8

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда она собралась покинуть небольшой двухкомнатный номер, расположенный над клиникой. Дженни вернулась и сняла трубку.

— Кабинет доктора Гранта, — сказала она.

— Дженни? — раздался шепот в трубке.

— Да.

— Ты еще будешь там некоторое время?

— Я собиралась навестить родителей, я не видела их уже три недели, это третье подряд воскресенье...

— Я прослежу, чтобы у тебя было время навестить их на неделе, — оборвал ее Грант. — Пожалуйста, Дженни, мне надо увидеть тебя. — Дженни пребывала в нерешительности, он почувствовал, что она колеблется. — Пожалуйста, Дженни, я сойду с ума, если не увижу тебя.

Она взглянула на часы, был уже восьмой час. Пока она приедет домой, отцу уже будет пора спать. Ему удалось найти работу на почте и приходилось вставать очень рано.

— Хорошо, — тихо сказала она.

— Спасибо, Дженни, я буду через двадцать минут. — Напряжение в его голосе спало. — Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — сказала она и услышала щелчок. Положив трубку, Дженни медленно сняла пальто, аккуратно повесила его в шкаф, села на диван и закурила.

Кто бы мог подумать три месяца назад, когда она пришла сюда на работу, что она влюбится в него? Но что она могла поделать? Тем более, что она знала, какая обстановка у него дома. Он был женат на вздорной молодой богатой женщине, которая постоянно попрекала его тем, что только ее, деньги дали ему возможность открыть эту клинику и что только влияние ее отца открыло ему двери в общество; на женщине, которая родила ему троих детей не потому, что любила его, а потому что была обуреваема сумасбродным желанием навсегда привязать его к себе.

Дженни понимала, почему все свободное время он проводил в клинике — в работе он находил забвение. А те девушки и женщины, которые приходили к нему на операцию? Он объяснил ей, почему делает это, и она поняла его.

— А как я должен поступать, Дженни? — спросил он, и его чувственное лицо осветилось внутренней добротой. — Прогонять их и позволять губить свои жизни из-за одной глупой ошибки? Или толкать их в руки шарлатанов, которые сделают их инвалидами на всю оставшуюся жизнь, если вообще не убьют? И только потому, что церковь против? Подобные церковные законы уже давно превратились в догму вроде еврейской чепухи о кошерной пище. Даже наши гражданские законы позволяют делать аборты лишь при определенных обстоятельствах. Когда-нибудь они будут разрешены, как это уже сделано во многих странах мира — на Кубе, в Дании, Швеции и во многих других. — Он повернул к ней лицо с глубоко посаженными карими глазами. — Став врачом, я давал клятву, что отдам все свои знания и силы для помощи моим пациентам, и эта клятва для меня важнее всего. И когда бедная, испуганная девочка приходит ко мне за помощью, я не могу в угоду Богу отказать ей.

Это ей было понятно, а вот многого в делах церкви она не понимала. Дженни помнила, как повела себя церковь в случае с ней. Если ее добропорядочность была так важна для церкви, почему она не вступилась за ее доброе имя? Церковь думала только о власти над ней, но не об ответственности за нее.

И она стала очень хорошо относиться к женщинам, обращавшимся за помощью, и сочувствовала им. Это были молодые женщины, которые не хотели бросать работу, потому что даже вдвоем с мужем не могли толком прокормить уже имевшихся детей; испуганные молодые девушки, иногда еще школьницы или вчерашние выпускницы; женщины среднего возраста, уже имевшие взрослых детей; и даже телефонные проститутки, жившие одни днем и прячущие свой страх за фальшивым вызывающим смехом. Она жалела их так же, как и он, а от этой жалости до любви к нему оставался всего один шаг.

Это случилось, когда она уже месяц проработала в клинике. Находясь наверху, Дженни услышала голос в нижних комнатах. Было уже около восьми вечера, и сначала она подумала, что идет вечерний прием, но потом вспомнила, что вечерний прием по понедельникам, средам и пятницам. Она зажгла газ, поставила на плиту кофейник и, накинув халат, спустилась вниз. Когда она открыла дверь его кабинета, Грант сидел за столом с посеревшим от усталости лицом.

— Прошу прощения, доктор, я не знала, что это вы. Услышала шум и спустилась.

Он слабо улыбнулся.

— Все в порядке, мисс Дентон.

— Спокойной ночи, доктор, — сказала Дженни, взявшись за дверь.

— Минутку, мисс Дентон.

Дженни посмотрела на него.

— Да, доктор?

— Мы все время так заняты, что у меня не было времени спросить вас, нравится ли вам здесь?

— Да, доктор, очень, — кивнула она.

— Я рад.

— Вам лучше поехать домой, доктор. Вы выглядите усталым.

— Домой? — спросил он, и горькая усмешка промелькнула на его губах. — Мой дом здесь, мисс Дентон, а там я просто ночую.

— Я... я не понимаю вас, доктор.

— Конечно, не понимаете, — мягко произнес он, — я и не ждал, что вы поймете. Вы слишком молоды и прекрасны, чтобы обращать внимание на таких, как я. — Он поднялся. — Поднимайтесь наверх, мисс Дентон, я постараюсь вести себя тихо и не беспокоить вас.

Свет от настольной лампы падал на его лицо, делая его более привлекательным, чем обычно. Дженни стояла в дверях и смотрела не него, чувствуя, как учащенно забилось сердце.

— Меня волнует, что вы слишком много работаете, доктор.

— Со мной ничего не случится, — сказал он и повернулся к ней. Их глаза встретились. Казалось, ее закружил глубокий водоворот его ласковых карих глаз. У Дженни затряслись ноги, и она быстро схватилась за косяк двери. Ни одно слово не сорвалось с ее губ, она молча смотрела не него.

— Что-то не так, мисс Дентон?

— Нет, — прошептала она, пытаясь заставить себя отвести взгляд. Внезапно она повернулась и побежала вверх по лестнице.

Дженни даже не удивилась, когда он открыл дверь и вошел в ее комнату. Сквозь тонкий халат она почувствовала на плечах тепло его рук.

— Ты боишься меня, Дженни? — хрипло спросил он.

Дженни посмотрела в его глаза и прочла в них одиночество и страдание. Ее охватила внезапная слабость, и она упала бы, если бы доктор не поддержал ее.

— Нет, — прошептала она.

— Тогда что с тобой?

Она молча опустила голову, тепло его рук начало разжигать в ней огонь.

— Скажи мне, — настаивал он. На глазах у нее появились слезы.

— Я не могу.

— Можешь, Дженни, можешь. Я знаю, что ты чувствуешь. Ты чувствуешь то же самое, что и я. Я мучаюсь бессонницей, мечтая о тебе, представляя тебя рядом.

— Нет, пожалуйста, не сейчас.

Его сильная рука, рука хирурга, погладила ее по щеке.

— Я люблю тебя, Дженни, — сказал он. — Я люблю тебя.

Дженни смотрела в его глаза, чувствуя, что его лицо приближается все ближе и ближе, потом он поцеловал ее в губы. Она закрыла глаза, чувствуя, как горит все тело. Дженни резко отстранилась и направилась в глубь комнаты. Доктор догнал ее и снова обнял за плечи.

— Ты любишь меня, — сказал он, — скажи мне об этом.

— Нет, — прошептала она и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

Его пальцы крепко сжали ее плечи.

— Скажи! — хриплым голосом приказал он.

Дженни снова ослабела от его прикосновения, она не могла оторвать взгляда от его лица.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он снова прижался губами к ее губам. Дженни почувствовала, как его руки проникли под халат и расстегнули бюстгальтер. Грудь вырвалась из плена и сама устремилась к нему в руки. Дженни задрожала всем телом.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала она, — это нехорошо.

Подняв ее на руки, он отнес ее в спальню и опустился на колени рядом с кроватью.

— Когда мужчина и женщина любят друг друга, — прошептал он, — то все, что происходит между ними в их собственном доме, не может быть нехорошим. А это наш с тобой дом.

И он снова поцеловал ее в губы.

Том посмотрел на часы, висевшие на кухне, был уже одиннадцатый час. Он свернул газету.

— Думаю, что сегодня она уже не придет. Пойду-ка я спать. Ребята из союза сказали, что будут наблюдать, как я работаю, поэтому мне нельзя опаздывать.

Элен презрительно фыркнула.

— Послушать этих коммунистов из Рабочего союза, так ты должен молиться на них за то, что получил эту работу.

— Они хорошие парни, этого нельзя отрицать. Ведь именно они настояли, чтобы меня приняли на полный рабочий день, а не на половину. Они защищают интересы рабочих.

— Коммунисты все безбожники. Отец Хадли говорил мне, что они против церкви, потому что не верят в Бога. Он сказал, что они заигрывают с рабочими, чтобы захватить власть, как в России. А захватив власть, они закроют все церкви и превратят нас в рабов.

— Ну и что, что безбожники? Сам-то отец Хадли не нашел мне работу и не оплатил наши счета. Нет, именно союз предоставил мне работу, и я достаточно зарабатываю, чтобы выплачивать аренду и покупать пищу. Меня не интересует, как их называет отец Хадли, главное, что они хорошо отнеслись ко мне.

Элен презрительно ухмыльнулась.

— Хорошая у меня семейка. Муж коммунист и дочь, у которой никогда нет времени зайти домой.

— Наверное, она занята, ты же знаешь, какая у нее ответственная работа. Сестры из колледжа Святой Марии говорили на выпуске, что ей повезло, что она будет работать с таким знаменитым врачом.

— Конечно, но должна же она иногда приходить домой?

Могу поспорить, что она не была в церкви с тех пор, как закончила колледж.

— Откуда ты знаешь? — сердито спросил Том. — Разве церковь Святого Павла единственная в Сан-Франциско?

— Знаю, — ответила Элен. — Я это чувствую. Она не хочет приходить к нам, потому что зарабатывает теперь уйму денег и стыдится нас.

— А чем ей гордиться? Твоими церковными проповедями или ребятами на улице, которые все еще перешептываются и смеются ей вслед. Что ей за радость приходить домой?

Элен пропустила его речь мимо ушей.

— Не хорошо, если девушка ночует не дома, — упрямо твердила она. — Мы с тобой знаем, что творятся там, на холмах, где все спят с чужими женами и пьянствуют. Я тоже читаю газеты.

— Дженни хорошая девушка, она не будет этим заниматься.

— А я не уверена. Соблазн всегда сладок, а мы ведь с тобой знаем, что она уже вкусила соблазна.

— Ты что, не веришь ей? — сердито спросил Том. — Ты веришь этим двум ублюдкам, а не собственной дочери?

— А почему она тогда не пошла в суд? Если в их словах совсем не было правды, то чего ей было бояться? Так нет, она взяла тысячу долларов и заработала славу шлюхи.

— Ты ведь отлично знаешь, почему она так поступила, — ответил Том. — И можешь сказать за это спасибо своей церкви. Они даже не пожелали пойти в суд, чтобы подтвердить ее добропорядочность. Побоялись, что родителям парней это не понравится, и они урежут свои еженедельные пожертвования.

— Церковь послала ее учиться в колледж и обеспечила работой.

— Так на что же ты тогда жалуешься?

Элен тихо сидела на кухне, прислушиваясь как муж сердито сбрасывает ботинки и раздевается в спальне. Потом она поднялась и пощупала водогрей. Горячая ванна должна немного успокоить боль, от дождевой погоды опять разыгрался артрит.

Она взяла спички и наклонилась к нагревателю. Чиркнув спичкой, отвела в сторону рычаг запальника, пламя вздрогнуло и спичка потухла. Не было газа, красный флажок был поднят вверх. Она встала и пошла за кошельком, но в нем не было монет по двадцать пять центов, только пятицентовые и десятицентовые монеты. Сначала она хотела попросить монету у Тома, но потом решила, что и так достаточно наслушалась обвинений в свой адрес. Ладно, придется обойтись сегодня без ванны, оставить это удовольствие на утро, когда она вернется из церкви. Элен прошла в ванную и остатками теплой воды сполоснула лицо. Когда она вышла, Том по пояс голый стоял на кухне. Элен бросила на него быстрый взгляд и отвернулась.

Том зашел в ванную и стал шумно плескаться, внезапно пошла холодная вода. Он выругался про себя, быстро вытерся полотенцем, вынул из кармана монету в двадцать пять центов и опустил ее в щель счетчика. Красный флажок опустился, он удовлетворенно кивнул.

Войдя в спальню, он не закрыл за собой дверь и не обратил внимания на легкое шипение, доносившееся из нагревателя. Он присел на край кровати, а через минуту со вздохом лег, коснувшись плечом жены. Она повернулась к нему спиной.

«Ну и черт с ней, — подумал он, поворачиваясь набок. Наверное, коммунисты правы со своей идеей свободной любви. В конце концов, мужчина не может жить с такой женщиной».

Глаза его начали слипаться, он слышал мягкое дыхание жены, она спала. Он улыбнулся в темноте — при свободной любви у него будет достаточно женщин, тогда она попляшет. Веки его сомкнулись и он соединился со своей женой во сне. И в смерти.

Дженни сидела на кровати, прикрыв простыней наготу и смотря широко открытыми, испуганными глазами на стоящую в дверях женщину. На другой стороне кровати Боб торопливо застегивал рубашку.

— Ты думаешь, что он бросит меня ради тебя? — крикнула женщина Дженни. — Ты думаешь, ты первая? Разве он не говорил тебе, сколько раз я заставала его в подобной ситуации? — В ее голосе прозвучали нотки презрения. — Или ты думаешь, что он действительно любит тебя? — Дженни молчала. — Скажи ей, Роберт, — сердито сказала женщина. — Скажи ей, что сегодня вечером ты хотел заняться любовью со мной, а когда я отказалась, ты приехал сюда. Скажи ей.

Дженни взглянула на доктора Гранта. Лицо его было белым, он не смотрел в ее сторону. Потом он взял с кресла пальто и подошел к жене.

— Ты так возбуждена, позволь мне отвезти тебя домой.

Домой. Это слово больно кольнуло Дженни. А их дом — его и ее, о котором он говорил?.. Ведь здесь они были вместе, здесь любили друг друга. Сейчас-то он имел в виду другое место.

— Я всегда возбуждена, не так ли Роберт? Каждый раз ты обещаешь мне, что это никогда не повторится. Но мне-то лучше знать. Хорошо, — голос ее прозвучал резко и холодно. — Пошли, но прежде скажи ей.

— Пожалуйста, дорогая, — быстро сказал он, — в другой раз, не сейчас.

— Сейчас, Роберт. Сейчас, или весь мир узнает о докторе Гранте — специалисте по абортам и великом любовнике.

Он повернулся и посмотрел на Дженни.

— Вам придется уйти, мисс Дентон, — грубо сказал он. — Вы видите, что я не люблю вас. Я люблю свою жену.

И почти в тот же самый момент, когда за ним захлопнулась дверь, в старом многоквартирном доме на другом конце города раздался взрыв. Когда пожарники вытащили из огня тела, они сказали, что жертвам повезло. Они умерли еще до пожара.

9

Чарльз Стандхерст познакомился с Дженни Дентон в возрасте восьмидесяти одного года. В восемь утра весенним утром тысяча девятьсот тридцать шестого года он находился в клинике Колтона в Санта-Моника. Его только что поместили на операционный стол. Дженни участвовала в операции в качестве старшей хирургической сестры.

Он почувствовал, как его ноги привязали к операционному столу и быстро закрыли простыней. Теперь, даже если он поднимал голову, то не мог видеть нижнюю часть своего туловища. Откуда-то сзади к нему подошла Дженни и подняла простыню.

Его смутил равнодушный профессиональный взгляд, с которым она рассматривала интимные части его тела. После пяти жен, бесчисленного числа любовниц, более чем сорока детей, о существовании которых он знал точно и только восемь из которых родились в браке, ему было странно, что кто-то так беспристрастно разглядывает его. Ведь столько жизней выплеснул этот фонтан.

Дженни опустила простыню и подняла голову. В ее умных серых глазах промелькнула легкая усмешка, и ему стало ясно, что она все поняла.

Она подошла с другой стороны и пощупала пульс. Чарльз наблюдал, как она смотрит на часы.

— А где доктор Колтон?

— Будет через минуту, он моется.

Отпустив его запястье, она что-то сказала сестре, стоявшей позади. Стандхерст почувствовал, как в руку ему вонзилась игла. Он быстро повернул голову, но Дженни уже прижимала к месту укола тампон.

— Эй, какая шустрая!

— Это моя работа.

— Я тоже шустрый.

В ее серых глазах снова появилась улыбка.

— Знаю, я ведь читаю газеты.

В этот момент вошел доктор Колтон.

— Здравствуйте, мистер Стандхерст, — весело поприветствовал он пациента. — Ну как? Мочились мы сегодня?

— Вы, доктор, возможно, и мочились, но, черт возьми, вы отлично знаете, что я нет, — сухо сказал Стандхерст, — пришлось бы вопить от боли.

Доктор рассмеялся.

— Вам не о чем беспокоиться, мы удалим эти камни из почек в одно мгновение.

— И все же, доктор, я рад, что вы пригласили специалиста, потому что если бы вы сами оперировали, то еще неизвестно, что бы вы отрезали.

Столь нелестное замечание не покоробило доктора Колтона. Они знали друг друга достаточно долго, и именно Чарльз Стандхерст предоставил ему большую часть средств на создание клиники. Доктор снова рассмеялся.

Вошел хирург и остановился рядом с Колтоном.

— Готовы, мистер Стандхерст?

— Готов, как всегда. Только оставьте что-нибудь для девочек, ладно, доктор?

Доктор кивнул, и Стандхерст почувствовал укол в другую руку. Он повернул голову и увидел рядом с собой Дженни.

— Сероглазая, — сказал он, обращаясь к ней. У его второй жены тоже были серые глаза. Или у третьей? Он не помнил точно. — Может быть, ты снимешь повязку, чтобы я смог увидеть твое лицо?

— Боюсь, доктор не одобрит этого, — ответила Дженни. — Но после операции я приду вас навестить. Хорошо?

— Отлично. Мне кажется, что ты прекрасна.

Он не видел, как анестезиолог, стоящий позади него, кивнул. Дженни склонилась к его лицу.

— А теперь, мистер Стандхерст, посчитайте вместе со мной до десяти, но в обратном порядке. Десять, девять, восемь...

— Семь, шесть, четыре, пять, два, девять, — губы его шевелились медленно, все казалось таким приятным и далеким. — Десять, восемь, один, три... шесть... четыре... один... два... — Он затих.

Анестезиолог посмотрел на хирурга.

— Можно начинать, — сказал он.

Все одновременно увидели это, заглянув в разрез, сделанный хирургом. Отвратительную серую пленку, почти полностью покрывающую одну почку, и тонкими извилистыми нитями тянущуюся на другую. Не поднимая головы, хирург положил два удаленных кусочка гнойной ткани на предметные стекла, которые Дженни держала в руках. Не поворачиваясь, она передала их стоящей рядом сестре.

— На патологию, — прошептала она.

Сестра отошла, а Дженни ловким движением взяла два зажима, которыми ассистент хирурга перетянул вены после того, как хирург перерезал их.

— Вы не будете ждать результатов биопсии? — спросил доктор Колтон, стоявший рядом с хирургом.

— Нет, — ответил хирург, не отрываясь от своего дела и не поднимая головы. Действия его были быстрыми, он готовился удалить пораженную почку.

Колтон замялся.

— Чарльз Стандхерст не обычный пациент.

Все, стоящие возле операционного стола, знали это. Время от времени старик, тихо лежащий сейчас перед ними, занимал пост, который ему нравился. Губернатора, сенатора, кого угодно. Владея более чем двадцатью крупными газетами по всей стране, получая доходы от добычи нефти и золота, он всегда мечтал быть самим собой.

Хирург, сравнительно молодой человек, быстро ставший одним из крупнейших в мире специалистов по мочеполовым болезням и специально прилетевший из Нью-Йорка на эту операцию, начал вынимать почку. Сестра, подошедшая сзади к Дженни, легонько похлопала ее по плечу. Дженни взяла у нее листок бумаги и протянула хирургу так, чтобы он мог прочитать написанное. Она тоже видела отпечатанные слова.

Карцинома. Метастаз. Злокачественная.

Хирург бросил взгляд на доктора Колтона.

— Ну вот, теперь он вполне обычный пациент.

Мистер Стандхерст проснулся на следующее утро, когда хирург зашел к нему в палату. Если врач и обратил внимание на телетайп, стрекочущий в углу палаты, то не подал виду. Он подошел к кровати и посмотрел на пациента.

— Я пришел попрощаться с вами, мистер Стандхерст. Сейчас я улетаю в Нью-Йорк.

Старик посмотрел на него и улыбнулся.

— Привет, доктор. Кто-нибудь говорил вам, что ваш отец торговал готовым платьем?

— Мой отец и сейчас этим занимается, мистер Стандхерст.

— Знаю, — быстро ответил Стандхерст. — У него до сих пор есть магазин на Стентон-стрит. Я много знаю о вас. В двадцать седьмом году, когда вы выпускались из колледжа, вы были президентом общества в поддержку Сакко и Ванцетти, членом общества молодых социалистов, кроме того, вы были первым хирургом, который не первом году практики стал членом Американского колледжа хирургов. Вы до сих пор зарегистрированы в Нью-Йорке как социалист и на выборах президента, возможно, будете голосовать за Нормана Томаса.

Хирург улыбнулся.

— Вы знаете всю мою подноготную.

— Конечно, знаю. Неужели вы думаете, что я доверил бы резать себя первому встречному?

— Я думаю, вас должно было обеспокоить то, что вы узнали обо мне. Вы же знаете, что мы, социалисты, думаем о вас.

Старик засмеялся, но внезапно скривился от боли.

— Черт! Как я себе представляю, вы, в первую очередь, врач, а уж во вторую социалист. — Он внимательно посмотрел на доктора. — Знаете, доктор, если вы будете голосовать за кандидата от Республиканской партии, то менее чем за три года я сделаю вас миллионером.

Доктор рассмеялся и покачал головой.

— Нет, спасибо. Меня это не волнует.

— А почему вы пришли и не спрашиваете, как я себя чувствую? Колтон заходил уже четыре раза и каждый раз задавал мне этот вопрос.

Доктор пожал плечами.

— Зачем спрашивать? Я знаю, как вы себя чувствуете. Вам больно.

— Чертовски больно, доктор. Колтон сказал, что эти камни, которые вы удалили, были величиной с бейсбольный мяч.

— Да, действительно, очень крупные.

— Он также сказал, что я теперь буду мочиться в эту сумку которую мне прицепили, пока почки не поправятся и снова не заработают.

— Но вам придется таскать ее довольно долго.

Старик внимательно посмотрел на него.

— Знаете что, вы оба с ним дерьмо, — спокойно сказал он. — Мне придется таскать ее до могилы, которая, кстати, совсем недалеко.

— Я этого не говорил.

— Знаю, что не скажете. Поэтому сам говорю. Мне восемьдесят один, а к этому возрасту, если удалось до него дожить, уже от любого несет смертью. Это видно по лицу или по глазам. Поэтому не надо дурачить меня. Сколько я еще протяну?

Доктор заглянул Стандхерсту в глаза и не увидел в них страха, наоборот, в них отражалось живое любопытство. Он моментально принял решение. Колтон зря скрывал от него правду. Это был настоящий мужчина, поэтому доктор ответил ему со всей прямотой:

— Три месяца, если повезет, мистер Стандхерст, если нет, то шесть.

Старик даже глазом не моргнул.

— Рак?

Хирург кивнул.

— Злокачественная опухоль и метастазы. Я удалил полностью одну почку и почти половину второй. Поэтому вы и будете носить мочесборник.

— Меня будут мучить боли?