3

Оазисом называлось беспорядочное нагромождение плоских, желто-розовых валунов, защищающих живой мирок в пустыне от вторжения ветра и песка, и несколько тощих пальм с чахлыми, серо-зелеными листьями. О какой-то тени говорить не приходилось. Только к северу от стены камней, у ее основания, тянулась узкая темная полоска, и это было лучше чем ничего. Кроме того, мы еще не настолько далеко зашли на Юг, чтобы начала донимать жара. На границе между двумя странами прохладно и песок не наполняли кристаллы Пенджи.

Вода плескалась в природном каменном бассейне, надстроенном человеческими руками, и наполняла его в запястье глубиной, что по пустынным меркам считалось достаточным запасом. Со дна бассейна, скрытый паутиной травы, песком и мелкими камешками, бил подземный источник. Хотя осушить бассейн было делом нескольких минут – а лошадь могла сделать это и быстрее – он быстро наполнялся. Источник казался неисчерпаемым, но каждая капля воды на Юге драгоценность и ею не рискуют. Поэтому люди для верности надстроили стены, окружавшие бассейн, а на каждом камне стены грубо высекли надписи, которые должны были защитить оазис от всех и каждого, кто посмел бы попытаться уничтожить его щедрость.

Я развернул жеребца, отдал ему повод и гнедой жадно начал пить. Камень цвета песка мокро блеснул, но быстро скрылся под водой, когда источник снова наполнил бассейн. Я позволил жеребцу осушить его наполовину, потом отвел в сторону.

Дел, все еще сидевшая на чалом, нахмурилась, увидев, что я начал развязывать узлы сумок и ослаблять подпруги.

– Ты же не собираешься здесь задерживаться…

– Скоро стемнеет.

– Но мы у всех на виду… Может было бы лучше поехать куда-нибудь в другое место? Где можно спрятаться?

– Может было бы лучше, – согласился я, – но вот только вода ЗДЕСЬ. Ты знаешь не хуже меня, что на Юге мимо воды не проходят.

– Нет, но мы можем наполнить фляги, остудить лошадей и ехать дальше.

– Ехать куда? – я бросил сумы на землю. – До следующего источника день езды. Глупо уезжать отсюда на ночь глядя. Луны сегодня не будет… Ты согласишься рискнуть потеряться в темноте?

Дел вздохнула, рассеянно сражаясь с чалым поводом. Мерин фыркнул, брызгая слюной.

– Кажется однажды ты мне говорил, что знаешь Юг как линии своей руки.

– Говорил. Знаю лучше чем многие. Но это не значит, что я должен вести себя как дурак, – я расстегнул подпруги, снял седло и влажный потник, бросил их на сумы. Спина жеребца была мокрой и взъерошенной. – Мы давно не были на Юге, баска. Наверняка с тех пор по пустыне пронеслось не меньше двадцати песчаных бурь. Все изменилось. И чтобы понять, что изменилось и где мы, мне нужно видеть.

– Я это понимаю, – терпеливо согласилась она. – Но если мы задержимся, нас будет легче найти.

Я показал на источник.

– Видишь те каракули? Они защищают не только воду. Здесь в неприкосновенности все путешественники пустыни.

– Даже путешественники, обвиняемые в убийстве мессии? – заинтересовалась она.

Я оскалил зубы.

– Да.

Вообще-то я этого не знал, но спорить не хотелось.

Дел не унималась.

– И люди с уважением отнесутся к этому закону?

– Все зависит от того, кто нас разоблачит, – я пошатнулся и расставил ноги пошире, когда жеребец прижал голову к моей руке и начал тереть зудящую от жары и пыли шкуру. – Племена всегда уважали перемирие путников. Они кочевники, баска… места вроде этого много значат для них. Это племена придумали вырезать символы на камнях, обещая защиту воде и путешественникам. Вряд ли они нарушат обычай даже если найдут нас, а в этом я тоже сомневаюсь.

– А если приедет кто-то другой? Кто не уважает обычаи?

Жеребец потерся сильнее и чуть не свалил меня. Я отпихнул назойливую голову.

– Значит придется с ними разбираться. Рано или поздно. Сегодня вечером или завтра утром, – я прищурился и посмотрел на нее. – Тебе не кажется, что пора дать лошади напиться? Она тянет повод с того момента как мы сюда приехали.

Так оно и было. Чалый, чувствуя запах воды, пританцовывал от нетерпения и хлестал хвостом, пытаясь добраться до бассейна, но Дел держала его на коротком поводе, не позволяя опустить голову.

После моих слов Дел сморщилась, вынула ноги из стремян и соскочила с мерина. Как и я за несколько минут до этого, она подвела лошадь к бассейну и чалый припал к воде. Несколько секунд Дел стояла неподвижно, нахмурив светлые брови в слабом раздражении, потом выражение ее лица изменилось. Дел оттащила чалого от бассейна – нельзя позволять лошади пить очень много сразу – и начала расседлывать его. Работа отвлекла ее, и морщины на лбу разгладились. Дел снова стала молодой.

И восхитительно великолепной той смертоносной острой красотой, которая так похожа на только что отточенный клинок меча.

Обычно на время наших остановок я снимал с жеребца уздечку и, стреноженного, оставлял его в одном недоуздке. Теперь это было рискованно. В любой момент могла появиться погоня и нам пришлось бы тут же садиться на лошадей и уезжать, а седлая стреноженную лошадь без уздечки мы рисковали потерять весь драгоценный запас времени. Так что уздечку я снимать не стал. Я просто придавил повод камнем, хотя жеребец и сам не собирался никуда уходить. Рожденный и выросший в пустыне, он понимал, что нельзя променять воду на неизвестность.

Я повесил седло и потник на каменную стену сушиться, а сам занялся одеялами, флягами и сумками. В общем, я чувствовал себя довольно бодро. Молот в голове совсем затих, хотя небольшое неприятное ощущение осталось, и желудок уже не возмущался. Я снова стал человеком и наконец-то послал Дел свою обычную ухмылку.

Дел покосилась на меня и занялась мерином. Как и я, она придавила повод камнем и освободила мокрую спину от седла и вещей. Чалый был неплохой лошадью, хотя и высокой, но это на мой взгляд. Я привык к моему коротконогому, крепенькому жеребцу, и не променял бы его на большого, мохнатого Северного мерина, у которого под шкурой было слишком много жира. Конечно на Севере лишний слой жира и густая шкура согревали в морозы, но в пустыне чалый, конечно, начал линять. Дел, сморщившись, вырвала несколько клоков влажной шерсти и пустила их лететь по воздуху.

Закончив с чалым, Дел повернулась ко мне.

– Значит мы остаемся здесь на ночь.

Я задумчиво осмотрел ее.

– Я думал, с этим вопросом мы уже разобрались.

Она решительно кивнула, потом повернулась ко мне спиной и прошествовала по траве, песку и камням в сторону Севера. Отойдя на несколько шагов, она вынула из ножен меч.

– Только не снова, – простонал я.

Дел подняла меч над головой, положив рукоять и клинок на раскрытые ладони, и запела. Песня была тихая и нежная, но полная силы и достоинства. Она так легко отзывалась на призыв и совершала то, для чего и была создана. Жемчужно-розовое сияние, слепящая белая вспышка, глубокая голубизна зимней бури. Они скользили по клинку, а потом срывались с него как дыхание баньши, умывая руки Дел.

Я не видел ее лица, только выгнутую спину под бурнусом, волосы, стекающие с плеч, но и этого было достаточно. Глубоко изнутри меня, болезненно, поднимались чувства, в которых я не мог разобраться. Не обычное желание, к нему я уже привык, не поклонение, потому что Дел не была совершенством, а все, что есть между ними. Хорошее и плохое, черное и белое, мужское и женское. Две половины создают целое. Дел была моей второй половиной.

Она долго пела. Потом опустила меч, прорезав дыхание мороза, и воткнула меч в землю.

Я вздохнул.

– И это тоже.

Другая мягкая, нежная песня. Дел, конечно, предпочла бы, чтобы я ее не слышал, а может ей было все равно. Она нарочно выдавала свои чувства. Я понял, что этот маленький ритуал, такой бесконечно Северный, был предназначен для меня так же как и для богов, к которым она обращалась.

Внезапно я чуть не расхохотался. Если я действительно был джихади, она могла бы помолиться и мне. По крайней мере я был Южанином.

И тут же из темноты выкралось сомнение, чтобы напасть на меня при дневном свете. Гнетущее, неразрешимое сомнение, древнее по своей сути, но одевшее теперь новые, модные одежды.

Был ли я Южанином? Или кем-то совсем другим?

Я дернул плечом, хмурясь и пытаясь отогнать его. Для сомнения места не было, я должен был защититься от него. Я наконец-то вернулся домой, после стольких месяцев вдали: теплый, здоровый и довольный жизнью, я снова чувствовал себя уютно. Знакомо.

Дома.

Дел пела свою Северную песню, уверенная в своем наследстве, родне, обычаях. У меня всего этого не было.

Я раздраженно нахмурился. Аиды, ну что за ерунда лезет в голову? Я был дома, как бы странно это ни звучало. Ну то есть, даже если я не был совсем Южанином, я родился здесь. Вырос здесь.

Был рабом.

Дел вырвала клинок из земли и повернулась ко мне. Лицо у нее было спокойным и непроницаемым, скрывая мысли и чувства.

Я тоже постарался ничего не выдать.

– Теперь лучше? – спросил я.

Она ссутулила одно плечо.

– Им решать. Если они захотят предложить защиту, мы будем под двойным благословением.

– Под двойным?

Дел коротко махнула рукой на окаймленный камнями бассейн.

– Южных богов и Северных богов. Можно ведь попросить благословения и тех и других.

Я умудрился ухмыльнутся.

– Наверное можно. Значит двойное благословение, да? – я поднял ножны и вынул собственный меч. – Ну ты знаешь, что в пении я не мастер, но думаю, что смо… аиды!

– Что? – встревожилась Дел.

С чувством отвращения я изучал порез на правой руке.

– Так, ерунда… царапина, – я нахмурился, обсасывая неглубокий, но болезненный порез на перепонке между большим пальцем и указательным. – А жжет как в аидах, – я оторвался от пореза и осмотрел его. – Ладно, это слишком далеко от сердца, чтобы быть смертельным.

Дел, успокоившись, села на свое одеяло, разложенное рядом с моим.

– Стареешь и становишься небрежным.

Я нахмурился, но она, сама невинность, уже занялась чисткой меча, покрытого пылью и липким соком травы.

Мне бы следовало заняться тем же самым. Я вытащил из сумы масло, точильный камень, ткань. Такая забота необходима, если вы хотите иметь чистую, сильную сталь. Я даже не считал это привычной работой. Люди ведь не считают дыхание работой: дышат не задумываясь.

Скрестив ноги, я положил меч на бедра. Под солнечными лучами сиял весь клинок, кроме потемневшего кончика. Чернота, пачкавшая прекрасную сталь, забралась почти на ширину ладони. Уже по привычке я тихо выругался. Когда-то клинок был чистым, нежным и новым, и сиял серебром. Но обстоятельства – и волшебник – замыслили все изменить. Замыслили изменить меня.

– Трижды проклятое отродье! – прошептал я. – Почему ты влез в МОЙ меч?

Этот вопрос я задавал уже неоднократно. Никто не потрудился ответить.

Я сжал пальцы на рукояти. Я чувствовал тепло, приветствие, интерес: меч был яватмой, благословенной Северными богами, потому что я побеспокоился попросить их об этом. Он был «создан» Северным способом рожденным на юге танцором меча, которому такой меч не был нужен. Я неправильно напоил его кровью, убив снежного льва вместо человека; позже, узнав про него достаточно, чтобы суметь навлечь на себя беду, я повторно напоил его в Чоса Деи, волшебнике из легенды, который оказался слишком реальным. Повторно напоив меч, я наконец-то призвал его и он стал живым и магическим – по мнению Северян – только жизнь и магия в нем были извращенными, потому что в яватме поселился Чоса Деи.

Тот факт, что сделал я это находясь в безвыходном положении, ничего не менял. Моя яватма, Самиэль, приютила душу волшебника.

Душу злого волшебника.

– Расскажи мне еще раз, – попросила Дел.

Я растерянно уставился на нее.

– Что?

– Расскажи мне еще раз. О Джамайле. Как он говорил.

Нахмурившись, я уставился на запятнанную сталь.

– Говорил и все. Толпа разошлась, оставив его в центре, и я услышал его. Он пророчествовал. Ведь он Оракул – или по крайней мере все это утверждали, – я пожал плечами. – Вообще-то все сходится. Ходили слухи, что Оракул не женщина и не мужчина… Ты помнишь старика в Ясаа-Ден? Он говорил что-то насчет… – я нахмурился, пытаясь вспомнить, – «он не мужчина и не женщина», – я кивнул. – Точно, так он и сказал.

– И ты веришь, что он имел в виду Джамайла? – обеспокоенно спросила Дел.

– Я не знаю, что он имел в виду. Я знаю только, что Джамайл появился во время танца мечей и показал на меня как на джихади. ПОСЛЕ того, как он говорил.

– Но у него вырезан язык, Тигр! Это сделал Аладар, помнишь? – лицо Дел было бледным и напряженным, слова с шипением вырывались из горла. – Он сделал его немым и кастрировал…

– И может быть сделал его Оракулом, – я пожал плечами, вытирая мягкой тканью всю длину клинка. – Я не знаю, баска. На все эти вопросы у меня нет ответов. Точно я могу тебе сказать только одно: он показал на меня.

– Джихади, – тихо сказала она. Простое слово потерялось в неразберихе эмоций: неверие, растерянность, разочарование. И полная путаница, такая же как у меня.

– Я не знаю, – повторил я. – Я не могу все это объяснить. И кроме того, я не знаю, зачем все это нужно. Ну то есть я хочу сказать, что сейчас все хотят убить меня, а не поклоняться мне. Вряд ли так полагается обращаться с мессией.

Дел вздохнула и убрала свой меч в ножны.

– Я хотела бы… – голос сорвался и она начала снова. – Хотела бы поговорить с ним. Увидеть его. Я хочу узнать правду.

– Нам нужно было уезжать, баска. Иначе они бы убили нас.

– Я знаю, – она посмотрела в сторону Севера. – Я просто хотела… – неуверенность в голосе пропала. – Пыль.

Аиды. Она не ошиблась.

Я начал подниматься на ноги, а Дел вынула из ножен меч.

– Можно удирать, – предложил я. – Лошади отдохнули.

– Я тоже, – сказала Дел, вставая в позицию. Она не собиралась садиться на лошадь.

Два шага, и я был рядом с ней.

– После этого я бы не отказался от ужина.

Дел пожала плечами.

– Твоя очередь готовить.

– Моя!

– Я готовила завтрак.

– Ту бурду, которую мы ели, нельзя было назвать завтраком.

– А это имеет значение? Желудки мы набили.

Ничего она не забывает.

И знает, когда об этом сообщить.

4

Пыль, окрашенная в оранжевый цвет закатом, превратилась в одного всадника. Человека с густыми, светло-рыжими волосами и большими рыжими усами, свисающими ниже подбородка. Он был еще слишком далеко, чтобы можно было разглядеть цвет его глаз, но я уже знал, какие они: синие. Я даже знал имя всадника: Рашад, житель Границы, наполовину Северянин, наполовину Южанин, который вел такую же жизнь, как и я.

Ярко-синий бурнус развевался за его спиной, когда он галопом подлетал к оазису. Я увидел большие белые зубы, оскаленные в ухмылке, наполовину скрытой усами, и руку, поднятую в дружеском приветствии. Он остановил гнедую лошадь перед нами так резко, что в воздух взлетели стебли травы, пыль и песок, и многочисленные фляги у его седла застучали. Над левым плечом приподнималась рукоять меча, скрытого в Южной перевязи.

Снова оскал: для Дел. На загорелом лице сверкнули голубые глаза.

– Аиды, ты точно женщина, созданная для такого мужчины как я! Я видел, как ты танцевала с Аджани… – Рашад весело расхохотался, кидая лукавые взгляды в моем направлении. – Нет, Песчаный Тигр, не стоит показывать когти – пока еще. Я не краду женщин у друзей.

Я ухмыльнулся.

– Можно подумать ты смог бы.

– Смог бы – и крал. Только не у друзей.

Он намекающе выгнул рыжеватые брови и одарил Дел наглым взглядом.

– Что скажешь, баска? Когда устанешь от Песчаного Тигра, поедешь со мной?

Я вспомнил, что по какой-то странной причине развязные манеры Рашада не обижали и не раздражали Дел. Ей это вроде бы даже нравилось, что меня удивляло. Любой другой, поведи он себя так же, получил бы холодный прием.

Когда-то я испытал это на себе. Очень давно.

А иногда это давно возвращается. Все зависит от настроения Дел.

Дел и глазом не моргнула.

– А твоя мать не будет против?

По оазису разнесся резкий хохот Рашада. Он хлопнул себя по бедру и придержал беспокойного гнедого.

– Да что ты! Она очень похожа на тебя… а как иначе, думаешь, она со мной справляется?

Я опустил меч.

– Ты приехал по какой-то причине или просто хочешь обменяться со мной парой шуток?