2

Я вошел в небольшую комнату в задней части ангара, которая служила Моррису кабинетом, закрыл дверь и достал из стола бутылку виски, которая всегда хранилась там для меня. Плеснул виски в бумажный стаканчик и залпом выпил. Горло обожгло. Я посмотрел на свои руки — они дрожали.

Некоторые люди не умирают, даже если ты похоронил их или кремировал. Память о них всегда мешает вам, как будто они по-прежнему живы.

Я вспомнил слова отца, которые он сказал мне однажды утром в загоне позади дома некоторое время спустя после его женитьбы на Рине. Я пришел в загон посмотреть, как Невада будет объезжать нового жеребца. Было около пяти, и солнце только что встало над пустыней.

Этот черный, норовистый, крепкий и злой жеребец все время сбрасывал Неваду, пытаясь укусить его или стукнуть копытом. В последний раз он чуть не растоптал его. Неваде удалось спастись, перепрыгнув через загородку.

Невада стоял, прислонившись к изгороди, и тяжело дышал, наблюдая за тем, как мексиканцы отлавливали жеребца. Они громко кричали и ругались.

— Он сумасшедший, — сказал Невада.

— И что же ты теперь будешь делать с ним? — спросил я. Нечасто мне приходилось видеть, чтобы Невада упал с лошади три раза подряд.

Мексиканцы наконец поймали жеребца, и теперь вели его обратно.

— Попробую еще раз, — ответил Невада задумчиво. — Если ничего не получится, оставлю его в покое.

Позади нас раздался голос отца:

— Именно этого он и хочет. — Мы обернулись. Отец был одет так, как будто собирался ехать на фабрику. На нем был черный костюм и галстук, узел которого расположен был точно по центру воротничка его белой рубашки. — Почему ты не наденешь ему намордник, чтобы он не укусил тебя?

Невада посмотрел на отца.

— К нему не подойдешь, можно остаться без руки.

— Чепуха, — уверенно сказал отец. Он снял с крючка на загородке аркан и, нагнувшись, пролез между жердями в загон. Я увидел, как он сделал из аркана небольшой недоуздок и направился к жеребцу.

Жеребец рыл копытом землю, его злые глаза наблюдали за отцом. Мексиканцы натянули веревки, накинутые на его шею. Когда отец набросил петлю ему на морду, он отпрыгнул назад и лягнул передними ногами, но отец вовремя отскочил. Некоторое время он стоял неподвижно, смотря в глаза животному, потом подошел ближе. Жеребец бешено затряс головой и попытался укусить отца за руку, но промахнулся. Он бушевал так, будто на нем был наездник. Мексиканцы сильнее натянули веревки, пытаясь удержать его. Через некоторое время он успокоился, и отец снова подошел к нему.

— Ты просто бешеный, сукин сын, — тихо сказал отец. Жеребец обнажил зубы и снова попытался укусить отца, но отец отдернул руку, и голова животного скользнула по руке. — Отпустите его, — крикнул отец мексиканцам. Оба парня переглянулись и, пожав плечами, отпустили веревки.

Почувствовав свободу, жеребец некоторое время стоял неподвижно, глядя на отца, высокого и сильного, в мерном костюме. Их глаза находились на одном уровне. Отец начал медленно поднимать руку, и жеребец взорвался. Я увидел, как сжатые кулаки отца взметнулись вверх и, словно молот, опустились между глаз животного. Жеребец замер на мгновение, и вдруг его передние ноги подогнулись, словно резиновые. Отец быстро подскочил к нему сбоку и хлопнул ладонями по шее. Жеребец повалился на бок и лежал так, подняв голову и глядя на отца. Два мексиканца, Невада и я молча наблюдали за происходящим.

Некоторое время отец и жеребец смотрели друг другу в глаза, затем животное глубоко вздохнуло и опустило голову на землю. Отец подошел к жеребцу вплотную, продернул повод между зубов и рывком заставил его подняться. Ноги жеребца дрожали, голова была покорно опущена. Он даже не повел головой, когда отец прошел перед ним, направляясь в нашу сторону.

— Теперь с ним все будет в порядке, — сказал отец, вешая на крючок аркан. — Пошли завтракать, Джонас, — крикнул он и зашагал к дому.

— Да, сэр, — крикнул я ему вслед.

Когда я догнал его у крыльца, мы обернулись. Невада уже седлал жеребца, который, хоть и взбрыкивал, но явно был напуган.

— Некоторые лошади похожи на людей, — сказал отец, глядя на меня. На его лице не было и тени улыбки. — Единственный язык, который они понимают — это хороший удар по голове.

— Никогда не думал, что тебя интересуют лошади, — ответил я. — Ты никогда не приходил в загон.

— Они и вправду меня не интересуют, — быстро ответил он. — Меня интересуешь ты. И ты только что получил наглядный урок.

Я рассмеялся.

— Урок того, как надо бить жеребцов по голове?

— Нет, ты видел, что Невада не мог справиться с ним без меня.

— Ну и что?

Мы стояли друг против друга. Отец был высоким мужчиной, во я был выше.

— А то, — ответил он, — что каким бы большим ты не вырос, ты никогда не сможешь ничего делать без моего разрешения.

Я проследовал за отцом в столовую. Рина сидела к нам спиной, и когда она подняла голову и подставила отцу щеку для поцелуя, ее белокурые, отливавшие серебром волосы блеснули. Отец взглянул на меня, и в его глазах сверкнуло торжество, Он молча уселся в кресло, но я догадался, о чем он подумал, — о том, что меня нет нужды бить по голове.

— Позавтракаешь с нами, Джонас? — спросила Рина.

Я посмотрел на нее, потом на отца и почувствовал, как к горлу подступил ком.

— Нет, спасибо, я не голоден.

Я повернулся и быстро вышел из столовой, чуть не сбив по пути Робера, который входил с подносом. Когда я вернулся в загон, Невада скакал на жеребце, приучая его к поводьям. Отец был прав, от него больше не следовало ждать неприятностей.

И вот теперь, спустя двенадцать лет, я словно наяву услышал слова отца, прозвучавшие в то утро.

— Уходи, старик, уходи! — воскликнул я, стукнув кулаком по столу. Боль от удара отдалась в плече.

— Мистер Корд!

Я удивленно оглянулся. В дверях с раскрытым ртом стоял Моррис. Его вид образумил меня.

— Не стой там, — рявкнул я, — входи. — Поколебавшись, он вошел в комнату, а следом за ним появился Форрестер. — Садитесь и выпейте, — сказал я, подвигая к ним бутылку виски.

— С удовольствием, — сказал Форрестер, беря бутылку и бумажный стаканчик. Он плеснул себе приличную порцию. — Будем здоровы!

— Это зависит от генерала. А где, между прочим, старик?

— Поехал в город, у него там встреча с производителем туалетной бумаги.

Я рассмеялся.

— По крайней мере, уж это-то он может испытать сам.

Форрестер рассмеялся, а Моррис так и остался сидеть с печальным лицом. Я подвинул к нему бутылку.

— Ты на машине?

Он покачал головой.

— Что мы теперь будем делать?

Я посмотрел на него и наполнил свой стакан.

— Я как раз подумал о том, чтобы объявить войну Соединенным Штатам. Только таким образом мы сможем доказать им преимущества нашего самолета.

Моррис опять не улыбнулся.

— Этот самолет лучшее, что я создал.

— Ну и что? — спросил я. — Черт возьми, ты ведь не понес никаких убытков. Это мои трудности. Между прочим, сколько ты заработал, делая самолеты? Эта сумма не составит одной двадцатой твоего ежегодного лицензионного платежа за тот бюстгальтер, который ты придумал для Рины Марлоу.

Что было правдой. Маккалистер углядел в этом бюстгальтере большую коммерческую выгоду и оформил патент на «Корд Эркрафт». У Морриса был заключен с нами стандартный контракт, по которому все его изобретения являлись собственностью компании, но Маккалистер оказался на высоте и предложил Моррису десять процентов лицензионных выплат в качестве премии за последний год. Таким образом, доля Морриса составила более ста тысяч долларов, так как рынок сбыта был довольно обширный. Сиськи долгое время не выйдут из моды.

Моррис промолчал, да я и не ждал от него ответа. Он был из тех, кто не слишком интересуется деньгами, а живет только работой.

Я допил виски и закурил. Конечно, мне не стоило так взрываться при упоминании об отце. В конце концов, никто не станет просто так выбрасывать на ветер миллион.

— Может быть, мне удастся что-нибудь сделать, — сказал Форрестер.

— Думаете, что сможете? — В глазах Морриса промелькнула надежда.

Форрестер пожал плечами.

— Не знаю, попробую.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Это лучший из самолетов, который я когда-либо видел, и я не хочу погубить его из-за стариковской глупости.

— Спасибо, — сказал я. — Мы будем благодарны за все, что вам удастся сделать.

Форрестер улыбнулся.

— Не стоит благодарности. Я из тех старомодных ребят, которые не хотят, чтобы нас застали врасплох.

— Они скоро начнут, — кивнул я. — Как только Гитлер решит, что все готово.

— Когда, вы думаете, это произойдет?

— Через три, может быть, через четыре года. Когда у них будет достаточно подготовленных пилотов и самолетов.

— А откуда они возьмут их, сейчас у них еще ничего нет?

— Найдут. Школы планеристов принимают по десять тысяч человек в месяц, а к концу лета Мессершмитт запустит в производство свой ME-109.

— Генеральный штаб считает, что Гитлер споткнется на «линии Мажино».

— Он не споткнется на ней, он перелетит ее.

Форрестер кивнул.

— Это еще одна из причин уговорить их приобрести ваш самолет. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Вы рассуждаете так, как будто все знаете.

— Это так и есть, — ответил я. — Я был в Германии меньше года назад.

— Да, я помню, читал что-то об этом в газетах, вокруг вашей поездки разразился скандал.

Я рассмеялся.

— Да, было дело. Кое-кто обвинил меня в симпатии к нацистам.

— Это из-за того миллиона долларов, который вы перевели в Рейхсбанк?

Я взглянул на него. Этот Форрестер был отнюдь не так прост, как казалось.

— Наверное, — ответил я. — Понимаете, я перевел туда деньги за день до того, как Рузвельт объявил о запрещении подобных операций.

— Но ведь вы знали, что такое запрещение вот-вот должно появиться. Вы могли спасти свои деньги, подождав всего один день.

— Ждать я не мог, деньги должны были поступить в Германию в определенный день.

— Но почему? Почему вы перевели им деньги, прекрасно понимая, что Германия — это потенциальный враг?

— Это был выкуп за одного еврея.

— Некоторые из моих лучших друзей — евреи, — сказал Форрестер. — Но я не представляю, что за кого-нибудь из них можно было бы заплатить миллион долларов.

Я внимательно посмотрел на него и снова наполнил свой стакан.

— Этот еврей стоил этих денег.

Его звали Отто Штрассмер, и он начал свою деятельность инженером по контролю за качеством на одном из многочисленных баварских фарфоровых заводов. От керамики он перешел к пластмассам, и именно он изобрел высокоскоростное литье под давлением, лицензию на которое я приобрел в Германии, а затем продал концерну американских изготовителей. Наша сделка основывалась на лицензионных платежах, но по прошествии нескольких лет Штрассмер захотел изменить условия сделки. Это произошло в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти.

Он явился ко мне в отель в Берлине, где я находился в ходе своей поездки по Европе, и объяснил, чего он хочет. Штрассмер пожелал отказаться от своей доли будущих лицензионных платежей и получить в счет этого миллион долларов. Безусловно, для меня это было выгодно, так как за весь срок действия лицензии его доля составила бы гораздо большую сумму. Поэтому я удивился и поинтересовался, зачем ему это понадобилось.

Он поднялся из кресла и подошел к окну.

— Вы спрашиваете почему, мистер Корд? — спросил он по-английски с сильным акцентом и, вытянув руку, указал на улицу. — Вот почему.

Я тоже подошел к окну. Перед отелем «Адлон» группа парней, почти мальчишек, в коричневых рубашках издевалась над стариком в сюртуке. Пока мы наблюдали, они дважды сталкивали его в сточную канаву. Мы видели, как он лежал на боку, свесив голову в канаву, из носа у него текла кровь. Парни некоторое время стояли, наблюдая за ним, потом, пнув его еще несколько раз, удалились.

Я обернулся и вопросительно посмотрел на Штрассмера.

— Это еврей, мистер Корд, — тихо сказал он.

— Ну и что? Почему он не позвал полицию?

Штрассмер снова показал на улицу. На противоположном углу стояли два полицейских.

— Они видели все, что произошло.

— Но почему они не остановили их?

— У них есть указание не вмешиваться. Гитлер объявил евреев вне закона.

— А каким образом это касается вас?

— Я еврей, — просто ответил он.

Помолчав некоторое время, я достал сигарету и закурил.

— Что вы хотите, чтобы я сделал с деньгами?

— Пусть они будут у вас, пока не получите от меня вестей. — Он улыбнулся. — Жена с дочерью уже в Америке. Буду благодарен, если вы сообщите им, что у меня все в порядке.

— А почему вы не едете к ним? — спросил я.

— Возможно, что такой момент настанет, но я немец, и все-таки надеюсь, что вскоре это безумие закончится.

Но его надежды не сбылись. Это я понял менее, чем через год, сидя в кабинете рейхсмаршала.

— Евреи во всем мире, как и в Германии, обречены, — вежливо сказал он. — Мы, представители нового порядка, понимаем это и приглашаем наших друзей и союзников за океаном присоединиться к нашему крестовому походу. — Я молчал, ожидая, пока он снова заговорит. — Мы, люди воздуха, понимаем друг друга, — сказал он.

— Да, ваше превосходительство, — кивнул я.

— Отлично, — улыбнулся он. — Тогда не будем терять время. — Он взял со стола папку с бумагами. — По новому закону рейха все имущество Отто Штрассмера конфисковано. Мы знаем, что там есть деньги, которые вы приказали ему перевести в Рейхсбанк.

Мне не очень нравится слово «приказал». Я пытался связаться с Отто Штрассмером.

Геринг снова улыбнулся.

— У него было несколько приступов, и сейчас он находится в больнице.

— Я знаю, — ответил я, поднимаясь.

— Третий рейх не забудет своих друзей, — сказал рейхсмаршал и нажал на кнопку на столе.

В дверях появился молодой лейтенант.

— Хайль Гитлер, — крикнул он, выбрасывая руку в нацистском приветствии.

— Хайль Гитлер, — небрежно ответил Геринг и повернулся ко мне.

— Лейтенант Мюллер будет сопровождать вас в поездке на завод Мессершмитта. Надеюсь снова увидеть вас на обеде, герр Корд.

Завод Мессершмитта удивил меня. В области самолетостроения в Штатах не было ничего подобного. Разве что его можно было сравнить с автомобильными конвейерами в Детройте. И когда я взглянул на чертежи МЕ-109, украшавшие кабинет Мессершмитта, то понял, что мы остались в дураках.

Вечером во время обеда Геринг отвел меня в сторонку.

— Ну, что вы скажете о нашем заводе?

— Впечатляет, — сказал я.

Он довольно кивнул.

— Это копия вашего завода в Калифорнии, но, естественно, в увеличенном виде.

— Конечно, — согласился я, удивляясь, как они узнали об этом. Но потом я понял, что никакого секрета здесь нет. Ведь до сих пор у нас не было правительственных заказов и мы выпускали только гражданские самолеты.

Он рассмеялся и отошел, но через минуту вернулся обратно.

— Между прочим, — прошептал он, — фюрер доволен сотрудничеством с вами. Когда я могу сказать ему, что мы получим деньги?

Я посмотрел на него.

— В тот день, когда Отто Штрассмер войдет в мой кабинет в Нью-Йорке.

Геринг удивленно взглянул на меня.

— Вы ставите меня в неловкое положение перед фюрером.

Он будет очень недоволен, услышав, что мы не получим денег.

— В таком случае, зачем расстраивать его? Да и Германии не все ли равно — иметь одним евреем больше или меньше.

— Возможно, что это наилучший выход, — Геринг медленно склонил голову.

Месяц спустя невысокий немецкий инженер вошел в мой кабинет в Нью-Йорке.

— Чем вы теперь собираетесь заняться? — спросил я.

— Прежде всего поеду к семье в Колорадо и отдохну немного. Потом надо будет искать работу, я уже не богатый человек.

Я улыбнулся.

— Идите работать ко мне. Предлагаю вам миллион долларов в счет будущих лицензионных платежей.

Когда он ушел, я дал Моррису указание ускорить работу над КЭ-4. Если предчувствие не обманывало меня — у нас оставалось слишком мало времени. Другое дело, как было убедить в этом военных.

Я посмотрел через стол на Форрестера.

— Я вернусь в город и сделаю несколько звонков в Вашингтон, — сказал он. — У меня еще остались там друзья. Потом попытаюсь опять поговорить с генералом. Возможно, сумею заставить его хотя бы выслушать меня.

— Хорошо, — согласился я, взглянув на часы. Было почти половина первого. Собрание акционеров уже должно было закончиться, и Маккалистер с Пирсом, наверное, вернулись в отель.

— Я назначил на час встречу в отеле «Уолдорф», — сказал я. — Могу вас подвезти.

— Спасибо, — ответил Форрестер, — у меня там за ланчем свидание, которое мне не хотелось бы пропустить.

Он вошел в отель вместе со мной, и мы разошлись: я пошел к лифту, а он в ресторан. Стоя в ожидании лифта, я увидел, как навстречу подполковнику поднялась женщина — та самая, которую я видел на аэродроме. Я был заинтригован. Метрдотель Рико провел их к столику. Я подошел к дверям ресторана и дождался возвращения Рико.

— О, мсье Корд, — улыбнулся он. — Будете обедать?

— Нет, Рико, — сказал я, вкладывая банкнот в его всегда отверстую руку. — У меня вопрос. Кто эта дама с подполковником Форрестером?

Рико понимающе усмехнулся и поцеловал кончики пальцев.

— О, она очаровательна. Это мадам Гэддис, жена генерала.

Возвращаясь к лифту, я оглядел вестибюль. Генерал должен быть где-то здесь. Судя по его отношению к Форрестеру, у них были разногласия не только по поводу самолетов.

Я заметил генерала, когда он проходил через вестибюль в туалет рядом с лифтом. Лицо его было злым и красным. Он выглядел как человек, нуждавшийся в облегчении иного свойства, нежели то, которое он собирался получить там, куда направлялся.

Я подождал, пока за ним закроется дверь, и подошел к лифту. Впервые со времени посадки КЭ-4 в аэропорту Рузвельта я почувствовал себя лучше. Теперь все встало на свои места.

Беспокоиться больше было не о чем. Оставался единственный вопрос — сколько самолетов закупит армия.

3

Больше всего мне хотелось принять душ и поспать, потому что я с пяти утра был на ногах. Раздевшись и швырнув одежду в кресло, я встал под горячие струи. Усталось и напряжение исчезли. Несколько раз звонил телефон, но я не подходил к нему.

Выйдя из ванной, я снял трубку и попросил телефонистку ни с кем не соединять меня до четырех часов.

— Но мистер Макаллистер просил позвонить ему сразу как вы придете, — взмолилась она. — Он сказал, что это очень важно.

— Вы можете соединить нас в четыре часа, — сказал я, положил трубку и, упав на кровать, уснул, как ребенок.

Разбудил меня телефонный звонок. Я взглянул на часы. Было ровно четыре. Звонил Макаллистер.

— Я пытался дозвониться до тебя весь день. Где тебя черти носят.

— Я спал.

— Спал? — закричал он. — У нас собрание совета директоров в кабинете Нормана. Сейчас мы идем туда.

— Ты не говорил мне об этом.

— А как я, черт возьми, мог сделать это, если твой телефон не отвечал?

— Соедините меня с генералом Гэддисом, — сказал я. — Думаю, что он остановился в отеле.

В ожидании я закурил сигарету. Через минуту в трубке раздался голос:

— Говорит генерал Гэддис.

— Генерал, это Джонас Корд. Я в номере триста один пятнадцать. Хочу поговорить с вами.

— Нам не о чем говорить, — холодно ответил генерал. — Вы просто молодой грубиян.

— Я собираюсь говорить не столько о наших делах, сколько о вашей жене.

Я услышал, как он заскрипел зубами от ярости.

— О моей жене? Какое она имеет отношение к нашим делам?

— Думаю, что самое непосредственное, генерал. Мы оба знаем, с кем она встретилась сегодня в час в ресторане. Наверное, Министерству обороны не понравится, что основной причиной отказа от КЭ-4 является просто ревность. — В трубке повисла тишина. — Между прочим, генерал, — спросил я, — что вы пьете?

— Виски, — машинально ответил он.

— Отлично. Здесь у меня есть для вас бутылочка. Можем мы встретиться через пятнадцать минут.

Я опустил трубку, не дожидаясь ответа генерала, и позвонил в ресторан. В это время раздался стук в дверь.

— Войдите, — крикнул я.

Это были Макаллистер и Дэн Пирс. На лице Макаллистера присутствовало обычное озабоченное выражение, но Пирс улыбался во весь рот.

Явился официант и стал накрывать стол в гостиной. Услышав звон приборов, я почувствовал голод. Я ничего не ел с завтрака, поэтому заказал три сэндвича с мясом, бутылку молока, кофейник черного кофе, бутылку шотландского и две бутылки ржаного виски и две порции картофеля по-французски.

— Ну как дела? — поинтересовался я.

— Берни визжал, как резаный поросенок, — улыбнулся Пирс, — но мы быстро осадили его.

— А что насчет его акций?

— Не знаю, Джонас, — сказал Макаллистер, — он не захотел разговаривать с Дэном.

— Но я все-таки поговорил с Дэвидом Вулфом, — быстро вставил Пирс. — Я посоветовал ему убедить старика продать акции, иначе мы разорим компанию.

— У тебя готовы бумаги? — спросил я Макаллистера. Он понял, что я имею в виду заявление о назначении управляющего имуществом банкрота.

— Они в портфеле. Утром перед собранием я посоветовался с нашими здешними адвокатами. Они думают, что сумеют добиться назначения управляющего.

Я посмотрел на него.

— Похоже, что тебя это не очень радует.

— Не очень. Норман крепкий старик, не думаю, что ты легко свалишь его. Он понимает, что ты тоже много потеряешь, разорив его компанию.

— Ко всему прочему он жадный старый ублюдок и не упустит шанса содрать с меня за это хорошие деньги.

— Думаю, ты прав.

— Мы это увидим очень скоро. — Я повернулся к Дэну. — Ты еще не связался с Риной?

Он покачал головой.

— Я пытался, но безуспешно. Дома никто не отвечает, на студии тоже не знают, где она. Я даже связался с Луэллой, но и она не в курсе.

— Ищи, ищи! Я хочу, чтобы она прочитала этот сценарий.

— Я тоже, — сказал Дэн. — Только она может нас вытянуть. Я переманил из «Парамаунт» Де Молля.

— И как отреагировал «Парамаунт»?

— У меня в кармане телеграмма, которую я получил сегодня утром от Цукора.

— Отлично, — сказал я. — С участием Де Молля фильм выйдет и вовсе грандиозный. Цветной, конечно. Но и стоить будет более шести миллионов. Экранизированная история Марии Магдалины под названием «Грешница»!

— А не слишком ли ты торопишься? — спросил Макаллистер. — Что если она не захочет сниматься?

— Захочет, — сказал я. — Зачем, черт возьми, вы думаете мне нужна компания Нормана? Все, что у него есть, это контракт с Риной.

— Но в ее контракте оговорено, что она имеет право одобрить или отклонить сценарий.

— Этот она одобрит. Должна. Эта чертова штука написана специально для нее.

Пришел официант. Я поднялся с кровати. Не успел он уйти, а я уже съел сэндвич с мясом, выпил полбутылки молока и принялся за второй сэндвич. И в это время пришел генерал. Дэн провел его ко мне в спальню, я представил присутствующих друг другу и попросил Дэна и Макаллистера оставить нас вдвоем.

— Присаживайтесь, генерал, — сказал я, когда дверь за ними закрылась. — Налейте себе выпить, бутылка шотландского на столе.

— Нет, спасибо, — твердо ответил генерал, продолжая стоять.

Я пожал плечами и принялся за третий сэндвич. Пора было переходить к делу.

— Вас устроит, если я уговорю Форрестера уйти из армии?

— Почему вы думаете, что мне это нужно?

Жуя сэндвич, я продолжил:

— Не будем играть в прятки, генерал. Я не мальчик, и у меня есть глаза. Все, что мне надо от вас, так это показательные испытания КЭ-4. Маршрут определите сами. Других условий у меня нет.