двадцать три года, что намного превышает тот возраст, когда принято обзаводиться детьми. А каждая женщина Грихальва должна родить семье хотя бы одного ребенка. Северин знал, как Лейла относится к идее стать “племенной кобылой” Грихальва. Но он не хотел, чтобы она вышла за него лишь ради спасения от принудительного материнства. Он хотел… Но как Раз этого он никогда не сможет рассказать ей.

– Лейла, – сказал он тихо, – я думаю, Кабрал в отличие от нас услышал то, о чем я сейчас сказал. О том, чтобы стереть Тасию с картины.

Запечатанный воском флакон выскользнул из рук Лейлы и покатился по ковру. Северин подумал, что именно она, с ее знанием различных запахов, могла бы стать идеальной женой для иллюстратора. Странно, что это не приходило ему в голову раньше.

– Ты шутишь, Севи, – выдохнула она. – Кабрал не мог иметь в виду…

– Оба вы знаете теперь о магии. Рассказав тебе об этом, я нарушил все клятвы, какие только может нарушить иллюстратор. Неужели тебе не приходило в голову, что это можно сделать?

Лейла так неистово затрясла головой, что выпали все шпильки, и волосы рассыпались у нее по плечам.

– Ни у кого не может быть столько силы!

– У меня есть, – невесело сообщил Северин.

– Но, Севи…

– Пока я жив, в этой картине есть моя сила. – Он кивнул в сторону мольберта с почти законченным “Завещанием” Лиссины. – Мне двадцать пять лет. Лиссине – семьдесят один. Она…

Он остановился, увидев круглые от удивления глаза Лейлы.

– Ты не знала, что она такая старая? Такова ирония жизни Грихальва. Наши женщины выглядят моложе своих лет и зачастую живут до девяноста, а иллюстраторы становятся глубокими стариками уже в сорок и умирают, не дожив до пятидесяти. Лиссина ничего не знает о магии и, по твоим словам, не проявляет интереса даже к самым элементарным объяснениям.

– Мне показалось, ее это испугало. Она сказала, что не хочет этого знать.

Северин пожал плечами.

– Как раз такое отношение и поощряют Вьехос Фратос. Не все наделены твоим всепоглощающим любопытством. Так вот, я имею все шансы пережить Лиссину. Тогда магия картины будет полной, и никто не сможет противиться ее влиянию. Но лингва оскурра, тайная речь, то есть эти руны по краям картины, усилят магию даже в том случае, если я умру раньше. Что, разумеется, возможно. И такой силой обладает любой иллюстратор, Лейла.

Девушка вскочила на ноги и, дрожа, отошла к окну. Северину очень хотелось написать ее такой: черные волосы разметались по плечам, сильное тело просвечивает на солнце сквозь тонкий шелк желтого платья.

Она заговорила, и в ее голосе слышались слезы.

– Не говори мне о смерти, Севи. Я не могу этого вынести. И не говори о том, что можно нарисовать для Тасии что-нибудь ужасное. Это просто отвратительно. Никто не должен обладать такой силой!

– Никто больше и не будет говорить об этом, – уверил девушку Северин. – Кабрал, может, и захочет, и не мне его за это осуждать. Но Кабрал может хотеть сколько угодно – самому ему этого не сделать, он же не иллюстратор.

– Ты тоже не сможешь, – прошептала Лейла. – Даже если ненавидишь Тасию так же сильно, как мы, ты все равно никогда…

Северин не понял, сказала она так, потому что верила в свои слова, или потому, что хотела услышать от него подтверждение. Поэтому на всякий случай он сказал:

– У меня бы получилось великолепно, но я никогда не смогу этого сделать.

– Я знаю. А как же Рафейо? Северин покачал головой.

– Есть причины, по которым он никогда…

– Что может помешать ему сделать с Мечеллой все, что он захочет, когда он узнает о силе, которой обладает как иллюстратор?

Северин мгновение поколебался, но решил, что хуже все равно не будет.

– Есть еще одна вещь, о которой иллюстраторам говорить запрещено. Пожалуйста, не рассказывай об этом своему брату.

И он рассказал ей о самой сокровенной тайне Грихальва: о Пейнтраддо Чиеве – пропитанном кровью и магией автопортрете, который в качестве выпускной работы должен нарисовать каждый иллюстратор. Лейла внимала Северину с благоговейным ужасом, и, по мере того как до нее доходил смысл сказанного, на лице ее появлялось такое выражение, что у него кровь стыла в жилах.

– Рафейо не будет знать, что именно он рисует, пока работа не будет закончена, – сказал Северин. – Никто из нас не знал. Демонстрация силы этого портрета весьма убедительна. Всеми магическими картинами ведают Вьехос Фратос… – ..или Верховный иллюстратор, которым Рафейо скоро станет.

– Даже Меквель отвечает перед Фратос, как и все Верховные иллюстраторы. Если Рафейо что-нибудь натворит, Фратос заметят это по проявлению магии и накажут его в соответствии с тяжестью проступка.

Лейла немного расслабилась.

– Тогда Мечелла в безопасности. Сейчас Рафейо еще ничего не знает, а когда узнает, уже будет написан его Пейнтраддо Чиева, и под угрозой наказания он не посмеет причинить ей зло.

– Даже если он лишен морали, а, по-моему, так оно и есть, одного этого страха будет достаточно.

Он с содроганием отбросил воспоминания о той страшной боли, которую ему причинили булавки, вонзаемые в нарисованное плечо.

– Поверь мне, это производит впечатление. Лейла ударила по столу сжатым кулачком.

– Как жаль, что я не забеременела от него!

Северин был так потрясен, что у него перехватило дыхание. Но мысли почему-то не исчезли. Конечно, он знал, что Лейлу призывали для участия в конфирматтио. Не мог он этого не знать.

Конечно, Рафейо прошел испытание. Просто никогда раньше Северину в голову не приходило сопоставить даты. А может, и приходило, но он сумел забыть.

Рафейо спал рядом с Лейлой. Он предавался с ней любви. Впрочем, нет, сказал себе Северин, Рафейо лишь использовал ее тело, чтобы доказать свои магические способности, и даже не заметил гораздо более сильной магии ее души.

– Не забеременела? – Он вымученно улыбнулся. – Ты хотела бы носить внука Тасии? Лейла содрогнулась.

– Матра, какая гадость! Надо было просто придушить мерзавца, когда у меня была такая возможность, – и покончить с этим!

– Это мысль, – согласился он.

Коссимио издал герцогский указ: Мечелла не поедет в Эллеон без его на то специального разрешения. Ей осталось лишь склонить голову и повиноваться.

Когда официальные свидетели – Великая герцогиня Гизелла и Верховный иллюстратор Меквель – покинули столовую Корассона, Коссимио сказал:

– Прости меня за строгость, гаттина. Но теперь я тебя знаю. Все что угодно, кроме прямого приказа, ты сумеешь обойти. Я могу только позавидовать такому упорству, но дай мне позаботиться о твоей безопасности, каррида.

– Как мило с вашей стороны беспокоиться обо мне. Может быть, мы сможем поехать весной.

От его гулкого смеха задрожала хрустальная посуда.

– Если вы не поедете, в Эллеоне вспыхнет мятеж! Я же говорил, что в Тайра-Вирте тебя полюбят, как только первый раз тебя увидел, так сразу и сказал. Мы бы все без тебя пропали. И я, и Зелла, и дети, и Арриго – кстати, я говорил, что получил от него письмо? Он приезжает через несколько дней.

– Правда? Мне он этого не говорил.

– Эйха, наверно, я испортил сюрприз. Такой уж у вас Великий герцог – не умеет хранить чужих секретов! Но ты ведь притворишься удивленной, правда, гаттина?

Мечелла улыбнулась – противостоять Коссимио было просто невозможно. Гизелла, судя по всему, тоже так считала – этим летом в Корассоне они вели себя как юные любовники.

После приятного утра, проведенного в саду, где Грихальва рисовали все, что им нравилось, а до'Веррада не утруждали себя ничем более серьезным, чем чтение романов, все вернулись в дом – отдохнуть во время полуденного зноя. Отонна вошла в спальню Мечеллы, размахивая только что полученным письмом, – Тут моя сестра такое пишет! Но все это правда, от первого до последнего слова. Эта женщина со своим мужем, его детьми и этим засранцем Рафейо едут в замок Альва. И дон Арриго собирается привезти их сюда! В Корассон!

Мечелле просто дурно стало от этого известия. Она зарылась лицом в прохладную подушку и прошептала:

– Не может быть. Он не мог так поступить!

Какой же она была идиоткой! Он инстинктивно защитил ее от опасности. Они провели вместе несколько счастливых дней и ночей – особенно ночей! – по дороге в Мейа-Суэрту. Как он сожалел, что должен ненадолго остаться в Палассо! Он обещал ей, что очень скоро приедет к ним в Корассон – присылал одно обещание за другим, и так целое лето! Но скоро уже уберут пшеницу, а он все еще не приехал. Ложь, все его слова были ложью.

Арриго действительно жил в выдуманном мире.

Когда-то давно Гизелла советовала оставить эту женщину при дворе. Но Тасия – не Лиссина. Лиссия предлагала на выбор несколько вариантов поведения, и Мечелла инстинктивно выбрала тот путь, по которому ей следует идти всю жизнь.

У нее своя жизнь. Свой дом. Своя сила.

– Нет, – сказала она тихо, и Отонна на полуслове замолчала, прервав проклятия, – она не приедет в Корассон. Ноги ее здесь не будет.

– Ваша светлость?

Удивительно, как просто все решается, как легко и спокойно стало на душе. Глядя на остолбеневшую горничную, Мечелла улыбнулась.

– Этой женщине не видать Корассона, как своих ушей. Даже если мне придется самой раскидать его по камешку и сжечь все до последнего кустика.

Отонна онемела. Исторический момент, Северину или Кабралу следовало бы запечатлеть его в красках. Но все Грихальва в Корассоне решили после завтрака побродить по окрестностям. Иллюстраторы хотели написать несколько пейзажей для украшения новой студии, Лейла собирала душистые травы. Мечелла с нетерпением ждала наступления вечера, когда они вернутся и скажут ей, как помешать этой женщине переступить порог ее любимого Корассона.

Ни за что. Это ее собственный дом, ее жизнь, ее сила. Теперь Корассон стал ее настоящим домом, и она любит его. Арриго сам виноват, что предпочитает жить выдуманной жизнью с той женщиной, а не настоящей – с ней, в Корассоне.

Она вспомнила высокого, красивого, обаятельного мужчину, в которого когда-то влюбилась. Она была угловатым долговязым пятнадцатилетним подростком, но и тогда уже все ее обожали. Их лица стояли у нее перед глазами так ясно, будто какой-то иллюстратор нарисовал ее и Арриго и поставил портреты перед ней. А как он вернулся во Дворец Тысячи Свечей, как поцеловал ее в залитом лунным светом саду… И эту картину Мечелла могла вспомнить до мельчайших деталей. Сверкающие эполеты Арриго, корона Принцессы Гхийаса на ее голове… Мечелла вспоминала Катеррине и Палассо Веррада, многочисленные гильдии и деревенские ярмарки, церемонии в Катедраль Имагос Брийантос…

Сколько подобных картин хранит ее мозг, сколько воспоминаний о их с Арриго счастливой семейной жизни. Но все это лишь мираж.

Существовал только один их совместный портрет – “Венчание”. Золотоволосая девушка в белом подвенечном платье, смуглый мужчина в темно-зеленой шагаррской форме. Они были уверены тогда, что будут счастливы вместе.

Кто знает, вероятно, все могло быть иначе. Она дважды влюблялась в Арриго. Один раз, когда впервые увидела его, и второй – когда вышла за него замуж. Теперь она не понимала, почему это произошло. И любил ли он ее когда-нибудь. Как символично, что она велела Дионисо писать их “Венчание” еще до того, как Арриго приехал в Гхийас. Это она стремилась к браку, она хотела его всем сердцем. А теперь их брак остался лишь на картине. Мазки старой краски да, может быть, несколько упавших с кисти волосков. Даже иллюстратор Грихальва не в силах вдохнуть жизнь в то, чего на самом деле никогда не существовало.

Это было больно. Мечелла не могла притвориться, что это не так. Сердце шептало ей, что стоит только Арриго отослать прочь эту женщину и исправиться, и она простит ему все и снова попытается быть с ним счастливой.

Но что бы ее муж теперь ни сказал, она понимала, что не сможет еще раз полюбить его.

– Ваша светлость, – очнулась наконец Отонна, – но как ж6 мы сможем помешать ей? Она приедет с доном Арриго и со своим мужем. Не пустить ее – значит оскорбить их всех.

– Пока не знаю. Оставь меня, мне надо подумать.

– У нас всего три дня, а потом она примчится сюда как нерро лингва…

– Я знаю! Ты думаешь, я не понимаю этого? Должен же быть какой-то способ удержать ее!

Мечелла услышала свой срывающийся на крик голос и несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.

– Иди, Отонна. Я буду думать.

Арриго и его спутники отдыхали в одном из придорожных монастырей, когда средний сын Карло до'Альва неожиданно заявил, что намерен посвятить свою жизнь екклезии.

Веррадио было уже восемнадцать, и формально он имел право сам принимать за себя решения. Он отдал свое имущество братьям и слугам, облачился в грубую коричневую рясу послушника и отказался покидать келью, несмотря на угрозы рассвирепевшего отца. Карло испробовал все способы убеждения и уже почти готов был взломать дверь и увезти сына силой, но у Веррадио неожиданно нашелся заступник – Тасия.

Арриго, которого все происходящее не только поразило, но и развлекло, никак не мог взять в толк, почему Тасия столь красноречиво принялась защищать мальчишку. Она была второй женой Карло, у них не было и не могло быть общих детей, а ее собственный сын, Рафейо, не имел никаких прав на имущество семьи до'Альва, поэтому отказ Веррадио от своей доли наследства ни в коей мере не мог затронуть ее интересы. Настоятель тем не менее одобрил действия Тасии, хотя, как и все представители екклезии, не мог испытывать особенно добрых чувств к Грихальва.

Тасия не нашла нужным объяснять Арриго, что Веррадио просто поставил ее перед выбором: либо она защитит его от отцовского гнева, либо он опубликует черновики ее писем к Арриго во всех без исключения городах и деревнях Тайра-Вирте.

Накануне вечером он пригласил Тасию в маленький запущенный монастырский сад для делового разговора и предъявил ей убийственный образец ее творчества – черновик любовного письма к Арриго. Исполненный страсти перечень его многочисленных достоинств был много раз перечеркнут и исправлен, чтобы создать впечатление искреннего чувства.

– Каль веноммо в Гранидии – просто детские шалости по сравнению с этими бумажками. Арриго и мой отец сразу узнают ваш почерк, пусть даже публично они будут это отрицать. Что скажет Арриго, когда узнает, сколько вы упражнялись, перед тем как отправлять ему свои “искренние” любовные письма?