2

Когда тощая лошадь плелась вдоль ручных тележек, расположенных по обе стороны Ривингтон-стрит, Дэвид слышал ленивый перезвон колокольчиков, подвешенных к фургону позади него. Изнуряющее летнее солнце пекло голову. Он слегка придерживал пальцами вожжи, так как не было нужды управлять лошадью. Она сама выбирала путь по запруженной людьми улице.

— Покупаю, продаю старую одежду, — нараспев кричал отец, и его голос долетал до окон, которые пустыми, невидящими глазами смотрели на этот голодный мир.

— Покупаю, продаю старую одежду!

Со своего места Дэвид видел отца, который, сойдя на тротуар с развевающейся бородой, внимательно следил за окнами, ожидая знаков зайти. Этот пожилой человек обладал чувством собственного достоинства. На нем была широкополая черная шляпа, длинный черный сюртук, полы которого распахивались на ветру, и рубашка с накрахмаленным, но слегка помятым воротничком. Большой узел галстука располагался прямо под кадыком. На его бледном лице не было ни капельки пота, тогда как Дэвид буквально истекал им от жары. Казалось, что черное одеяние отца защищает его от солнечных лучей.

— Эй, мистер старьевщик!

Отец отошел к сточной канаве, чтобы лучше рассмотреть кричавшего, но Дэвид первый заметил старую женщину, подающую знаки из окна пятого этажа.

— Это миссис Саперштейн, папа.

— Думаешь, я не вижу? — проворчал отец. — Да, миссис Саперштейн!

— Это вы, мистер Вулф? — крикнула женщина.

— Да, — прокричал он в ответ. — Что у вас есть?

— Поднимайтесь, я вам покажу.

— Мне не нужны зимние вещи, кто их купит?

— А кто говорит о зимней одежде? Поднимайтесь и посмотрите.

— Привяжи лошадь вон там, — сказал отец, указывая на свободное место между двумя тележками, — и пошли, принесем вещи.

Дэвид кивнул. Отец перешел улицу и скрылся в доме. Дэвид взял лошадь под уздцы, подвел ее к пожарному крану и привязал, затем взял мешок, закинул его за спину и поспешил за отцом.

Он прошел через темный холл, поднялся по неосвещенной лестнице и, остановившись перед дверью, постучал. Дверь сразу открылась. В дверях стояла миссис Саперштейн, ее длинные седые волосы были накручены на бигуди.

— Входи, входи.

Дэвид вошел в кухню и увидел отца, сидящего за столом, перед ним стояла тарелка с печеньем.

— Хочешь чаю, Дэвид? — спросила старушка, подходя к плите.

— Нет, спасибо, миссис Саперштейн, — вежливо ответил он.

Она взяла с полки над плитой небольшой красный чайник, тщательно отмерила две чайных ложки заварки и бросила их в кипящую воду. Чайные листочки моментально развернулись и забегали по поверхности кипящей воды. Когда она наконец налила чай через ситечко в стакан и поставила его перед отцом он был почти цвета черного кофе.

Отец взял из сахарницы кусочек сахара, зажал его между зубов и отхлебнул чай. После первого же глотка он удовлетворенно воскликнул:

— Ах!

— Хорош, не правда ли? — улыбнулась миссис Саперштейн. — Это настоящий чай, как у нас на родине, а не те помои, которые они пытаются всучить нам здесь.

Отец кивнул и снова поднял стакан. Когда он опустил его, он был пуст — и с процедурой гостеприимства было покончено. Пора было переходить к делу.

— Ну, миссис Саперштейн?

Но миссис Саперштейн еще не была готова к разговору о делах. Он посмотрела на Дэвида.

— Какой хороший мальчик Дэвид, — начала она. — Он напоминает мне моего Говарда в этом возрасте.

Она взяла с тарелки печенье и протянула Дэвиду.

— Возьми, — предложила она, — это я сама испекла.

Дэвид взял печенье и засунул в рот, оно было черствым.

— Возьми еще, — предложила мисс Саперштейн, — ты такой худенький, тебе надо больше есть.

Дэвид покачал головой.

— Миссис Саперштейн, — сказал отец, — я занятой человек и уже поздно. У вас есть что-нибудь для меня?

Старушка кивнула.

— Пойдемте со мной.

Вулф проследовал за ней по узкому коридору. В одной из комнат на кровати лежали мужские пиджаки, платья, рубашки, пальто и несколько пар обуви в бумажных мешках.

Он подошел к кровати и оглядел вещи.

— Но это же зимняя одежда, — раздраженно сказал он. — И ради этого я карабкался на пятый этаж?

— Но ведь они совсем новые, мистер Вульф. Мой сын Говард и его жена носили их всего один сезон. Они хотели отдать это Армии спасения, но я заставила привезти вещи ко мне.

Отец молча сортировал одежду.

— Мой сын Говард живет в Бронксе, — гордо сказала старушка, — в новом доме на Грэнд Конкорс. Он у меня врач.

— Два доллара за всю кучу, — объявил отец.

— Мистер Вулф! — воскликнула миссис Саперштейн. — Но это стоит, по меньшей мере, двадцать долларов.

Отец пожал плечами.

— Я покупаю эти вещи только для того, чтобы передать их в фонд помощи иммигрантам. Это все же лучше, чем в Армию спасения.

Дэвид прислушался. Фраза отца о Фонде помощи иммигрантам не обманула его. Он знал, что вещи никогда не попадут туда. После того, как мама их тщательно вычистит и выстирает, они будут сданы в магазин подержанной одежды на Восточном Бродвее.

— Десять долларов, — сказала миссис Саперштейн. Ее амбиции поуменьшились, и она скинула цену. — Меньше я взять не могу, иначе даже не окупится бензин, истраченный на то, чтобы привезти их сюда из Бронкса.

— Пять долларов и ни цента больше.

— Шесть, — сказала старушка, сверля отца взглядом, — по крайней мере хоть бензин оправдать.

— Метро пока еще работает, — ответил отец. — Почему я должен платить, если вашему сыну хочется разъезжать на автомобиле?

— Пять с половиной.

Отец посмотрел на миссис Саперштейн, пожал плечами и полез под свой длинный черный сюртук. Он вытащил кошелек, который был привязан к брючному ремню длинным шнурком, и открыл его.

— Пять с половиной, — сказал он, — но видит Бог, я теряю на этом собственные деньги.

Он кивнул Дэвиду и стал отсчитывать деньги в протянутую руку миссис Саперштейн. Дэвид сложил всю одежду в пальто и завязал рукава. Закинув узел на плечо, он стал спускаться по лестнице. Подойдя к фургону, закинул вещи и отвязал лошадь.

— Привет, Дэви.

Дэвид обернулся на голос. Перед ним стоял высокий парень и улыбался.

— Я целый день разыскиваю тебя.

— Мы были в Бруклине, — ответил Дэвид. — Отец подойдет через минуту.

— Тогда давай побыстрее о деле. Можешь заработать десять долларов, если сегодня ночью пригонишь фургон в одно место. Надо перевезти кой-какой груз.

— Но сегодня пятница.

— Именно поэтому. На улицах будет пусто, и никто не поинтересуется, чем мы занимаемся. А полицейские нас не тронут, когда увидят, что это зарегистрированный фургон старьевщика.

— Я постараюсь, — сказал Дэвид. — Во сколько?

В девять за гаражом Шоки. Идет твой старик, пока.

— С кем это ты разговаривал? — спросил отец.

— Так, один приятель.

— Изидор Шварц?

— Да, это Остроносый.

— Держись подальше от него, Дэвид, — строго сказал отец. — Он нам не нужен. Негодный бездельник, один из тех, кто крутится у гаража Шоки. Они воруют все, что попадается под руку.

Дэвид кивнул.

— Отведи лошадь в конюшню, я иду в синагогу. Передай маме, чтобы ужин был готов к семи.

Эстер Вулф надела платок и подошла к свечам. Она поднесла к ним спичку, и свечи загорелись желтым огоньком. Эстер аккуратно загасила спичку и положила ее в блюдце на столике. Когда свечи разгорелись, она начала молиться.

Прежде всего она помолилась за своего сына, своего любимого Додика, который появился в ее жизни тогда, когда они с мужем уже потеряли надежду иметь детей. Затем она помолилась Иегове, чтобы он послал ее мужу успехов в делах, ведь ее Хаим служил в синагоге во славу Господа.

Когда они впервые встретились на родине, он был студентом-талмудистом. Она помнила его молодым худощавым человеком с бледным лицом и первыми мягкими завитками темной бороды. Помнила его темные блестящие глаза, когда он сидел за столом в их доме, макая кусочки печенья в вино.

Когда они поженились, Хаим вошел в дело ее отца. Потом начались погромы и преследования евреев. Они выходили на улицу только под покровом ночи, торопливо, словно мелкая лесная живность, хоронящаяся от хищников. Или сидели в подвалах, за запертыми окнами й дверьми, как цыплята, пытающиеся спрятаться при приближении мясника.

Так продолжалось до той самой ночи, когда она уже больше не смогла терпеть такое положение. Эстер с громким криком вскочила на ноги с тюфяка, на котором они с мужем спали. В памяти ее сохранилось письмо, полученное от брата Бернарда, живущего в Америке.

— Неужели мы так и будем жить в норах, ожидая, пока придут казаки? — крикнула она. — Неужели мой муж хочет, чтобы я родила ребенка и пустила его в этот страшный мир? Даже Иегова не стал бы зачинать детей в подвале.

— Тише, — хрипло прошептал Хаим. — Не поминай имя Господа всуе. Молись, чтобы он не оставил нас.

Она тихо рассмеялась.

— Он уже оставил нас, он тоже бежит от казаков.

— Замолчи, женщина, — грубо оборвал ее Хаим.

Эстер посмотрела на другие тюфяки, лежащие на полу темного подвала. Она с трудом различила бледные, испуганные лица родителей. В этот момент послышался топот лошадиных копыт, по запертой двери начали стрелять.

Ее отец вскочил.

— Скорее, дети, — прошептал он, — здесь есть задняя дверь, вы проберетесь огородами, и они не заметят вас.

Хаим взял Эстер за руку и потянул к задней двери. Вдруг он остановился, поняв, что родители не идут за ними.

— Что же вы, — прошептал он, — быстрее, у нас нет времени.

Отец молча стоял в темноте, обняв жену за плечи.

— Мы не пойдем, — сказал он. — Будет лучше, если они найдут здесь кого-нибудь, а то станут искать в огородах.

Шум над их головами усилился, пули начали пробивать дверь. Хаим подошел к тестю.

— Тогда мы тоже останемся и встретим их, — спокойно сказал он, поднимая с пола тяжелую палку. — Они увидят, что евреи так легко не умирают.

— Идите, — тихо сказал отец. — Мы отдали тебе свою дочь, и, в первую очередь, ты должен позаботиться о ее безопасности, а не о нашей. Твоя храбрость просто глупа. Разве евреи за все эти тысячелетия смогли бы выжить, если бы не спасались бегством?

— Но... — запротестовал Хаим.

— Идите, — прошептал старик, — идите быстрее. Мы уже старые, мы прожили свою жизнь, а вы молоды и ваши дети должны получить свой шанс.

Через несколько месяцев они оказались в Америке. Но только почти через двадцать лет Господь наградил их ребенком...

И наконец, она помолилась за брата Бернарда, который имел свое дело в далеком месте, которое называлось Калифорния и где круглый год было лето. Она помолилась, чтобы у него все было в порядке и чтобы он не пострадал от индейцев. Ведь она видела это в фильмах, когда ходила в кинотеатр по пропуску, который Бернард прислал ей.

Закончив молитву, она вернулась в кухню. На плите кипел суп, и густой, осязаемый запах цыпленка висел в воздухе. Эстер взяла ложку, открыла крышку кастрюли и стала аккуратно собирать жир с поверхности бульона, сливая его в банку. Позже, когда жир застынет, его можно будет мазать на хлеб или добавлять в пищу. Она услышала, как хлопнула входная дверь, и узнала знакомые шаги.

— Это ты, Додик?

— Да, мама.

Эстер отложила ложку и повернулась навстречу сыну. Ее сердце всегда наполнялось гордостью, когда она смотрела на него — высокого и стройного.

— Папа пошел в синагогу, — сказал Дэвид. — Он придет домой в семь.

Мать улыбнулась.

— Хорошо. Иди мой руки, ужин готов.

3

Когда Дэвид направил лошадь на узенькую дорожку, ведущую к гаражу Шоки, навстречу ему выскочил Остроносый.

— Это ты, Дэвид?

— А кто, ты думаешь, это может быть? — саркастически бросил Дэвид.

— Мы уж и не знали, приедешь ты или нет. Сейчас почти десять.

— Я не мог выбраться, пока мой старик не уснул, — сказал Дэвид, направляя фургон за гараж.

Через минуту вышел Шоки, сверкая лысиной. Он был среднего роста, с широкой грудью и длинными руками, свисавшими почти до колен.

— Ты что-то долго добирался, — недовольно пробурчал он.

— Но ведь я здесь, не так ли?

Шоки промолчал и повернулся к Остроносому.

— Начинайте грузить бочонки, а он вам поможет.

Дэвид спрыгнул с козел и прошел за Шоки в гараж. При свете единственной лампочки, горевшей высоко под потолком, он увидел длинный ряд тускло сверкавших металлических бочонков. Дэвид присвистнул.

— Здесь их, пожалуй, штук сорок будет.

— А он умеет считать, — сказал Шоки.

— Это четыреста фунтов. Боюсь, старушка Бесси не потянет.

Шоки посмотрел на него.

— Но ведь прошлый раз потянула.

— Нет, — возразил Дэвид, — в прошлый раз было только тридцать бочонков, и то Бесси еле тащила, я думал, она вот-вот рухнет. А если она и впрямь свалится? Хорош я останусь с мертвой лошадью и двумястами галлонов алкоголя в фургоне. Что я скажу своему старику?

— Всего один раз, — сказал Шоки, — я обещал Дженуарио.

— А почему бы тебе не воспользоваться одним из своих автомобилей?

— Не могу, — ответил Шоки, — агенты ФБР следят за автомобилями, а на фургон старьевщика они не обратят внимания.

— Я могу взять самое большее двадцать пять бочонков.

Шоки посмотрел на него.

— Ты загоняешь меня в угол. Хорошо, в этот раз я заплачу тебе двадцать долларов.

Дэвид молчал. Двадцать долларов — это больше, чем его отец зарабатывал за неделю. А ведь ему приходилось ездить с фургоном шесть раз в неделю, в дождь и солнце, в летнюю жару и в зимний холод — каждый день, за исключением суббот, которые отец проводил в синагоге.

— Двадцать пять, — сказал Шоки.

— Хорошо, попробую.

— Тогда начинайте грузить, — Шоки взялся за бочонок.

Дэвид сидел на козлах, а старая Бесси медленно тянула фургон. Он направил лошадь к обочине, пропуская полицейский автомобиль.

— Что ты тут делаешь ночью, Дэви? — спросил один из полицейских, высовываясь из окна.

Дэвид бросил осторожный взгляд вглубь фургона. Бочонки лежали под брезентом, а сверху было накидано тряпье.

— Я слышал, что на заводе неплохо платят за ветошь, — ответил он. — Думаю, удастся подзаработать.

— А где твой отец?

— Сегодня же пятница.

— А-а, — сказал полицейский и внимательно посмотрел на Дэвида, — он знает, что ты уехал?

Дэвид молча покачал головой.

Полицейский рассмеялся.

— Все вы, ребята, одинаковы.

— Мне надо успеть вернуться, пока он не хватился, — сказал Дэвид, натянул вожжи, и лошадь тронулась. Полицейский снова окликнул его, Дэвид остановил фургон и оглянулся.

— Передай отцу, чтобы подыскал одежду для девятилетнего мальчика. Мой Майкл уже вырос из старой.

— Передам, мистер Дойл.

Когда Дэвид подогнал фургон к платформе, Остроносый и Шоки уже поджидали его. Дженуарио стоял на платформе и наблюдал за разгрузкой.

Внезапно из темноты появилось несколько детективов с револьверами.

— Стоять!

Дэвид похолодел от ужаса, застыв с бочонком в руках. Первой мыслью было бросить бочонок и бежать, но он не мог оставить Бесси и фургон. Как он объяснит их отсутствие отцу?

— Опусти бочонок, парень, — сказал один из детективов.

Дэвид медленно поставил бочонок на землю и повернулся лицом к полицейским.

— К стене!

— Ну что, Джо, не удалось? — спросил детектив подошедшего Дженуарио.

Дэвид смотрел на улыбающегося Дженуарио. Похоже, что его совсем не огорчило происшедшее.

— Пройдемте в помещение, лейтенант, — спокойно сказал он. — Уверен, что мы уладим это недоразумение.

Лейтенант проследовал за Дженуарио в здание, и Дэвиду показалось, что они совсем ушли, но через десять минут они вернулись. Оба улыбались.

— Все в порядке, ребята, — сказал лейтенант. — Видно, мы ошиблись. Мистер Дженуарио мне все объяснил. Пошли.

Детективы исчезли так же быстро, как и появились. Дэвид только разинул рот от удивления.

Когда они возвращались в конюшню, Остроносый сидел рядом с Дэвидом на козлах.

— Я же говорил тебе, что все схвачено, — сказал Остроносый.

Дэвид покачал головой. Схвачено или нет, но с него хватит, такие переделки не стоят даже двадцати пяти долларов.

— Я завязываю, — сказал он Остроносому. — Все, больше ни разу.

— Испугался? — рассмеялся Остроносый.

— Да, черт возьми, испугался. На жизнь можно зарабатывать и более простыми способами.

— Если знаешь какими, расскажи мне. У Шоки полная квартира китаяночек. Он сказал, что мы можем сегодня развлечься с ними.

Дэвид промолчал.

— Там будет Син Лу, — сказал Остроносый. — Ну ты знаешь, та самая малышка танцовщица, которая бреет лобок.

Дэвид замялся, чувствуя нарастающее возбуждение.

Большие часы, выставленные в витрине гастрономического магазина Голдфарба, показывали час ночи, когда Дэвид свернул за угол и пошел по своей улице. Около дверей своего дома он заметил полицейский автомобиль и толпу людей.

Дэвида охватил страх. Наверное, что-то случилось, и полиция приехала арестовывать его. Первая мысль была — броситься назад, но какая-то сила толкнула его к дому.

— Что произошло? — спросил он у мужчины, стоявшего с краю.

— Не знаю, — ответил тот. — Слышал только, как полицейский говорил, что там кто-то умер.

Распихивая толпу, Дэвид пробрался в дом. Он взбежал по лестнице на второй этаж и услышал крик.

Мать стояла в дверях, а двое полицейских держали ее за руки.

— Хаим, Хаим!

У Дэвида бешено заколотилось сердце.

— Мама, — позвал он, — что случилось?

Мать смотрела на него невидящими глазами.

— Я послала за доктором, а приехала полиция, — сказала она и посмотрела в сторону туалета.

— Хаим, Хаим! — снова закричала она.

Дэвид проследил за ее взглядом. Дверь кабинки была распахнута, отец сидел на унитазе, прислонившись к стене. Глаза и рот открыты, на седую бороду тоненькой струйкой стекала слюна.

— Хаим! — закричала мама, — ты ведь шутил со мной, ты не собирался умирать.

4

— Разве это моя вина, что его отец умер до того, как он закончил школу? — сердито спросил дядя Берни. — Пусть работает вечерами.

Дэвид сидел на краешке стула и молча смотрел на мать.

— Я не прошу милостыню, Берни, — сказала она. — Дэвиду нужна работа — вот все, о чем я прошу.

Норман повернулся и с подозрением посмотрел на племянника.

— Может, ты хотел бы работать вице-президентом в моей компании, а?

Дэвид с возмущением вскочил со стула.

— Я ухожу, мама, оказывается все, что говорили о нем, правда.

— Говорили обо мне? — вскричал дядя. — Что говорили обо мне? Дэвид посмотрел на него.

— Мне говорили о вас в синагоге, что вы не приехали на похороны, потому что боялись раскошелиться.

— А как я мог приехать из Калифорнии за один день? У меня что, есть крылья?

Дэвид направился к двери.

— Подожди минутку, Дэвид, — тихо сказала мать и повернулась к брату. — Когда тебе перед войной понадобилось для твоего дела пятьсот долларов, от кого ты их получил? — Она выдержала паузу и сама ответила на свой вопрос: — От твоего бедного шурина, старьевщика Хаима. Он дал тебе деньги, а ты ему клочок бумаги. Этот клочок до сих пор у меня, но когда же мы получим деньги?