2

Робер стоял у открытой двери, когда я вышел из лифта. Хотя было четыре часа утра, он выглядел свежим, как будто только что проснулся после хорошего сна. Его смуглое лицо расплылось в гостеприимной улыбке. Одет он был в белую рубашку и безукоризненно сшитую форменную куртку.

— Доброе утро, мистер Корд. Хорошо долетели?

— Отлично. Спасибо, Робер.

Он закрыл за мной дверь.

— Мистер Макаллистер в гостиной, ждет с восьми вечера вчерашнего дня.

— Я поговорю с ним, — сказал я, проходя через прихожую.

— Я приготовлю сэндвичи с мясом и кофе, мастер Корд.

Обернувшись, я посмотрел на Робера. Казалось, что он совершенно не стареет — большая шапка черных волос, большая, сильная фигура.

— Эй, Робер, а знаешь что? Я скучал без тебя.

Он улыбнулся. В этой улыбке не было подобострастия, это была улыбка друга.

— Я тоже скучал без вас, мистер Корд.

Я отправился в гостиную. Робер был для меня больше чем друг, он был для меня ангелом-хранителем. Не знаю, что бы я делал без Робера после смерти Рины.

Тогда я вернулся в Рино из Нью-Йорка совершенно разбитым. Я ничего не хотел делать, только пить и забываться. Я устал от людей. Меня все время преследовала мысль об отце. Ведь это его женщина, которую я хотел, ведь это его женщина, которая умерла. Так почему я плачу? Почему я так опустошен?

Однажды утром я проснулся на грязном дворе позади домика для слуг, в котором жил раньше Невада, и увидел склонившегося надо мной Робера. Прислонившись к стене, я с трудом вспомнил, что сидел здесь вчера вечером с бутылкой виски. Повернув голову, я увидел рядом с собой пустую бутылку. Пытаясь поддержать тело, я уперся руками в грязь. Голова трещала, рот пересох. Когда я сделал попытку подняться, то обнаружил, что у меня совсем нет сил.

Я почувствовал, как Робер обхватил меня и поставил на ноги. Мы медленно побрели через двор.

— Спасибо, — сказал я, облокачиваясь на него. — Мне надо выпить, и я буду в порядке.

Его слова прозвучали настолько тихо, что в первый момент я подумал, что они мне просто послышались:

— Больше ни капли виски, мистер Корд.

— Что ты сказал? — спросил я, заглядывая ему в лицо.

Его большие глаза ничего не выражали.

— Больше ни капли виски, мистер Корд, — повторил он. — Думаю, что вам пора остановиться.

Во мне поднялась злоба, придавшая мне силы. Я отстранился от Робера.

— Да кто ты такой, черт возьми, — закричал я. — Если мне хочется выпить, то я выпью.

Он покачал головой.

— Больше ни капли виски. Вы уже не маленький мальчик и не смеете прятать голову в бутылку каждый раз, когда у вас бывают неприятности.

Некоторое время я смотрел на него не в силах выговорить ни слова. Злоба поднималась во мне холодными волнами.

— Ты уволен, — заорал я. — Ни один черномазый сукин сын не будет командовать мной.

Я повернулся и побрел к дому, но остановился, почувствовав на плече его руку. Лицо его было печальным.

— Извините, мистер Корд, — сказал он.

— Не надо извиняться, Робер.

— Я извиняюсь не за свои слова, мистер Корд, — проговорил он тихо. Я увидел, что его громадный, похожий на молот кулак приближается ко мне. Я попытался уклониться, но тело не слушалось меня, и я погрузился в темноту.

Когда я снова очнулся, то обнаружил, что лежу в кровати, накрытый чистыми простынями. В камине горел огонь. Повернув голову, я увидел Робера, сидящего в кресле рядом с кроватью. На столике перед ним стояла небольшая тарелка.

— Я принес вам горячий суп, — сказал он, встретившись со мной взглядом.

— Почему ты привез меня сюда?

— Горный воздух будет вам полезен.

— Я не хочу здесь оставаться, — сказал я, приподнимаясь. — С меня хватит этой хижины еще с прошлого раза, когда я проводил здесь медовый месяц.

Большая рука Робера прижала меня к подушке.

— Вы останетесь здесь, — тихо сказал он, взял тарелку, зачерпнул ложку супа и протянул мне: — Ешьте.

В его голосе прозвучали такие властные нотки, что, не успев осознать этого, я непроизвольно раскрыл рот. Горячий суп обжег горло, я отодвинул его руку.

— Больше не хочу.

Я посмотрел в его большие темные глаза и внезапно почувствовал боль и одиночество, которых никогда не испытывал раньше. Я заплакал.

Робер убрал тарелку.

— Плачьте, мистер Корд, вам надо выплакаться. Но вы увидите, что слезы помогают не больше, чем виски.

Когда я смог выйти на улицу, Робер сидел на крыльце. Вокруг все было зеленым. Зеленые деревья и кустарники покрывали склоны гор, а потом эта зелень переходила в красный и желтый песок пустыни. Едва я открыл дверь, Робер поднялся.

Облокотившись на перила, я посмотрел вниз. Мы были далеко от людей. Я повернулся к Роберу.

— Что у нас на обед, Робер? — спросил я.

— Сказать по правде, мистер Корд, я долго ждал, когда, вы этим поинтересуетесь.

— Тут недалеко есть ручей, в котором водится самая крупная форель, которую я когда-либо видел.

Он улыбнулся.

— Похлебка из форели. Звучит неплохо, мистер Корд.

Прошло почти два года, прежде чем мы спустились с гор. Раз в неделю Робер ездил за припасами. Я загорел на солнце, мускулы и тело налились силой.

Мы жили по заведенному распорядку, и оставалось только удивляться, как хорошо шли дела без меня. Это доказывало старую истину: работающий на полных оборотах маховик трудно остановить. У всех компаний, за исключением студии, дела шли отлично. У нее был недостаточный капитал, но меня это больше не волновало.

Три раза в неделю я разговаривал с Макаллистером по телефону, это было необходимо для обсуждения наиболее важных проблем. Раз в месяц он добирался на машине по извилистой дороге до моей хижины с полным портфелем бумаг для подписи и отчетов для изучения. Дела Макаллистер вел очень тщательно, ничто не ускользало от его всевидящих глаз. Непонятно каким образом, но все самое важное, что происходило в компаниях, попадало в его отчеты.

Мы прожили в горах почти полтора года, прежде чем у нас впервые появился посетитель из внешнего мира. Возвращаясь как-то с охоты, я заметил перед домом незнакомый автомобиль с калифорнийским номером. Я заглянул внутрь и прочел на рулевой колонке: «Роза Штрассмер, 1104 Коаст Хайвэй, Малибу, Калифорния». Войдя в хижину, я увидел молодую женщину, сидящую с сигаретой на диване. У нее были темные волосы, серые глаза, волевой подбородок. Когда она поднялась, я отметил, что потертые джинсы выгодно подчеркивают ее стройную фигуру и округлые бедра.

— Мистер Корд? — спросила она с легким акцентом, протягивая руку. — Я Роза Штрассмер, дочь Отто Штрассмера.

Я взял ее узкую ладонь и слегка задержал в своей.

— А как вы разыскали меня?

Она вынула письмо и протянула мне.

— Мистер Макаллистер узнал, что я еду в отпуск и буду проезжать мимо этих мест. Он просил передать вам это письмо.

Я открыл конверт и просмотрел находящиеся в нем бумаги. Там не было ничего срочного, что не могло бы обождать до его следующего визита. Я бросил бумаги на стол.

— Надеюсь, я не очень потревожила вас, мистер Корд? — быстро спросила Роза.

Я посмотрел на нее. В конце концов она была не при чем. Это Макаллистер не слишком тонко намекал мне, что больше не следует торчать в горах.

— Нет, — ответил я, — прошу извинить мое удивление, но у нас не часто бывают посетители.

Внезапно она улыбнулась.

— Я понимаю, мистер Корд, почему вы не приглашаете сюда гостей. Они способны лишь разрушить такой рай.

Я промолчал.

Роза колебалась несколько секунд, потом направилась к двери.

— Мне пора, — она почувствовала себя неловко. — Была рада познакомиться с вами, я так много слышала о вас от отца.

— Доктор Штрассмер!

Роза удивленно обернулась.

— Да, мистер Корд.

— Еще раз прошу извинить меня, — быстро сказал я. — Похоже, что живя здесь, я растерял все манеры. Как поживает ваш отец?

— У него все в порядке и он счастлив, благодаря вам, мистер Корд. Он не устает рассказывать мне, как вы шантажировали Геринга, добиваясь его выезда из Германии. Он считает вас очень храбрым человеком.

Я улыбнулся.

— Это ваш отец храбрец, доктор. Я же сделал самую малость.

— Для мамы и для меня это всегда будет самой грандиозной сделкой. — Роза слегка замялась. — А сейчас мне действительно пора ехать.

— Останьтесь на обед, — предложил я. — Робер прекрасно готовит перепелок с рисом, я думаю вам понравится.

Ее взгляд на секунду задержался на мне.

— Хорошо, я останусь, — согласилась она. — Но с одним условием — вы будете называть меня Роза, а не доктор.

— Согласен. Садитесь, а я скажу Роберу, чтобы он принес вам что-нибудь выпить.

Я еще не договорил, а Робер уже стоял в дверях со стаканом мартини. Когда мы закончили обедать, ехать Розе уже было поздно, и Робер приготовил ей комнату для гостей. Когда Роза ушла спать, я посидел еще немного в гостиной, а потом отправился в свою комнату.

Впервые за долгое время я не мог уснуть и лежал с открытыми глазами, разглядывая на потолке пляшущие тени. Дверь скрипнула, и я сел на кровати. В дверях молча стояла Роза, потом она прошла в комнату, остановилась возле моей кровати и посмотрела на меня.

— Не надо бояться меня, одинокий человек, — тихо прошептала она. — Мне ничего не надо от тебя, кроме этой ночи.

— Но, Роза...

Она прижала палец к моим губам и легла в кровать — такая теплая, женственная, все понимающая и желеющая меня. Она нежно, словно мать, успокаивающая ребенка, прижала мою голову к своей груди.

— Теперь я понимаю, почему Макаллистер прислал меня сюда, — прошептала она.

Моя рука прикоснулась к ее упругой молодой груди.

— Ты прекрасна, Роза, — прошептал я.

В темноте послышался ее мягкий смех.

— Я знаю, что не прекрасна, но очень рада, что ты сказал мне это.

Она положила голову на подушку и посмотрела на меня теплыми, ласковыми глазами.

— Иди ко мне, любимый, — тихо сказала Роза, обнимая меня. — Ты вернул моего отца в его мир, так позволь мне вернуть тебя в твой.

Утром после завтрака она уехала, а я в задумчивости прошел в гостиную. Робер убирал со стола тарелки. Он посмотрел на меня. И в этот момент нам стало ясно без слов, что отъезд из хижины предрешен, что это лишь вопрос времени.

Теперь мир уже не был таким далеким для меня.

— Погоди минутку, Джонас, — быстро сказал Макаллистер. — Думаю, что тебе в любом случае лучше встретиться с ним. Он может доставить нам массу неприятностей. В конце концов, у него около тридцати процентов голосов.

— Ну и пусть, — рявкнул я. — Если он думает затеять войну голосов, то я ему повыщипаю волосенки.

— Повидайся с ним, — настаивал Макаллистер. — У тебя хватит забот и без этой войны голосов.

Как всегда, он был прав. Я не мог одновременно присутствовать в шести местах. Кроме того, я хотел заняться съемками «Грешницы», и не хватало еще, чтобы кучка акционеров попыталась помешать нам.

— Хорошо, позвони ему и скажи, чтобы приезжал прямо сейчас.

— Прямо сейчас? — спросил Макаллистер. — Боже мой! Но ведь сейчас четыре утра!

— Ну и что? Это же ему так необходима встреча.

Макаллистер направился к телефону.

— Когда закончишь с ним, — добавил я, — позвони Морони и спроси, даст ли банк мне денег на покупку акций Шеффилда под закладную на кинотеатры.

Не было смысла больше тратить свои собственные деньга.

Когда я вошел в гостиную, Макаллистер спал на диване. Я подошел к нему и потряс за плечо. Он открыл глаза и уставился на меня.

— Привет, Джонас, — сказал он, садясь и протирая глаза. Потом взял сигарету и прикурил. Через минуту сон окончательно слетел с него. — Я ждал тебя, потому что Шеффилд настаивает на собрании.

Я взял стул и поставил напротив него.

— Дэвид купил акции?

— Да.

— Шеффилд знает об этом?

— Не думаю. Судя по его манере разговора, он думает, что они у него в кармане. — Макаллистер затушил сигарету в пепельнице. — Шеффилд сказал, что если ты встретишься с ним до собрания, то можешь рассчитывать на определенную компенсацию с его стороны.

Я рассмеялся.

— Очень любезно, не правда ли? — Я бросил ботинки. — Пошли его к черту.

3

Я смотрел, как Шеффилд подносит к губам чашку с кофе. Волосы его слегка поседели, стали реже, но на длинном тонком носу все еще хищно сверкали очки без оправы. Он перенес поражение более стойко, чем перенес бы его я, окажись я на его месте.

— Где же я ошибся, Джонас? — спросил он таким тоном, словно он доктор, а я пациент. — Ведь я платил достаточно.

Я откинулся на спинку кресла.

— Идея у тебя была правильная, но все дело в том, что ты использовал не ту валюту.

— Не понимаю тебя.

— Киношники совсем другой народ. Конечно, они, как и все, любят деньги. Но есть кое-что, чего они добиваются больше, чем денег.

— Власть?

Я покачал головой.

— Только отчасти. Больше всего они хотят делать фильмы, и не просто фильмы, а такие, которые принесут им признание. Они хотят прославиться как художники. Хорошо обеспеченные, но все-таки художники.

— Значит, потому, что ты делал фильмы, они больше верят твоему слову, чем моему?

— Думаю, что именно так. — Я улыбнулся. — Когда я делаю фильм, они чувствуют, что я так же рискую, как и они. И дело здесь не в деньгах. Я рискую репутацией, своими способностями и творческой жилкой.

— Творческой жилкой?

— Это выражение я позаимствовал у Дэвида Вулфа. Он использует его при оценке режиссеров. Те, у кого она есть, создают великие фильмы, а у кого нет — делают просто фильмы. Короче говоря, они предпочли меня, потому что оценивали меня по собственным критериям.

— Понятно, — задумчиво сказал Шеффилд. — Больше я такой ошибки не совершу.

— Уверен, что не совершишь.

У меня начало закрадываться подозрение. Уж больно легко он отступал. А ведь он был боец, а бойцы так просто не сдаются. И вообще, он действовал как-то непоследовательно, не так, как обычно. Шеффилд был финансистом и вел финансовые дела с бизнесменами. А в этом случае обратился непосредственно к киношникам. По логике вещей, он должен был бы связаться непосредственно со мной, и мы бы решили все вопросы к обоюдному согласию.

Здесь напрашивался только один ответ. То, что произошло во время моей поездки в Англию, имело некоторый смысл. Когда мы с нашим английским коммерческим директором пришли из проекционной, где мы просматривали кинопробу с Дженни Дентон, в его кабинет, зазвонил телефон. Он поговорил несколько минут, положил трубку и посмотрел на меня.

— Это звонил торговый агент кинотеатров Энгла. Они в панике, им нужны фильмы. Их студии были полностью разрушены во время первого налета, а с американскими компаниями, в отличие от других, они никогда не имели дела.

— И что они собираются делать? — спросил я, все еще размышляя о кинопробе. Впервые со времени смерти Рины я почувствовал тот прилив сил, который всегда предшествовал началу съемок. Поэтому я почти не вслушивался в то, что он говорил.

— Не знаю, — ответил директор, — у них четыреста кинотеатров, и если в течение шести месяцев они не найдут фильмы для проката, то половину кинотеатров придется закрыть.

— Очень жаль, — сказал я, хотя это меня совершенно не заботило. Энгл, как и Корд, приехал в Англию из Центральной Европы и занялся кинобизнесом. Но в то время, как Корд сосредоточил все усилия на производстве фильмов, Энгл занялся кинотеатрами и прокатом. В производство фильмов он ввязался только в силу недостатка кинопродукции. Я даже слышал, что его капиталовложения в Америке превышали двадцать миллионов долларов.

До настоящего момента я даже и не вспоминал об этом разговоре, но теперь все становилось на свои места. Это действительно был бы великолепный трюк, если бы Энглу удалось стащить компанию прямо у меня из-под носа.

Я посмотрел на Шеффилда.

— Что теперь Энгл собирается делать с акциями? — небрежно поинтересовался я.

— Не знаю. — Он посмотрел на меня. — Теперь мне понятно, почему у нас ничего не вышло. Ты с самого начала знал обо всем.

Я промолчал. За спиной Шеффилда Макаллистер сделал удивленное лицо, но я притворился, что не заметил этого.

— А я уже начал было верить в ту чепуху, которую ты плел мне о людях искусства, — сказал Шеффилд.

Я улыбнулся.

— Теперь, когда ваша затея провалилась, Энглу останется только прикрыть кинотеатры. Ему негде брать фильмы.

Шеффилд молчал, настороженно поглядывая на меня.

— Ну хорошо, Джонас, — сказал он, — что ты задумал?

— А что если мистеру Энглу купить нашу английскую компанию? Это откроет ему доступ к нашей кинопродукции, и ему не придется закрывать кинотеатры.

— Сколько это будет ему стоить? — спросил Шеффилд.

— Сколько у него акций?

— Около шестисот тысяч.

Вот это и будет стоимость сделки.

— Но это же пять миллионов долларов! Чистый доход «Бритиш Норман» составляет только около трехсот тысяч в год. Ему понадобится почти двадцать лет, чтобы вернуть свои деньги.

— Это с твоей точки зрения. А закрытие двухсот кинотеатров означает ежегодную потерю миллиона фунтов стерлингов.

Шеффилд посмотрел на меня, потом поднялся.

— Можно я позвоню от тебя в Лондон? — спросил он. — Несмотря на разницу во времени, я еще, пожалуй, застану мистера Энгла в офисе.

— Пожалуйста, — согласился я. Когда он подошел к телефону, я посмотрел на часы. Было девять, и я понял, что он заставит Энгла, потому что никто, даже Джордж Энгл, не покидает кабинет раньше двух. Тем более в старой доброй Англии, где офисы открыты до шести и где клерки работают на высоких стульях за старомодными столами. Возможно, что Энгл как раз сидит у телефона в ожидании звонка Шеффилда.

К полудню все было закончено. Мистер Энгл с адвокатами должны были на следующей неделе прибыть в Нью-Йорк для подписания соглашения. Но здесь был один неприятный момент — я должен был оставаться в Нью-Йорке. Я потянулся к телефону.

— Кому ты собираешься звонить? — спросил Макаллистер.

— Дэвиду Вулфу. Он ответственное лицо и должен присутствовать при подписании бумаг.

— Оставь телефон в покое, — сказал Макаллистер. — Дэвид в Нью-Йорке, я прихватил его с собой.

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Полуденный Нью-Йорк. Я буквально ощутил напряженное движение на Парк Авеню и почувствовал усталость.

Я повернулся к Макаллистеру.

— Пусть придет сюда. Через два месяца начинаются съемки, я хочу знать, что для этого сделано.

— Дэвид прихватил с собой Боннера, чтобы обсудить с тобой производственные детали.

Я посмотрел на Макаллистера. Они все продумали. Я опустился в кресло и в этот момент раздался дверной звонок. Робер открыл дверь и впустил Форрестера и Морриса.

— Я думал, что ты сегодня утром улетел в Калифорнию, — холодно сказал я Моррису. — Когда, черт возьми, мы наконец запустим новую производственную линию?

— Не знаю, сможем ли мы, Джонас, — быстро возразил он.

— Что, черт побери, ты имеешь в виду? — заорал я. — Ты же сказал, что мы сможем. Ты ведь присутствовал при подписании контракта.

— Успокойся, Джонас, — тихо сказал Форрестер. — У нас возникли проблемы.

— Что еще за проблемы?

— Только что мы получили заказ от армии на пять КЭ-200. Они хотят, чтобы первая поставка была в июне, и мы попали в трудную ситуацию. Мы не сможем выпускать В-17 на этой же производственной линии. Тебе надо решить, какой заказ выполнять в первую очередь.

Я посмотрел на Форрестера.

— Вот и решай, ты же президент компании.

— Но владельцем этой чертовой компании являешься ты, — крикнул он. — Какой контракт ты предпочитаешь?

— Оба. Мы не занимаемся разбазариванием денег.

— Тогда надо прямо сейчас запускать канадский завод, чтобы у нас изготавливать детали, а собирать В-17 в Канаде.

— Так запускайте, — сказал я.

— Хорошо, но для этого нужен Эймос Уинтроп.

— Я же говорил тебе — нет!

— Не будет Уинтропа, не будет и канадского завода. Я не собираюсь посылать людей на смерть в самолетах собранных дилетантами, только потому, что у тебя ослиное упрямство и ты не слушаешь разумных доводов.

— Потише, герой-пилот, — ухмыльнулся я. — Какая тебе разница, кто собирает самолеты? Ты ведь на них не летаешь.

Форрестер прошел через комнату и остановился перед моим креслом, сжав кулаки.

— Пока ты шлялся по Лондону, силясь перетрахать всех шлюх, я побывал на аэродромах и видел, как эти бедняги вкалывают, чтобы немецкие бомбы не свалились на твою задницу. Именно тогда я решил для себя, что если нам посчастливится заключить этот контракт, то я лично прослежу, чтобы наши самолеты были такими, на которых я и сам бы не побоялся летать.

— Слышал, слышал, — саркастически заметил я.

— Когда же ты сообразил, что тебя устроит, если твое имя будет красоваться на самолетах второго сорта? Когда получил достаточно много денег?

Я посмотрел на него. Он был прав. Однажды отец, правда несколько по-другому, выразил ту же мысль. Мы шли по фабрике, и к отцу подошел управляющий Джейк Платт и пожаловался на плохое качество партии пороха. Он предложил смешать ее с другими партиями, дабы недостаток качества был скрыт. Отец в ярости повернулся к нему.

— А кто скроет недостаток качества моей репутации? — закричал он. — Мое имя написано на каждой коробке с порохом. Сожги его!

— Хорошо, Роджер, — медленно проговорил я, — ты получить Уинтропа.

Он посмотрел мне прямо в глаза, потом заговорил спокойным голосом:

— Ты должен разыскать его. Я посылаю Морриса в Канаду запускать завод, а сам лечу на побережье начинать производство.

— А где он?

— Не знаю, — ответил Форрестер. — Я слышал, что последний раз Уинтропа видели в Нью-Йорке, но когда я попытался разыскать его сегодня утром, выяснилось, что никто не знает, где он. Похоже, он исчез.

4

Когда мы проезжали Куинсборо Бридж, лимузин тряхнуло и меня отбросило в угол. Я уже пожалел о своем решении ехать сюда. В районе Куинз было что-то такое, что угнетало. Робер умело вел машину в потоке транспорта, а я смотрел в окно. Внезапно я почувствовал раздражение к Монике за то, что она живет здесь.

Автомобиль свернул на стоянку, и я узнал дома. Они совсем не изменились, разве что поблекли и потемнели газоны, которые были зелеными, когда я приезжал сюда летом.

— Подожди меня, — сказал я Роберу, поднялся на три ступеньки и нажал звонок.

Дверь открылась, в дверях стояла маленькая девочка и смотрела на меня. Ее темные глаза были серьезными.

— Джо-Энн? — неуверенно спросил я.

Она молча кивнула. Я посмотрел на нее. Да, дети напоминают вам, что годы проходят. Они растут и тем самым отсчитывают ваши годы более точно, чем часы. Когда я видел ее последний раз, она была еще крошка.

— Я Джонас Корд, — сказал я. — Твоя мама дома?

— Входите, — произнесла девочка звонким голоском. Я прошел за ней в гостиную. — Садитесь, мама одевается, она сказала, что это недолго.