Брат Вульфстан заглянул в глаза пациенту, чтобы оценить его состояние. После приема снадобья больной лишь ослабел еще больше, и монастырский лекарь испугался, что потеряет пилигрима. Расстроенный, он присел за рабочий столик, чтобы обдумать дальнейшие действия.
      Странник этот, бледный, с ввалившимися щеками, появился в аббатстве Святой Марии несколько дней назад. Уволенный со службы у Черного Принца из-за ран и частых приступов лихорадки, он решился на паломничество в Йорк, с каждым часом все явственнее осознавая свою смертность, — недуги способствовали этому лучше любой проповеди. В результате переправы через бурный Ла-Манш и долгого путешествия верхом у него вновь открылись раны. Вульфстану удалось остановить кровотечение с помощью барвинка, но новый приступ лихорадки застал его врасплох. Лекарю нечасто приходилось сталкиваться с солдатскими недугами за время его жизни в тишине монастыря. Он покидал монастырские покои лишь затем, чтобы дойти до близлежащей аптекарской лавки Николаса Уилтона или до Йоркского собора.
      В течение двух дней, не отвлекаясь даже на ночной сон, Вульфстан смешивал снадобья, ставил компрессы и молился. В конце концов измотанный трудами и тревогой, он подумал о Николасе Уилтоне. Паника помешала Вульфстану вспомнить об аптекаре раньше — как-то раз Николас приготовил чудесное лекарство для архиепископского гостя, когда подобная болезнь чуть не свела того в могилу. Кто-кто, а уж Николас-то должен знать, что делать. Вульфстан трижды произнес благодарственный молебен и воспрянул духом. Господь показал ему путь.
      Лекарь велел своему помощнику, послушнику Генри, смачивать губы пилигрима и дать ему мятный отвар, если больной очнется и захочет пить. Затем Вульфстан торопливо прошел в другой конец здания, чтобы попросить у аббата позволения отправиться в город. По дороге он стряхнул с рясы следы порошков и частички сушеных трав. Аббат Кампиан был особенно требователен к внешнему виду монахов, убежденный, что опрятный вид свидетельствует о порядке в мыслях. Вульфстан знал, что аббат вряд ли станет возражать против его выхода в город, но он находил успокоение в соблюдении правил точно так же, как Кампиан — в опрятности. Лекарь верил, что послушание и старание помогут ему заручиться местом в божественном хоре. И тогда он навечно обретет покой в руках Господа. Лучшей судьбы он не мог представить. А соблюдение правил показывало ему дорогу к этой благодати.
      Заручившись разрешением аббата, Вульфстан шагнул в декабрьский день. Вот так незадача. Оказывается, выпал снег. Весь ноябрь и начало декабря он ждал первого снега, и надо же такому случиться, что снег выпал именно сейчас, когда у него срочное дело. Будь он суеверным крестьянином, то заподозрил бы, что сегодня судьба не благоволит ему. Но он подбодрил себя мыслью, что раз Бог помогал ему преодолевать небольшие неприятности в течение всей жизни, то и теперь не оставит своего верного сына.
      Лекарь набросил капюшон и, выйдя из ворот аббатства на продуваемую ветром улицу полного суеты Йорка, невольно заторопился, моргая и отфыркиваясь. Городской шум вывел Вульфстана из сосредоточенности. У старика вдруг закололо в боку, сильно застучало сердце. Он перепугался собственной немощи, поняв, что ведет себя глупо: он слишком стар, чтобы мчаться сломя голову, особенно по скользким булыжникам. Держась за бок, он остановился на перекрестке, чтобы пропустить повозку. Снег повалил гуще, огромные пушистые снежинки неприятно жалили, прежде чем растаять на его пылающих щеках. «Сначала перегрев, а потом охлаждение. Ты просто идиот, Вульфстан». Он свернул на Дейвигейт, стараясь идти потише, но до лавки Уилтона оставалось рукой подать, и близость цели, как и страх потерять больного, подхлестнули лекаря. Заторопившись, он снова перешел на быстрый шаг.
      Вульфстан почти сразу привязался к пилигриму. Это был спокойный, любезный рыцарь, пустившийся в странствия только из желания молиться и размышлять в поисках примирения с Богом. В душе он носил давнишнюю печаль, любовь к даме, принадлежавшей другому. По его словам, она была самой красивой и доброй из всех женщин, но ей выпало страдание в этой жизни — брак со стариком, не способным подарить ей радость.
      — Как по-вашему, друг мой, что она подумала бы обо мне теперь? — спрашивал он Вульфстана, и глаза его каждый раз подергивались дымкой. — Впрочем, ее уже нет.
      Пилигрим ежедневно заглядывал к лекарю, чтобы поменять повязки. Во время этих визитов он обнаружил аптекарский огород, даже зимой согревающий душу своей красотой.
      — Она находила утешение в подобном саду.
      Пилигрим нередко заходил понаблюдать за тем, как Вульфстан трудится на грядках. Соблюдая монастырское правило говорить только в случае необходимости, странствующий рыцарь почти все время молчал, но при этом не упускал возможности помочь лекарю: подносил инструменты, выполнял мелкие поручения. Старому монаху нравился немногословный помощник, и он был благодарен ему, хотя понимал, что принимать его помощь греховно.
      Поэтому Вульфстан очень расстроился, когда однажды пилигрим упал без чувств в часовне. В ту ночь странник совершал бдение в память о своей возлюбленной. Незадолго до литургии его нашел на холодном каменном полу брат Себастьян. Оставалось только благодарить Бога за ночную службу, иначе рыцарь пролежал бы там до самого рассвета и смертельно простудился.
      Но и без того пилигрим был очень болен. Вульфстан торопился и к тому времени, когда распахнул дверь лавки, уже задыхался и, согнувшись пополам, держался за бок. Тусклый свет и собственная слабость не позволили старому монаху в первый момент разглядеть, есть ли кто за прилавком.
      — Да хранит вас Бог, — с трудом проговорил он. Ответа не последовало. — Николас! Люси!
      Звякнула шторка из бусин, закрывавшая проход на кухню, и кто-то вошел в лавку.
      — Брат Вульфстан! — Люси Уилтон подняла крышку прилавка и взяла Вульфстана за руку. — У вас ужасный вид. — От нее пахло морозным воздухом. — И руки как лед.
      Монах осторожно выпрямился.
      — Вы были в саду. — Он сам удивился нетвердости своего голоса и одышке. Значит, не рассчитал силы.
      — Мы хотели укрыть розы соломой до снега. — Люси Уилтон поднесла к его лицу спиртовую лампу, и он заморгал от света. — Пойдемте на кухню, к огню. У вас горят щеки. В другой раз если будете так торопиться, то сердце может не выдержать.
      Вульфстан последовал за хозяйкой на кухню, где, поблагодарив, уселся на скамью перед очагом. Переведя дух, он улыбнулся миссис Уилтон, согревавшей его душу красотой, мягкостью нрава и учтивостью. За такую дочь было бы не стыдно, даже появись она при королевском дворе, монах в этом не сомневался. Сэр Роберт просто старый болван.
      Люси протянула ему чашку подогретого вина.
      — Итак, что привело вас в такую погоду? К чему эта спешка?
      Он рассказал о причине своего визита.
      — Это тиф. Выхаживаете воина?
      — Бывшего воина. Судя по его седой бороде и печали во взгляде, дни доблести для него давно в прошлом. — Вульфстан перевел взгляд с ее доброго лица, полного участия, на дверь, выходившую в сад. — Не хотелось бы отрывать Николаса от работы. Может быть, ты сама знаешь подходящую смесь?
      — Николас пока не доверяет мне решать такие вопросы.
      — Боюсь показаться надоедливым, но этот человек очень болен.
      — Отдохните здесь, а я пока приведу мужа.
      Люси помогала мужу управляться в лавке, что само по себе было вполне обычным делом. Жены, как правило, изучали ремесло мужей, работая бок о бок с ними. Но ученичество Люси было официально закреплено бумагами — Николас таким образом обеспечил ей будущее. Старше жены на шестнадцать лет и не отличаясь крепким здоровьем, он очень тревожился о том, какая судьба ее ждет после его ухода из жизни.
      Вообще-то, взглянув на ее прекрасное лицо, любой человек сделал бы резонный вывод, что она повторно выйдет замуж и, возможно, найдет себе лучшую партию, более подходящую ей по положению. Ведь Люси была дочерью сэра Роберта Д'Арби, владельца поместья Фрейторп Хадден; она могла бы выйти за какого-нибудь не слишком знатного лорда. Если бы только ее мать не умерла, когда Люси была совсем маленькой, так бы и случилось. Но со смертью прекрасной Амели сэр Роберт перестал интересоваться судьбой своего единственного ребенка. Он отослал девочку в монастырь, где Николас ее и увидел, после чего поклялся освободить красавицу для жизни, более подходящей ее характеру. Вульфстан симпатизировал Николасу Уилтону за все, что тот сделал для Люси. В конце концов, аптечная лавка послужит лучшим наследством, чем имущество, которое она могла бы получить, став вдовой лорда. Лавка обеспечивала ей независимость.
      Вошел Николас, потирая руки и встряхивая волосами.
      — Снег в этом году припозднился, зато теперь валит вовсю!
      Его худое лицо раскраснелось от холода, светлые глаза сияли. Аптекарский огород был его страстью.
      — Вы закончили с розами? — поинтересовался Вульфстан. У них был общий интерес — садоводство. И обоих отличали глубокие знания целебных трав.
      — Почти. — Николас уселся, вздохнув от приятной усталости. — Люси говорит, у вас какой-то пилигрим слег от тифа.
      — Именно так. Он очень плох, Николас, страшно слаб и постоянно дрожит.
      — Когда с ним случился прошлый приступ?
      — Пять месяцев назад.
      Последовали еще вопросы, аптекарь хмурился и кивал.
      — Когда он только появился, голова у него была ясная?
      — Абсолютно ясная. Пока я занимался его ранами, он иногда расспрашивал о жителях Йорка. Во время французской кампании ему как-то пришлось сражаться рядом с сэром Робертом.
      Люси вскинула взгляд, но не изменилась в лице. Она не питала к своему отцу почти никаких добрых чувств.
      — И вот что странно, — продолжал Вульфстан. — Он был в недоумении, когда я сказал, что вы, Николас, заняли место своего отца, став хозяином лавки. Он настаивал, что вас нет в живых.
      — Вот как? — прошептал Николас.
      Люси перекрестилась.
      Позже Вульфстан припомнил, что именно с этой секунды Николас переменился. Аптекарь начал задавать вопросы, которые, по мнению монаха, не имели особого значения для диагноза: Николаса интересовало, как зовут пилигрима, как он выглядит, какого он возраста и зачем пришел в аббатство Святой Марии; наконец, навещает ли его кто-нибудь.
      Вульфстан был краток в своих ответах. Пилигрим пожелал остаться безымянным; о своем доме или семье ни разу не упоминал; седовласый, высокий, с воинской выправкой, даже в болезни. Никто его не навещал, хотя он знал кое-кого из поместья Фрейторп Хадден. И, видимо, был знаком с Николасом.
      — Но ведь это все не имеет особого значения?
      Монах нервничал из-за того, что аптекарь теряет драгоценное время.
      Люси Уилтон тронула мужа за руку, и он дернулся, словно прикосновение обожгло его.
      — Брат Вульфстан должен торопиться к своему больному, — сказала она, встревоженно глядя на мужа.
      Николас поднялся и принялся расхаживать по кухне. Неприятная пауза затянулась, и Вульфстан начал опасаться, что аптекарь просто не знает, какое посоветовать лекарство, но потом Уилтон повернулся и как-то странно вздохнул.
      — Моей обычной микстурой здесь не обойтись. Ступайте к своему больному, брат Вульфстан. Я приду чуть позже, еще до сумерек, и принесу лекарство. — Вид у него был смущенный, он избегал смотреть Вульфстану в глаза.
      Монах испытал разочарование. Опять отсрочка.
      — Выходит, это не такой простой случай? Из-за ранения?
      — С тифом всегда непросто справиться.
      Вульфстан перекрестился.
      Люси ласково опустила ладонь ему на плечо.
      — Неужели все так серьезно, Николас?
      — Не могу сказать, — резко ответил тот. Но потом, видимо, осознал это, наклонился и нежно поцеловал жену в лоб. — Тебе здесь незачем оставаться, Люси. — На этот раз он заговорил мягко. — И нет причин для беспокойства. Если поторопишься, то успеешь укрыть последний куст.
      — А я хотела поучиться, посмотреть, как ты приготовишь лекарство.
      Николас взял ее за руку.
      — Я позже тебе все подробно расскажу, любовь моя. Но снег не будет ждать. — Во взгляде Уилтона были нежность, забота и непонятная грусть.
      Больше не споря, Люси набросила накидку и вышла в сад.
      Вульфстан вздохнул.
      — Она сокровище, — сказал Николас.
      — Бог обоих вас благословил любовью, — согласился монах.
      Николас уставился в пол и промолчал. Вульфстану показалось, будто приятель избегает смотреть ему в глаза. Возможно, в этой семье не все было так уж благополучно.
      — Так вы приготовите лекарство?
      Николас вздохнул, возвращаясь от своих размышлений к делу, и кивнул.
      — Займусь немедленно. А вы поскорее возвращайтесь к больному. Обязательно напоите его мятным отваром, чтобы он хорошенько пропотел.
      — Я дал Генри подробные наставления, — запротестовал Вульфстан, но, заметив странное раздражение Николаса, поспешил уйти.
      На обратном пути холод ощущался особенно остро. Уилтон был прав: первый снегопад отыгрался за опоздание.

* * *

      В сумерках, когда Вульфстан клевал носом у постели больного, кто-то разбудил его, потрепав по плечу. Николас Уилтон, наконец-то. Но с аптекарем творилось что-то неладное. Вульфстан потер лицо и пристально вгляделся в его лицо — оно было бледным, а в расширенных глазах застыл ужас.
      — Вы неважно выглядите, Николас. Наверное, было бы лучше прислать с кем-нибудь лекарство.
      Больной застонал. Веки его подрагивали. Николас отвел Вульфстана в сторону.
      — Он выглядит хуже, чем я ожидал, — прошептал аптекарь.
      «Ну да, — подумал Вульфстан, — это все объясняет».
      — Вы должны немедленно дать ему лекарство, — продолжал Николас. — Торопитесь. Одна драхма на кружку кипятка. Я посижу с ним.
      Вульфстан бросился к очагу.
      Видимо, пилигрим очнулся: Вульфстан услышал, как он вскрикнул, потом прозвучал голос Николаса, бормотавший что-то успокаивающее. Больной снова закричал. Монаха это не удивило: бедный рыцарь горел в лихорадке и бред был неизбежен.
      Монах проверил воду, с нетерпением ожидая, когда же она вскипит. Пилигрим всхлипывал. Наконец вода закипела, Вульфстан тщательно отмерил лекарство, произнес над ним молитву, хорошенько размешал и поспешил к больному.
      К его удивлению, Николаса и след простыл. Он оставил пилигрима одного.
      — Как странно, ушел и не сказал ни слова, — пробормотал Вульфстан.
      — Убийца, — с трудом выговорил пилигрим. — Отравитель. — Лицо его горело и было влажным от пота.
      — Успокойтесь, друг мой, — сказал Вульфстан. — Вам вредно волноваться.
      Пилигрим с трудом дышал. Он метался по подушке, и глаза его лихорадочно блестели.
      Вульфстан попытался его успокоить, нашептывая ласковые слова.
      — Это все болезнь, друг мой. Дьявольские видения, призванные сломить вашу волю. Не обращайте на них внимания.
      Наконец взгляд больного прояснился.
      — Он явился мне в кошмаре?
      — Ну конечно. Здесь нет никаких убийц. — Вульфстан поднес чашку к побелевшим губам больного. — А теперь выпейте. Вам нужно как следует отдохнуть. Вы заснете, а сон — лучшее лекарство.
      Больной испуганно взглянул на чашку, потом перевел взгляд на Вульфстана.
      — Вы сами это приготовили?
      — Собственноручно, друг мой. Выпейте же.
      Пилигрим так и сделал.
      — Значит, он все-таки мертв. Я действительно его убил, — прошептал он.
      Эта ужасная мысль, видимо, его успокоила, и вскоре он погрузился в сон. Но когда прошла последняя служба дня, он начал стонать, проснулся весь в поту и пожаловался на боли в руках и ногах. Наверное, Вульфстан ошибся с диагнозом, решив, что это тиф. Но ведь прежде таких симптомов у больного не наблюдалось. Вульфстан попытался снять боль с помощью компрессов с ведьминым орешником, но улучшения не наступило.
      Тогда лекарь позвал Генри. Вместе они приготовили примочки и наложили на руки и ноги пилигрима. Ничего не помогало. Вульфстан вконец растерялся. Он сделал все, что мог, никто бы не придрался. Только Господу было известно, как глубоко он переживал из-за страданий пилигрима. Он уже подумывал, не послать ли за мастером Сорианом, врачевавшим монахов, если им случалось заболеть, но вспомнил, что тот почти не помог, когда пилигрим слег с очередным приступом, да и час был поздний, так что Вульфстан опасался получить отказ. Сориан мог просто сказать, что на все воля Божья. С этим никто и не спорил, и старый лекарь не хотел вытаскивать из постели Сориана посреди ночи, чтобы еще раз услышать из его уст эту истину. К тому же Божья воля не всегда доступна пониманию обыкновенного смертного.
      Пилигрим с трудом дышал, хватая воздух ртом. Генри принес еще подушек, чтобы подложить под спину больному.
      Это была долгая ночь. Ветер проникал во все щели, завывал у двери, очаг дымил, и глаза у лекаря слезились. Когда Вульфстан склонился к пилигриму, чтобы промокнуть ему лоб, больной вцепился монаху в рясу и, притянув его к себе, прошептал:
      — Он отравил меня. Выходит, я не убил его. Я не отомстил за нее.
      Сказав это, он закатил глаза и без чувств повалился на подушки.
      — Это болезнь сжигает вас, мой друг, — громко проговорил Вульфстан на тот случай, если пилигрим его слышит. — Без лекарства вам было бы гораздо хуже.
      Больной не шевельнулся.
      Как жаль, что странник ошибочно принял за убийцу того, кто пришел, чтобы спасти его. Убийцу, с которым, как думал рыцарь, он разделался. Неужели именно поэтому он был так уверен, что Николас Уилтон мертв? Неужели когда-то в прошлом он пытался его убить? Пресвятая Дева, неудивительно, что Николас встревожился. Но чем дольше Вульфстан следил за страданиями пилигрима, тем больше он убеждал себя, что все это бред больного. Лекарь никак не мог представить себе, чтобы такой тихий человек мог напасть на Николаса Уилтона.
      Старый монах не сводил глаз с больного и, видя, что обморок все длится и длится, совсем пал духом. Пилигрим дышал неглубоко, время от времени с шумом втягивая воздух, словно никак не мог вдохнуть в полную силу. Вульфстан посадил его чуть повыше и начал молиться. Вернулся с последней мессы Генри и опустился на колени рядом с лекарем.
      Но, несмотря на все их заботы, к утру больной перестал дышать окончательно.
      Убитый горем, Вульфстан удалился в часовню, чтобы помолиться за упокой души усопшего.

* * *

      Генри потревожил Вульфстана, который клевал носом над молитвенником. Оказалось, что с лекарем желает поговорить Поттер Дигби, судебный пристав архидиакона Ансельма.
      Вульфстан не представлял, что могло понадобиться Дигби. Судебный пристав исполнял отвратительную обязанность — расследовал слухи о грешниках, нарушивших епархиальный закон, и тех, кого считал виновными, тащил в церковный суд, где с них взимался штраф. Платой за это были комиссионные, а также — ненависть горожан, которые знали, что пристав так и ждет, как бы подловить их на супружеской неверности: брак считался священным, а неверность чаще всего приносила Дигби доход. У мирян редко водились большие деньги, чтобы оплачивать свои грехи. Многие поговаривали, что только благодаря нечестивому бдению пристава каменотесы и стекольщики без устали трудились, поддерживая в должном состоянии собор. Вульфстан находил прискорбным, что красивейший собор связан молвой с такой жадностью. По правде говоря, он терпеть не мог Поттера Дигби, хотя и понимал, что это великий грех. Следуя за Генри в монастырские покои, лекарь ломал голову, что могло привести к нему этого человека.
      Оказалось, Поттер Дигби явился по частному делу. Накануне ночью он обнаружил Николаса Уилтона, лежащего без сознания возле ворот аббатства, и, окликнув проезжавшего мимо возницу, доставил его домой. Аптекарь был в таком состоянии, что не узнал собственной жены. Дигби выразил уверенность, что миссис Уилтон будет рада, если брат Вульфстан навестит ее.
      — Николас? Как странно. — Вульфстан вспомнил о вчерашнем внезапном уходе аптекаря. — Вчера он действительно вел себя как-то странно. Но прошу меня простить. Я провел на ногах всю ночь, потерял больного, который был мне другом. Я не могу сейчас никуда идти. Все равно от меня мало толку.
      — Уилтон очень плох. Его жена напугана. — Дигби пожал плечами. — Тогда, возможно, мастер Сориан…
      — Сориан? Он ничем не утешит миссис Уилтон. — Вульфстан взмахнул рукой. Он дрожал от слабости и долгого поста, но все равно не мог отдать нежную Люси Уилтон на попечение жестокосердного врача.
      — Тогда кого вы предложите, брат Вульфстан?
      Лекарь вздохнул.
      — Придется мне просить разрешения у аббата.
      И снова Вульфстан храбро ринулся в снегопад, его старые кости ломило от холода, но он не обращал внимания. Нельзя же было оставить Люси Уилтон одну в такое время.
      Напрасно он беспокоился. В дверях кухни его встретила Бесс Мерчет, владелица таверны Йорка, что располагалась за углом от аптекарской лавки Уилтона. Вульфстан испытал облегчение, увидев в дверном проеме грузную фигуру этой умудренной жизнью женщины. Она была особа разумная, хоть от нее частенько попахивало винным перегаром, и к тому же хорошая приятельница Люси.
      — Она будет рада видеть вас, брат Вульфстан. — Бесс проворно впустила его и сунула в руки чашку с чем-то горячим. — Выпейте и отдышитесь. А я пока взгляну, как там дела наверху. — Она исчезла на лестнице.
      Вульфстан вдохнул запах смеси бренди и трав и решил, что питье пойдет ему на пользу. И действительно, вскоре сердце его успокоилось, боль потери притупилась.
      Наверху ему было достаточно бросить один только взгляд на Николаса, чтобы понять: возможно, вскоре он лишится еще одного друга.
      — Милосердная Мадонна, что с вами случилось?
      Вульфстан опустился на колени рядом с кроватью Николаса, взял руки больного, безвольно лежавшие на одеяле, и попытался растереть, чтобы согреть их. Николас, глядя в пустоту, зашевелил губами, но не произнес ни звука.
      — Он такой всю ночь. — Люси сидела с другой стороны кровати, промокая мужу слезы. Тени под ее глазами свидетельствовали, что ночь ей выпала такая же ужасная, как и Вульфстану. — Он ушел вчера вечером таким, каким вы его видели, с ясной головой, вполне здоровым, чтобы работать в саду на холоде. А вернулся калекой, лишенным речи. Его терзает какой-то страх, о котором я ничего не знаю и потому не могу помочь. — Она прикусила губу. Сейчас не время было плакать.
      Сердце Вульфстана переполнялось жалостью к ней. Он сам горевал по ушедшему другу. Насколько же сейчас ей тяжелее видеть собственного мужа в таком состоянии. Он просто обязан найти способ помочь. Лекарь осторожно опустил руки Николаса и укрыл их одеялом, потом поманил Люси от кровати.
      — Расскажи все, что знаешь.
      Поведала она очень мало, только то, что Дигби помог Николасу добраться домой. У мужа, видимо, отказала правая нога. Правая рука тоже висела, как плеть. И он не говорил ни слова, из горла вырывалось лишь глухое мычание. Женщина сжала руки и с отчаянием взглянула на лекаря, надеясь услышать хоть что-то в утешение.
      Но Вульфстан мало чем мог ее успокоить.
      — Похоже на паралич. Временный или постоянный — только время покажет. Все в руках Господа. Возможно, если бы я знал, что вызвало приступ, то сказал бы определеннее. — Он вспомнил, с каким пристрастием Николас расспрашивал его о пилигриме и как странно повел себя позже, стоило ему взглянуть на больного. — Он был взволнован, когда покинул лазарет. Возможно, в темноте он упал. Такой паралич бывает от удара головой или спиной. Причиной мог быть и внезапный испуг.
      — Испуг. — Люси бросила взгляд на мужа, потом отвернулась и произнесла тихо, чтобы слышал только Вульфстан: — Неужели дело в пилигриме? — В ее голосе чувствовалось напряжение.
      Вульфстан припомнил обвинения умирающего. Но доказательств у него не было. А теперь, когда странник мертв, он не видел причин понапрасну пугать Люси.
      — Наверняка вид больного расстроил Николаса. Он сам признался, что не ожидал увидеть пилигрима в таком плохом состоянии. Но подобное потрясение не могло вызвать паралич. — Лекарь посмотрел на склоненную голову Люси. — Что такое, дитя мое? Чего ты опасаешься?
      — Сегодня утром к нам заходил архидиакон Ансельм.
      — Ансельм? Пришел прямо сюда?
      — Они с мужем не разговаривали много лет. Все началось еще до того, как мы поженились. Странно, что он решил зайти именно сегодня. Пришел очень рано, до первого посетителя, сказал, что уже прослышал о случившемся с Николасом. Выразил беспокойство. Как ни посмотри, обычный визит друга. После стольких-то лет. Он ведь не пришел, даже когда умер наш Мартин.
      Их единственный ребенок умер от чумы, так и не научившись ходить.
      Что-то в этом рассказе насторожило Вульфстана. Ведь вчера вечером архидиакон зашел и к нему. Тогда он не придал визиту большого значения. Архидиакону предстояло отужинать с аббатом Кампианом. Еще до трапезы он заглянул в лазарет, поинтересовавшись, изменилось ли что-нибудь там с тех пор, как он в последний раз обращался за помощью. В свое время Ансельм учился в школе при аббатстве Святой Марии. Накануне вечером, за ужином, он интересовался здоровьем брата Вульфстана, рассказывал послушнику Генри, как некогда боялся лекаря, отличавшегося в молодые годы статью силача. Ансельм расспрашивал и о пилигриме, единственном пациенте. Вульфстану показалось, что эти вопросы задавались просто из вежливости.
      Лекарь усадил Люси на сундук у маленького окна.
      — Расскажи поподробнее о приходе архидиакона.
      — Он спросил у меня, насколько серьезно болен Николас. Я ответила, что не знаю и могу рассказать не больше того, что рассказал ему пристав. Архидиакон, видимо, удивился и спросил, почему я решила, будто он разговаривал с приставом. Тогда я рассказала о том, как Дигби нашел Николаса. Это ему не понравилось. «У лазарета в аббатстве? А что там делал Николас?» Он говорил словно о вражеском лагере, куда Дигби не следовало бы соваться.
      — О моем лазарете? — удивленно вздернул брови Вульфстан.
      — Архидиакон растревожил меня вопросами. Я сказала, что Николас относил больному лекарство. «Воину?» — спросил он. Я подтвердила, что тому самому, кто назвался пилигримом. Архидиакон и без того был бледен, но тут в лице его не осталось ни кровинки. Он даже схватился рукой за прилавок, чтобы не упасть. Я задала прямой вопрос о его подозрениях, но он предпочел уклониться от ответа, поинтересовавшись, в свою очередь, что же случилось в аббатстве. Я, конечно, ничего не знала и, более того, догадывалась, что архидиакон осведомлен лучше меня. Тогда я попросила его рассказать, кто такой этот пилигрим. Ведь он наверняка знал это. Но архидиакон заморгал и отвел глаза. «Я пока не видел этого пилигрима, миссис Уилтон» — вот и весь ответ. Примерно к такой полуправде прибегали сестры в монастыре, стараясь защитить нас от окружающего мира. Я продолжала настаивать. Тогда он выпрямился и заявил, что придет позже. «Кто он такой?» — не унималась я. «Я еще вернусь», — снова повторил он и заспешил прочь.
      Люси, нахмурившись, выглянула в окно.
      — Проклятый священник. Он ведь знает, кто этот человек. Почему же не скажет? Думаю, и муж заболел из-за этого воина. — Она обратила гневный взгляд на Вульфстана. — Кто этот пилигрим, брат Вульфстан?
      — Моя дорогая Люси, Бог свидетель, не знаю.
      — Я хочу с ним поговорить.
      Вульфстан покачал головой.
      — Он умер.
      Она была потрясена.
      — Умер? Когда?
      — Прошлой ночью. Кем бы он ни был, теперь он не может нам помочь.
      Люси перекрестилась. О недавно усопших обычно не отзывались плохо, это приносило несчастье.
      — Да покоится он с миром.
      — Аминь, — прошептал Вульфстан и потупился, слезы жгли ему глаза. Он чувствовал такую усталость, что уже не мог себя сдерживать.
      Заметив смятение лекаря, Люси взяла его за руку.
      — Мне жаль, что вы потеряли своего больного.
      — Не просто больного. Это был друг. — Голос Вульфстана дрогнул. Лекарь утер глаза и глубоко вздохнул. — Прости. Боюсь, сегодня от меня мало толку.
      Она нежно поцеловала его в лоб. Легкое прикосновение губ, всего лишь ласковый жест, но он окончательно сразил монаха. Вульфстан закрыл лицо руками и разрыдался. Люси обняла его и привлекла к себе.
      Позже, когда лекарь подкрепился чашкой подогретого вина, он рассказал о своей дружбе с пилигримом и о душевной грусти воина.
      — Судя по вашему рассказу, это был добрый человек. Я благодарна, что вы пришли, несмотря на свое горе. Кстати, откуда вы узнали?
      — От Дигби. Он специально посетил меня, чтобы рассказать о вашей беде.
      — Как все странно, брат Вульфстан: и готовность Дигби помочь, и визит архидиакона. А знаете, если бы я поняла, какая связь существует между архидиаконом Ансельмом и пилигримом, а также между архидиаконом и Николасом, то, скорее всего, разобралась бы в том, что случилось.
      Вульфстан промолчал. Давным-давно он дал Николасу слово, что ничего не расскажет Люси о прошлом, и теперь не собирался это слово нарушать. Но ему не давало покоя, что Николас заболел именно теперь, когда находился в аббатстве Святой Марии, где одновременно сошлись Ансельм и его пристав. Лекарь не считал это обычным совпадением.

* * *

      Создавая зло в образе Евы, Бог использовал ребро Адама. Он взял от мужчины все самое дурное и сотворил женщину. Так просто, ясно написано, и все же редко кто из мужчин внемлет этому предупреждению. Всех остальных губит собственная слепота.
      Ансельм, архидиакон Йорка, стоял коленопреклоненный на холодных, сырых камнях, пытаясь отогнать горестные мысли и помолиться за своего дражайшего друга. Но мысли все время возвращались к Николасу. Добрый Николас, его погубила любовь к женщине, сейчас он так мучительно страдает, что вряд ли протянет долго. Наверное, это даже к лучшему.
      Ансельм заерзал: холод пробирал его до самых костей, тупая боль поднималась от колен выше. Но он готов был терпеть во имя спасения друга. Ради Николаса он вынесет любое страдание. Он и так переживал за него почти всю свою зрелую жизнь. Но нисколько об этом не жалеет. Его молитвы за Николаса шли из самого сердца.
      Николас не виноват в своих несчастьях. Не он выбрал тропу греха. Это был выбор его отца, того самого человека, который забрал его из школы при аббатстве и сделал своим подмастерьем в аптечной лавке, по соседству с таверной, так близко от центра города со всей его скверной. Именно отец Николаса заставил его присматриваться к женщинам, выбирать подругу, которая выносит ему сына, чтобы тот продолжил семейное дело. Николас, послушный сын, отвернулся от Ансельма, а потом встретил на своем пути женщину такую порочную, что она заманила в свою ловушку трех мужчин одновременно и всех троих ввергла за собой в пучину греха. А ее дочь завершила начатое, поймав в свои сети Николаса и тем самым поставив ужасную точку в родовом проклятии.
      Отец Николаса умер с горечью в сердце, видя, что сын остался холост, но при этом обременен жуткой тайной, способной разрушить все, что Уилтон-старший создал непосильным трудом за целую жизнь. Такова цена за грех. Но Николаса еще можно спасти. Красивого, благородного, любящего Николаса.
      Ансельм склонил голову и обратил к Богу молитву о прощении.

* * *

      Несколько недель спустя, уже после Крещения, брат Вульфстан сидел в лазарете возле жаровни и удрученно разглядывал собственную руку. Сначала в ней ощущалось покалывание, а потом она вообще онемела. И все из-за какой-то ничтожной щепотки снадобья. Если бы он добавил ее в мазь, то можно было бы распрощаться с этим светом. Неудивительно, что, проглотив лекарство, погиб его друг, а теперь еще и сэр Освальд Фицуильям. Да простит его Господь, но он даже не заметил, когда успел так состариться и выжить из ума. Вот оно доказательство, что он уже никуда не годится. Ни при каких обстоятельствах лекарь не должен применять лекарство, приготовленное чужими руками, предварительно не испробовав его. Больной умер, а Вульфстану даже в голову не пришло хотя бы тогда проверить снадобье, он просто поставил склянку на полку, словно предназначал ядовитое зелье для следующей жертвы. Да смилуется над ним Господь, но только собственная нерадивость Вульфстана погубила его друга, благородного пилигрима. А теперь еще и сэра Освальда Фицуильяма, подопечного самого архиепископа. Дева Мария и все святые, что же ему теперь делать?
      Что все это значило? Николаса Уилтона уважают во всем графстве. Как он мог совершить такую ошибку? Вульфстан уставился на свою руку, и тут на него снизошло озарение. Наверное, Николас, когда смешивал лекарства, уже чувствовал себя плохо. Некоторые порошки очень трудно отличить друг от друга. Если уже тогда аптекарь был болен, разве он не мог перепутать аконит с молотым фиалковым корнем?
      Каждый раз, отмеряя лекарство, Вульфстан молил Господа, чтобы тот своей дланью направил его. Любое снадобье очень легко может превратиться в отраву. И все же в тот день Николас не выказывал никаких признаков болезни. Правда, когда он вошел в дом, цвет лица у него был несколько неровный, но он всегда отличался слабой конституцией, и несколько часов, проведенных в саду во время первых серьезных заморозков, не могли не сказаться. Вел он себя, однако, странновато. Этого отрицать нельзя. Но, Господи, нельзя же только поэтому подозревать человека. После многих лет доверия.
      Одно было ясно: Вульфстан обязан вернуть неиспользованное до конца лекарство Люси Уилтон и поговорить с ней. Она должна понаблюдать за Николасом, когда он достаточно окрепнет и вернется в лавку. Аптекаря нельзя допускать до приготовления лекарств, пока не станет ясно, что он полностью в здравом уме и твердой памяти.
      Вульфстан так разволновался к тому времени, когда добрался до аптеки, что ему почудилось, будто Люси Уилтон, как только увидела сверток в его руке, сразу догадалась о его содержимом. Но разве такое возможно? И первые ее слова развеяли подозрение.
      — Подарок Николасу? Какое-нибудь новое снадобье, которое, возможно, подбодрит его?
      — Если бы так, Люси, дитя мое.
      Она нахмурилась, услышав, каким тоном он это произнес, и, проведя гостя в кухню, жестом указала на стул возле окна.
      Вульфстан сильно продрог, но теперь, в теплом помещении, с него покатил пот в три ручья. Он промокнул лицо. Люси протянула ему кружку.
      — Бесс Мерчет принесла немного эля, который варит Том. Похоже, он вам больше нужен, чем мне.
      — Да пребудет с тобой Господь. — Лекарь с удовольствием принял кружку и сделал несколько больших глотков.
      — А теперь, друг мой, расскажите, что случилось. Говорила Люси спокойно, но во взгляде ее читалась настороженность. Когда монах брал кружку, то отметил, что руки у женщины холодные. Хотя, конечно, это он встревожил ее, явившись непрошеным, да еще с таким серьезным видом.
      — Прости меня. Я только что отошел от смертного одра. Сэр Освальд Фицуильям, подопечный архиепископа. Боюсь, меня сочтут виновным.
      — Вас, брат Вульфстан?
      Он отставил кружку и взял в руки сверток.
      — Видишь ли, я дал ему это лекарство, но больному стало хуже, и вскоре все было кончено. Тогда я тщательно исследовал снадобье. Дитя мое, даже самая крохотная доза этого лекарства смертельна для человека.
      Люси, не сводя взгляда со свертка, тихо спросила:
      — И вы принесли его мне для проверки? В надежде, что ошиблись?
      Вульфстан покачал головой.
      — Ошибки нет, Люси.
      Она взглянула на него своими чистыми голубыми глазами.
      — Тогда зачем вы его принесли?
      — Это то самое лекарство от тифа, которое приготовил по моей просьбе Николас в тот день, когда он заболел.
      Сначала монах подумал, будто она не расслышала, потому что оставалась совершенно неподвижной. Потом Люси выдохнула:
      — Милосердная Мадонна! Вы уверены?
      Глаза ее расширились, она с замиранием сердца ждала его ответа.
      — Я это знаю так же точно, как то, что вы обязаны снабжать ярлычком каждый пузырек в аптеке, — ответил Вульфстан.
      — Я даже не думала, что у вас осталось то лекарство.
      — Пилигрим умер тем же вечером, когда я дал ему лекарство в первый раз. Николас принес порцию на несколько дней. Мне казалось, будет грехом не сохранить лекарство для других больных.
      — Но если вы знали…
      — До сегодняшнего дня не знал. Мне даже в голову не пришло проверять его.
      Люси, задумавшись, закусила губу.
      — Я не знаю лекарства от тифа. Что за яд?
      — Аконит.
      — И вы уверены, что в том лекарстве, которое вы сейчас держите в руках, аконита столько, что можно убить человека?
      — У меня до сих пор не прошло онемение в руке, а ведь я подержал лишь маленькую щепотку.
      Люси поежилась, словно от холода.
      — У обоих больных ныли конечности?
      Вульфстан кивнул.
      — У обоих наблюдалось затрудненное дыхание?
      Снова последовал кивок, и Люси уронила голову на грудь.
      — Прости, что усугубляю твое горе, дитя мое. Я бы ни за что не стал тебе этого рассказывать, но подумал, что ты должна знать, чтобы отныне присматривать за Николасом. Ты не должна позволять ему работать в лавке до тех пор, пока он полностью не восстановит силы, как телесные, так и душевные.
      Женщина кивнула, не поднимая взгляда. Вульфстан наклонился, чтобы взять поставленную на пол кружку. Хозяйская кошка, растянувшаяся у огня, подошла к монаху и потерлась о его руку. Мелисенди была прелестной серо-белой полосатой кошечкой с необычно длинными ушками. Вульфстан почесал ей лобик, и Мелисенди замурлыкала.
      — Наверное, он был уже болен, когда готовил лекарство, — сказала Люси.
      Вульфстан поднял кружку с элем. Кошка прыгнула ему на колени и покружила немного, устраиваясь поудобнее.
      — И я так думаю. Он сам не понимал, что в тот день ему не следовало бы полагаться на себя.
      Когда Люси взглянула на монаха, ее глаза блестели от слез.
      — Неужели это от холода? Зачем я позволила ему работать в саду!
      Вульфстан почувствовал себя ужасно. Вот чего он совсем не хотел — так это обвинять Люси Уилтон в недомыслии. Она и без того настрадалась, взвалив столько на себя.
      — Люси, дитя мое, разве ты могла удержать его от работы в саду? Перестань себя обвинять.
      — Как же иначе? Он ведь угасает на глазах.
      — Не оставляй надежды. Господь заберет твоего мужа, только если придет время.
      — Но даже если он выздоровеет… — Люси дотронулась до своих щек, словно удивившись, почему они мокрые, потом промокнула слезы тряпкой, которой только недавно протерла руки после того, как налила эль. — Бедный Николас. Он будет сломлен, если после выздоровления обнаружит, что все, ради чего работал всю жизнь, полностью разрушено.
      — С какой стати оно должно быть разрушено?
      Люси пристально посмотрела на старого монаха своими прелестными глазами. В них стояли слезы.
      — Две смерти. Согласно гражданскому кодексу, мы больше не имеем права практиковать. Гильдия не пойдет против закона. Не могу представить, чтобы гильдмейстер Торп счел возможным предоставить Николасу второй шанс. Мы погибли, брат Вульфстан.
      Монах гладил кошку и молился про себя, чтобы Бог подсказал ему, как поступить. Он сознавал, что обязан предотвратить такую беду.
      Люси несколько раз прошлась от очага к двери, потом остановилась на полпути перед полками с лекарствами и принялась рассеянно переставлять склянки.
      — Ужасно, — сказал Вульфстан, обращаясь больше к кошке, чем к Люси.
      Но хозяйка, видимо, очнулась от этих слов и, быстро подойдя к монаху, уселась рядом с ним. Взяв его за руку, она заговорила:
      — Мой дорогой друг, простите меня. До сих пор я думала только о том, что это значит для Николаса и для меня, но вы тоже рискуете потерять дело всей своей жизни.
      — Я? Потеряю дело моей жизни?
      — Я имею в виду ваш лазарет.
      — Мой… Каким образом я его потеряю?
      — Когда аббат Кампиан узнает, что вы дали больному непроверенное лекарство…
      Всемилостивый Бог, неужели аббат освободит его от работы? Конечно, он может это сделать. У него есть все основания. С возрастом лекарь потерял осторожность.
      — Если только мы не спасем самих себя, — тихо произнесла Люси.
      — Каким образом?
      — Сохранив все в тайне.
      — Мы никому не скажем?
      — Ни единой душе. — Она взглянула на свои руки, затем снова подняла глаза на Вульфстана. — Разве это будет такой уж грех? Я, со своей стороны, не позволю Николасу готовить лекарства до тех пор, пока мы с вами оба не решим, что он полностью восстановил рассудок. Я также не сомневаюсь, что впредь вы никогда больше не станете давать больным лекарства, предварительно их не проверив.
      Она смотрела на Вульфстана своими ясными глазами. Теперь уже сухими. Взгляд ее был спокоен и разумен.
      Эти глаза помогли Вульфстану воспрянуть духом.
      — Так далеко я не загадывал. Но, конечно же, ты права насчет последствий. Для всех нас троих. — Он допил эль до конца.
      — Значит, это будет нашей тайной?
      Да поможет ему Бог, но Вульфстан не желал принести в этот дом еще большую печаль. И свой лазарет он тоже не хотел терять. Старик кивнул.
      — Да, пусть это будет нашей тайной.
      Люси сжала его руку.
      — Но когда Николас поправится… — начал Вульфстан.
      — Я глаз с него не спущу. — Люси отпустила его руку и наклонилась, чтобы подобрать с полу сверток. — По закону мне следует это сжечь.
      Вульфстан кивнул.
      — Правильно сделаешь. Я бы и сам так поступил, но…
      Люси покачала головой.
      — Нет, это моя обязанность. — Она наклонилась и чмокнула старика в щеку. — Благодарю вас, брат Вульфстан. Вы наше спасение.
      Монаху не хотелось верить, что в словах этой милой женщины могло таиться какое-то зло. Господь показал ему дорогу.

* * *

      Когда Вульфстан ушел, Люси принялась метаться от стены к стене, обхватив себя руками. Взгляд ее остановился на кувшине с элем. Несколько глотков могли бы ее подкрепить. Но день еще только начинался. Должны прийти покупатели. Нужно вести себя разумно. Теперь все зависело только от нее.

      Мастер Роглио с превеликим старанием складывал свои астрологические таблицы и убирал инструменты, с помощью которых только что осмотрел глаз. Оуэн заметил, как подрагивают руки доктора, как напряжены его плечи, словно он набрал в легкие воздух и не хочет выдыхать, как он избегает смотреть на него. Мастер Роглио явно чего-то боялся. Оуэн бросил взгляд на герцога Ланкастера, который, нахохлившись, сидел в углу. Совсем уже старик, он до сих пор слыл вторым человеком в стране после короля Эдуарда. Сердить его не решился бы никто.
      Разумнее было бы отложить расспросы, но Оуэн дожидался этой минуты три месяца, и терпение его иссякло.
      — Плоть зажила, а глаз по-прежнему не видит. Никаких изменений, да, доктор?
      Роглио скользнул взглядом по герцогу, который заинтересованно подался вперед. Лекарь красноречиво пожал плечами.
      — Господь все еще может сотворить чудо.
      — Зато ты не можешь, — прорычал Ланкастер.
      Роглио встретился с его суровым взглядом.
      — Не могу, милорд.
      Ему удалось выдержать взгляд, не моргнув.

* * *

      Плоть зажила, но глаз остался слепым. Один глаз. Бог создал человека с двумя глазами не просто так, а с какой-то целью. И лишил Оуэна одного из них тоже, наверное, с какой-то целью.
      Два глаза Оуэну были в самый раз. Лучший стрелок из лука на службе у Ланкастера, он обучал других и в результате дослужился до капитана. Великое достижение для простого валлийца. Ни один зверь не уходил от его стрелы. Ни один человек. Но он взял себе за правило убивать только для пропитания или по приказу своего сеньора. И все во славу Господа.
      Христианское милосердие лишило Оуэна всего этого. Менестрель со своей подружкой. Бретонцы. Еще более свободолюбивые, чем валлийцы, как тогда подумал Оуэн. У них не было причин шпионить в пользу французов. Девица, не стесняясь, флиртовала со всеми подряд. Солдаты решили, что хорошо с ней позабавятся. Но менестрель был обречен. Никто не находил его пение забавным. Только Оуэн понимал бретонские песни, да и то с трудом. Язык, на котором пел этот человек, был какой-то варварской смесью корнуэльского с французским. Солдаты теряли терпение. У них чесались руки добить бродячего горлодера — вот это была бы забава. Оуэн вступился за него. И освободил.
      Спустя две ночи менестрель проник в лагерь и перерезал глотки самым ценным пленникам, за которых французская знать отвалила бы немалый куш. Оуэн, разъяренный, поймал его и попытался вразумить: «Неблагодарный ублюдок. К тебе же проявили милосердие». Подружка бретонца незаметно подкралась сзади. Оуэн успел обернуться, и удар, нацеленный в шею, пришелся в левый глаз. Взревев, капитан стрелков всадил меч ей в брюхо, вынул его, а потом, повернувшись, не увидел бродягу, оказавшегося слева, так что тот полоснул ножом ему по плечу. Собрав остатки сил, чтобы удержать тяжелый меч одной рукой, Оуэн прорубил плечо бродяги до самой шеи. Убедившись, что бретонец со своей подругой лежат в лужах собственной крови, Оуэн повалился на землю, не в силах больше выносить адскую боль. Это был его последний воинский подвиг.
      А что теперь?
      Всему придется учиться заново. До этой минуты он не очень беспокоился, считая свою частичную слепоту временной, быстро проходящим неудобством, как все прежние раны. Натыкаясь на незамеченное препятствие, он тут же забывал об этом, убежденный, что несет незначительное наказание за свои многочисленные грехи. Получает очередной урок смирения. Этот урок оказался нелегким. Знакомые предметы выглядели как чужие. Мир вдруг стал казаться перекошенным. Когда он моргал, то и мир подмигивал ему в ответ.
      Оуэн узнал цену двум глазам. Когда у тебя два глаза, соринка, попавшая в один, не ведет к слепоте. Теперь же она делает его беспомощным, как новорожденного младенца.
      Полная темнота. Он знал, что это возможно. Смерть тоже возможна.
      Все изменилось.

* * *

      Старый герцог доказывал Оуэну, что, потеряв глаз, тот не стал для него бесполезен — стрелок из лука все равно прицеливается, зажмурив один глаз. А раненое плечо следовало разрабатывать, тогда и прежняя сила вернется. Но Оуэн считал свою слепоту результатом собственного ошибочного суждения, а рану в плече — неизбежным результатом слепоты. Одноглазый человек уязвим. Он мог подвергнуть опасности и тех, с кем сражался бок о бок.
      Ланкастер оставил его в покое на какое-то время, но потом преподнес сюрприз.
      — Ты прирожденный имитатор, Оуэн Арчер. У меня на службе ты приобрел манеры рыцаря. Говор у тебя грубоват, но у всех лордов приграничных земель силен местный акцент. И вообще твоя свобода ценнее роскоши. Ты никому не принадлежишь, тебе не нужно защищать фамильную честь или добиваться власти с помощью тайных заговоров. Поэтому я тебе доверяю. Подучишься немного — и я смогу использовать тебя в качестве моих глаз и ушей. Что скажешь?
      Оуэн повернул голову, словно птица, и внимательно посмотрел на хозяина здоровым глазом. Ланкастер был человеком со своеобразным чувством юмора, и, поскольку говорил он всегда ровным, лишенным эмоций голосом, порой бывало непросто понять, подсмеивается он или говорит серьезно. Но сейчас, судя по взгляду старого герцога, он не шутил.
      — Вы хотите, чтобы я стал вашим шпионом? Ланкастер усмехнулся.
      — Еще одно достоинство. Сразу брать быка за рога.
      — Одноглазый шпион будет таким же бесполезным, как и одноглазый лучник, милорд. — Лучше он это скажет, чем кто-то другой.
      — Не говоря уже о том, как сильно ты выделяешься из толпы со своей повязкой на глазу и зловещим шрамом. — Герцог затрясся от смеха, от души веселясь. — Твоя броская внешность станет твоим прикрытием.
      — Интересный ход мысли, — заметил Оуэн.
      Старик откинул голову и захохотал во все горло.
      — Сказано со светской деликатностью. Превосходно. — Внезапно Ланкастер стал серьезным. — Мой зять зовет меня великим тактиком. Так оно и есть, Оуэн Арчер. Власть не удержать только тем, что угождаешь королю и сражаешься в битвах. Мне нужны надежные агенты. Ты был бесценен в качестве командира лучников, но можешь принести еще больше пользы став моими ушами и глазами. Правда, тебе придется изучить игроков и ситуацию, приобрести навык чтения не только писем, но и мыслей. Готов ко всему этому?
      Шпион работает в одиночку. Совершив промах, Оуэн никого не подведет, кроме себя. Это ему понравилось.
      — Да, милорд. С радостью.
      Бог милосерден в своих помыслах. Оуэн провел ночь в часовне за благодарственными молитвами. Вполне возможно, он еще принесет пользу.

* * *

      Спустя два года Оуэн стоял позади Вестминстерского аббатства в похоронной свите старого герцога. Господь приподнял Оуэна, чтобы вновь сбросить вниз. Бывший лучник не мог надеяться, что герцог успел устроить его будущее. Если бы право наследования перешло к родному сыну Ланкастера, возможно, беспокоиться было бы не о чем. Но у старого герцога были только дочери. Новый герцог Ланкастерский, Джон Гонт, был мужем Бланш, дочери герцога, а еще он был сыном короля Эдуарда, что само по себе делало его всесильным лордом. Вряд ли он сочтет нужным прибегать к услугам одноглазого шпиона-валлийца. Последние несколько дней Оуэн много размышлял о своей дальнейшей жизни. За время службы у герцога он скопил немного денег. И сейчас не придумал ничего лучшего, как отправиться в Италию. Тамошние правители любили интриговать. Наверняка он кому-нибудь пригодится.
      Он упражнялся в стрельбе по мишени до тех пор, пока перед здоровым глазом все не расплывалось, а руки и плечи не начинали подрагивать. Стрелял он по-прежнему метко, в общем-то не хуже, чем в прошлом. Но левая сторона была уязвима. Он тренировался в умении резко выпрямляться из наклона и укреплял мышцы шеи, чтобы молниеносно оборачиваться.
      А потом за ним в Кенилуорт прислал Джон Торсби, лорд-канцлер Англии и архиепископ Йоркский. Торсби прибыл в Лондон с каким-то делом к королю, и Оуэну предстояло к нему присоединиться.

* * *

      Оуэн принял протянутый кубок и пригубил вино. Лучшего ему отведывать не приходилось даже за столом старого герцога. Лорд-канцлер и архиепископ Йоркский принимал его как знатного господина, а Оуэн меж тем не представлял, зачем он здесь.
      Джон Торсби откинулся на спинку стула, с удовольствием потягивая вино. Рядом потрескивал огонь в камине, согревая личные покои. В бликах пламени гобелены дарили теплые цвета ярких красок.
      Одноглазый Оуэн не имел возможности рассмотреть гобелены скрытно, ему нужно было обязательно повертеть головой в ту и другую сторону, особенно влево. Оставалось одно: не делать ничего украдкой. Похвали человека, похвалив его вещи. Бывший стрелок повернул голову, пытаясь охватить одним глазом всю комнату. Охота на вепря начиналась слева от двери, продолжалась по всей комнате и заканчивалась пиром в большом зале, где победителю вручалась голова зверя. Сюжет был собран из отдельных гобеленов, сотканных специально для этого помещения, ибо размер их подходил идеально.
      — Изумительные гобелены. Думаю, это норманнская работа. Мелкое плетение, насыщенный зеленый цвет… Да, наверняка норманны.
      Джон Торсби улыбнулся.
      — Я вижу, вы не все свое время в Нормандии провели на поле брани.
      — Как и вы за столом переговоров.
      Оуэн усмехнулся. Он считал, что не должен робеть от оказанной чести — разделить бокал вина с самим лорд-канцлером в его личных покоях.
      — Вы смелый валлиец, Оуэн Арчер. И легко приспосабливаетесь к обстановке. Когда старый герцог попросил меня взять вас к себе на службу, я решил, что у него от боли помутился рассудок. Последние дни его были очень тяжелыми, вы, наверное, знаете.
      Оуэн кивнул. Ланкастер умирал в муках. Мастер Роглио рассказывал, что плоть старого герцога пожирала саму себя изнутри, так что под конец он мог глотать только воду, которая покидала его тело кровавым потоком. Оуэна тронуло, что, несмотря на такие страдания, его господин вспомнил о нем.
      — Он научил вас слушать, наблюдать и запоминать. — Торсби внимательно разглядывал Оуэна поверх бокала. — Я прав?
      — Да, милорд.
      — Такое большое доверие могло вскружить голову обычному лучнику. — Торсби не сводил неподвижного взгляда со своего гостя.
      Архиепископ держался непринужденно. Оуэн решил, что скрытничать сейчас ни к чему.
      — Когда я потерял один глаз, я решил, что мне конец. Доверие моего лорда подняло меня из отчаяния. Он подарил мне смысл существования, когда я уже думал, что никуда не гожусь. Я просто обязан ему жизнью.
      — Ему — да, — кивнул Торсби, — а вот мне вы ничем не обязаны. Я просто раздумываю о возможности выполнить последнюю просьбу старого друга.
      — Вы могли бы проигнорировать ее, о чем знал бы только Бог.
      Торсби удивленно приподнял брови, и на его губах заиграла усмешка.
      — Вы считаете, что архиепископ Йоркский может обмануть человека на смертном одре?
      — Если решит, что так будет лучше для души, о которой он заботится.
      Торсби отставил бокал и наклонился вперед, положив руки на колени. На его пальце сияло кольцо архиепископа, на канцлерской цепи играли отблески пламени.
      — Ваши слова меня радуют, Оуэн Арчер. Я склонен думать, что могу вам доверять.
      — Как архиепископ или как лорд-канцлер?
      — И то и другое. Дело касается Йорка. И двух рыцарей, безвременно умерших в аббатстве Святой Марии. Знаете такое аббатство?
      Оуэн отрицательно покачал головой.
      — Хорошо. Мне нужен человек, который сможет судить объективно. Наводите справки, записывайте факты, а потом докладывайте мне. — Архиепископ подлил себе вина и жестом пригласил Оуэна последовать его примеру. — Обойдемся сегодня без слуг. Я пожелал, чтобы в этот вечер здесь не было ничьих других ушей, кроме наших.
      Оуэн наполнил свой бокал и откинулся на стуле, готовясь выслушать историю.
      — Должен сказать, новый герцог Ланкастер заинтересован в вас. Вы могли бы преуспеть на службе у Гонта, и о будущем не пришлось бы беспокоиться — не то что со мной. Моя должность выборная, а он сын короля и герцог Ланкастер пожизненно. Я говорю это вам потому, что у вас, возможно, будет повод с ним побеседовать. Второй рыцарь, замешанный в этом деле, был одним из людей Гонта.
      Оуэн призадумался. Гонт был опасный человек, известный своим коварством. Бывший лучник отлично представлял, какого сорта поручения Гонт мог ему давать. Служба этому господину стала бы почетной, но не очень честной. Во всяком случае для Оуэна. Не для того Бог возродил его из пепла, чтобы он теперь обделывал темные делишки.
      — Я польщен, что двое таких всесильных вельмож предлагают мне службу, и я благодарен вам за то, что вы даете мне возможность выбора. Предпочитаю служить архиепископу и лорд-канцлеру. Служба у вас мне больше по душе.
      Торсби склонил голову набок.
      — Как вижу, в вас нет честолюбия. Но в те круги, где вы сейчас вращаетесь, вас привел каприз судьбы. Будьте осторожны. — Взгляд его был серьезен, почти тревожен.
      Слепой глаз Оуэна вдруг закололи сотни иголок, раскаленных и острых. Он давно привык считать эти приступы своего рода предупреждением, дурным предзнаменованием.
      — Я всегда осторожен, милорд, и знаю свое место.
      — Не сомневаюсь, Оуэн Арчер, что это так.
      Торсби поднялся, поправил кочергой поленья в камине и вернулся на место.
      Оуэн отставил бокал с вином. Он хотел, чтобы голова оставалась ясной.
      Торсби тоже отодвинул бокал.
      — Головоломка начинается следующим образом. Сэр Джеффри Монтейн, покинув свиту Черного Принца, совершает паломничество в Йорк, чтобы искупить какой-то прошлый грех. Мы не знаем, какой именно, ибо на службе у принца Монтейн вел себя безукоризненно. Вероятно, что-то из его далекого прошлого. Прежде чем поступить на службу к принцу, он сражался под знаменами сэра Роберта Д'Арби из Фрейторп Хадден, поместья, расположенного неподалеку от Йорка. То, что Монтейн выбрал аббатство Святой Марии для совершения паломничества, предполагает, что его грех связан со службой у Д'Арби. Итак. Он появляется в Йорке незадолго до Рождества, а через несколько недель заболевает тифом — видно, путешествие на север подорвало его силы, открылась старая рана и вернулась болезнь, которую он перенес во Франции. Все это со слов лекаря аббатства, брата Вульфстана. А через три дня Монтейн умирает.
      Торсби смолк.
      Оуэн не увидел в этой истории ничего странного.
      — Тиф часто смертелен.
      — Согласен. Насколько я знаю, после ранения вы помогали военному лекарю. Часто доводилось выхаживать тифозных больных?
      — Часто.
      — Мастер Уэрдингтон хвалил вас за сострадание.
      — Да я сам переболел всего за год до этого и понимал, как страдают больные.
      Архиепископ кивнул.
      — Кончина Монтейна осталась бы незамеченной, если бы за один только месяц в аббатстве не случилась еще одна смерть. Сэр Освальд Фицуильям из Линкольна, значимое лицо в аббатстве, искал там уединения, дабы замаливать грехи — какие именно, легко могли догадаться все те, кто его знал. Вскоре после Святок он простудился, болезнь все усиливалась. Он сильно потел, жаловался на боли в руках и ногах, иногда терял сознание, бредил. Через несколько дней он умер. Почти такая же смерть, как у Монтейна.
      — Почти такая же? Но его случай совсем не похож на тиф.
      — Перед кончиной Монтейн страдал точно так же.
      — А не мог лекарь отравить обоих?
      — Сомневаюсь. Преступление было бы слишком очевидным. — Торсби снова отпил из бокала.
      — Прошу прощения, ваша светлость, но какое вы имеете ко всему этому отношение?
      Архиепископ вздохнул.
      — Фицуильям состоял под моей опекой до достижения совершеннолетия. К своему стыду, опекуном я оказался никудышным, он вырос эгоистом и пройдохой. Я использовал все свое влияние, чтобы определить его на службу к Гонту. Друзей мне это не прибавило. Я предполагал, что моего ставленника отравили. И хотя не стану притворяться, будто скорблю по нему, я должен знать имя убийцы.
      — А что скажете о Монтейне?
      — Ну, насколько я могу судить, богобоязненный человек, у которого не было врагов. Возможно, эти две смерти никак не связаны. — Архиепископ откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Хотя я думаю обратное. Слишком уж одинаково оба умирали. — Он взглянул на Оуэна. — Может быть, его отравили по ошибке? — Торсби пожал плечами. — Или просто ему лучше, чем Фицуильяму, удалось скрыть свою тайну? — Он улыбнулся. — Есть еще одна интересная деталь. Монтейн не раскрыл своего имени в аббатстве. Назвался пилигримом, скромно и просто. Или хитро?
      Интересная загадка. Оуэна радовала перспектива.
      — Какие вы успели навести справки?
      — Задал несколько вопросов, при этом выяснился один факт: аббат Кампиан считает, что оба умерли естественной смертью. Вернее сказать, надеется, что это так. Он опасается, что мы безосновательно обвиним его лекаря, брата Вульфстана. К тому же архидиакон Йорка уверяет меня, что, появись во всем этом деле хотя бы один намек на злой умысел, его пристав был бы в курсе. Я перепоручаю расследование вам, Оуэн Арчер. Начните с самого начала, невзирая на лица.
      — В каком качестве мне следует появиться в Йорке?
      — Думаю, будет лучше максимально придерживаться правды. Представьтесь воином, потерявшим вкус к сражениям и убийствам и пожелавшим начать жизнь заново. Вы ищете работу в городе, а пока перебиваетесь небольшими средствами, оставленными вам покойным хозяином. Мой секретарь, Йоханнес, несомненно, что-нибудь придумает перед вашим отъездом. Разумеется, вам будут предоставлены необходимые средства. Как прибудете на место, сразу отправляйтесь к Йоханнесу, и вообще, как только что-нибудь понадобится — обращайтесь к нему. При обычных обстоятельствах всем этим занимался бы тамошний архидиакон. Но я бы предпочел, чтобы сейчас он не знал о цели вашего визита.
      — Вы его подозреваете?
      Торсби улыбнулся.
      — На этом этапе я подозреваю всех и каждого.
      — Всех, кроме Йоханнеса.
      Торсби кивнул.
      — А когда я выполню поручение, что потом?
      — Увидим.
      Оуэн ушел, испытывая смешанные чувства. С одной стороны, отпала необходимость возвращаться в Италию. Ему поручили решить интересную задачу. Но вызов скорее был сделан его уму, нежели физической форме. Предстояло выуживать улики, подлавливать людей на лжи. В подобных делах у него еще не было опыта, и это немного его беспокоило. Но больше он тревожился из-за того, что придется разыгрывать из себя человека, потерявшего вкус к убийству.
      Неужели архиепископ считал, что так будет правдоподобнее? Правдой тут и не пахло. Дайте ему справедливое дело — и он снова отправится убивать. Он вовсе не растратил свою отвагу. Неужели архиепископ счел его трусом? Лицо Оуэна сразу вспыхнуло. Нет, конечно. Архиепископ ни за что бы не нанял труса. Нужно гнать эту мысль прочь. Сомнения только помешают славно потрудиться. А он просто обязан преуспеть, ведь в случае удачи он обеспечит себе будущее в Англии. Бог пока не оставил его.

      На следующее утро Оуэн отправился обратно в Кенилуорт. Гонт приехал в замок на Рождество и намеревался остаться там со своей свитой, пока не просохнут дороги, чтобы прошли доверху груженные домашней утварью повозки. Оуэн надеялся, что кто-то из его прежних товарищей по оружию, оставшихся на службе у Гонта, знал Фицуильяма. Он не был в этом уверен, так как, став шпионом, отдалился от старых друзей из желания поскорее забыть о прошлом.
      Он приехал в замок ближе к вечеру, когда его товарищи отдыхали после нелегкого дня, посвященного муштре молодых рекрутов. Бертольд, сменивший его на посту капитана лучников, тепло приветствовал бывшего соратника. С ним были Лиф, Гаспар и Нед. Все пятеро вместе сражались во Франции. Именно Бертольд и Лиф обнаружили Оуэна, когда тот истекал кровью и бредил от боли рядом с трупами менестреля и его подружки.
      Четверо лучников сидели вокруг дымящей жаровни в комнатушке Бертольда, маленькой, зато отдельной (одна из привилегий капитана отряда), и с удовольствием отдавали должное небольшой фляге с элем.
      — Капитанское звание ничуть тебя не изменило.
      Оуэн дернул Бертольда за косматый хвост черных волос, перевязанный грязным кожаным ремешком. Вылезшие пряди непокорными локонами вились вокруг изрезанного шрамами лица.
      — Нет смысла важничать, если обучаешь лучников, — ответил Бертольд. — Аристократов среди них нет.
      — Верно подмечено, — кивнул Оуэн.
      Нед поднял кружку, салютуя Оуэну.
      — Ты никогда не сойдешь за аристократа с этой повязкой на лице.
      — Да, зато дамам она нравится.
      Рассмеявшись, Гаспар подвинулся, освобождая место на скамье рядом с собой. Ему-то хорошо было известно, какую слабость питают женщины к шрамам. Высокий, красивый, широкоплечий, он соблазнил не одну красотку, попросив поцеловать его шрам от вражеского ножа, проходивший от уха до рта. После этого он интересовался, не захочет ли красавица увидеть, где продолжается шрам на его груди.
      — С дамами, которые сидят за господскими столами, у тебя почти нет шансов. Этим особам подавай титул.
      — За титулованных они выходят замуж. А я ни слова не говорю о замужестве.
      Компания расхохоталась.
      — Значит, не соскучился по солдатской жизни? — поинтересовался Гаспар.
      Вопрос больно ударил Оуэна, но он предпочел сделать вид, что пропустил его мимо ушей.
      — Как новое пополнение?
      — Опять слабаки, — прорычал Бертольд.
      Лиф, здоровый детина с севера, хмуро уставился на тростинку, из которой пытался вырезать дудочку. Оуэн взглянул на большие, толстые пальцы Лифа и подивился, как ловко он справляется с тонкой работой.
      — Когда ты командовал, тебе быстрее удавалось обтесать новичков. Теперь же некому рассказывать валлийские байки, чтобы вдохновить молокососов. — Лиф не сводил глаз с работы, но Оуэн разглядел скрытую за рыжей бородой улыбку.
      Бертольд передал агенту архиепископа кружку.
      — Похоже, тебе нужно подкрепиться.
      Оуэн, терзаемый жаждой, принял её с благодарностью и осушил залпом под громкие одобрительные крики друзей.
      — Хоть говорить ты стал чудно, но пьешь по-прежнему, как один из нас. Надеюсь, ты принес хорошую новость? — поинтересовался Бертольд, став серьезнее. — Было бы здорово, если бы ты снял с меня это ярмо. Я никогда не стремился стать командиром.
      — Прости, старина, мне предстоит отправиться на север. Перед дорогой захотелось повидаться со старыми приятелями.
      Лиф продул тростинку, поднес ее к огню, прищурившись, заглянул внутрь, потом придвинулся поближе к Оуэну и, понизив голос, спросил:
      — Так что понадобилось Гонту на севере? Неужто шотландцы?
      — Поручение не от него, — ответил Оуэн. — Я работаю на лорд-канцлера и архиепископа Йоркского.
      — Торсби? — удивился Гаспар.
      — Ну да.
      Бертольд в изумлении покачал головой.
      — Странный народ эти церковники. Как получилось, что ты работаешь на него?
      — Его светлости меня рекомендовал старый герцог.
      Нед задумчиво на него посмотрел.
      — С глазом не лучше?
      Оуэн покачал головой.
      — И вряд ли когда будет лучше.
      — Все равно ты мог бы остаться капитаном лучников, — быстро вставил Бертольд.
      — Насчет этого я не передумал. И не передумаю.
      Бертольд лишь пожал плечами.
      — А еще у меня есть новость для старых дружков сэра Освальда Фицуильяма, — продолжал Оуэн. — Случайно, не знаете таких?
      Бертольд нахмурился.
      — Новость насчет Фицуильяма?
      — Да.
      — Во что теперь вляпался ублюдок? — прорычал Лиф.
      — Он умер.
      Нед подался вперед.
      — Неужели? И кого нам благодарить за это?
      — Не могу сказать. Тиф — извечная солдатская болезнь. Сильный приступ свалил его в аббатстве Святой Марии в Йорке.
      — Тьфу. — Лиф сплюнул в тростник, устилавший пол. — И когда это он побывал хотя бы поблизости от солдатского лагеря, интересно знать?
      — Значит, он никогда не воевал?
      Нед рассмеялся.
      — Зависит от того, что ты имеешь в виду. В свое время ему не раз приходилось сражаться врукопашную из-за того, что он совал нос куда не следует.
      — Шпионил, что ли?
      Компания притихла.
      — Да я не обижусь. Сам не очень жаловал шпионов, когда был одним из вас.
      Бертольд хлопнул его по колену.
      — Ты всегда останешься одним из нас.
      Оуэн протянул свою кружку.
      — Тогда налей мне еще.
      Беседа продолжалась, а ее участники постепенно хмелели.
      — Значит, Фицуильям мертв? — снова спросил недоверчивый Нед.
      — Так я слышал.
      Лиф снова сплюнул в тростник.
      — Туда ему и дорога.
      — У тебя с ним личные счеты?
      — Да плевал я на него! Кто он такой, чтобы я вообще думал о нем!
      Нед пнул Лифа в ногу.
      — Все еще переживаешь из-за красотки Элис?
      — Очень надо переживать из-за этой шлюхи. Мне еще повезло, что я от нее отделался. Как-нибудь ночью она меня обязательно прирезала бы. С нее станется.
      Гаспар доверительно придвинулся к Оуэну.
      — Видишь ли, одно время он собирался на ней жениться. Пока не почуял, что в ее кровати спит не он один, а еще тот сукин сын.
      Лиф с ревом вскочил, собираясь размозжить голову Гаспара кулаком, но Бертольд успел толкнуть его обратно на скамью.
      — Глупая девчонка. С Лифом ей было бы гораздо лучше.
      — Так что, на ней женился Фицуильям?
      — С какой стати? — хмыкнул Бертольд. — Он ведь подопечный твоего нового хозяина. Впрочем, ты сам это знаешь. С какой стати ему было жениться на такой, как Элис, обычной судомойке?
      — А-а.
      — Знавал я подлецов и почище. — Гаспар пожал плечами. — Но откуда ты его знаешь, капитан? Он ведь появился здесь после того, как ты ушел в верха.
      — Я услышал о нем, сидя за столом у Торсби. Его светлость так и сказал, что это был его ставленник.
      — А что он делал в аббатстве? — поинтересовался Лиф.
      — Поговаривают, будто он совершил паломничество в Йорк.
      — Да, — подтвердил Гаспар. — Он ушел еще до Святок. Мы тогда жили в «Савойе».
      — Так давно? А пришел он в Йорк гораздо позже.
      Нед покачал головой.
      — Только такой глупец, как он, мог отправиться на север посреди зимы.
      — Ага, — подхватил Бертольд. — Герцогиня назвала лорда Марча безумцем за то, что тот поехал тем же маршрутом за своей женой.
      — Вот здесь, возможно, и зарыта собака, — высказал догадку Нед. — Фицуильям отлично знал супругу лорда Марча. Он отправляется на север, чтобы повидаться с ней, а за ним гонится муж. Ты уверен, что его доконал именно тиф?
      — Так, по крайней мере, я слышал. Но мне ничего не известно об этой даме. Он должен был встретиться с ней в дороге?
      Нед пожал плечами.
      — Кто знает? Лорд Марч владеет участком земли к югу от Йорка. На Святках герцогиня назначила его супругу, леди Джоселин, одной из своих фрейлин. Вот муж и помчался на север, чтобы немедленно ее привезти, хотя герцогиня сказала, что жестоко заставлять молодую жену отправляться в дорогу в такой холод и что она могла бы приехать к Пасхе. Но этот жадный ублюдок все равно поехал. Видите ли, жалованье фрейлине начинают платить, только когда она прибывает на место. Ему до смерти не хотелось терять денежки, пока она будет мести хвостом на севере до самой Пасхи.
      Гаспар хмыкнул.
      — Именно мести хвостом. Точная формулировка, судя по тому, что я о ней слышал.
      У Оуэна затеплилась надежда. Если окажется, что все и впрямь так просто, что Фицуильям отправился на север, встретился с этой леди Джоселин и заработал серьезную рану от ревнивца-мужа, тогда его расследованию конец и не придется провести февраль на северных дорогах.
      — Значит, эта самая леди Джоселин находится сейчас в Кенилуорте?
      — Точно, — ответил Гаспар. — Ты увидишь ее сегодня вечером за господским столом среди других фрейлин. А поблизости обязательно будет крутиться лорд Марч.

* * *

      Леди Джоселин уставилась в небо скучающим взором, пока ее компаньонка продолжала болтать о погоде. Эта милашка больше пришлась по вкусу Оуэну, чем любовница Фицуильяма. У леди Джоселин была очаровательная детская мордашка — кругленькая, с ямочками и розовым ротиком, — но глаза недобрые. Пока он подходил к ней, она оценивающе его разглядывала, прикидывая, чем он может быть ей полезен. Крошечные губки растянулись в улыбке.
      — Миледи Джоселин. — Он отвесил ей поклон.
      Она прижала ладошку к груди, почти полностью видной в вырезе модного платья, и на мгновение отвела глаза, но тут же снова принялась рассматривать его с внимательностью хищника.
      — Вы гость герцога?
      — Я служил старому герцогу, а сюда заехал забрать свои вещи. Теперь я нахожусь на службе у лорд-канцлера.
      В ее глазах вспыхнула маленькая искорка. Значит, он вхож во влиятельные круги.
      — Ваше имя, сэр?
      — Оуэн Арчер, миледи.
      — Вы хотели со мной поговорить?
      — У меня к вам поручение от… — Оуэн взглянул на компаньонку миледи, а потом снова на Джоселин, — одного вашего старого знакомого.
      Дама слегка раскраснелась.
      — К сожалению, мои обязанности занимают почти все время. Я слежу за гардеробом миледи, прогуливаю ее собачку в розарии. На это уходит почти все утро до полудня.
      — Значит, благодаря этим делам я имею счастье лицезреть очаровательный цвет вашего лица. Что ж, возможно, мне повезет встретить вас во время одной из прогулок. Я тоже часто прогуливаюсь, чтобы побыть наедине со своими мыслями. — Оуэн отвесил поклон обеим дамам и удалился.
      Бертольд зашел к нему, когда он собирался пройтись перед сном.
      — Пропусти с нами кружечку.
      Оуэн покачал головой. Он предвидел, что все напьются до бесчувствия, вспоминая былые дни, и едва сумеют расползтись по своим койкам. На следующее утро он проснется от дьявольского стука в голове, и во рту будет сухо, как в пустыне. Он не желал разговаривать с леди Джоселин в таком состоянии.
      — Не могу я больше бражничать, друг мой. Я должен обязательно пройтись перед сном, чтобы спокойно провести ночь.
      — Тогда один дружеский совет. Поосторожнее с леди Джоселин. Лорд Марч честолюбив. Он отойдет в сторону, если его дама станет заигрывать с кем-нибудь из всесильных, но только не со слугой, пусть даже тот и ведет себя как лорд.
      Бертольд забросил верную наживку. Когда Оуэн оказался за столом рядом с другом, то поклялся про себя выудить из Бертольда то, что нужно, и успеть убраться, прежде чем прошлое нахлынет на него огромной пивной волной. Голова уже и так трещала от выпитого ранее.
      — Я бы сказал, что на твой вкус эта дамочка чересчур круглолица и глуповата, — заметил Бертольд.
      — А где же лорд Марч, которого следует опасаться?
      Бертольд кивнул в сторону стола, стоявшего по левую руку от хозяйского.
      — Вон тот лысый и губастый.
      Лорд Марч находился в центре внимания всех сотрапезников. Он перегнулся через стол и вопил, раскрасневшись, на какого-то глупо ухмылявшегося лорда. Это был высокий тощий человек, одетый по последней моде: широченные рукава, обтягивающие рейтузы, не скрывавшие, что спор не только поглотил его, но и возбудил.
      — Похоже, еще тот тип.
      — Сейчас он в фаворе у нужных людей, поэтому лично я не стал бы переходить ему дорогу.
      — Гонт покровительствует ему?
      — Этот хитрюга знает, с кем водиться.
      — Я буду осторожен.

* * *

      Утреннее солнце приятно грело Оуэну лицо, хотя воздух был прохладен и резкий ветер продувал насквозь. На ветру шрам на лице горел и кожу стягивало, а необходимость щуриться на ярком солнце только все усугубляла. Агенту архиепископа хотелось вернуться на соломенный тюфяк в комнату Бертольда и отсыпаться весь день, но у него было дело, не терпевшее отлагательства. Проходя вдоль огородных грядок, Оуэн почувствовал на себе чей-то взгляд, но поблизости маячил лишь старый слуга, ровнявший тропинку граблями. Несколько раз бывший стрелок останавливался, чтобы отломать отросток и понюхать знакомую травку. Он любил острые, пряные ароматы. В детстве мать поила его зимой отваром из смеси розмарина и шалфея, чтобы согреть кровь. Напиток она готовила в деревянной миске, которая спустя год еще пахла душистыми травами.
      Давненько он это не вспоминал. Странно, что какой-то запах мог родить ощущение, будто стоит только протянуть руку, как он дотронется до материнского лица, почувствует под пальцами гладкую, мягкую кожу. Он не видел мать лет десять или больше. Наверное, она совсем поседела и выглядит старой и усталой. Но он был уверен, что мать все еще жива. Он бы знал, если бы она умерла, если бы ее сильный дух покинул этот мир. Или не знал бы? Лучше об этом не думать.
      Тропинки в розарии были шире, чем на огороде, и обложены речным камнем. Здесь погожими весенними днями любила прогуливаться герцогиня со своими фрейлинами. Тропинки переплетались между собой, сходясь возле каменной чаши, теперь пустовавшей, если не считать нескольких сухих листьев, скользивших кругами по дну. Клумбы с коричневыми побегами, которые нальются соками и расцветут летом, сейчас были прикрыты соломой. В воздухе стоял запах гниения, приводящий в уныние. Оуэн поспешил дальше.
      Живая изгородь из остролиста смотрелась куда приятнее розария, темно-зеленые листья глянцевито поблескивали и топорщились, напоминая воинов в ожидании битвы. А что же тогда ярко-красные ягоды — капли крови? Воины стояли по стойке «смирно» после побоища в надежде, что лорд заметит их многочисленные раны и позволит уйти, чтобы сесть на корабль? Оуэн отогнал от себя эту мысль. Какое мрачное настроение навеял на него этот уснувший зимний сад! Или виновата вчерашняя попойка?
      Проходя под аркой из остролиста, он снова почувствовал спиной чей-то взгляд. И опять, обернувшись, никого не увидел. Далеко впереди на тропинке между подстриженными фруктовыми деревьями прогуливалась леди Джоселин. Она вела на поводке изнеженную собачку, которая, смешно ковыляя, мела животом землю. С первого взгляда было ясно, что собака предпочла бы прогуливаться гораздо медленнее, чем позволяла ей дама, которой через каждые несколько шагов приходилось дергать изукрашенный каменьями поводок. Леди Джоселин направлялась к лабиринту. Оуэн заторопился, не желая потерять ее из виду. Он побывал в лабиринте только один раз, но успел убедиться, что в нем разумнее всего прогуливаться в сопровождении того, кто хорошо знает маршрут. Его приближение насторожило собачку, песик навострил уши и залился лаем, разрывая лапами землю. Леди Джоселин бросила взгляд назад, слегка махнула рукой, заметив Оуэна, а затем, непонятно почему, подхватила тявкающую собачонку и торопливо скрылась в лабиринте.
      Оуэн замер как громом пораженный. Неужели она по какой-то причине раздумала беседовать с ним? Может быть, он что-то не понял? Или это она не поняла? Шрам дергал, холод пробирал до костей, делая неподвижное стояние неприятным. Он опять подумал, что лучше бы ему все-таки отоспаться после вчерашнего. Но неужели он так просто сдастся? Что, если подойти к входу в лабиринт и позвать леди по имени? Если дама не откликнется, он развернется и пойдет досыпать дальше.
      Когда он приблизился к лабиринту, пес снова затявкал, удаляясь куда-то в глубину. Леди Джоселин вовсе не ждала его у входа. Он было повернул обратно. Какой смысл звать ее? Вряд ли она услышит его голос из-за собачьего лая. Придется расспросить ее как-нибудь в другой раз.
      Оуэн прошел мимо тисовых часовых и столкнулся лицом к лицу с разъяренным лордом Марчем. Тот казался гораздо крупнее и величественнее в накидке, подбитой мехом, и меховом головном уборе.
      — Вы что, преследуете леди Марч? — гневно спросил он зычным голосом, разлетевшимся по всему саду.
      — Преследую? Я вовсе не собирался этого делать, лорд Марч, но, увидев, как она тянет на поводке маленького зверька, подумал, что мог бы предложить ей помощь.
      Сердитая физиономия придвинулась еще ближе. Оуэну не понравился ее цвет. Чересчур багровый — значит, о самообладании уже речь не идет.
      — И вы собрались последовать за молодой женщиной в глухой лабиринт, когда она осталась без присмотра?
      Оуэн чуть не рассмеялся. Вряд ли этот пес позволил бы какие-то забавы. Но сдержавшись, он начал подыскивать успокоительный аргумент. Именно в такие минуты он проклинал себя за то, что отказался от первоначального плана и не нанялся на службу к какому-нибудь итальянскому вельможе. Тогда ему не пришлось бы вести словесную дуэль. Возможно, лорд Марч стремился его унизить. Оуэн отвесил легкий поклон.
      — Прошу простить меня. Теперь я понимаю, в каком свете вам предстал мой поступок. Я вовсе не собирался каким-либо образом оскорбить добродетель леди Джоселин.
      Лорд Марч побагровел еще сильнее. Глазки-бусинки оказались на столь близком расстоянии от лица Оуэна, что он разглядел красные прожилки — свидетельство вчерашней попойки.
      — Вчера вечером за столом вы разговаривали с ней.
      Боже мой, началось. Он мог бы выпутаться, сказав правду, если бы дело не касалось умершего любовника леди Джоселин. Оуэн лихорадочно соображал на ходу.
      — Вчера вечером. Да. Честно говоря, я хотел извиниться перед ней. Видите ли, мои приятели подначили меня заговорить первым с прелестной новой фрейлиной. Они предварительно накачали меня пивом и послали действовать, солгав, что она не замужем. Дама тут же просветила меня на сей счет. Сегодня утром я почувствовал себя глупцом.
      — Значит, вы задумали пофлиртовать с миледи, вот как?
      В лицо Оуэна въехал кулак. Агент едва мог поверить в случившееся. Неужто лорд Марч явился сюда, чтобы затеять драку? Удар был скользящий, по челюсти, но теперь лорд, видимо, нацелился в повязку на глазу. Оуэн перехватил занесенную руку и ткнул лорда Марча кулаком в подбородок. Это отбросило противника назад и дало Оуэну возможность пощупать челюсть и убедиться, что если синяк и появится, то его скроет борода. Ему не улыбалась перспектива отправиться в дорогу со следами недавней потасовки. С синяками и повязкой на глазу можно было попрощаться со всякой надеждой на хорошее обслуживание в тавернах. Лорд Марч собрался продолжить драку. Тогда Оуэн схватил руки противника и сам пришел в смущение от того, с какой легкостью ему удалось сдержать лорда.
      — Я не желаю продолжать, милорд. Уверяю, у вас нет причин драться со мной. Я никоим образом не запятнал ваше имя.
      Глазки-бусинки горели презрительным огнем. Что за проклятое невезение. Оуэн надеялся разузнать среди этих людей о Фицуильяме все, что могло удовлетворить любопытство Торсби, и не ехать при этом на север. Теперь же придется немедленно отправиться в дорогу. Он и без того достаточно оскорбил лорда Марча, продемонстрировав свою силу, так что тому остается только одно — нанять людей и расправиться с наглецом. Или по меньшей мере сделать его калекой.
      — Я слышал, вы человек Торсби, — заявил лорд Марч. — Возвращайтесь в Лондон и держитесь подальше от моей жены, иначе я разорву вас на части.
      Оуэн ловко отпустил руки лорда и, отступив на несколько шагов, поклонился. Он попытался еще раз что-то объяснить, но это вызвало яростный вой у в конец обезумевшего ревнивца.
      И что теперь? Если повернуться и уйти прочь, то этот смехотворный рыцарь может напасть на него сзади. Лорду Марчу, видимо, теперь все равно, откуда нападать — спереди или сзади. Но оставаться на месте — тоже не лучший выход. А пятиться всю дорогу до розария совсем неразумно.
      Оуэн только зря ломал себе голову. Лорд Марч первым предпринял следующий шаг, набросившись на агента с ножом. К тому же он удачно прицелился, в самое уязвимое место. В левое плечо.
      — Проклятье! — вскричал Оуэн, ногой выбил нож из руки Марча и нанес удар ниже пояса со всей яростью к этому сумасшедшему ублюдку: из-за него вновь открылась рана, а ведь было предпринято столько стараний, чтобы ее залечить.
      Когда лорд Марч согнулся пополам от боли, Оуэн нанес следующий удар, в челюсть. Лорд упал на спину прямо на тропу, изо рта у него полилась кровь. Скорее всего, он просто прикусил язык.
      Оуэн зашвырнул нож в тисовую ограду и быстро направился прочь, изо всех сил сжимая раненое плечо, чтобы остановить кровотечение.

      Когда Оуэн добрался до оружейной комнаты, он с трудом сбросил накидку и кожаный жилет и не без удовольствия убедился, что рана пустяковая, гораздо незначительнее, чем он себе вообразил. Такая быстро затянется. Зашедший к нему Гаспар помог промыть и перевязать рану, а затем налил стакан вина.
      — За непопранную честь.
      — Ему досталось больше, чем мне, будь уверен. Глупо было связываться со мной. Он слабак.
      — Мы предупреждали тебя, чтобы ты держался подальше от прелестной Джоселин. Этот человек сходит от нее с ума. Поговаривают, будто Гонт нарочно пригласил его жену в дом, чтобы лорд Марч занимался своим делом, а то он вечно сбегал на север, проверял, как она там.
      — Честно говоря, мне она не кажется столь лакомым кусочком, чтобы вызвать такую страсть.
      — Рад это слышать, капитан. А то я было подумал, что, потеряв один глаз, ты лишился своего знаменитого чутья насчет дамочек.
      Оуэн выплеснул остатки вина в лицо Гаспару и со смехом направился в комнату Бертольда, где достал мазь для смягчения шрама. Густо смазав рубец, он прилег на тюфяк и, должно быть, задремал, ибо очнулся, когда его голову кто-то нежно приподнял и опустил на колени, затянутые шелком.
      Розовые губы леди Джоселин скорбно сжались, а затем растянулись в улыбке. Взгляд был не таким холодным, как еще недавно.
      — Капитан Арчер, как я рада, что вы очнулись. Куда он вас ранил?
      Дама, несомненно, следила за модой: декольте ее платья было опасно глубоким, и Оуэн видел, как с каждым вздохом вздымается пышная грудь. Леди Джоселин явно волновалась. Внезапно он ясно представил всю эту семейную игру. Она затеяла интригу, Марч спас ее, она чмокнула его и, подоткнув одеяльце, направилась тихонечко к раненой наживке. Пропади все пропадом! Оуэну захотелось в эту самую минуту оказаться где угодно, лишь бы не здесь, в комнате Бертольда (когда точно известно, что хозяин не вернется), наедине с этой женщиной, которая наверняка выпустит коготки, убедившись, что он вовсе не пленен ее чарами. Но все пойдет прахом, если он не расспросит ее о Фицуильяме.
      — Рана у меня не серьезная, хотя не поручусь, что ваш муж тоже пострадал не сильно.
      — Несколько дней ему будет трудно есть, но потом все пройдет.
      — Не знаю, почему он так оскорбился; впрочем, я не смог объяснить ему, почему желаю поговорить с вами наедине, и это лишь испортило дело.
      — Да, об одном старом друге…
      — Сэре Освальде Фицуильяме.
      — Оззи? — Она прижала ладошку к белоснежной груди. — У вас есть от него известия?
      — Скорее о нем, миледи. Фицуильям мертв. — Глаза дамы расширились. Оуэн сел и взял леди за руки. — Простите, что огорошил вас такой новостью, но я не мог придумать, как сообщить об этом помягче.
      — Оззи. — Она покачала головой. — Но мы ведь виделись всего… Кто его убил?
      И снова предположение, что Фицуильяма убили, что юношу настиг один из его многочисленных врагов. Оуэн уже начал терять веру в то, что ему удастся когда-нибудь размотать спутанный клубок и найти убийцу.
      — Вы начали говорить, что виделись с ним. Когда это было в последний раз? На Рождество? Или он заехал к вам по пути в Йорк?
      Она отвела взгляд.
      — Он был давним другом.
      — Другом семьи? Возможно, лорд Марч поручил ему доставить вам письмо?
      — Именно так. А вы что подумали?
      — В таком случае, я мог бы обойтись без синяка и раны, рассказав вашему мужу о Фицуильяме?
      Она подняла на него перепуганный взгляд.
      — О нет. Я вам весьма признательна, что вы ничего не сказали мужу. Это… — Она зажала рот пухленьким кулачком, глаза ее сверкали в тусклом свете, проникавшем из высокого окна. — Весьма признательна. — Она протянула к нему руки.
      — Леди Джоселин, я бы предпочел другую компенсацию.
      Она убрала руки, словно обожглась, и покорно взглянула на него.
      — Мне нужна правда. Фицуильям приезжал повидаться с вами на Рождество. О чем он рассказывал? Какие грехи собирался отмаливать в аббатстве Святой Марии?
      Дама молчала.
      — Я знаю, что вы были любовниками.
      Она охнула и собралась встать, но он положил ей руки на плечи и дал ясно понять, что намерен удержать ее на месте. Грудь ее вздымалась. Его отчасти забавляло, что он теряет попусту такую идеальную возможность предаться удовольствию. Но все это дело вызывало у него такое отвращение, что хотелось покончить с ним как можно быстрее.
      — Я не причиню вам зла, леди Джоселин. Мне просто нужно выяснить, что затеял Фицуильям незадолго до смерти. С кем он мог встретиться в Йорке? Расскажите мне все, что знаете, и я беспрепятственно отпущу вас.
      — А если не расскажу? — кокетливо поинтересовалась она, по-прежнему принимая происходящее за игру, флирт.
      Он предположил, что для нее вся жизнь — это беспрерывный флирт. Он не любил таких женщин. Пустых. Глупых. Ни на что не годных.
      — Я бы предпочел обойтись без угроз, прекрасная леди.
      Он понял по ее раскрасневшемуся личику, что прав: она воспринимает всю эту ситуацию как приключение и будет разочарована, если он отошлет ее прочь, хотя бы не поцеловав. А еще он понимал, что разочаровывать эту женщину будет неразумно, поэтому наклонился и запечатлел легкий поцелуй на розовых губках.
      — Вы прелестны, но я не хочу вас компрометировать.
      Она скромно опустила голову.
      — Капитан Арчер.
      — Все восторги Фицуильяма по вашему поводу не отражают и толики правды.
      Ее смех удивил его.
      — Восторги? Фицуильяма? Вы никудышный лжец, хотя и очаровательный. Просто очаровательный.
      А она не так глупа.
      — Я…
      — Очевидно, Оззи подставился под чей-то нож, а его опекун, этот стервятник, послал вас выяснить, кто осмелился пролить кровь Торсби, хоть и сильно разбавленную кровью простолюдина.
      Оуэн почувствовал себя полным идиотом. Не зря его с первой минуты насторожил этот холодный взгляд.
      — Вы правы во всем, миледи. Я лишился дара речи от такой проницательности.
      — Я расскажу вам, что знаю, но только с одним условием.
      — Каким?
      — Вы уедете завтра же и не будете больше расспрашивать никого другого.
      — И как вы заставите меня сдержать слово?
      — Мой муж может сделать так, что вы серьезно пострадаете.
      — Ясно. Вы приметесь кричать о насилии, а он натравит на меня своих костоломов.
      — Именно так.
      Как он мог настолько ошибиться на ее счет? Вот тебе и глупенькая, вот тебе и пустышка. Лучше бы ей оказаться дурой.
      — Почему вас так это заботит?
      — Я не должна допустить ни малейшего скандала теперь, когда принята в свиту герцогини Ланкастер. Для меня честь находиться в этом доме. Для Джейми… лорда Марча это очень важно.
      — Но если вы исполните угрозу, то поднимется скандал.
      — Я буду потерпевшей стороной, капитан Арчер. Вполне заурядная история — на женщину набросился солдат. Мне поверят.
      — Только не лорд-канцлер.
      — Уверена, Джон Торсби выбрал вас не благодаря вашей добродетели. С чего бы ему сомневаться, если я заявлю, что вы решили воспользоваться случаем, когда я заглянула в вашу комнату, чтобы узнать, не нужен ли вам лекарь?
      — Глупый поступок.
      Она пожала плечами.
      — Люди считают меня глупой. Я не возражаю. Меня это устраивает. Дает возможность иногда удивлять.
      — В этом вы правы. Что ж, я ничего не выиграю скандалом, поэтому можете на мой счет не беспокоиться.
      Дама разгладила юбку.
      — Я забеременела. Джейми пришел в ярость. После двух лет брака беременность случилась в самый неподходящий момент. Герцогиня наверняка настаивала бы, чтобы я осталась на севере. Выплачивать жалованье мне начали бы только после родов. Джейми отправился к Оззи, сказал ему, что это, скорее всего, его ребенок. Оззи приехал на север и отвел меня к повитухе, которая за плату избавила меня от необходимости прибегать к ее услугам в ближайшем будущем.
      — Это был ребенок Фицуильяма?
      — Точно не знаю.
      — Чем лорд Марч пригрозил ему?
      Леди Джоселин оскорбилась.
      — Ему не пришлось прибегать к угрозам. Оззи любил меня и сделал бы для меня все, что угодно. Он поверил, что это его ребенок, и, если я не пожелала выносить плод, он был готов помочь мне избавиться от него.
      — Разве лорду Марчу не нужен наследник?
      — У нас еще будет время для рождения наследников. А пока он хочет упрочить свое положение в свите нового герцога.
      — А вы стремитесь упрочить свое положение при герцогине.
      — Разумеется. Они идут рука об руку.
      — Разумеется. А кто была эта повитуха?
      — Магда Дигби, Женщина с Реки. Жуткое создание. Живет на окраине Йорка, на берегу реки, в вонючей лачуге. Но со мной она хорошо обошлась. Как видите, мне ее вмешательство не повредило.
      — А что насчет паломничества Фицуильяма в Йорк?
      Она сморщила носик.
      — Он затеял неудачную интрижку со здешней судомойкой. Герцогиня узнала об этом и отослала его замаливать грехи.
      — Что случилось с судомойкой?
      — Ее выдали замуж за одного из слуг.
      — А зовут ее Элис?
      — Так вы знаете о ней?
      — Один из моих… Один из лучников Бертольда собирался на ней жениться, но потом Фицуильям встал между ними.
      — При случае я упомяну об этом герцогине… после вашего отъезда. Желаете еще что-нибудь узнать?
      — У него были враги в Йорке?
      Она коротко рассмеялась.
      — У такого, как Оззи, везде найдутся враги.

      Добираться из Кенилуорта до Йорка было так же неприятно, как пересекать Ла-Манш. Оуэн подумал о пилигримах, скончавшихся в аббатстве, и ему в голову пришло, что легче всего объяснить их смерть трудной дорогой в зимнее время в этот забытый Богом край. Днем в ушах завывал влажный северный ветер, обжигавший лицо и продувавший насквозь даже самую теплую одежду. Ночью к дьявольскому голосу ветра добавлялись голодные крики волков. Путешествовать было бы гораздо приятнее с отрядом солдат или хотя бы в компании друзей — Бертольда, Лифа, Неда и Гаспара. Но как только у него возникала эта мысль, он тут же гнал ее прочь. Ратные дни остались для него в прошлом. Он должен забыть о той жизни.
      Оуэн прибыл в Йорк усталый, замерзший и заранее настроенный возненавидеть этот город. Он вошел с юга, через заставу Миклгейт, перешел по мосту через реку Уз, источавшую стойкий запах рыбных лавок и общественных туалетов, пересек Королевскую площадь и направился в собор, чтобы для начала представиться секретарю архиепископа. Город представлял собой нагромождение узких улочек, затемненных нависающими вторыми этажами и пропахших отбросами, совсем как Лондон и Кале. Оуэн удивился, где нашлось столько глупцов, которые согласились жить в этом убогом городишке, открытом северному ветру.
      Но собор произвел на него сильное впечатление. Когда закончится строительство, это будет грандиозное сооружение. Оуэн отошел назад и задрал голову, представив себе, как две квадратные башни фасада увенчаются высокими шпилями. По крайней мере, йоркширцы знали, как воздать хвалу Господу за то, что он помогает им продержаться длинными зимами.
      Церковный служитель с суровым лицом довел Оуэна до самой приемной архиепископа, после того как все попытки объясниться на словах не увенчались успехом. Ни тот ни другой не понимали произношение собеседника. Когда Оуэн входил в приемную, мимо него проскользнула какая-то странная личность: маленький жилистый человечек с оливковой кожей, редкими волосенками и хитрыми водянистыми глазками под нависшими веками. Запах рыбы еще долго оставался в дверях, хотя человечка и след простыл. Оуэн никак не ожидал встретить подобного типа в покоях архиепископа.
      Йоханнес, секретарь архиепископа, оказался, к удовольствию Оуэна, приятного вида молодым человеком с хорошими манерами.
      — Его светлость будет рад узнать, что вы добрались благополучно. Шотландцы — настоящее бедствие зимой для путешественников в этих краях.
      — В дороге я встретил лишь несколько таких же, как я, глупцов, если не считать грабителей, шнырявших по лесу.
      Юноша слегка улыбнулся.
      — Ваш акцент может насторожить местных жителей, они считают всех непривычно говорящих шотландскими разбойниками. Теперь понятно, почему каноник Гутрум не отходил от вас ни на шаг.
      — Его светлость забыл предупредить меня об этом. Теперь я буду стараться сгладить свою речь.
      Йоханнес выложил на стол два документа. На одном стояла печать архиепископа. Печать на втором документе Оуэн не узнал, и именно этот листок пододвинул к нему церковный служитель.
      — Это рекомендательное письмо по поводу вас для аббата, составленное мастером Роглио. Здешний лекарь восхищается Роглио. Может быть, это послание поможет развязать ему язык.
      — Значит, вам известна цель моего визита?
      Йоханнес коротко кивнул.
      — Я вам не завидую. Вы убедитесь, что выудить какие-то сведения из йоркширцев — нелегкая задача.
      — А второй документ? — сменил тему Оуэн.
      — Это рекомендательное письмо к мастеру торговой гильдии Камдену Торпу. Я завтра же его отошлю. Возможно, для вас найдется место в аптеке Уилтона, что находится недалеко от площади Святой Елены. Рядом с собором и аббатством.
      — Должность в аптеке?
      — Для маскировки. Аптекарь слег на Святках. Прикован к постели параличом. Его светлость подумал, что вы могли бы помочь миссис Уилтон. Ваш опыт работы у армейского лекаря позволяет вам претендовать на такую должность.
      Перспектива Оуэну понравилась.
      — Как я узнаю о решении гильдмейстера?
      — Я пришлю вам ответ на дом.
      Оуэн встрепенулся.
      — Кстати о доме. Я давно ни о чем другом не могу думать. Где-нибудь найдется для меня горячая еда и теплая постель?
      Йоханнес слегка смутился.
      — К сожалению, не могу сказать ничего определенного. Его светлость считает неразумным устроить вас здесь даже на первую ночь. Нельзя, чтобы вас связывали с могущественными людьми. Я бы предложил вам обратиться к Бесс Мерчет, в таверну Йорка. Она находится рядом с аптекой Уилтона. Если у Бесс не окажется свободных мест, доверьтесь ей, и она поможет вам найти ночлег в доме, где вы сможете отдохнуть, выпустив из рук оружие.
      — Дружелюбный городок.
      — Чужаков нигде не жалуют. Ну и, конечно, тех, чья речь кажется непривычной.
      — После ваших слов я не очень-то стремлюсь познакомиться с населением Йорка.
      — Самоуверенность тоже плохой помощник.
      — Я заметил, что отсюда вышел какой-то странный тип.
      Секретарь задумался, припоминая, кто был его последним визитером.
      — А, это был Поттер Дигби, судебный пристав архидиакона Ансельма.
      Совпадение позабавило Оуэна. Должность судебного пристава как раз подходила такому хорьку. Поттер Дигби действительно внешне напоминал этого шустрого маленького хищника.
      — Похоже, он был рожден для такого занятия.
      Йоханнес замаскировал смех кашлем.
      — Насколько я понял, мне также следует обеспечить вас дополнительными средствами.
      Оуэн понял намек и откланялся, больше не пытаясь посплетничать. Но, направившись к двери, остановился, вспомнив, что уже слышал это имя — Дигби. Неужели совпадение?
      — Как мне разыскать повитуху по прозвищу Женщина с Реки? — Он специально не назвал имя.
      Йоханнес удивился.
      — Какое у вас к ней дело? Неужели ваша подруга попала в беду?
      Оуэн покачал головой.
      — К ней обращался Фицуильям незадолго до своего приезда в аббатство.
      — Ясно. — Йоханнес кивнул. — На задворках аббатства вы найдете тропинку, которая ведет к реке. Я бы посоветовал идти туда только в дневное время.
      — Вот как?
      — Там небезопасно. Можно поскользнуться.
      — Вы имеете в виду крутую тропку или местных обитателей?
      Йоханнес позволил себе улыбнуться.
      — И то и другое.
      — Хорошо, я буду внимателен. Так как мне найти эту женщину?
      — Ее лачуга стоит на скале посреди отмели. Когда река выходит из берегов, она оказывается на собственном острове.
      — А имя у нее есть?
      — Магда Дигби. Мать судебного пристава.
      — Как интересно.
      — Да, занятная семейка.
      Когда Оуэн выходил, какое-то движение слева заставило его остановиться и задержать дыхание. Он развернулся, готовый к нападению, и увидел здоровым глазом, как за угол завернул человек. В воздухе запахло рыбой. Оуэн усмехнулся. Видимо, он разжег любопытство хорька.

* * *

      Таверна Йорка приносила неплохой доход Бесс Мерчет и ее мужу Тому. Клиентура улучшилась с тех пор, как восемь лет назад Бесс, став женой хозяина, взяла все в свои руки. Она вывела всех паразитов, как людских, так и прочих, отмывала все и чинила, пока таверна не засияла чистотой, приобретя респектабельный вид. Том сразу оценил усилия жены и передал ей бразды правления. Таверна, где несколько комнат сдавалось внаем, процветала.
      Незнакомец вошел как раз в ту минуту, когда Бесс подмешивала последнюю порцию приправ в жаркое, приготовленное для посетителей.
      «Ну вот, — подумала она, увидев в дверях чужака, не решавшегося переступить порог, — этому парню есть что порассказать, готова биться об заклад». Высокий, широкоплечий, с военной выправкой. Кожаные штаны и жилет, крепкие сапоги, тяжелый плащ, накинутый на одно плечо. Такой пришел не за тем, чтобы клянчить, хотя кожаный лоскут на левом глазу и шрам через всю щеку, возможно, не позволяют ему теперь вернуться в армию. Ей приглянулись и темные локоны, и золотая серьга в ухе. В новом посетителе было как будто что-то дьявольское.
      — Ну что, чужестранец, войдешь или хочешь выпустить на площадь все тепло?
      Он рассмеялся и прикрыл за собой дверь.
      — Это вы будете хозяйка Мерчет?
      Западный говорок. Не в его пользу, но сильная воля и сообразительность могут это компенсировать.
      — Я Бесс Мерчет, владелица здешнего заведения. Чем могу служить?
      Она вытерла пухлые руки о фартук и поправила ленту чепца.
      — Мне нужна комната. В соборе мне посоветовали обратиться вначале сюда. Мол, лучшего жилья в Йорке не найдется.
      Бесс склонила голову набок.
      — А что у тебя за дело в соборе?
      — Дело у меня одно — найти работу, прежде чем закончатся деньги. Но не бойтесь, добрая женщина, у меня припрятана кругленькая сумма, так что хватит заплатить вам за лучшую комнату. Сам архиепископ за это поручится. Именно он передал мне наследство от моего покойного хозяина.
      Добрая женщина, как же. Как будто хозяйку таверны интересует только платежеспособность посетителя. Хотя он упомянул архиепископа. Что ж, посмотрим.
      — Какого рода работа тебе нужна? С виду не похоже, что ты привычен к плугу или торговле.
      — И здесь вы правы. Я был солдатом, пока не лишился глаза. — Он дотронулся до повязки. — Ну что, найдется у вас комната?
      — Не так быстро. Бесс Мерчет никогда не торопится, принимая решение. — Видно было, что ответ его удивил. Наверняка привык к покорным женщинам. Но это из-за воинской службы. А в целом он производил впечатление приличного человека. — Кому ты служил?
      — Покойному герцогу Ланкастеру.
      — А-а, тому самому, кого сменил выскочка Гонт? — Такому действительно есть о чем порассказать. Ей это понравилось: в таверне появится больше посетителей. — А скажи-ка, герцогиня Бланш действительно такая красотка, как поется в балладах?
      — О да. Во всем королевстве не найдется более изысканной и утонченной дамы.
      — А почему архиепископ не найдет тебе работы?
      Он подарил ей одну из своих самых ослепительных улыбок.
      — Обещаю, что смогу заплатить за жилье и стол.
      Неужто он решил вскружить ей голову своей улыбкой? Бесс нахмурилась. Больно прыткий.
      — Не хочешь отвечать на вопрос? Он перестал улыбаться.
      — Я довольно долго пробыл марионеткой в руках великих. Всегда завидовал тем, кто вроде вас может строить планы, знать, что ждет впереди.
      Бесс фыркнула. Можно подумать, люди способны управлять своими жизнями.
      — В той степени, в какой это удается обычному человеку, — добавил он.
      А он более проницателен, чем она думала. Хороший признак.
      — Так какую работу ты можешь выполнять?
      — Я силен и умею обращаться с растениями. Меня бы устроило быть садовником. А еще я немного разбираюсь в лекарствах. После ранения некоторое время помогал армейскому врачу.
      Бесс напряглась. Она не верила в совпадения. Не простая случайность привела этого валлийца к ее дверям, когда именно такой человек нужен ее соседям. Кто рассказал ему о бедах Люси?
      — По твоим словам выходит, что ты подойдешь в помощники аптекарю.
      — Я хотел переговорить с кем-нибудь из гильдмейстеров.
      — А ты разве еще ни с кем не говорил?
      — Я подумал, что сначала лучше найти жилье.
      Предусмотрительный тип.
      — Как тебя звать, валлиец?
      Он удивленно взглянул на нее, и его лицо медленно расплылось в искренней улыбке.
      — А у вас острый слух.
      — Твой говор для меня никакая не загадка.
      — Меня предупреждали, что местные могут принять меня за шотландца.
      — Только не Бесс Мерчет.
      Оуэн стянул перчатку и дружелюбно протянул руку.
      — Меня зовут Оуэн Арчер.
      Бесс пожала ему руку — теплую, сухую, твердую. Крепкое рукопожатие. Такое и должно быть у лучника.
      — Так как насчет комнаты?
      Бесс вздохнула. Здравомыслие подсказывало, что этот человек может принести беду, но рукопожатие ее переубедило. К тому же чужак действительно выглядел усталым. Женщина кивнула, приняв решение.
      — Есть у меня комната. — Она повела его по лестнице.
      Довольно просторное помещение, широкое окно, два тюфяка. Есть даже сундук, чтобы сложить вещи, и несколько крючков на стене, где можно развесить промокшую верхнюю одежду. Бесс отошла в сторону, давая гостю возможность осмотреться.
      Он обвел взглядом предложенное жилище и замер на пороге.
      — А комната в том конце коридора — на одного?
      Эта дуреха Кит, должно быть, оставила дверь открытой, закончив прибираться.
      — Да, но она не сдается.
      — Я заплачу за нее больше обычной цены.
      Ну вот, опять он о деньгах. Бесс покачала головой.
      — Все это не возместит убытка. Я берегу ее для постоянного клиента. И если сдаю, то только на время. Куда я тебя дену, когда он вернется в следующий понедельник?
      — Тогда я заплачу двойную цену за эту комнату, только не подселяйте ко мне никого.
      Бесс нахмурилась. Ей не нравилось, когда швырялись деньгами. Кроме того, нечего зря пустовать одной постели.
      — Отдельная комната — довольно редкое удобство, Оуэн Арчер. Откуда такое стремление жить в одиночку?
      Он промолчал. Она разглядела на его лице тень смущения, и это ее заинтриговало.
      — Неужто ищешь норку, где бы спрятаться?
      — Нет.
      Она ждала, подбоченясь. Внизу по улице прогрохотала повозка. По коридору пробежала кошка.
      Оуэн улыбнулся.
      — Из вас получился бы отличный следователь.
      Бесс ждала.
      — Все просто. У меня остался один глаз, а за плечами годы воинской выучки. Представьте, что кто-то подкрадывается ко мне слева.
      Он резко развернулся. Бесс прижалась спиной к стене, а чужак сделал выпад воображаемым мечом.
      — Милосердная Мадонна. — Бесс перекрестилась.
      Он отступил, убрав в ножны невидимый меч.
      — Я сам себе не доверяю, если меня внезапно разбудить.
      — Мне не нужны тут никакие неприятности, — предупредила женщина.
      — А я не собираюсь намеренно доставлять вам неприятности. — Голос его звучал ровно.
      Бесс разгладила передник и тряхнула головой, подавив улыбку. Эх, будь она лет на десять помоложе и чуть высокороднее…
      — В задней половине дома наверху есть небольшая комнатушка. Я держу ее на тот случай, если приедут родственники. Обставлена просто. Окошко выходит в сад Уилтона.
      Аптекарский огород. Превосходно.
      — Мне бы не хотелось стеснять вашу семью.
      Бесс расслышала в голосе Оуэна скорее вежливость, нежели искренность. Ему хотелось поселиться в той комнате, а ее семейство могло катиться к черту. Что ж, в этом ничего плохого нет. Мысль о дополнительной выручке пришлась ей по душе. Ее мужу, Тому, нужна новая пара сапог, а она должна купить осла для повозки — Флик совсем состарился.
      — Не волнуйся насчет моих детей. Они редко нас навещают. А выросли они на ферме — мой второй муж, Питер, упокой Господь его душу, держал ферму возле Скарборо. Так что они привыкли обходиться малым. Давай покажу тебе комнату.
      Она извинилась за скрипучую лестницу, которая вела на третий этаж. Они с Томом уже давно не обращали на это внимание, но лучник, возможно, привык к лучшему.
      — В детстве я ночевал в загоне с козами, — заверил он хозяйку.
      — Ну, здесь тебе не придется этого делать.
      Она толкнула низенькую дверцу. Оуэн наклонился, переступая через порог, а оказавшись в комнате, выпрямился и поднял руки над головой. Пальцы достали до потолка. Он подошел к окну, распахнул его, высунулся на секунду, а потом обернулся с улыбкой.
      — Мне это подойдет, хозяйка Мерчет.
      Ей нравилось, как в его устах звучало ее имя. Она назвала цену, слегка превышавшую ту, что она брала за комнату на двоих.
      — Более чем скромно. Я сегодня же заплачу вам вперед за две недели.
      Бесс перечислила ему правила, заведенные в доме, и оставила устраиваться. Ей предстояло отнести жаркое Люси. Она решила пока не рассказывать подруге про нового постояльца. Нужно еще выяснить, что это за птица.

* * *

      Обессилев, Люси задремала, уронив голову на конторские книги. Бедняжка ни разу спокойно не поспала с тех пор, как заболел муж. Даже сейчас ее сон то и дело прерывало бормотание Николаса. Все равно хорошо, что он разбудил ее. Нельзя было засыпать. Она ведь закрыла лавку, чтобы пообедать и еще раз просмотреть счета. Дела шли неплохо. За время болезни Николаса аптека не потеряла ни одного клиента. Судя по книгам, доход не уменьшился.
      В расходном реестре тоже все в порядке. Николас всегда тщательно записывал отпущенные лекарства, чтобы разумнее использовать огород. Ему все еще приходилось приобретать на стороне некоторые коренья, а также кое-какие минералы и драгоценные камни — размолотый жемчуг и изумруд были весьма популярны среди богатых клиентов, — но большинство используемых растений можно было найти в собственном огороде.
      Люси с превеликим трудом распределила смертельную дозу аконита, прибавив в записях щепотку к одному лекарству, щепотку к другому, и так за целую неделю. Книги не должны были вызвать подозрения.
      Интересно, сколько она еще продержится в таком ритме. Женщина потерла шею и медленно выпрямилась, чувствуя, как ноет каждая косточка. Слишком много всего навалилось — и лавка, и дом, и сад. Она уже обращалась к гильдмейстеру с просьбой разрешить ей взять ученика. Она сама считалась ученицей, а потому понимала, что вряд ли он согласится. Он был слишком вежлив, чтобы прямо сказать ей это в лицо, но Люси сама знала порядок. Зато он искренне похвалил ее работу. С тех пор как Николас слег, она не отказала в помощи ни одному покупателю.
      Но за это Люси расплачивалась усталостью, которая сказывалась все больше и больше. Бесс, добрая душа, опекала ее, взяв на себя заботу о еде. Этим утром хозяйка таверны уволокла к себе целый ворох одежды, требующей починки. Дай ей волю, так она бы весь дом выскребла. Люси давно сдалась в борьбе с пылью — тонкий ее слой теперь лежал во всех помещениях, наверху и внизу. Но только не в лавке. Там царила безукоризненная чистота. В лавке миссис Уилтон не забывала ни о чем. Николас ею гордился, да она и сама собой гордилась. Одно дело считаться учеником, и совсем другое — отвечать за семейное дело. Она с удовольствием работала, и все же испытывала при этом опасения. Каждую минуту каждого дня, с каждой отмеренной крупицей она сознавала доверие, которым ее наделили жители Йорка. В ее руках была их жизнь и смерть. Один просчет, одна неверно отмеренная доза — и лекарство могло стать смертельным. Люси проверяла все по два и даже по три раза, полностью концентрируя внимание на том, чем занималась.
      Но продолжать работать с таким усердием не удалось бы без сна. Она обязательно должна поспать. И ей нужно было заручиться чьей-то помощью. Если не ученика, то, по крайней мере, служанки.
      — Люси, ты что, спишь за столом?
      Она дернулась и поморщилась от боли в спине. Хорошо хоть Николас пришел в себя, узнает ее. Речь его была затруднена, словно язык ворочался с трудом, но говорил он разборчиво. А когда он смотрел на нее своими светлыми глазами, то уже видел перед собой жену, а не какого-то призрака, как в те первые ужасные ночи.
      Придя в себя, Николас поинтересовался, выздоровел ли пилигрим. Пришлось сказать, что лекарство не помогло. Тогда аптекарь, перекрестившись, бессильно уронил голову на грудь. Люси про себя взмолилась, чтобы ей никогда не пришлось открыть ему всю правду.

      Оставшись один в комнате, Оуэн сел на табурет под окном и сорвал повязку с глаза, чтобы помассировать шрам. Тереть пришлось сильно: кожу стянуло от долгой дороги по холоду, и глаз время от времени пронзала острая боль. Все пять дней пути пришлось терпеть ледяной дождь и снег. Только глупцы отправляются на север в середине февраля. Он поискал в котомке мазь, которую обычно наносил на шрам. Снадобья осталось ровно на день. Вот и нашлась причина, чтобы заглянуть в аптекарскую лавку.
      Он не торопясь вытряхнул из дорожного мешка чистую рубаху и рейтузы, стянул с ног сапоги, поморщившись от неприятного запаха. В дороге он весь провонял. Нужно будет узнать, где здесь бани.
      Убедившись, что в окнах противоположного дома никого нет, как и в саду, он высунулся из окна и внимательно осмотрел аптекарские посадки. Аккуратные грядки необычной формы. Много разнообразных растений. Вполне может сойти за монастырский садик. За изгородью из остролиста выглядывало какое-то строение — должно быть, теплица. Видна была только задняя часть дома: дверь, ведущая в сад, одно окошко на первом этаже, два — на втором. Скромное, но удобное жилище.
      Внизу Бесс Мерчет во все горло проорала какой-то приказ. Оуэн улыбнулся. Эта женщина могла ему пригодиться. Она ему нравилась. Сметливая, решительная, миловидная для матери взрослых детей — ярко-рыжие волосы, округлая, но не расплывшаяся фигура и вдобавок хорошее чувство юмора. Такая ничего из виду не упустит. Ей известны все мало-мальски важные слухи и сплетни.
      Он натянул сапоги, нацепил повязку на глаз и спустился вниз, захватив баночку для мази и кошель.
      — Ты, наверное, проголодался, — поприветствовала его Бесс и кивком указала на место за большим столом. — Кит! Поднос с хлебом и порцию жаркого. И кружку свежего эля.
      Через черный ход вошел мужчина с бочонком в руках. При виде Оуэна он кивнул и произнес:
      — Том Мерчет. А вы, должно быть, сэр Арчер.
      Муж Бесс был моложе ее на несколько лет, плотного сложения, с добрыми глазами.
      — Точно. Зовите меня Оуэн, если вы не против. Наверное, я поживу какое-то время в вашем доме.
      Том поставил на пол бочонок и наполнил кружку элем, после чего вручил ее Оуэну и отошел назад, сложив руки.
      — Ну-ка попробуйте и скажите, подают ли лучший эль в Лондоне.
      Оуэн сделал добрый глоток, после чего, отставив кружку с громким стуком, кивнул и заулыбался.
      — Слышал я похвалы элю, что подают в таверне Йорка, но ни одна из них не отдала ему должное, — сказал он, ничуть не покривив душой.
      Том ушел довольный. Тут подоспела еда — ее принесла молодая женщина. Следом за служанкой появилась Бесс.
      — Ступай теперь, Кит, перекуси на кухне.
      Девушка с радостью поспешила выполнить распоряжение.
      Пока Оуэн смаковал жаркое, Бесс все время крутилась рядом: передвигала скамейки, смахивала невидимую паутину. Покончив с едой, Оуэн допил остатки эля и поднялся из-за стола.
      — Ты быстро приобрел друга, так высоко отозвавшись об эле, — сказала Бесс.
      — Я не скуплюсь на похвалу, если она заслужена. Ни в одной из гостиниц, где я бывал, так вкусно не кормили. Это жаркое достойно украшать стол вельможи. Лучникам, даже капитанам лучников нечасто доводится отведывать такое угощение.
      — Приправы и кое-какие овощи с огорода Уилтона. Николас всегда щедро делится со мной.
      — Аптекарь?
      — Да. Его лавка за углом, на Дейвигейт.
      — Хорошая аптека?
      Бесс фыркнула.
      — Лучшая на севере.
      От Оуэна не ускользнуло, что она не сказала «в королевстве». Значит, в ее словах нет преувеличения. Она не стала утверждать, будто и в Лондоне нет лучшего заведения.
      — Мне нужна мазь для глаза.
      На лице Бесс зажглась лукавая улыбка.
      — Там тебе помогут.
      — Почему вы улыбаетесь?
      Бесс пожала плечами.
      — Просто так. У меня в голове сразу с десяток мыслей.
      Заметив, как хитро поблескивают ее глаза, Оуэн почувствовал себя не в своей тарелке. Впредь придется быть поосторожней.
      — Давайте я сейчас заплачу вам за две недели вперед, а потом пойду осматривать город.

* * *

      Бесс сунула деньги в карман фартука и усмехнулась про себя. Люси полезно пообщаться с этим симпатичным чужестранцем. Пусть заведет интрижку, пока ее стареющий больной муж прикован к постели. Приключение согреет ей кровь, придаст силы на будущее. Бесс не сомневалась, что Люси Уилтон приглянется Оуэну Арчеру. Светловолосая, стройная, с хорошей осанкой, ясными голубыми глазами и завораживающей улыбкой — которая, впрочем, очень редко появлялась на ее лице в последнее время.
      Оуэн напомнил трактирщице ее первого мужа, Уилла, падкого на девушек клерка из Скарборо. Бесс поймала Уилла в свои сети благодаря ярко-рыжим локонам и бойкому язычку. Именно Уилл научил ее читать и писать. Умница Уилл. Красавец Уилл.
      Бесс знала, каково это — выхаживать умирающего мужа и со страхом смотреть в будущее. Она сама похоронила двух мужей, любимых мужей. Отцов ее детей. У бедняжки Люси нет даже такого утешения, как дети.
      Оуэн Арчер может оказаться как раз тем мужчиной, который приободрит Люси. Одна только мысль не давала Бесс покоя — уж очень вовремя появился этот незнакомец, как раз тогда, когда Уилтонам не обойтись без его услуг.
      Оуэн не собирался заводить с аптекарем долгий разговор, он хотел только познакомиться с ним и составить первое впечатление. Дверь в лавку была слегка приоткрыта.
      За прилавком стояла женщина, отмеряя в кисет порошок для покупателя, который расхаживал по аптеке, жалуясь на непогоду. Покупатель был хорошо одет, а его грубоватый говор выдавал в нем жителя северных графств. Скорее всего, какой-нибудь торговец. Видимо, он совсем не огорчился, что его обслуживает не аптекарь, а молодая женщина, которую Оуэн принял за дочь хозяина.
      Женщина подняла взгляд на Оуэна. Потом снова посмотрела на него, на сей раз с каким-то беспокойством. Оуэну было жаль, что он встревожил эту миловидную особу с тонкими чертами лица и ясными глазами. Он прекрасно понимал, откуда эта тревога. Входит незнакомец, весь в шрамах, в пропыленной одежде. Недалеко и до беды. Возможно, она права. Он подождал, пока покупатель не ушел, и только тогда приблизился к прилавку. Женщина внимательно рассмотрела его, задержав взгляд на шраме, пересекавшем скулу.
      — А хозяин есть?
      Женщина насторожилась.
      — Сейчас нет. Чем могу быть полезна?
      Как глупо. Он ведь знал, что аптекарь прикован к постели. Да, неудачное начало разговора.
      — У вас найдется мазь из посконника и окопника? Шрам стягивается и ноет от холодного ветра.
      Она перегнулась через прилавок и дотронулась до его скулы. Он заулыбался.
      — Какое нежное прикосновение.
      Она отдернула руку, словно обожглась.
      — Я понимаю, это трудно, но вам придется смириться с мыслью, что я и есть аптекарь.
      Глаза ее сверкали, а от тона веяло холодом. Что за дерзкая девчонка, надо же — назвалась аптекарем.
      — Прошу прощения. Просто ваше прикосновение привело меня в замешательство.
      — Сладкие речи…
      — Я ведь уже попросил прощения. Она кивнула.
      — Лучше всего смягчает кожу мед с календулой. Спросите у любой придворной дамы.
      — Смягчает. Да. Именно это мне и нужно. Но еще то, что ослабляет жжение. Я имею в виду шрам. — Он улыбнулся.
      Она осталась серьезной и чуть напряженной. Ее голубые глаза излучали холодный блеск.
      Тогда он перестал улыбаться и закашлялся.
      — Еще раз прошу прощения.
      — Я могу кое-что добавить для охлаждения кожи. — Она склонила голову набок, по-прежнему пристально глядя на него. — Вы как-то странно говорите. Вы ведь не с севера.
      — Моя родина — Уэльс. А шрам я заработал на службе у короля.
      — Солдат?
      Он видел, что ей это не понравилось. Да, разговор как-то не клеился.
      — Теперь уже нет. Я понял свою ошибку и свернул с того пути. — Он подарил ей самую обезоруживающую улыбку, на какую был способен.
      — Вы везунчик.
      Не похоже, чтобы ему удалось очаровать ее.
      — Это служит мне оправданием, если я неловко обращаюсь с женщинами. — В частности, Йоркскими женщинами.
      Она улыбнулась довольно вежливо и отошла от прилавка, чтобы приготовить мазь. Оуэн наблюдал за ней, отмечая ее плавные движения, грациозные и уверенные. Волосы женщины были убраны под белый платок, так что взгляду открывалась длинная, стройная шея. Он пожалел, что не может любоваться ею двумя глазами.
      Она напряженно обернулась.
      — У меня что, рога выросли?
      Он покраснел, только сейчас поняв, что неприлично уставился на аптекаршу. Но ведь она не могла не заметить восхищения в его взгляде. На этот раз Оуэн не стал извиняться, ведь он не сделал ничего, что могло бы ее оскорбить. Но на всякий случай решил сменить тему.
      — Я заметил выход в сад. — Он показал на дверь. — Вы держите пчел?
      — Пчел?
      — Чтобы иметь мед для мази.
      — У нас нет ульев. Я хотела бы завести пчел, но нет времени ухаживать за ними. Муж болен. Мед мы берем в аббатстве Святой Марии. А вы садовник?
      Ее муж? Неужели перед ним миссис Уилтон? Не может быть.
      — Я был садовником в другой жизни.
      Она удивилась. Какие все-таки у нее ясные голубые глаза. Они глядят прямо в душу.
      — Когда я был мальчишкой в Уэльсе.
      — Да, далеко вы забрались от дома.
      — Действительно далеко. — Ему определенно нравились эти глаза.
      Она прокашлялась и кивнула на баночку, зажатую в его руке.
      — Ах да. — Он отдал ей склянку.
      Она зачерпнула специальной ложечкой мазь. Ровно одну порцию.
      — У вас верный глаз.
      — Пять лет выучки у мужа, — с тихой гордостью ответила она.
      Ну вот опять.
      — Вы, должно быть, миссис Уилтон.
      Она кивнула. Какое разочарование. Замужем, к тому же за человеком, к которому он надеялся устроиться на работу. Он протянул ей руку.
      — Оуэн Арчер. Решил задержаться в Йорке на какое-то время, поэтому теперь мы будем соседями.
      Она замешкалась в нерешительности, но потом пожала ему руку. Рукопожатие было твердым и теплым.
      — Мы рады, что вы будете нашим покупателем, мастер Арчер. А у Мерчетов вам будет хорошо.
      — Вы сказали, что ваш муж болен…
      Она сразу замкнулась и протянула ему склянку с мазью.
      — Будьте поосторожнее, лекарство довольно сильное.
      Он пожалел о заданном вопросе.
      — Постараюсь.
      Над входной дверью звякнул колокольчик. Прекрасная миссис Уилтон глянула за плечо Оуэна на порог, и в ее лице не осталось ни кровинки. Агент обернулся, чтобы посмотреть, чей приход так ее огорчил. Судебный пристав, Поттер Дигби. Видимо, Оуэн обзавелся второй тенью.
      Миссис Уилтон не шевелилась. Оуэн взял в руки склянку с мазью.
      — Ту мазь, что у меня была, я применял дважды в день. С этим лекарством поступать так же?
      Она перевела на него взгляд голубых глаз. Постепенно щеки у нее снова порозовели.
      — Дважды в день? Должно быть, этот шрам вас сильно беспокоит. Когда вы были ранены?
      — Три года тому назад.
      Пристав подошел к прилавку и остановился слева от Оуэна. С уязвимой стороны. Подлый негодяй. Оуэн постарался взять себя в руки. Он неторопливо оперся правым локтем о прилавок и развернулся, чтобы взглянуть на Дигби.
      Пристав кивнул Оуэну, после чего обратился к хозяйке:
      — Зашел узнать о здоровье мастера Уилтона. С Божьей помощью ему лучше?
      — Он идет на поправку, мастер Дигби. Спасибо, что беспокоитесь.
      Оуэн отметил про себя, что, хотя он ее и раздражал, она говорила с ним менее холодно, чем с этим приставом. Даст Бог, ей никогда не придет в голову обратиться к нему таким тоном.
      Но Дигби, видимо, ничего не замечал.
      — Я помяну мастера Уилтона в своих молитвах.
      — Мы очень вам признательны.
      Ничего подобного. По крайней мере, она не была ему признательна, это ясно.
      — Да пребудет с вами Господь. — Пристав слегка поклонился и выскользнул из двери.
      Загадка. Не многих обрадовал бы визит судебного пристава, но реакция миссис Уилтон — не просто неприязнь. Видимо, у нее с Дигби старые счеты. Оуэн решил подумать об этом на досуге.
      Миссис Уилтон вцепилась в край прилавка так, что побелели костяшки пальцев. Она закрыла глаза, а когда открыла, то как будто удивилась, что по-прежнему видит перед собой Оуэна. А тот проклинал себя за то, что притащил за собою в лавку эту тень.
      — Неприятный тип, — заметил он.
      — Говорят, он хорошо справляется со своей работой.
      — А с чего вдруг от пристава несет рыбой?
      — Из-за матери. Она живет у реки.
      — Ах, да. Повитуха, кажется.
      Миссис Уилтон напряглась.
      — Вы здесь совсем недавно, но знаете о ней?
      Будь проклят его язык.
      — Я уже встречался с приставом. Мне сказали, что он сын Женщины с Реки.
      Миссис Уилтон кивнула.
      — И все-таки, откуда такой стойкий запах рыбы? Не может же он жить вместе с матерью. Ему по должности положено иметь жилье неподалеку от монастыря.
      — Да, он живет в городе, но так как он не женат, то мать чинит и стирает его одежду. — Миссис Уилтон обернулась и бросила взгляд на занавес из бусин в дверном проеме. — Я должна проверить, как там мастер Уилтон.
      — Конечно. Спасибо за мазь, миссис Уилтон. — Оуэн выложил на прилавок шиллинг. — Этого хватит?
      — На это можно купить шесть склянок, мастер Арчер. Довольно будет и двух пенни.
      Он отдал ей мелкие монетки.
      — Надеюсь, вашему мужу в самом деле с каждым днем становится лучше.
      Она слабо улыбнулась.
      Была в миссис Уилтон какая-то печаль, которая его интриговала.
      На улице Оуэн остановился на секунду у калитки, ведущей на задворки дома, к огороду. Если улыбнется удача, он целые дни будет проводить рядом с красавицей миссис Уилтон. Придется в разговоре с гильдмейстером пустить в ход все свое обаяние, чтобы добиться этого.
      Оуэн вернулся в таверну, собираясь расспросить, где находятся бани. Он предполагал, что ему как никогда понадобится как следует помыться после визита к Магде Дигби.

* * *

      Оставшись одна в лавке, Люси пыталась побороть страхи, грозившие отвлечь ее от дела. Ведь в ее руках находилась человеческая жизнь. Нельзя допустить, чтобы снотворное для Элис Бейкер оказалось слишком сильным. Нужно сохранять ясную голову. Но зачем все-таки приходил Дигби? Неужели он что-то пронюхал? Судебный пристав вполне способен их уничтожить. Разве архидиакон Ансельм допустит это? Нет, он слишком любит Николаса. А Поттер Дигби чересчур большой подхалим, чтобы противоречить архидиакону. Во всяком случае, она молилась, чтобы так оно и было. Какая гнусность, что она благодарна судьбе за противоестественную любовь, которую архидиакон испытывает к ее мужу.
      Довольно об этом. Брат Вульфстан ничего бы не выиграл, рассказав о случившемся кому-нибудь, кроме нее. Судебный пристав ни о чем не знает. Как и архидиакон. Люси заставила себя переключить мысли со своих бед, закончила готовить лекарства и написала этикетку. Отставляя в сторону пузырек, она случайно задела горшочек с медом, который так и остался на прилавке после того, как она смешивала для незнакомца мазь. Ставя горшочек на прежнее место на верхнюю полку, Люси вспомнила странное покалывание на коже в тот момент, когда она потянулась за лекарством и почувствовала на себе взгляд черного глаза. Казалось, этот взгляд прожигал насквозь плотную ткань ее шерстяного платья. Еще ни разу в жизни ей не доводилось так остро сознавать, что она женщина. Слава Богу, что хотя бы другой глаз у этого человека закрыт.
      Люси раскраснелась, устыдившись собственных мыслей. Милостивая Мадонна и все святые, она ведь замужняя женщина. А этот Оуэн Арчер оскорбил ее — обращался с ней как с глупой девчонкой, не имевшей права находиться за аптекарским прилавком. Николас никогда так не вел себя с ней.

* * *

      Йоханнес оказался прав насчет скользкой тропы. Решив немного выждать и понаблюдать за другими, Оуэн видел, как несколько человек поскользнулись и скатились вниз с крутого берега, начинавшегося за водонапорной башней аббатства. В конце концов он был вознагражден за свое ожидание. Какой-то женщине с младенцем на руках удалось благополучно спуститься по тропке, не сразу заметной глазу. Тропинка петляла меж валунов и низкорослого кустарника, чуть поодаль от башни. Этот путь был длиннее, чем первый, по скользкой тропе, но Оуэн решил не рисковать, ведь теперь он был не тот, что раньше. Ему вовсе не улыбалась перспектива скатиться кубарем со склона. Он внимательно проследил за тем, как шла женщина, и постарался в точности повторить ее маршрут. Одноглазому волей-неволей приходилось двигаться медленнее. Он все время держал голову несколько набок, окидывая тропку взглядом. Наконец он спустился к реке. Илистое русло местами замерзло по краям, кое-где оставалось топким. Оуэн понял, почему люди шли здесь не поднимая головы, глядя себе под ноги. Никто не хотел провалиться в ледяную грязь — и без того было холодно. Оуэн почувствовал, как речная сырость проникла сквозь всю его кожаную амуницию и новые сапоги. Понятно, почему местные жители не желали селиться у реки.
      Он поискал глазами домик на возвышении, но увидел лишь скопище топляка, веток и тины. Рядом со стенами аббатства образовался затор, медленно размываемый рекой. А потом вдруг взгляд его наткнулся на странное сооружение с перевернутой лодкой вместо крыши, так что резное морское чудовище на носу смотрело под странным углом. На пороге дома сидела женщина, закутанная в разноцветные грязные лохмотья, и обстругивала то, что по виду напоминало корень мандрагоры. Должно быть, это и была мать пристава.
      Держа сюда путь, Оуэн намеревался поговорить с ней, но, увидев в ее руках нож, призадумался. Он совсем было решил повернуть обратно и прийти в какой-нибудь другой день, придумав хороший предлог, но упустил момент — женщина подняла глаза и пригвоздила его острым взглядом.
      — Повитуха Дигби? — спросил Оуэн, снимая шапку.
      — Она самая, — кивнула старуха и рассмеялась каким-то странным лающим смехом. Видимо, сказывалась речная сырость. — Так меня называют только те, кто нуждается в моих услугах. Тебе тоже понадобилась моя помощь, Птичий Глаз?
      Оуэн на секунду растерялся, оттого что она так бесцеремонно указала на его недуг. Впрочем, где в подобных местах учиться вежливости?
      — Да, я действительно пришел просить об услуге.
      — Потерял свой глаз на войне?
      Она подыграла ему.
      — Не потерял. Глаз целехонек под повязкой.
      — И ты хочешь знать, сможет ли Магда снова сделать его зрячим?
      Оуэн кивнул.
      Старуха поднялась с пыхтением и ворчанием, засунула нож в чехол, висевший у пояса, и махнула рукой, в которой был зажат корень, приглашая гостя войти. Внутри горел очаг, дававший не только долгожданное тепло, но и дым. Оуэну пришлось пригнуть голову, чтобы не задеть коренья и травы, свисавшие с потолочных балок.
      — Разве можно здесь, у реки, что-то высушить?
      — Огонь быстро сделает свое дело — и корешки подсушит, и кости согреет. Тебе придется заплатить, чтобы Магда взглянула на твой глаз, даже если и не сумеет помочь.
      Он выложил на стол серебряную монету.
      — Это только за осмотр. Вылечишь — заплачу золотом.
      Старуха окинула его взглядом с ног до головы.
      — Ты ладно скроен. Хорошая одежка и вдоволь монет. Чего такому, как ты, искать у Магды?
      — Я узнал о тебе от одной дамы. Когда-то ты ей помогла.
      Магда пожала плечами.
      — Я повитуха. Глазами не занимаюсь.
      — Значит, я только зря отнял у тебя время.
      — Нет. — Она жестом велела ему подойти к огню. — Дай Магде посмотреть.
      Он сел так, что его голова оказалась вровень с ее головой, сдвинул на лоб повязку и откинулся назад.
      Она склонилась над ним, обдав его густым запахом реки и земли. Руки были грубыми и шершавыми, но прикосновение мягким. Она осмотрела его глаз и со вздохом отошла.
      — Глаз тусклый, из него ушел свет. Ты правильно поступаешь, что не даешь шраму чересчур стянуться. Но больше ничего сделать нельзя.
      Ее слова так сильно поразили его, что Оуэн понял: он успел поверить в собственную выдумку, будто явился сюда с надеждой вновь обрести зрение. Ну и дурака же он свалял. С чего вдруг этой чумазой карге знать больше самого мастера Роглио?
      Старуха фыркнула.
      — А ты разозлился. Вечно одно и то же. Теперь и ты станешь обвинять Магду в своей слепоте. Да. Вечно одно и то же.
      Она схватила со стола серебряную монету.
      — Ты даже не спросила, как меня зовут. Или хотя бы как зовут ту женщину, что рассказала мне о тебе.
      — Лучше обойдемся без всяких имен.
      — Она узнала о тебе от одного моего друга.
      Повитуха скосилась на него в продымленной комнате.
      — Он пришел сюда разнюхать что-то, а не лечиться. Магда все слышит. Мягкий, сладкий голос. Симпатичный валлиец, хотя и мошенник. Небось думает, что приходится родней самому Артуру. — Старуха рассмеялась. — Ступай, откуда пришел, Птичий Глаз. Магда не водится с такими, как ты.
      — Я действительно пришел из-за глаза. Ослепнув, я лишился должности капитана.
      Она снова окинула гостя взглядом, потом ощупала его плечи.
      — Сильный валлиец. Ты лучник, да?
      — Был лучником.
      — Капитан. Высоко забрался. Придется снова взяться за лук и стрелы, капитан Арчер. Тебе мешает только твоя гордыня. Раньше-то ведь был попроворнее и поувереннее. А теперь ступай. Магде нужно вырезать амулеты для тех, кому они нужны.

* * *

      Ожидая у печей булочника вечерней выпечки, Бесс думала о новом постояльце. Оуэн Арчер появился здесь по какому-то особому делу, она в этом не сомневалась. Было в нем почти незаметное глазу напряжение, как у кота, который забрел в чужой сад, — принюхивается, оглядывается, нет ли поблизости соперника, не желая вспугнуть дичь. Пусть у него только один глаз, вряд ли он упустит что-то из виду.
      Так какое все-таки у него дело в Йорке? Пробыть здесь он собирается порядком, иначе не стремился бы для видимости найти работу. Он был солдатом, лучником, а еще, она не сомневалась, дамским угодником — с такой-то внешностью. Родом из Уэльса. Знает толк в садоводстве и лечебных травах. Умеет читать. Последнее как-то не вязалось со всем остальным. И одежда тоже. Новая одежда, причем дорогая, какую безработный солдат не может себе позволить. Но шрам у него давнишний. Одним глазом он смотрит уже года два, а может быть, и все три. Так чем же он занимался с тех пор, как ушел из солдат? Учился читать? Помогал врачу? И что могло привести его сюда?
      Он явно как-то связан с архиепископом.
      «Солдат. Собор. Как-то не вяжется одно с другим», — думала Бесс, раскладывая по корзинам хлеб. Служанке Кит можно было доверить только одну небольшую корзинку — уж очень девчонка любит глазеть по сторонам, того и гляди навернется, поэтому Бесс самой придется нести две доверху нагруженные корзины. Пока она дотащила до таверны тяжелую ношу, подгоняя любопытную Кит, уже совсем стемнело, и Том суетился, готовясь к вечернему наплыву посетителей.
      — Кто заходил, пока меня не было? — спросила Бесс у мужа за кружечкой эля. У них вошло в привычку подкрепляться перед вечерней сутолокой.
      — Судебный пристав Дигби расспрашивал о новом постояльце. Я сказал, чтобы он сам с ним поговорил. Этот Арчер обязательно спустится выпить эля, можно не сомневаться.
      Бесс пожалела, что ее не было во время визита пристава.
      — Так что сказал Дигби?
      Мерчет пожал плечами.
      — Он просто хотел знать, поселился ли у нас одноглазый незнакомец. Я поинтересовался, зачем это ему нужно. Какое дело до этого судебному приставу. Он ответил, что есть дело, только он не может рассказать. Тьфу. — Мерчет сплюнул в огонь. — Важничает больно много, а сам весь провонял рыбой. Где он спит, хотелось бы мне знать?
      Бесс прикрыла глаза, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло от эля и горящего очага. Значит, у постояльца какое-то дело к архидиакону Ансельму. Тот только и знает, что собирать деньги на строительство собора.
      — Это все?
      — Да, пристав сразу ушел.
      — Кто-нибудь еще заходил?
      — Этот Арчер заглянул и снова ушел. Спрашивал, где здесь у нас бани. Захотел смыть дорожную пыль. Я сказал ему, что можно заболеть, если слишком часто мыться. Вот приставу, другое дело, не помешало бы туда сходить.
      — Так он в бани ушел, что ли? — нетерпеливо оборвала мужа Бесс.
      — Я направил его. Он ушел. — Мерчет отставил кружку и наклонился поближе к Бесс. — Послушай-ка, женушка, что ты думаешь про этого самого Арчера?
      Бесс удостоверилась, что их никто не слышит.
      — Я думаю, что он тут разыскивает кого-то или что-то. Подозреваю, дело связано с собором. Наверное, денежки какого-то солдата не дошли до сундуков соборного казначея. — Она пожала плечами. — Ну, в общем, не знаю.
      Том ухмыльнулся.
      — Зато я знаю, Бесс. Совсем скоро ты все поймешь.

      Архидиакон Ансельм улыбнулся Йоханнесу, чтобы скрыть свою неприязнь. Этот юнец не знал своего места. Подумаешь, всего лишь секретарь архиепископа, тогда как он, Ансельм, архидиакон Йорка. Но Йоханнес всегда ясно давал понять — оставаясь при этом в рамках вежливости, — что архидиакон ничего собой не представляет, а лишь отнимает время у важной персоны.
      — К вам сегодня заходил одноглазый незнакомец, — начал Ансельм.
      Йоханнес отложил в сторону письмо, которое до этого читал, и, сложив руки, устремил на визитера внимательный взгляд.
      — Я вижу, ваш пристав заметил его в коридоре.
      Дерзкий мальчишка. В голосе явно чувствуется издевка. Полные губы растянулись в самодовольной усмешке.
      — Судя по костюму, этот незнакомец — какой-то служка. Может быть, посланник милорда Торсби? Не собирается ли милорд посетить Йорк в скором времени?
      Ни один мускул не дрогнул на лице Йоханнеса. Он по-прежнему смотрел на Ансельма спокойным, дерзким, недружелюбным взглядом.
      — У вас неотложное дело к его светлости?
      Можно подумать, архидиакона следует проверять… Ансельм взял себя в руки.
      — Хатфилдский витраж. Архиепископ должен был обсудить детали с королем. — Вывернулся. Он действительно финансировал дань скорби Йорка по поводу смерти младшего сына короля, Уильяма Хатфилда. А королю предстояло выбрать сюжет витража.
      Йоханнес потянулся к пергаменту и перу.
      — Я буду счастлив написать письмо…
      Ансельм даже задохнулся.
      — Я сам способен заниматься своей корреспонденцией, — процедил он сквозь зубы.
      Йоханнес кивнул.
      — Несомненно. — Он отложил перо. — Так вот, отвечаю на ваш вопрос: я не получил никаких сообщений о визите его светлости в ближайшее время.
      Будь он проклят. Явно старается вынудить Ансельма поинтересоваться личностью гонца. Но нет, архидиакону не придется так унижаться. У него были собственные методы.

* * *

      Вымывшись и досыта наевшись, Оуэн мог бы почувствовать блаженный покой, сидя в уголке за кружкой эля и слушая праздную болтовню вокруг себя. Но мужские разговоры за столом невольно вернули его к прошлым временам, когда он проводил вечера с друзьями, сравнивая раны, подшучивая над новобранцами, похваляясь доблестью на поле брани и в постели. Пусть спину и плечи ломило от усталости, а руки подрагивали, когда он поднимал кружку, но зато на душе был покой после целого дня тяжелой работы. Чувствовать приятное утомление и отдыхать в окружении друзей — в этом и заключалось душевное благополучие.
      Не то что теперь. Оуэна не отпускало напряжение, он был готов в любую секунду к опасности, что может возникнуть незаметно для него с левой стороны, а еще он нервничал от нерастраченной энергии и приступов обжигающей боли, время от времени пронзавшей глаз. Никто его здесь не знал. Он больше не был капитаном лучников, которым все восхищались и которому никто не смел перечить. Никого не волновало, что он одной рукой способен приподнять человека за шиворот, словно котенка, с пола. Никто о нем не позаботится, если он напьется до бесчувствия и свалится под стол.
      Оуэн ненавидел такую жизнь. Он не годился для этого дела. К примеру, сегодняшняя встреча со старой каргой — полный провал. Теперь она знает, что он пришел в Йорк не просто так, а что-то разведать. Он чуть совсем не провалил дело — еще секунда, и назвал бы имя Фицуильяма. Спасибо старухе, что не дала ему этого сделать. Больше таких ошибок нельзя себе позволять.
      Открылась дверь, и все голоса стихли, посетители заерзали на деревянных скамьях, когда в таверну вошел судебный пристав Дигби. Интересно, что творится в душе у человека, которого так встречают? Оуэн почти почувствовал сочувствие к приставу. Он, по крайней мере, перестал жалеть самого себя и сел попрямее, решив, что сегодня вечером нельзя напиваться. Ему предстояло дело.
      Когда пристав перевел на него взгляд, Оуэн кивнул без улыбки. Он уже знал, что пристав расспрашивал хозяина таверны насчет него. Вряд ли Дигби успел переговорить со своей матерью, и пока он не знает, что Оуэн наведывался к ней. Сделав заказ Мерчету, Дигби отправился в угол, где сидел Оуэн. Пока он шел, никто его не окликнул, никто не пригласил присоединиться к компании.
      — Наши пути пересекаются за сегодняшний день уже в третий раз, — вместо приветствия сказал пристав.
      — В четвертый. Вы, наверное, не заметили меня, когда я выходил из собора.
      Пристав даже бровью не повел. Он протянул руку.
      — Поттер Дигби.
      Оуэн откинулся на спинку скамьи и сложил руки на груди.
      — Да, я знаю. Судебный пристав. — Он не ответил рукопожатием. — Оуэн Арчер.
      Дигби уселся напротив Оуэна, нисколько не обидевшись. До чего толстокожий!
      — Я не испытываю симпатии к незнакомцам, которые подходят ко мне с левой стороны.
      Дигби пожал плечами.
      — При моем ремесле возникают не слишком приятные для окружающих привычки. Грешника нужно лишить присутствия духа, заставить нервничать, тогда он скорее сознается. — Дигби растянул рот в улыбке, хотя глаза его оставались непроницаемыми.
      — Вы, должно быть, неплохо преуспели в своем деле.
      Наконец улыбка пристава распространилась и на глаза.
      — Это точно. Казна собора регулярно пополняется.
      Такая прямота заинтересовала Оуэна. Вопреки его ожиданиям, Дигби оказался совсем не угодливым подхалимом.
      Подошедший Мерчет поставил перед приставом заказанный эль.
      — Я же говорил, что он будет здесь. — Хозяин таверны наклонился к Оуэну. — А вам, мастер Арчер, я бы посоветовал держать ухо востро. Недобрым ветром занесло этого типа на вашу дорогу.
      И хотя Мерчет с улыбкой подмигнул, прежде чем отойти, Оуэн не сомневался, что он вовсе не шутил.
      Арчер принялся разглядывать своего собеседника. Рука, поднявшая кружку, не дрожала. Неприязнь земляков совершенно не сказалась на приставе.
      — А вы не жалеете о тех днях, когда в городе у вас еще были друзья?
      Дигби отставил полупустую кружку и утерся рукавом.
      — Друзья? — презрительно фыркнул он. — Мой друг — архидиакон, а больше мне никто не нужен. Если бы не он, я до сих пор жил бы в хибаре за стенами аббатства. Этот город называют дьявольским омутом. Скольким удалось вырваться за городские ворота?
      Немногим. Оуэн не остался к этому факту безучастным.
      — А как вы попали в поле зрения архидиакона?
      На лице пристава появилась хитрая улыбка.
      — Я сообщил ему кое-какие сведения, которые принесли кругленькую сумму на строительство новой часовни в соборе.
      — Какого рода сведения?
      — Неважно. — Дигби поставил пустую кружку и поднялся. — Архидиакон Ансельм желает с вами поговорить. Я могу передать ему, что завтра вы придете в его приемную?
      Бесс, подававшая пиво за соседним столом, задержала дыхание.
      — Архидиакон Ансельм? — Вот кто, значит, натравил на него пристава. — Почту за честь.
      Когда за приставом закрылась дверь, разговоры потекли оживленнее и стали громче.
      К столику подошла Бесс с кувшином эля. Оуэн прикрыл ладонью кружку, но Бесс успела заметить, что она почти полная.
      — Больше одной я сейчас не выпью. — Он кивнул в сторону двери. — Слышали?
      — Кое-что. Я бы сказала, ты распалил воображение Дигби, и он наговорил про тебя с три короба архидиакону. Когда он тебя увидит, то наверняка разочаруется.
      Позже, когда хозяин таверны провожал постояльца наверх, освещая лестницу, Оуэн спросил его про архидиакона.
      Мерчет пожал плечами.
      — Некоторые считают его святым. Может, так оно и есть. Большинство любят представлять святых созданиями без плоти и крови… — Он покачал головой. — Но Ансельм справедливый человек. Если вам нечего скрывать, то можете его не опасаться.
      Том зажег тоненькую свечку на окне и ушел.
      Оуэн опустился на тюфяк и, стянув с глаза повязку, уставился на мигающее пламя. Видел он все немного расплывчато. Пульс забился чаще. Неужели левый глаз начал что-то видеть? Он поспешно прикрыл его ладонью. Проклятье. Просто от выпитого пива начало двоиться в здоровом глазу. Уже второй раз за день он ожидал какого-то чуда. Надо же так поглупеть! Он вынул баночку с мазью. Понюхал. Мед и календула. И что-то еще. Запах меда мешал определить. Он взял немного мази на палец и нанес на шрам. Теплота, покалывание, потом онемение. Значит, добавлен аконит. Нужно быть поосторожней с этой мазью. Аконитом можно убить.

      На следующий день, захватив письмо Роглио, Оуэн направился в аббатство. После недавно выпавшего снега булыжники стали особенно скользкими, поэтому он не особенно расстроился, когда мощеная дорога оборвалась у ворот аббатства. Протоптанная колея хоть и грязнее, зато на ней меньше шансов потерять равновесие. Он ненавидел сам себя из-за того, что подобные мысли приходят ему в голову. Потеря глаза сделала из него ворчливого старика.
      Письмо Роглио послужило Оуэну пропуском к аббату, который заверил его, что брат Вульфстан будет очень рад получить весточку от лекаря архиепископа.

* * *

      Вопреки заверениям аббата, Вульфстан совсем не обрадовался гостю. Он вообще не желал никого видеть. Ему хотелось остаться одному, чтобы бороться с дьяволом, грозившим его спасению.
      А началось все с пилигрима. С того самого вечера, как пилигрим заболел, Вульфстан не знал покоя.
      И вовсе не из-за самой болезни. В аббатство часто приходили паломники в таком состоянии. Близость к смерти обращала даже самых закоренелых грешников к Богу. Если бы только Вульфстан не попытался спасти того рыцаря! Возможно, именно эта ошибка нарушила мирный ход его жизни. Ему бы следовало позволить другу умереть в покое, без суеты. А вместо этого, повинуясь своей гордыне, Вульфстан решил спасти его. Пилигрим тронул его сердце, и Вульфстан никак не мог поверить, что Бог желает смерти такому мирному и тихому человеку — зачем иначе он направил его сюда, к столь опытному и знающему лекарю?
      Он повел себя как заносчивый старый дуралей, с болью признавался сам себе Вульфстан. Потащился в снегопад в аптеку, согреваемый радостной надеждой спасти одно из божьих созданий и тем самым прославиться.
      Он тогда почти не обратил внимания на рассеянность Николаса, хотя позже припомнил все подробности. Откуда ему было знать, что аптекарь заболел и тем же вечером его разобьет паралич, что он на много дней лишится речи и будет прикован к постели, с которой до сих пор не встал? Николас казался крепким и бодрым. Но вопросы, которые он задавал, его внезапное волнение — все это указывало на начало болезни.
      А то, что случилось с пилигримом, после того как он принял лекарство… Милосердная Мадонна, теперь симптомы были лекарю совершенно очевидны, но тогда озадачили его. Он решил, что неправильно поставил диагноз, что с самого начала его друг страдал от какой-то другой болезни, а Николас это сразу понял, когда увидел больного, и расстроился. Скорее всего, аптекарь приготовил не то лекарство.
      Правда была гораздо хуже. Гораздо.
      Как глупец, Вульфстан пытался помочь умирающему, растирал ему конечности, устраивал повыше, чтобы легче дышалось. Он молился над ним, печалясь, что такой благородный рыцарь уходит из жизни в мучениях.
      А затем лекарь припрятал остатки лекарства и позже дал выпить Фицуильяму, подопечному архиепископа. И на его глазах случилась вторая смерть, с теми же симптомами, что и у пилигрима, — затрудненное дыхание и боль в конечностях.
      Только тогда он исследовал лекарство. Только тогда. Старый дурак! То, что он обнаружил, разбило ему сердце. Смертельная доза аконита. И он собственноручно напоил этим лекарством двух больных. И убил их, стараясь спасти.
      Аконит. В малых дозах он снимает боль, вызывает потоотделение, уменьшает воспаление. Чуть увеличить дозу — и конечности пронзает ужасная боль, больной теряет сознание, начинает задыхаться, а потом наступает смерть. В лекарства часто добавляют аконит. Но не в таких количествах. Как мог Николас совершить столь серьезную ошибку! У Вульфстана никогда прежде не было причин не доверять лекарствам, приготовленным Николасом Уилтоном, а еще раньше — его отцом. Ему даже в голову не пришло проверить снадобье. А ведь это было так просто! Нанесенное на кожу, оно вызывает легкое покалывание, а потом онемение. Когда же наконец он опробовал лекарство на себе, его рука всю ночь оставалась онемевшей.
      Это был самый прискорбный момент в жизни Вульфстана. До сих пор он ни разу не задумывался, что в его руках находится человеческая судьба. Он мог убить. И убил из-за собственной халатности.
      Старый дурак. Голова аптекаря, должно быть, уже плохо работала, когда он готовил снадобье. Николас ведь сразу потерял сознание, как только оказался за порогом лазарета, спустя всего несколько минут после того, как доставил лекарство.
      Спустя только несколько минут после того, как пилигрим назвал его убийцей. Именно это сильнее всего беспокоило Вульфстана. Ведь принесенное снадобье содержало огромную дозу аконита. Лекарство, специально приготовленное для пилигрима. До сих пор Николас никогда не ошибался, готовя микстуры. Он мог ошибиться в диагнозе, и ни одна аптекарская мерка не может считаться идеальной. Но здесь был допущен такой грубый просчет, который очень легко определялся, стоило только взять лекарство на кончик пальца.
      Вот поэтому Вульфстан и опасался, что никакой ошибки здесь не было. Что Николас с самого начала задумал приготовить отраву. Что он вознамерился убить пилигрима, того самого человека, который назвал его убийцей, того самого, кто надеялся, что Николас мертв; того, кто был уверен, что убил Уилтона еще десять лет тому назад.
      Подозрения вконец доконали Вульфстана. Получалось, что, обвиняя другого, он пытался стереть собственную вину. Николас Уилтон не мог желать смерти пилигриму. Аптекарь ведь даже не знал его имени.
      С другой стороны, Николас подробно расспрашивал о больном. Задавал вопросы, не имевшие никакого отношения к болезни. И Вульфстан рассказал ему все, что знал. Возможно, этого было достаточно.
      Нет. Николас хороший человек. Немыслимо, чтобы он сотворил такое. Кроме того, какой у него мог быть мотив? У Николаса было все, что только мог пожелать смертный. Владелец аптеки, которому покровительствовали богатейшие жители Йорка, женат на красивой, благородной женщине, помогавшей ему в работе. Его единственное огорчение — отсутствие детей.
      Вульфстан всегда считал, что его добродетель и чистые помыслы помогают ему в ремесле. Бог даровал ему самую чудесную профессию, ибо он доказал, что достоин ее.
      Но теперь о чистых помыслах не могло быть и речи. По собственному неразумию он убил двух человек. И предпочел никому не говорить. Никто не должен знать, что эти больные умерли неестественной смертью. Молва могла уничтожить чету Уилтонов и, да простит его Бог, подорвать веру аббата Кампиана в своего лекаря. Он не мог так поступить, тем более с Люси Уилтон. Да и с собой тоже. Он не станет разрушать ее жизнь, после того как эта женщина подарила ему еще один шанс. А что касается его самого, то он знал, что отныне будет проявлять безмерное усердие.
      Потому он и решил не делиться своими подозрениями ни с кем, кроме Люси Уилтон. Ей обязательно нужно присматривать за мужем. Лекарь опасался этого разговора, но она восприняла известие с поразительным спокойствием.
      Вульфстан доверял Люси. Но он терзался виной в содеянном из-за собственной беспечности.
      В таком состоянии ему не нужны были визитеры. И все же он вряд ли мог отказать в приеме тому, кто привез письмо от лекаря самого архиепископа.
      Когда Оуэн появился в лазарете, Вульфстан отошел от рабочего стола, но даже не взглянул в глаза гостю.
      Оуэн вручил ему послание.
      Руки монаха дрожали, когда он взламывал печать и читал письмо. Оуэн заметил в глазах Вульфстана беспокойство, но оно исчезло, когда старик дочитал письмо до конца.
      — Мастер Роглио. Да благословит его Господь за то, что он вспомнил обо мне. Я ничего особенного не сделал, всего лишь приготовил лекарство для архиепископа. — Вульфстан нахмурился. — Даже точно не помню, какое именно. У меня нашлись все составляющие, кроме мандрагоры. Я ее здесь не выращиваю, видите ли. Дьявольский корень.
      Он потер щетину на подбородке, мысленно погружаясь в прошлое.
      — Архиепископу понадобилось обезболивающее?
      В глазах Вульфстана опять вспыхнуло беспокойство.
      — Я вижу, вы кое-что смыслите в ремесле. Да, мандрагора избавляет от боли.
      Оуэна не удивило, что монах так нервничает. Все-таки у него недавно умерли двое больных. Но бывший капитан лучников надеялся, что лекарь не откажется рассказать то, что знает.
      — Я удивлен, что вы настояли на мандрагоре. Вы ведь знаете другое средство — аконит.
      Монах побледнел.
      — Разумеется. Но мастер Роглио сказал, что архиепископ темпераментен и легковозбудим, аконит мог подействовать на него как горячительное. Поэтому я послал к Уилтону — у него отличный сад, где растут почти все необходимые растения, — за растертым в порошок корнем и собственноручно приготовил лекарство. Да, так все и было. И благодаря такой малости мастер Роглио все еще помнит меня.
      — Я познакомился с женой мастера Уилтона, — сказал Оуэн. — Она приготовила мазь для моего глаза.
      — Николасу Уилтону повезло с Люси. Она много знает.
      — Не сомневаюсь. Ее мазь оказалась гораздо лучше той, что я купил в Уорвике.
      — Руки у нее золотые.
      — Между прочим, окно моей комнаты выходит в сад Уилтонов. А вы часто пользуетесь их услугами?
      Лекарь напрягся.
      — Время от времени. — Монах вернулся к работе.
      Оуэн оглядел комнату. Хорошо освещенное, теплое помещение, пропахшее лекарствами, которые монах смешивал за своим столиком и хранил в горшочках и склянках, расставленных по полкам вдоль стен. Камышовая подстилка на полу была свежей и сухой. На койках вдоль противоположной стены в этот день больных не было.
      — Братья аббатства отличаются здоровьем, как я вижу.
      — Не больше, чем обычно. Скоро начнется весеннее кровопускание. А до того всегда затишье.
      — Никому не хочется лишний раз любоваться пиявками.
      Вульфстан слегка улыбнулся.
      — Да вы знаток человеческой природы.
      — Пришлось им стать по должности. Когда-то я был капитаном лучников. — Оуэн решился на рискованный шаг. — Рад убедиться, что зимняя эпидемия закончилась.
      Красные щеки покрылись пятнами. Рука нервно разрушила насыпанную горку порошка из фиалкового корня. Серое облачко поднялось к самому лицу Вульфстана, и он расчихался, закрывшись рукавом. Обойдя стол, он уселся рядом с гостем.
      — Откуда вам известно об эпидемии?
      Оуэн пожал плечами.
      — Вчера вечером послушал разговоры в таверне. Самый верный способ узнать, что творится в городе. Народ обсуждал две похожие смерти, случившиеся в течение только одного месяца. Одна смерть — не показатель. Просто больному пришло время умереть. Но две смерти могли означать, что затем последует третья, четвертая, десятая…
      Вульфстан прикрыл глаза и потер переносицу с видом утомленного человека.
      — Прошло столько времени, что уже можно не беспокоиться. — Он покачал головой. — В любом случае две смерти означают только, что пробил час этих больных. Господь в своей милости призвал обоих, когда они стали пилигримами, то есть безгрешными. Эти смерти свидетельствуют о безграничной доброте Всевышнего.
      Оуэн пожал плечами.
      — Я бы предположил, что кончине обоих немало способствовало путешествие на север в зимнее время. Для меня самого дорога оказалась очень трудной, а ведь я на здоровье не жалуюсь.
      Свет из окошка осветил лицо монаха, покрывшееся бусинами пота.
      — И это тоже правда. Первый из паломников был не в том состоянии, чтобы путешествовать. Мне кажется, он понимал, что может встретить здесь свой смертный час.
      Оуэн подметил особую нотку в голосе старого монаха.
      — Вы хорошо его знали?
      Вульфстан склонил голову и на секунду закрыл глаза, прежде чем ответить.
      — Мы сдружились, пока я его лечил.
      — Во время военной службы для меня это было самым тяжелым — потерять друга, за которого отвечаешь.
      Вульфстан молча уставился на противоположную стену, глаза его увлажнились.
      — Кому выпало оповещать родственников? Вам? — тихо поинтересовался Оуэн.
      — Это сделал бы аббат Кампиан, но пилигрим предпочел не называть своего имени.
      — Он не рассказывал вам о своем доме?
      — Он так долго воевал, что я даже неуверен, помнил ли он свой дом.
      Оуэн кивнул.
      — Я очень хорошо это понимаю.
      — Для солдата вы слишком чувствительны.
      — Я заработал рану, которая полностью переменила мою жизнь.
      Вульфстан сочувственно взглянул на повязку.
      — А тот, второй пилигрим, который умер, Фицуильям. Он тоже приехал больным?
      Вульфстан покачал головой.
      — Отголоски беспутной жизни. — Потом он пристально посмотрел на Оуэна. — Откуда вам известно его имя?
      — Оно прозвучало вчера вечером. Я потому и стал прислушиваться. Фицуильям тоже служил Ланкастеру. Я был в Кенилуорте, когда пришло известие о его смерти.
      Монах выглядел удрученным.
      — И как к этому отнеслись у Ланкастера?
      — Говорили, что враги Фицуильяма остались с носом, не успев его прикончить. Но прошу меня простить. Кажется, я затронул неприятную для вас тему.
      Вульфстан тяжело вздохнул.
      — То, что умерли сразу два пилигрима, — не слишком хорошо для аббатства.
      — Мы узнали только о смерти Фицуильяма. И сразу предположили, что его оставил умирать на дороге кто-нибудь из личных врагов.
      Вульфстан опустил голову.
      — Он был сорвиголова, — продолжал Оуэн. — О нем всегда ходили разные слухи.
      — Заблудшая душа. У нас о таких говорят «рожден под темной звездой».
      — Вы хорошо его знали?
      — Я знал не его, а о нем. Он довольно долго прожил в аббатстве. Но до поры до времени ему удавалось обходиться без моего лазарета.
      — Он вам не нравился.
      — Я не знал его. — В голосе Вульфстана прозвучала нотка, предупреждавшая, что его терпению приходит конец.
      — Простите. Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы удовлетворить праздное любопытство.
      — Ничего.
      Оуэн посмотрел в окно на огород с лекарственными растениями. По краям припорошенных снегом грядок росли лаванда и сантолина. Пройдет какой-то месяц, снежное одеяло растает, и темная земля будет испещрена зелеными побегами.
      Оуэн почувствовал на себе взгляд лекаря.
      — Мастер Роглио посоветовал мне обязательно изучить два самых выдающихся аптекарских сада в Йорке, ваш и мастера Уилтона. Я думал, что сад в Кенилуорте самый лучший, он ведь в два раза больше этого. Но Роглио сказал, что сады в Йорке отличаются гораздо большим разнообразием.
      — У нашего сада в аббатстве давняя история. Но сад Уилтона — дело рук одного человека, самого Николаса. Это предмет его гордости и радости. Его шедевр. Именно меня гильдмейстер попросил определить, достоин ли Николас того, чтобы его повысили до звания мастера аптекаря. Я не представлял, что обычный горожанин мог иметь доступ к книгам, к которым он, должно быть, обращался. Но думаю, он планировал создать подобный сад уже тогда, когда учился здесь.
      — Так он посещал школу при аббатстве?
      Монах снова замкнулся.
      Оуэну стало любопытно, какого именно вопроса опасается Вульфстан.
      — Вы должны меня извинить, — пробормотал монах, вставая. — У меня еще много работы.
      Оуэн тоже поднялся.
      — Извините, что отнял у вас время. С нетерпением буду ждать весны, чтобы осмотреть ваш сад.
      Вульфстан нахмурился.
      — Вы собираетесь пробыть здесь так долго?
      — Я приехал в поисках работы. — Оуэн дотронулся до повязки на глазу. — Из одноглазых выходят не очень хорошие солдаты, я так думаю.
      Монах сочувственно на него посмотрел.
      — А мастер Роглио ничем не сумел помочь?
      Оуэн покачал головой.
      — Жаль. Если бы кто и смог помочь, то только он. Какой работой вы хотели бы заняться?
      Оуэн оглядел комнату.
      — Я знаю, для человека моего возраста это не совсем обычно, но я надеюсь поступить в ученики к какому-нибудь аптекарю или лекарю.
      Вульфстан нахмурился.
      — От солдата до лекаря — большой скачок. Но если Господь сочтет нужным, то укажет вам путь.
      От Оуэна не ускользнуло, что монах снова бросил взгляд на оставленную работу.
      — Я отнял у вас слишком много времени. — С этими словами он ушел.
      Что дал ему этот визит? Что нового он узнал? Только то, что брат Вульфстан обеспокоен смертями в аббатстве и нервничает по какому-то поводу. Монаху не понравились вопросы об умерших пилигримах, как и о Николасе Уилтоне. Возможно, это ровным счетом ничего не значит, но Оуэн решил подумать об этом на досуге. Лекарь упорствовал в своем утверждении, что Фицуильям умер от болезни. С другой стороны, если юношу убили в лазарете Вульфстана, то это плохо бы сказалось на репутации монаха, так что он вряд ли отступил бы от своей версии.
      В общем, беседа не дала никакого результата. Оуэн решил воспользоваться случаем и расспросить о Фицуильяме других обитателей аббатства. Он жестом подозвал молодого монаха, пробегавшего мимо.
      — Я надеялся поговорить с кем-то, кто, возможно, помнит моего кузена, сэра Освальда Фицуильяма.
      Монах, совсем еще юный, оглядел Оуэна с ног до головы и заулыбался.
      — Вы совсем не похожи на своего кузена, мистер?..
      — Арчер. Оуэн Арчер. — Он протянул руку. Юноша слегка поклонился, но руки из рукава не протянул.
      — Я брат Джонас. Я помню вашего кузена. Он был… — Джонас на секунду отвел взгляд, задумавшись. — Он был заметной личностью. Его смерть, должно быть, явилась полной неожиданностью.
      — Меня удивило другое — как он умер. При его способности заводить себе врагов он не должен был умереть своей смертью.
      Монах недоуменно приподнял брови.
      — Говорили, он был большой любитель дам. Ходил в туго обтягивающих рейтузах и коротких рубахах, так что его намерения были сразу ясны. Но это самое плохое, что я о нем слышал.
      — Так его здесь любили?
      — Во всяком случае, не испытывали неприязни. — Монах оглянулся и засунул руки поглубже в рукава. — Мне пора по своим делам. Вас проводить к выходу?
      — Нет необходимости. — Оуэн кивком попрощался с юношей и продолжил путь по коридору, а выйдя из здания, направился к монастырской стене. Там он встретил другого монаха, постарше. — Да пребудет с вами Господь.
      — И с вами, сын мой, — прошептал старый монах.
      — Простите, что нарушаю ваше уединение, но я подумал, а вдруг вы один из тех братьев, кто помогал моему кузену, Освальду Фицуильяму. Кузен отзывался с большой благодарностью и любовью о вашем монастыре, где обрел душевный покой.
      На изможденном лице старика появилось легкое удивление. Он покачал головой.
      — Я не заслужил столь добрых слов от вашего кузена. Я вообще не имею никаких дел с пилигримами, которые приходят в аббатство.
      Он перекрестил Оуэна и зашагал прочь.
      — Я знал Фицуильяма, — раздался голос за спиной Арчера.
      Обернувшись, Оуэн увидел круглолицего монаха с яркими глазами и хитрой улыбкой, который стоял, перекатываясь с пятки на носок и засунув руки в рукава.
      — Я брат Селадин, здешний келарь.
      — Ну конечно, он без вас обойтись не мог.
      — А у вас есть разрешение обсуждать с монахами своего кузена?
      Вопрос изумил Оуэна, ведь брат Селадин начал разговор вполне дружески.
      — У меня нет разрешения как такового. Я пришел с рекомендательным письмом к брату Вульфстану. Но я подумал, раз уж я здесь, то…
      — Вы были близки с вашим кузеном?
      — Только не в последнее время.
      Селадин кивнул.
      — Большинство братьев терпели Фицуильяма только потому, что он был подопечным архиепископа. Но мне он нравился. Нелегко приходится тому, кто имеет своим покровителем такого облеченного властью человека, как его светлость. С Фицуильяма не сводили глаз. Подмечали каждый его проступок. Конечно, он не мог не взорваться. Но я не думаю, чтобы в душе это был прежний человек. О, я вовсе не питаю иллюзий, будто он собирался больше вообще не грешить, но он старался стать лучше.
      — Как получилось, что вы так хорошо успели его изучить?
      Селадин усмехнулся.
      — Однажды я поймал его в винном подвале, где он изрядно напотчевался.
      — И он раскаялся?
      — Больше он не совершал подобных проступков.
      — Каким он вам казался в последнее время?
      Монах задумчиво оглядел монастырский сад.
      — Он был какой-то тихий, бледный, наверное, приехал сюда уже больной.
      — Вы думаете, его что-то беспокоило?
      — Не по собственной воле он оказался в аббатстве.
      В конце стены открылась дверца. Келарь обеспокоенно оглянулся.
      — Мне пора заняться делами, — быстро проговорил он. — Да хранит вас Господь.
      Оуэн повернулся и увидел, что к нему решительной походкой направляется аббат Кампиан. Его хмурое выражение сразу подсказало Оуэну, что игре конец.
      — Я позволил вам поговорить с братом Вульфстаном. А теперь, как я слышал, вы прерываете размышления братьев и задаете вопросы о сэре Освальде Фицуильяме. Вы злоупотребляете моим гостеприимством, капитан Арчер.
      — Прошу меня простить. Я думал, раз уж я здесь…
      — Аббатство Святой Марии — это место для молитв и раздумий.
      — Простите мне мой грех.
      — Я попрошу брата Себастьяна проводить вас к выходу.
      Кампиан подозвал молодого монаха, державшегося в тени. Оуэн покорно последовал за юношей к парадным воротам.
      — Ваш аббат очень на меня сердится?
      Брат Себастьян заулыбался.
      — Он не сердится. Он требует порядка. И ожидает, что все будут соблюдать этот порядок.
      — Ему повезло, что он сумел подчинить всю жизнь порядку.
      — Это нам повезло, что у нас такой аббат.
      Оуэн покинул монастырь в расстроенных чувствах. Он не узнал о Фицуильяме ничего, что могло бы объяснить его смерть. Более того, братья аббатства Святой Марии, видимо, не находили ничего странного, что человек умер, простудившись зимой. Впервые у Оуэна появилось подозрение, не дал ли ему Торсби бессмысленное поручение.
      Может быть, визит к архидиакону даст лучший результат.

* * *

      «Аскет», — подумал Оуэн, когда Ансельм жестом пригласил его сесть. Высокий, худой, весь какой-то серый, включая даже глаза. Холодные ноты в голосе заставляли держать дистанцию.
      — Насколько я знаю, вы побывали вчера у секретаря архиепископа.
      Значит, все-таки это вопрос территории. Оуэн расслабился. Торсби заранее просветил его на сей счет.
      — Его светлость архиепископ оказывает услугу покойному Генриху, герцогу Ланкастеру, снабдив меня рекомендательным письмом и средствами, отписанными мне в завещании лорда. Он послал меня завершить дело к Йоханнесу, потому как исполняет последнюю волю покойного герцога в качестве лорда-казначея.
      — Рекомендательное письмо, говорите? А какое у вас дело в Йорке?
      — Я ищу работу.
      Ансельм окинул его холодным взглядом.
      — Что вы делали при покойном герцоге?
      — Я был капитаном лучников.
      — А теперешний герцог не захотел оставить вас у себя на службе?
      — Я покончил с военным делом. Хочу изучить ремесло, поступить в ученики к какому-нибудь мастеру.
      Ансельм сморщил нос.
      — Капитан лучников будет довольствоваться ролью скромного ученика?
      — На то воля Господа, чтобы я начал заново. Я верю, что потеря глаза была знаком свыше, мол, пора свернуть с тропы убийств, мое предназначение — служить Господу по-другому.
      — Что вы имеете в виду?
      — Я бы хотел стать помощником аптекаря.
      — От убийцы до лекаря? — Голос прозвучал весело, но взгляд остался по-прежнему ледяным.
      — Я помогал полковому лекарю, отмерял лекарства и все такое.
      — В Йорке редко требуются такие ученики. Кроме того, лучник вряд ли умеет читать и писать.
      — Я умею и то и другое. Покойный герцог позаботился, чтобы я впоследствии мог получить доходную должность.
      — Замечательно. — Церковник произнес это слово как оскорбление.
      — Господь как раз сегодня указал мне мой путь. Я узнал о том, какая ситуация сложилась в аптеке мастера Уилтона.
      Услышав это имя, архидиакон насторожился.
      — У меня сильная спина, как раз для работы в саду, и есть опыт приготовления лекарств.
      — Хотите поступить в ученики к Николасу Уилтону? — спросил Ансельм.
      — Это было бы как раз для меня.
      Архидиакон покачал головой.
      — Ошибаетесь. Вы попали бы в ученики к его жене. Ничего хорошего не выйдет, если учиться у женщины. К тому же происхождение ее весьма сомнительно.
      — Я пока не слышал ничего дурного о миссис Уилтон.
      — Еще услышите, — фыркнул архидиакон. — Кроме того, пойдут разговоры. Вы холостяк, еще не старый, миссис Уилтон молода и красива, ее муж прикован к постели. Сами понимаете, в чем проблема.
      — Я поселюсь в другом месте. Архидиакон опустил голову.
      — Вижу, вы действительно настроены получить это место. Такое рвение похвально. Но я вам советую держаться подальше от этой аптеки. Сделаю, что смогу — я обладаю значительным влиянием, уверяю вас, — и найду вам место. Может быть, даже не в Йорке, но надеюсь, вы не против переехать в какой-нибудь другой город?
      — Вы очень любезны. Архидиакон слегка кивнул.
      — Пустяки, капитан Арчер.

* * *

      Оуэн Арчер мало чем отличался от тех типов, с которыми Ансельм не раз сталкивался, — статный, кудрявый, хоть и с одним глазом, но зато красиво очерченным, опушенным длинными ресницами. Именно из ребер таких молодцов, хитрых, порочных, и создаются Евы. Такие мужчины привлекают женщин, ибо ведьмы узнают в нем своего. Это Люси Уилтон его позвала, в этом Ансельм не сомневался. Люси — типичное порождение своей мамаши. А Бесс Мерчет помогает ей во всем. Эта парочка способна натворить много дел. Ни та, ни другая особа даже глаз не опустят при его приближении. Наглые, бесстыжие женщины. Порочные.
      И Оуэн Арчер с ними заодно. За ним нужно присматривать.

* * *

      Бесс сидела на табуретке за прилавком и болтала с Люси в ожидании очередного посетителя. Хозяйка таверны жалела подругу, на которую свалились заботы о лавке, Николасе и всем доме — у той даже минутки не было, чтобы выйти в город поболтать.
      — Что ты думаешь об Оуэне Арчере? — поинтересовалась Бесс.
      Постоялец успел рассказать ей, что побывал в аптеке и познакомился с миссис Уилтон. Теперь Бесс с интересом отметила, как залилось румянцем хорошенькое личико подруги.
      — Не имею привычки обсуждать своих покупателей, — ответила Люси, избегая смотреть Бесс в глаза.
      — Я так и думала, — фыркнула та.
      — Что это значит? — Люси с вызовом посмотрела на подругу.
      — Он тебя очаровал.
      Щеки Люси запылали.
      — Ничего подобного. Если тебе обязательно нужно знать, он был груб. Принял меня за служанку. Решил, что сможет вскружить мне голову красивыми словами.
      Бесс поморщилась. Она не учла упрямства Люси, когда представляла себе, как подруга закрутит невинный романчик. Что ж, наверное, так даже лучше.
      — Возможно, он плут. За ним присылал архидиакон Ансельм, чтобы тот навестил его.
      — А ты откуда знаешь?
      — Я услышала, как Оуэн Арчер разговаривал с Поттером Дигби в таверне вчера вечером. — Бесс не понравились напряженные нотки в голосе Люси. Не понравилось и то, как быстро румянец сменился бледностью. — Что тебя встревожило? — спросила женщина.
      — С какой стати мне тревожиться? Я едва знаю этого человека.
      Люси резко повернулась и нечаянно смахнула с прилавка глиняную кружку, которая упала на пол и раскололась надвое. Из глаз аптекарши так и брызнули слезы.
      — Люси, милая, что случилось? Люси покачала головой.
      — Я устала. Пожалуйста, Бесс, оставь меня.
      — Тебе нужен помощник в лавке.
      — А это скажи гильдмейстеру Торпу.
      — Почему бы тебе не закрыть сегодня лавку пораньше?
      — Просто оставь меня в покое, Бесс. Прошу тебя.

* * *

      Люси опустилась на табуретку, на которой еще недавно сидела Бесс, и обхватила себя руками. Она не верила в совпадение. С того самого вечера, когда Дигби привез домой Николаса, пристав с архидиаконом шпионят за ними. Прежде Дигби никогда не наведывался в лавку. Его мать была повитухой. Если он болел, она лечила его сама. А тут вдруг ни с того ни с сего он зачастил в лавку. Вчера он натолкнулся здесь на Оуэна Арчера, и уже вечером архидиакон прислал за этим человеком. Неужели Ансельм расспрашивает всех ее покупателей? Этот церковник навевал на нее страх. И на Николаса тоже, хотя муж это отрицал.
      — Он приходит как друг, Люси. Ты не должна тревожиться из-за его визитов.
      Но она хорошо знала мужа, изучила все его настроения, в болезни и здравии, и видела, что каждый раз после посещения архидиакона он очень волнуется. Ансельм ему нравился не больше, чем жене.

      Оуэн провел вечер, сидя в углу таверны и высматривая, не покажется ли судебный пристав Дигби. Он был уверен, что тот ворвется и будет требовать ответа: какое дело у Оуэна к его матери. Но пристав не пришел.
      Ближе к закрытию к постояльцу присоединилась Бесс. Усевшись напротив, она отсалютовала ему кружкой эля.
      — Думаю, я это заслужила. — Она отхлебнула пиво и удовлетворенно улыбнулась. — Мой Том знает свое дело. Обычно лучший эль варят женщины, но Том — исключение из правил. — Она сделала еще несколько глотков. — Ну и как тебе местные жители?
      — Да я почти ни с кем не познакомился. Архидиакон, видимо, оскорбился, узнав, что я как-то связан с архиепископом. Только поэтому он меня и позвал к себе. Захотел выяснить, что за дело привело меня в собор.
      — Ансельм неприятный тип. Хотя по-своему он хороший человек. Собрал много денег на строительство Хатфилдской часовни при соборе. Это для нас благо, нужно отдать ему должное. Когда король приедет на освящение часовни, то привезет с собой большую компанию. Дела пойдут в гору.
      Оуэна так и подмывало упомянуть, что архидиакон неодобрительно отозвался о миссис Уилтон, но он пока не хотел, чтобы Бесс узнала о его намерениях получить работу в той аптеке. Он не был уверен, что хозяйка отреагирует как надо.
      — Что касается других людей в Йорке, то в аббатстве Святой Марии я встретил нескольких монахов. Все они показались мне приятными людьми.
      — Монахи. — Бесс покачала головой, от чего ленточки на ее чепце задрожали. — Прячутся за своими стенами от мира. Изнеженные маленькие детишки, вот что я скажу. Неудивительно, что они кажутся приятными. — Она отхлебнула эля. — Значит, успел побывать в аббатстве?
      — У меня было рекомендательное письмо к брату Вульфстану, лекарю. Я подумал, что, вероятно, он знает, не нужен ли кому в городе садовник или помощник лекаря. А может, ученик аптекаря. Работа такого рода.
      Она бросила на него внимательный взгляд поверх края кружки.
      — Ну и что он сказал, есть в городе такие места? — тихо поинтересовалась женщина.
      Оуэн зашел очень далеко. Обратной дороги не было.
      — Он упомянул про Уилтонов.
      Бесс насторожилась.
      — Еще бы.
      — У бедняги выдалась неудачная зима.
      — У Уилтона?
      — Нет. У брата Вульфстана.
      Бесс недоуменно нахмурилась.
      — Я о тех двух пилигримах, что умерли в лазарете.
      — Ах, об этом. — Она пожала плечами. — Думаю, можно и так сказать, что брату Вульфстану не повезло. Разговоров в то время ходило немало. Народ боялся чумы. Все происходит очень быстро: живешь себе, ни о чем не тужишь, глядь, а на следующий день все твои соседи больны. — Бесс вздохнула. — Даже думать об этом не хочу.
      — Вы знали кого-нибудь из умерших?
      — Второй был Фицуильям, о нем ходила дурная слава. Он останавливался здесь раз или два. Мне приходилось присматривать за ним в четыре глаза. Уж чересчур прыток был до женщин этот юноша.
      — На юге он тоже этим отличался.
      — Вот именно. Наверняка ты его знал.
      — Я слышал о нем, но ни разу наши пути не пересекались.
      Бесс покачала головой.
      — У такого, как он, было столько возможностей, он все упустил. — Она встряхнулась. — Что это со мной — обсуждаю покойного, а ведь при жизни я едва его знала. Ну так что ты будешь делать дальше?
      Оуэн не представлял, как ему вернуть разговор к Фицуильяму.
      — Надеюсь переговорить кое с кем из гильдмейстеров. Посмотрю, что они предложат. Секретарь архиепископа разослал несколько писем.
      Бесс закивала.
      — Такой предприимчивый парень, как ты, наверняка скоро что-то найдет. — Она осушила кружку и поднялась, отряхивая фартук. — Спасибо за компанию. Пора возвращаться к работе.
      Оуэн улыбнулся, наблюдая за хозяйкой таверны, которая, пока шла по залу, на ходу собирала пустые кружки и протирала пустые столики. Она разузнала все, что хотела, под видом приятной беседы. Профессиональная добытчица сведений. Нужно будет изучить ее метод.

* * *

      Когда на следующее утро Оуэн спустился вниз, Бесс вручила ему записку.
      — Доставили из собора с утра пораньше. — Женщина заговорщицки подмигнула. — Архидиакону это не понравится.
      Оуэн читал записку, пока Кит расставляла перед ним завтрак — хлеб с сыром и кружку эля. Оказалось, что Йоханнесу срочно понадобилось его увидеть. Арчер быстро поел и направился в собор.
      Йоханнес поприветствовал его, начав с извинений за краткость записки.
      — Я должен был удостовериться, что вы сразу придете. Хочу предупредить вас, Арчер, будьте поосторожнее со своими расспросами.
      — Кто-то уже успел пожаловаться?
      — Аббат Кампиан. Он хочет знать, не за тем ли вас прислал его светлость, чтобы расследовать смерть Фицуильяма.
      Левый глаз Оуэна пронзила острая боль.
      — Я не предназначен для такого рода работы.
      — А кто из нас предназначен для той работы, что делает?
      — Не хотелось бы разочаровывать архиепископа.
      — Я объяснил аббату, что вы наводите справки в обмен на помощь архиепископа, пообещавшего найти вам средства к существованию.
      — Умно. Благодарю вас.
      Йоханнес кивнул.
      — Он очень сердит?
      Йоханнес призадумался.
      — Это скорее вопрос уязвленной чести. Нам с самого начала следовало бы ему довериться. Он говорит, что вы вольны вернуться и обсудить свое дело с ним.
      — Так и поступлю.
      — А для затравки он хочет поделиться с вами тем, что знает о Фицуильяме. Речь идет о каком-то деле, которое тот провернул с Магдой Дигби.
      Оуэн оживился.
      — Я отправлюсь немедленно. — Он поднялся.
      — Вы уже виделись с матерью пристава?
      Оуэн кивнул.
      — Она себе на уме, эта Магда Дигби. Я ушел от нее, чувствуя себя полным дураком.
      Йоханнес заулыбался.
      — Желаю вам удачи. И еще одно. Днем вас ждет гильдмейстер Торп. Он хочет поговорить с вами о месте ученика в аптеке Уилтона.
      Оуэну предстояло в то утро много дел. Если беседа с аббатом даст хоть какие-то результаты, то он навестит Магду Дигби еще до полудня. Нужно покончить хотя бы с одним делом, прежде чем вновь встретиться с миссис Уилтон.

* * *

      Аббат Кампиан предложил ему кружку эля.
      — Подкрепитесь. Надо полагать, вы не станете медлить с визитом к Магде Дигби. Нужно было сразу мне довериться, знаете ли.
      Он смахнул со стола невидимую соринку, аккуратно сложил руки перед собой и только потом взглянул на гостя.
      — Прошу прощения, — сказал Оуэн. — Я не очень ловок в этих делах.
      — Вы взвалили на себя неблагодарную задачу. Но, полагаю, интересы Джона Торсби стоят того.
      Пальцы аббата слегка затрепетали. Таких чистых рук Оуэн до сих пор ни у кого не видел.
      — Я хочу начать жизнь заново, — объяснил Оуэн. — Для этого мне нужна помощь архиепископа. Вы еще кому-нибудь расскажете, что я его человек?
      — Только если понадобится. — Глаза аббата Кампиана напоминали темный стоячий омут. Оуэн почему-то ему поверил. — Разумеется, все это расследование — пустая трата времени. Сэр Освальд Фицуильям был болен. Он умер, несмотря на все усилия моего лекаря и наши молитвы. Просто пришло его время.
      Не согласиться с этим было бы трудно, даже неблагоразумно, но Оуэн должен был исполнить свой долг.
      — Архиепископ хочет быть уверен.
      Пальцы снова дрогнули.
      — Никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
      — Согласен.
      Они немного помолчали. Оуэн потягивал эль, ожидая, что аббат первым нарушит молчание. Наконец Кампиан заговорил.
      — Фицуильям провел последние дни в лазарете под присмотром брата Вульфстана и послушника Генри. Даже не представляю, как кто-нибудь смог бы до него добраться.
      — Он попал в лазарет, потому что уже был болен.
      Аббат приподнял брови.
      — А, так вы думаете о яде замедленного действия…
      — Я здесь не для того, чтобы думать; я просто собираю факты.
      — Вы пришли, чтобы послушать насчет Фицуильяма и Магды Дигби?
      — Да.
      — Скорее всего, это пустяки.
      — Я все равно должен знать. Прошу вас.
      — То, что я скажу, должно остаться между нами. Ни одна живая душа об этом не знает, кроме самих Дигби.
      — Ну, а если мне придется рассказать архиепископу?
      Аббат развел руки и снова их сложил.
      — Это было бы весьма прискорбно. Но я хочу вам помочь.
      — Я расскажу архиепископу только в случае крайней необходимости.
      Аббат кивнул.
      — Я вам верю. — Он уставился на потолок, собираясь с мыслями, после чего снова перевел взгляд на собеседника. — Я взял себе за правило никому не рассказывать о причинах, приводящих пилигримов каяться в аббатство. Иногда они сами делятся своими бедами с другими, но обычно я единственный, кто знает их тайну. Речь не идет об исповеди, вы понимаете. Я не нарушаю никаких священных обетов, беседуя с вами.
      — Понимаю.
      — Дьявол толкает людей на множество порочных деяний. Полагаю, вы уже наслышаны о подпольной торговле телами, которые выдают за мощи?
      — До меня доходили слухи такого рода.
      — Фицуильям побывал у нас дважды. В первый раз он попытался продать за довольно большие деньги отделенную от тела руку. Не нужно говорить, что будь он кем-то другим…
      — Значит, архиепископ знает об этом.
      — Он не знает, откуда взялась рука.
      — А вы знаете?
      — Фицуильям доверился мне во время своего последнего визита. Он сказал, что люди ошибаются насчет Магды Дигби. Она, мол, целительница и хорошая женщина. Совсем недавно она помогла ему.
      — Почему он вам все это рассказывал?
      — Он хотел знать, как ему искупить тот грех, который он заставил ее совершить.
      — Выходит, он просто заставил ее продать ему руку?
      Аббат склонил голову и прикрыл глаза. Оуэн ждал.
      — Не знаю, связан ли этот случай с его смертью. Как эта женщина сумела бы до него добраться? Но вполне вероятно, что она именно та особа, которая хотела, чтобы он замолчал навеки.
      — Или судебный пристав.
      — Да, или ее сын.
      — Вы это рассказываете мне для того, чтобы покончить с обоими Дигби?
      Аббат широко раскрыл глаза.
      — Нет. Боже меня упаси. Надеюсь, вы не станете передавать это архиепископу. Но если вдруг окажется, что это как-то связано со смертью Фицуильяма… — Он взглянул на свои безукоризненные руки и тихо добавил: — Очень надеюсь, что вы не забудете упомянуть архиепископу о моем вкладе в расследование.
      — Зачем вам это нужно?
      — Я не его человек. Я стал аббатом во времена его предшественника. Архиепископ меня не знает и не уверен в моей преданности.
      — Как давно произошел этот случай с рукой?
      — Шесть лет назад.
      — Скорее всего, женщина даже не вспомнит об этом. Не удивлюсь, если окажется, что она даже не знала, кем был Фицуильям.
      — Зато ее сын наверняка все знал. Примерно в то же время он стал судебным приставом. Уверен, он беспокоился, чтобы все осталось шито-крыто, иначе лишился бы места.
      — Так что вы ответили Фицуильяму?
      — Насчет чего?
      — Как загладить грех с Женщиной с Реки?
      — Я велел ему молиться за ее душу.
      Оуэн встретил спокойный взгляд. В чем, в чем, а в этом аббат не сомневался. Молитва — вот единственный ответ на все мирские болезни. Искренняя молитва.
      Покидая покои аббата, Оуэн испытывал благодарность к собеседнику за его искренность. Было ясно, что аббат чувствовал себя неловко.

* * *

      Морское чудище, перевернутое вниз головой, на этот раз в одиночестве встречало Оуэна. Женщины с Реки на пороге лачуги не оказалось. Оуэн постучал. Услышав ворчание, принял его за разрешение войти и шагнул за порог. Оказавшись в душной продымленной комнатушке, он подождал, пока глаз привыкнет к полумраку. А когда смог разглядеть что-то — подумал, что попал на какую-то сатанинскую церемонию. Возле очага лежала кошка, привязанная к столу, она часто дышала, но не вырывалась, а Магда склонилась над ней с маленьким ножом. Хозяйка даже не взглянула на гостя, а только прошипела: «Тихо». Сделав несколько поверхностных надрезов по краям зияющей раны, она отложила ножик и взялась за иголку с ниткой. Пока слегка оторопевший Оуэн наблюдал за ней, она зашила рану и только тогда повернулась к нему, вытирая окровавленные руки о юбку.
      — Птичий Глаз снова тут?
      — Вы что, лечили кошку?
      — Это Бесси, любимица малютки Кейт. Ранка вскоре загноилась бы и пошла нарывами. Магда сумела помочь. — Она наклонилась к животному, прислушалась, потом выпрямилась. — Ну и какое у тебя дело на этот раз?
      Оуэн решил не ходить вокруг да около.
      — Шесть лет назад вы продали чью-то отсеченную руку сэру Освальду Фицуильяму, подопечному архиепископа.
      Магда прищурилась.
      — А ты откуда знаешь?
      — Фицуильям рассказал аббату перед самой своей смертью.
      — И аббат ему поверил? Этому лживому мошеннику? Этому щенку? Архиепископский прихвостень. — Она сплюнула в огонь.
      — Вы знаете, что Фицуильям уже мертв?
      — Угу.
      — Вполне возможно, его отравили.
      Магда хрипло расхохоталась и опустилась на скамью возле очага.
      — Выходит, Магда отравила молокососа, чтобы получить обратно руку? Так, по-твоему? — Она промокнула глаза краем юбки. — Если ты думаешь, что нашел убийцу, то голова у тебя плохо работает.
      — Расскажите мне про руку.
      Она пристально посмотрела на него.
      — С чего вдруг Магде тебе все рассказывать?
      — Скандал может помешать вашему сыну и дальше служить архидиакону.
      — А аббат не выдаст?
      — Только в самом крайнем случае.
      Она потерла подбородок.
      — Ты человек архиепископа.
      — Я заинтересован в том, чтобы разобраться в причине смерти Фицуильяма.
      Она пожала плечами.
      — Щенок этот — все равно что блоха, заноза. Тоже мне, важная особа, чтобы его укокошить. — Она жестом пригласила Оуэна присесть.
      Он осторожно опустился на табуретку.
      — А вы не думаете, что его враги могли желать ему смерти?
      Женщина рассмеялась.
      — Время от времени этот щенок попадался то на одном, то на другом. Никто не воспринимал его всерьез.
      — Расскажите мне про руку.
      Магда фыркнула.
      — Явился сюда с очередной своей зазнобой, в которой набухало его семя. Застал Магду как раз тогда, когда она отрезала гнилую руку. Эта рука могла погубить своего хозяина. Щенок попросил разрешения забрать руку. Магда пропустила его слова мимо ушей и выбросила руку в помойную яму, а потом дала дамочке снадобье, чтобы избавить ее от приплода. А на следующее утро рука из ямы пропала. — Женщина пожала плечами. — Что, прикажешь Магде бежать за щенком? Рука была гнилая, вонючая. Магда еще тогда удивилась, зачем она ему. Только Поттер ей объяснил, что церковники готовы выложить за такие отбросы немалые денежки. Положат их в драгоценный ларец и заставляют народ молиться. — Она рассмеялась. — Надо же, молиться на загнившую руку лудильщика. Магде понравилась эта мысль, она оставила все, как есть.
      — Если бы архидиакон узнал об этом и неправильно истолковал, ваш сын рисковал лишиться своего места.
      — Поттер многое узнает от своей матери. Он знает, в чьи двери может постучаться и потребовать платы за грехи. Не похоже, чтобы архидиакон Ансельм стал возражать против такого расклада.
      — Значит, ваш сын не чувствовал никакой угрозы?
      — Нет. Да и щенок тоже не тявкал. — Она покачала головой. — Служба пристава — глупая, опасная работа. Поттер просто дурак.
      Пушистая пациентка на столе жалобно мяукнула. Магда подошла к кошке.
      — Бесси, девочка моя, ты поправишься. Отдыхай пока.
      Она принялась нежно гладить кошку между ушами, успокаивая. Через несколько минут животное затихло.
      Магда плеснула себе что-то из кувшина и вернулась на место.
      — Магда не предлагает тебе выпить. Ты бы все равно отказался, разве нет?
      Оуэн улыбнулся. Эта женщина постоянно его удивляла. Он ожидал встретить здесь опустившуюся особу, мошенницу и лгунью. Но она оказалась умелой знахаркой, в ладу сама с собой и, видимо, довольная своей судьбой.
      — Почему Поттер пошел в приставы?
      Магда пожала плечами.
      — От жадности. Он думает, что купит себе удобное местечко на небесах. — Она снова пожала плечами. — Парень-то он неплохой, но испорченный.
      — Незадолго до Рождества Фицуильям приводил к вам женщину?
      — Ага. Еще один жадюга.
      — Ребенок этой женщины был от него?
      — От него, не сомневайся. Лорд Марч на это не годится.
      Вспомнив откровенный костюм лорда, Оуэн посчитал эту новость интересной.
      — Откуда вы знаете?
      Магда покачала головой.
      — Ты чужак в Йорке и не знаешь, кто тебя окружает. О Магде Дигби, Женщине с Реки, знают во всей округе. Когда-то давно мать лорда Марча приходила к Магде за амулетом. А потом еще раз наведывалась перед своим обручением. Все бесполезно. Ничего не помогло. От такого, как он, могло родиться только чудовище.
      — Не могли бы вы рассказать мне про Фицуильяма нечто такое, чтобы я понял, что могло быть причиной его смерти.
      Магда поднялась, вытерла руки о юбку.
      — Магда рассказала тебе про сгнившую руку. И хватит с тебя. Мой Поттер будет доволен.
      Она распахнула дверь, выставляя его вон.

      Серые облака и ледяной ветер предвещали снегопад. Оуэн стоял возле лачуги Магды Дигби и смотрел на реку. После жарко натопленной, сухой комнаты холод неприятно прожег его, но агент архиепископа надеялся, что на ветру в голове прояснится. Ему нужно было подумать. Безусловно, за два дня расспросов он узнал то, что могло бы пролить свет на смерть Фицуильяма. В ходе разговоров, вне сомнения, прозвучала какая-то особенно важная информация. Теперь оставалось только решить, какая именно.
      Сейчас у него было такое же чувство, как в то утро, когда он впервые проснулся в лагере с повязкой на глазу. Он тогда все старался моргнуть левым глазом, чтобы лучше видеть левый полог палатки. Точно такое же чувство. С ума можно сойти. Вот и сейчас он прошел к илистому берегу и заморгал, чтобы одновременно видеть и бурную реку по правую руку, и домишки, прижавшиеся к стене аббатства слева. Но домишки исчезали, стоило хоть чуть-чуть повернуть голову вправо.
      Это и было лекарство, пусть неприятное. Именно это ему и нужно было сделать, чтобы раскрыть загадку смерти Фицуильяма. Повернуть голову. До сих пор он искал врагов юноши, врагов мошенника. Все твердили одно, что у Фицуильяма было много недругов, но ни один не назвал имени того, кто был способен его убить, причем так, чтобы сразу замести следы. Впрочем, такой человек еще может объявиться. Но какие еще враги могли быть у Фицуильяма? Нед в разговоре намекнул, что Фицуильям служил шпионом. Возможно, Йорк вовсе не тот город, где стоило заниматься поисками. Вполне вероятно, следовало поискать в окружении Ланкастера. Фицуильям был шпионом Ланкастера, сына короля, и подопечным Торсби, королевского канцлера. Вот и другой мотив. Возможно, Фицуильяма убили не его собственные враги, а враги его вельможного лорда или опекуна. У Джона Гонта, герцога Ланкастерского, было много врагов. Да и Торсби, лорд-канцлер Англии и архиепископ Йорка, наверняка нажил врагов, совершая свое стремительное восхождение наверх.
      Оуэн решил как следует поразмыслить об этом позже. Теперь же ему предстояло поторопиться в дом гильдмейстера Камдена Торпа.

* * *

      Камден Торп взглянул из-под кустистых бровей на одноглазого незнакомца. Его удивила внешность гостя. Он ожидал увидеть кого-то помоложе, хотя архиепископ сообщил в письме, что его подопечный некогда служил капитаном лучников при прежнем герцоге Ланкастере. И все же он надеялся увидеть человека, более подходящего на роль ученика.
      — Архиепископ рекомендует вас в качестве ученика в аптеку Уилтона. Вы в курсе?
      — Да, и мне не терпится приступить к делу.
      Уверенный тон визитера свидетельствовал о его искренности.
      Торп принялся задумчиво пощипывать бородку. Хотя Люси Уилтон ни о чем не просила, Камден решил, что ей не помешает пара сильных рук в помощь. В саду всегда столько работы. Скоро наступит весна, а значит, придется копать, сажать, возить навоз. А этот Оуэн как-никак знаком с делом. Ему можно доверить присмотр за лавкой, пока Люси ухаживает за мужем. Какая странная болезнь свалила Николаса Уилтона! Камден до сих пор не знал случаев, чтобы человек, переживший такой внезапный и сильный удар, продолжал жить. Должно быть, причина здесь кроется в отличном уходе. Гильдмейстер давно заметил, какой исхудавшей и усталой выглядит Люси. Эта женщина совсем не отдыхает. Вероятно, проводит все ночи рядом с больным мужем, дремлет на стуле из боязни не услышать, если он позовет, а днем работает не покладая рук и в лавке, и в саду.
      Гильдмейстер указал на повязку.
      — А это обязательно носить?
      Валлиец дотронулся до дурацкого кожаного лоскута на глазу.
      — Я знаю, смотрится она не очень хорошо. Но, как видите, — он сдвинул повязку, показав сморщенное веко, лишь частично закрывавшее пострадавший глаз, — без нее еще хуже.
      Камден вздохнул.
      — Бедняга. Вы, должно быть, настрадались из-за своей раны.
      — Да, можно сказать, побывал в аду.
      А этот парень, наверное, пользовался успехом у женщин до того, как получил шрам; если бы не увечье, его можно было бы назвать красавчиком. А сейчас, увидев эту повязку, женщины станут воротить от него нос, сомневаться не приходится. Вряд ли о нем и миссис Уилтон поползут слухи. Так что в целом можно считать, что выход найден.
      — В последнее время я мучительно ломал голову, как помочь Уилтонам. Беда в том, что любой родитель или опекун воспринял бы как оскорбление, если бы я взял его мальчишку учеником к ученице, сами понимаете. Миссис Люси Уилтон, конечно, знает свое дело, но она ведь не мастер, хотя, если ей придется управлять лавкой в одиночку еще несколько месяцев, она вполне сможет претендовать на звание подмастерья. Я намереваюсь поставить этот вопрос перед членами гильдии. Но даже при таком стечении обстоятельств начинающему ученику все-таки лучше работать под началом у хозяина аптеки.
      Оуэн пожал плечами.
      — У меня другая ситуация.
      — Вот именно. Вот именно. — Камден потер нос, разглядывая собеседника. Единственный глаз его хитро поблескивал, но смотрел Арчер прямо — не моргал, не отводил взгляда. Вряд ли этот человек как-нибудь навредит. — Вы все еще заинтересованы в этой работе?
      — Да.
      Торп в последний раз дернул бородку и хлопнул ладонями по коленям.
      — Что ж, вы сами себе хозяин. Тогда другое дело. Совсем другое дело.
      — У меня один вопрос, мастер Торп.
      — Задавайте.
      — Архидиакон Ансельм упомянул сомнительное происхождение миссис Уилтон. Что он имел в виду?
      Архидиакон, дьявол его побери. Неужели он никогда не откажется от своей вендетты?
      — Сомнительное? Тьфу, старые сплетни. Не обращайте внимания. Лично я считаю, что у миссис Уилтон весьма достойное происхождение. Она дочь сэра Роберта Д'Арби из Фрейторп Хадден.
      Камден увидел, что валлиец по-настоящему заинтересовался, даже привстал.
      — Она дочь рыцаря?
      Все мужчины одинаковы. Стоит намекнуть на родство с аристократией, и они тут же распускают крылышки. Действует безотказно.
      — Я знаю, что имел в виду архидиакон. Ее мать была француженка. Молодая, красивая. Когда она умерла от выкидыша, прижив ребенка не от мужа, сэр Роберт отдал Люси в монастырь, а сам отправился странствовать. Само собой, пошли разговоры. Но Люси Уилтон нельзя попрекать материнскими грехами.
      — А как получилось, что дочь аристократа замужем за торговцем?
      Тори пожал плечами.
      — Уилтон навещал Люси в монастыре. Влюбился. Тетушка дала разрешение на брак — Д'Арби по-прежнему странствовал в святых землях. Скорее всего, девушка увидела в этом свое спасение. Как бы там ни было, ее происхождение не должно вас беспокоить.
      — А с чего вдруг ему было навещать девушку в монастыре?
      — А с чего вы проявляете чрезмерный интерес к миссис Уилтон? — насторожился Камден.
      — Ученик работает бок о бок с наставником. По всему выходит, миссис Уилтон будет исполнять роль моего наставника какое-то время. Хотелось бы побольше о ней узнать.
      Торп призадумался и в конце концов решил, что это весомый аргумент.
      — Леди Д'Арби — мать миссис Уилтон — была очень дружна с Николасом. Она всегда увлекалась садом. Николас помог ей восстановить лабиринт в Фрейторп Хадден.
      — Значит, Николас Уилтон гораздо старше своей жены?
      — Да, но не настолько, как некоторые. — Торп поднялся. — Ну, теперь, Оуэн Арчер, вы знаете все, что вам нужно.

* * *

      Они направились в аптеку. Падал легкий снег, мокрые снежинки таяли, как только касались земли. Оуэн гадал, как отреагирует Люси Уилтон на предложение гильдмейстера. Вчера он вроде бы не очень ей понравился.
      Миссис Уилтон оторвала взгляд от конторской книги, увидела Торпа, заулыбалась и протянула ему руку, предварительно вытерев о передник.
      — Рада видеть вас, мастер Торп.
      — У меня для вас хорошая новость, миссис Уилтон.
      Он ответил на ее приветствие рукопожатием и шагнул в сторону, выдвигая на первый план Оуэна. Люси вздрогнула, потом кивнула ему.
      — Сэр Арчер! Как ваш глаз?
      — Сегодня лучше, миссис Уилтон, благодаря вашей мази.
      — Быть может, мы пройдем в заднюю половину дома и поговорим? — предложил Камден Торп.
      Люси отвела их на кухню, отделенную от магазина занавеской из бусин.
      — Что за хорошая новость?
      Камден растер руки над огнем, затем уселся за раздвижной стол, стоявший тут же.
      — Что вы скажете насчет того, чтобы испытать мастера Арчера в качестве ученика?
      — Что?
      «По крайней мере, в ее голосе прозвучало удивление, а не неприязнь», — подумал Оуэн.
      — Я знаю, вы ожидали совсем другого, — поспешил разъяснить Камден Торп. — Но подумайте хорошенько. Он кое-что смыслит и в садоводстве, и в том, как отмерять лекарства, хотя официальной выучки не прошел. А еще он хорошо пишет. Поможет вам вести книги.
      Люси Уилтон вспыхнула, переводя взгляд с Оуэна на Торпа.
      — Мастер Торп, не обманывайте меня. — Ее глаза метали молнии. — Это взрослый мужчина. Какой из него ученик? Вы намерены поставить его вместо меня.
      Камден искренне огорчился.
      — Он обычный ученик, уверяю вас.
      — Я надеялась получить в помощники мальчишку.
      — В этом-то и проблема, как вы не поймете. Мальчик, стремящийся впоследствии стать аптекарем, не пожелает начинать как ученик ученицы — даже самой знающей. Я обрисовал Оуэну ситуацию, и он все равно пожелал поступить на эту должность.
      — Интересно, почему?
      — Я охладел к военному делу.
      — Он привез рекомендательное письмо от архиепископа.
      Женщина оглядела Оуэна с ног до головы.
      — Работа предстоит тяжкая и монотонная, мастер Арчер.
      — Мне она подойдет, миссис Уилтон. В моем положении вряд ли кто предложит другую. Как завидят меня, с этой повязкой на глазу, бывшего солдата, так почему-то сразу ждут неприятностей. Они думают, что мальчик будет более послушным учеником, и ошибаются. Я повидал мир, и он мне не понравился. Теперь я хочу одного — найти тихий уголок и заниматься своим делом. Я не тщеславен. Какая мне разница, чьим быть учеником — вашего мужа или вашим?
      Торп энергично закивал.
      — Чтобы подсластить пилюлю, я подкину вам Тилди Томпкинс, чтобы помогала днем на кухне. Считайте это подарком от гильдии по случаю болезни одного из ее членов. Это наш долг перед вами и Николасом.
      — А где Оуэн будет жить?
      Оуэн улыбнулся, услышав, что она назвала его по имени. Значит, хозяйка уже думает о нем как о своем ученике.
      — Столоваться он будет с вами, а поселится где-нибудь в городе.
      — Тогда мне придется ему платить.
      — У меня есть немного денег, — сказал Оуэн. — На жизнь хватит.
      — Возможно, этого не понадобится. — Люси поднялась. — Я посмотрю, готов ли Николас вас принять.

* * *

      Серая кожа, тусклые глаза, седые волосы. Николас Уилтон не притворялся больным. В маленькой спальне с наглухо закрытыми окнами и дверями горели две спиртовые лампы, отчего тяжелый дух в комнате только усугублялся. Оуэн понадеялся в душе, что Люси не проводит здесь много времени.
      При виде гостей Николас кивнул им.
      — Я… — Он нахмурился и прикрыл веки. — Очень благодарен, Камден.
      Торп поспешил к больному и взял его за руку.
      — Хвала Господу, ты вновь обрел речь, мой друг.
      Николас сжал его руку. В блеклых глазах стояли слезы.
      Камден жестом велел Оуэну подойти поближе.
      — Это Оуэн Арчер. Уверен, он поможет вам обоим.
      Оуэн осторожно пожал худую руку больного. Лихорадочный пульс. Влажная ладонь. По опыту он знал, что ладони тяжелобольного обычно сухи, если только он не горит в лихорадке. Николас Уилтон чего-то боялся. Смерти? Гильдмейстера? Оуэна?

* * *

      Оуэн уставился в свою кружку, вспоминая события дня, а тем временем судебный пристав Дигби тихонько скользнул на противоположную скамью. Вид у него был недружелюбный.
      — С чего это вам вздумалось расспрашивать мою мать? — сурово поинтересовался Дигби.
      — И вам тоже добрый вечер.
      — Я хочу знать, что вы затеяли.
      — Матушка Дигби все прояснила.
      — Что вам за дело до нее?
      Оуэн пожал плечами.
      — Просто я любопытный человек.
      — Она говорит, вас прислал архиепископ. Его беспокоит смерть Фицуильяма?
      — А что, ему следует беспокоиться?
      — Мать говорит, что аббат Кампиан рассказал вам про руку. С чего это вдруг? Что он имеет против нас с матерью?
      — А что он может иметь против вас?
      — Как раз это я и намерен выяснить.
      — Должно быть, вы почуяли какую-то опасность, когда обнаружилась пропажа руки.
      Дигби пожал плечами.
      — Всем известно, что бедняки обращаются к мамаше как к врачу. Легко было проследить связь. Как бы она сумела доказать, что не получила за руку деньги? Но вскоре меня назначили судебным приставом. Похоже, Фицуильям держал язык за зубами.
      — А вы никогда не думали, что надо действовать наверняка, чтобы он и впредь помалкивал?
      Дигби пристально посмотрел на Оуэна.
      — Что вы имеете в виду? Что я был готов его убить? Чтобы он замолчал навеки? Вы что, обвиняете меня? — Он говорил все громче и громче, привлекая к себе внимание посетителей. Те кидали любопытные взгляды, но тут же отворачивались, увидев, кто сидит в том углу.
      Оуэн пожал плечами.
      — Должность пристава была для вас очень важна. Я побывал в доме у вашей матери и теперь могу представить, как вам хотелось вырваться оттуда.
      Дигби покачал головой, словно поражаясь услышанному.
      — Замечательный способ вступить в должность судебного пристава — убить подопечного архиепископа.
      Если взглянуть на дело под таким углом, то подозрение, конечно, смехотворное. Оуэн сдался, поняв, что расспросы все равно никуда не приведут.
      — Аббат мне сказал, что Фицуильям раскаялся в содеянном. Он понял, что навлек на вашу матушку серьезную беду. И он уважал миссис Дигби.
      Пристав покраснел.
      — Он так и сказал?
      — Да. Поэтому, думаю, вам нечего опасаться по поводу этого старого дела. Не хотите ли выпить?
      — Нет.
      Дигби еще с минуту задумчиво вертел в руках застиранную шапку.
      — Уверены, что не хотите выпить?
      Дигби мотнул головой и незаметно исчез, явно смущенный.

* * *

      Люси проснулась оттого, что из рук Николаса выпали тетрадь и перо. Чернильницу она успела подхватить, пока та не соскользнула на пол. Николас, вздрогнув, проснулся.
      — Я превратился в обузу.
      — Ты устал. Тебя измотал визит Камдена Торпа.
      — Я рад, Люси, что теперь у тебя есть помощник. Она дотронулась до его руки, лица и улыбнулась мужу.
      — Я тоже рада. Теперь отдыхай. Записки подождут.
      Николас вцепился в ее руку.
      — Я должен закончить работу. Все записать. Про сад. Про лекарства.
      — Время есть. — Она мягко высвободила руку и убрала прядь волос у него со лба.
      Он вздохнул.
      — Ты слишком для меня хороша.
      — Глупости. — Она чмокнула его в лоб, и он закрыл глаза.
      Люси прикрутила лампу и скользнула под одеяло рядом с ним. Сегодня ночью она позволит себе роскошь выспаться в кровати. Николас ведет себя спокойно.
      Раньше было по-другому. Муж всегда поворачивался к ней и обнимал. А сейчас, даже если бы он так сделал, все равно это уже не то. Люси больше не испытывала чувства покоя. Раньше в этой постели ей казалось, что она защищена от всего мира. Теперь все изменилось. Ее будущее зависело от того, сохранится ли все в тайне. Поначалу она не придавала этому значения, но потом все чаще и чаще начала задумываться, а так ли все просто. Ей хотелось знать, что все-таки произошло с Николасом в тот вечер в аббатстве. Кого он там встретил? Почему вдруг поблизости оказался пристав? Чем вызван интерес архидиакона — простым дружеским участием? Если так, то чего боится Николас?
      Ей повсюду мерещилась опасность. Даже в новом ученике. Поэтому она не испытывала благодарности к гильдмейстеру Торпу за то, что тот выполнил ее просьбу.
      Вместо того чтобы радоваться, она гадала, что затеял валлиец. Разумеется, он очень ей поможет, она в этом не сомневалась, но зачем ему такая работа? Как он сам говорит, чтобы начать новую жизнь. Возможно. В первую минуту она заподозрила, что он и гильдмейстер задумали отнять у нее аптеку: помогать ей до кончины Николаса, заодно изучать книги, клиентов, ходовой товар, а потом забрать все, когда муж умрет, заявив, что у нее слишком мало опыта, да и что взять с женщины, дочери грешной француженки? Именно поэтому в детстве ее так мучили монахи. Вела она себя безукоризненно, другие девочки даже считали ее занудой, зато монахини не сводили с нее глаз, постоянно следили, не проявятся ли признаки греховности — ведь они знали, что у ее матери был возлюбленный и что она погибла из-за своего прегрешения. Изо дня в день они неотступно следовали за ней, следили, прислушивались к каждому слову, придирчиво выискивая приметы материнской натуры.
      Однажды ей так все надоело, что она задумала бежать. Ее единственным другом в монастыре была сестра Долтрис, знаток трав и целительница. Мать Люси передала своей дочери любовь к садоводству и глубокие знания целебных растений. Сестра Долтрис никогда не следила за ней ястребиным взором. И вот как-то раз после завтрака Люси пожаловалась на колики в животе. Она обхватила руками живот и расплакалась. Сестра Уинифрид поспешила отвести ее в лазарет.
      План был таков: потихоньку выбраться из лазарета, после того как сестра Долтрис уложит ее спать, проскользнуть через садовую калитку мимо сараев и флигелей к той части стены, что обвалилась под тяжестью упавшего дерева.
      Ожидая в лазарете наступления ночи, Люси потихоньку потягивала мятный отвар, приготовленный ее подругой, и дремала в теплой комнате, пока сестра Долтрис возилась по хозяйству. В начале вечера монахиня объявила, что щечки у Люси порозовели, и позволила девочке немного посидеть в кровати, а сама занимала ее рассказами о своей большой семье, жившей на ферме возле Хелмсли. Их домик примостился на склоне покрытого вереском холма, у прохладного, чистого ручья. Это были веселые рассказы, незатейливые и полные любви. Люси слушала как завороженная и сама не заметила, как задремала, соскользнув на мягких подушках; она угодила в плен сладких снов, не отпускавших ее до самого рассвета.
      Отправляясь утром на занятия, девочка обернулась и спросила сестру Долтрис, почему другие монахини так с ней суровы.
      — Из-за твоей матери, дитя мое. Они не понимают, что твоя мать была очень молода, ее пугал дикий северный край, и она нашла утешение у благородного человека, который полюбил ее и дарил ей веселье.
      — А вы не можете сказать, чтобы они перестали так со мной обращаться?
      Долтрис хмыкнула.
      — Чтобы они начали ломать голову, почему я забочусь о тебе?
      Люси взглянула в лицо целительнице и увидела, что эта женщина, даже после многих лет жизни в монастыре, оставалась красивой. Можно было представить себе, какой красавицей она была когда-то! И девочка поняла, что имела в виду монахиня.
      Сестра Долтрис взяла ее за руку.
      — А теперь мы обе храним тайны друг друга и должны поклясться, что никогда не выдадим их ни одной душе.
      — А какую мою тайну вы храните?
      — Что животик у тебя болит тогда, когда ты хочешь провести день, слушая бесконечные истории Долтрис и попивая ее мятный отвар. Это гораздо лучше, чем побег, ты не согласна?
      — Так вы знали?
      Монахиня опустилась на колени и обняла Люси. От сестры пахло цветами и травами.
      — Чтобы хорошо лечить людей, нужно уметь разбираться в их душах, а не только в телесных недугах.
      — Это наша тайна?
      — Да, наша маленькая тайна. И знай, тебя здесь всегда ждут.
      Люси доверяла сестре Долтрис так, как не доверяла никому со дня смерти матери. Только Николас позже завоевал такое доверие.
      Ну а ученик? Она подумала, что не сможет ему довериться. Как-то раз она спросила у сестры Долтрис, как определить, можно ли положиться на незнакомого человека.
      — А ты посмотри ему в глаза и прямо задай этот вопрос, — посоветовала монахиня.
      Тогда девочку разочаровал такой ответ, который даже не показался ей ответом.
      Она до сих пор считала его неразумным. Ибо, если задать такой вопрос, сразу станет ясно: тебе есть что скрывать. А ей вовсе не хотелось разжигать у валлийца любопытство. Особенно в связи с архиепископом и архидиаконом. Люси хотела найти повод отказаться от его услуг. Но ей действительно нужна была помощь. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем найдется замена этому человеку. А отказ от предложения гильдмейстера, когда она столько твердила, что без помощника ей не обойтись, вызвал бы подозрение.

      Мысли о Николасе Уилтоне не давали Оуэну заснуть. Не похоже, чтобы его разбил обычный паралич. Если бы Оуэна спросили, он, наверное, не смог бы точно сказать, что настораживает его в состоянии больного — действительно, при параличе человек может резко постареть, поседеть, порой возникает чрезмерная потливость. Так бывает. Но где-то в глубине души Оуэн не мог отделаться от смутного ощущения, что здесь что-то не так.
      На рассвете он оделся и направился в сад Уилтонов. На морозном воздухе изо рта шел пар, снег похрустывал под сапогами. Он прошел по дорожке мимо живой изгороди к сваленным в кучу поленьям. В сарае рядом нашелся топор. Оуэн снял рубаху. Хотя было холодно, он намеревался поработать до пота, а тогда ему понадобится сухая рубашка, чтобы охладиться. Старая привычка солдата, оставшаяся с прежних времен. С тем же рвением, какое проявлял в стрельбе из лука, Оуэн набросился на поленья, представив, что перед ним бретонский менестрель. «Неблагодарный мерзавец!» Он рубанул по бревну. «Я сражался за твою жизнь». Еще один взмах топора. «Я рисковал стать посмешищем в глазах товарищей». Полено раскололось надвое. «Ты и твоя цыганка». Еще одно полено. «Она сделала из меня зверя». Удар. «Бретонский ублюдок».
      Поначалу раненое плечо болезненно ныло, но когда мускулы разогрелись, боль отступила, и он вновь открыл для себя удовольствие физического труда. Мысли его успокоились и прояснились. Движения стали ритмичными и плавными.
      Его прервал кашель.
      — Сколько энергии с самого утра! — Люси Уилтон вручила ему полотенце. — Вот, оботрись и одевайся. В кухне ждет горячий завтрак.
      Конечно, она услышала шум на дворе и поспешила выяснить, не вторгся ли непрошеный гость. Волосы у нее были распущены и прикрыты шалью. Бледные лучи утреннего солнца высвечивали золотисто-рыжие пряди, наполняя их живым сиянием. Господи, как бы ему хотелось дотронуться до этих волос. И все же даже сейчас, когда она стояла перед ним, такая сияющая в утреннем свете, такая хрупкая, он чувствовал в ней колючую настороженность и намерение сохранять дистанцию.
      Очнувшись от грез, Оуэн вспомнил, что держит в руке полотенце, и внезапно понял, что замерз. А еще его одолело чувство неловкости, что он стоит перед ней, раздетый до пояса. Быстро вытершись полотенцем, он натянул рубаху.
      — Ты нарубил столько дров, что хватит на две недели, — сказала Люси. — И все на голодный желудок. Пожалуй, ты завоюешь мои симпатии, Оуэн Арчер. — Так могли пошутить и его собственные сестры.
      Но она неверно истолковала его поступок. Он нарубил поленницу дров вовсе не для того, чтобы произвести впечатление.
      — Хотелось размяться, — буркнул он, понимая, что говорит глупость.
      Люси кивнула, было видно, что она даже не обратила внимания на его неловкое замечание, и направилась в дом по заснеженному саду.
      Пока Арчер завтракал, она расспрашивала его, выясняя знания в медицине и садоводстве. Ответы, видимо, ее удовлетворили. А Оуэн проникся к аптекарше уважением. Насколько он мог судить, она уже хоть сейчас могла бы перейти из разряда учениц в подмастерья. Она была такой же ловкой, как Гаспар, и сообразительной: получив ответ, тут же на его основе формулировала новый вопрос. Оуэну сразу стало ясно, что она гораздо лучше него разбирается в медицине и садоводстве. Гораздо лучше.
      Вопросы иссякли, и женщина притихла, уставившись на свои руки, сложенные на столе. Потом вдруг подняла на ученика спокойный, холодный взгляд.
      — Я могу поверить в то, что ты устал воевать и захотел научиться ремеслу. Но почему в Йорке? Почему не в Уэльсе? Поближе к семье? Ты с такой нежностью рассказываешь о своей матери, о родном крае.
      И в самом деле, почему? Он объяснил, что Торсби помогает ему начать дело по просьбе старого герцога. Но объяснение звучало каким-то надуманным, фальшивым, даже для его собственных ушей. Наверняка ей тоже так показалось.
      Люси Уилтон со вздохом поднялась и принялась возиться у очага. Она выглядела гордой и благородной, хотя одета была в простое платье, много раз заштопанное, причем довольно грубыми стежками. Видно, как швее, ей не хватает терпения. Он удивился, почему она не попросила о помощи раньше. Дела в лавке шли хорошо, так что она могла позволить себе лишнюю пару рук. Просторная, как в доме зажиточного торговца, кухня отделана дубом; посуда на полках хоть и простая, но хорошо обожженная. Видно, пользовались ею нечасто, так как почти вся она была покрыта пылью. С первого взгляда любой мог легко определить, какое занятие в этом доме являлось главным. С балок свисали пучки трав, развешенные на просушку, с них слетали сухие бутоны и листья, смешивались с пылью на полках и усеивали утоптанный земляной пол, хрустя под ногами. Это казалось странным: ведь в лавке не нашлось бы и пылинки, в такой чистоте она содержалась.
      Люси снова опустилась на стул, сердито поджав губы.
      — Все солдаты — жестокие, бесчеловечные существа.
      Он никак не ожидал услышать от нее такие слова. Пришлось вспомнить, на чем оборвался их разговор.
      — Ты осуждаешь меня за то, что я не вернулся в Уэльс?
      — Ты свободный человек, у тебя достаточно средств, чтобы оплачивать отдельную комнату в гостинице. У тебя хватит денег, чтобы дать своим родным возможность убедиться: их молитвы не остались без ответа, ты жив. Неужели тебе не приходило в голову, что нужно их повидать, прежде чем начинать жизнь заново?
      В ее глазах стояли злые слезы, от волнения щеки стали пунцовыми.
      Видимо, осознав, что все чувства у нее написаны на лице, Люси опустила голову и смахнула со стола невидимые крошки.
      Оуэн не знал, что ответить. Честно говоря, он ни разу не подумал о своей семье. Родные были лишь частью его детства, Уэльс остался в прошлом. Но он не стал этого говорить, удивляясь про себя, в чем истинная причина такого негодования. Внезапно ему пришла в голову одна догадка.
      — Я слышал, твой отец тоже воевал?
      Она окаменела и обратила на него холодный взгляд.
      Значит, его догадка верна, но не стоило произносить это вслух.
      — Я вовсе не хочу вмешиваться не в свое дело. — Хотя в последние дни он только этим и занимался.
      Она не оттаяла, выслушав извинения.
      — Начнешь с того, что подметешь крыльцо и зажжешь все лампы. Затем сложишь дрова перед дверью кухни. Позже я покажу тебе все наше нехитрое хозяйство…
      Порыв холодного воздуха мгновенно выдул из кухни все тепло: это Бесс Мерчет распахнула наружную дверь.
      — Я так и думала, что найду вас здесь. — Щеки ее раскраснелись, она замолчала, переводя дыхание и оглядывая остатки завтрака. — А вы ранние пташки. Как и судебный пристав. Он только что приходил в таверну сказать, что архидиакон хочет тебя видеть, Оуэн Арчер. Я отослала Дигби прочь, пообещав, что немедленно все тебе передам.
      Оуэн перевел взгляд на Люси. Она побледнела, но произнесла ровным голосом:
      — Прежде чем уйдешь, подготовь к работе аптеку.

* * *

      Архидиакон улыбался. Улыбка на его лице смотрелась как неприятная гримаса, но все-таки это была улыбка.
      — Подозреваю, вы вчера приняли мое обещание за простую вежливость, Арчер. Но Господь даровал мне свою милость, позволив исполнить обещание за один день. Сегодня утром я узнал, что аптекарю в Дареме требуется ученик.
      Ансельм откинулся на спинку кресла, похожего на трон, и сложил кончики пальцев пирамидкой, всем своим видом излучая удовольствие.
      Оуэн не предвидел такого поворота событий. Он ответил не сразу, обдумывая, как лучше выйти из щекотливого положения.
      Архидиакон хмыкнул.
      — Вижу, что удивил вас.
      Оуэн решил действовать напрямую.
      — Да, архидиакон, именно так. Вы сами говорили, такие должности подворачиваются редко. Я это крепко запомнил и… В общем, я уже договорился с мастером Николасом Уилтоном.
      Пирамидка рухнула, когда архидиакон разъединил руки и вцепился в подлокотники с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
      — Что вы сделали?
      — Видите ли, я решил довольствоваться тем, что подвернулось, пошел в ученики к ученице, иначе я мог умереть с голоду, прежде чем узнал бы о другом свободном месте.
      — Вы… — Архидиакон вовремя взял себя в руки. — Весьма прискорбно. — Злоба сжала ему горло.
      Оуэн поднялся.
      — Все равно я вам благодарен.
      Ансельм впился глазами в Оуэна, затем отвел взгляд и кивнул.
      — Я уже дал слово… — сказал Оуэн.
      — Ступайте, — прошипел Ансельм, словно выпустил яд.
      Оуэн поспешил убраться, пока не стало еще хуже. Оказавшись во дворе собора, он постарался припомнить до мельчайших подробностей реакцию архидиакона. Ансельма, разумеется, раздосадовало, что пришлось зря потратить на него время. Но ради чего он вообще брался за это дело? Из желания угодить Торсби? Вероятно. Одного Оуэн никак не мог понять — каким образом Ансельм успел за такое короткое время, что прошло после их последнего разговора, отослать запрос в Дарем и получить ответ. Очень похоже, что предложенная ему должность — выдумка. Но зачем это понадобилось церковнику? В надежде, что Оуэн станет жертвой нападения шотландцев, когда отправится в путь? Выходило, что Ансельм разозлился вовсе не из-за того, что зря потратил время, а из-за того, что Оуэн теперь будет работать на Николаса Уилтона. В порыве ярости архидиакон потерял осмотрительность. Оуэну это не понравилось.

* * *

      Сидя напротив Люси, Оуэн молча поглощал еду. В какую-то секунду она поймала на себе его взгляд, но Арчер тут же потупился, уставившись в миску с жарким. Эта женщина действовала на него самым непостижимым образом — он робел словно зеленый юнец. Такие отношения его раздражали, но справиться с собой он не мог — стоило ему встретить этот серьезный, холодный взгляд, он, вместо того чтобы ответить тем же, каждый раз смущенно смотрел в сторону, как и теперь.
      Им удалось провести день мирно, за работой. Он узнал, как все устроено в доме, лавке и саду. Заведенный порядок тоже произвел на него впечатление.
      Он закончил есть раньше Люси и поднялся, чтобы подбросить поленья в огонь.
      — Не подкладывай дрова, уже поздно, — сказала она.
      — Но тогда огонь ночью погаснет.
      — Вот и хорошо. Я хотела с утра пораньше вычистить очаг.
      — Тогда тебе придется заново разводить огонь.
      — Как всегда, когда я чищу очаг. — Она посмотрела на него, как на недоумка.
      — А когда у тебя будет время на это?
      — До рассвета.
      — Как же ты узнаешь, что пора вставать?
      — А я лягу тут же. Когда огонь погаснет, я проснусь от холода.
      — Позволь, я сам это сделаю.
      — Нет, это мое дело.
      — Тогда пусть этим займется служанка. — Девушка должна была приступить к работе со следующего дня.
      — Нет.
      — Почему для тебя так важно вычистить очаг?
      — Потому что я хочу, чтобы он был чистым.
      — Я бы хотел помочь.
      — У тебя и так хватит дел. А кроме того, разве ты знаешь, как чистить очаги?
      — На военной службе многому приходится учиться.
      — Какие же очаги на военной службе?
      Он не нашелся, что ответить, лишь пожал плечами.
      — Странно, что бывший солдат предлагает помочь в таком деле, — продолжала она.
      — Я не всегда был солдатом. Мальчишкой я помогал своей матери.
      — Так это мать научила тебя чистить очаг?
      — Да. Она. И многому другому тоже. А разве твоя тебя не учила?
      — Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, — сказала Люси.
      — А после тебя учили сестры в монастыре.
      — Да. — Она насторожилась. — Кто тебе рассказал?
      — Камден Торп. Я задал несколько вопросов. Естественное любопытство. Он сказал, что твоей матери нравился сад Николаса.
      — Он напоминал ей родной край, — натянуто произнесла она, и он понял, что ступил на опасную почву.
      Оуэн попытался успокоить ее.
      — Моя мать верила, что работа в саду — высшая форма преданности Богу. Она всех своих детей заставляла трудиться в саду.
      Сработало. Люси подняла на него глаза.
      — И это приблизило тебя к Богу?
      Он выдавил из себя улыбку.
      — Это показало мне, как много работы Всевышний для нас приготовил.
      Уголки ее губ дрогнули. Значит, она не лишена чувства юмора.
      — Что ж, стало быть, ты готов и впредь много трудиться. — Она вернулась к очагу и немного помолчала. — А за время своей военной службы ты чему-нибудь научился?
      — Я понял, что мне нравится, когда стрела, выпущенная из лука, со свистом летит в воздухе и попадает точно в цель, а еще я понял, что война касается не только армий, которые в ней участвуют.
      Он заметил в углу лютню и взял ее в руки. Люси вздрогнула, услышав, как ожили струны. Она уже собралась было сделать ему выговор, но замолкла, увидев, как нежно и уверенно он касается струн. Он оживил инструмент печальной мелодией и начал петь. Многие женщины ему говорили, что у него красивый голос. Люси не захотела, чтобы он видел, как подействовало на нее его пение. Хотя она устала и очень хотела еще немного посидеть, но все-таки поднялась и принялась убирать кухню, стараясь при этом не смотреть на Арчера. Он весь отдался песне, позволив себе увлечься проникновенной историей.
      Мелодия оборвалась на пронзительной ноте. Оба помолчали, в ушах еще звучали последние ноты. Поленья в очаге шипели и потрескивали. Ветка дерева скреблась о стену дома.
      Люси вздрогнула.
      — Какой красивый язык.
      — Бретонский. Я научился ему от одного менестреля, — сказал Оуэн. — Он похож на язык моей родины. И хотя поначалу я не понимал всех слов, все равно ухватил их суть.
      Люси все-таки присела, вдруг остро осознав, как мало она знает об этом человеке, рядом с которым ей предстоит провести много дней.
      — О чем эта песня?
      — По всей Бретани возвышаются огромные надгробные сооружения из камней — там они называются дольмены, — они сложены из таких валунов, сдвинуть которые под силу лишь великану. Говорят, что это могилы древних людей. В одном из таких дольменов живет благородная женщина, давшая клятву спасти свой народ от ландскнехтов короля Эдуарда.
      — Ландскнехты, — прошептала Люси.
      Оуэн подумал, что она не знает этого слова.
      — Наемные солдаты, которых наш доблестный король высадил на том берегу пролива без гроша в кармане. Говорят, они сотнями бродят по стране, насилуют и грабят. Возможно, это преувеличение.
      — Мама рассказывала мне о них.
      — Она была француженка?
      Он успел убедиться, что Люси не нравится, когда он выказывает свою осведомленность относительно ее прошлого или родных.
      Миссис Уилтон кивнула.
      — Этих наемников действительно сотни.
      — Они бедствие для французов.
      — Мама говорила, что война — это бедствие.
      — Да. Еще бы ей так не думать. Для нас, живущих на острове, все по-другому. Мы воюем на чужих землях. Если наш король одерживает победу, те, кому повезло вернуться, приносят добычу. Если случается поражение, уцелевшие приходят с пустыми руками. Но во Франции неважно, победил король или нет — народ все равно страдает. Солдаты обеих сторон сжигают деревни и города, чтобы противник был обречен голодать. Бездомному голодному ребенку все равно, за кого голодать — за собственного короля или за чужого.
      Люси смотрела на него так, будто увидела впервые.
      — Ты рассуждаешь не как солдат.
      Он пожал плечами.
      — А как эта женщина из песни спасает свой народ?
      — Она прикидывается беззащитной, потерявшейся в лесу и заманивает наемников в ловушки, которые заранее расставила. Она умело владеет ножом. Она говорит вражеским воинам, что все потеряла и хочет к ним присоединиться, а в доказательство обещает привести их к богатому дому на краю леса, где они найдут много денег и вина. На самом деле там она приготовила засаду. Эту часть песни знают все бретонцы. А вот следующие куплеты каждый раз поют по-другому. В моем варианте песни рассказывается о том, что она посочувствовала одному солдату, который отдалился от своих товарищей, раскаиваясь в содеянном. Когда отряд приближается к засаде, женщина хочет спасти его. Она отзывает солдата в сторону, и они оказываются на вершине холма в центре круга из огромных валунов. Когда до них доносятся крики его товарищей, он приходит в ярость от того, что она сделала. «Ты волен выбрать смерть, — говорит она ему. — Скажи, что таков твой выбор, и я тут же нашлю на тебя своих людей. Или загляни к себе в душу и признайся, что ты больше не в силах выносить бесчестную бойню».
      — И что он выбирает?
      — Об этом песня умалчивает.
      Люси разочарованно покачала головой.
      — Это правдивая история?
      — Не знаю.
      — Не может быть, чтобы это была правда. Иначе менестрель предал бы спасительницу своего народа, распевая эту песню.
      — Может быть, поэтому он пел ее на своем родном языке.
      — Но ты ведь все понял. Многие из твоих лучников тоже могли бы оказаться валлийцами.
      — И как я, они предпочли бы помалкивать.
      — А что другие солдаты? Неужели никто не поинтересовался у тебя, о чем поется в этой песне?
      — Я сказал им, что это песенка про Николетту.
      — Ты защитил менестреля?
      Он вздохнул.
      — В благодарность за мою защиту он сделал меня слепцом. Вернее, его подружка.
      Люси потянулась через стол и дотронулась до шрама.
      — Почему она сделала это?
      — Защищая его.
      — От тебя? Не понимаю.
      Он рассказал ей, как все произошло.
      — Я поступил глупо. А теперь должен расплачиваться, начав все сначала. Впрочем, к тому времени мне уже опостылело воевать. — Он так часто это повторял, что уже сам начал верить. — Но то, что они со мной сделали, я не могу простить. Они предали меня, когда я старался им помочь.
      Люси разглядывала его еще несколько минут.
      — Ты считаешь себя калекой. Но на других людей ты не производишь впечатления увечного. Не знаю, поможет ли это, но я хочу, чтобы ты знал.
      — Добрые слова. Спасибо. Но ты представить не можешь, каково это — наполовину лишиться зрения.
      — Да, не могу. — Она поднялась. — Я должна отнести Николасу ужин и хотя бы немного поспать.
      — Позволишь тебе помочь?
      — Сама справлюсь.
      Оуэн понял, что она не шутит, и задумчиво побрел к себе в таверну Йорка.
      Стоило ему переступить через порог зала, как его окликнула Бесс.
      — К тебе посетитель. — Она кивнула, указывая в угол. — Давненько к нам не заглядывал гильдмейстер Торп. С тобой, Оуэн Арчер, дела идут в гору.
      Пока Оуэн шел между столиков, всего несколько человек обернулись в его сторону, но разговоры не затихли. Хороший признак. Значит, его уже воспринимают как своего. Агент остался доволен.
      Но его удовольствие улетучилось, как только он взглянул на лицо гильдмейстера. Добродушная круглая физиономия Торпа вся сморщилась от беспокойства.
      — Архидиакон Ансельм поднял шум по поводу вашего назначения. Захотел увидеть письмо, присланное Йоханнесом. Задавал всевозможные вопросы. Намекал, что вы вовсе не тот, за кого себя выдаете. Все это очень неприятно.
      Оуэн рассказал о месте ученика в Дареме. Камден Торп подергал бороду.
      — Ну не странно ли? Мне он ни слова об этом не сказал. Наоборот, говорил так, словно подозревает в вас преступника, решившего на время залечь на дно.
      — Интересно, как отнесется к таким подозрениям архиепископ Торсби.
      Торп нахмурился, не понимая, что Оуэн имеет в виду.
      — А рекомендательное письмо?
      — Да, конечно. — Гильдмейстер заулыбался. — Архидиакон сбит с толку, не правда ли?
      Оуэну удалось убедить Камдена Торпа, что все хорошо, но сам он далеко не был в этом уверен. Архидиакон проявил странную обеспокоенность по поводу ученичества Оуэна. Видно, он его раскусил. Но о чем архидиакон догадался и чем был так обеспокоен, что даже рискнул выставить себя в невыгодном свете в глазах гильдмейстера? По мнению Оуэна, сей поступок означал, что священник в отчаянии. А в подобных ситуациях люди становятся опасными. Но все-таки почему архидиакон?

* * *

      Люси снилось, что она бежит по лабиринту в Фрейторп Хадден, то и дело спотыкаясь, и задыхается от смеха. Она боялась, что он ее догонит. И боялась, что не догонит. Ее охватывал трепет ожидания: вот-вот он обнимет ее за талию, притянет к себе, поцелует в шею…
      Вздрогнув, она проснулась. Огонь в очаге погас. Но лицо ее горело. Ей приснился Оуэн Арчер. Должно быть, она сошла с ума.

* * *

      Ансельм метался по комнате. Он недооценил Арчера. Этот одноглазый преуспел гораздо быстрее, чем можно было предположить. Должно быть, он человек архиепископа Торсби. Именно архиепископ подстроил все так, чтобы Арчер, проникнув в дом к Уилтонам, смог разнюхивать обстоятельства смерти своего ставленника. Разумеется, Торсби не мог поступить иначе. Теперь Ансельм сокрушался, что по собственной глупости не сумел этого предвидеть. Учитывая характер Фицуильяма, архиепископ не мог не заподозрить убийства. Будь он проклят, этот Фицуильям. Будь проклят брат Вульфстан, этот монах, вечно что-то путающий. Если бы молодой распутник не умер, никто бы и не подумал о той, второй смерти. А теперь к делу подключился и Джон Торсби, самый влиятельный человек в Йорке.
      Как странно, что архиепископ хлопочет по поводу подопечного, который доставлял одни неприятности. Отец Ансельма даже пальцем бы не шевельнул, случись сыночку умереть при загадочных обстоятельствах. Он не стал бы ничего расследовать, просто забыл бы об этой смерти, и все. А ведь его сын дослужился до звания архидиакона Йоркского. И дело тут было вовсе не в том, что Ансельм — младший сын, которому уготована судьба церковника. Отец еще раньше отрекся от него, потому что у наследника не было вкуса к насилию. Как только Ансельм проявил свое нутро, что бы он ни делал, он уже не мог завоевать ни отцовского уважения, ни тем более его любви. А вот архиепископ, всего лишь опекун пресловутого Фицуильяма, захотел выяснить, как умер этот юноша, стремившийся нарушить все заповеди при первом удобном случае.
      Счастливчик этот Освальд Фицуильям. Наверняка в юности его от всего оберегали, вот и возник аппетит к греховному. Человек всегда жаждет неизведанного, таинственного. Ансельм рано узнал о грехах плоти. Все любопытство в нем было убито теми ублюдками, которых муштровал отец, чтобы сделать из них солдат, да еще тем отребьем, которому его шлюха-мать подбрасывала своего сынка. Тихое, добродетельное существование, которое он и рассчитывал вести в школе аббатства, принесло долгожданное облегчение.

      Гильдмейстер отправился домой спать, а Оуэн еще долго сидел в углу, почти не замечая окружающего гула, кислых запахов эля, вина, немытых тел и сквозняка из двери на улицу. Уставившись в пол, он погрузился в размышления. Нет, не о Фицуильяме, а о своем доме. Вспоминать было трудно, все равно что пытаться разглядеть что-то сквозь туман. За это время столько всего произошло — не только с ним, но и с родными, конечно. Жизнь в деревне трудная. Вокруг горы и непроходимые леса. По дорогам проехать можно только летом. От работы ломит спину, кругом беспросветность. В округе ни одного лекаря вроде Роглио или даже аптекаря, как Уилтон. Каждый лечился как мог — его матушка знала много средств, — но в основном снадобья лишь уменьшали боль, а не излечивали. Болезнь или легкая рана очень часто приводили к смерти. Поверила бы ему Люси, если бы он признался, почему не вернулся домой? Он боялся, что они все уже мертвы, и эта мысль была невыносима. Что, если мать, чью улыбку и голос он так хорошо помнил, гниет под землей, питая корни дуба и червей? А сестры — Анджи с озорными глазками, Гвен, такая неторопливая и задумчивая, — они могли умереть при родах, как многие молодые женщины. Он перекрестился.
      Люси Уилтон с ее гневом навеяла на него черные мысли. Работать с ней было нелегко, слишком она задевала за живое.
      Лучше все-таки поразмыслить о смерти Фицуильяма. Именно для этого он и явился в Йорк, чтобы все расследовать. И чем быстрее найдет ответы на вопросы архиепископа, тем скорее сможет уехать. А уехать ему нужно обязательно. Его сердце постепенно завоевывала женщина, которая никогда его не полюбит, даже если муж ее умрет. Она отвергла Оуэна, даже толком не узнав его. Несправедливо, но жаловаться некому, он должен просто смириться.
      Смириться. Оуэн поднял глаза, поймал взгляд Мерчета и поприветствовал его, подняв кружку.
      Хозяин таверны приблизился легкой походкой.
      — Вы что-то не в духе, сэр Арчер, — сказал он. — Гильдмейстер принес плохую весть?
      — К нему это не имеет отношения. Просто одолела тоска по прошлому.
      Мерчет сочувственно нахмурился.
      — Да. Капитан лучников. Немногим удается подняться так высоко.
      — Это тебе, Том, фортуна улыбнулась, когда наградила делом, способным обеспечить старость, и хорошей женой.
      Мерчет оживился.
      — Да. Господь ко мне благосклонен. — Кивнув, он отошел к посетителям, чтобы наполнить элем их кружки.
      Оуэн сделал большой глоток, наслаждаясь превосходно сваренным напитком. Том Мерчет отлично знал свое дело. Его мастерство дарило радость людям, Совсем другое дело — утраченное мастерство Оуэна: убивать, калечить. Возможно, теперешний период ученичества послужит ему искуплением.
      Он представил, как они с Люси будут работать бок о бок, в точности как Том и Бесс. Представил, что у них тоже таверна. Люси создала бы совершенно другую атмосферу. Бесс все-таки грубовата. Мужчины смело встречали ее взгляд, и в их глазах читался призыв. И это хозяйку нимало не смущало. Зато, разговаривая с Люси, даже самые что ни на есть бравые молодцы обычно опускали глаза, как мальчишки, обращаясь к лучшей подруге матери. Голоса их начинали звучать тише. А он сам…
      Нет, Оуэн никак не мог представить, что она замужем за ним, таким мужланом. Одноглазый, неотесанный…
      Он так громко стукнул кружкой о стол, что привлек любопытные взгляды соседей. Увидев, что он смущенно кивнул, они покачали головами и вернулись к своим разговорам.
      Но вскоре снова отвлеклись — появился судебный пристав. Задержавшись у стойки, он пробрался через зал с кружкой в руке и уселся за стол к Оуэну.
      Его появление не улучшило настроения Арчера. Надеясь, что невежливость отпугнет пристава, Оуэн даже не поднял на него взгляд, а продолжал смотреть в кружку.
      — Только не говорите, что архидиакон опять хочет меня видеть.
      — Ничего подобного.
      Оуэн удовлетворенно кивнул, по-прежнему не глядя на собеседника.
      Дигби заерзал. Он ведь надеялся заинтриговать Оуэна своим ответом, но тот молчал. Тогда пристав придвинулся к нему поближе.
      — Он хочет, чтобы я следил за вами и выяснил, кто вас прислал и зачем.
      Оуэн поднял взгляд.
      — Архидиакон ко всем незнакомцам относится с такой подозрительностью?
      — Нет.
      — Почему же тогда он выбрал меня?
      Дигби усмехнулся.
      — Он не сказал. Но я-то знаю. Он считает, что архиепископ прислал вас расследовать смерть Фицуильяма.
      — Откуда вам известно, что архидиакон так считает?
      — Потому что я тоже так думаю.
      Дигби принялся неторопливо осушать кружку. Со вчерашнего вечера в нем значительно прибавилось уверенности.
      — Наверняка архидиакон не предусматривал, что вы раскроете мне свои планы?
      Дигби расхохотался.
      — Конечно.
      — Так зачем вы мне все это говорите?
      — Затем, что хочу знать причину вашего появления здесь.
      — Вы имеете в виду, действительно ли я послан в Йорк архиепископом, чтобы расследовать смерть Фицуильяма?
      — Точно.
      — А позвольте мне узнать, что вообще здесь можно расследовать? Все говорят, что он умер от простуды.
      Дигби фыркнул. Очень неприятный звук.
      — Только не Фицуильям. Он был не настолько болен.
      — Вы его знали?
      — Ага. Причем хорошо знал. Он здорово пополнил фонды собора. Дерьмо так и липло к нему, как паутина к кошке.
      — Кража руки из помойной ямы вашей матери не самое злостное его преступление?
      — Это был пустяк.
      — Так вы полагаете, что его убили?
      — Ну да. С такими, как он, это всегда случается.
      — В лазарете аббатства?
      — Он ведь там умер.
      — Один из братьев?
      — Вряд ли. Но возможно. Не все же они святые.
      — Как архидиакон.
      Дигби снова фыркнул.
      — Он в последнюю очередь. Все они рождены в грехе, как мы с вами.
      «Он в последнюю очередь». Любопытное замечание.
      — Так вы хотите сказать, что и архидиакон, и вы сами считаете, что Фицуильяма убили, а я прислан сюда, чтобы найти убийцу. Вы надеетесь, что я найду его, а вот архидиакон думает иначе. Все правильно?
      Дигби ухмыльнулся.
      — Странно, что ваши интересы не совпадают с интересами того, кто вам дал работу, — ехидно заметил Оуэн.
      Теперь Дигби уставился в кружку.
      — Мне самому это не нравится.
      — Откуда же такой интерес?
      Дигби хмуро посмотрел на Оуэна, словно ушам своим не поверил.
      — Я судебный пристав. Мой долг выводить преступников на чистую воду. Кто-то совершил убийство на священной земле. Я хочу выяснить, кто именно.
      — Но архидиакону ведь все равно?
      — Он кого-то покрывает.
      — Кого?
      Дигби отвел глаза.
      — Я не так много знаю, чтобы обвинять. Никак не могу нащупать связь. — Он решительно взглянул в глаз Оуэну. — Я хочу подкинуть вам одну мысль, а вы поразмышляйте. Молва идет о двух смертях. Нет, о двух убийствах. — Последнее слово он произнес отчетливо и медленно.
      Оуэн призадумался.
      — Вы имеете в виду смерть пилигрима, не назвавшегося по имени?
      Дигби ему подмигнул.
      — Пораскиньте мозгами. Честный человек не станет скрывать свое имя. Подозреваю, тот тип был замешан в грязных делишках Фицуильяма.
      — Интересная мысль. Но почему я должен думать, что это убийство? Что вам известно?
      Дигби допил эль до конца.
      — Этот разговор только распалил жажду.
      Оуэн перехватил взгляд Бесс. Она наполнила кружку пристава.
      — Запиши на мой счет, Бесс.
      Хозяйка улыбнулась.
      — Пристава одной выпивкой не подкупить, мастер Арчер.
      Дигби бросил на нее полный ярости взгляд.
      — Просто я хочу с ним еще немного поболтать, — поспешил разрядить ситуацию Оуэн.
      Бесс пожала плечами и пошла обходить столики.
      — А я думал, у вас толстая шкура, — вскользь заметил Оуэн.
      — Мне все равно, когда они презирают меня за то, что я сую нос в чужие дела. Это естественно. Но обвинить в продажности! Будь я таким, архидиакон не стал бы держать меня на этой должности.
      — Вы хорошо о нем отзываетесь и в то же время считаете, что он покрывает убийцу. Решите же что-нибудь одно.
      — У каждого есть какая-то слабость, ради которой он готов рискнуть чем угодно.
      — И какова же его слабость?
      Дигби оглянулся и наклонился поближе к собеседнику.
      — Николас Уилтон.
      Ответ Оуэну не понравился.
      — Что вы имеете в виду?
      — Старые приятели. Учились вместе.
      — В школе при аббатстве?
      — Ага. Знаете, этакие закадычные друзья. Вместе бедокурили, всегда выручали друг друга. Но десять лет тому назад они из-за чего-то поссорились. И все это время не разговаривали друг с другом. А потом, на следующий день после того, как Уилтона свалил паралич, архидиакон явился в лавку. Теперь он регулярно туда наведывается. Вы будете часто его видеть, раз служите там. — В глазах Дигби промелькнул огонек.
      Оуэн предпочел не обращать на это внимания.
      — А когда архидиакон не может навестить друга, то посылает вас вместо себя?
      Дигби покачал головой.
      — Он ничего не знает о моих визитах. И не должен знать. Я с вами честен.
      Взгляды их встретились. Оуэн кивнул.
      — Верю. Интересно, что за игру вы затеяли. Зачем вы ходите в лавку?
      — Чтобы наблюдать, как нервничает при виде меня миссис Уилтон, — с усмешкой произнес Дигби.
      — На ее месте каждый нервничал бы.
      — Я имею в виду, больше чем обычно.
      — А разве она волнуется больше обычного?
      — Можно сказать, я доставляю прелестной миссис Уилтон неприятные минуты.
      Оуэну захотелось стереть хитрую улыбочку с физиономии Дигби, пустив в ход кулаки, но он сдержался.
      — Вы сказали, что архидиакон кого-то защищает, имея в виду Николаса Уилтона. И его жене тоже кое-что известно. Значит, вы считаете, что Николас Уилтон убил обоих?
      Дигби недоуменно пожал плечами.
      — Все к тому ведет, хотя верится с трудом. Видите ли, я ведь был там в тот вечер, когда Николас Уилтон принес в аббатство снадобье.
      Оуэн встрепенулся.
      — Он принес снадобье?
      — Для первого пилигрима, — продолжал Дигби, воодушевившись вниманием собеседника. — У того был тиф. Всем известно, что Николас Уилтон знает секрет лекарства, которое особенно хорошо помогает при этой болезни. Брат Вульфстан отправился за снадобьем. Я встретил его по дороге. Но вернулся он ни с чем. По его словам, Уилтон обещал принести лекарство позже. Аптекарь должен был его специально приготовить.
      — Вы думаете, он отравил пилигрима?
      — Именно это я и пытаюсь до вас донести.
      — Но зачем он это сделал?
      Дигби вздохнул.
      — Не знаю. Уилтон не из тех, кто доставляет мне хлопоты. Поэтому я так мыслю — мы чего-то не знаем, чего-то того, что связывает его с тем незнакомцем. А не зная имени человека, я даже не могу строить предположения. — Он придвинулся еще ближе. — Но вот что я скажу. Я видел в тот вечер, каким Уилтон вышел из аббатства. На нем лица не было. Потом он задергался и повалился без сознания.
      — А вы что сделали?
      — Побежал в лазарет к брату Вульфстану, но он не мог отойти от пилигрима: больной метался и кричал. Поэтому я вернулся обратно к Уилтону. Мне никак не удавалось поднять его с земли, ведь в тот день валил снег. Тогда я свистнул фермеру, проезжавшему мимо на повозке, запряженной ослом, и мы отвезли на ней Уилтона домой.
      Оуэн смерил пристава долгим взглядом.
      — А какая слабость у вас?
      Дигби хмыкнул.
      — Я не такой дурак, чтобы докладывать вам об этом, сэр Арчер. — Он сделал глоток из кружки и откинулся на спинку стула. — Я и так рассказал вам больше, чем вы надеялись услышать, разве нет? Похоже, теперь вы у меня в долгу.
      Ну вот, началось.
      — Так чего вы хотите?
      — Как я уже сказал, я хочу убедиться, что виновный признается в грехе и понесет наказание.
      Оуэн никак не мог понять, почему так трудно было поверить, что этот человек серьезно относится к своему делу. Он ведь гордится, что выслеживает оступившихся. Наверняка все дело в том, что внешность у него… не убедительная. Впрочем, как и у самого Оуэна. Странно, но после того как Оуэн познакомился с матерью пристава, ему хотелось верить Поттеру Дигби. Возможно, пришла пора довериться своей интуиции. Все равно раздумья ни к чему его не привели.
      — А что, если я назову вам имя первого пилигрима? Вы расскажете мне то, что сможете узнать?
      Дигби засиял.
      — Клянусь.
      Они оба склонили головы над столом.
      — Его звали сэр Джеффри Монтейн.
      — Монтейн, — прошептал Дигби. — Джеффри Монтейн. Где-то я уже слышал это имя.
      — Я на это и надеялся.
      А еще Оуэн надеялся, что Дигби его сразу покинет, но тот продолжал сидеть, хмуро уставившись в кружку с элем…
      Ну и ладно. Арчер тоже откинулся на спинку стула и принялся размышлять над рассказом Дигби. Значит, Николас Уилтон приготовил снадобье для Монтейна, а потом сразу сам заболел. Дигби тому свидетель. Оуэн чуть привстал.
      — А с какой стати вы оказались в аббатстве в тот вечер? Что за дело у вас было?
      Дигби зыркнул на него, но тут же опустил глаза.
      — Я судебный пристав. Мне везде найдется дело.
      Оуэн сразу понял, что Дигби лжет, и это его приободрило. Значит, все остальное, возможно, правда.
      — Хитрый ответ. Что вы пытаетесь скрыть?
      — Я ведь предложил вам свою помощь.
      — Тогда расскажите все, что знаете.
      — Не хочу, чтобы у вас сложилось неверное впечатление.
      — Вы что-то заподозрили и потому там оказались?
      — Я ждал архидиакона. Мне нужно было с ним поговорить.
      — Он был в тот день в аббатстве?
      — Да, ужинал вместе с аббатом.
      — В тот самый вечер, когда Николас Уилтон, старинный друг архидиакона, упал, сраженный болезнью, прямо у стен аббатства? А на следующий день архидиакон возобновил дружбу с Николасом Уилтоном?
      Дигби разволновался.
      — Это так, но только на первый взгляд. Я уверен. — Он покачал головой. — Монтейн. Джеффри Монтейн. — Он снова затих.
      Если поверить Дигби, тогда понятно, почему Оуэн почти не продвинулся в деле. Он искал не там, сконцентрировав все внимание на Фицуильяме и его делишках. Но если все началось со смерти Монтейна, а не Фицуильяма… Возможно, за кончиной архиепископского подопечного скрывается нечто гораздо более интригующее. И ключ к разгадке кроется в прошлом пилигрима Монтейна, а вовсе не в личности Фицуильяма. Неужели?
      Что вообще ему известно об этом человеке? Монтейн, о котором все, кто его знал, отзывались как о добродетельном рыцаре, явился в Йорк, чтобы загладить какой-то прошлый грех, и тут к нему вернулся тиф. Эта болезнь способна убить, тем более что во время длинной дороги открылась плохо зажившая рана, рыцарь совсем ослабел, так что болезнь наверняка его прикончила бы. А лекарь считал, что Монтейн предвидел свою смерть в аббатстве.
      И все равно брат Вульфстан не знал покоя. Возможно, он чувствовал ответственность за смерть Монтейна в его лазарете, хотя Оуэн в этом сомневался. Монах недолго бы проходил в лекарях, если бы винил себя в каждой смерти, случившейся в аббатстве, точно так ни один капитан не смог бы выполнять своих обязанностей, если бы терзался из-за потери людей во время боя. Сначала учишь их всему тому, что знаешь, а потом их жизнь зависит только от них самих и Бога. Вульфстан сделал все, что мог.
      И все же монаха мучили сомнения. Если верить Дигби, исчерпав все известные ему средства, Вульфстан направился за помощью к Николасу Уилтону. А тот рухнул за порогом лазарета, после того как доставил лекарство, специально приготовленное для Монтейна. Как раз в то время, когда архидиакон ужинал с аббатом, а Дигби отирался поблизости. Уж слишком все притянуто.
      Отравление может выглядеть как приступ лихорадки. Но если больной и без того был при смерти, то зачем хлопотать?
      А затем, что ожидание было невыносимо. Особенно когда почва уходила из-под ног. «Будьте терпеливы». Эту мысль Оуэн вколачивал в голову своим новым рекрутам. «Не спешите. Улучите момент, когда выпустить стрелу. Не позволяйте страху или отчаянию торопить вас. Паникой ничего не добьешься, только потеряешь способность разумно мыслить». Но некоторые забывали этот урок, оказываясь на поле брани.
      Если Монтейна отравили, значит, кто-то запаниковал. Пилигрим все равно бы умер, только процесс мог затянуться. Оуэн ясно представил, как все произошло. Если брат Вульфстан не почуял беды, то не стал исследовать лекарство. Поэтому подозрения Дигби вполне правдоподобны. Монах ни за что бы не обратился к Николасу Уилтону за помощью, если бы заподозрил, что тот хочет отравить больного. Поэтому, когда снадобье не помогло, Вульфстан принял это как знак того, что Господь захотел призвать к себе Монтейна. Монах смирился с этим — такова церковная доктрина.
      Возможно, так все и было.
      Но в чем причина? Оуэн уставился на Дигби, который кивал явно в ответ своим мыслям, и выражение лица при этом у него было довольное.
      — Ну что?
      — Вспомнил! Этот Монтейн был любовником леди Д'Арби. Люди поговаривали, как раз из-за ребенка, прижитого с ним, она и умерла.
      Имя вроде бы было знакомое, но Оуэн никак не мог сообразить, где слышал его.
      — Леди Д'Арби?
      — Мать вашей хозяйки, миссис Уилтон. Вы можете поговорить с леди Филиппой и сэром Робертом, владельцем Фрейторп Хадден.
      — Так он был любовником матери миссис Уилтон?
      Дигби кивнул.
      — Красавица Амели. Военный трофей сэра Роберта.
      — Она понесла от Монтейна и умерла при родах? Был скандал?
      — Было много разговоров, но и только. Она умерла. Монтейн исчез. Ну а лорд Д'Арби совершил паломничество в Святую землю.
      — А кто такая леди Филиппа?
      — Сестра сэра Роберта. Она за ним присматривает.
      — И еще вопрос: где находится Фрейторп Хадден?
      — К югу отсюда. Порасспросите свою новую хозяйку.
      Дигби осушил кружку, поднялся и протянул Оуэну руку.
      Но тот вцепился обеими руками в кружку.
      — Нечего выставлять напоказ, что мы подружились.
      Дигби пожал плечами и ушел.
      Оуэн помрачнел еще больше, чем до разговора с приставом. Значит, Монтейн был любовником матери Люси. Оуэну это не понравилось.

      Оуэн не мог заснуть: из головы не выходил разговор с Дигби.
      Монтейн и Амели, леди Д'Арби. Наверняка был скандал. Николас Уилтон вполне мог пожелать отмстить за позор, который Монтейн навлек на семью Люси. Хотя, конечно, история давнишняя. С другой стороны, из-за приезда Монтейна в Йорк могли вскрыться старые раны.
      Оуэн подумал об усохшем старике, прикованном к постели. Николас совсем не походил на человека, который был бы в силах выносить такой план и осуществить его.
      А потом Оуэна осенила ужасная мысль. Он попытался отогнать ее, но не смог. Снадобье вполне могла приготовить Люси Уилтон. Ей хватило бы знаний. Она, как и ее муж, сумела бы смешать яд. Дигби сказал, что лекарство в аббатство принес Уилтон, но пристав не мог знать, кто приготовил снадобье.
      Возможно, Люси. У нее могли быть причины ненавидеть Монтейна. Во всяком случае, глубокую антипатию к солдатам она не скрывала. Оуэн тогда решил, что все дело в отце, который отослал ее в монастырь, а сам уехал после смерти жены. Но может быть, виноват Монтейн. И хотя пилигрим не назвал своего имени, вероятно, это и не имело значения. Как верно подметил Дигби, Люси могла увидеть его и вспомнить. Нужно будет обязательно выяснить, не побывала ли она в аббатстве, пока там жил Монтейн. При этой мысли боль снова пронзила слепой глаз. Арчер принялся растирать шрам под повязкой.
      Да, от этого никуда не деться. Люси Уилтон может оказаться виновной. И то, что она красивая молодая женщина, не должно затуманивать его сознание. Уж кто-кто, а он знал, что женщины бывают такими же безжалостными, как и мужчины. Он ведь потерял глаз не из-за менестреля.
      От возникшего подозрения ему стало тошно. Только уродливый греховный мир мог вынудить Люси Уилтон предать свое призвание — исцелять людей — и использовать данное ей Богом умение для убийства.
      Странно, но, подозревая Николаса Уилтона, Оуэн не испытывал такой душевной боли, как теперь. Он ненавидел сам себя: все-таки попался на крючок Люси Уилтон, потеряв способность здраво рассуждать на ее счет. Вполне возможно, что эта женщина таким образом захотела отомстить за постыдную смерть матери. С хорошей выучкой в аптекарском деле, ей проще всего было нанести именно такой удар.
      Разумеется, все это верно только в том случае, если Дигби не ошибся в своем подозрении, если Монтейна действительно отравили. Но тогда при чем здесь Фицуильям?
      Нельзя отвергать и другой возможности. Все-таки Дигби мог ошибиться. Все доказательства похоронены вместе с Монтейном — в могиле безымянного пилигрима. Интересно, как помечают такие могилы? Какие слова обычно произносят монахи аббатства Святой Марии? Что высекают на плитах? Благородный пилигрим, почивший в такой-то день, на тридцать шестой год правления короля Эдуарда Третьего?
      Да, разгадка находится в могиле. Оуэн резко перевернулся на левый бок, и плечо тут же заныло. Ругнувшись, он перевернулся обратно на правый.
      Сколько неприятностей влекло за собой его расследование — сначала скандал с лордом Марчем, потом вскрытие могилы. А ведь нарушать покой священной земли — святотатство. Неужели Господь поставит это ему в вину? Впрочем, пока беспокоиться рано: скорее всего, ему не дадут возможности что-то выяснить. Аббат Кампиан, вероятно, откажет. Да и Торсби, скорее всего, отвергнет улики, добытые таким способом. Оуэну не нравилось, что приходится вмешиваться в жизнь людей. Это делало его похожим на судебного пристава.

* * *

      На следующее утро Оуэн отыскал Дигби возле рынка, где тот прятался в тени, наблюдая за одной парочкой: солдат и девушка стояли в конце ряда и, сблизив головы, о чем-то тихо беседовали.
      — Выслеживаете греховодников? — поинтересовался Оуэн у Дигби.
      Солдат бросил на них взгляд и прошептал что-то своей девушке. Дигби отошел в тень поглубже и поднес палец к губам. Парочка разошлась — девушка не спеша побрела обратно к прилавку, а солдат окликнул проходившего мимо товарища.
      — У меня к вам дело, друг мой, — сказал Оуэн с улыбкой.
      Дигби возмущенно посмотрел на него.
      — Выходит, теперь мы друзья?
      — Вы ясно дали это понять во время разговора в таверне.
      — У вас из-за меня неприятности?
      — Надеюсь, нет. Но время покажет.
      — Что ж, вы уже испортили мне утро. Так чего вы хотите?

* * *

      Вульфстан улыбался, глядя на попытки Генри обвязать голову монаха тряпицей. У Микаэло этим утром в очередной раз разболелась голова, и Вульфстан решил воспользоваться случаем и научить Генри тем процедурам, которые лучше всего помогали монаху. Ромашка, настоянная в чашке теплого вина, чтобы отбить горечь, и компресс из мятной воды на голову. Вульфстан подозревал, что Микаэло особенно радуется лишней порции вина и возможности посидеть и помечтать в ожидании, пока подействует лекарство, но этот грех казался ему безобидным. Ведь не каждую неделю юноша является сюда с одной и той же жалобой. Дважды в месяц, да и то не через равные промежутки, так что это вполне допустимо. В общем, грех средней тяжести при самом строгом подходе.
      Генри хорошо справился, готовя смесь из ромашки с вином и мятный раствор для компресса. Но пальцы у него были неловки.
      — Я вижу, в твоей семье никто не ловил рыбу, — сказал Вульфстан.
      — Мне ни разу в жизни не довелось выйти в море, брат Вульфстан. Я даже не умею завязывать узел. Я что, очень глуп?
      — Не думаю, что умение завязывать узлы прибавляет ума, Генри. Ты научишься. — Вульфстан еще раз показал помощнику, как это делается. Генри снова попытался завязать компресс. — Лучше. Гораздо лучше, хвала Господу. — Лекарь развязал расхлябанный, неаккуратный узел и отдал тряпицу послушнику. — Намочи еще раз и попробуй снова завязать.
      Брат Микаэло проявил чудеса терпения во время всей процедуры, он тихонько потягивал винцо, что-то напевая себе под нос. Вино явно шло ему на пользу. «В этом все и дело», — подумал Вульфстан, Микаэло любит выпить. Лекарь воздал хвалу Господу, что этого монаха не назначили к нему в помощники.
      Следующая попытка Генри справиться с узлом была прервана неожиданным появлением брата Себастьяна, который, задыхаясь, проговорил:
      — Судебный пристав Дигби хочет видеть вас, брат Вульфстан.
      Услышав имя пристава, лекарь почувствовал жгучую боль в животе.
      — Аббат велел проводить его прямо сюда. Здесь безопасно? — Для Себастьяна, здоровяка, лазарет ассоциировался с кровопусканием и смертью.
      — Совершенно безопасно, — заверил его Вульфстан, жалея, что не может ответить иначе и не допустить сюда пристава. Пресвятая Дева, лишь бы только Дигби на этот раз не принес дурную весть. — Впустите его.
      Вульфстан рассмотрел работу Генри.
      — Ну вот, этот компресс будет хорошо держаться.
      — Если привязать лодку таким узлом, то первая же волна снесет ее по течению.
      Лекарь узнал голос Дигби.
      — Это не грозит голове брата Микаэло, она крепко сидит на плечах. — Вульфстан разозлился, что пристав подмешал дегтю к его похвале.
      Брат Микаэло потянул носом и открыл глаза.
      — Почему так запахло речной тиной? Неужели компресс?
      Вульфстан потащил Дигби в сторону, а Генри принялся уверять брата Микаэло, что обмакнул тряпицу в колодезную воду. Судебный пристав последовал за Вульфстаном к небольшому очагу в другом конце комнаты.
      — Простите, что прервал вас.
      Вульфстан прикрыл веки, готовясь услышать дурные вести.
      — Какие новости, пристав?
      — Никаких. Один только вопрос, если позволите. Это нужно для епархиальных записей.
      — Тогда было бы правильней задать его нашему аббату.
      — Простите, но я подумал, что следует обратиться именно к вам. Видите ли, это насчет пилигрима, умершего в вашем лазарете, в этой самой комнате, тем вечером, когда в первый раз пошел снег.
      «Deus juva me». У старика чуть не подкосились ноги.
      — Я забыл все правила приличий. Присядьте у огня и отдохните. — Монах тоже сел и обхватил колени сквозь грубую ткань рясы, чтобы они не стучали друг о друга. — Пилигрим. Да. Так какой у вас вопрос?
      — Вы похоронили его на кладбище аббатства?
      Вульфстан задумался над вопросом. Вернее, над тем, что за ним скрывалось. С какой стати архидиакону интересоваться, где похоронен какой-то безымянный пилигрим? Хочет удостовериться, что похороны состоялись? Вульфстан знал об оживленной торговле телами, которые выдавались за мощи, но у архидиакона не было причин подозревать монахов аббатства Святой Марии в бесчестной торговле фальшивыми мощами. Нет. Скорее всего, кого-то заинтересовала причина смерти пилигрима. Наверное, после того как тело выкопают здесь, в Йорке, его исследует мастер Сориан. Вульфстан был наслышан о таких вещах — о выкапывании мертвых. Но не может быть, чтобы архиепископ дал согласие осквернить подобным образом священную землю. Милосердная Мадонна! Вульфстан не был уверен, можно ли что-то определить спустя три месяца. Но если яд не разлагается… То обвинят во всем его. Господи. И тогда у него не будет выхода, как только указать на Николаса Уилтона. И Люси лишится куска хлеба. А он лишится своего лазарета, ибо — как мудро заметила Люси — разве сможет аббат Кампиан доверять ему после такой ошибки? Его объявят слишком старым, чтобы и дальше выполнять обязанности лекаря.
      — Брат Вульфстан. — Дигби, нахмурившись, наклонился вперед. — От вас требуется простой ответ — «да» или «нет».
      И то правда. К тому же он не мог придумать ни одной причины, чтобы не ответить.
      — Простите, пристав, все мои мысли этим утром о брате Микаэло. Да. Мы похоронили благородного рыцаря в земле аббатства, как он и просил.
      — Так. Значит, он завещал аббатству какую-то сумму?
      Вульфстан кивнул.
      — Аббат сможет назвать вам точную цифру.
      — А какое имя высекли на камне?
      Вопрос изумил Вульфстана.
      — Никакого, просто «пилигрим», согласно воле покойного.
      — А как же тогда наследство? У кого его можно получить?
      — Деньги он привез с собой. Военный трофей, как он объяснил. Право, пристав, это вопросы не для лекаря.
      Дигби поднялся.
      — Вы очень мне помогли.
      Вульфстан проводил его до дверей и передал Себастьяну, который поджидал, чтобы вывести гостя за ворота.
      В последнюю секунду пристав придержал дверь, когда она была готова за ним закрыться.
      — Но ведь он наверняка назвал вам свое имя. Или что-то в его вещах подсказало, кто он такой?
      Вульфстан покачал головой.
      — Насчет этого я сам готов поручиться. Он ни разу не называл своего имени и при нем не было ничего, что могло бы его открыть.
      — А к нему кто-нибудь наведывался, пока он здесь жил?
      — Никто.
      — Ни один горожанин?
      — Вообще никто.
      Пристав пожал плечами и ушел.
      Вульфстан вернулся к своим делам, но в мыслях его царило смятение. Должно быть, пристава прислал архидиакон. Но зачем? Что он пытался выяснить? Возможно, собор забирал себе часть из отписанных аббатству денег. Эти вопросы лекаря не касались. И все же он просветил пристава на сей счет. Но не мог же Дигби явиться в лазарет специально, чтобы раздобыть эти сведения. Если только аббат не скрыл получение денег, чтобы сохранить всю сумму здесь, где всегда больше трат, чем прибыли. Садовая стена нуждалась в ремонте, риза чудной работы разрушена и восстановлению не подлежит, несколько столов в трапезной испорчены сухой гнилью. Но разве аббат стал бы лгать? Вульфстан очень в этом сомневался: аббат, как ему казалось, до сих пор никогда не прибегал ко лжи. Старый монах искренне надеялся, что не ошибается насчет своего начальства: Кампиан всегда служил для него образцом.
      Пристава интересовало, был ли похоронен пилигрим в аббатстве и как его звали. Вульфстан призадумался. Имя пилигрима. Нашелся тот, кто его разыскивает? Вполне возможно. Но если путник отправляется в дорогу под чужим именем, то настоящее ни за что не станет раскрывать. И Дигби не расспрашивал, как выглядел пилигрим. В любом случае, паломник казался лекарю честным человеком.
      — Брат Вульфстан, вы порезались. — Генри забрал нож у Вульфстана и промокнул кровь, капавшую из пореза на руке.
      Несколько секунд Вульфстан невидящими глазами смотрел на рану.
      — Надо же.
      Он мелко рубил петрушку, готовя утренний укрепляющий напиток. Резанул прямо по руке и не заметил, как не замечал другую боль и недомогание, ставшие привычными. Перекрестившись, монах произнес слова благодарственной молитвы. Могло быть гораздо хуже.
      — Задумался — вот видишь, как это опасно при работе с острыми инструментами. — Он говорил так, словно ничего особенного не случилось, чтобы Генри не разволновался.
      — Позвольте мне промыть рану, — предложил послушник.
      Вульфстан принял его помощь, а потом отправился к аббату за разрешением выйти в город.
      — Это имеет отношение к визиту пристава? — поинтересовался аббат Кампиан.
      Вульфстан мог скрыть какие-то факты, но не мог солгать.
      — Да. Я хочу знать, почему архидиакон Ансельм прислал его ко мне. Пристав ведь спрашивал меня?
      Аббат кивнул.
      — Меня тоже это удивило. Что он хотел?
      Вульфстан рассказал.
      — Весьма прискорбно, — вздохнул аббат. — Если бы он спросил меня, я назвал бы ему имя пилигрима. Монтейн. Сэр Джеффри Монтейн. Подозреваю, архидиакон хочет вычеркнуть его из своего списка грешников, виновных в прелюбодеянии, теперь, когда и с той, и с другой стороны никого не осталось в живых.
      Вульфстан недоуменно посмотрел на него.
      — Не понимаю.
      — Просто сообщите архидиакону имя и покончите с этим делом.
      Лекарь повернулся к двери.
      — Надеюсь, вы не собираетесь идти в сандалиях, брат Вульфстан.
      Монах опустил взгляд вниз и увидел, что, надев накидку, позабыл о башмаках.
      — Нет, конечно. Просто я очень торопился.
      Аббат Кампиан опустил руку ему на плечо и заглянул в глаза.
      — Вы себя хорошо чувствуете, мой друг? Справитесь с поручением?
      — Все хорошо, я справлюсь. Просто я очень торопился, — повторил Вульфстан и поспешил в свою келью. Возможно, Господь подал ему знак, что он действительно слишком стар, чтобы доверять ему жизни монахов аббатства Святой Марии.
      Но память у него по-прежнему хорошая. Сэр Джеффри Монтейн. Он запомнит.
      Теплое солнышко уже превратило выпавший снег в кашицу, а ведь до полудня было еще далеко. Ледяная сырость тут же проникла в старые башмаки Вульфстана, ноги совершенно окоченели еще до того, как он попал в приемную архидиакона, где пришлось ожидать довольно долго.
      — Брат Вульфстан. — Архидиакон улыбнулся, когда лекаря провели в его апартаменты. — Чем могу помочь?
      Как же начать? Вульфстан пожалел, что не подготовил речь заранее. Вместо этого он всю дорогу сетовал на промокшие ноги и повторял имя пилигрима, чтобы не забыть.
      — Я… — Когда сомневаешься, не отклоняйся далеко от правды. — Это насчет сегодняшнего визита пристава. Я… В общем, вы можете себе представить, в каком смятении пребывает душа после визита судебного пристава. Да еще с такими вопросами. Очень странные вопросы. Я не понял, да и аббат тоже, с какой целью они были заданы именно мне. — Ну вот. Он все и выложил.
      Архидиакон Ансельм взял в руки лист пергамента, потом отложил его, передвинул чернильницу чуть дальше влево, дотронулся до лба и затем наконец произнес:
      — Впервые слышу о визите моего пристава к вам, брат Вульфстан. Но, вероятно, я просто не связывал вас с какими-либо его расследованиями. Если вы бы мне сказали, о чем он вас расспрашивал…
      — О пилигриме, который умер в аббатстве незадолго до Рождества. Его интересовало, был ли этот пилигрим похоронен в стенах аббатства и как его звали.
      Ансельм подался вперед с гораздо большим интересом, чем в начале разговора. Вульфстан не знал, радоваться этому или огорчаться.
      — И что же вы ответили?
      — А он вам еще не рассказывал?
      — Пока нет. Как я уже говорил, я не знал о его посещении.
      — Ах да.
      — Так что же вы ответили, брат Вульфстан?
      — Пилигрим был похоронен в аббатстве во исполнение предсмертной воли. Но имя пилигрима я не смог ему назвать.
      — А он объяснил, почему его это интересует?
      Вульфстан покачал головой. Он отметил про себя, что у архидиакона такая же привычка, как у брата Микаэло, — в задумчивости раздувать ноздри. По-лошадиному. Странная привычка.
      — Значит, вы не посылали его ко мне с расспросами?
      — Уверяю вас, брат Вульфстан, не посылал и прошу прощения за неудобство, доставленное вам его визитом.
      — Странно.
      Теперь Вульфстан терзался сомнением, следует ли ему назвать имя пилигрима. В конце концов, архидиакон сказал, что не посылал Дигби, значит, это имя понадобилось приставу, а не самому Ансельму. В сердце Вульфстана что-то кольнуло. Захотелось защитить умершего друга. Джеффри. Друг пожелал остаться безымянным, но аббат Кампиан велел раскрыть архидиакону его имя.
      Ансельм поднялся, вслед за ним и Вульфстан.
      — Вы сказали, что не смогли назвать ему имя пилигрима, — произнес архидиакон, провожая Вульфстана к двери. — Вы имели в виду, что не знали его?
      О Господи. Неужели он посмеет ослушаться?
      — Да, архидиакон, я не знал имя пилигрима.
      И это была правда. В то время он действительно его не знал.
      — Безымянная могила.
      Вульфстан кивнул, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди.
      Оказавшись на улице, он ощутил слабость и головокружение. Его сковал холод, болели все суставы. Он подумал об уютном кресле возле очага в доме Люси Уилтон. Отсюда до аптеки было ближе, чем до аббатства. И он действительно продрог. Лекарь решил зайти к Люси, узнать о здоровье Николаса.
      Он упустил из виду, что за прилавком может оказаться новый ученик.
      — Я… Я пришел повидать миссис Уилтон. Хочу справиться о здоровье Николаса. Проходил тут мимо и…
      Оуэн кивнул.
      — Миссис Уилтон на кухне. Уверен, она будет рада вас видеть.
      Брат Вульфстан прошел в заднюю половину дома.
      Люси занималась штопкой, сидя у огня.
      — Какая приятная неожиданность. — Но ее улыбка тут же угасла. — Что случилось, брат Вульфстан? На вас лица нет.
      Он не собирался ни о чем рассказывать, но ее заботливость заставила его во всем признаться. В конце концов в каком-то смысле они оба замешаны в этом деле.
      — Сегодня ко мне приходил судебный пристав Дигби. Расспрашивал о пилигриме, который умер в тот вечер, когда заболел Николас.
      Люси усадила старика, налила кружку вина, добавив туда специй.
      — Ну вот, — сказала она, вручая ему кружку и садясь на место. — Расскажите, чего он хотел.
      — Он хотел знать, известно ли мне имя умершего пилигрима, навещал ли его кто-нибудь и где он похоронен. Это может означать только одно — он подозревает, что совершен грех. Приставы только этим и занимаются.
      Люси задумалась.
      — Но такие вопросы вроде бы ничего особенного не означают, вы не находите?
      — Не понимаю, почему он задавал их. И почему именно мне. Даже архидиакон не прояснил картину.
      — Архидиакон? Так вы и с ним разговаривали?
      — Да, я к нему ходил. Аббат решил, что так будет лучше всего. Вот почему я оказался в городе. Но, видимо, архидиакон ничего не знал о визите пристава.
      — И вы назвали приставу имя пилигрима?
      Опять его вынуждают солгать. Почти солгать.
      — Я… нет. Не назвал.
      Люси внимательно вгляделась в его лицо.
      — А если бы знали это имя, то назвали бы?
      — Мне не хочется заниматься благотворительностью по отношению к такому человеку, как пристав Дигби.
      — Так вы бы солгали?
      Вульфстан разрумянился.
      — Ну нет. Я бы попытался… уклониться от ответа.
      — Вот, значит, как вы поступили? Уклонились от ответа? А на самом деле вы знаете, кто был этот пилигрим?
      Если бы он ответил утвердительно, то следующий вопрос, естественно, касался бы этого имени. И снова старый монах не захотел раскрыть секрет друга. Да и какой был бы толк, если бы Люси узнала, для кого Николас приготовил то смертельное снадобье?
      — Я не смог ответить приставу, вот и вся правда. — Вывернулся все-таки, но не солгал.
      Люси, видимо, удовлетворилась ответом и вновь взялась за штопку.
      — Наверное, какое-то незаконченное дело. Нам не о чем волноваться, мой друг. Он никак не мог раскрыть наш секрет. Пейте вино, пусть оно вас согреет.
      Вульфстан глотнул из кружки, и по телу действительно разлилось блаженное тепло. Он сделал еще один глоток, откинулся на спинку и позволил себе расслабиться. Конечно, Люси права. Они ведь ни с кем не поделились своей тайной.
      Сидя у огня и глядя на прелестное личико Люси, склоненное над шитьем, Вульфстан поразился тому, как она в этот момент похожа на свою мать. Правда, волосы у нее не такие черные, как у Амелии, и рот не такой нежный, подбородок чуть решительнее, но… Джеффри Монтейн. Теперь он вспомнил. Возлюбленный леди Д'Арби. В свое время это был такой громкий скандал, что дошел даже до Вульфстана. Красавица Амелия, леди Д'Арби, и молодой рыцарь, сопровождавший ее в путешествии через Ла-Манш. Она умерла, вынашивая его ребенка. Сэр Роберт слишком долго пробыл в Кале, поэтому не мог быть отцом ребенка. Джеффри Монтейн.
      — Бог мой, — прошептал он, отчетливо осознав, что леди Д'Арби была единственной любовью Джеффри.
      Люси подняла на него глаза, нахмурилась.
      — Что такое?
      Вульфстан покраснел и покачал головой. Слава небесам, он не назвал ей имени пилигрима. К чему ворошить тяжелые для нее воспоминания. Неизвестно, что тогда рассказали восьмилетнему ребенку. Сам он мало что смыслил в воспитании детей.
      — Пустяки.
      — По вашему виду не скажешь, что пустяки.
      — Просто… я подумал, что ты очень похожа на свою мать. Особенно, когда сидишь вот так, склонив голову.
      Теперь настал черед Люси краснеть.
      — Да я и вполовину не так красива, как моя мать.
      Святой Павел говорил, что неразумно льстить женщинам. Что они слишком большое значение придают своей внешности. Но у бедняжки Люси так мало радости в последнее время.
      — Я считаю, что ты красивее своей матери.
      Люси изумленно улыбнулась.
      — Брат Вульфстан, да вы льстец.
      — Я просто глупый старик, моя дорогая Люси. Но я способен различить красоту, когда она передо мной. — Он суетливо поднялся, пытаясь скрыть раскрасневшееся лицо. — А теперь мне нужно поторопиться к вечерне.
      Люси пожала ему руку.
      — Спасибо, что зашли.
      — Я рад, что ты уделила мне минутку. Проходя через лавку, монах кивнул Оуэну и, пока шел до двери, чувствовал на себе его взгляд. Этому человеку не место в лавке Люси Уилтон. Ну какой из него ученик? Вульфстану не нравилось, что тот весь день может пялиться своим хищным глазом на невинную красоту. Ученик должен быть юношей. Мальчиком. Невинным.

* * *

      Затаившись в тени соседнего дома, Дигби наблюдал, как Вульфстан вышел из лавки. Через несколько минут он вошел в ту же дверь.
      Оуэн предостерегающим жестом велел Дигби помолчать: он прислушивался, пытаясь понять, чем Люси занята на кухне. Убедившись, что она разговаривает с Тилди, новой служанкой, и не может их услышать, он кивнул.
      — Итак, что вы узнали?
      — Я мог бы задать тот же вопрос. Я только что видел, как отсюда ушел монах.
      — Он рассказал Люси о вашем визите.
      — А зачем он вообще сюда явился?
      — Это вам лучше знать.
      Под пронзительным взглядом Оуэна Дигби раскраснелся.
      — Он разволновался, очень разволновался от моих расспросов про могилу Монтейна, — поторопился объяснить Дигби. — Но ему ничего не известно о том, кем был тот пилигрим. Если верить монаху, то к больному никто не наведывался.
      — Выходит, мы по-прежнему не знаем, что заставляет нервничать нашего доброго лекаря. Вы ему верите?
      — Верю. Он простодушен, несмотря на свой возраст. И серьезно относится к своему долгу.
      — Монтейн похоронен в аббатстве?
      Дигби с тревогой взглянул на него.
      — Я бы не стал осквернять священную могилу.
      — А я и не собирался просить вас об этом. Спасибо, Дигби. Вы порядочный человек.
      Когда пристав ушел, Оуэн принялся расхаживать по лавке. «Он никак не мог раскрыть наш секрет». Святая Мадонна. И все же получалось, что Люси не знает имя пилигрима. Или, быть может, они обменивались между собой каким-то тайным кодом на тот случай, если их подслушивают? А вдруг у них какой-то другой секрет? Господи, пусть она окажется невиновной.
      И все-таки она хранила тайну, причем общую с Вульфстаном. Ту самую, которую, как опасался старый лекарь, пристав мог раскрыть. И эта тайна имела отношение к смерти Монтейна. Как ни крути, вряд ли миссис Уилтон можно было назвать невиновной.

      В комнату неслышно скользнул брат Микаэло.
      — Сегодня, пока я был в лазарете, к старому маразматику явился ваш судебный пристав.
      — Знаю.
      Молодой монах вытаращил глаза, явно встревожившись, что случалось с ним редко.
      — Значит, у вас в аббатстве есть еще какой-то друг?
      — Как это мило, Микаэло, что ты ревнуешь. Но об этом визите мне рассказал сам лекарь. Старый дурак всполошился, с чего это вдруг для расспросов выбрали именно его. Того и жди, что он совершит промах. Я не могу этого допустить.
      Микаэло пожал плечами и зевнул.
      — Право, не пойму, с чего столько суеты вокруг этого Николаса Уилтона. Какой-то аптекарь. Вернее, даже торговец. — Он со вздохом опустился на стул.
      — Когда-то он был так же прекрасен, как ты, мой дорогой.
      — Но теперь-то разбит параличом.
      — Молодость все-таки очень жестока.
      — Вряд ли вы будете беспокоиться обо мне, когда я стану старым и больным.
      — К тому времени меня уже давно не будет на этом свете.
      — А если бы вы дожили до тех лет, то стали бы обо мне заботиться?
      Ансельм отвел взгляд. Разумеется нет. Микаэло был близок с ним из жадности, не из любви. Ансельм был для этого монаха шансом спастись из стен аббатства. С Николасом дело обстояло совсем иначе. Николас когда-то любил Ансельма. Пока его не вспугнул аббат. И даже после того между ними сохранилась нежность. Такого, как Николас, больше ему не встретить, подобных людей просто не бывает. Но Ансельм нуждался в преданности Микаэло.
      — Конечно, я бы заботился о тебе. Ты для меня очень много значишь.
      Микаэло потянулся с довольным видом и поднялся.
      — Мне нужно сделать что-то со старым маразматиком?
      — Он действительно меня очень беспокоит.
      — А что я получу взамен?
      — Я шепну заветное словцо на ухо архиепископу. О том, что ты можешь оказаться очень полезным в качестве секретаря лорд-канцлера. Ты ведь об этом мечтаешь? Хочешь служить при дворе?
      Микаэло подходил для такой жизни. В аббатстве он просто тихо сойдет с ума. Здесь он чувствует себя как в ловушке, и вино, которое готовит лекарь, — его единственная отрада.
      Молодой монах просиял.
      — А как быть с речной вонючкой?
      — Я сам разберусь со своим приставом.
      — Его видели с одноглазым валлийцем. В таверне Йорка. И в других местах.
      Ансельм притворился, что не удивлен.
      — Дигби еще тот плут.
      — А этот валлиец довольно красив.
      Ансельм пропустил последнее замечание мимо ушей. Микаэло был слишком ленив, чтобы лезть на рожон. Но в то же время не настолько ленив, чтобы не позаботиться о Вульфстане. Молодой монах знал, что ему не стоит разочаровывать Ансельма. Он не мог допустить, чтобы Ансельм рассказал аббату Кампиану или архиепископу Торсби о том, что его любимчик подворовывает по мелочам и идет на подкуп, чтобы избежать работы. Такое поведение служило бы плохой рекомендацией на тот пост, о котором он грезил.
      — Аббатство — не лучшее место, чтобы проводить такую зиму, как эта. Смотри не простудись.
      Микаэло надул губы.
      — Я вам надоел.
      — Вовсе нет, мой дорогой. Я только забочусь о твоем благополучии.
      Когда Микаэло вышел, Ансельм заметался по комнате. Дигби предал его. Поттер Дигби, которого Ансельм поднял из грязи и вывел на дорогу добродетели. И вот теперь этот самый Дигби встречается с Оуэном Арчером в таверне у той стервы, строит козни совместно с одноглазым. И против кого выступает? Против человека, который спас его из прогнившего города и от ведьмы-мамаши. Плебей. Неблагодарное чудовище.

* * *

      Брат Вульфстан возвращался от Уилтонов в полном изумлении.
      Оказывается, благородный Джеффри был возлюбленным леди Д'Арби. С виду такой безвредный и добропорядочный. Когда в свое время Вульфстан услышал об этом адюльтере, то его воображение рисовало беспутного кавалера, наподобие Фицуильяма или Оуэна Арчера. Легкомысленного, хитрого, равнодушного к чувствам других людей. Но Джеффри был совсем не таким. Богобоязненным, добрым, воспитанным, внимательным. Как мог Джеффри предать сэра Роберта Д'Арби, человека, которому он служил? Вероятно, не будь Вульфстан монахом, ему было бы легче ответить на этот вопрос? У него даже мысли не возникло, что Джеффри когда-то познал близость женщины, о которой позже вспоминал с такой нежностью. Замужней женщины. Должно быть, именно этот грех и побудил Джеффри прийти сюда, чтобы искать примирения с Господом.
      Но еще пилигрим говорил, что кого-то убил. Вульфстан тогда не придал этому значения. Джеффри ведь раньше воевал. Он, наверное, принял беднягу Николаса за кого-то другого. Или нет?
      «Николас Уилтон стал мастером? Сын старика Пола? Не может быть. Вы ошиблись. Николас мертв вот уже пятнадцать лет».
      Джеффри тогда почти разозлился, настаивая на своем.
      А Вульфстан рассказал об этом Николасу.
      Всевышний на небесах. Дева Мария и все святые. Ну с какой стати Джеффри пытался убить Николаса? Из ревности? Николас и леди Д'Арби были друзьями.
      Вульфстан зашел в часовню. «Всевышний, — молился он, стоя на коленях на холодных камнях, — помоги мне понять. Укажи, что мне делать».
      Он безотрывно смотрел на статую Марии, Божьей Матери, Святой Девы. Так он простоял на коленях неизвестно сколько, не в состоянии упорядочить собственные мысли. Ничего не складывалось. Нельзя сбрасывать со счетов и архидиакона. Он был другом Николаса, когда они учились в школе. Даже больше, чем другом. Если Джеффри пытался убить Николаса и Ансельм про это узнал… Нет. Вульфстан понял, что для него это чересчур.
      Он поднялся с сырого камня, отряхнул рясу и отправился на поиски аббата Кампиана.

* * *

      Оуэн отпросился у Люси на вечер. Пора поговорить с Вульфстаном еще раз. Если позволить старому монаху слишком долго размышлять о визите Дигби, то он может сболтнуть что-нибудь не то и не тому, кому надо. Оуэн вознамерился во что бы то ни стало раскрыть тайну, которую Вульфстан хранил вместе с Люси.
      Оуэн отправлялся к лекарю с тяжестью на душе. Наверняка расспросы расстроят старика. Арчеру вовсе не доставило бы удовольствия выводить Вульфстана на чистую воду. Но все-таки лучше расстроить его, зато уберечь от ловушки.
      Аббат Кампиан не скрыл своего удивления.
      — За сегодняшний день уже второй посетитель к брату Вульфстану. Ваш визит имеет отношение к судебному приставу Дигби, который уже заходил сегодня?
      — Я знаю об этом.
      — Очень интригующе. А вот архидиакон ничего не знал. — Кампиан, обычно спокойный, не на шутку встревожился. — Пристав расспрашивал о сэре Джеффри Монтейне. Полагаю, вы знаете, кто это?
      — Да.
      — И ваше расследование смерти Фицуильяма привело вас к тому, что вы заинтересовались тем, как умер Монтейн?
      Располагая лишь скудными сведениями, Кампиан сумел докопаться до правды. Оуэну сразу стало ясно, почему этот человек достиг столь высокого положения.
      — Мне важно, чтобы вы сохранили мой секрет.
      — Но что я скажу брату Вульфстану? Его очень встревожил визит пристава. А теперь и вы вернулись. Он старый человек. Обе смерти в лазарете глубоко его расстроили. Особенно смерть Монтейна.
      — Когда я узнаю от него все, что мне нужно, то раскрою перед ним цель моего приезда.
      Аббат, наклонив голову, сделал несколько вдохов-выдохов, после чего снова поднял глаза. В его взгляде Оуэн прочел спокойную решимость.
      — Завтра приезжает архиепископ. Я намерен поговорить с ним об этом деле.
      — Могу я увидеть брата Вульфстана?
      — Нет, сначала я переговорю с его светлостью.
      — Пойдемте со мной к секретарю архиепископа Йоханнесу. Вы убедитесь, что его светлость пожелал бы, чтобы моя встреча с лекарем состоялась.
      Аббат даже глазом не моргнул.
      — Завтра я поговорю с его светлостью.

* * *

      Дигби тщательно оделся и не преминул упомянуть своей хозяйке, вдове Картрайт, что этим вечером он ужинает с архидиаконом.
      — Он должен быть вами очень доволен, раз оказывает такую честь.
      Вдова уже прикидывала в уме, кому первому сообщить эту новость. Рассказы о приставе всегда вызывали жадный интерес: всем хотелось уследить за его карьерой. Благоденствие для Дигби означало приход беды для кого-то другого. Всегда не помешает знать заранее, над кем нависла очередная туча.
      Дигби поспешил в собор. Тьма уже сгустилась, и улицы, оттаявшие было на солнце, вновь подернулись льдом; над замерзшими лужицами поднимался туман и смешивался с сырым речным воздухом. К тому времени, когда Дигби дошел до покоев архидиакона, он успел промерзнуть насквозь, несмотря на шерстяную накидку.
      Отогреваясь перед огнем, Дигби осушил кубок подогретого вина и налил себе второй. Так что, когда позвали к столу, он уже был достаточно разогрет и предчувствовал приятный вечер. Архидиакон тоже позабыл о сдержанности, щедро сыпал приставу похвалы за то, что тот помог собрать нужную сумму на окна собора. Они выпили за успешное партнерство и отведали отличного жаркого. То ли из-за вина, которое все время подливал ему архидиакон, то ли из-за похвалы, но у Дигби развязался язык. Он принялся болтать о том о сем и в конце концов в порыве откровенности ляпнул об одном-единственном подозрении, омрачавшем его душу: он заподозрил, что Уилтон отравил пилигрима, но Дигби не спешил передать преступника в руки правосудия из-за давней дружбы архидиакона и аптекаря. Разумеется, Дигби вовремя прикусил язык и не стал обвинять архидиакона в том, что тот защищает друга. Более того, он извинился за такое предположение: мол, все люди с годами меняются и под влиянием той или иной ситуации могут сбиться с пути.
      Ансельм был поражен.
      — Это серьезное обвинение, Дигби. По-твоему, выходит, мой друг сбился с пути. Может быть, все так и было, как ты говоришь. Но ведь речь идет о Николасе. До сих пор я не замечал за ним ничего греховного. — Архидиакон принялся вертеть в руках кубок. — Но в качестве моего пристава ты всегда судил людей по справедливости. Может быть, и на этот раз просветишь меня.
      Похвала даже больше, чем вино, помогла Дигби воспрянуть духом, и он подробно рассказал обо всем, что привело его к такому выводу. Однако снова умолчал о подозрении, что Ансельм покрывает Николаса. В эту минуту, сидя перед архидиаконом и видя его спокойное, набожное выражение лица, Дигби почти уверился, что Ансельм не может быть замешан в таком преступлении.
      Когда пристав закончил рассказ, архидиакон отставил кубок и кивнул.
      — Я благодарен тебе за такую откровенность. Сегодня я хорошенько об этом подумаю, Дигби, а завтра сообщу свое решение.
      Весь остаток вечера Дигби чувствовал, что архидиакон несколько рассеян. И неудивительно: какой же это друг, если бы он воспринял такую новость спокойно? После острых закусок, подаваемых в конце ужина, Дигби сразу откланялся, унося в душе греющее сознание того, что поступил правильно.
      Но по дороге домой под действием сырого ледяного ветра он начал трезветь. А протрезвев, испугался. Он вспомнил, как спокойно архидиакон воспринял обвинение в адрес его друга: Ансельм нахмурился, но не проронил ни слова. Даже не удивился.
      До Дигби дошло, что он поступил крайне глупо, выложив всю подноготную. Страх и волнение не позволили ему сразу отправиться спать. Поэтому, хотя было скользко и начался снегопад, пристава потянуло к реке, запах и шум которой часто помогали ему успокоиться. Он остановился на тропе возле башни и принялся смотреть на реку, разбухшую от начавшегося ледохода. Но от движения воды внизу у него лишь закружилась голова и появилась тошнота. Когда он закрыл глаза, то по-прежнему видел перед собой бурную воду, которая теперь кружилась в водовороте. На языке появился привкус желчи, застучало в висках. Он слишком много выпил. О, святые угодники, он пьян в стельку.
      Ему на плечо легла чья-то рука.
      — Тебе нехорошо, друг мой?
      Дигби узнал голос и вздрогнул. Он набрал в легкие побольше воздуха, вцепился в шершавые камни кладки и только потом открыл глаза.
      — Боюсь, мое гостеприимство оказалось чрезмерным, — произнес Ансельм. — Из-за вина ты теперь себя плохо чувствуешь.
      В темноте Дигби не разглядел лица архидиакона, но что-то в его голосе испугало пристава. Архидиакон старался говорить сочувственно, словно извиняясь, но в его тоне прозвучали ледяные нотки. Возможно, это было просто неодобрение.
      — Простите. Я глупо поступил…
      Язык Дигби заплетался, во рту пересохло от жажды. Архидиакон по-дружески обнял его.
      — Пойдем, я помогу тебе добраться до дома.
      — Я сам справлюсь, — пробормотал донельзя сконфуженный пристав.
      Архидиакон похлопал его по плечу.
      — Не возражай. Позволь мне выполнить мой христианский долг.
      Он повел Дигби, обняв одной рукой за спину, а второй рукой придерживая за локоть. Тропа была очень скользкой. Дигби, позабыв о недавних страхах, почувствовал благодарность к архидиакону. Они подошли к концу тропы, и Ансельм остановился, разглядывая заснеженный берег, круто спускавшийся вниз.
      — Божья благодать, не правда ли, Дигби?
      Стоя на обрыве над бурлящей рекой, пристав вновь ощутил приступ головокружения и, отвернувшись от реки, сказал:
      — Мне нужно домой.
      — Домой. Да. Как там прозвали твою мать? Женщиной с Реки? Да. Река. Это и есть твой настоящий дом, не так ли, друг мой?
      Дигби удивился, к чему архидиакон говорит все это. Дело-то простое. Ему нужно добраться домой. Но Ансельм продолжал разглагольствовать:
      — Даже в такую ночь, как эта, тебя потянуло остановиться здесь, послушать пение воды. Что сказала тебе река? О чем она шепчет?
      Дигби покачал головой и привалился к церковнику, зарывшись лицом в грубую шерстяную накидку.
      — Ты что, поворачиваешься к ней спиной, Дигби? Глупец. — Ансельм заговорил неожиданно резко: — Никогда не поворачивайся спиной к женщине. Ты должен видеть глаза, заглянуть в их глубину. Увидеть в них предательство. Да, ты отворачиваешься, и ее журчание дарит покой, она нашептывает тебе, но повернись, Дигби, и посмотри. Загляни в самую глубину, Дигби, познай ее предательство.
      Сильные руки развернули пристава. Он пытался вцепиться в накидку, но пальцы ухватили лишь пустоту. При взгляде на серебристую бурлящую Уз Дигби почувствовал головокружение. Он закричал.
      Рука заткнула ему рот, почва ушла из-под ног, когда его тело подняли в воздух. Нет, Господи, нет! Дигби полетел над обрывом и, упав, заскользил вниз по заснеженной круче, ударяясь о припорошенные камни. Как холодно, невыносимо холодно! Снег обжигал его исцарапанные руки, когда он пытался ухватиться за камень, за куст, за что-нибудь, лишь бы остановиться. Шум воды предупредил его, что река уже совсем близко. Вода разомкнулась под ним и тут же захлестнула с головой. Он пытался вырваться обратно на холодный берег, но выпитое вино и раны лишили его сил. Он все больше проваливался в темную глубину, дарящую покой и забвение. Нет. Это сумасшествие. Он должен вздохнуть, здесь, внизу, нельзя дышать. Он изо всех сил принялся бороться и ударился обо что-то головой. Неужели по ошибке нырнул еще глубже? Тогда он поменял направление, но снова ошибся. Его охватила паника. Где верх, где низ — он не мог сказать. Грудь сдавило железным обручем. «Я погиб, — была последняя мысль Дигби. — Он меня убил». Из его груди вырвалось рыдание, и он сдался реке.

      В межсезонье, когда земля постепенно согревалась в ожидании весны, всегда обострялись недуги. Посетители валом валили в аптеку, и Люси была рада, что у нее есть помощник. Она могла оставить его за прилавком, а сама подняться ненадолго к Николасу, зная, что в трудных случаях Оуэн обязательно придет к ней посоветоваться. Этим утром миссис Уилтон воспользовалась своей свободой, чтобы потихоньку подняться по лестнице за архидиаконом и подслушать его разговор с Николасом. Низкий и противный поступок, но ей нужно было любым образом выяснить, что происходит между этими двумя людьми. Почему архидиакон стал таким частым гостем. Николас не желал об этом говорить, и она опасалась выспрашивать мужа, чтобы он не замкнулся окончательно.
      Начало разговора она пропустила. А то, что ей удалось подслушать, не слишком прояснило дело, лишь порядком напугало.
      — …А он тут при чем? — раздраженно спрашивал Николас. — Ты ведь говорил, что никто ни о чем не догадывается. Ты обещал.
      — Он скользкий тип, Николас.
      — Он не должен…
      — Тихо, Николас, тихо.
      Наступила пауза. Люси даже перестала дышать, испугавшись, что ее обнаружат во внезапной тишине. Она прижала голову к двери, сдвинув набок платок, чтобы лучше слышать.
      — Тебе нечего бояться, — наконец произнес Ансельм. — Он ничего не узнает, ничего никому не расскажет. Обещаю.
      — Откуда такая уверенность? Ты ведь сам говоришь, что он скользкий тип.
      Люси не понравился голос мужа. В последнее время Николас чувствовал себя немного лучше, а этот разговор мог навредить ему. Ей хотелось прервать их, но она не посмела.
      — Я… — Архидиакон помолчал. — Вывел его на новый путь. Такой, что займет все его время.
      Последовала долгая пауза.
      — Не могу с этим жить, — внезапно воскликнул Николас.
      — Тебе сразу следовало прийти ко мне. — Голос архидиакона звучал холодно. — Но что сделано, то сделано. — Он немного смягчился. — Отдыхай теперь, Николас. Я тебя оставлю. Тебе нельзя утомляться.
      Услышав это, Люси повернулась, чтобы уйти. Шагнув вниз со ступеньки, она увидела, что внизу, в тени, затаился Оуэн и наблюдает за ней. Господи. А за ее спиной шаги уже приближались к двери. Сердце женщины бешено забилось. Ансельма она боялась гораздо больше, чем Оуэна Арчера. Люси начала спускаться, но в панике позабыла приподнять юбки и наступила на край подола. В следующую секунду она полетела вниз. «Безмозглая дуреха». Ее подхватили сильные руки: Оуэн поймал женщину на лету и понес на кухню. Тилди как раз драила стол. При виде хозяйки на руках ученика она широко открыла глаза. Оуэн сразу отпустил Люси.
      — Миссис Уилтон оступилась на лестнице, Тилди. Усади ее у огня и дай что-нибудь выпить.
      — Боже мой! Да. Сэр. Мэм.
      Служанка отвела Люси к скамье у очага и помогла поправить одежду.
      Оуэн вернулся в лавку. В дверях стоял архидиакон и промокал платком лицо. Завидев ученика, он кивнул и вышел.
      Люси с благодарностью приняла из рук Тилди шаль и чашку подогретого эля. Ее пальцы слегка подрагивали, когда она подносила чашку к губам. Тилди разохалась, увидев оторванный подол, и тут же уселась напротив, чтобы подшить его. Пока она работала, Люси пыталась забыть, как Оуэн поймал ее и поднял в воздух. Пыталась не вспоминать его запах, его тепло.
      Почему он стоял внизу лестницы? И как долго? Вот о чем нужно думать, а не о том, как приятно было оказаться в его объятиях.
      А еще следовало задуматься над разговором архидиакона и Николаса. Кто этот скользкий тип? С чем не может жить Николас? Подслушивание ничего ей не дало — только напугало и бросило в руки Оуэна.
      — Ну вот. — Тилди поднялась и кивком указала на зашитый подол. — Не очень красиво получилось, зато вы больше не споткнетесь.
      Она раскраснелась, выслушав благодарность, и снова принялась драить стол.
      Люси сделала глубокий вдох и пошла в лавку. Оуэн как раз обслуживал посетителя, поэтому она подождала, затеяв для виду возню со склянками и ложками и пытаясь не смотреть на него. Когда наконец они остались вдвоем, она спросила:
      — Ты меня искал? Нужна моя помощь?
      — Да. Мне было кое-что неясно насчет мази для Элис де Уит.
      — Я услышала, что Николас повысил голос. Мне не хотелось, чтобы архидиакон его расстраивал.
      — Прости, если напугал.
      — Я благодарна, что ты не позволил мне упасть… — Под его пристальным взглядом она раскраснелась. Этот единственный глаз, казалось, буравил ее насквозь. — Так какой был вопрос?
      Он вздрогнул, а потом усмехнулся.
      — Хороший повод сменить тему.
      Ей захотелось влепить ему пощечину за такую дерзость, но он сразу стер с лица ухмылку и занялся делом без лишних замечаний.
      Но инцидент не был забыт. Весь день она ловила на себе внимательные взгляды ученика, от которых ей становилось не по себе. Не робкий взгляд исподтишка, которым смотрят на того, кто нравится, а настороженный и пытливый. Он не поверил ее объяснению, почему она стояла, прижавшись ухом к двери. Или, может быть, из-за собственного страха она не смогла верно судить. Но он задавался вопросом. Да, наверняка он задавался вопросом, с чего бы ей подслушивать беседу собственного мужа с гостем. Впредь придется быть осторожнее.
      Но в тот день не одна Люси занимала все внимание Оуэна. Краем глаза она замечала, что он, как только переставал следить за ней, тут же переводил взгляд на входную дверь, словно ожидал посетителя.
      Наконец Люси не выдержала:
      — Кто-нибудь пообещал прийти? Ты так смотришь на дверь, словно ждешь кого-то с нетерпением.
      — Я… нет, я никого не жду.

* * *

      Вечером Оуэн вышагивал по своей комнате, пытаясь забыть, как держал Люси на руках, как билось ее сердце у его груди, как ее руки обхватили его шею. Весь вечер в таверне он ловил себя на том, что думает о миссис Уилтон, вспоминает аромат ее волос, тепло ее тела. Было бы полезнее, если бы он сообразил, как выяснить, что она там делала, столь явно подслушивая разговор мужа с архидиаконом. Неужели она что-то заподозрила? Или забеспокоилась, что они что-то знают?
      День превратился для него в сущий ад, пока он, отгоняя от себя мысли о Люси, дожидался разрешения переговорить с Вульфстаном. Оуэн беспокоился насчет монаха. Нужно было поделиться с аббатом своей тревогой. Возможно, тогда он получил бы аудиенцию.
      А позже Оуэн поджидал Дигби в таверне, но тот не появился. Такая досада. Оуэн намеревался сообщить приставу, что брат Вульфстан рассказал архидиакону о его визите. И обязательно нужно было выяснить в подробностях весь разговор между Дигби и Вульфстаном, прежде чем он встретится с лекарем.
      Оуэн попытался сесть и спокойно подождать, но это оказалось еще более мучительно. Час не поздний, Дигби мог бы появиться. Возможно, Оуэн слишком рано сдался. Но ожидание вымотало его. Бесс хлопотала в кухне и не могла поговорить с ним, а Том был никудышный собеседник.
      Кроме того, от всего этого сидения Оуэн совсем потерял покой. У него даже разболелась спина. Нет, седло все-таки лучше для мускулов, чем твердые деревянные скамьи. Тут ему пришла в голову мысль прогуляться до жилища Дигби. Если в доме будет темно, он пройдет мимо. Но если в окнах окажется свет, он попробует вызвать пристава и поговорить с ним. И тогда, возможно, ему станет легче.
      Подтаявший снег на улице вновь застыл, образовав ледяные колдобины. Колкие снежинки падали, обжигая лицо и ослепляя, когда таяли на теплых ресницах и скатывались в глаз. Оуэн, чертыхаясь, смаргивал влагу. Он знал, что, будь у него два глаза, это все равно не решило бы проблемы. Больше всего его раздражало отсутствие второй линии обороны, к которой можно было бы прибегнуть, если один глаз подведет. Он мог споткнуться в ту секунду слепоты и свалиться на мерзлую землю. То, что он понимал причины своей тревоги, ему не помогло. Он понял, что превратился в старика, одолеваемого страхами.
      Людей на улице попадалось мало. Наверное, час был не такой уж ранний, как он предполагал. Вряд ли окажется, что хозяйка Дигби все еще не спит. Ладно, все равно ему нужно было пройтись.
      Он дошел до дома Дигби, хорошо освещенного на первом этаже. Дверь была нараспашку. Небольшая группа людей собралась на противоположной стороне улицы и наблюдала за домом. Возле дверей болталось несколько маленьких оборванцев.
      Под недружелюбными взглядами молчаливых наблюдателей Оуэн подошел к двери. Ребятишки посторонились, и он постучал.
      — Она не услышит, — заметил мальчишка в опорках и с заснеженной головой. — Она плачет над телом.
      — Чьим телом? — спросил Оуэн и, не дожидаясь ответа, шагнул внутрь.
      Он оказался в небольшой мастерской, где вдова Картрайт занималась шитьем. В дверях задней половины дома стояли двое мужчин, а за ними ритмично раскачивалась, завывала плакальщица.
      Когда Оуэн вошел, мужчины притихли и отступили в сторону, освобождая проход.
      Оуэн разглядел согбенную плакальщицу, одетую в черное, и двинулся к ней. На дощатом столе лежало разбухшее бескровное тело. Дигби. Зловоние смерти успело заглушить характерный для этого человека рыбный запашок. Кто-то положил ему на веки монеты.
      В углу сидела вдова Картрайт и громко всхлипывала. Плакальщицей оказалась Магда Дигби. Оуэн окликнул ее по имени, но она не расслышала. Он дотронулся до ее плеча. Завывание прекратилось. Медленно, словно просыпаясь ото сна, старуха выпрямилась и повернула к нему лицо с такими красными и разбухшими веками, что Оуэн засомневался, видит ли она что-нибудь. Оказалось, что видит.
      — Птичий глаз. Взгляни на моего сына. Его забрала река. Река. — Она пристально взглянула на Оуэна, словно ожидая от него объяснений. Потом перевела взгляд на руку, лежавшую у нее на плече, и накрыла ее сверху своей грубой ладонью. — Хорошо, что ты пришел.
      — Я скорблю вместе с вами, матушка Дигби. Он был моим другом.
      — Магда запомнит твою доброту.
      — Почему его принесли сюда?
      — Поттер хотел для себя христианских похорон, а не таких, какие устроила бы его мать. Вот Магда и привезла его сюда. Ансельм похоронит Поттера, как того хотел мой сын. Это его долг. Но он не стал бы ничего делать в доме Женщины с Реки. Нет. Такой, как Ансельм, считает этот дом проклятым. Ансельм не переступил бы даже порога. Поэтому Магда сама пришла сюда. Она делает то, что положено. Никто не запретит матери оплакивать сына.
      Она снова согнулась, обхватила голову руками и начала завывать.
      Оуэн, пятясь, вышел из комнаты. Двое мужчин по-прежнему не сводили с него глаз.
      — Как он умер? Утонул?
      Один из присутствовавших приосанился и выпятил грудь.
      — А кто ты такой, чтобы спрашивать? — строго поинтересовался он.
      — Я был его другом.
      Второй мужчина фыркнул.
      — Другом пристава? — Он сплюнул в угол. — Тогда я король Франции.
      — Кто отвечает за церемонию?
      — Архидиакон Ансельм, — ответил первый. — Мы как раз его ждем.
      Второй подошел поближе и вгляделся в лицо Оуэна.
      — Ты ученик Уилтона. Это тебя видели в таверне за столом пристава… — Внезапно он устремил взгляд через плечо Оуэна.
      — Что вы здесь делаете?
      Оуэн узнал голос архидиакона и сразу обернулся. Ансельм был не из тех, к кому без опаски можно поворачиваться спиной.
      — Где это случилось? Когда?
      — Его выловили из реки сегодня вечером.
      — Да, он слишком беспечно относился к реке. — Замечание Ансельма прозвучало чересчур спокойно для того, кто пришел в дом только что усопшего. — Возможно, излишняя уверенность и привела к беде. Что вы думаете, Оуэн Арчер? И кстати, как вы здесь оказались?
      — Он говорит, что дружил с приставом, — ответил тот, кто плевал в угол.
      — Вот как? — Тон архидиакона смягчился. — Странный выбор друга. Не может не вызвать подозрений.
      — Лучшего я не нашел. Я родом из тихих мест, и у нас не было судебных приставов. — Причин задерживаться более у него не нашлось. — Не стану отвлекать вас от дела. — Оуэн шагнул к двери.
      Архидиакон посторонился. Оуэн почувствовал, что следует сказать несколько добрых слов по адресу Дигби, который отнесся к нему дружелюбно. Человечек он был противный, но искренне верил, что служит Господу, хоть и по-своему. Оуэн задержался на секунду рядом с Ансельмом.
      — Я бы хотел нести гроб.
      Архидиакон раздул ноздри и удивленно приподнял брови.
      — Похороны пройдут без пышной церемонии. Он ведь незнатного происхождения.
      — Когда вы его похороните?
      — Завтра утром.
      — Где?
      — Возле церкви Святой Троицы.
      Оуэн ушел, решив встать пораньше и обязательно пойти на похороны.

* * *

      Вернувшись к себе, Оуэн сбросил сапоги и растянулся на кровати. Боль то сковывала голову, то отступала. Он принялся растирать виски, сильно, еще сильнее, чересчур сильно. Он положил голову на руки, а когда закрыл глаз, то увидел лишь Дигби, лежащего на столе. Разбухшего от речной воды. Бурдюк из плоти с речной водой. На глазах поблескивают монеты.
      Оуэн терзался чувством вины. Дигби считал, что выполняет работу, угодную Господу. Точно так же рассуждал Оуэн о собственном поручении, которое дал ему архиепископ. Между ним и Дигби было не так много отличий. Это он послал пристава на слежку, и тот погиб. Совпадение? Или из-за своей миссии он везде подозревает заговоры? Агент архиепископа чувствовал себя слишком усталым, чтобы немедленно искать ответы.
      Но насколько надежен был этот Дигби? Пристав ошибался, заподозрив Монтейна в заговоре с Фицуильямом; архиепископ наверняка упомянул бы об этой связи между ними. И мог ли Оуэн доверять утверждению Дигби насчет отношений между Уилтоном и архидиаконом — мол, Уилтон был слабостью Ансельма? Намек-то ясен. Но чтобы архидиакон? А как насчет Монтейна и леди Д'Арби? Неужели и это правда?
      Слепой глаз пронзала острая боль, отдаваясь в голове. Наверное, от этого в мыслях такая путаница. Нужно поспать. После хорошего отдыха часто унималась боль в глазу. У него еще осталось немного бренди из лондонских подвалов Торсби, но ему надоело пить из фляжек. Опостылело вести походный образ жизни, путешествовать налегке, сниматься с места в любую минуту. Он ведь уже не солдат. Оуэн захотел выпить свой бренди из чашки и спустился вниз, захватив с собой флягу.
      Свет завлек его в кухню. За маленьким столиком возле очага сидела Бесс Мерчет. Перед ней стояли кувшин, чашка и небольшая лампа. Опустив ладонь на чашку, Бесс неподвижным взглядом смотрела на тлеющие угольки в камине.
      Оуэн остановился в дверях. Морщина, пролегшая между бровей Бесс, навевала предположение, что женщина тоже не могла уснуть из-за тяжелых мыслей. Она поднесла чашку ко рту, отхлебнула, поставила на стол и наклонила голову, словно только сейчас услышала, что кто-то вошел. Повернувшись, она кивнула.
      — Любезно с твоей стороны, Оуэн Арчер, заглянуть ко мне именно сейчас.
      Он счел такое приветствие странным.
      — Я зашел за чашкой. — Он показал на флягу. — Остатки чудесного бренди из винных погребов лорд-канцлера. Я подумал, что глоток-другой поможет мне заснуть.
      Бесс ухмыльнулась и подняла кувшин.
      — Интересно, так ли хорош мой напиток, как тот, что пьет архиепископ. — Она кивком указала на скамью напротив. — Возьми чашку с правой полки.
      Когда они установили, что архиепископ Торсби владеет лучшими винными погребами, нежели лорд-канцлер, и откинулись назад, разогретые и разомлевшие, Оуэн спросил:
      — Вы думали обо мне?
      Бесс нахмурилась и хлебнула из чашки.
      — Я сегодня, после закрытия, заглянула к Уилтонам. Люси меня беспокоит. Вернувшись домой, я так и не смогла из-за нее заснуть. Пришлось спуститься вниз, подумать, а это лучше всего получается за кувшинчиком бренди. Нужно решить, что делать, а до тех пор покоя мне не будет. Я должна знать, что ты не навредишь ей.
      — Люси Уилтон?
      — Именно.
      — Собираетесь настроить ее против меня?
      — Она приняла тебя, я знаю. Что сделано, то сделано, но я хочу кое-что выяснить, Оуэн Арчер. Когда ты здесь появился, то уже многое знал. Что у тебя на уме?
      — Я уже рассказывал.
      — А откуда тебе было известно, что Люси нужен помощник?
      — Мне рассказал Йоханнес, секретарь архиепископа. В этом нет никакого тайного умысла. Когда я приехал, он сообщил, что архиепископ написал рекомендательное письмо Камдену Торпу — мой покойный хозяин незадолго до смерти обратился к архиепископу с просьбой помочь мне где-нибудь устроиться.
      — Ты что-то вынюхиваешь, вот что я хочу сказать. Все время задаешь вопросы. И это как-то связано с собором.
      Оуэн улыбнулся.
      — А вы, оказывается, следили за мной.
      — Еще чего! Но архидиакон то и дело присылает за тобой гонцов. Архиепископ снабжает тебя деньгами. Я кое-что соображаю.
      — Мне завещал небольшую сумму мой покойный хозяин. Вручить ее должен был архиепископ. Я сразу навестил его секретаря, чтобы получить деньги. Ансельму это не понравилось.
      — Сейчас ты говоришь правду, — кивнула Бесс. — Но не всю. Это даже не полправды.
      Такую не переспоришь. Будь она его противником в стрельбе из лука, Оуэн легко бы ее победил даже с одним глазом, но в споре он не мог одержать верх. Бесс принюхивалась и приглядывалась к каждому слову, жесту, поступку. Впредь придется быть особенно осторожным.
      — Не знаю, как убедить вас, что я не намерен причинять зло вашей подруге.
      — А тебе это и не удастся. — Она наклонилась вперед. — И заруби себе на носу, Оуэн Арчер, — твои чары не действуют на Бесс Мерчет. Навлечешь на Уилтонов беду, и я тут же вышвырну тебя вон. Или еще чего похуже.
      Она отпрянула, мрачно улыбаясь, довольная, что в конце концов ему пригрозила.
      Оуэн поверил. К тому же у нее была возможность осуществить угрозу. Все указывало на вину Уилтонов.
      Если только смерть Дигби не была случайной. Одно дело отравить человека, и совсем другое — столкнуть его в реку. Оуэн, как ни старался, не мог представить, чтобы кто-нибудь из Уилтонов совершил это злодеяние.
      — Вы близки с Люси Уилтон.
      — Бедняжка. Нелегко ей в жизни пришлось, хотя она и дочь рыцаря. Моя собственная дочка знала в жизни больше любви и покоя. Когда умер ее отец, я позаботилась, чтобы мой следующий муж любил ее как родную.
      — Том хороший человек.
      — Не Том. Питер. Том у меня третий.
      Оуэн невольно заулыбался. Он вполне верил, что такая, как она, может пережить парочку мужей. Да и Тома тоже, скорее всего, переживет. Бесс отхлебнула бренди.
      — Я старалась быть для Люси и матерью, и подругой. — Она вздохнула, глядя в чашку, а потом перевела взгляд на Оуэна. — А ты-то чего не спишь? Ты ведь сегодня рано поднялся к себе наверх.
      — А потом сразу ушел. Погулять. Я привык к более активной жизни.
      Хозяйка фыркнула.
      — Уж чего-чего, а активности тебе не занимать. Я наблюдала за тобой, когда ты колол дрова.
      — Так вот, я случайно проходил мимо дома, где живет Дигби. Там что-то случилось. Огни горели во всех окнах, народ собрался вокруг.
      Бесс вскинулась.
      — Беда у вдовы Картрайт? А я ведь ее предупреждала, чтобы не пускала к себе этого человека. Скользкий тип. От такого добра не жди.
      — Ну теперь об этом можно не беспокоиться. Дигби мертв. Утонул. Сегодня вечером его выловили из реки.
      Бесс перекрестилась.
      — Чего ж ты сразу не сказал? Позволил плохо отозваться о покойном. — Она вздрогнула и снова перекрестилась. — Мог бы избавить меня от этого греха.
      — Прошу прощения.
      Бесс снова приложилась к чашке, вздохнула, смерила Оуэна долгим взглядом.
      — Тебя встревожила его смерть?
      — Да.
      — Вот почему тебе понадобилось выпить?
      — Точно.
      Она покачала головой.
      — Переживает из-за смерти пристава. Странно для солдата.
      — Да. Любой солдат, по-вашему, видел слишком много смертей, чтобы переживать по такому поводу. Но Дигби стремился быть добродетельным. Он верил, что занят Божьим делом. А я…
      Бесс внезапно подалась вперед, принюхиваясь.
      — Пожар! — раздался чей-то вопль.
      Хозяйка вскочила, опрокинув чашку.
      — Это Том.
      Оуэн последовал за ней по темному дому. До него тоже дошел запах дыма.
      Том столкнулся с ними на лестнице и в изумлении отпрянул.
      — Что случилось, Том? Где горит?
      Хозяин кивнул на Оуэна.
      — В его комнате. Пречистая Дева, я думал, что вы мертвы, мастер Арчер.
      Оуэн поспешил наверх. Из дверей комнаты клубами валил дым. Это тлел тюфяк. Языки пламени лизали стены. Оуэну удалось оттащить тюфяк к окну и выбросить во двор. Пусть лучше догорает там, снаружи, а не в доме, где спят люди. Вслед за тюфяком полетел промасленный факел, от которого и начался пожар. Оуэн решил, что взглянет на него повнимательнее при утреннем свете.
      Ввалился, пыхтя, Мерчет с ведром воды. Прибежала Бесс с одеялами. Через минуту пожар был потушен.
      — Не зря я боялась, что от тебя будут одни неприятности, — буркнула Бесс.
      Том почесал щетинистую щеку, оценивая ущерб.
      — Понадобится целый день, чтобы прибраться здесь и проветрить, — вздохнула Бесс. — Оуэну придется сегодня поспать в какой-нибудь другой комнате.
      — Сомневаюсь, что сумею заснуть.
      Мерчет кивнул.
      — Я тоже.
      Бесс повернулась и строго посмотрела на постояльца.
      — Догадываешься, кто это сделал?
      Он покачал головой.
      — Кто знал, что это комната моя?
      — Да, это вопросик. — Том поскреб в затылке. — Мы с женой. Кит. Мальчишка с конюшни, вечно сует во все свой нос. — Он пожал плечами. — И кое-кто из гостей, наверное. Трудно сказать. У людей есть глаза.
      К этому времени на лестничной площадке собрались остальные постояльцы, почуяв запах дыма.
      — Лучше об этом помалкивать, — предложил Оуэн. — Скажите, что я навернулся со свечой в руках. Это никого не должно удивить — все-таки одноглазый.
      Мерчет, нахмурившись, взглянул на Бесс.
      — Ступай, объясни людям, Том. Так, как он сказал.
      Хозяин таверны подумал немного, кивнул и спустился вниз, чтобы рассказать о происшедшем.
      Оуэн тем временем собрал вещи, сложенные в другом конце комнатушки. Вернувшись к дверям, он взглянул на мокрый, почерневший пол, подпаленные стены.
      — Горело вроде недолго.
      Бесс промолчала. Оуэн повернулся так, чтобы видеть ее здоровым глазом. Она стояла, сложив руки на груди, и сердито глядела на него.
      — Очень хочется выставить тебя из дома, но это может отпугнуть постояльцев. Думаю, ты согласишься, что мы имеем право знать правду. Зачем ты сюда приехал? Что пытаешься узнать?
      В комнате пахло дымом. Оуэн почувствовал жжение в глазу. Здесь ему было неуютно.
      — Мы можем поговорить в вашей комнате?
      Бесс пошла вперед. Том, успевший к этому времени успокоить остальных постояльцев, не отставал от жены.
      Они вошли в просторную комнату, в одном углу которой стояла кровать с периной, а в другом — стол, заваленный конторскими книгами. Оуэн сбросил свои вещи у двери и прошел к столу. Том и Бесс присоединились к нему. Он внимательно вгляделся в их лица, честные лица порядочных людей. Настолько порядочных, что позволили ему остаться. Он ни на секунду не допустил, что этот их поступок продиктован исключительно деловыми соображениями, и решил рассказать им правду.
      Бесс удовлетворенно хмыкнула, когда он выложил все начистоту.
      — Так и знала. И разве я не говорила, Том, что он не так прост, как кажется?
      — Ну да. — Мерчет заморгал, отгоняя сон.
      — А теперь из реки вылавливают Поттера Дигби, и кто-то подбрасывает факел в твою кровать. — Глаза Бесс взволнованно блестели.
      Том встрепенулся.
      — Дигби? Мерзавец утонул?
      — Его нашли сегодня вечером.
      — Он вынюхивал что-то по вашему поручению?
      Оуэн кивнул.
      Том покачал головой.
      — Ну и натворили вы тут дел…

* * *

      Когда Тилди ушла спать в свою каморку, а Бесс вернулась к себе в таверну, Люси поднялась к Николасу. Она сидела рядом с мужем, прислушиваясь к его затрудненному дыханию, стараясь припомнить еще какой-нибудь рецепт снадобья, способного принести ему облегчение. Ей почему-то казалось, что он теряет силы оттого, что с трудом дышит. Он не знал покоя. Да и какой тут покой, когда каждый вдох дается с такими мучениями? И как он может поправиться, если не отдыхает? «Я не могу с этим жить». Неужели он знал, что натворил? Неужели он нарочно… Нет. Она не позволит себе даже думать об этом.
      Бесс считала, что Николас при смерти. Вот почему она так много сегодня рассказывала об Уилле и Питере, своих покойных мужьях, — хотела подготовить Люси, чтобы та знала: жизнь продолжается. Чтобы начала подыскивать замену Николасу. И кто лучше подойдет для этого случая, как не Оуэн Арчер? Милая Бесс. Если бы в жизни все было так просто.
      Оуэн Арчер. Загадка. Но Люси признавала, что он отличный работник. Никогда ни единого слова жалобы. Не чурается никакого дела. И ему достаточно сказать один раз. Он все запоминает. И какой голос. Как он играет на лютне. Душа у него не такая, как у огрубевшего солдата. Вполне возможно, он действительно воспринял потерю глаза как знак того, что пора начать новую жизнь, более угодную Богу. Он ни разу не дал повода не доверять ему. Единственный его недостаток — это то, какие чувства он в ней вызывает. Но тут он ничего не мог поделать. В ней говорила ее собственная греховность. Оттого, что Николас так долго болеет.
      Итак. Николас вовсе не умирает. Люси не позволит ему умереть. Поэтому придется и дальше бороться со своими чувствами к Оуэну. Но это вовсе не означает, что она выйдет за рамки вежливости. Наоборот, она постарается держаться с ним добрее.
      Люси, должно быть, в конце концов заснула, когда шум снаружи заглушил неровное дыхание Николаса и разбудил ее. Она подошла к окну. Ее взгляду открылось зрелище, способное внушить ужас любому городскому жителю. Пожар. С верхнего этажа гостиницы валил дым. Господи. Бесс и Том… они знают? Они проснулись? Из окна вылетело что-то большое и приземлилось с глухим стуком. Кажется, этот предмет тлел. За ним последовал факел, вонзившийся в него с громким дымным шипением. В окне замелькали лица. Во двор выбежал мальчишка. Люси тоже поспешила из дома с громко бьющимся сердцем. Она окликнула мальчишку.
      — Что горит?
      — Верхняя комната. Капитана Арчера. — Мальчишка кивком указал на тлеющую массу на земле. — Это его тюфяк.
      Люси вцепилась в забор. «Нет. Только не Оуэн. Умоляю, Господи».
      — А что с мастером Арчером?
      У нее так сжалось горло, что мальчишка ничего не услышал, пришлось повторить.
      — Его не было в комнате. Вот повезло!
      — А кто-нибудь пострадал?
      — Вроде никто.
      Люси поблагодарила его и пошла к себе, чувствуя, что ноги еле держат ее.
      Войдя в дом, она присела на кухне, не желая пока возвращаться к Николасу.
      То, как она отреагировала на известие о пожаре в комнате Оуэна, было для нее потрясением. Святая Мария. Это было, как если бы… Нет. Никаких «если бы». Она не станет себе лгать. Она любит Оуэна. А ведь до сих пор она считала себя сильной. Как же, сильная. Влюбилась в одноглазого солдата. Красивый мошенник — так назвала его Бесс. Дамский любимчик. Люси сама себе не верила. Солдат. Выученный убивать. Он и других учил убивать. Солдаты все принадлежат к братству смерти, для жизни они не годятся. Ее собственный отец был холодным, бесчувственным человеком. Он оттолкнул ее от себя в ту минуту, когда мать ушла из жизни. Только простодушное дитя могло влюбиться в солдата.

* * *

      Но Оуэн совсем был не похож на ее отца. Он больше напоминал ей Джеффри, златокудрого рыцаря ее матери.
      Оуэн говорил, что покончил с войной.
      Уловка. Хитрость, с помощью которой он хотел ее завоевать. Нельзя забывать, что он был солдатом.
      Но ее тело помнило, как он поймал ее на руки. Возможно, он спас ей жизнь.
      А все оттого, что следил за ней, притаившись в темноте у лестницы. Как она это объяснит? Какова была его цель? Возможно, он все еще намерен отобрать у нее аптеку, когда Николас умрет. Для этого ему нужно было только одно — обнаружить какой-нибудь грубый просчет. За этим он сюда и явился. В своде законов ничего не говорится о втором шансе. Ничего не говорится об исключениях по причине болезни. Оуэн мог бы разорить их, сказав одно лишь слово.
      Она, должно быть, совсем спятила, раз думает о нем так и в то же время чувствует к нему нежность.
      Люси опустила голову на руки и постаралась успокоиться, убедить себя в том, что он всего лишь ученик и она беспокоилась о нем, как беспокоилась бы о любом человеке, с которым проводит так много времени. Конечно же, она его не любит, она не должна его любить. В ее жизни и без того царит путаница.

* * *

      Ансельм распростерся перед алтарем, дрожа от страха. Если бы ему предстояло умереть в эту секунду, гореть бы ему вечно в пламени ада. Вот уже дважды он стал убийцей. Он, который отверг жизнь воина, за две ночи убил двоих. Насчет второго убийства, предания огню одноглазого дьявола, он не слишком переживал. Церковник был совершенно уверен, что, посылая Оуэна Арчера гореть в аду, исполняет волю Господа. И хотя Арчер был человеком Торсби, Ансельм не испытывал страха. У архиепископа не будет причин связать Ансельма со смертью своего посланца.
      В общем и целом Ансельм был доволен тем, что избавился от Арчера. По-другому обстояло дело со смертью Дигби.
      — Всевышний, — прошептал Ансельм, — я твой…
      Он в нерешительности умолк, не зная, как продолжить. Ему никак не удавалось придумать, о чем молиться. Он убил Поттера Дигби. Никакой молитвой, даже самой искренней, этого не изменить. Расправился со своим судебным приставом, человеком, который усердно на него работал и во многом помог достичь цели — завершить строительство Хатфилдской часовни; человеком, который никогда его не обманывал. Пришлось убить Дигби, и все из-за слухов. Потому что он заподозрил Дигби в измене, а еще боялся, что пристав публично обвинит Николаса Уилтона, и тогда Ансельм не сможет оставаться безучастным, он будет вынужден осудить своего друга, своего дорогого друга.
      Но убийство Дигби было ошибкой. Ансельм понял это уже тогда, когда возвращался с реки. Дигби его не предавал, он ведь рассказал Ансельму о своем подозрении. Представил все факты архидиакону и, конечно, принял бы любое его решение. Так было всегда. Так зачем было убивать его? Какой дьявол завладел им, лишив способности здраво рассуждать, подтолкнув к такому деянию?
      — Всевышний Спаситель, прости меня. Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa.
      Может, это и была воля Господня? Может быть, впоследствии Дигби и проболтался бы кому-нибудь? Предал Николаса? А Господь хотел, чтобы Ансельм защитил Николаса, и именно с этой целью свел вместе Ансельма и Николаса в школе при аббатстве.
      С тех самых пор, как Ансельм впервые увидел Николаса, он понял, что его предназначение — защищать друга. Умного, скромного, красивого и хрупкого, как ангел. Конечно, Николас был одним из особых сыновей Господа. Такому суждено вечность провести у трона Всевышнего.
      Ансельм был призван защищать его.
      Архидиакон знал все о том, какая бывает необходимость в защите. Его отец использовал поместье как тренировочный лагерь для новобранцев. Ансельм разочаровал отца: он рос тихим и прилежным, а еще стройным, как девчонка, по замечанию отца, которое тот произнес с нескрываемым презрением. Только мать над ним кудахтала, как наседка. Старший брат пошел весь в отца, сестра была заядлой наездницей. Ансельм единственный из детей служил утешением матери.
      А потом она оттолкнула его, чтобы поразвлечься с одним из юнцов. Буквально выставила его из дома. Мрачный, он слонялся вокруг, забрел на конюшню и попался на глаза отцу, а тот немедленно взялся его муштровать. Борьба. Фехтование. Стрельба из лука. Во всех дисциплинах он был безнадежен. Молодые люди смеялись. Отец почувствовал себя униженным. Однажды ночью, перебрав вина, он вытащил мальчишку из мягкой постели и отдал его своим солдатам.
      — Вот что происходит с маменькиными сынками, которые прячутся за женские юбки.
      На следующее утро, терзаясь болью и стыдом, Ансельм забился в дальний угол. В конце концов мать послала отыскать его. Несмотря на стыд, он рассказал ей о том, что произошло. Он был уверен, что она посочувствует ему и как-то заступится. Но она лишь небрежно махнула рукой.
      — Так ведут себя мужчины, мой слабенький. Я не могу защитить тебя от жизни.
      Он попытался объяснить ей, какую боль и ужас испытал. В ответ она рассмеялась.
      — А ты думаешь, дурачок, со мной поступают как-то иначе? Понаблюдай в следующий раз, когда твой отец придет ко мне в постель. Понаблюдай.
      Он так и сделал. Отец избил мать, а потом овладел ею с такой яростью, что она кричала от боли, а потом плакала, свернувшись калачиком.
      Ансельм подошел к ней, попытался утешить. В комнате стоял густой отцовский запах.
      Мальчик поклялся убить отца в следующий раз, когда тот придет к матери. Но следующим пришел не отец, а молодой солдат, приглянувшийся хозяйке дома. И она бесстыдно выставилась перед ним, притянула к себе, всячески поощряла. Они сплелись, как животные.
      Когда юноша ушел, в кровать матери потихоньку пробрался Ансельм. Она вся пропахла запахом секса. Ансельм прижался головой к ее груди, но она оттолкнула его.
      — Я все видел.
      — Маленький поганец, убирайся вон!
      — Ты же сама велела мне понаблюдать.
      — Только разок и только тогда.
      — Позволь мне любить тебя, как он.
      — Всевышний! — Она села в кровати, завернувшись в одеяло. — Твой отец прав. Ты выродок.
      Он прочел в ее глазах ненависть. А ведь когда-то она так его любила. Она была единственной, кто его любил. Нет, тут какая-то ошибка. Он потянулся к ней.
      Она завопила во все горло, зовя горничную. Бессердечная тварь. Баловала и ласкала его, пока это ее забавляло, а когда он стал совсем ручным, прогнала прочь. Он бросился на нее, пытаясь выцарапать глаза. Его стянули с кровати и отвели к солдатам. Те забавлялись с ним, пока он не нашел защитника.
      О да, он понимал, что означает нуждаться в защитнике.
      А потом его вместе с вещами отправили в аббатство Святой Марии. Настал его черед защищать другого. Это у него хорошо получилось. Господь видел, что он старался. Далее его отец мог бы им гордиться. И та сучка. Она бы научилась его бояться.
      Но не зашел ли он чересчур далеко? Не ошибся ли насчет своего предназначения, продиктованного свыше? Он никак не мог припомнить знак Всевышнего, показавший ему путь в жизни. Это его пугало.
      Бедный Дигби. Ансельм раскаялся в содеянном. Не стоило убивать пристава.

      Все следующее утро Оуэна преследовали слова Тома: «Ну и натворили вы дел». Именно так. Оуэн прошелся по просыпающемуся городу до церкви Святой Троицы. За ночь ветер переменился, потеплел, и подмороженные улицы оттаяли. Агент тащился по слякоти, ноги стыли в промокших насквозь сапогах. Холодный туман лип к лицу и шее. Проклятый север. Ну что ж, Поттеру было гораздо холоднее, когда он оказался в бурных водах Уз. Оуэн передернулся и шагнул в освещенную свечами церковь. Внутри пахло пчелиным воском, дымом, но сильнее всего — сырым камнем. Мигающие огоньки свечей неприятно резали глаз. Он шагнул в сторону, в темноту.
      Слова, которые произносил священник над гробом, шли не от сердца. Он говорил о том, как необходима должность пристава, утверждал, что Господь своей милостью поднял Дигби так высоко и позволил ему покинуть порочный город, скрывшись в стенах монастыря. Произнося это, священник кидал смущенные взгляды в сторону Магды, которая стояла по другую сторону гроба и поглядывала на жалкую кучку скорбящих. В другом конце церкви торчал какой-то служка из свиты Ансельма, представляя архидиакона. Рядом с Оуэном остановился Йоханнес, выступавший от лица архиепископа, а прямо напротив кафедры священника Арчер увидел закутанную в черное вдову Картрайт. Было еще человек десять прихожан, в основном седовласых женщин, не пропускавших ни одной службы в приходе. Их шепот гулко разносился по каменному пространству.
      На прицерковном кладбище речной туман укрыл скорбящих похоронной пеленой. Священник произнес несколько слов, бросил комок грязи в могилу и удалился. Надо полагать, его ждал горячий завтрак. Все разошлись, осталась только Магда Дигби. Она опустилась на колени рядом с открытой могилой и принялась засыпать гроб сухими листьями, ветками, цветами, при этом нашептывая что-то.
      Оуэн наблюдал за ней, чувствуя, как на него наваливается тяжесть, причины которой он не мог объяснить. Он действительно все испортил. Должно быть, это его и гнетет. Действовал напролом, неуклюже и бездарно. Неприятно, конечно, но можно пережить. А вот с чем нельзя смириться, так это с собственным неумением, стоившим человеческой жизни. Даже на войне он презирал маневры, уносившие больше жизней, чем того требовалось. Но Дигби не был солдатом. И сейчас не шла война. Никто не должен был умереть здесь из-за ошибок Оуэна. Он совершил просчет, прибегнув к услугам Дигби. А все из-за лени. И высокомерия. Он ведь считал его не человеком, а вещью, которую можно использовать. Раз судебный пристав — значит, уже замаран, уже виноват.
      Магда, прижав одну шишковатую руку к пояснице, а второй упершись в рыхлую землю, пыталась подняться. Он предложил ей помощь. На него уставились черные, глубоко запавшие глаза.
      — Спасибо. Магда все знает про тебя. Поттер успел рассказать. Ты человек Торсби, как Магда и говорила.
      Оуэн оглянулся, забеспокоившись, как бы кто-нибудь ее не услышал. Он никого не заметил, но в тумане вообще трудно что-либо разглядеть.
      — Я поступил в ученики к Уилтону, — сказал он достаточно громко, чтобы услышали те, кто мог подслушивать.
      — А, ну да. — Она пошамкала, разглядывая его. — Паренек Магды помогал тебе. Поттер считал тебя хорошим человеком.
      Она кивнула, похлопала Оуэна по плечу и зашаркала прочь.
      — Мне жаль, что он умер, — сказал Оуэн ей в спину. Старуха оглянулась через плечо.
      — Только мы с тобой грустим. Остальным наплевать. — Она почмокала губами. — Поттеру следовало остаться на реке с Магдой. Она и назвала его в честь ремесла, которое собиралась ему передать. Все приставы заранее покойники.
      Поддернув накидку, она зашаркала дальше и скрылась в тумане.
      Глядя вслед Магде, Оуэн задумался над ее словами. Она считала, что в смерти ее сына виноват архидиакон. Ансельм пытался избавиться от Оуэна. Неужели он расправился со своим приставом, когда обнаружил, что тот интересуется Монтейном? Мог ли Оуэн предотвратить эту смерть, рассказав Поттеру, что Вульфстан ходил к архидиакону? Оставалось молить Всевышнего, чтобы это было не так.

* * *

      Архиепископ Торсби, лорд-канцлер Англии, откинулся в кресле и прикрыл глаза.
      — Ты мудро поступил, Кампиан, придя ко мне с этим делом. Ни к чему делиться с другими заботами лекаря. Или собственными заботами.
      — Я знал о вашем интересе к причинам смерти Фицуильяма, но судебный пристав начал расспрашивать брата Вульфстана, и я забеспокоился.
      — Вы говорите, что Арчер знал о визите пристава.
      — Знал.
      — Меня удивляет его выбор помощника.
      — Он не говорил, что прислал с поручением пристава.
      Торсби на секунду опустил голову, задумавшись. Он понимал, что нужно либо доверять Арчеру, либо нет, и нельзя поддерживать его частично.
      — Вы могли бы подтолкнуть брата Вульфстана к разговору с моим человеком.
      — Он не доверяет валлийцу.
      Торсби удивленно приподнял брови.
      — Может быть, ваш лекарь более дальновиден, чем архиепископ.
      Оба улыбнулись этой незатейливой шутке.
      — Я подтолкну брата Вульфстана к разговору.
      — Интересная деталь: пристав Ансельма проявил большой интерес к Монтейну, но совершенно не интересовался моим подопечным?
      — Он ни слова не спросил о Фицуильяме.
      Архиепископ снова прикрыл глаза, раздосадованный тем, что мог позабыть о связи рыцаря с леди Д'Арби. Да, запутанный узел он пытается сейчас развязать. И все из-за негодника Фицуильяма. Как странно, если окажется, что его подопечный стал невинной жертвой. Но все вело к тому. Да еще этот пристав впутался. Зачем? А теперь и он тоже мертв. Переговорил с лекарем, поужинал с архидиаконом, а потом утонул. Человек, который вырос на реке, утонул. Все это не нравилось Торсби. И все это означало неприятности для собора.
      — Почему брат Вульфстан не доверяет Арчеру?
      Аббат виновато поморщился.
      — Признаю, что понятия не имею. Он предпочитает хранить это в тайне. Мы все здесь не очень говорливы. Таков уж порядок.
      — Скажите мне вот что: а мой человек, Арчер, наведывался к лекарю?
      — Да. Он принес письмо от мастера Роглио, лечившего старого герцога.
      — Роглио и меня лечит.
      Кампиан вспыхнул, только сейчас поняв намек архиепископа.
      — И вас, конечно. Я совершенно не сведущ в подобных делах, ваша светлость. Хотя, конечно, ваш подопечный умер, предоставленный заботам Вульфстана.
      — Не думаю, что ваш лекарь убийца, Кампиан. Возможно, он соображает несколько хуже, чем раньше, но он не убийца.
      Аббат утер лоб.
      — Хвала Господу. Он мой старинный друг. — Кампиан выпил вина. Рука его, державшая бокал, подрагивала. — Но затем, как вы знаете, Арчер навестил его…
      — Он не рассказал мне об этом визите, поэтому я и удивился. Недоверие Вульфстана, возможно, отражает всего лишь его собственное чувство вины, его подозрение, что Арчер расследует обе смерти.
      Кампиан закивал, а затем, потупив взгляд, тихо произнес:
      — Есть еще одно дело, ваша светлость.
      «Бог мой, еще один маленький скандал?»
      — Все эти расспросы насчет могилы Монтейна. Вы ведь не намерены выкапывать труп?
      — Зачем?
      — Чтобы найти признаки отравления…
      И что теперь? Неужто монахи продали тело на мощи? Торсби не мог бы поручиться за Кампиана, не зная этого человека достаточно хорошо. Аббат уже занимал эту должность, когда Торсби поднялся до архиепископа. Кампиан не был ставленником Торсби. С виду он казался человеком прямодушным, но Торсби знал многих священников, из которых получились бы отличные актеры. Ему не нужны были скандалы.
      — Думаю, даже Роглио не настолько сведущ в своем деле, чтобы правильно определить причину смерти без должного уточнения каждой стадии в своем анализе. О человеке говорит его душа. Его поступки.
      Кампиан вновь утер лоб.
      — Ваши слова принесли мне огромное облегчение. Покой аббатства Святой Марии и так уже нарушен. Две смерти не остались незамеченными. Некоторых из послушников забрали домой. Кое-кто из старших братьев отказывается использовать бальзамы Вульфстана для своих больных суставов. Многие больше обычного страшатся весеннего кровопускания. Бедняга Вульфстан знает об этом и сильно переживает. Кажется, только брат Микаэло все еще часто наведывается в лазарет.
      — Микаэло? Не знаю такого.
      — Смазливый молодой человек. Лентяй. Вечно изобретает способы, чтобы отлынивать от работы. Кстати, это напомнило мне… Ведь Микаэло находился в лазарете, когда туда явился пристав, чтобы переговорить с Вульфстаном. А позже в тот день он попросил разрешения навестить архидиакона по одному семейному делу. Его родственники жалуют значительные суммы на Хатфилдскую часовню: стараются завоевать благосклонность короля.
      Микаэло. Недостающее звено.
      — Смазливый молодой человек, говорите?
      Кампиан вздохнул.
      — Подозреваю, Ансельм вновь потерпел неудачу в попытке отказаться от своего пристрастия.
      — А я никогда и не верил, что он сможет от него отказаться. Я выбрал этого человека не за его добродетель. — Торсби поднялся. — Меня все больше и больше беспокоит это дело. Я должен подумать, как поступить дальше.
      Кампиан тоже встал.
      — Оставляю вас, ваша светлость, с вашими мыслями. Если понадобится моя помощь, прошу, сразу дайте мне знать.
      — А пока позвольте Арчеру расспросить как следует брата Вульфстана.
      Аббат Кампиан с поклоном удалился, а Торсби довольно долго простоял у окна, пытаясь продумать различные варианты. Затем он позвал Йоханнеса.
      — Пора пригласить Арчера на бокал вина. Сегодня вечером, Йоханнес. Перед ужином.

* * *

      Оуэн уже прошел полпути до лавки, когда его нагнал посыльный из аббатства Святой Марии.
      — Да пребудет с вами Господь. — Мальчик сложил ладони и наклонил голову, после чего уставился на Оуэна. — Капитан Арчер?
      — Какой догадливый! Сколько одноглазых найдется в Йорке?
      Мальчишка сморщился, припоминая.
      — Я знаю семерых. Не-а. У Коули нет обоих глаз. Но…
      Оуэн досадливо поморщился и взмахнул рукой, обрывая болтуна.
      — Неважно. Что тебе велено передать?
      — Аббат говорит, вы можете встретиться с братом Вульфстаном нынче утром, капитан.

* * *

      Кампиан мрачно приветствовал Оуэна.
      — Его светлость сказал мне, что вам можно доверять. Я попросил брата Вульфстана быть с вами откровенным. Можете к нему пройти.
      Оуэн поблагодарил аббата.
      — Один вопрос. Брат Вульфстан знает, кто был первый пилигрим?
      Кампиан кивнул.
      — Я сказал ему об этом после ухода пристава. Я подумал, может быть, архидиакон Ансельм хотел, чтобы Дигби выяснил именно это. Так что я велел брату Вульфстану раскрыть архидиакону имя пилигрима.
      Оуэн застонал.
      — И он назвал его?
      — Нет. — Аббат не скрывал своего удивления. — Брат Вульфстан ослушался меня. Он, конечно, не стал лгать архидиакону. Вульфстан вообще не способен лгать. Просто архидиакон не задал прямого вопроса об имени.
      — Слава Богу, — сказал Оуэн и направился к лазарету, решив обдумать эту последнюю новость чуть позже.
      Оказывается, Вульфстан плохой лгун, но все-таки способен пустить гончую по ложному следу. И еще одна любопытная деталь: Вульфстан уже знал имя пилигрима, когда разговаривал с Люси Уилтон, но и на ее вопросы тоже отвечал уклончиво. Несмотря на их с Люси общую тайну, он не все ей открыл.
      Послушник Генри, сидя у стола, читал рукопись. Брат Вульфстан дремал возле огня.
      — Он устал, — прошептал Генри, когда на пороге появился Оуэн. — Вы не можете заглянуть в другой раз?
      — Нет, не могу.
      Генри подошел к Вульфстану и разбудил старика так бережно, что Оуэн даже растрогался. Лекарь сонно взглянул на визитера, постепенно приходя в себя.
      — Что? Ах, да. Аббат Кампиан говорил, что вы зайдете.
      — Не могли бы мы поговорить наедине?
      Послушник посмотрел на Вульфстана, и тот кивнул.
      — Ступай и подумай над тем, что прочитал за это утро. Позже мы с тобой все обсудим.
      Юноша сложил рукопись и, убрав на место, вышел из лазарета.
      — Хороший мальчик.
      Оуэн уселся напротив старого монаха.
      — Простите, но я решил сразу приступить к делу. Вы наверняка знаете, зачем я здесь, поэтому не вижу смысла играть словами.
      Лицо Вульфстана приобрело холодное, почти враждебное выражение.
      — Это вы затеяли со мной игру. Сразу могли бы признаться, что вас прислал архиепископ.
      — Я надеялся, что мне не понадобится ничего говорить. Аббат предупреждал вас, чтобы вы об этом помалкивали?
      — Я не нуждаюсь в предупреждениях.
      Враждебность старого монаха разочаровала Оуэна, но он не мог винить Вульфстана. Окажись он на его месте, чувствовал бы то же самое. Лучше сразу выложить все самое худшее.
      — Дело вот в чем. Я думаю, что Джеффри Монтейна отравили. И сэра Освальда Фицуильяма, возможно, тоже.
      Вульфстан уставился на свои сандалии, но Оуэн разглядел бусинки пота у него на лбу.
      — Я не обвиняю вас, брат Вульфстан. Вас могли просто использовать. Подозреваю, вы раскрыли предательство и теперь опасаетесь, что кто-то обвинит вас в двух смертях.
      Старик не проронил ни слова.
      — Если вы расскажете мне все, что знаете, это, возможно, спасет аббатство Святой Марии от еще большей беды.
      Лекарь поднял на него испуганные глаза.
      — Какой беды?
      — Извлечения из могилы тела Монтейна.
      — Нет. Святые небеса, нет. Прошу вас. Не тревожьте Джеффри.
      — Я бы тоже этого не хотел. Так вы расскажете мне все, что знаете?
      — Мне казалось, архиепископа интересует смерть Фицуильяма.
      — А я думаю, эти две смерти связаны.
      Вульфстан вздохнул и уставился на свои руки.
      — Кого вы пытаетесь защитить?
      Старый монах поднялся и начал ворошить поленья в очаге.
      — Аббат пожелал, чтобы я вам помог. Но это непросто. — Он продолжал возиться с огнем. — Кому вы собираетесь рассказать о том, что узнаете?
      — Это будет зависеть от того, что я выясню. Возможно, мне и не придется говорить об этом никому, кроме его светлости.
      — И вы не станете тревожить Джеффри?
      — Нет.
      Вульфстан вернулся на место. Сцепив руки, он наклонил голову.
      — Уверен, что это был несчастный случай.
      — О чем это вы?
      — Я понял это только после того, как Фицуильям… Я понятия не имел, что лекарство смертельно. — Он поднял на Оуэна перепуганные глаза. — Он уже был болен, видите ли. Наверняка он уже был болен.
      — Николас Уилтон?
      Вульфстан прикрыл веки, кивнул.
      — Расскажите подробно, как все произошло.
      С трудом подбирая слова, лекарь поведал всю историю. Почти всю. Он не стал рассказывать о странных расспросах Николаса, когда Вульфстан пришел к нему за лекарством. Монах также не упомянул, что рассказал о своей догадке Люси Уилтон.
      Все, что услышал Оуэн, явилось для него откровением.
      — И вы ничего не заподозрили, когда Монтейн назвал его убийцей?
      — Он бредил, а в таком состоянии люди несут невесть что.
      Оуэн поднялся и начал мерить шагами комнату, обдумывая услышанное. Вульфстан сидел, спрятав руки в рукава и глядя неподвижно на огонь. Раскрасневшееся, взмокшее лицо выдавало его. Он скрыл часть правды. Оуэна это не удивило, он и не ожидал, что будет легко.
      — Что вы сделали, когда обнаружили огромную дозу аконита в лекарстве?
      — Я избавился от склянки.
      — Каким образом?
      — Я… — Вульфстан закрыл глаза, явно пытаясь придумать убедительный ответ. — Я приказал сжечь лекарство.
      — Кому вы приказали? Своему послушнику?
      — Я… Нет.
      Монах не умел лгать. Оуэн на это и рассчитывал. Нужно было просто набраться терпения.
      — Тогда кому?
      — Другу.
      — Выходит, еще кто-то посвящен в это дело?
      — Он никому не расскажет.
      — Вы по-прежнему темните.
      Монах еще больше побагровел.
      — Теперь вы знаете, что незачем раскапывать тело Джеффри. Вы знаете, отчего он умер. Неужели этого мало?
      — А вы уверены, что смертельная доза аконита попала в лекарство случайно?
      — Как же иначе? В то время я еще не знал имени пилигрима, поэтому не мог назвать его Николасу Уилтону. — «Но Николас задавал вопросы. Он знал, для кого готовил лекарство». — Он не наведывался в аббатство, пока здесь жил Джеффри, так откуда он мог знать? Да и зачем бы ему травить незнакомца?
      Пот потек тонкой струйкой по спине Вульфстана, и он заерзал. Что, если он защищает убийцу? Что тогда? Люси Уилтон невиновна. Он должен ее защитить. Но как же тогда с расспросами Николаса? А его паралич? Не была ли болезнь вызвана потрясением при виде жертвы? Что, если тяжесть содеянного оказалась чрезмерной для его сердца?
      — Я спросил вас, брат Вульфстан, уверены ли вы, что это была случайность?
      Лекарь промокнул лоб. Заерзал на скамье. Наконец зажмурился и закрыл лицо руками. Оуэн услышал, как монах что-то бормочет сам себе, и понял: стрела попала прямо в цель.
      Наконец Вульфстан распрямился и посмотрел на собеседника. Оуэн прочел в его глазах страх.
      — Нельзя заглянуть в чужую душу. Я всегда считал Николаса отличным аптекарем и порядочным человеком. Но, признаюсь, я не знаю, что и думать о том дне. Вопросы его о пациенте показались мне тогда… — Он нахмурился, подыскивая нужное слово. — Неуместными, не относящимися к болезни.
      Оуэн продолжал мягко расспрашивать старика, пока не выяснилось одно обстоятельство: Николас Уилтон узнал достаточно, чтобы догадаться, кто был этот пилигрим.
      — Простите, что подверг вас такому испытанию. Для меня было очень неприятно выпытывать у вас эту тайну.
      Вульфстан кивнул, в глазах его стояли слезы.
      — Вот что мне скажите: вы уверены, что лекарство, которое вы потом опробовали, было тем самым, что приготовил Николас?
      — Уверен, — со вздохом ответил Вульфстан.
      — И никто не сумел бы подсунуть его на вашу полку?
      — Я сам надписал склянку.
      — И вы заметили бы, если бы лекарство подменили?
      Вульфстан сгорбился, окончательно сраженный.
      — Наверное, заметил бы. Но точно не скажу.
      — Жаль, вы не сохранили склянку.
      — Я хотел от нее избавиться. Испугался, как бы кто-нибудь еще не воспользовался снадобьем.
      — Значит, у монахов есть доступ к лекарствам?
      — Нет, конечно. Но если бы со мной что случилось…
      — Кто уничтожил лекарство?
      — Я уже сказал. Друг.
      — Здесь, в аббатстве?
      Глаза у монаха забегали.
      — Нет.
      — Где-нибудь в городе?
      Вульфстан решительно вздернул подбородок. Он не станет выдавать ни в чем не повинную душу.
      — Я не видел, где сожгли лекарство. Я точно не знаю, где его сожгли. — Он сделал глубокий вдох.
      Кого это старый монах защищает с таким упрямством и преданностью? С кем он мог поделиться своим открытием? Оуэн терялся в догадках.
      И тут до него дошло. Тот человек, которому Вульфстан доверил свой самый последний секрет. Тот самый человек, с которым монах разделял общую тайну.
      — Вы рассказали о своей догадке миссис Уилтон.
      Лекарь наклонил голову и перекрестился. Он боролся с желанием проклясть одноглазого монстра.
      — Вы решили, что ей следует знать. Чтобы эта ошибка не повторилась.
      Старик по-прежнему не проронил ни слова.
      — Я должен знать, кто еще в курсе дела, — мягко настаивал Оуэн. — Видите ли, если убийца не Николас, если убийца на свободе, то любой, кто может дать показания, находится в опасности. Вас я предупредил. Должен предупредить и вашего друга.
      Вульфстан поднял на него глаза. В его взгляде читалась неуверенность.
      — Вы говорите об опасности?
      — В подобной ситуации что-то знать опасно.
      — Да простит меня Господь, я об этом не подумал.
      — Это миссис Уилтон?
      — Теперь я сам могу предупредить своего друга.
      — Подумайте хорошенько. Я работаю в лавке Уилтона. Если я буду знать, что миссис Уилтон грозит опасность, я сумею ее защитить.
      «А ведь он прав», — подумал Вульфстан. Этот широкоплечий мужчина мог бы стать для Люси защитником. А что может сделать сам Вульфстан? Как защитить?
      — Да, я рассказал обо всем Люси Уилтон и попросил, чтобы она присматривала за Николасом. И велел ей уничтожить снадобье.
      — Вам было нелегко во всем ей признаться.
      — Да. Тот разговор дался мне с трудом.
      — Она, наверное, была потрясена.
      — Люси Уилтон храбрая женщина. Она восприняла все спокойно. Сразу поняла, почему я рассказал ей это.
      — Не стала плакать или заламывать руки?
      — Это ей не свойственно.
      — У вас, должно быть, камень с души свалился. Упади она в обморок, вы бы даже не знали, что делать.
      — Я бы не стал ей ничего рассказывать, если бы думал, что она способна на такую глупость.
      — Значит, она совершенно не выказала потрясения?
      Вульфстан нахмурился. Разговор принимал неприятный оборот.
      — Не думаю. Я этого не заметил.
      — Миссис Уилтон знает, кто был этот пилигрим?
      — Нет.
      — Вы уверены?
      Вульфстан пожал плечами.
      — Ровно настолько, насколько один человек может быть уверен насчет другого.
      — Он был возлюбленным ее матери. Вы знали об этом?
      Брат Вульфстан покраснел.
      — Догадывался.
      — Но никто из семейства миссис Уилтон — ни ее муж, ни отец — не знал о приезде Монтейна в аббатство?
      Вульфстан покачал головой.
      — Не представляю, как бы они могли об этом узнать.
      Достаточно.
      — Простите, что подверг вас такому допросу. Миссис Уилтон очень повезло иметь такого друга, как вы, брат Вульфстан. Больше ничего выпытывать не буду. — Оуэн поднялся. — Спасибо за доверие ко мне. Обещаю использовать эти сведения только для того, чтобы докопаться до правды.
      Брат Вульфстан поблагодарил его и проводил до двери.
      — И запомните. Будьте осторожны. Никому не доверяйте.
      — Даже аббату Кампиану?
      — Даже ему.
      — И Люси Уилтон?
      Особенно ей.
      — Просто запомните. Никому не доверяйте. А когда я узнаю всю правду, то сразу сообщу, что опасность для нас миновала.
      — И вы присмотрите за Люси Уилтон?
      — Обещаю.
      Вульфстан поверил Оуэну. Но все равно чувствовал себя предателем. Он опустился на колени перед своим маленьким алтарем Святой Девы, чтобы вознести молитву.

      Ветер нес с собой запах реки. Оуэн брел сквозь метель, и на сердце у него было тяжело. Вульфстан хотел защитить Люси Уилтон. Оуэн хотел защитить Люси Уилтон. Николас Уилтон, можно не сомневаться, тоже хотел ее защитить — она все-таки его жена. Все хотели защитить прелестную, нежную Люси. Но что, если в глубине души она смеялась над всеми этими мужчинами, пользовалась своей властью над ними? Не могло ли случиться так, что Люси по некоторым услышанным подробностям узнала пилигрима и отомстила ему? Вот что тяжелым грузом легло на сердце Оуэну. Неужели это она приготовила снадобье и отдала Николасу, чтобы он отнес в аббатство?
      Люси обслуживала покупателей, когда Оуэн добрался до лавки. Кивнув ей, он прошел на кухню. Служанка скребла камни перед очагом под критическим взором Бесс Мерчет.
      — Поздоровайся с Оуэном, Тилди. Огромные глаза на бледном худом личике, хорошеньком, если бы не красное родимое пятно на левой щеке. Девушка начала подниматься с колен.
      — Это не обязательно, — сказала Бесс. — Просто поздоровайся.
      — Доброе утро, мастер Оуэн, — дрожащим голоском произнесла служанка, глядя ему в ноги.
      — Не зови его мастером, Тилди, он ученик.
      Оуэн улыбнулся.
      — Доброе утро, Тилди. Я вижу, ты занята. Постараюсь не болтаться под ногами.
      Тилди благодарно улыбнулась. Бесс фыркнула. Девушка сгорбилась, ожидая удара, но его не последовало, и она вновь вернулась к работе с такой энергией, что хватило бы превратить камни в крошку.
      — Пожалуй, загляну-ка я к хозяину, — произнес Оуэн.
      Бесс вздохнула, покачав головой.
      — Нет нужды. Сейчас у него архидиакон.
      Оуэна окликнула Люси, появившись в дверях.
      — Пригляди за лавкой, Оуэн. Мне нужно подняться к Николасу.
      Он прошел в аптеку, радуясь возможности спастись от зоркого ока Бесс. Теперь, открывшись Мерчетам, он опасался находиться рядом с ними, боясь, что один из них проговорится и выдаст его истинные цели. К тому же у Бесс была неприятная манера наблюдать за ним, словно она знала все его грехи и считала мерзавцем. Ему было жаль Тилди.

* * *

      Люси, перепуганная, но преисполненная решимости, осторожно поднялась по ступеням. Сдвинув платок на сторону, она припала ухом к двери.
      — Он был безнадежным больным, Николас.
      — Монтейн, а теперь и Дигби. Когда же этому придет конец, Ансельм?
      — Тебе нельзя расстраиваться, Николас. Забудь о них.
      — Какой ты хладнокровный.
      — Неужели у тебя такая короткая память? Когда-то Джеффри Монтейн напал на тебя и оставил, приняв за мертвеца.
      — Когда он увидел меня в ту ночь, Ансельм… Боже, какое у него было лицо!
      Люси едва не вскрикнула от изумления. Джеффри Монтейн. Рыцарь ее матери. Она опустилась на верхнюю ступеньку. Джеффри Монтейн и Николас? Что могло между ними произойти? И к чему теперь вспоминать о Джеффри? Он ведь исчез сразу после смерти матери.
      Она снова наклонилась к двери. Кто-то плакал. Наверняка Николас. Люси не могла себе представить плачущего Ансельма. Этот монстр сведет на нет все ее усилия выходить мужа! Ансельм что-то пробормотал.
      — Я… нет. Со мной все в порядке, — сказал Николас. — Просто… я должен… кое-что сказать.
      «Монтейн, а теперь и Дигби». Какая между ними связь? Люси сидела в темноте, напряженно размышляя. «Когда Джеффри Монтейн напал на тебя и оставил, приняв за мертвеца». Вульфстан рассказал Николасу, как пилигрим не мог поверить, что он теперь аптекарь. Этот человек считал Николаса мертвым. Люси вспомнила, что пилигрим сражался во Франции в отряде отца. Точно. Этот странник не кто иной, как Джеффри Монтейн. Святые небеса. Что это означало? Почему они с Николасом дрались? И почему она никогда об этом не слышала?
      — Ты не причинишь ей вреда, Ансельм.
      — О ней речи не идет.
      — Ансельм, ты должен пообещать мне.
      — Они погубили тебя, Николас. Сначала ее мать, теперь она, дьяволица.
      Люси ошеломило, сколько яда звучало в голосе архидиакона.
      — Люси хорошая женщина.
      — Она ослепила тебя. А теперь она там, внизу, вместе со своим одноглазым любовничком дожидается твоей смерти.
      Чудовище. Люси хотелось ворваться в комнату и выцарапать ему глаза. «Нет, Николас. Не слушай его».
      — Это ты слеп, Ансельм.
      Голос Николаса звучал очень слабо. Нужно пойти к нему. Но если Ансельм заподозрит, что она подслушивала… Господи, с какой ненавистью он говорил. Ей казалось, будто он видит сквозь дверь и следит за ней холодным, бесчеловечным взглядом. Люси убежала на кухню.
      Тилди подняла глаза, когда Люси, задыхаясь, прислонилась к дверному косяку.
      — Миссис Уилтон!
      — Люси, что случилось? — Бесс тут же оказалась рядом.
      Люси покачала головой.
      — Ничего. Я была… — Она снова тряхнула головой. — Нужно вернуться к работе.
      — Чепуха. Ты только посмотри на себя.
      — Пустяки, Бесс. Прошу тебя. Она торопливо ушла в лавку.
      При виде миссис Уилтон Оуэн тоже изумился: платок съехал набок, выбившиеся на висках пряди прилипли к щекам.
      — Не стоило так торопиться.
      — Мне нужны несколько горшков с верхней полки. Будет легче, если я передам их тебе. — Она задыхалась.
      — Присядь на минутку.
      Его удивило, что она послушно опустилась на скамью за прилавком. Под глазами пролегли тени, лицо побледнело. Что это — чувство вины или беспокойство из-за болезни мужа? Оуэн надеялся, что последнее, да еще чрезмерная работа. Люси потерла локоть, словно и кости у нее тоже ныли.
      — Что-нибудь принести?
      Она покачала головой.
      — Просто помоги мне достать горшки.
      — Лучше я залезу наверх, — предложил Оуэн.
      Люси вздохнула.
      — Если нам предстоит и дальше работать вместе, ты должен не обсуждать мои распоряжения, а просто выполнять их. Как ты думаешь, у тебя получится?
      Она убрала волосы под платок и резким движением поправила его на голове.
      — Я думал…
      Она поднялась.
      — Я знаю, что ты думал. Женщине не следует карабкаться по стремянкам или снимать с полок тяжелые горшки. Если бы ты хоть раз понаблюдал за уборкой в доме, ты бы понял, что все это чепуха.
      Она сердилась. Наверное, Бесс не рассказала ей, куда он ходил сегодня утром.
      — Я был на похоронах у Дигби.
      Люси пожала плечами.
      — Ты имел на это право. Бесс рассказала мне о том, что случилось вчера ночью, когда ты перевернул свечу.
      — Теперь ты понимаешь, почему мне пришлось отказаться от воинской должности.
      Она покачала головой.
      — Я следила за тем, как ты работаешь. Слепой глаз тебе не помеха. Все произошло из-за Дигби? Его смерть, наверное, тебя расстроила?
      У нее были такие ясные глаза. Такие честные. Ему не хотелось ей лгать.
      — Смерть в мирную пору отличается от гибели на войне. Когда каждый день умирают сотни, сердце твердеет. Но Дигби не должен был умереть.
      Она внимательно посмотрела на него, пытаясь вникнуть в его слова. «Монтейн, а теперь и Дигби». Она покачала головой. Нужно выбросить это из головы.
      — Ты опять удивляешь меня, Оуэн Арчер. Вероятно, человек способен изменить свою природу. Мне бы хотелось так думать.
      — И каким же я был раньше?
      — Ты был солдатом.
      — А какова природа солдата, хотелось бы знать? Разве я сам выбрал такую жизнь? Разве я хотел убивать и быть убитым за своего короля? Это было не мое решение. Меня выбрали люди короля из-за моего мастерства в стрельбе из лука.
      — Когда ты совершенствовал свое мастерство, разве ты не предполагал, к чему это может привести?
      — Нет. Сначала стрельба была для меня обычной детской забавой. Она хорошо мне удавалась и вскоре стала любимой игрой. А потом я начал стрелять лучше всех.
      Она отвернулась от него.
      — Пора заняться делом.
      — Почему ты такая? Почему, что бы я ни сделал, я не могу тебе угодить?
      — Ты здесь не для того, чтобы угождать мне.
      — Нет, для этого. Я твой ученик. Твое мнение — всё для меня.
      «Всё для меня». Эти слова так и повисли в воздухе. Люси смотрела на него, широко раскрыв глаза. А ему хотелось схватить ее за упрямые плечи и встряхнуть. «Ты всё для меня».
      Она отвела взгляд, смахнула крошки с передника.
      — Тебе нужно беспокоиться только о том, чтобы я одобрила твою работу. Ею сейчас и займемся.
      Оуэн сдался и покорно последовал за ней к стремянке. Стоя у подножия, он не проронил ни слова, хотя в душе поражался, как Люси не теряет равновесия, снимая с полок такие тяжеленные глиняные горшки. В какую-то секунду она все-таки покачнулась, и он обхватил ее за талию. Такую тонкую талию. Он почувствовал, как она задержала дыхание, потом посмотрела на него сверху как-то странно, перепуганно, но уже через секунду возобновила работу.
      Спустившись со стремянки, Люси улыбнулась ему.
      — И снова я должна поблагодарить тебя за то, что ты поймал меня. Иначе я бы упала.
      Он только кивнул, опасаясь сказать неверное слово.
      — Николас хочет поговорить с тобой после обеда. У него есть для тебя несколько книг.
      — С удовольствием встречусь с ним. Как я понимаю, сейчас у него архидиакон.
      Люси притихла, отмеряя дозу ромашки. Оуэн заметил, что она плотно сжала губы. Рука ее слегка подрагивала.
      — Его визиты тебе досаждают? — спросил Оуэн.
      — Николас каждый раз очень волнуется, а это ему вредно. — Люси передала ему склянку с ромашкой. — Можешь поставить на место.
      Пока Оуэн стоял на стремянке, в лавку вошел мальчишка. Он работал помощником конюха в таверне возле Миклгейт. Лошадь захромала, а как раз сейчас без нее было не обойтись.
      Люси задала несколько вопросов, на которые мальчишка обстоятельно ответил. Оуэн разбирался в лошадях. Лечение, рекомендованное хозяйкой аптеки, было именно таким, какое он выбрал бы сам.
      Он наблюдал, как она готовила лекарство. Уверенные и четкие движения. Если бы понадобилось, она не хуже мужа сумела бы приготовить эффективную отраву. Но хватило бы ей смелости?
      — Не волнуйся, Дженкинс, — сказала Люси. — Эта мазь обязательно поможет.
      Закрыв баночку, она поставила ее на прилавок и протянула руку за деньгами. Мальчишка отсчитал монеты и облегченно вздохнул, когда она исправила его, заметив, что он случайно дал больше.
      — Премного благодарен, миссис Уилтон.
      Он вспыхнул от ее лучезарной улыбки. Оуэн понимал, что чувствует в эту минуту мальчик.
      — Не теряй надежды, Дженкинс, — сказала Люси, вручая парнишке лекарство. — У нее есть еще шанс выздороветь.
      Мальчик засомневался.
      — Не всякую охромевшую лошадь нужно убивать. Дай ей время. — Люси наклонилась через прилавок и похлопала по крышке склянки, которую мальчишка прижимал к засаленной рубахе. — Это особое лекарство, изготовленное моим мужем.
      — Поговаривают, он плох.
      — Это так, Дженкинс, но его лекарство от этого не стало хуже.
      Мальчишка кивнул и быстро выбежал из аптеки.
      — Ты заметил, я взяла деньги раньше, чем отдала снадобье, — сказала Люси. — С Джека Кобба деньги нужно брать сразу. Большинству покупателей можно поверить и в долг. Но Джек Кобб откладывает оплату по счетам в надежде, что торговцы позабудут о его долгах. Богатый, самовлюбленный тин. Здесь этот номер у него не проходит.
      Сильная женщина. Уверена в своих суждениях. Если она верила, что человек заслуживает наказания за смерть ее матери, то разве не сумела бы так же хладнокровно осуществить это наказание?
      — Я запомню насчет Джека Кобба. А кто еще, кроме него…
      Люси неожиданно обернулась: в дверном проеме, ведущем в кухню, появился архидиакон. Оуэн, не слышавший шагов Ансельма на лестнице, понял, что Люси, должно быть, прислушивалась особенно внимательно. Это означало, что визит церковника беспокоил ее больше, чем предполагал Оуэн.
      — Ну как он? — спросила Люси.
      — Он устал, и я подумал, что мне лучше уйти. — Ансельм заметил в углу Оуэна. — Доброго дня вам обоим.
      Люси вытерла руки о передник.
      — Оуэн может проводить вас.
      Она поспешила из лавки. Уже через секунду ее легкие шаги донеслись с лестницы.
      — Я сам найду дорогу, — отрезал Ансельм.
      После обеда, робко поданного служанкой, присоединившейся затем к ним, Люси отвела Оуэна в комнату больного. Николас покоился в подушках, разложив перед собой поверх одеяла несколько небольших книг.
      — Люси… вами довольна. — Уилтон говорил с трудом, задыхаясь и покрываясь потом после каждого слова. — Но, боюсь, Ансельм прав. Мы плохо поступили, взяв вас к себе на службу.
      — Что ты такое говоришь?
      Люси опустилась на колени рядом с Николасом и промокнула его лицо душистой тряпочкой.
      — Ученик при ученице. — Николас покачал головой. — Это плохо для него.
      — Чепуха. — Люси вспыхнула. — Где еще он смог бы найти такие книги, как у тебя? Не говоря уже о саде. Он работает в самой известной аптеке северного края. — Она возмущенно нахмурилась.
      — Люси, любимая… — Николас потянулся к ее руке. — Он нужен мастеру в Дареме.
      Оуэн решил напомнить о своем присутствии.
      — Я предпочитаю сам решать за себя и вполне доволен нынешним своим положением.
      Николас покачал головой.
      — Эта должность для него не годится. Ансельм прав.
      Люси прикрыла глаза, чтобы не видеть молящего взгляда мужа.
      — Ты хотел дать Оуэну что-то для изучения.
      — Люси.
      Она наклонилась к мужу.
      — Неужели мне нужно напоминать тебе о нашем соглашении, Николас? Я отвечаю за лавку, пока ты болеешь. Я принимаю решения.
      Аптекарь взглянул на свои руки и покачал головой.
      «Совсем как ребенок, — подумал Оуэн. — Набедокурил, а теперь наказан».
      — Хорошо.
      Люси отодвинулась и жестом велела Оуэну подойти к больному.
      Руки аптекаря дрожали, пока он показывал ученику книги. От него шел густой запах — и не просто запах болезни. Это был запах страха, хорошо известный любому солдату.
      — Будьте поосторожнее с архидиаконом, — прошептал Николас, когда Люси ненадолго вышла из комнаты.
      — Он не хочет, чтобы я работал здесь, это ясно. — Оуэн посмотрел в слезящиеся глаза больного. Страх придавал его взгляду силу. — Но почему, мастер Николас? Почему архидиакон хочет, чтобы я ушел?
      — Ансельм беспокоится за мою душу.
      — Как-то мне не верится, что я могу причинить вред вашей душе.
      Николас промолчал, обращая слезящиеся глаза то на один, то на другой предмет и старательно избегая внимательного взгляда Оуэна.
      — Я именно тот, кто вам сейчас нужен. Сами знаете.
      — Ансельм… думает по-другому.
      — Почему?
      — Я поступаю как эгоист, держа еще одного ученика в доме.
      — Ерунда. Я пришел сюда по собственной воле. Я всем доволен. И хочу здесь остаться.
      Николас с трудом сделал вдох и прикрыл веки.
      — Поттер Дигби. Вы знали его?
      — Немного. А что?
      — Он не должен был умереть. Ни один из них не должен был умереть.
      — Ни один из них? — Неужели наконец последует признание? Оуэн наклонился поближе. — Что вы имеете в виду?
      Николас широко открыл глаза.
      — Я… — Он тряхнул головой, по его разгоряченным щекам потекли слезы. — Будь ей защитой.
      Голова его упала на подушку. Он ловил ртом воздух, вцепившись костлявыми пальцами в горло. Оуэн позвал Люси.
      Она проворно взбежала по лестнице.
      — Милосердная Мадонна.
      Николас метался по кровати, пытаясь дышать. Люси опустилась рядом на колени и взяла его за руку.
      — Николас, дорогой, как тебе помочь? — Он застонал и прижал ее руку к своей груди. — Болит грудь?
      Веки его затрепетали.
      — Дышать. Мандрагора.
      Люси в испуге отпрянула.
      — Тебе нужно такое сильное средство?
      По телу Николаса пробежала дрожь.
      — Щепотку. В молоке. Ты знаешь.
      Люси замерла в нерешительности, но когда больного скрутило с новой силой, она повернулась к Оуэну.
      — Присмотри за ним. Если у него начнут закатываться глаза или он станет задыхаться, сразу меня позови.
      Николас затих. Но как раз в ту секунду, когда Оуэн подумал, что больному стало лучше, он откинул голову назад и выгнулся от приступа боли.
      Вернулась Люси, принесла лекарство и маленький столик со спиртовкой, который поставила рядом с Оуэном.
      — Следи внимательно, — велела она уверенным тоном, хотя в глазах ее читалось смятение. — Смотри, чтобы я делала точно то, что говорю.
      Оуэн смотрел, стараясь не пропустить ни одного движения.
      Люси взяла со столика крошечную серебряную мерку, меньше наперстка.
      — Толченый корень мандрагоры, ровно одна мерка, не больше. — Руки ее подрагивали, когда она зачерпнула порошок из толстостенного горшка, на котором был нарисован корень в виде человеческой фигурки. Оуэн поддерживал горшок, чтобы ей было легче. Она высыпала содержимое наперстка в горшок побольше. — Сухое маковое молочко, ровно столько. — Она взяла другую мерку, а Оуэн наклонил для нее второй горшок с рисунком цветка. — Кипятка на два пальца ниже края. — Она налила воды. — Хорошенько размешать над лампой, затем охладить и снова подогреть, но так, чтобы рука удерживала сосуд в течение трех вздохов, иначе больной ошпарит горло.
      — Нельзя ли мне приготовить лекарство? Уверен, мастер Николас предпочел бы, чтобы вы держали его за руку.
      Люси кивнула и поменялась местами с Оуэном. Воспользовавшись передником, она вытерла пот с лица мужа.
      — Успокойся, Николас, скоро боль отступит и ты уснешь.
      Оуэн продолжал действовать, следуя наставлениям Люси, внимательно следившей за всеми его манипуляциями. Убедившись, что он подогрел сосуд до нужной температуры, она кивнула, и тогда он передал сосуд ей. Она приподняла голову Уилтона и поддерживала, пока он откашливался, стараясь дышать. Когда Николас затих, Люси помогла ему выпить лекарство. Через несколько минут стоны прекратились.
      — Благослови тебя Бог, — произнес Николас. От усилия он снова зашелся кашлем и поморщился от боли.
      — Больше никаких разговоров, Николас, любимый. Поспи теперь.
      Оуэн помог уложить больного пониже.
      — Священник нужен? — спросил архидиакон, стоя в дверях.
      — Ансельм! — охнул Николас и приложил руку к левой стороне груди.
      В два шага Оуэн оказался у двери. Люси опустилась на колени рядом с Николасом, глаза которого расширились от ужаса.
      — Я не просила архидиакона вернуться, дорогой. — Она обняла мужа, пытаясь его успокоить.
      — Хозяину нужен покой, архидиакон, — сказал Оуэн, выталкивая Ансельма за дверь. — Мы благодарны вам за молитвы, но лучше произнести их в другом месте. — Он решительно закрыл за собою дверь.
      — Ансельм безумен, Люси, — прошептал Николас, цепляясь за ее руку. — Держись от него подальше.
      — Хорошо, любимый. Теперь отдохни. Ты должен отдохнуть. — Она провела рукой по его лбу и с облегчением отметила, что маковый настой начал действовать. — Я не пущу его к тебе. Его визиты для тебя пагубны.
      А тем временем на лестнице архидиакон потребовал сказать ему, что происходит, словно имел на это право. Не говоря ни слова, Оуэн выпроводил его вниз. Спустившись с лестницы, он произнес, как надеялся, сдержанным и бесстрастным голосом:
      — Николас Уилтон очень страдает. Ваши визиты вовсе не помогают ему успокоиться. Вы должны дать ему возможность отдохнуть.
      Ансельм злобно взглянул на Оуэна.
      — Вы забываетесь, Оуэн Арчер. В этом доме не вы хозяин.
      — Если вы ему друг, оставьте его в покое. У него был приступ, снять который могла только мандрагора. Теперь ему нужно поспать.
      Архидиакон переменился в лице. Во взгляде его читалось искреннее переживание. Значит, он действительно волновался за Николаса.
      — Если понадобилась мандрагора, выходит, ему хуже.
      — Думаю, да.
      — Я не знал. Конечно, я уйду. Пусть отдыхает. Он должен поправиться. Вы обязаны сделать все возможное, чтобы он выздоровел. — Ансельм замер на пороге, взявшись за ручку двери. — Мне не нравится, что приходится отдавать его на ваше попечение, Арчер. Как не нравилось ваше общение с Дигби. Судебный пристав всегда по долгу службы сторонится людей, чтобы сохранять беспристрастность. Подружиться с приставом — значит купить его расположение.
      — Вы меня подозреваете?
      — Я лишь предупреждаю.
      — От него я уже не добьюсь никакого расположения.
      — Упокой Господь его душу.
      — Мне кажется странным, что вы проявляете необычайный интерес к моему благополучию.
      — Вы служите у моего друга, и я не хочу, чтобы вы навлекли на этот дом бесчестие.
      — Не навлеку.
      — Постарайтесь сдержать слово.
      Архидиакон покинул лавку.
      Оуэн был уверен: священник выложил не все, что было у него на уме. Но ясно одно — он переживал за Николаса. Был встревожен и зол.

* * *

      После вечерней трапезы Оуэн взялся за хозяйские книги. Люси шила, а Тилди лущила бобы. Люси тихо наставляла служанку по поводу предстоящей работы.
      Время от времени миссис Уилтон бросала тревожный взгляд наверх, словно хотела заглянуть сквозь доски пола в комнату больного. Оуэн невольно спросил у себя, почему этот умирающий старик так ей дорог. Он даже не смог подарить ей ребенка, который остался бы жить. Почему прелестная Люси так предана Николасу Уилтону? Неужели потому, что он убил ради нее?
      Или потому, что он вместо нее доставил яд тому, кому надо? Но если он сыграл роль ничего не подозревающего посыльного, что же тогда вызвало его болезнь? Яд замедленного действия?
      Одно отравление. Два отравления. Одно должно было убить, второе — заставить замолчать. Неужели она отравила Николаса, чтобы он молчал?
      Оуэн оторвал взгляд от книги, которую якобы читал. Люси слушала, как Тилди повторяет рецепт завтрашнего супа.
      — …Когда закипит ячмень, добавить кусочек свинины, зимнюю приправу, соль, стебель фенхеля…
      — Не фенхеля, Тилди, любистока. — Тихий голос, мягкие манеры. Люси заправила под платок служанки выбившуюся прядь волос. Девушка улыбнулась. Люси похлопала ее по руке. — Ты хорошая девушка, Тилди, и очень мне помогаешь.
      Такая женщина не могла навредить мужу и убить любовника матери. Откуда только у него взялись подобные мысли? Он наблюдал за Люси, пока она показывала Тилди, какой горшок взять, где хранятся специи, как разбираться в наклейках. Она была терпелива и внимательна с девушкой, точно так держалась и с ним.
      Оуэн постарался представить, как миссис Уилтон, терпеливая и внимательная, планирует отравить кого-то. Он вспомнил рассказ о том, какая прелестная у нее была мать, как она умерла, давая жизнь ребенку, как Люси сразу отослали в монастырь; а потом она узнала, что виновник всего вернулся и умирает в аббатстве и что Николаса попросили приготовить лекарство для спасения жизни этому человеку. Как бы между прочим она могла предложить сама приготовить снадобье или упаковать его, пока Николас будет одеваться потеплее перед выходом на улицу. Одна-две щепотки аконита, и все готово, кто бы заметил?
      Одно отравление, чтобы убить, второе — чтобы заставить замолчать. Смерть Фицуильяма была случайной. А затем, когда брат Вульфстан обнаружил содеянное, она согласилась уничтожить остатки отравленного лекарства и никому ничего не говорить. Очень продуманно. Могла ли Люси поступить так с Николасом? И не поэтому ли она столь заботлива? Может быть, из-за чувства вины?
      — Спокойной ночи, Оуэн, — сказала Тилди, стоя над ним со свечой.
      Он вздрогнул, только сейчас заметив, как близко она подошла. Он надеялся, что девушка ничего не прочла по его лицу.
      — Спокойной ночи, Тилди.
      Когда служанка ушла, Люси заметила:
      — Тебя что-то беспокоит.
      Ничего ему не удается скрыть.
      — Я вижу, мне очень многое предстоит узнать. Надеюсь, я не обманываю сам себя, считая, что еще способен к учению. Я ведь не ребенок. В таком возрасте учеников не бывает.
      — Ты хорошо справляешься. Тебе не о чем волноваться.
      Лучше бы ей не проявлять такую доброту к нему. Сейчас, оставшись с ней наедине, он должен воспользоваться возможностью и выяснить, что ей известно. Может быть, она в чем-то и признается. Но действовать придется крайне осторожно. Она не должна догадаться о его цели.
      — В военных лагерях все по-другому. Мне раньше не доводилось иметь дело с больными детьми, беременными женщинами, дряхлыми стариками… лечил в основном раненых и тифозных.
      Она отреагировала совсем не так, как он надеялся, не подхватила предложенную тему, не принялась со знанием дела рассуждать о хорошо знакомом ей ремесле.
      — Надеюсь, ты не находишь работу здесь скучной. — Лицо ее раскраснелось.
      Господи, он не способен даже на легкую болтовню с ней.
      — Вовсе нет. Я уже успел многое узнать. Мастер Николас человек редкого ума. О нем говорят, что он сам придумал отличное средство от тифа. Мы опробовали разные снадобья. Каким он пользуется?
      Люси дернула запутавшуюся нитку и досадливо чертыхнулась, когда та лопнула.
      — Мы не на войне.
      — Но ведь наверняка в Йорке есть кто-нибудь, заразившийся тифом во время военной службы. Приступы периодически повторяются, в том-то и беда.
      — Со мной Николас это не обсуждал. — По ее тону стало ясно, что разговор окончен.
      Оуэн не настаивал. Пока достаточно знать только то, что эта тема ей неприятна. Он вернулся к чтению.
      Немного погодя он заметил, что Люси не отрываясь смотрит на огонь, позабыв о шитье. По ее щекам текли слезы, и в них отражались языки пламени.
      Оуэн закрыл книжку и подошел к Люси.
      — Что случилось? Я могу помочь?
      Она покачала головой, плечи ее тряслись, и было видно, что она старается взять себя в руки.
      Когда Оуэну показалось, что она немного успокоилась, он спросил:
      — Что необычного в том, что мастер Николас попросил мандрагоры?
      — Он прописывает корень мандрагоры только в тех случаях, когда боль невыносима. Он очень страдает. — Она вытерла глаза. — Спасибо, что помог мне справиться с его приступом.
      — Я был рад хоть что-то сделать.
      — Его состояние меня испугало. Я только и думала о том, что он может умереть. Стоило мне превысить дозу мандрагоры всего на одну мерку. — Она взглянула на свои руки. — Вот что мы делаем. В наших руках чужая жизнь или смерть.
      — Это все-таки лучше, чем муштровать солдата, который властен только над смертью.
      — Нет. — Люси дотронулась до его руки. — Нет, послушай меня. Ты не должен никогда забывать, что мы можем так же легко убить, как и вылечить. — Она не отрываясь смотрела на него.
      На что она намекала?
      — Но то количество мандрагоры, что ты дала хозяину, было безопасным.
      — Да, конечно. — Женщина пожала его руку и тут же отняла свою, смущенно покраснев. — Я сегодня сама не своя.
      — Тебе пришлось нелегко.
      — Пожалуй, тебе пора идти.
      — Как пожелаешь.
      — Я бы пожелала, чтобы ничего этого не случилось. Я бы пожелала… — Голос ее осекся, она наклонила голову и промокнула глаза кончиком фартука.
      Оуэн взял ее холодные руки в свои и поцеловал.
      — Оуэн… — В глазах ее читалась только нежность, никакого гнева.
      Он обнял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал. Ее губы были теплыми. Она ответила на поцелуй. Пылко, жадно. Потом оттолкнула его и посмотрела на свои руки, зардевшись.
      — Знай это, всегда знай, Люси Уилтон, — прошептал Оуэн, не доверяя своему голосу, — я сделаю для тебя все, что в моих силах. Иначе не могу. Я не стану навязываться, но если я тебе понадоблюсь, то выполню любую твою просьбу.
      — Тебе не следует говорить такие вещи. — Она по-прежнему избегала смотреть на него. — Ты нас не знаешь.
      — Я чувствую то, что есть.
      — Тебе пора уходить.
      Оуэн снова поцеловал ей руки и поспешно выбежал за дверь, в туман, чувствуя себя глупо, злясь на самого себя и в то же время испытывая облегчение. Она не вырвала своих рук. Она не рассердилась. Она поцеловала его так же пылко, как и он ее. Люси Уилтон не считала его, одноглазого, начавшего, как зеленый юнец, жизнь сначала, отвратительным. Он обнял ее, поцеловал и выговорил то, что давно хотел сказать, с тех самых пор, как впервые ее увидел. И она не оттолкнула его. Голова у него кружилась. Он ликовал.
      И в то же время презирал самого себя, ибо вопреки здравому смыслу полюбил женщину, которая могла оказаться убийцей. А он был связан словом чести и потому должен был раскрыть ее преступление. Ей хватило бы знаний, чтобы отравить Монтейна, она сама в этом призналась сегодня вечером. «Мы можем так же легко убить, как и вылечить». К тому же у нее мог быть мотив. Или мотив заставить мужа совершить грех, что было еще хуже, чем самой его совершить. Она потянет Николаса за собой в ад.
      А еще тот, второй, грех, о котором он думал. Мог ли Николас заболеть по ее вине? Оуэн думал и о том, и о другом, находясь у постели больного в душной комнате. Глядя, как Люси нежно ухаживала за мужем. Нет. Чтобы осуществить такой план, нужно иметь дьявольский ум. Он не мог поверить, что она на это способна. Не станет верить.
      Теперь насчет Ансельма. Какое он занимает место во всей этой истории? Чем ему помешало присутствие Оуэна в аптеке друга?
      Оуэн пытался сосредоточиться на этом вопросе, но его мысли все время возвращались к Люси. Сегодня он дважды приблизился к ней, ощущал ее тело; теперь даже узнал вкус ее губ. Как она красива, чувственна… Господи, пусть только она не окажется убийцей!

* * *

      Ансельм закрыл глаза и, взмахнув завязанной узлами плетью, хлестнул себя по обнаженной спине, потом еще раз и еще. Он умерщвлял плоть ради своего Спасителя в обмен на избавление Николаса от того зла, что его теперь окружало. Николас должен жить. Он должен прожить достаточно долго, чтобы признать свою главную ошибку в жизни и вернуться к Ансельму, своему защитнику. Он должен понять, Бог даровал Ансельму назначение. И почему только Николас не мог этого понять? Что стало с его другом? Ансельм избивал себя до тех пор, пока его тело не воспылало божественным светом. Теперь ему все удастся. Бог ему улыбался.

      Похороны, допрос, заверение в любви и никаких ответов. Оуэн понял, что в этой новой жизни отнюдь не преуспел. А ведь он сам выбрал легкий путь. Предпочти он службу в Италии, ему бы понадобилось гораздо больше шевелить мозгами. И солдатская выучка тоже пригодилась бы, как и тренированное тело. Возможно, эта миссия шпиона привела к тому, что он совершенно обленился. Но самое отвратительное, что он собирался унести к себе наверх кружку эля и притупить им свои мысли, чтобы уснуть. Потерял всякую совесть. Лучше бы ему в самом деле пойти в ученики к чете Уилтонов. Окунуться с головой в работу, целиком посвятить себя новой профессии. А сейчас сознание того, что это занятие временное, только мешало ему. Ему не хотелось, чтобы Люси Уилтон почувствовала себя зависимой от него, ведь совсем скоро она лишится своего ученика. Как только архиепископ поймет, что толку от него мало. Тогда Торсби отошлет его с поручением куда-нибудь, откуда он уже не вернется. С такими черными мыслями Оуэн вернулся в таверну Йорка.
      Бесс поджидала его в нетерпении.
      — Явился наконец.
      — Надеюсь, сегодня меня не ждут визитеры. Сил не осталось для бесед.
      Бесс оглядела его сверху донизу.
      — Да, вижу, огоньку в тебе поубавилось. Пока тебя не было, приходил секретарь архиепископа. Потребовал, чтобы ты явился в собор.
      — Уже поздно.
      — Он сказал, в любое время, как только вернешься.
      Может быть, это хороший знак. Вдруг архиепископ велит ему прекратить расследование. И вообще откажется от его услуг. И тогда Оуэн станет настоящим учеником у Люси Уилтон. А когда Николас умрет…
      Дверь открыл Йоханнес. Архиепископ уютно расположился возле огня. Оуэн не мог себе представить, чтобы Торсби в чем-нибудь сомневался: упорядоченная жизнь, ясные цели. Такие, как он, взлетевшие высоко, не волнуются за свою жизнь; у таких, как он, не отрывают жизнь кусок за куском — руку, ногу, глаз, — такие, как он, не получают рану в живот, не позволяющую потом даже поесть нормально. Только самые безрассудные из них попадают в рискованные ситуации. Правда, иногда их убивают, зато убийца всегда доводит дело до конца. Смерть, но легкая, без мучений. Разумеется, Торсби чувствовал себя уютно. Ему никогда не придется стоять вот так на ковре, гадая, решена его судьба или нет и что его ждет.
      — Что ж, Оуэн Арчер, пришла пора обсудить твои успехи.
      Вот так, без всякого предупреждения. Бросил его на произвол судьбы, мол, барахтайся, как знаешь, а потом вдруг требует отчета. Обычная прихоть. Хотя, с другой стороны, возможно, именно теперь он обретет свободу.
      — Ваша светлость, признаю, у меня нет точного ответа, каким образом умер Фицуильям. Есть только вопросы.
      Торсби знаком предложил Оуэну сесть напротив, незрячим глазом к огню. Какая чуткость с его стороны. Или, может быть, Йоханнес заранее расставил кресла.
      Секретарь архиепископа протянул Оуэну бокал вина, который тот поднял, поприветствовав Торсби.
      — Большое спасибо, ваша светлость. Это то, что нужно после такого неприятного дня, какой выдался сегодня. Началось все с похорон, а закончилось у постели умирающего хозяина. — Оуэн с наслаждением осушил кубок.
      Торсби улыбался. Это была далеко не та дружеская улыбка, которую желал бы видеть Оуэн. Должно быть, архиепископ что-то заподозрил, что-то услышал, и это ему не понравилось. Да, уклончивость тут не поможет.
      — Ты сказал, что у тебя появились новые вопросы? — медоточивым голосом поинтересовался Торсби, но его собеседник почуял опасность.
      Оуэн отставил кубок и подался вперед.
      — Вкратце, я потерял человека, который помогал мне в расследовании. Я говорю о судебном приставе Дигби. Он утонул. Думаю, не случайно.
      Архиепископ приподнял брови, но это не обмануло Оуэна. В глазах Торсби не было удивления.
      — Почему пристав? — спросил он. — С какой стати тебе полагаться на человека, которому мало кто в Йорке доверяет?
      — Он предложил мне услуги в обмен на сведения. У меня не было причин не доверять ему.
      — Большинству людей достаточно того, что он пристав.
      Оуэн пожал плечами.
      — Я валлиец. Я по своей природе всегда иду против течения.
      Торсби едва заметно улыбнулся.
      — Ну и что, Дигби был удовлетворен теми сведениями, которые ты ему сообщил?
      Разговор не получался.
      — Я не совсем так выразился, ваша светлость. Он тоже интересовался смертями в аббатстве. И хотел помочь. Я открыл ему имя умершего паломника. А он сумел мне рассказать, почему тот появился в Йорке.
      — И это оказалось для тебя полезным?
      — Думаю, эти факты мне еще пригодятся. — Оуэн снова взял в руки кубок, незаметно наполненный секретарем, и начал потягивать вино, пытаясь придумать, как ему повернуть разговор, чтобы защитить Люси Уилтон. Но взгляд Торсби побудил его сказать правду. — Дигби, видите ли, был в аббатстве в тот вечер, когда умер Монтейн.
      Теперь во взгляде Торсби действительно появилось удивление.
      — Он обнаружил Николаса Уилтона без сознания рядом с лазаретом. Уилтон только что доставил лекарство для Монтейна. — Оуэн помолчал. — Мне бы помогло, если бы вы сразу рассказали о связи Монтейна с покойной леди Д'Арби.
      Торсби холодно взирал на Оуэна.
      — Я счел, что это неважно для расследования смерти Фицуильяма.
      — А вот Дигби посчитал это важным. Он был уверен, что все взаимосвязано, только не знал, каким образом.
      — Любопытно, что Дигби заинтересовался этим делом.
      — Дигби сам был любопытен.
      — Если он так много тебе рассказал, то, вероятно, поведал и причину своего интереса, — заметил Торсби. — Видимо, он тебе доверял.
      Архиепископ пытливо вглядывался в лицо Оуэна, словно пытаясь прочесть на нем правду, которую тот пытался скрыть.
      «Как он спокоен, — подумал Оуэн. — Как уверенно он себя чувствует в своем мире».
      — Я не сомневаюсь, что вы сочтете это правдоподобным, — попытался уклониться он.
      — А ты все-таки попробуй рассказать.
      Оуэн набрал в грудь побольше воздуха.
      — Дигби подозревал архидиакона Ансельма в том, что тот покрывает Николаса Уилтона. Приставу не давала покоя мысль, что архидиакон мог быть замешан в этой истории.
      Торсби прикрыл глаза, а когда снова открыл их, то не посмотрел на Оуэна, а хмуро уставился в огонь.
      — Опять эта связь. Но что такого совершил Уилтон? Зачем Ансельму понадобилось его защищать?
      Оуэн пожалел, что не может подняться и походить по комнате. Отчасти он был сбит с толку. Архиепископ явно знал о близости Ансельма и Николаса. Хорошо бы иметь хоть какое-то представление о том, что еще известно архиепископу. Возможно, теперь уже все. Лучше бы это была дуэль на мечах. А еще лучше сразиться в рукопашном бою. А так Оуэн просто не знал, где находится.
      — Что совершил Уилтон? — тихо спросил Торсби.
      — Дигби думал, что он отравил Джеффри Монтейна. Любовника леди Д'Арби, приходившейся матерью его жене.
      Архиепископ секунду рассматривал пламя, потом со вздохом отставил кубок.
      — Итак, он думал, и, возможно, ты тоже так думаешь, что Уилтон отравил Монтейна ради жены, пожелавшей отомстить за поруганную честь семьи, а теперь чувство вины убивает аптекаря?
      — Думаю, миссис Уилтон не подозревает, кто был этот пилигрим.
      Торсби впился в него внимательным взглядом.
      — Тебе нравится жена Уилтона?
      У Оуэна внутри все перевернулось. Он почувствовал себя котенком, загнанным в угол, неспособным угадать намерения этого человека из другого мира, державшего в руках его судьбу.
      — Она моя хозяйка, ваша светлость.
      — Это так. Но она к тому же красива и скоро овдовеет.
      — Вы сомневаетесь в моей способности здраво рассуждать. Но выслушайте меня до конца. Тут есть еще одна дополнительная деталь. Ваш архидиакон. Когда-то давно Ансельм и Николас Уилтон были близки, но в течение последних лет Ансельм с ним не разговаривал. На следующее утро после того, как Николас слег, архидиакон явился в его дом, проявляя большое беспокойство о его здоровье. Теперь он регулярно наведывается к Николасу, даже несмотря на то что его визиты расстраивают больного — причем так сильно, что сегодня, например, Уилтон чуть не умер.
      Торсби молча воспринял сказанное. Потом поерзал немного в кресле.
      — Все это очень интригующе, Оуэн Арчер, но я нанял тебя затем, чтобы ты расследовал смерть моего подопечного Фицуильяма.
      — Обе эти смерти связаны, ваша светлость. Я уверен. И думаю, что смерть Фицуильяма была случайной, в отличие от смерти Монтейна.
      — Яд, приготовленный для Монтейна, дали Фицуильяму?
      Оуэн кивнул.
      — А Дигби это заподозрил?
      — И теперь мертв.
      — Николас Уилтон вряд ли мог убить Дигби.
      — Чего не скажешь об архидиаконе.
      Торсби долго смотрел на Оуэна мрачным взглядом.
      — Ты действительно в это веришь? — наконец спросил он.
      — Это убийство только подтверждает подозрение Дигби. Нельзя забывать и о неуклюжей попытке со стороны архидиакона избавиться от меня.
      — Вот как?
      Оуэн рассказал, что Ансельм якобы нашел для него место ученика в Дареме меньше чем за день.
      — Он надеялся, что я больше не вернусь.
      — Интересно. А что ты знаешь об Ансельме?
      — Очень мало. А мне нужно что-то знать?
      Торсби лишь улыбнулся.
      — Смелости тебе не занимать, валлиец. Старый герцог знал, как выбирать людей.
      Он подал знак Йоханнесу, и тот наполнил его кубок, долив вина и Оуэну. Торсби поигрывал своей цепью лорд-канцлера, и она поблескивала в свете пламени. Он кивнул сам себе, в ответ своим мыслям, взял в руки кубок, сделал глоток вина и еще раз кивнул.
      — Тебе известны обязанности архидиакона, Арчер?
      — Главным образом они связаны с финансами, не так ли?
      — Верно. В качестве архидиакона Йоркского Ансельм должен добывать деньги на строительство собора. Ты сам видишь, что собор еще не закончен. Это выражение преданности Господу со стороны жителей Йорка — длительный и дорогостоящий проект. Преданность Господу и королю. Хатфилдская часовня близка королевскому сердцу. — Он отхлебнул вина. — Таков парадокс этой должности. Архидиакон должен быть священником и в то же время мирянином — что для человека в сутане не всегда является добродетелью.
      Оуэн кивнул, хотя не совсем понял, куда клонит Торсби.
      Архиепископ хмыкнул.
      — Твой зрячий глаз довольно выразителен. Ты решил, что я отклонился в сторону. Наверное, чересчур увлекся вином. — Он отставил кубок. — И ты ошибаешься, мой друг, если так думаешь. Джон Торсби никогда не сворачивает с пути.
      — Я бы никогда не совершил подобной ошибки, подумав о вас такое, ваша светлость.
      — Я выбрал Ансельма — а время показало, что мой выбор правилен, — потому что он не проявлял большой набожности. Прилежный ученик, убедительный оратор, вполне подходящая внешность — измученное суровое лицо, — но он плохо подходил для жизни в аббатстве. Видишь ли, он питает слабость к юношам.
      — Я слышал, что они с Николасом были хорошие приятели, когда учились в школе при аббатстве.
      Торсби улыбнулся.
      — Ты узнал Николаса в конце жизни, на смертном одре. Но когда-то он был привлекательным молодым человеком — этаким изнеженным красавчиком, с великолепными голубыми глазами. И он умел слушать. — Торсби покачал головой. — Ансельм потерял из-за него покой. Произошел скандал. И вовсе не из-за того, что мальчишек нашли в одной постели. Такое в аббатских школах случается часто — да ты и сам, должно быть, привык к подобному в армии. Но вот беда, Ансельм был на особом счету у аббата Жерара. Тот готовил юношу для церковной службы на самых высоких постах. Жерар пришел в ярость. И гнев открыл ему глаза. Он увидел истинную природу Ансельма и понял, что вина целиком лежит на его протеже, что юный Николас просто был польщен вниманием старшего мальчика. А может быть, искал утешения, разделив постель с другим воспитанником. Ансельма сурово наказали. Он превратился чуть ли не в аскета. Но Жерар знал, что это всего лишь маска.
      — Он предложил вам Ансельма в качестве архидиакона, чтобы убрать его подальше от послушников?
      — Это была просьба самого Ансельма. Чтобы избавиться от соблазна.
      — Восхитительно.
      — Ты произносишь это с ухмылкой. Но Ансельм неплохой человек. У меня нет причин на него жаловаться. Во всяком случае, до сих пор не было. Ему не повезло, он родился вторым сыном, предназначенным для церкви. Будь он мирянином, его природа не имела бы значения. Да, конечно, ему было бы неприятно плодить сыновей, но через какое-то время, позаботившись о потомстве, он стал бы свободен и смог бы предаваться каким угодно удовольствиям. Тебе следует пожалеть Ансельма. Он пришел в лоно церкви не по собственному выбору.
      — Мне трудно питать жалость к человеку, попытавшемуся обманным путем отправить меня в опасное, возможно, роковое путешествие.
      — Как-то не верится, что он мог поступить так… опрометчиво.
      «Зато верится, что он вообще мог так поступить». Оуэн помолчал несколько минут, переваривая услышанное.
      — Надо полагать, архидиакон так и не поборол свою страсть к Николасу Уилтону?
      — Когда-то они были закадычными друзьями. Думаю, Уилтон испытывал к нему лишь дружеские чувства. Но со смертью леди Д'Арби всему пришел конец.
      Оуэн встрепенулся. Разговор принял для него интересный оборот.
      — Почему?
      Торсби пожал плечами.
      — Ему не нравилась дружба Николаса с леди Д'Арби. Но почему они повздорили после ее смерти, я понятия не имею.
      — Жаль, я не знал всего этого, когда только начинал заниматься этим делом.
      — Я и представить себе не мог, что мой подопечный был отравлен по чистой случайности. У него было очень много врагов.
      Собеседники надолго замолкли.
      — Есть доказательства? — наконец поинтересовался Торсби.
      — Не совсем. У меня есть лишь признание брата Вульфстана, что он дал вашему подопечному снадобье, приготовленное для Монтейна. После второй смерти, не раньше, Вульфстан проверил лекарство и обнаружил чрезмерную дозу аконита. Смертельную дозу. Вспомнив недавнее событие, он понял, что обе смерти похожи, все признаки отравления аконитом были налицо.
      — Монах уверен в этом?
      — Да.
      — Почему он никому не рассказал о своем открытии?
      — Все равно умерших не спасти.
      — Где это снадобье теперь?
      — Уничтожено. Больше оно никому не сможет навредить.
      — Запоздалая предосторожность. — Торсби вздохнул. — Брат Вульфстан сообщил Николасу о своей догадке?
      — Аптекарь при смерти, ваша светлость.
      — Значит, не сообщил. — Священника, видимо, раздосадовал такой поворот. — Ты что-нибудь сказал Уилтону?
      — Нет. Вы хотите, чтобы я продолжал расследование?
      Торсби откинулся на спинку кресла и уставился в потолок, поджав губы.
      — Мне трудно принять такой исход событий, когда я ожидал, что это окажется простым делом мести, роль жертвы в котором была отведена моему подопечному. Мотив преступления мне не совсем понятен. И меня он не устраивает, Оуэн Арчер. Так давай уж доведем это дело до конца, договорились?
      Оуэн, кивнув, поднялся, чтобы уйти, но в последнюю секунду засомневался и хмуро добавил:
      — Возможно, мне понадобится извлечь из могилы тело Монтейна.
      — Для чего?
      — Чтобы найти следы отравления. Раз Вульфстан уничтожил снадобье.
      — Не стоит этого делать, Арчер. Мы и так доставили аббатству много хлопот.
      Скрытничает, вяжет его по рукам и ногам, так что же нужно от него этому человеку?
      — В таком случае что вы предложите, ваша светлость?
      — Ищи ответы на свои вопросы среди живых, Арчер. Ты обнаружил запутанный узел. Теперь распутывай его.

* * *

      Люси сидела возле мужа, все время мысленно возвращаясь к нескольким фактам. Не будь Николас так болен, она бы упомянула имя Джеффри, чтобы посмотреть на реакцию мужа. Но сегодняшний приступ совсем лишил его сил. А если ее подозрение окажется правдой, если Джеффри отравлен не случайно, то Николаса может убить тот факт, что она все знает. Что же подтолкнуло мужа к убийству?
      Люси была напугана.
      Дьяволица. О ком речь? О ней и ее матери? Почему архидиакон настроен против них? В какой подлости он их подозревает?
      Ну конечно. Ее мать с Джеффри, а она — только сегодня он обвинил ее в этом — она с Оуэном. Но это же не так.
      И с какой стати Джеффри убивать Николаса?
      Она должна больше узнать. Джеффри Монтейн, ее мать, Николас, архидиакон Ансельм, Поттер Дигби… Что их всех объединяло? Кто знает? Должно быть, все началось еще при жизни матери.
      Тетя Филиппа в курсе. Ну конечно. Утром она пошлет за ней. Под тем предлогом, что Николас умирает и ей нужна родственная поддержка. Так оно и есть. В доме станет гораздо спокойнее, когда рядом с ней окажется тетя Филиппа.

      Николас спал. Дыхание его было прерывистым, но регулярным, значит, боль стихла. Люси прилегла рядом с мужем в темной комнате, освещенной лишь крошечным пламенем спиртовки. На грудь ей вскарабкалась кошка, подарив блаженное тепло. Люси рассеянно приласкала Мелисенди, глядя в потолок и думая, как ей начать разговор с тетей Филиппой. Расспросы о матери не вызвали бы удивления, но если речь пойдет о Джеффри и Николасе… тетя тут же насторожится. Филиппа всегда тщательно выбирала слова, говоря о тех временах. Люси подозревала, что тетя о многом предпочитает умалчивать. Филиппа наверняка захочет знать, что именно Люси слышала, что пытается выяснить. Возможно, придется немного схитрить. Якобы она услышала, что Джеффри и Николас поссорились. Но сказать нужно ровно столько, чтобы Филиппе захотелось отделить правду от слухов. Возможно, она упомянет, что заметила в старых конторских книгах необычную запись.
      Конторские книги. Как это Люси раньше о них не подумала? Архидиакон говорил, что Джеффри напал на Николаса и оставил его, решив, что тот умирает. Вероятно, ей удастся найти об этом запись в книгах. Ее свекор с той же дотошностью, как и Николас, вел записи. Так неужели она не найдет строчку, где говорилось бы о бинтах или мази для заживления раны?
      Люси села в кровати, разбудив Мелисенди. Кошка зашипела и неторопливо, с достоинством перешла к хозяйке в ноги, где принялась кружиться, готовясь залечь на новое место. Люси еще раз потревожила животное, когда вытянула из-под одеяла ноги и спустила на холодный пол. Старые книги хранились здесь, в спальне, в тяжелом дубовом сундуке под центральным окном. Аптекарша зажгла масляную лампу от спиртовки, набросила на печи шаль и подошла к сундуку.
      Это был свадебный сундук Люси, а до нее в нем хранила свое приданое мать. Люси принялась вынимать памятные вещички из детства и того времени, когда она вынашивала Мартина. Какой счастливой она тогда была! Бог улыбался ей, позволив радоваться. За свою коротенькую жизнь Мартин подарил ей много радости. Благодаря ему, она вспомнила собственное детство, вспомнила маму, длинноволосую, со светлыми глазами. Склонившись над сундуком, Люси извлекала из него сокровища, многие из которых были подарками Джеффа, прекрасного рыцаря. Для маленькой Люси он тоже привозил подарки. Кукла с шелковыми волосами, небольшая повозка, в которой он ее возил по лабиринту. У него была лучезарная улыбка и мягкий голос… И Николас его отравил? Мысль больно обожгла душу. И тогда Люси сказала себе, что сейчас не время думать об этом.
      Она подняла целую стопку сшитых книг, матерчатый переплет каждой из них был украшен тщательно вырисованным изображением какого-нибудь необычного растения. Эти книги писал Николас, и их она отложила в сторону. Под ними хранились книги постарее, в рассохшихся кожаных переплетах. Люси принялась их листать, изредка задерживая внимание на рисунках астрологических знаков. Пол Уилтон, ее свекор, больше интересовался этой частью своей деятельности, чем выращиванием растений, доставлявшим Николасу особое удовольствие. Восстановить порядок записей свекра оказалось делом трудным: он имел привычку заполнять несколько книг, а затем возвращаться назад и дописывать в них пустые страницы, прежде чем завести новый журнал. Иногда он прерывал записи в одной книге, чтобы вернуться к предыдущей. Люси сама не знала точно, какую дату ей искать, хотя понимала, что все должно было случиться в то время, когда Джеффри жил в Йорке. Она знала, что мамин возлюбленный приехал после того, как у нее родилась дочь. Люси давным-давно расспросила об этом тетю Филиппу, вдохновленная романтической идеей, что, быть может, она дочь Джеффри.
      — О нет, моя маленькая, ты моя племянница, ты дочка Роберта. Не сомневайся.
      Тетя Филиппа не понимала, как здорово было представлять, что она дитя материнского счастья, что ее отец — светловолосый рыцарь, даривший матери радость и смех. Ей не хотелось быть дочерью мрачного человека, который все время кричал и называл ее не иначе, как «маленькая леди». Сэр Роберт никогда не обращался к ней по имени, и это ранило больнее любого отцовского выговора. Получалось, что он просто не удосужился запомнить имя дочери. Это пугало ее. Если собственный отец мог забыть ее, то и Бог мог это сделать. Зато Джеффри помнил ее имя. И ее любимый цвет. И те секреты, что она ему рассказывала…
      Люси покачала головой. Она так долго сидела, замечтавшись над старой конторской книгой, что руку, так и не перевернувшую страницу, начало колоть как иголками, а одна нога затекла. Женщина забрала книги, относившиеся, по ее мнению, к годам замужества матери, и перешла к столу возле окна, выходящего в сад.
      Неторопливо она просматривала все записи, останавливая взгляд на строках, где стояла буква «Н» — так Пол Уилтон обозначал имя Николаса. В записях вообще не было полных имен, только одна или две буквы, вполне достаточно, чтобы отличить одного покупателя или поставщика от другого. Большинство записей, где упоминался Николас, относились к его покупкам для сада — семенам, саженцам. Иногда, а со временем все чаще и чаще, Николас помогал отцу в лавке. Круг его обязанностей расширился.
      А потом она нашла то, что искала. Запись, относящаяся по времени к смерти матери. Она уже совсем было отчаялась и решила прекратить поиски, но тут увидела: «Позвал МД прижечь рану и забинтовать. Оставил МД на ночь, чтобы посмотреть, в каком состоянии проснется Н. Использовал мазь и питательный отвар, приготовленный МД. АА, Д'Арби и ЛФ согласились, что Н понес заслуженное наказание». В записях стояла щедрая сумма, выплаченная МД за услуги, и пожертвование в фонд собора, размер которого очень удивил Люси. «АА» наверняка означало архидиакона, Д'Арби — это ее отец, а «ЛФ» — леди Филиппа. Они согласились, что Николас понес заслуженное наказание, но за что? Что за грех потребовал такого огромного пожертвования в фонд собора? Имело ли это какое-то отношение к смерти матери? И кто такой «МД»?

* * *

      На рассвете Оуэн очнулся от легкой дремоты, впасть в которую старался почти всю ночь. В животе пекло, голова гудела от дьявольских голосов, истерично визжавших без всякого перерыва. Слишком много вопросов, остающихся без ответа, и еще больше ограничений. Нельзя извлечь из могилы Монтейна, нельзя расспросить Люси, иначе она поймет, что он ее подозревает, нельзя задавать вопросы Николасу, потому что тот умирает. Ансельм — безумец, а Торсби… да, что Джон Торсби? Умиротворенный, уверенный в себе лорд-канцлер Англии и архиепископ Йоркский. Поручил Оуэну расследовать смерть своего подопечного, а сам что-то скрывает. Почему? Потому что Торсби ему не доверяет? Если так, тогда что Оуэн здесь делает? Он, конечно, не уверен, что, откопав из могилы Монтейна, сумел бы что-то доказать, но Торсби так сразу, не задумываясь, запретил ему это…
      Все эти размышления ни к чему его не привели. Нужно подумать, где он мог бы добиться каких-то ответов. Прежде всего необходимо поговорить с тем, кто знал хоть что-то о леди Д'Арби, Монтейне и Николасе. Бесс не так долго прожила в Йорке, чтобы помнить что-нибудь, кроме сплетен того времени.
      Магда Дигби. Шанс невелик, но Оуэн подозревал, что в Йорке мало что ускользало от внимания Женщины с Реки. Смазав мазью шрам, нацепив повязку на глаз, обувшись в высокие сапоги, он потихоньку покинул таверну. Надо успеть переговорить с Магдой и вернуться, прежде чем Люси откроет лавку.

* * *

      После бессонной ночи аптекарше не терпелось послать Оуэна за тетей Филиппой. Отложив в сторону записи и поспав немного, она поднялась вскоре после рассвета и позавтракала с Тилди, обсудив заодно с девушкой предстоящие дела на день. К этому времени, по расчетам Люси, Оуэн должен был прийти, но не пришел. Тогда она проверила, не колет ли он дрова во дворе. Морозный воздух, снежные облака над головой. Под изгородью из остролиста сквозь тающий снег пробились зеленые ростки крокуса. При виде первых признаков весны в душе ее разлилась радость. Но раздражение вернулось, оттого что она не обнаружила в саду никаких следов Оуэна. Теперь, когда она окончательно решилась послать за теткой, промедление было ей невыносимо.
      Придется самой отправиться в таверну Йорка за Оуэном. Тилди будет прислушиваться, как там Николас, и сразу придет за ней, если он проснется.

* * *

      Том замерял содержимое бочонков. Когда она вошла, он оторвался от работы и улыбнулся.
      — Люси Уилтон. Добро пожаловать, соседушка. — Тут он заметил, что она взволнована. — Что-то с Николасом? Ему хуже?
      Она кивнула.
      — Я хочу послать Оуэна за тетей Филиппой.
      — И ты думала найти его здесь? Нет, он ушел из дома с рассветом.
      Со второго этажа доносился голос Бесс, отдававшей распоряжения.
      — Ты знаешь, куда он ушел? — спросила Люси.
      Том поскреб в бороде, потом покачал головой.
      — Мне он ничего не говорил. Я думал, он пошел к тебе. Ступай наверх, спроси у Бесс. Может, она что-то знает.
      — Похоже, она занята.
      — Это точно. Старается привести в порядок комнату Оуэна. Не знать ей покоя, пока не уничтожит все следы пожара. Поднимись к ней. Она будет рада тебя повидать.
      Бесс стояла в дверях маленькой комнатушки, подбоченясь и нетерпеливо притоптывая.
      — Не знаю, Кит. Просто не знаю, что с тобой делать. Ты такая неловкая. Стоит тебе за что-то взяться девушка, так жди беды.
      — Бесс!
      Хозяйка таверны обернулась, лицо ее ярко горело, из-под чепчика выбились тугие влажные кудряшки. Закатанные выше локтя рукава открывали мускулистые руки.
      — Боже правый, ты застала меня врасплох. Я как раз учила девчонку, как драить пол. Мыслимое ли дело, пятнадцать лет занимается одним и тем же, но до сих пор так ничему и не научилась!
      При других обстоятельствах Люси улыбнулась бы такой тираде, но этим утром она была слишком занята своими заботами.
      — Ты видела Оуэна?
      — Разве он не у тебя? Когда он утром ушел так рано, я подумала, что ты велела ему прийти на рассвете.
      Люси отвернулась к лестнице.
      — Что за человек.
      Плотно сжатые губы подруги, плохое настроение и в сердцах сказанные слова насторожили Бесс. Она поймала Люси за руку.
      — Что случилось, милая? Николасу стало хуже?
      Люси кивнула.
      — И тебе нужно, чтобы кто-то приглядывал за лавкой, пока ты дежуришь у его постели?
      — Я хочу послать Оуэна за тетей Филиппой.
      — За своей теткой? Зачем это? Неужели ты надеешься на ее помощь? Я сама присмотрю за лавкой.
      — У тебя и здесь работы хватает.
      — Кит меня подменит.
      — Мне нужна тетя. Должна же она помочь!
      — Что ж, с этим не стану спорить. Но зачем же посылать Оуэна? Пошли Джона, моего конюшего. Он хороший паренек, ездит быстро, обернется туда и обратно в мгновение ока.
      — Не хочу быть тебе обузой, Бесс.
      — Никакая ты не обуза. Я сама готова тебе помочь.
      Люси посмотрела себе на руки.
      — Если бы только ты могла.
      Бесс сложила руки на груди.
      — Так я и думала. Дело вовсе не в том, что тебе понадобилась помощь тетушки. Давай-ка сейчас мы пойдем вниз и ты расскажешь Бесс все, что наболело.
      — Я не могу задерживаться, Бесс, — сказала Люси, спускаясь по лестнице за подругой.
      — Тогда поговорим в твоем доме. Мне все равно.
      — Нет. Там я не могу разговаривать.
      Бесс провела Люси на кухню, посадила на стул и поцокала языком, ощупав ее худые плечики.
      — Ты мало ешь, дорогая. Если плохо есть, то беда кажется еще чернее.
      Она налила кружку эля для Люси, а вторую для себя.
      Люси невольно заразилась убежденностью Бесс, что сейчас она выложит ей всю подноготную. Правда, она не знала, с чего начать и как объяснить свои страхи насчет Николаса. Ей казалось предательством признаться даже самой близкой подруге, что муж, как она опасалась, кого-то убил.
      — Я должна поговорить со своей тетей, Бесс. Мне нужно кое-что выяснить, только и всего.
      — Только и всего? — Бесс сняла чепчик и заново стянула в узел кудрявую рыжую копну волос, с такой нетерпеливой резкостью заколов его шпилькой, что Люси даже поморщилась. Бесс проверила, надежен ли узел, энергично тряхнув головой, осталась довольна результатом, снова надела чепец и, перегнувшись через столик к Люси, пригвоздила подругу взглядом. — Почему бы тебе не начать с самого начала?
      И Люси, вопреки самой себе, все выплеснула — и то, что обнаружил Вульфстан, и то, что она подслушала у двери, и то, что прочла в старых конторских книгах.
      — Святые небеса, — пробормотала Бесс под конец рассказа. — Ты несла большой груз забот на своих худеньких плечах. Ну а Николас что говорит по этому поводу?
      Люси устало потерла виски.
      — Разве я могла его о чем-то спрашивать? Он очень болен. Я бы расстроила его вопросами, которые могли вызвать неприятные воспоминания…
      Бесс кивнула.
      — По крайней мере, ты об этом подумала. Вот что я тебе скажу: у тебя в доме есть тот, кому следовало бы все это выслушать. Уверена, он смог бы тебе помочь.
      Люси отодвинула кружку в сторону и поднялась.
      — Ты снова подталкиваешь меня к Оуэну. Ты когда-нибудь думаешь о чем-то другом, Бесс? С какой стати мне откровенничать с собственным учеником? Да он почти чужой. Откуда мне знать, можно ли ему доверять?
      — Я это знаю, дорогая. Я вовсе не говорю, что беру на себя роль свахи, только не сегодня; тем более у тебя такая беда.
      — Я сама обо всем позабочусь.
      — Джон поедет за твоей тетей.
      — Нет. Я пошлю Оуэна.
      — Прошу тебя, милая. Гораздо разумнее послать Джона. Он знает дорогу и помнит те места, где путников подстерегают шотландцы. Мы часто посылаем его то туда, то сюда за припасами, и он еще ни разу нас не подвел. Он молод и бесстрашен. Для него это забава. Люси поняла, что аргументы Бесс не лишены здравого смысла.
      — Так и быть. Пусть едет. И спасибо тебе, Бесс.
      — Ты для меня все равно что собственный ребенок. Разве я могу не помочь тебе?
      Люси обняла подругу.
      — Прости мою вспыльчивость.
      — У тебя есть весомая причина не сдерживать чувства. Я не обиделась.
      — Если увидишь Оуэна Арчера, пришли его в лавку. Он уже совсем припозднился.

* * *

      Оуэну пришлось ждать, пока Магда перебинтует рану пришедшему к ней мужчине. С каждой минутой ожидания он все больше опаздывал в лавку, и это его расстраивало. Но если уйти сейчас, значит, он только зря потратил время на дорогу. Люси все равно на него рассердится, так пусть хотя бы визит его не будет напрасным. Наконец Магда отпустила больного и присоединилась к Оуэну, сидевшему у окна. Потирая руки, она кивала с довольным видом.
      — Славно пришлось потрудиться с утра. Спасла Керби. Отличный рыбак. Лучший ловец угрей на всем побережье Уза.
      — Как он умудрился так пораниться? — У рыбака был располосован живот.
      — Они приходят к Магде, потому что она никому не расскажет об их грехах. Этот порезал себе кишки вот и все, остальное тебе знать не обязательно. — Она отрезала кусок хлеба от черствой буханки на столе и намазала зрелым сыром, от запаха которого Оуэна чуть не вывернуло. — Ну так что у тебя за дело ко мне?
      — А я могу надеяться, что вы будете о нем помалкивать точно так же, как о деле ловца угрей?
      — Ага. Ты ведь дружил с Поттером. Друг Поттера — друг Магды. Если не считать того, которого он считал другом, хотя на самом деле им не был. Архидиакона. Стервятник. Это он убил мальчика Магды.
      — Вы точно знаете?
      Она сплюнула в огонь.
      — У Магды много друзей. Кое-кто из них оказался возле башни в ту ночь и видел, как стервятник столкнул Поттера с обрыва. Слишком о многом догадывался мой мальчик. Ну вот Ансельм и рискнул.
      — Но зачем?
      — Сам знаешь зачем. Чтобы защитить своего разлюбезного. Этого светлоглазого, Уилтона.
      — Вам известно, что, по мнению Поттера, совершил Николас?
      — Еще бы мне не знать. Мальчик мой слишком близко подобрался к правде. — Старуха вытерла руки о юбку, отрезала еще один кусок хлеба и намазала его сыром. — Хороший сыр. А ты дурак, что воротишь нос. — Она ухмыльнулась.
      — Какая связь существовала между Николасом и Джеффри Монтейном? С чего бы Николасу убивать его?
      — Златокудрый ухажер дамочки как-то раз попытался убить Николаса. Вот аптекарь и струхнул, что он попытается это сделать еще раз. Или захочет разворошить старое дело, которое давным-давно быльем поросло.
      — Мне нужно знать об этом деле, матушка Дигби. Мне нужно знать, кого еще Ансельм захочет устранить.
      Старуха пожала плечами.
      — Магду. Сэра Роберта Д'Арби и леди Филиппу. А может даже, молодуху Люси. Она ведь замужем за светлоглазым? Филиппа сглупила, что согласилась на этот брак. А ведь Магда ее предупреждала, что ничего хорошего из этого не выйдет.
      — Почему?
      Старуха уставилась на него.
      — Глубоко копаешь, Птичий Глаз. Зачем лучнику знать такую древнюю историю?
      — Поттер рассказал вам, с какой целью я здесь.
      — Всемогущий Торсби хочет узнать всю правду?
      — Выходит так, что вся эта история привела к смерти Фицуильяма. Торсби намерен разобраться.
      — С самого начала, от Каина и Авеля? Но Фицуильяма уже не вернуть.
      — В любом случае, он не этого хочет. Его подопечный доставлял ему много неприятностей. Но он должен удостовериться, что лично ему ничего не грозит.
      — Пусть не боится, он в безопасности.
      — Почему тот брак был ошибкой?
      — Тебе известна история Ансельма и Николаса? Знаешь, что Ансельму, которого посещали видения, приглянулся хорошенький болезненный паренек, Николас, и он принял его под свое крылышко, а заодно и в свою постель?
      — У Ансельма были видения?
      Магда рассмеялась.
      — Что, глядя на стервятника, такого и не скажешь? Он приманил к себе мальчишку историями о Марии, Божьей Матери, и юном Иисусе. Ансельм пообещал, что Николас подружится с Иисусом и тот будет о нем заботиться. Хитро, правда?
      — Аббат Жерар знал об их отношениях?
      — Этот дурак, готовый купить у Фицуильяма гниющую руку? Да ему в жизни до такого не додуматься!
      — Так что насчет Николаса и Ансельма? Они и дальше оставались любовниками?
      Магда покачала головой.
      — Не-а. Будь это так, всего прочего не случилось бы. Нет, Николас был скроен для другого. Однако он верил россказням стервятника.
      — Значит, Ансельм мог на него влиять.
      — Знаешь, Птичий Глаз, Магда не раз наблюдала, как люди на коленях ползут туда, где святых посещают видения. На некоторых это действует очень сильно.
      — Вы рассказали об этом леди Филиппе?
      — Ага. Но что толку?
      — Вы дружили?
      — Ну да. Магда помогала ей принимать малышку Люси. Амели Д'Арби была совсем глупышкой. Впрочем, тебе нет дела до женских жалоб. Хватит с тебя и того, что светлоглазый попал в сети к леди Д'Арби. Поэтому она обратилась к нему, а не к Магде, когда в ее утробе начал расти младенец от златокудрого ухажера. Бедный глупый Уилтон. Магда никогда бы так не поступила. С его помощью дамочка убила себя. А Монтейн обвинил Николаса Уилтона. Все очень просто.
      Неудачный аборт? Неужели действительно все так просто?
      — Расскажите мне, на что жаловалась Амели Д'Арби.
      Магда пожала плечами.
      — Лорд Д'Арби привез с войны трофей — хорошенькую французскую девчонку. Хотел обзавестись потомством. Прошел год, но она не понесла. Лорд Д'Арби разгневался. Глупая горничная привела леди Д'Арби к Магде. Либо она родит ему сына, либо он найдет способ избавиться от нее. Магда в этом не сомневалась. Дала девчонке болотной мяты и марены. А еще корень мандрагоры, чтобы та зарыла его под окном у лорда. Хотя ни одному мужчине не понадобилось бы подспорье, чтобы возлечь с Амели Д'Арби. Она была красоткой.
      — Помогло?
      — Нет. Тогда она обратилась к светлоглазому. Решила, что он справится лучше.
      — Она не пошла к отцу Николаса?
      — Как же, ходила. Но он послал ее в церковь помолиться. Вот она и выпросила помощи у мальчишки. Глупая девочка.
      — И тогда у нее родилась Люси.
      — Ну да. Это был всего лишь вопрос времени. Девчонка настрадалась в войну. Ей нужно было позабыть голову брата, надетую на пику. Но роды чуть ее не убили. Николас предупреждал, что нужно быть поосторожнее со снадобьем, но дамочка от страха совсем потеряла голову. Магда все видела. Но светлоглазый был молод и зачарован ею. — Магда покачала головой.
      — Но он все же не усвоил урок, когда она явилась к нему позже, чтобы предотвратить вторые роды?
      — Светлоглазый? — Магда постучала себе по голове и хихикнула. — Да он же дурной совсем.
      — Почему она не захотела второго ребенка?
      Магда пожала плечами.
      — Это тебе пусть расскажет Филиппа.
      — А вы никогда не спрашивали?
      Магда фыркнула.
      — Каждый день к Магде приходят люди. Разве упомнить все?
      — Вы сказали, что Николас был зачарован леди Д'Арби. Вы хотите сказать, что он любил мать своей будущей жены?
      Магда усмехнулась.
      — Что, дурно попахивает?
      — Почему Поттер так и не призвал Николаса Уилтона к ответу?
      — А Поттер не знал всего того, что теперь знаешь ты. Это было бы небезопасно для него. Магда пообещала стервятнику, что не проронит ни словечка.
      — Чем вас так запугал архидиакон?
      Магда снова сплюнула в огонь.
      — Магде нельзя заводить врагов. У нее нет защиты. Стервятник мог сжечь дом Магды, лишить ее права лечить, мог уничтожить Поттера.
      — И все же мне вы рассказали об этом.
      — Когда стервятник убил Поттера, он лишился права на молчание Магды. Его нужно наказать. Ты этим и займешься. Магда знает.
      Оуэн почувствовал себя обманщиком. У него не было ни малейшего намерения и права вершить закон. Если архиепископ Торсби решит наказать Ансельма — тогда другое дело. Но скорее всего, Торсби закроет глаза на преступление архидиакона.
      — Николасу Уилтону не годилось быть аптекарем.
      — Светлоглазый слабак, но не злодей. Поступил как дурак, что отравил Монтейна. Тот все равно умирал. А вся беда оттого, что ему не хватило природного ума, чтобы подождать немного.
      Оуэн не хотел, но был вынужден задать вопрос:
      — Возможно ли такое, что Люси Уилтон подмешала в снадобье яд? Чтобы отомстить за смерть матери.
      Магда нахмурилась.
      — Как это? Это ведь ее муж, а не Монтейн убил мать Люси.
      — Как могла Люси согласиться выйти замуж за Николаса Уилтона?
      — Можешь не сомневаться, Филиппа мало что рассказала девушке. — Увидев выражение лица Оуэна, Магда расхохоталась. — Тебе тошно от этой истории. Но дамочка сама попросила у светлоглазого отраву. Она сама на себя наложила руки.
      — Как вы думаете, он любит Люси? Я имею в виду Николаса.
      Магда насквозь пронзила Оуэна своим взглядом, он даже заерзал на стуле. Тогда она фыркнула.
      — Так же сильно, как молодуху любит Птичий Глаз? — Она рассмеялась, когда он начал было отнекиваться. — Ты завяз по уши. Магда все видит. — Она покачала головой, ее острые глазки искрились весельем. — Скажу тебе: да, он сильно ее любит.
      Когда Оуэн покинул домик Магды, перевалило за полдень.

* * *

      Люси вернулась в дом и пришла в ярость, узнав, что Оуэна до сих пор нет. Но потом, прикусив язычок, она поблагодарила Тилди за помощь.
      — Значит, мастер Николас не просыпался?
      — Я слышала, как он поздоровался с архидиаконом, когда тот поднялся наверх, но…
      При этих словах Люси охватила дрожь.
      — Архидиакон Ансельм наверху с ним?
      — Да, мэм.
      — Ты разве не сказала ему, что хозяин спит?
      Тилди кивнула.
      — Я говорила, но он все равно поднялся. Вы не предупреждали, что его нельзя пускать.
      Глаза ее расширились от страха, что она сделала что-то не так.
      — Ты права, Тилди, я ничего тебе не говорила насчет архидиакона. Ты очень мне помогла. Теперь займись своими делами.
      Люси поднялась по лестнице. Голос Николаса звенел и срывался на высоких нотах.
      — Мы прокляты! — кричал он. — Ты нас проклял.
      Больному вредно так волноваться, теперь ему станет хуже. Архидиакон доконает его своими визитами. Люси не могла оставаться в стороне и ждать, когда это случится, что бы там Николас ни говорил. Она открыла дверь. Ансельм стоял на коленях рядом с кроватью и, вцепившись Николасу в руки, что-то шептал ему.
      На смертельно-бледных щеках мужа алели два пятна, волосы были влажными от пота.
      — Нет, Николас, милый Николас, ты не должен так говорить. — Ансельм причитал над ним, как над капризным ребенком.
      Николас пытался вырвать руки, но Ансельм держал крепко.
      — Ты убиваешь меня, Ансельм, — простонал аптекарь.
      — Как ты можешь так говорить? Я твой защитник.
      — Уйди от меня.
      — Убирайтесь отсюда, — сказала Люси.
      Ансельм вздрогнул и обернулся.
      — Оставь нас вдвоем, женщина.
      Без имени. Просто «женщина». Сказал, как проклял. А с Николасом говорит сладеньким до приторности голосом. Господь милостивый, до чего же она презирает архидиакона. Сознание этого придало Люси сил.
      — Вы готовы командовать мною в моем собственном доме? Он мой муж. Я сделала все, что в моих силах, чтобы он пошел на поправку, а вы приходите сюда и сводите все мои усилия на нет. Посмотрите, как вы на него действуете. Он сам только что сказал. Вы убиваете его. Убирайтесь прочь. — Она перешла на крик. Ее трясло от ярости.
      Ансельм поднялся. Серое, обтянутое кожей лицо, как у высохшего трупа. От одного его вида ей стало нехорошо.
      — С Николасом ничего бы этого не случилось, если бы не ты, — прошептал он.
      — Что вы хотите этим сказать? Что вам об этом известно?
      — Ансельм, прошу тебя, — закричал Николас, — оставь нас!
      Ансельм повернулся к аптекарю.
      — Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я оставил тебя с ней?
      — Да.
      — Тогда ты глупец. Предоставляю тебя твоей судьбе. — Ансельм прошел мимо Люси, но в дверях остановился и посмотрел на нее глубоко запавшими глазами. — Я ухожу по его просьбе, не твоей.
      Она стояла не двигаясь, дрожа, пока не услышала, как внизу хлопнула дверь. Только тогда она опустилась на кровать рядом с мужем, который лежал, закрыв глаза, и комкал в руках одеяло. Люси взяла тряпицу из миски с ароматной водой и протерла ему лицо, шею, а потом и руки, отобрав для начала измятый край одеяла.
      — Ты слишком ко мне добра, — прошептал он, открывая глаза.
      — Что все это значит, Николас? Не могу же я и дальше верить, будто архидиакон твой друг. Минуту назад ты сказал ему, что он тебя проклял. Как, Николас? Что между вами?
      Николас покачал головой.
      — Прости меня.
      — За что? Что ты натворил?
      Он закрыл глаза.
      — Ансельм ненавидит тебя. Остерегайся его.
      — Почему, Николас? Если я должна остерегаться его, то мне следует знать почему.
      Но он только покачал головой и отвернулся от жены.

      Оуэн вошел в лавку, повторяя про себя слова извинения за то, что опоздал. Но Люси не дала ему возможности произнести их вслух.
      — Присмотри за лавкой, пока меня не будет. Если в чем-то засомневаешься, дождись моего прихода. А свои извинения можешь приберечь на потом.
      И, взметнув юбками, она выпорхнула за дверь.
      У нее были все причины сердиться на него, но такая резкость его удивила. Сунув голову в кухню, он поинтересовался у Тилди, не найдется ли у нее глотка чего-нибудь теплого. Девушка тут же подскочила, заулыбалась, принялась радостно хлопотать.
      — Не слишком заботься обо мне, Тилди. Твоя хозяйка на меня сердита.
      — Сегодня она сама не своя, сэр Арчер, очень переживает из-за мастера Уилтона. — Тилди со вздохом покачала головой. — Приходил архидиакон Ансельм и расстроил хозяина. Миссис Уилтон накричала на архидиакона, а потом вообще прогнала.
      — Говоришь, накричала? — Оуэн ни разу не слышал, чтобы Люси повышала голос.
      — Я невольно услышала, такой здесь стоял шум. Все кричали. Мастера Уилтона очень жалко. Случилась беда, сэр?
      — Ты знаешь, куда сейчас пошла твоя хозяйка?
      Девушка покачала головой.
      — Надеюсь, она нажалуется на архидиакона. Чего он сюда ходит? Только расстраивает хозяина.
      — А может быть, она пошла поговорить с Бесс Мерчет?
      Тилди пожала плечами.
      — Она ходила к соседке и задержалась там немного. Тогда и явился архидиакон.
      Выходит, Ансельм следил за лавкой? Что он задумал?
      — Спасибо за бульон, Тилди. Занимайся своим делом, а я пойду в лавку, и вместе мы постараемся, чтобы день для миссис Уилтон прошел гладко.
      Куда она могла уйти в такой спешке, после того как выставила из дома Ансельма? Он ясно представил, в каком она была состоянии, если слышала, как Николас кричит на Ансельма.

* * *

      Брат Вульфстан очень удивился, услышав, что его хочет видеть Люси Уилтон. Она ждала в приемной аббата Кампиана, держа в руках плоский сверток. При появлении монаха она подняла бледное лицо, свидетельствовавшее о бессонной ночи.
      — Что случилось, Люси?
      — Это я и пытаюсь выяснить, брат Вульфстан, — устало сказала она. — За этим я и пришла. — Она развернула сверток, в котором оказалась книга в растрескавшемся кожаном переплете. — Это одна из конторских книг моего свекра. Здесь я наткнулась на запись, которую хочу понять. Речь идет о Николасе.
      — И ты полагаешь, я сумею помочь? — «Милосердная Мадонна, пусть только это не имеет отношения к Ансельму и Николасу».
      — Вчера я кое-что случайно услышала и испугалась. Архидиакон и Николас ссорились из-за Джеффри Монтейна. Вы помните, это возлюбленный моей матери. Вы знали, что он был тем пилигримом, который здесь умер? — Она прочла ответ в его глазах. — Так почему ничего мне не сказали?
      — Я сам узнал об этом только недавно, после того как пристав, да упокоит Господь его душу, пришел сюда расспрашивать меня о нем. Только тогда аббат и поведал, кто был этот пилигрим.
      — Он ранил Николаса. Судя по записи, произошло это в ту ночь, когда умерла моя мама. Вам что-нибудь об этом известно?
      — Николас был ранен? Монтейном? Но из-за чего?
      — Это я и должна выяснить.
      Вульфстан кивнул на книгу.
      — А что там говорится?
      Она отдала ему книгу. Он прочел запись, задумался над инициалами.
      — Д'Арби — это, разумеется, твой отец.
      — Да. А еще здесь говорится об архидиаконе Ансельме и леди Филиппе, моей тете. Мне нужно знать, кто такой «МД». Вы не догадываетесь?
      — А не идет ли речь о Магде Дигби? Отец Николаса имел с ней дела. Когда аптека перешла к Николасу, он решил отказаться от ее услуг. Судя по тому, что я слышал, она умелая знахарка, хотя и не состоит в гильдии. Люди обращаются к ней, когда хотят сохранить тайну. Так что все это значит, Люси?
      — Не знаю. Боюсь… — Она качнула головой, словно отбрасывая неприятную мысль. — Нет. Я ничего не скажу, пока не буду знать больше. Думаете, Магда Дигби согласится прийти ко мне, чтобы поговорить?
      — Ты ведь не думаешь… ты ведь не предполагаешь, что Николас хотел отравить Монтейна?
      Старый монах попытался отбросить подозрение. Ибо если Николас намеренно приготовил яд, то его, Вульфстана, использовали весьма жестоким образом.
      — Что вам известно о дружбе моей матери с Николасом?
      Вульфстан нахмурился и с удивлением взглянул на нее.
      — А это какое имеет ко всему отношение?
      — Джефф и Николас были соперниками в любви?
      — Соперниками? Я… Люси, о чем ты только думаешь?
      Люси отобрала у него книгу и принялась заворачивать ее.
      — Я должна поговорить с Магдой Дигби и с тетей Филиппой. Я должна знать. Вы не могли бы послать кого-то к Женщине с Реки?
      — Нет. Мы не имеем с ней ничего общего. Скорее всего, она даже не христианка.
      — Но ведь ее сын служил приставом.
      Брат Вульфстан пожал плечами.
      — Он не принимал ее образа жизни.
      — Я должна поговорить с ней.
      Вульфстан присел рядом и взял Люси за руки.
      — Дитя мое, оставь это дело. Мы не в силах изменить прошлое. Такова воля Господа. Верь Всевышнему, все происходит так, как он задумал.
      Руки старого монаха были влажными от волнения. Люси пожала их, раскаиваясь, что втянула его в это дело. Зато, по крайней мере, он помог выяснить, кто скрывался за инициалами «МД».
      — Я буду осторожна, обещаю вам.

* * *

      Бесс сидела в надраенной до блеска комнате Оуэна и боролась сама с собой. Утренний визит Люси так сильно ее встревожил, что она велела младшему братишке Кит проследить за подругой. Это он рассказал ей, что архидиакон выскочил из лавки как ошпаренный, после чего Люси чуть ли не бегом отправилась в аббатство. Сейчас Люси уже вернулась к себе, трудится в лавке с Оуэном не покладая рук из-за того, что они поздно сегодня открылись. Но как долго сможет она отвлекаться работой? Люси вышла на тропу беды, которая приведет ее только к другому несчастью. Что же делать?
      Да, она велела мальчишке проследить за Люси, но это подругу не спасет. Если бы только Люси доверилась Оуэну. Он бы точно сумел стать для нее защитой. Кроме того, ему нужно знать все, что выяснила Люси. Эти двое обязательно должны поговорить друг с другом. Бесс сама могла бы рассказать Оуэну о том, что поведала ей сегодня подруга, но тогда она потеряет доверие Люси. Это было бы неразумно.
      Нужно непременно что-то придумать.

* * *

      Вернувшись из аббатства, Люси едва обмолвилась с Оуэном двумя словами. Он попытался разузнать побольше о ее ссоре с Ансельмом, но их прервал покупатель. Люси все раздумывала над предложением Бесс довериться Оуэну. Почему Бесс так уверена в этом человеке?
      Стемнело, поток посетителей наконец иссяк. Оуэн рассказал Люси о том, как Тилди описала ему визит архидиакона.
      — Нечего было ей судачить.
      — Тилди беспокоилась о тебе. Я тоже.
      — Почему?
      — Потому что его визит не к добру.
      Люси смерила Оуэна внимательным взглядом.
      — Ты думал, архидиакон способен мне навредить? Откуда такие мысли?
      «Сообразительная, — подумал Оуэн. — Сразу поняла, что к чему». Времени для размышлений не было.
      — Когда люди говорят на повышенных тонах, это означает, что они взволнованы. Все, что угодно, могло случиться.
      Она усмехнулась, и он с досадой понял, насколько слабы его аргументы.
      — Хоть бы раз сказал правду, то-то я бы приятно удивилась.
      Помоги ему Всевышний, он беспокоился о ней, а она обратила это против него.
      — Не понимаю, о чем ты.
      — Где уж тебе понять. Можешь идти. Я сама закрою лавку.
      Он пошел было к двери, но сделал еще одну попытку примирения.
      — Не знаю, как у меня это получается, но я почему-то всегда умудряюсь рассердить тебя.
      — Это неважно.
      — Нет, важно.
      — Где ты был сегодня утром?
      — Мне нужно было повидаться с Йоханнесом, это насчет денег.
      — Том Мерчет сказал, что ты ушел довольно рано.
      — Я не мог заснуть.
      — Завтра приходи пораньше. Я послала за своей тетей Филиппой. Нужно будет приготовить ей комнату. Пока я буду этим заниматься, ты присмотришь за лавкой.
      — Ты послала за тетушкой?
      — Николасу хуже с каждым днем. Она нужна мне здесь.
      — Кто гонец?
      — Мальчишка, что служит у Бесс на конюшне. Она сама предложила.
      Оуэн сам бы с удовольствием съездил. Ему хотелось переговорить с леди Филиппой. Наедине. Подальше от Люси.
      — А почему ты не выбрала меня?
      — Ты мне нужен здесь, — сказала она, но, судя по тону, это не было комплиментом.

* * *

      Оуэн направился в собор. Ему хотелось пересказать архиепископу то, что Магда Дигби поведала о смерти Поттера Дигби. Торсби стоял у стола, изучая различные карты.
      — Что случилось? — спросил Торсби.
      — В прошлый раз, когда мы разговаривали, вы предположили, что пристава мог убить Ансельм.
      Торсби наклонил голову.
      — Думаю, это возможно. В тот вечер, когда умер судебный пристав, он ужинал с архидиаконом. Я знаю, Ансельм не дорожил компанией Дигби. С чего вдруг им ужинать вместе?
      И снова он что-то недоговаривает, играет с Оуэном.
      — Магда Дигби узнала, что кто-то видел, как архидиакон столкнул пристава в реку.
      — Жаль. Я надеялся, что ошибался. — Торсби оставил карты и отошел к камину. Постоял возле него, держа руки за спиной. — Но ты ведь пришел не затем, чтобы сообщить мне об этом.
      — Если он действительно убил Дигби, то что ему помешает расправиться с остальными? Над миссис Уилтон и братом Вульфстаном нависла опасность.
      — Да, с архидиаконом надо что-то делать. Вошел Йоханнес, принес графин вина и бокалы.
      Он деликатно покашлял, привлекая к себе внимание. Торсби обернулся.
      — Есть идея?
      — Я вспомнил об одном деле в Дареме. Оно связано с деньгами. Как раз подойдет для вашего архидиакона. Помните завещание Джона Далвили?
      — Дарем? Далвили? — Торсби нахмурился, но тут же заулыбался. — Ну конечно, Дарем. Превосходно. — Он принял из рук Йоханнеса бокал с вином. — Архидиакон Ансельм с рассветом отправится в Дарем. В это время года дороги превращаются в болота. Два дня, возможно, три уйдет только на поездку в один конец. Один день, чтобы уладить дело. Он будет отсутствовать по крайней мере пять дней. Если, конечно, по дороге с ним не случится какая-нибудь неприятность.

* * *

      Бесс подсела за столик к Оуэну.
      — Для меня большая честь, вечер только начался, — сказал он.
      — Я кое-что должна тебе сказать.
      — Я тоже.
      — Да? И что у тебя за беда? Куда это ты ускользнул утром так рано?
      — Хотел повидать Магду Дигби.
      — Все еще пытаешься докопаться до причины двух смертей в аббатстве?
      — Я здесь именно для этого.
      — А как же Люси Уилтон? Когда ты покончишь с делами, то оставишь ее без всякого объяснения?
      — Так будет лучше всего.
      — Ты разочаровываешь меня, Оуэн Арчер.
      — Так что, по-вашему, мне делать?
      — А тебе не приходило в голову, что она имеет право знать, зачем ты здесь?
      — Лучше ей вообще ничего об этом не знать. Она упряма. Ей непременно захочется вмешаться. Она может навлечь на себя опасность. Нет, ничего я ей не скажу.
      — Неужели ты думаешь, что так она останется в стороне?
      — Я присмотрю за ней.
      — Неужели? А где же ты был сегодня утром, когда к ней явился Ансельм?
      Оуэн закрыл зрячий глаз.
      — Этого больше не случится. Я уже позаботился.
      — Каким же образом?
      — Архидиакон ненадолго уедет из Йорка.
      — Ненадолго. Прелестно. Тебе как раз хватит времени заварить кашу и благополучно убраться. А ты не подумал, что она-то здесь останется, когда ты уедешь? Архидиакон к тому времени уже вернется.
      — Думаю, он не вернется.
      Бесс смотрела на его серьезное лицо, пока до нее доходило сказанное.
      — Что ж, тогда ладно.
      Оуэн потер щеку под повязкой.
      — Она такая вспыльчивая. Никогда не могу угадать, от чего она заведется.
      — Вы повздорили?
      — Любой разговор у нас переходит в спор.
      — У нее сейчас много забот. Болезнь мужа, да и в лавке полно дел. Ты в состоянии ей больше помочь, знаешь ли.
      — Каким образом?
      — Откройся ей, как открылся мне. Расскажи ей, зачем ты здесь, что тебе известно.
      — Не могу.
      — Подготовь ее к тому, что ты не всегда будешь рядом.
      — Лучше ей ничего не знать.
      — Так ты думаешь, она ничего не знает?
      При этих словах он окаменел.
      — Что вы ей рассказали?
      — Я? Ничего. Но у нее есть глаза и уши.
      Тут он вспомнил, как застал Люси на лестнице.
      — Она подслушивала разговор между архидиаконом и мастером Уилтоном.
      — Ну и что, даже если так? — Бесс пожала плечами.
      — Это опасно, Бесс.
      Она закатила глаза.
      — Думаешь, я не знаю?
      — Что она слышала, Бесс?
      — Не могу тебе сказать. Она догадается.
      — Я ничего ей не скажу.
      Бесс покачала головой.
      — Нет. Она все равно узнает. Ты должен довериться ей. Ради ее безопасности, Оуэн. Ты должен.
      — Не могу.
      — Почему, черт возьми?
      — Откуда мне знать, что ей можно довериться?
      — А что, по-твоему, она сделает? Расскажет Николасу?
      Он молча уставился в кружку.
      — Это смешно. Ты должен ей доверять. Пусть и она знает, что может доверять тебе. Иначе ей не миновать беды. Над ней уже сейчас нависла опасность.
      — Она поэтому послала за тетей Филиппой?
      — А ты что подумал? Что она вдруг решила снова вернуться под крылышко семьи?
      — Возможно. Раз Николас на смертном одре.
      — Ты глупец, Оуэн Арчер. Сегодня утром я так из-за нее разволновалась, что велела младшему братишке Кит проследить за ней. Так вот, она ходила в аббатство повидаться с лекарем. У нее появились кое-какие идеи насчет той ночи, когда умер пилигрим. Теперь она старается выяснить, что тогда случилось. Поттер Дигби тоже взялся распутать клубок и оказался в реке. Так как ты теперь оцениваешь ее шансы остаться в живых?
      — Архидиакона вышлют из города.
      — А-а, значит, это он швырнул Дигби в реку, да?
      — Я этого не сказал.
      — Поговори с ней. Слишком опасно оставлять ее в неведении.
      — А почему вы сами не рассказали ей обо всем?
      Бесс возмущенно надулась.
      — Я же дала слово никому ничего не рассказывать. За кого ты меня принимаешь?
      — Так она сегодня ходила в аббатство? Зачем?
      Бесс поднялась.
      — Я свое дело сделала, теперь решай сам. — И она пошла обходить столики.
      — Чертова баба, — буркнул Оуэн.
      Глаз под повязкой болел, кожу дергало. Арчер взял кружку с элем и отправился к себе.

* * *

      Люси сидела за столом возле окна, выходящего в сад, и не отрываясь разглядывала конторскую книгу. «МД». Вот с кем она должна поговорить. Придется найти способ повидаться с Магдой Дигби. Это было еще труднее, чем найти для этого время. Ей понадобится проводник. Прошлой весной одна молодая женщина утонула, когда поскользнулась, спускаясь по берегу вдоль стены аббатства. Скорее всего, и судебный пристав погиб так же.
      Она посмотрела на Николаса, который лежал, повернувшись к ней спиной. Дыхание у него было неровным, значит, он не спал. Он отвернулся, когда она пыталась поговорить с ним о матери.
      — Почему вдруг о ней не стоит упоминать, Николас? Мы ведь всегда с тобой разговаривали о маме. Такие разговоры дарили мне утешение.
      — Не могу, — сказал он и отвернулся. Насколько все было бы легче, если бы он ответил на ее вопросы.
      — Я знаю, что Джеффри Монтейн ранил тебя, после того как мама умерла.
      Она увидела, как напряглась его спина, но он не повернулся, не проронил ни слова. Несносный.
      Поэтому Люси и сидела, уставившись в старую книгу, сердясь на Николаса и в то же время пугаясь его поведения. Как сильно изменился ее муж. Неужели из-за болезни? Нет. Одна только болезнь сделала бы его еще нежнее, еще доверчивее. Его поведение говорило одно: он что-то скрывает. Он в чем-то виноват. Она все более и более убеждалась, что он отравил Джеффри Монтейна. Но почему? Ей нужно было знать, что произошло между этими людьми.
      День выдался трудный. В конце концов, даже несмотря на все беды, она начала клевать носом над книгой. Тут что-то стукнуло в стену. Люси встрепенулась, прислушалась. И снова удар камня о наружную стену. Она поднялась, выглянула во двор. Фигура в черном, на голове капюшон. Брат Вульфстан? Увидев ее в окне, человек быстро отошел в глубину сада. Слишком быстро для старого монаха. Люси зажгла масляную лампу, спустилась вниз и, набросив плащ, вышла из дома. В темном саду что-то вспыхнуло. Потом снова. Сарай. Пожар. Сердце в груди бешено забилось. Кто-то увидел огонь и попытался ее разбудить. Слава Богу. Она оставила лампу на полу за порогом и схватила ведро. Теперь быстро к колодцу. Люси вытянула ведро, наполнила то, которое принесла с собой, и потащила к сараю. Огонь полыхал внутри, у задней стены. Придется войти внутрь, чтобы погасить его. Дверь оказалась открыта. Вероятно, тот человек, который ее предупредил, уже боролся с пламенем.
      — Вы там? — крикнула она с порога.
      Заглянув внутрь, она ничего не увидела из-за дыма. Люси переступила порог, намереваясь выплеснуть ведро в дальний угол и побежать обратно к колодцу. Но из тени появилась рука, вырвала у нее ведро и швырнула за дверь.
      — Идиот! — прокричала Люси. Она вытерла глаза и уставилась в бледное лицо архидиакона. — Там ведь было полно воды. — Она повернулась, чтобы поднять ведро и снова помчаться к колодцу.
      Архидиакон схватил ее.
      — Гореть тебе в огне, дьяволица. Ведьма. Вавилонская блудница. Гореть тебе в огне.
      Он с хохотом отшвырнул женщину в пылающий угол, а сам выскочил из сарая, закрыв за собой дверь.
      Люси закричала и откатилась в сторону от пламени, но подол платья все-таки успел загореться. Она прихлопнула огонь ладонью.

* * *

      Поднявшись в свою комнату, Оуэн снял повязку и втер немного мази. Он лег на тюфяк, понимая, однако, что не заснет. Наверное, лучше пройтись. Он поднялся и выглянул в окно. На ясном небе мерцали звезды. Это была первая безоблачная ночь в Йорке. Он уставился на звезды, пытаясь припомнить, как их называл Гаспар. Вот с кем бы ему сейчас не помешало поговорить. Гаспар всегда очень здраво обо всем рассуждал.
      Внимание Оуэна привлекло какое-то движение внизу. Что-то творилось в саду Уилтонов. Какая-то фигура пробежала мимо распахнутой кухонной двери, за порогом которой мигала на полу зажженная лампа. Кто там в саду? Может быть, Тилди? Фигура выскочила на улицу. Нет, Тилди ростом поменьше. И тут он заметил зарево. Господи.
      — Пожар! — завопил Оуэн и помчался вниз.
      Мерчет и несколько посетителей выскочили вслед за ним из таверны. Том заорал, чтобы из конюшни принесли еще ведра. Оуэн уже успел вытянуть первое ведро из колодца, когда хозяин таверны подоспел с помощниками. Они принялись обливать заднюю стенку сарая.
      Но где же Люси? Горящая лампа и открытая дверь кухни — верный признак того, что она выбежала из дома, завидев огонь. Оуэн обошел сарай с другой стороны и заметил перед закрытой дверью перевернутое ведро. Он толкнул дверь, но та не поддалась. Тогда он приналег плечом и сломал ее. Люси лежала на полу, слабо покашливая. Он поднял ее на руки и поспешил к дому.
      Одна рука обожжена до пузырей, подол юбки обгорел, ссадина на голове, должно быть, от падения. Прибежала Бесс, принесла фляжку бренди. Оуэн приподнял женщине голову, и Бесс влила немного бренди в ее пересохшее горло. Люси закашлялась и оттолкнула Бесс, но та продолжала поить ее бренди. На этот раз Люси сделала глоток.
      — Неплохо. С ней будет все в порядке, — с облегчением сказала Бесс и помогла аптекарше сесть.
      — Кто это был, Люси? — спросил Оуэн. — Я видел, как кто-то выбежал из сада. Ты видела этого человека?
      — Я подумала, что он… — Она согнулась от приступа кашля, взяла из рук Бесс протянутую чашку бренди и уже без возражений выпила. — Я думала, что кто-то заметил огонь и пришел меня предупредить. Он кинул несколько камней в дом. Я не видела огня, пока не вышла в сад. Он тем временем спрятался в сарае. Швырнул меня на пол и проклял.
      — Кто? — взревел Оуэн.
      — Архидиакон.
      Бесс и Оуэн переглянулись. В ее взгляде он ясно прочел упрек за то, что не уберег Люси.
      Сверху послышался громкий стук. Колотили в пол. Люси отставила чашку.
      — Это Николас. Я должна идти.
      — Нет, я пойду к нему, — сказала Бесс. — Потом прослежу, чтобы как следует занялись сараем. А вам вдвоем, думаю, есть о чем поговорить.
      Оуэн понял, какое сильное потрясение испытала Люси, раз не принялась спорить, а просто обмякла на стуле. Бесс кивнула и ушла. Руки Люси подрагивали, когда она подняла чашку.
      — Он хотел убить меня, — прошептала она, словно сама не веря тому, что говорит. Голова ее была опущена, взгляд устремлен в пол.
      Оуэн проклинал себя. Магда ведь предупреждала, что Люси в опасности, и вот теперь она чуть не погибла. Ему следовало бы следить за домом, а он так запутался в своих подозрениях… и совершил ошибку, которая чуть не стоила человеческой жизни. Он даже не попытался хоть как-то защитить Люси.
      — Все будет хорошо. Завтра Ансельма отправят из города.
      Люси взглянула на него.
      — Откуда ты знаешь… — Глаза ее расширились. — Господи!
      Рука его потянулась к глазу, тут только он обнаружил, что забыл надеть повязку. Проклятье. Он отвернулся.
      — Нет, — сказала она, — прошу тебя, прости. Просто я раньше никогда тебя не видела без повязки.
      — Ты прости меня, что напугал тебя.
      — Нет. Мне приходилось видеть кое-что и похуже. — Он все равно не поворачивался к ней. — Пожалуйста, Оуэн, не отворачивайся от меня. Николас уже отвернулся сегодня. Неужели он знал, что задумал архидиакон?
      Отчаяние в ее голосе не оставило Оуэна равнодушным Он опустился рядом с ней на колени и взял ее руки в свои.
      — Не могу поверить, что мастер Николас заранее знал, что ты пострадаешь.
      Люси с нежностью тронула сморщенное веко, бровь, шрам под глазом.
      — Бесс говорит, я могу тебе доверять. А теперь ты спас мне жизнь. — Она внимательно вгляделась в его лицо. — Мне нужна твоя помощь, Оуэн.

      Оба вздрогнули, услышав, что в лавке кто-то ходит. Оуэн поднялся, знаком велел Люси оставаться на месте, а сам бесшумно пересек кухню и заглянул в лавку.
      — Что вы здесь делаете? — спросил он.
      У Люси от сердца отлегло, когда она услышала, что говорит он удивленно, но не сердито. К незваному гостю он обратился бы по-другому.
      — Николас велел мне принести для Люси глазную примочку и лекарство. — Это был голос Бесс. — Вот, пожалуйста. — Она вошла, высоко держа над головой пузырек и чашку, словно гордясь своими находками. Поставив все на стол перед Люси, она беспрекословным тоном заявила: — Займись собой немедленно.
      — Ты рассказала Николасу, кто устроил пожар? — спросила Люси.
      Бесс выпрямилась, подбоченясь и бросив на Люси нетерпеливый взгляд.
      — Не рассказала. Если захочешь, сама расскажешь. Он знает только, что в сарае занялся пожар, ты оказалась там запертой, а Оуэн тебя спас.
      Люси облегченно вздохнула.
      — Спасибо, Бесс.
      — Разумеется, он не дурак. Он знает, что ты была наверху, а пожары сами по себе не возникают. — Бесс дернула плечом. — Но интересовался он только тобой. Как ты, что ты, не пострадала ли.
      — А как он?
      — Попросил дать ему отвара, того самого, что принимают перед сном, чтобы дышалось полегче.
      — Он, как всегда, благоразумен. — Люси заметила, что у Бесс вокруг рта появились складки, как случалось, когда ее что-то беспокоило. — Со мной все будет хорошо, Бесс. Уверена, ты так и сказала Николасу. Не хочешь ли чего-нибудь выпить?
      — Не-а. Нужно идти. От пожаров у клиентов пересыхают глотки. Том небось еле успевает поворачиваться. Оуэн, ты останешься здесь, присмотришь за порядком?
      — Разумеется.
      Люси заметила, что Бесс и Оуэн обменялись многозначительными взглядами.
      — А вы двое, кажется, спелись.
      Бесс расхохоталась.
      — Так обычно и случается, если коротать каждый вечер за бутылочкой бренди или кружечкой эля. Вам обоим тоже это не помешало бы.
      Оуэн постоял в дверях, усмехаясь про себя, пока Бесс уходила.
      — Кажется, у нее насчет нас есть планы. Люси напряженно замерла. Ведь она чуть было не доверилась ему. Как она могла забыть свое первое впечатление об этом человеке — типичный головорез.
      — Я не имела в виду, что ты мне нужен для этого.
      Улыбка сразу исчезла с его лица.
      — А я вовсе так и не думал. Это все Бесс. Она не делает секрета, что очень любит, когда все разбиваются на пары.
      Ему лишь бы посмеяться. Ведь Люси чуть не призналась ему, что ее муж убийца. Наверное, ее признание тоже рассмешило бы его.
      — Ты находишь это забавным.
      Она была так сердита на него, что чуть не плакала. Нет, она не прольет ни слезинки, а то он и это наверняка сочтет забавным.
      — Что я такого сказал, что рассердил тебя? — Он присел рядом с ней.
      Сморщенное красное веко, обращенное к ней, смотрелось ужасно по сравнению со вторым глазом. Люси заметила, что здоровый глаз обрамлен длинными, пушистыми темными ресницами. Должно быть, раньше Арчер был очень красив. Какую боль, наверное, ему доставляет теперешний его облик.
      — Вероятно, сегодня я обижаюсь без всякой причины, — сказала она и принялась тереть глаза. Она чувствовала себя обессиленной еще до того, как начался пожар.
      — Промой глаза. Наш разговор может подождать.
      — Я просто без сил, Оуэн. В последнее время меня не покидает усталость. Давай поговорим, пока выдалась спокойная минута.
      — У тебя красные веки. Наверное, раздражение из-за дыма. Сделай примочку, а потом поговорим.
      Она возмутилась.
      — Почему ты всегда сомневаешься в моей способности рассуждать здраво?
      — Я волнуюсь за тебя.
      Она видела по его лицу, что он говорит искренне.
      — Со мной все в порядке, Оуэн. Меня не надо принуждать заботиться о самой себе.
      — Принуждать? Я волнуюсь за тебя, а ты называешь это принуждением? Только из-за того, что я солдат? Неужели я отринул все человеческие чувства, когда взялся за оружие, чтобы сражаться за своего короля?
      Люси уронила голову на руки. С ним невозможно разговаривать.
      — Ну вот, теперь я завелся, — вздохнул Оуэн. — Может, попробуем еще раз?
      Люси подняла голову. Он дотронулся до ее руки.
      — Я хочу помочь. Я вовсе не собирался принуждать тебя. Скажи, что я могу сделать.
      — Я бы не стала обременять тебя, но я напугана, Оуэн. Произошедшее сегодня — всего лишь малая доля того, в чем мне нужно разобраться, иначе я могу все потерять. Хотя я и так могу лишиться всего — лавки, этого дома, уважения людей. Это не очень утешительная новость, я знаю.
      — О себе я не беспокоюсь.
      — А следовало бы. Ученик часто разделяет судьбу своего наставника.
      — Почему ты можешь все потерять?
      — Это очень сложно объяснить. — Жаль, что ей трудно подбирать слова: она так устала. — Все началось в тот день, когда заболел Николас. Пришел брат Вульфстан, попросил лекарство, а когда он рассказал Николасу о больном, то муж начал вести себя как-то странно. Задавал непонятные вопросы. После он закрылся в лавке и приготовил лекарство, сделав из этого большую тайну. С тех пор он не изменился. И дело тут не только в болезни. Я знаю разницу между меланхолией и скрытностью. Той же ночью мужа привез домой пристав. А на следующий день навестить его явился архидиакон. Эти двое не переступали порог нашего дома с тех пор, как мы поженились. Николас не придумал лучшего объяснения, как сказать, что пристав случайно оказался у ворот аббатства, что же касается архидиакона, тот, мол, просто волнуется за него.
      — Мастер Николас стал скрытным? Это тебя беспокоит?
      — Если бы только это. Николас очень ко мне добр. Я многим ему обязана. Но если он сделал то, чего я боюсь… — Она не смогла произнести этих слов. — Тот Николас, которого я знаю, не смог бы так поступить.
      — А что, по-твоему, он сделал, Люси?
      Она уставилась в чашку, пытаясь подобрать слова.
      — Мне кажется… — Она набрала в легкие побольше воздуха. — Мне кажется, что Николас намеренно отравил Джеффри Монтейна, пилигрима, скончавшегося в аббатстве Святой Марии. Давным-давно, когда моя мама умерла, Джефф, ее возлюбленный, попытался убить Николаса. Не знаю почему. Как не знаю и того, почему спустя все эти годы Николас решил отомстить. Но именно так он и поступил. Получается, ты нанялся учеником в дом убийцы.
      — Ты говоришь, что он стал очень скрытным, и все же он тебе в этом признался?
      — Нет. Я узнала это, подслушивая у дверей, роясь в старых конторских книгах. — Оуэн хмурился, глядя на нее, словно пытался прочесть что-то в ее лице. Но он не выглядел удивленным. — Ты… что-то знал об этом?
      Он мотнул головой.
      Она так крепко вцепилась в чашку, что у нее сильнее заныла обожженная ладонь. Сделав глоток, Люси отставила чашку.
      — Говори же.
      — Я знаю, что Николас отравил Монтейна.
      Этого она никак не ожидала услышать. Оуэн все знал? Как он мог все знать, если только не был сторонним наблюдателем? И с чего вдруг ему интересоваться этим делом, если Джеффри умер до того, как Оуэн появился в Йорке?
      — Почему у меня такое чувство, что и ты вот-вот превратишься в недруга?
      Оуэн ответил не сразу. Он долго смотрел в огонь, и по его напряженному лицу она видела, что он борется сам с собой.
      — Неужели так трудно сказать правду?
      — Ты всегда думаешь обо мне самое худшее. Ладно, так и быть, расскажу тебе правду. Хотя это не самый мудрый шаг именно сейчас. Тебе нужна моя помощь, а правда может заставить тебя отказаться от нее. Но я не стану больше лгать.
      Услышав эти слова, она вовсе не почувствовала себя победительницей.
      — Я прибыл сюда под фальшивым предлогом, как ты подозревала с самого начала. В Йорк меня прислал его светлость архиепископ, поручив расследовать смерть своего подопечного, сэра Освальда Фицуильяма.
      Покрой одежды, отдельная комната в таверне Йорка, унизительнейший переход из капитана лучников в ученики аптекаря — все теперь сошлось.
      — Насколько все было бы лучше, если бы мое первое впечатление оказалось ошибочным. — Люси почувствовала себя ужасно одинокой.
      Оуэн потянулся к ее рукам. Она отпрянула.
      — Я ничего о тебе не слыхал, когда согласился сюда приехать, — сказал он. — Его светлость узнал, что тебе нужен ученик, и написал письмо Камдену Торпу, порекомендовав меня.
      — Но почему? Почему мы?
      — В вашей аптеке требовался ученик, а я как раз годился для этой роли. Мне нужна была работа, чтобы остаться в городе, не вызвав подозрения.
      — Гильдмейстер участвовал в обмане?
      — Нет, его пришлось уговаривать.
      — Откуда мне знать, что тебе можно верить?
      — Даю тебе слово.
      — Если оно хоть чего-то стоит. — Она потянулась за чашкой с бренди, но потом передумала. Так будет труднее ясно мыслить.
      Оуэн явно был задет за живое. Интересно, с чего бы ему так переживать?
      — Неужели ты думаешь, что после этого я смогу тебе доверять?
      — Я знал, что рискованно рассказывать тебе правду. Особенно сегодня. Я понимал, что ты можешь мне больше никогда не поверить, как только узнаешь, каким образом я здесь оказался. Но ты должна мне верить, Люси. У тебя нет другого выхода. Я сумею тебя защитить.
      — От кого?
      — Для начала от архидиакона.
      Как ей поступить? Говорил он вроде бы искренне, но может быть, ей просто хотелось поверить ему? Вот именно. В голове у нее стоял туман.
      — Значит, ты связал смерть Фицуильяма со смертью Монтейна и каким-то образом обнаружил, что мой муж отравил Джеффри?
      — Да. Дигби указал мне верную тропинку, хотя поначалу я сомневался. Уж очень его светлость был уверен, что с Фицуильямом расправились враги.
      — Если б я знала об этом раньше!.. Почему ты так долго ждал?
      — Потому что… Я бы и раньше тебе рассказал, Люси. Мне с самого начала не хотелось лгать.
      — Так почему?
      Он все не решался. Люси приготовилась услышать еще одно неприятное откровение.
      — До сегодняшней ночи я думал, что это ты могла отравить Монтейна.
      Она восприняла это как удар. Подобное признание Оуэн мог бы сделать со смешком, но он не смеялся. Даже не улыбался. Вид у него был виноватый. Все это время она льстила себе, что Оуэн уважает ее и даже неравнодушен к ней, а правда заключалась в том, что он считал ее убийцей.
      — С чего вдруг мне его убивать? Да и как я смогла бы это сделать? Я даже не знала, кем был этот пилигрим!
      — А если бы знала?
      — Я бы пошла к нему. Он хорошо ко мне относился, Оуэн. Благодаря ему, во взгляде мамы исчезла грусть. — Люси пыталась побороть слезы, не смогла и нетерпеливо смахнула их, рассердившись на собственную слабость. — Я бы скорее убила сэра Роберта. — Глупо, конечно, такое говорить. — Выходит, мне повезло, что архидиакон попытался меня убить. Я теперь оправдана?
      — Люси, прошу тебя. Монтейн был возлюбленным твоей матери. Он навлек позор на твою семью. Ты могла с тем же успехом, что и Николас, отравить его. И, на мой взгляд, причин у тебя было больше.
      Она никогда не думала, как все это дело выглядит со стороны. Аргументы Оуэна были весомы. Люси не могла их отрицать. И это ее пугало.
      — Ты не можешь себе представить, как меня радует, что ты невиновна, — тихо произнес Оуэн.
      Люси не хотела ничего слышать о его чувствах.
      — Так что же ты выяснил? Очевидно, ты до сих пор не знаешь, почему Николас отравил умирающего, иначе ты бы не подозревал меня вплоть до сегодняшнего дня. — Она не удержалась от того, чтобы высказать самое мрачное свое предположение: — Моя мать и Николас были любовниками?
      Оуэн смутился, пусть даже только для вида.
      — Любовниками? Думаю, нет, впрочем, точно не знаю. Я пока что не очень хорошо во всем разобрался.
      — Расскажи все, что знаешь.
      — История неприятная, Люси.
      — А я и не воображаю, что убийства бывают приятными.
      — Как думает Магда Дигби, Николас сделал это, чтобы заставить Монтейна молчать, в противном случае ты потеряла бы свое положение в гильдии после смерти мужа. Это, по крайней мере, благородно.
      — О чем же он должен был молчать?
      — О том, что дал твоей матери лекарство для выкидыша, которое ее убило. Слишком большая доза.
      У Люси заныло внутри.
      — Он дал ей смертельную дозу?
      — Нет, она сама ее приняла.
      — Но ему следовало это предвидеть.
      — Поэтому, я думаю, Николас решил, что через тебя искупит свой грех.
      — И это, по-твоему, должно служить мне утешением?
      — Нет. Утешаться тут нечем.
      Люси сделала большой глоток бренди.
      — Рассказывай все остальное.
      — Мне хотелось бы избавить тебя от подробностей, но после того, что случилось сегодня, наверное, мне следует начать с Николаса и Ансельма.
      Люси слушала молча, пока он рассказывал об отношениях ее мужа с Ансельмом в аббатской школе.
      — Это многое объясняет в поведении Ансельма, — сказала она, когда он умолк. — Что еще ты узнал?
      Она увидела по взгляду Оуэна, что ее спокойная реакция прибавила ему уверенности. Дальнейший рассказ дался ему легче. Он поведал ей о подозрениях Дигби и о том, что сообщила ему Магда Дигби. Наступил рассвет, а они все еще сидели на кухне.
      — Deus juva me, — прошептала она, когда Арчер смолк, договорив. — Моя жизнь разрушена.
      Оуэн промолчал.
      — Моя мать… — Даже если Женщина с Реки права и Николас действительно без всякого умысла потворствовал слабости ее матери, все равно он виноват. — Мой любящий муж дал моей матери средство убить себя. Его нельзя было переводить в мастера. Каким образом удалось замять дело?
      Оуэн пожал плечами.
      — Не знаю. Возможно, тетя Филиппа просветит нас.
      — Тетя Филиппа убеждала меня выйти за Николаса. Всячески подталкивала. — Люси поднялась и, подойдя к двери в сад, открыла ее, впустив внутрь слабый утренний свет. — Кто она мне — друг или враг? — прошептала Люси, обхватив себя руками. — Она ведь может сегодня приехать. Я собиралась первым делом приготовить для нее постель.
      — Тебе нужно немного поспать.
      Люси резко обернулась. Как он слеп.
      — Лечь рядом с тем чужим человеком и думать о том, что ты мне рассказал? Да я бы с ума сошла. Не знаю, то ли мне ненавидеть его, то ли жалеть.
      — Я обязательно выясню все, что смогу, ради тебя.
      — Ты имеешь в виду, ради архиепископа.
      Оуэн поднялся и, подойдя к ней, взял ее за руки.
      — Повторяю, ради тебя, Люси. — Она невольно взглянула ему в лицо, без повязки, непривычное. Шрам побагровел. Под здоровым глазом пролегли тени. Он был измучен не меньше, чем она. — Сумеешь простить меня? Сумеешь когда-нибудь мне поверить?
      — Не знаю. Помоги мне добраться до сути этой проклятой истории, Оуэн, и тогда мы посмотрим. Но ведь твое будущее зависит от его светлости? Я, пожалуй, начну подыскивать нового ученика. Ладно. Работа отвлечет меня.
      Она вышла из кухни.

* * *

      Наверху она проверила, как Николас. По привычке. Веки его дрогнули, и он открыл глаза.
      — Люси? Ты ранена?
      — Пустяки. — Она наклонилась, чтобы посмотреть, нет ли у него жара.
      Он дотронулся до ее лица, она отпрянула.
      — Люси!
      Убийца мамы. Ей захотелось причинить ему боль.
      — Это Ансельм затеял пожар, ты разве не знал? Он назвал меня дьяволицей. Ведьмой. Блудницей. Этот огонь предназначался мне, Николас. Я должна была в нем сгореть. После этого он ни с кем бы тебя не делил.
      — Он безумец. Что он тебе наговорил?
      — Ты называешь его безумцем? Но ведь он твой друг, Николас.
      — Это было давно, Люси.
      — Вот как? С недавнего времени он стал самым желанным гостем. С тех самых пор, как ты отравил Джеффри.
      — Нет! — прошипел Николас.
      Люси отошла от изголовья кровати. Ее тошнило от его лжи.
      — Даже сейчас ты не хочешь сказать мне правду?
      — Это не то, что ты думаешь.
      — Ты отравил его, Николас. Использовал мастерство, дарованное тебе Господом, чтобы убить Джеффри Монтейна. Он был хороший человек. Благородный. Он любил мою мать. А ты? Неужели ты ревновал к нему?
      — Люси, умоляю тебя. Она была моим другом, не более того.
      — И поэтому ты ее убил?
      — Я не… Я сделал то, о чем она просила.
      — А она просила тебя убить Джеффри?
      — Я поступил так ради тебя.
      — Ради меня? Ты проклял себя ради меня? Ты так говоришь, словно ожидаешь моей благодарности. Я никогда не желала Джеффри смерти. Это не он убил мою маму.
      — Ты обвиняешь меня?
      — Да.
      — Кто тебе об этом рассказал?
      — Это был твой долг, Николас, твой.
      — Я… виноват лишь в том, что не подумал как следует. Я был очень молод. Но я старался загладить перед тобой вину. Лавка. Скоро ты станешь мастером аптекарем. Никто не смог бы тебе помешать. Кроме Монтейна. Если бы он рассказал кому-то о том, что я совершил… Умоляю, Люси.
      Он отказывался отвечать за свой поступок.
      — Поспи, Николас. Оставь меня в покое.
      — Я люблю тебя, Люси. Я сделал это ради тебя. Но признаться… я не мог.
      Ради нее. Он в самом деле был уверен, что убил ради нее. Она вся дрожала, когда выходила из комнаты.
      В соседней крошечной комнате, служившей некогда детской Николасу, где потом так недолго прожил Мартин, она приготовила постель для тети Филиппы, а вторую для себя.

      Помощник Ансельма немедленно вскочил, когда появился архидиакон, собиравшийся заняться каким-то делом, перед тем как отслужить мессу.
      — Его светлость архиепископ хочет вас видеть.
      — Его светлость?
      — Он просил вас прийти немедленно.
      — В его дом или в приемную?
      — В приемную.
      Ансельм заторопился. Нечасто в последние дни его вызывали к архиепископу. Он даже подумал, не прослышал ли его светлость о пожаре. Маловероятно. Единственный свидетель погиб. А если бы даже Торсби и узнал что-то, то неужели не одобрил бы? Они ведь с ним в конце концов оба пастыри своей паствы. И он устранил волчицу, грозившую одному из их дражайших агнцев.
      Йоханнес проводил его к архиепископу.
      Джон Торсби не поднялся из кресла, чтобы поприветствовать Ансельма, а просто указал ему на стул перед своим столом, за которым изучал документы.
      — Ваша светлость, для меня большая честь…
      — Я позвал вас не для того, чтобы выслушивать любезности. Мне нужно, чтобы вы отправились выполнить одно мое поручение.
      Значит, его вызвали не из-за пожара.
      — За пределами города, ваша светлость?
      — В Дареме.
      Он был польщен, что понадобился вдруг архиепископу. Но Дарем! Сейчас это невозможно. Он должен быть рядом с Николасом, когда нужен ему больше всего.
      — Прошу простить меня, ваша светлость. Заболел один мой хороший друг. Боюсь, он находится на смертном одре. Мне бы очень не хотелось покидать его именно сейчас.
      — Вы говорите о Николасе Уилтоне?
      Ансельм удивился, что Торсби сразу догадался, о ком речь. Это ему польстило. Приятно все-таки, что архиепископ настолько интересуется его особой.
      — Это мой давнишний друг. И он сейчас очень одинок.
      — Я знаю о вашей дружбе. И понимаю, что вам трудно расстаться с Уилтоном. Но вряд ли можно считать его одиноким. Уилтон находится в хороших руках, а вы мне нужны в Дареме. Сэр Джон Далвили раздумывает о том, чтобы передать в фонд собора значительную сумму. Мы должны проявить к нему уважение и поддержать, рассказав об уже сделанных подобных дарах. Я доверяю эту миссию вам, архидиакон. Это большая честь. Или вы хотите, чтобы я пожалел о своем доверии к вам?
      — Нет, ваша светлость. Я понимаю, какая это честь, и очень вам благодарен, но нельзя ли подождать с отъездом?
      — Нет, нельзя. Мне нужно, чтобы вы отправились в путь сегодня же. Как только соберетесь.
      — Но я служу мессу…
      — Я все устроил.
      Ансельм поклонился. Он знал, когда лучше не настаивать.
      — Я вас не подведу, ваша светлость.
      — Отлично. — Торсби поднялся. — Отдайте своему помощнику необходимые распоряжения на ближайшие пять-шесть дней. Йоханнес сообщит вам подробности и даст рекомендательные письма.
      Когда Ансельм вышел из приемной архиепископа, с Йоханнесом беседовал пронырливый Оуэн Арчер. Говорили они очень тихо, так что Ансельм не расслышал слов, а как только его заметили, то сразу замолчали.
      — Архидиакон, — сказал Йоханнес, — прошу вас, присядьте, а я пока доложу его светлости о капитане Арчере.
      Секретарь проскользнул в другую комнату. Ансельм почувствовал на себе взгляд проходимца.
      — Вы сегодня рано, Арчер.
      — Провел бессонную ночь.
      Ансельм заметил, что Арчер смотрит хоть и одним глазом, но весьма недружелюбно. Возможно, Господь лишил его второго глаза в наказание за такой дерзкий взгляд.
      — Плохо спали? Нездоровится?
      — Нет.
      Вернулся Йоханнес.
      — Его светлость готов вас принять незамедлительно, капитан Арчер.

* * *

      Торсби поднялся при виде Оуэна.
      — Йоханнес рассказал мне, что был пожар.
      — Ваш архидиакон постарался услать миссис Уилтон к праотцам, ваша светлость. Если б я не оказался случайно у окна, а потом не взломал дверь в сарай, Ансельма бы ждал успех.
      — Вы уверены, что это был он?
      — Миссис Уилтон уверена.
      Торсби кивнул, пошелестел бумагами на столе, выбрал одну, прочитал ее, потом взял перо и поставил витиеватый росчерк.
      — Я только что подписал приказ о приведении в исполнение его смертного приговора. Можете больше не беспокоиться: он не вернется.
      — Когда он отправляется в путь?
      — Незамедлительно.
      — Тогда мне нужно вернуться в лавку. А то вдруг ему вздумается зайти попрощаться.
      — Он этого не сделает, Арчер.
      — Я все-таки прослежу.

* * *

      Как только Люси вошла в комнату, то сразу поняла — что-то не так. Уж очень неподвижно лежал ее муж. Она распахнула ставни неловкими от страха пальцами. Изо рта Николаса тонкой струйкой стекала слюна, дышал он часто и неровно.
      — Николас, ты меня слышишь?
      Ответа не последовало.
      Она нащупала его пульс. Слабый и неровный.
      — Милостивый Боже.
      Еще один приступ. Она хотела сделать ему больно. Но не так.

* * *

      Когда Бесс зашла проведать подругу и убедиться, что Люси пришла в себя после ночных страхов, она удивилась, увидев, что та сидит в изножье кровати и неподвижно смотрит на Николаса.
      — В чем дело, Люси?
      — У Николаса случился еще один приступ. Он умирает, Бесс.
      — Девочка моя. — Бесс присела рядом с Люси и убрала пряди волос у нее с лица. — Он давно уже умирает, милая. Лучше тебе смириться с этим и подумать о себе. Никто из нас не в силах спасти его. — Лицо у Люси было холодным, как лед. — Ради Бога, дитя мое. — Бесс накинула ей на плечи шаль и отвела от кровати.
      — Я убила его, Бесс.
      — Как же ты это сделала, ради всего святого?
      — Я сказала ему, что в сарае меня запер архидиакон. Я рассказала, как тот меня обзывал, что говорил. Я поделилась с ним, как и с тобой, своими подозрениями. — Люси взглянула на Бесс покрасневшими от бессонницы и дыма глазами. — Я хотела причинить ему боль. Этот приступ — из-за меня.
      — Вот еще. А как же та ночь в аббатстве? Тогда ты тоже была виновата? Чепуха. У этого человека нечиста совесть, и это его убивает. Ты тут ни при чем. Как твоя рука? Дай посмотрю. — Люси морщилась, пока Бесс снимала повязку. — Тебе бы не следовало так пересушивать рану, Люси. Почему ты забываешь о своей выучке, когда больна сама?
      Мысли Люси витали далеко.
      — Ты ведь знала, что Оуэн не тот, за кого себя выдает?
      Бесс начала было отнекиваться, но потом передумала.
      — Я ничего не знала до той самой ночи, когда в его комнате начался пожар. Он тогда был вынужден объяснить, почему его пытаются убить.
      — Выходит, тот пожар не случайность?
      — С тем же успехом можно считать случайностью и вчерашний пожар, дитя мое.
      Бесс никогда не видела Люси такой подавленной.
      — Ты хоть немного поспала?
      Люси покачала головой.
      — С Оуэном поговорили?
      — Да. Полагаю, ты все знаешь?
      — Сомневаюсь, что все. Но сейчас это неважно. Я не хочу вынуждать тебя заново переживать вчерашний разговор только для того, чтобы просветить меня.
      Внизу зазвенел колокольчик.
      — Я должна идти, — сказала Люси с усталой покорностью.
      Бесс обняла ее.
      — Я посижу с Николасом… хотя толку от этого не будет.

* * *

      Леди Филиппа прибыла в полдень. Она оказалась вовсе не согбенной седовласой старухой, какой ее представлял Оуэн, а женщиной моложавой, подтянутой, стремительной, с проницательным взглядом. Белоснежный платок, простое платье, безукоризненной чистоты накидка. Она крепко пожала руку Оуэну, оглядела кухню и нахмурилась.
      — Так я и думала. Люси давно должна была за мной прислать, а не взваливать все на свои плечи.
      — Я вовсе не за этим прислала за тобой, тетушка, — сказала Люси, стоя в дверях. На секунду она запнулась, но потом быстро подошла к родственнице и взяла ее руки в свои. — Как хорошо, что ты приехала, тетя Филиппа.
      Леди Филиппа обняла племянницу, потом отстранилась, внимательно посмотрела на перевязанную руку, вгляделась в покрасневшие глаза.
      — Дело не только в болезни твоего мужа, как я вижу.
      — Позволь я покажу, где ты можешь оставить свои вещи.
      Тетушка последовала за Люси по лестнице. Оказавшись в комнате, она обратила внимание на второй тюфяк.
      — Я приехала без служанки.
      — Это моя постель. Я собиралась спать здесь, но вчера ночью Николасу стало хуже. Он совсем плох.
      — Он умирает?
      Люси кивнула.
      — Ты поэтому прислала за мной?
      — Только отчасти. Нам нужно поговорить, тетя Филиппа.
      Тетушка кивнула.
      — Здесь пахнет бедой. Я чувствую это. Расскажи все, Люси.
      — Вечером. Сейчас мне нужно работать.
      Леди Филиппа пожала плечами.
      — Я присмотрю за Николасом. — Она сняла накидку и повесила на колышек.
      — Спасибо тебе. Сейчас с ним Бесс Мерчет. Уверена, у нее и своих дел хватает, поэтому нельзя допустить, чтобы она весь день провела наверху.
      — Кто такая эта Бесс Мерчет?
      — Владелица таверны Йорка. Живет по соседству.
      — Она работает на тебя?
      — Нет, тетя. Она моя ближайшая подруга.
      Леди Филиппа слегка удивилась.
      — А тебе не бывает иногда трудно? По-моему, ты рождена для другой жизни.
      — Мне очень трудно именно сейчас, тетя, но это никак не связано с моей работой. Договорим вечером.
      Люси заспешила вниз, пока не начался разговор, на который у нее не было времени.

* * *

      Новость о ночном пожаре привлекла в аптеку много покупателей, которые пришли в надежде разузнать подробности. Люси и Оуэн работали, пока леди Филиппа не позвала их ужинать.
      Тетушка привезла с собой пирог с дичью и тонко приправленный суп из зимних овощей с ячменем. Люси и Оуэн ели молча.
      Когда Оуэн отодвинулся от стола, Люси предложила им всем посидеть у огня и отведать бренди.
      — А тетушка Филиппа расскажет нам про Николаса, Джеффри Монтейна и мою маму.
      Вид у леди Филиппы был смущенный.
      — Зачем это нужно?
      — Я хочу понять, почему Николас отравил Джеффри Монтейна незадолго до Рождества.
      Леди Филиппа обвела взглядом обоих и, перекрестившись, прошептала:
      — Святая Мария, Матерь Божья. Неужели этой печали не будет конца?

* * *

      Вульфстан сощурился, глядя в открывшуюся дверь. Он с трудом различал лица на расстоянии, если долго занимался какой-то мелкой работой. Но сейчас он узнал изящное движение руки, придерживавшей дверь.
      — Брат Микаэло. Опять голова заболела? Так скоро?
      — Нет, мой спаситель. Я бы хотел разделить с вами кое-что. В знак благодарности за все, что вы для меня делаете. Это напиток, которым славится мое семейство в Нормандии. Матушка регулярно высылает мне понемножку, дабы не вводить в искушение гонцов. Я не оскорблю вас, предложив спиртное?
      — Вовсе нет, Микаэло. Спиртное прекрасно помогает пищеварению, а это в моем возрасте дорогого стоит. Прошу тебя, присаживайся.
      Вульфстан принес две маленькие чашечки.
      Черные глаза Микаэло поблескивали, чего никогда не случалось во время приступов головной боли. На бледном, тонком лице монаха они сияли, как залитые лунным светом омуты.
      — Как приятно наблюдать пациентов, когда они здоровы.
      Микаэло улыбнулся, разливая напиток. В чашку Вульфстана он налил в два раза больше, чем себе. Но все равно порции были крошечные. Он поднял свою чашку. Лекарь последовал его примеру.
      — За брата Вульфстана, чьи руки обладают исцеляющей силой Нашего Спасителя.
      Какой приятный молодой человек. Вульфстан раскраснелся от удовольствия и сделал глоточек. Странное сочетание привкусов сбило его с толку.
      — Вот где талант. Надо же смешать так много трав. Монахи в Придиаме готовят нечто подобное. Смешивают настои двадцати шести трав, кажется. — Он сделал еще один глоток.
      Глаза Микаэло сияли.
      — Я так и думал, что вы оцените напиток. — Он поднес чашку к губам.
      Вульфстан, не глотая, перекатывал языком густую жидкость, стараясь ощутить все нюансы. Тонкое сочетание. И все же в букете ощущалась какая-то фальшивая нота. Какая-то лишняя примесь. Состав напитка из Придиама был лучше сбалансирован. Жаль, что родственники Микаэло добавили чересчур много одной травы с таким резким ароматом. Над всем господствовал странный вкус нерастворенного порошка.
      — Что-то не так?
      Вульфстану показалось, что лицо Микаэло куда-то поплыло.
      — Голова закружилась. — Он привалился к стене, поднеся руку к сердцу, готовому выпрыгнуть из груди. Оно билось медленно и сильно. Головокружение. Привкус порошка. — Слишком много наперстянки.
      Он затряс головой. Комната наклонилась.

* * *

      Колокола пробили к началу последней службы дня. Генри поджидал брата Вульфстана на крытой галерее. Будь в лазарете хоть один больной, он освободил бы старика от службы. Но когда больных не было, Генри и Вульфстан отправлялись молиться вместе. Странно даже рабочие с кухни и те опередили в этот вечер лекаря. В последнее время брат Вульфстан не похож на себя. Чем-то расстроен, или ему нездоровится. С него станется скрыть болезнь. Генри решил сходить за стариком. Глупый Микаэло пронесся мимо со стороны лазарета.
      Значит, Микаэло задержал Вульфстана очередным своим приступом головной боли. Генри нырнул в лазарет, чтобы посмотреть, не нужна ли его помощь.
      — Генри? — раздался слабый, едва слышный голос.
      Послушник начал озираться во все стороны. Боже милосердный! Вульфстан лежал на койке, прижав руку к сердцу. Генри упал рядом с ним на колени, ощупал лоб старика, покрытый холодным потом.
      — Что случилось?
      Вульфстан приподнял голову, чтобы ответить, поперхнулся, свесился с койки, и его вырвало. Генри побежал за полотенцами и тазиком. Лекарь снова откинулся на подушку, пока Генри вытирал его. Потом послушник помог ему сесть повыше.
      — Вы знаете, в чем причина?
      — Наперстянка. В напитке.
      — В каком напитке?
      — Мик… — Старик закрыл глаза, вздрогнул и согнулся пополам.
      Головокружение, медленное, гулкое сердцебиение, рвота… Отравление наперстянкой.
      — Микаэло дал вам что-то выпить?
      Вульфстан кивнул.
      Должно быть, сильная доза.
      — Где чашки?
      Дрожащим пальцем Вульфстан указал на низенький столик. Генри понюхал чашку. Она оказалась вымытой. Он огляделся в поисках воды и заметил влажное пятно у задней двери. Брат Вульфстан был не в том состоянии, чтобы вымыть чашки, а потом вынести воду в сад. А ленивый Микаэло никогда не отличался аккуратностью. Если только он не захотел скрыть следы. Вульфстан снова начал задыхаться, Генри засуетился.
      Господи, что же делать? Звать на помощь бесполезно. Все братья на вечерней службе. Вульфстан может задохнуться, если Генри оставит его, отправившись на поиски помощников. А еще нужно обязательно его вымыть. Нельзя же позволить, чтобы бедняга лежал в собственных нечистотах.
      Но Микаэло за это время мог скрыться.

      Леди Филиппа, стоя в дверях кухни, смотрела на струи холодного дождя, казавшиеся в темноте серебряными нитями. Воздух здесь был не таким, как в Фрейторпе, затхлый аромат болот приглушался сырым речным воздухом. Вероятно, она совершила ошибку, разрешив Люси приехать сюда. Не только из-за воздуха. Нет, это мелочь по сравнению с тем, что только что рассказали Люси и ее ученик.
      Николас Уилтон убил Джеффри Монтейна. Верилось с трудом. Филиппа не представляла, что Николас Уилтон способен кому-то причинить вред. Именно поэтому она и сумела когда-то простить ему смерть Амели. Она подумала о слабом человеке, который едва дышал в комнате наверху. Его болезнь была ключом к пониманию всего, что случилось. Содеянное преступление убивало аптекаря. Николас был хороший человек, но обстоятельства заставили его совершить грех, с которым он не мог жить дальше. Ни во что другое Филиппа не могла поверить. И ей предстояло убедить в этом Люси. Девочка должна понять, что если Николас и совершил убийство, то сделал это ради собственного спасения. Или спасения жены.
      Филиппа обернулась к Люси и Оуэну, тихонько сидевшим в ожидании, когда она к ним присоединится. Люси поглаживала кошку, которая свернулась у нее на коленях, словно почуяв, что хозяйку нужно утешить. Святая Мария, теперь, когда ее муж умирает наверху, а прошлое предстало в виде клубка лжи и полуправды, дитя нуждается в утешении. Лучшим утешением, какое Филиппа могла подарить племяннице, было рассказать ей всю правду.
      — В детстве у тебя была очень похожая кошечка. Ты назвала ее Мелисенди в честь царицы Иерусалима.
      — Эту тоже зовут Мелисенди, — улыбнулась Люси. — Она такая же упрямая и красивая, как та.
      Филиппа обрадовалась.
      — Значит, ты помнишь не только печаль. Это хорошо.
      — Мои воспоминания о Фрейторпе до смерти мамы ничем не омрачены, тетя.
      Филиппа кивнула.
      — Тогда, возможно, то, что я расскажу, будет для тебя важным. Я хочу, чтобы ты поняла Николаса. Ты не должна его проклинать, Люси. Как и свою мать. Я расскажу то, что тебе нужно знать. — Филиппа присела, налила себе щедрую порцию бренди и, прежде чем начать рассказ, сделала большой глоток. — Но вначале ты должна понять Амели. Ей было всего семнадцать. Ее отдали незнакомцу, который увез ее далеко от семьи, в чужую страну. — Тетушка дернула плечом. — Но так уж заведено. Дочери в семье все равно что рабыни. А потом говорят, что мы много плачем, словно у нас нет на то никаких причин. — Она взглянула на Люси. — Я поклялась, что эта участь тебя не постигнет. Ты должна верить: я дала согласие на этот брак только потому, что ты была не против, наоборот, казалось, ты настроена выйти замуж за Николаса, замужество давало тебе шанс обрести самостоятельность.
      Люси промолчала.
      Леди Филиппа вздохнула и снова приложилась к бренди.
      — Амели привязалась ко мне, испытав огромное облегчение, когда я впервые заговорила с ней на придворном французском. Кроме меня и Джеффри Монтейна, молодого сквайра из свиты моего брата, который был очень добр к ней — более чем добр, как я теперь понимаю, — ей и поговорить было не с кем, как не с кем поделиться своими страхами. Мне не нужно рассказывать тебе, Люси, что твой отец никому не дарил утешения. В чем он теперь, конечно, раскаивается. Ее вообще не следовало увозить так далеко от родного дома. Военный трофей — так называл Роберт свою жену. Можете себе представить? — Филиппа посмотрела на Оуэна. — Раз вы были капитаном лучников у Ланкастера в те годы, уверена, вам это не составит труда.
      — Он не похож на сэра Роберта, — тихо заметила Люси. — Оставь его в покое. — Обратившись к Оуэну, она добавила: — Ты не должен обижаться на тетю Филиппу. В свое время ей досталось от мужчин.
      Оуэн проглотил уже готовый сорваться с языка ответ.
      Леди Филиппа лишь пожала плечами.
      — Я хочу, чтобы вы поняли, как несчастлива была Амели… леди Д'Арби. Моего дорогого брата рассердило, когда спустя год супруга еще не произвела на свет наследника или наследницу. Он дал волю своему гневу. Бедняжка Амели. Поведение Роберта лишь все усложнило. Видите ли, у нее прекратились ежемесячные недомогания — я уверена, что это произошло от горя, страха, одиночества и всего такого прочего. Я сказала Роберту, что он сам виноват и из-за страха, который она к нему испытывает, ничего хорошего получиться не может, но брат, конечно, мне не поверил. Мужчины все заносчивы, когда дело касается их семьи. Виновата Амели. Он просто не мог думать иначе. И он убедил ее в этом. Она тяготилась сознанием собственной вины. Больше всего на свете ей хотелось иметь ребенка, малыша, чтобы его любить. Она была готова поверить во всякого рода чепуху. Как раз тогда горничная и привела ее к Магде Дигби. Бедняжка Амели. Она так надеялась на лечение, но снадобье кончилось, а цикл у нее не восстановился. Амели расспрашивала меня о растениях в моем саду, и я начала потихоньку ее обучать. Как-то упомянула про сад Николаса, сказав, что она и Николас одногодки и что он упорно изучает свою профессию. Его сад был уникален, там росли как обыкновенные, так и экзотические целебные растения. Я никогда не думала… — Филиппа затрясла головой. — Многое из того, что сейчас я рассказываю, я узнала от самого Николаса. Он пришел ко мне и во всем признался, прежде чем просить твоей руки. Думаю, он хотел, чтобы ему отказали. Он искал кары.
      — За ее смерть? — высказала догадку Люси.
      Леди Филиппа не прореагировала на ее вопрос.
      — Но он мне нравился. После всего, что теперь от меня узнала, ты вполне можешь сказать: «Глупая старая дура, как он мог тебе нравиться, после того как ты узнала, что он натворил?» На что я тебе отвечу: «А как он мог мне не понравиться?» Он ведь хотел как лучше…
      — Тетя, пожалуйста, рассказывай дальше! — не выдержала Люси.
      — Что ж. — Тетушка выпрямилась. — Итак. — Она смахнула с юбки невидимую крошку. — Как-то Амели нашла Николаса и сказала, что хочет посмотреть его сад. Николас был очаровательный молодой человек. Деликатный, нежный. С иссиня-черными волосами и пронзительными голубыми глазами. Такого же цвета, как у нее, но смотрели они по-другому. Николас казался ангелом во плоти, в Амели же чувствовалась какая-то потаенная печаль. Было что-то в ее взгляде… — Филиппа замолчала, вспоминая.
      Оуэн посмотрел на Люси и увидел, что ее тоже одолели печальные воспоминания.
      Леди Филиппа вздохнула и покачала головой.
      — Знаете, если бы не эта разница, они бы смотрелись как брат и сестра. Как сейчас вижу их в прелестном саду, они склонились над ползучим тимьяном, он отмечает галочками названия растений, она дотрагивается до цветков пальцами, нюхает их, хвалит, а он смущается и краснеет. У нее была истинно французская манера держаться, которая так покоряет всех мужчин. Он обожал ее, это было ясно.
      Люси покраснела при этом замечании. Оуэн испытывал неловкость от того, какое направление принял рассказ Филиппы. Разумеется, такой поворот событий был более чем естественным, но что все это могло означать для Люси? Что могло заставить Николаса жениться на дочери обожаемой им женщины?
      — Во время своего первого визита Амели попросила у Николаса черенки дудника, болотной мяты и марены. А в ответ на его недоумение сказала, что хочет развести сад. И доказать тем самым Роберту, что она, как положено, намерена исполнять роль хозяйки поместья. Николас предложил растения посимпатичнее — лаванду, сантолину, маки, тимьян. Нет, нет, она хотела получить именно то, что просила. Он начал спорить, заявив, что дудник невыигрышен: большая семенная коробочка, никаких бутонов. Она пояснила, что в монастыре Святого Мартина они посыпали дудником полы, тем самым избавляясь от визитов дьявола. Николас осмелел, решил показать свои знания. «Вы думаете, что дьявол мешает вам зачать ребенка?» Она вспыхнула, но подняла на него глаза, наградив тем восхищенным взглядом, на который он надеялся. Она, видно, решила, что он способен читать ее мысли. Святые небеса, должно быть, эта глупая идея в ее головке появилась благодаря горничной. — Филиппа посмотрела на огонь. — Или, может, это я была глупа, раз не увидела, что она на самом деле околдована дьяволом.
      Тетушка встряхнула головой и встретилась глазами с Люси.
      — Николас с гордостью объяснил, как он догадался. Мяту с мареной принимают, чтобы восстановить цикл, если только не подозревают, что в недуге не замешан дьявол. Он поинтересовался, с чего вдруг дьяволу проделывать с ней такое. Амели ответила, что заслужила быть проклятой. Она, мол, не любит мужа, а это великий грех. «Но вы ведь хотите от него ребенка?» — «Это для меня очень важно. Если я не рожу ему ребенка, значит, я никто. Стоит его разочаровать, и он бросит меня». Бедный Николас! Он пришел в ярость и решил, что обязан ее защитить. Спасти от сэра Роберта. Ну как он мог ей отказать? Но выращивать растения из семян — слишком долго. Поэтому Николас приготовил для Амели лекарства, а потом потихоньку вынес их из аптеки, прекрасно сознавая, что не следует этого делать без отцовского разрешения. Николас поклялся, что дал ей самые подробные инструкции. Он рассказал, что, когда принес Амели лекарства, глаза ее засияли, и он почувствовал себя королем. — Филиппа кивнула Оуэну. — Вам стоит посмотреть на ее дочь, чтобы понять, о чем я говорю, хотя характер у Люси другой — у нее моя закалка. Амели и сейчас бы жила, будь в ней хоть капля нашей крови.
      — А разве в твоей семье никто не умирал при родах? — строго спросила Люси.
      Ее тетя закрыла глаза и погрузилась в себя.
      — Смерть твоей матери — полная неожиданность, — тихо произнесла она. — Это не был Божий промысел.
      — Что-то вы издалека заходите, — сказал Оуэн.
      — Я просто хочу, чтобы вы оба поняли все, как надо. Сад околдовал Амели. Она и Николас стали друзьями. Амели обрела покой, а потому к лету уже понесла. — Филиппа заметила смятение на лицах слушателей. — Это был ребенок сэра Роберта, не сомневайтесь. Между Николасом и Амели ничего не произошло.
      — Хвала Господу, — прошептала Люси и перекрестилась.
      Оуэн ненавидел свое дело. Он был создан для другого. Он жаждал сражаться на поле битвы. Кровавую бойню, казалось, легче перенести, чем это вынюхивание и подслушивание. Милая Люси. Как, должно быть, ей сейчас тяжело. А эта высокомерная дама все медлит, не спешит добраться до сути.
      — Роды были трудные. Позвали на помощь Магду Дигби. Мы с ней водили Амели под руки всю ночь. Она очень мучилась, даже родильное кресло стало для нее пыткой. Но видели бы вы, каким чудесным светом озарилось ее лицо, когда родилась здоровая девочка. Магда сказала тогда, как это хорошо, что Амели довольна младенцем. Повитуха сомневалась, что после таких трудных родов твоя мать решится родить второго ребенка. Я с ней не согласилась. Но сэр Роберт услышал предсказание Магды. Брат всегда скорее прислушается к чужим словам, чем к совету собственной сестры.
      Филиппа презрительно фыркнула, заметив нетерпеливый взгляд Оуэна. Она по-прежнему не торопилась выложить все до конца.
      — Через несколько месяцев Роберт отправился в Лондон, чтобы продолжить службу при короле Эдуарде. Мой братец старый дурак. — Она наклонилась и взяла Люси за руку. — Знаешь, я ведь боялась, что сэр Роберт не станет обращать на тебя внимание. Дочь нужна лишь для того, чтобы помогать управляться с младшими, которые появляются позже, а также создать нужный альянс через брак. Но Роберт все равно выигрывал больше, находясь на службе у короля Эдуарда, чем выдав тебя замуж за какого-нибудь знатного господина. А Магда заявила, что больше малышей не будет. Тогда я поклялась, что буду за тобой присматривать. И сделаю все, чтобы ты была счастлива.
      — Но ведь мама тоже собиралась за мной присматривать?
      Филиппа похлопала Люси по руке.
      — Если бы только она сама не была таким ребенком, — вздохнула тетушка.

* * *

      Аббат Кампиан, заметив отсутствие в трапезной Вульфстана и его помощника, послал Себастьяна узнать, в чем дело. Как это было похоже на Вульфстана — забыть попросить о помощи.
      Кампиан не удивился, когда увидел, что вместо Себастьяна в трапезную вернулся послушник Генри. Аббат догадался, что Вульфстан прислал его, как обычно, с извинениями.
      Но Генри не собирался извиняться. Выглядел он как безумный и говорил, задыхаясь от спешки.
      — Брата Вульфстана отравили. Мне пришлось с ним остаться. Брат Микаэло. Вы должны призвать его к ответу. Это он дал лекарю напиток, содержащий большую дозу наперстянки.
      Старый друг. Господи, только не это.
      — Где сейчас Вульфстан?
      — В лазарете. Я оставил с ним Себастьяна. Велел никого не впускать, кроме вас или меня.
      — Ладно. Ладно. — Аббат быстро что-то написал, подошел к двери и позвал своего секретаря, брата Энтони. — Отнеси это Йоханнесу, секретарю архиепископа. Он знает, что делать. На выходе предупреди привратника, чтобы тот был повнимательнее. Он не должен выпустить из аббатства брата Микаэло.
      Энтони ушел, не проронив ни слова.

* * *

      Мелисенди соскочила с колен хозяйки, заинтересовавшись шорохом в углу кухни. Люси встала, проверила медленно кипевший на огне суп и снова уселась.
      — В своем сундуке с приданым я нашла книгу о растениях, подписанную именем бабушки. Я так и не вспомнила, что видела раньше эту книгу или что мама мне ее дарила.
      Филиппа покачала головой.
      — Неужели Николас ни разу тебе ее не показал? Очень типично для мужчины — не задуматься о том, как много для тебя значила бы эта книга. Амели подарила ее Николасу, когда он стал подмастерьем. А ей в свое время книга досталась от матери. Прекрасно иллюстрированный том с переплетом из мягкой кожи. Она выучила все наизусть и подумала, что Николасу книга тоже понравится.
      — По вашему рассказу выходит, что эти двое приятно проводили время, — заметил Оуэн.
      — Но потом пришла беда. Амели переменилась. Она не ходила, а летала, едва касаясь земли, глаза ее сияли. Она часами гуляла по лабиринту, но без Николаса. Семилетняя Люси, очень любопытная девочка, рассказала мне, что ее мама гуляет там со своим другом, златокудрым рыцарем.
      Люси пришла в ужас.
      — Я ее предала.
      Филиппа закатила глаза.
      — Ерунда. Просто ты понимала меня лучше, чем твоя мать. Мой брат был неотесанным мужланом. Если тот человек мог доставить Амели радость, я не видела в их прогулках ничего плохого, совершенно ничего. И если тебя это шокирует, значит так тому и быть. В общем, я сказала Амели, что хочу познакомиться с юношей. И познакомилась. Да, он был красив — высокий, светловолосый, обходительный. Я не заметила в нем ни одного недостатка. И он приехал, чтобы забрать ее. В Милане он нашел себе место у какого-то знатного господина и собирался увезти с собою Амели. Никто бы не догадался, что они не женаты.
      Эта новость меня перепугала. Милан! До меня доходили истории о воинах на службе у итальянских аристократов, ведущих между собой бесконечные войны. Такой воин не мог привезти с собой жену и ребенка. Я пыталась урезонить эту пару, но у них был готов ответ на любое мое возражение. Люси предстояло отправиться в местный монастырь. В конце концов ее мать тоже получила образование в монастыре. Тогда я напомнила Амели, что она училась во Франции, где все говорили на ее родном языке, где она знала все традиции и обычаи. «Но они будут говорить по-французски. Все образованные люди знают французский». Она была сама невинность. Я напомнила ей, что Италия не похожа на ее родину. Солнечная, теплая страна, там даже голоса у людей другие. Ребенка могут перепугать такие изменения, к тому же разлука с матерью. Господи, о чем она только думала? — Филиппа помолчала немного, чтобы успокоиться. — Но Амели уже все решила, а раз так, то ни Бог, ни все его архангелы не могли изменить ее решения. Это была ее гибель.
      В глазах Филиппы блеснули слезы. Она смотрела на Люси, но было ясно, что видела перед собой в эту минуту Амели.
      Наконец леди Филиппа очнулась.
      — Но я отвлеклась. Как вы правильно поняли, Николас теперь почти не виделся с Амели. Но в конце лета Джеффри уехал, чтобы все устроить в Милане, и Амели снова приблизила к себе Уилтона. Она даже ревновала, когда он слишком много времени проводил в лавке или в своем саду. Его отец давно открыл сыну кошелек, поощряя делать заказы в дальних странах, откуда присылали семена экзотических растений. Парень разрывался между желанием угодить отцу и доставить удовольствие Амели. Надо отдать ему должное, работа обычно перевешивала. А это только усложняло мою жизнь. У меня уже не хватало терпения заботиться об Амели в ту зиму. Она металась в большом зале, срываясь на тебе, малышка, за малейшую провинность, почти ничего не ела и постоянно на все жаловалась. Весной вернулся Джеффри. Он отправился к Николасу и поблагодарил его за то, что тот был другом Амели. А еще он заверил Николаса и меня, что теперь у него есть куда отвезти Амели, хотя Люси по-прежнему предстояло пожить какое-то время в монастыре. Девочка моя, мое сердце все изболелось за тебя. Итальянский монастырь. Джеффри клялся, что сестры там знают французский и вполне образованны и добры. Он попросил нас с Николасом еще немного послужить опорой для Амели. Он должен был съездить к своей семье в Линкольншир, попрощаться, уладить кое-какие дела. Это было затишье перед бурей. Амели постепенно становилась все мрачнее, но как-то незаметно, так что я даже не сразу поняла, что случилось. Она стала очень скрытной. От Николаса я узнала, что она как-то пришла к нему утром, раньше чем обычно, такая одинокая, напуганная. Оказалось, что ей снова предстояло стать матерью. Она попросила его помочь. Поначалу он даже не понял, ведь не так давно она ждала этой самой новости. Амели сказала, что Джеффри не возьмет ее с собой, если узнает о ее состоянии. Николас был против решительных мер. Она ведь могла скрывать беременность довольно долго. Но округлившийся живот был уже довольно заметен в июле. А Джеффри все не возвращался. Он не мог уехать раньше Михайлова дня, в конце сентября. То есть ждать предстояло два месяца. Амели сказала, что зачала ребенка, потому что наконец узнала, что такое счастье. Позже она сможет родить, но не сейчас, когда это означало бы конец всей ее радости. Она молила Николаса дать ей средство, чтобы избавиться от ребенка. Он испугался. Он знал, что это смертельный грех, к тому же небезопасный для ее здоровья. Она с таким трудом родила Люси, а теперь пребывала в глубоком расстройстве. При таком состоянии, когда человека одолевает слабость, лекарство может превратиться в яд. Николас отказался. Тогда Амели встала перед ним на колени и принялась плакать и угрожать, что сама выпьет настойку из руты, растущей в моем саду. Он упал на колени рядом с ней и заплакал. В общем, она почти его уговорила. Он только попросил подождать чуть-чуть, потому что хотел помолиться. А на самом деле отправился к своему старому другу Ансельму просить совета. Ансельм сказал, что Амели все равно раздобудет нужное средство у кого-то другого, поэтому если Николас заботится о ее здоровье, то сам должен приготовить снадобье. Он был лучшим аптекарем в Йоркшире. Настанет день, и он станет мастером. И сейчас он сын мастера.
      Люси сразу поняла замысел Ансельма.
      — Архидиакон надеялся, что снадобье убьет ее. Он ревновал к ней. А если Николас окажется виновным, то постарается ее забыть. И тогда у Ансельма появился бы еще один шанс.
      Филиппа дернула плечом.
      — Я не подозревала об их отношениях. Знала лишь, что Николас прислушивался к мнению Ансельма и верил ему, что дело не получит огласки. Раз Ансельм посоветовал дать Амели лекарство, Николас так и поступил. Он смешал зелье из руты, можжевельника, пижмы и полыни, но в достаточно малых дозах, чтобы снадобье действовало постепенно и не могло стать опасным. В общем, насколько обыкновенный смертный может это гарантировать. Меня он уверял, что дал ей совершенно безвредную дозу. Ни одна из составляющих не гарантировала бы избавление от ребенка, но это был редкий случай, когда все пошло не так, как задумывалось. Я тогда решила, что он поступил мудро, но не могла избавиться от дурного предчувствия. Я следила за Амели, как наседка, под моим присмотром она принимала лекарство крошечными порциями утром и вечером. Она была очень осторожна. Мне казалось, Николас внушил ей мысль, как важно следовать его инструкциям. А потом я сглупила: ослабила бдительность. Настал сентябрь, Джеффри по-прежнему не появлялся; Амели выглядела плохо, вздрагивала от малейшего шума, сильно жестикулировала в разговоре, под глазами у нее пролегли тени, словно она плохо спала. Я тогда отнесла это на счет вестей из Кале. Роберт написал, что король Филипп наконец-то привел огромное войско для спасения жителей Кале, но несколько дней спустя приказал армии отступить без боя. За городскими стенами стоял сплошной вой. Целый год горожане прожили в осаде, а теперь узнали, что король их бросил. Весть была радостной для нас, но только не для Амели. Ведь это был ее народ.
      — Я служил с теми, кто побывал в Кале, — сказал Оуэн. — Жуткое время. Когда открыли городские ворота, то оказалось, что в городе не осталось ни собак, ни других животных, кроме нескольких дойных коров и коз. Всех остальных забили на прокорм. Очень много людей умерло. В городе царили пустота и тишина.
      Люси вытерла глаза.
      — Монастырь, где была мама, подвергся нападению королевского войска. Вот почему она оказалась дома, когда сэр Роберт привез ее отца и потребовал выкуп. А в монастыре ее спрятала одна из сестер в кадушке из-под муки. Какой-то солдат затащил в кладовку, где стояла кадушка, одну из ее подруг, изнасиловал, а потом перерезал ей горло прямо на глазах у мамы. Она не могла ни кричать, ни пошевелиться из страха, что ее обнаружат. Она могла только смотреть.
      — Да, хлебнула она горя, — вздохнула леди Филиппа. — А известие, что Кале сдался войску короля Эдуарда, повергло ее в истерику. Мой брат прислал письмо, что скоро намерен вернуться в Фрейторп. Что, если он приедет раньше Джеффри? Милостивая Мадонна. Я все время спрашивала Амели, уверена ли она, что ребенок все еще в ней. Она была такая худенькая, что мне не верилось, как в таком тщедушном тельце мог расти младенец. Она клялась, что ребенок в ней жив. Тогда я ее предупредила, что больше нельзя принимать снадобье. С каждым днем она становилась все слабее. Металась, как птица в клетке, смотрела загнанным взглядом, а потом приехал Роберт, как всегда довольный собой, ничего вокруг не замечающий. Король Эдуард назначил его помощником губернатора Кале. Роберт намеревался увезти с собой Амели. Я поняла, он надеялся, что, вернув жену во Францию, сделает ее счастливой. Настолько счастливой, что она родит ему долгожданного сына. И я тогда вдруг поняла, что он, должно быть, очень сильно ее любит. Он ведь пересек пролив с большими трудностями, а потом шесть дней скакал галопом только для того, чтобы вскоре вернуться с ней обратно. Он был уже не молод. А задержаться в доме действительно не мог. Губернатор нуждался в нем, как никогда. А я помогла Амели предать Роберта. Святая Мадонна, я поощряла Амели, когда она решила не хранить верность моему брату, который любил ее и был ей законным мужем. Я просто увлеклась романтической мечтой. Конечно, Роберт неотесан, ни манер, ни деликатности. Из него воспитали воина, который потом повел своих людей на битву. Никто не учил его быть мужем. Но он хотел измениться, хотел дать жене то, чего, по его мнению, ей не хватало. Родную страну, ее людей. А потом все рухнуло.
      Филиппа дрожащей рукой вытерла лоб. Люси так крепко сжала кулачки, что у нее побелели костяшки пальцев.
      — Как-то раз, когда Амели спустилась к обеду, выглядела она нездоровой. Я предложила ей прилечь, но она отказалась, заявив, что если сыграет роль хозяйки как надо, то Роберт ничего не заметит. Но он был не настолько слеп. Он попросил прощения за то, что привез ее в Йоркшир. Сказал, что не понимал раньше, как ей трудно придется. Амели сидела прямо, ела мало, смотрела не мигая либо себе в тарелку, либо на руки мужа. Ее головной убор стал влажным на висках. Лицо побледнело, приобрело серый оттенок. Роберт продолжал есть и пить; он, видно, подумал, что бледность жены и дрожание рук — обычное для нее состояние. Ему не терпелось изменить все это, отправившись в Кале.
      Внезапно Амели вскрикнула и, обхватив руками живот, повалилась со стула. Мы с Робертом подскочили к ней, Роберт успел поймать ее на лету. У нее началось кровотечение. Люси, ты, моя девочка дорогая, закричала, увидев кровь на руках отца. Я схватила тебя и отправила в детскую, велев Кук присмотреть за тобой.
      Амели приняла чересчур большую дозу снадобья, решив как можно быстрее освободиться от свидетельства своей неверности, пока Роберт ничего не заметил. Доза оказалась смертельной. Бедняжка сказала, что не чувствует ни рук, ни ног. Она пришла в ужас. Я не верю, что она хотела убить себя.
      — Но ведь Николас предупреждал ее, — сказала Люси, — и ты тоже.
      — Самоуверенность молодости. Она подумала, что снадобье может убить кого-то послабее, но только не ее. Полагаю, если бы она собиралась покончить с жизнью, то выпила бы все лекарство без остатка. Чтоб уж подействовало наверняка. А так осталась приличная порция.
      Амели умерла на руках у Роберта. «Что здесь произошло?» — в отчаянии спросил он меня. Что мне было делать? Я все ему рассказала.
      Брат был поражен таким предательством. Джеффри служил в свите Роберта, когда тот вез Амели в Йорк. Он присматривал за Амели во время путешествия через пролив. Только теперь Роберт понял, что сам свел эту пару.
      Он попросил меня оставить его одного. Не хотел, чтобы я видела, как он плачет. Я вышла в сад. Там меня и нашел Джеффри. Он уже несколько часов поджидал Амели в лабиринте. Господи, она столько вечеров проверяла, не вернулся ли он. Не наведалась в лабиринт только в тот день. Ах, если бы только она туда заглянула. — Голос Филиппы дрогнул, она уставилась в огонь.
      Люси по-прежнему крепко сжимала руки.
      — Когда Кук заснула, — сказала Люси, — я потихоньку спустилась вниз и нашла сэра Роберта, который держал маму и стонал. Они оба были в крови. Красивое платье мамы промокло насквозь. Я дотронулась до ее лица. Что-то было не так. Лицо холодное, как у статуи. И руки холодные. Я подумала, это оттого, что они висят почти у пола, и постаралась их растереть. Сэр Роберт прогнал меня, как собачонку, будто я не имела права находиться там. Он не сказал мне, что она мертва. Просто прогнал. Я поняла, что кто-то ранен, и решила, что он заколол ее ножом. Я подумала, что он узнал о Джеффри и ранил маму, чтобы она больше не виделась со своим другом. И я возненавидела сэра Роберта.
      — Но ведь я говорила тебе, что Роберт не виноват в ее смерти, — сказала Филиппа.
      — Ты говорила, что она умерла из-за ребенка. Но она была замужем за сэром Робертом, вот я и подумала, что это был его ребенок. Даже когда в монастыре шептались по углам, я была уверена, что люди ошибаются. Сэр Роберт ненавидел ее и убил вместе со своим ребенком.
      Тетушка вздохнула.
      — А Джеффри обвинил Николаса. Отправился к нему, разбудил среди ночи, избил до бесчувствия, ударил ножом и ушел, решив, что тот умер. Уилтон-старший нашел сына на полу в лавке. Он не желал давать пишу слухам и отправился к Магде Дигби, зная, что она выходит Николаса и будет держать язык за зубами. Еще он позвал архидиакона Ансельма для совершения последнего обряда, зная, что и тот не выдаст Николаса. Поговорив и с Ансельмом, и с Магдой, отец Николаса узнал, что произошло.
      Он и архидиакон явились к нам в Фрейторп. Поинтересовались, что мы намерены делать теперь, узнав, какую роль сыграл Николас в судьбе Амели. Мой брат удивил всех нас, взяв всю вину за происшедшее на себя. Оказывается, он уже послал гонца к королю с прошением об отставке. Он собирался совершить паломничество, замаливать грехи. Это был уже сломленный человек. Как и Николас. А Джеффри исчез еще раньше, решив, что убил Николаса. Амели погибла. Все это было слишком ужасно. Когда Роберт велел мне отдать Люси в монастырь, я подумала, что так будет лучше всего для нее. Убраться из этого проклятого дома.
      — Почему, скажите на милость, вы позволили ей выйти замуж за Николаса? — спросил Оуэн.
      — А разве не ясно? Он совершил ошибку по молодости. Не могла же я проклинать его всю оставшуюся жизнь.
      — Но для Люси он служил напоминанием о случившемся.
      — Нет, — возразила Люси. — Я ничего не знала о той роли, которую он сыграл во всей этой истории. Мне он напоминал те хорошие времена, когда мама была жива, когда я была любима. И он пообещал мне жизнь, полную смысла. — Она поднялась и, распахнув дверь, набрала в легкие холодный ночной воздух. Филиппа и Оуэн не сводили с нее глаз. Немного погодя Люси тихонько прикрыла дверь и обернулась. — Но ты поступила неправильно, когда решила обмануть меня, тетя Филиппа. И он тоже.
      — Ты бы никогда его не приняла, если бы знала обо всем.
      — Наверное, это было бы лучше.
      — Нет. Он обеспечил тебе будущее, оправдав мои надежды. Я хотела, чтобы ты не знала страхов, одолевавших Амели. Если бы ты составила партию какому-нибудь знатному господину, то тебя ждала бы та же участь: страх потерять уважение мужа, если не сумеешь родить ему сына и наследника, а еще лучше — двух сыновей. Страх потерять все вовсе не по собственной вине, а из-за того, что муж совершил предательство или преступление. Страх, что он может слишком рано умереть, и тогда ты останешься, как я, без дома, без положения, вечно от кого-то зависимой. И к кому ты могла бы тогда обратиться за помощью? С кончиной Роберта ты лишилась бы дома. О тебе начал бы заботиться королевский двор. Деньги, оставленные отцом, скоро кончились бы, и тебя продали с молотка тому, кто дал бы наивысшую цену. Все так бы и вышло, не иначе. — Филиппа поднялась и устало пошатнулась. — В Николасе я увидела того, кто послан нам Богом. — Она поднесла дрожащую руку ко лбу.
      Люси помогла тете добраться до постели, а когда выходила из комнаты, то леди Филиппа сказала:
      — Неужели ты не понимаешь, Люси? Николас хороший человек.
      — Тем не менее он убийца, тетя. Трижды убийца.

      Поводья намокли и скользили в руках. Но к вечеру руки и ноги так закоченели, что уже ничего не чувствовали. От холода и сырости Ансельма то и дело бросало в дрожь. Тепло шло только от потных боков лошади. Его попутчик, Брандон, здоровый детина, послушник из дальних краев, ехал впереди, видимо нимало не страдая из-за того, что промок до костей. Ансельм считал тяготы пути наказанием за собственный грех гордыни и дерзости, позволившей ему вместо Бога решать, кому жить, а кому умереть. Он нужен архиепископу. Торсби — слишком великий человек, чтобы подвергнуть себя такому путешествию, и потому Ансельм не роптал.
      На самом деле архиепископ оказал Ансельму огромную честь, доверив такую миссию. Дар, о котором шла речь, составил бы немалую долю в фонде собора. Переговоры следует вести очень деликатно, иначе сэр Джон Далвили может передумать, отдать всю сумму кому-то другому, и они останутся ни с чем. Ансельму предстояло внушить дарителю мысль о важности строительства собора, о вере и благодарении, кои воплощает собою этот храм, о милостях, которые ждут тех, кто внесет свою лепту.
      Своего спутника он до разговора не допустит, отошлет его в ближайший монастырь, а то он может ляпнуть что-то неподходящее. Брандону нельзя доверять и в том, что он согласится молчать. В таком деликатном деле он будет только обузой.
      Ансельма несказанно удивило, что аббат Кампиан выделил ему в спутники Брандона, а не Микаэло, дальновидного и речистого. Ансельм с самого начала попросил послать с ним Микаэло, который мог бы пригодиться — все-таки второй сын в знатной семье землевладельцев.
      Этот послушник обладал аристократической выучкой, способной сослужить ему хорошую службу при разговоре с сэром Джоном. Кампиан ответил, что Микаэло не пожелал ехать и даже молил оставить его в Йорке, ссылаясь на хрупкое здоровье.
      Он действительно хрупок. Как и Николас. Дорогой Николас, чего бы только Ансельм не отдал, лишь бы увидеть своего друга прежним. Лишь бы пройтись с ним по саду. Попробуй это, разотри между пальцами и понюхай, полюбуйся цветом — ну разве это не Божья благодать? Разве этот сад не высшее благо Создателя? Николас был преисполнен любви к Божьему созданию.
      Тонкий, чувствительный, душевный Николас. Кем бы он стал, если бы продолжал жить в аббатстве Святой Марии, защищенный от всего мира? Он превзошел бы в мастерстве немощного Вульфстана, создал свой собственный чудесный сад в стенах аббатства, не подвергаясь соблазнам французской блудницы. Все то зло, которым она отравила жизнь Николаса, было бы обращено на другое. Он никогда бы не встретился с Амели Д'Арби. Ее отродье, эта Люси, никогда не заманила бы Николаса в свое логово. Но она заманила и высосала из него всю жизнь, всю красоту, всю грацию. Бедный Николас лежит теперь в этой тесной вонючей комнатушке, словно муха, оставленная в паутине для будущего пиршества. Ведьма. Злая, порочная женщина. Ансельм был рад, что дал ей почувствовать вечность прошлой ночью. А сейчас она охвачена по-настоящему ужасным пламенем, вечным пламенем, по сравнению с которым пожар в сарае ничтожный пустяк.
      «Ансельм». Это имя прошептали ему на ухо. Сладостное дыхание ласково коснулось шеи. Ансельм обернулся, ожидая увидеть свою любовь. Но Николаса не было рядом с ним на болотах. Это ветер его дразнил. Архидиакон поплотнее запахнул ворот отяжелевшей от дождя накидки. «Ансельм. Ансельм. Ансельм». Жалобный крик. «Почему тебя здесь нет? Неужели ты покинул меня, когда я больше всего нуждаюсь в тебе?»
      Николас умирал. Должно быть, именно это хотел сказать ему призрачный голос. Он умирал, а архидиакон тем временем находился далеко, на дороге, ведущей в Дарем. Ансельм покинул свою любовь. Он оставил Николаса одного, с ужасом ждать грядущего. Терзаться страхом преисподней. Николас боялся, что Бог не поймет причины того, что он сделал, что ему пришлось сделать, не простит ему убийств, к которым его подтолкнула Амели Д'Арби. Милый, добрый Николас терзался страхом из-за того, что та ведьма разрушила его душевный покой сладкими речами и потупленным взглядом. Она околдовала его и привела к греху. Николас ни в чем не виноват. Бог это поймет.
      Но Ансельму следует быть рядом, чтобы напомнить об этом. Николас не должен умереть в страхе. В ужасе.
      Внезапно Брандон остановился и просигналил архидиакону, чтобы тот последовал его примеру. Глаза послушника блеснули в лунном свете.
      — Позади нас всадники…
      Ансельм прислушался, но до него донеслось только завывание ветра.
      — Чепуха. Ты…
      Брандон шикнул на него, чтобы он замолчал.
      Ансельм закрыл глаза и принялся изо всех сил вслушиваться. И тут, скорее ощутив дрожание земли, чем услышав звук, он понял, что это стучат копыта. Должно быть, гонец из Йорка. Мчится за ними сообщить, что Николас умирает и просит Ансельма вернуться. Он не может умереть без отпущения грехов, которое примет только от своего друга.
      — Быстрее. Нужно уносить ноги, — прокричал Брандон.
      — Нет. Это гонец, посланный нас вернуть.
      — Да какой еще гонец? Там же много лошадей. Конечно, это шотландцы. Есть один только шанс спастись — бежать, пока они нас не заметили. Вперед. — И Брандон с места взял галопом.
      Ансельм покачал головой. Глупец. Когда лошадь Брандона исчезла вдали, архидиакон убедился, что парень был прав. Такой шум производил, конечно, не один всадник. И архиепископ, разумеется, посчитал бы миссию Ансельма гораздо более важным делом, чем отпущение грехов старому другу. Значит, никакого гонца за ними не послали. Ансельм пришпорил коня и пустился вслед за Брандоном. Но Николас умирал, архидиакон в этом не сомневался. Чем дальше ехал Ансельм, тем призрачнее становился шанс оказаться у смертного одра дорогого друга.
      А затем его окружили шотландцы. От топота их лошадей содрогалась земля. Грозно сверкало в темноте оружие. Громкие крики испугали коня, на котором ехал священник. Конь заржал и встал на дыбы, сбросив Ансельма, а затем опустил подкованное копыто прямо ему на лоб. Все погрузилось во тьму.

* * *

      Николас сжимал голову Ансельма. «Проснись. Проснись, Ансельм». Архидиакон попытался сбросить руку друга. Очень больно. Должно быть, Николас не ощущает своей силы. Ансельм с трудом попытался открыть глаза, но Николас давил ему на веки.
      — Почему? — простонал Ансельм. — Что я такого сделал? Почему ты меня так мучаешь?
      «Я испугался. За мной пришел Создатель, и я испугался. Никак не мог тебя разбудить».
      Ансельм с невероятным усилием все-таки открыл глаза. Стояла ночь. В ушах стонал ветер, дождь охлаждал пылающий лоб. Тут архидиакон все вспомнил. Он поднес правую руку ко лбу. Во всяком случае, ему так показалось. Пальцы ничего не почувствовали, хотя рука была живая, пульсировала. Тогда он ощупал лоб другой рукой. Кожа рассечена, содрана, рана припухла. Он снова исследовал правую руку. Пальцы не слушались. Он абсолютно их не чувствовал. Ансельм заставил себя сесть, не обращая внимания на острую боль в животе; влажная темень вокруг него закружилась водоворотом. Когда головокружение прекратилось, он поднялся, пошатываясь, но с ногами вроде все было в порядке. Он прошел несколько шагов и, споткнувшись обо что-то, упал. Препятствием оказался его конь, липкий от крови, мертвый. Ансельм поднялся на колени, и его тут же вывернуло.
      «Ансельм».
      Он совсем забыл: Николас ведь умирает. Нужно вернуться к нему. Но что он мог сделать без коня? Только идти пешком.

* * *

      Люси сидела перед кухонным очагом, кошка Мелисенди устроилась у нее на коленях. Сидящий напротив Оуэн молчал, и Люси была за это ему благодарна.
      Она пыталась понять Николаса. Муж клялся, что любит ее. Филиппа этому верила. Верила, будто все совершенное им было сделано для Люси. Он обеспечил ей будущее. Оградил от страхов, преследовавших ее мать и в конце концов убивших Амели. Леди Филиппа хорошо это понимала. Она сама всю жизнь терзалась теми же страхами: оказаться ненужной, вообще никем. Лишиться крова.
      Именно этот страх заставил маму сделать страшный шаг. Если бы сэр Роберт узнал, что она вынашивает ребенка от другого мужчины, он бы с позором прогнал ее.
      Или нет? Люси не знала. Она вообще плохо знала отца. Ей было странно думать о сэре Роберте и не испытывать при этом ненависти.
      Итак, если Николас не был виноват и ее мать не была виновата, тогда кто же? Обязательно должен найтись виновный. Господь никогда бы не предуготовил такую кончину для ее матери. Значит, кто-то согрешил. Нарушил природное равновесие. Этот человек и был виновен.
      Жизнь Люси сложилась бы совсем иначе, если бы мама осталась жива.
      Ее жизнь была бы совсем другой без Николаса. Муж всегда к ней хорошо относился. Научил ее быть полезной. В Йорке ее уважали за мастерство, а не за то, что она жена своего мужа. Но теперь она лишится всего.
      Люси подняла глаза на Оуэна.
      — Когда ты обо всем расскажешь архиепископу, как он поступит?
      Мелисенди подскочила, капризно мяукнув, навострила ушки, выпустила коготки и бросилась в атаку на какую-то невидимую глазу добычу, пробежавшую по полу.
      Оуэн потер шрам на щеке.
      — Не знаю, Люси. Я вот тут сижу и стараюсь придумать способ, как бы ему ничего не рассказывать.
      — Не бери на себя грех, Оуэн. Ты обязан все рассказать архиепископу, сохранив ему верность.
      Люси направилась наверх к Николасу.
      А Оуэн понаблюдал, как Мелисенди играет с загнанной в угол мышкой. Он чувствовал себя таким же беспомощным, как эта мышь. Удастся ли ему скрыть от Торсби то, что он узнал?

* * *

      Ансельм ковылял по узкой, едва видимой дороге, вслух уверяя Николаса, что скоро придет. Боль в голове, пока он шел, немного притупилась. Больше всего его донимала рука. Ансельм оторвал кусок ткани от и без того порванной накидки, кое-как обмотал им руку, а затем сунул ее в левый рукав. Это немного помогло. Он даже не думал о том, что не дойдет до Йорка.

* * *

      Люси нашла Николаса в ужасном состоянии: он стонал, тихонько подвывая. Она опустилась рядом с ним на колени и принялась молиться, чтобы Господь унял его боль, освободил от страданий. Она представляла себе, что мужу грезится страшный суд, та самая минута, когда Господь призовет его ответить за маму, Монтейна и Фицуильяма.
      Николас громко вскрикнул и крепко схватил ее руку. Люси поцеловала его и зашептала слова утешения в надежде, что он ее слышит. Позже веки его вздрогнули, и он открыл глаза.
      — Я прощаю тебя, Николас, — сказала Люси. — Да пребудет с тобой покой.
      Он взглянул на жену и прошептал ее имя. Затем вздрогнул и безжизненно замер.
      Сердце у Люси остановилось, все мысли исчезли. Цепенящий холод сковал ее пальцы и полез вверх к плечам. Она обхватила себя руками. Николас мертв. Люси поднялась и подошла к окну, выходящему в сад. Она представила мужа там, среди его любимых растений, в старой шляпе, с выпачканным землей лицом. Летом у него на носу и щеках выскакивали веснушки.
      — Все кончено, — прошептала она. — Его больше нет.
      Она разрыдалась, снова вернулась к постели и опустилась рядом с Николасом на колени. Она ведь любила его, он хорошо с ней обращался, такой ласковый муж, всегда пекся о ее благополучии, счастье. Его светло-голубые глаза, которые раньше с такой любовью следили за каждым ее движением, смотрели теперь в никуда.
      Она не решалась их закрыть, понимая, что видит их в последний раз, эти необычные красивые глаза. Воспоминания увлекли на дно голубых омутов: она с мамой гуляет по его саду, его первый визит в монастырь, робкое нерешительное предложение руки и сердца, период обучения. Как терпелив он был с ней, как излучал радость, когда родился их сын, как оплакивал смерть Мартина. Все, что они вместе пережили, теперь будет помнить только она. Одна. Люси вгляделась в знакомые глаза, но души в них уже не было, проблеск жизни исчез. Она закрыла Николасу веки.
      Теперь следовало спуститься вниз, рассказать Оуэну, послать служанку за Бесс. Священник уже не нужен, Ансельм успел совершить над Николасом последний обряд. Ничего не оставалось, Кроме как подготовить тело к захоронению, укутать его в саван. Бесс пошлет своего конюшего к Каттеру, чтобы тот сколотил гроб.
      Люси хотелось бы похоронить Николаса в его саду — именно там он проводил свои самые счастливые часы, — но это было невозможно. Его надлежало упокоить в священной земле. Пора было встать, спуститься вниз, начать хлопотать. Но она все медлила, чувствуя, что близка ему, хотя глаза его были закрыты, а душа отлетела. Она знала, что как только отойдет от Николаса, то сразу потеряет его по-настоящему, окончательно.
      В этот вечер ее чувства к мужу были в полном смятении. Она ощущала, что ее предали. Ее мать погибла от яда, приготовленного человеком, которому Люси полностью доверяла. С ним были связаны все ее надежды на будущее. Он стал отцом ее единственного ребенка — каким пронзительно-радостным вспоминался тот короткий период. Еще раньше Николас поступил безответственно, вручив ее матери средство, приведшее к смерти. Тогда он обратился за советом к своему бывшему возлюбленному, который не мог не ревновать Николаса к Амели Д'Арби.
      Вот кого Люси должна ненавидеть — архидиакона. Она бросила обвинение в лицо Николасу, но по-настоящему ей следовало возненавидеть Ансельма.
      Ансельм. Он должен заплатить за всю эту боль.

* * *

      Оуэн выругался, когда звякнул дверной колокольчик. Он надеялся спокойно посидеть и подумать, но не обратить внимания на колокольчик было никак нельзя. По вечерам к ним приходили только в случае крайней необходимости. Мелисенди сторожила свою добычу и лишь скосилась на Арчера, когда тот проходил мимо.
      — Да пребудет с вами Господь. — Молодой монах раскраснелся, тяжело дышал, глаза его взволнованно горели. — Я должен поговорить с миссис Уилтон. — Брат Себастьян из аббатства.
      — В доме больной. Миссис Уилтон ухаживает за своим мужем.
      Молодой монах отвесил поклон.
      — Аббат послал меня предупредить, что брат Вульфстан отравлен.
      Оуэн поразился. Как такое могло случиться с лекарем, если от Ансельма избавились?
      — Он мертв?
      — Господь пощадил его. Но он очень болен. И аббата беспокоит, что миссис Уилтон в опасности. Он хочет, чтобы вы отвезли обоих Уилтонов во Фрейторп Хадден. Там они будут под защитой сэра Роберта и его слуг.
      — Странный выбор. На знакомой территории защищаться проще. Почему вдруг Фрейторп Хадден?
      Брат Себастьян пожал плечами.
      — Я просто гонец.
      Такие гонцы часто знали больше, чем участники событий.
      — Подумай хорошенько. Что могло послужить причиной такого предупреждения?
      — Возможно, аббат считает Йорк опасным местом. Здесь повсюду могут быть враги. Да и лекаря попытался отравить один из наших братьев. Брат Микаэло, он действовал по приказу архидиакона. Вероятно, аббат подозревает, что у Ансельма есть и другие пособники. — Себастьян нахмурился, испугавшись, что сказал слишком много. — Но я всего лишь гонец.
      — А где сейчас архидиакон?
      — На пути в Дарем.
      — Но если Ансельм вдруг повернет обратно, — спросила Люси с порога, — и обнаружит, что нас здесь нет, он ведь тут же отправится в дом моего отца!
      Брат Себастьян отвесил ей поклон.
      — Да пребудет с вами Господь, миссис Уилтон. Аббат о вас тревожится. Он считает, что Оуэн Арчер и слуги сэра Роберта сумеют лучше защитить вас во Фрейторпе.
      — Оуэн способен защитить меня здесь. Мой муж только что умер. Я хочу похоронить его здесь, среди людей, которых он любил.
      — Николас мертв?
      Оуэн подошел к Люси. Она держалась слишком прямо, словно боялась, что не выдержит и сломается. Лицо ее было бледным, отчего глаза выглядели огромными.
      — Пожалуйста, поблагодари аббата Кампиана за предупреждение и заботу. Скажи ему, что мы будем внимательны. — И Люси, извинившись, вернулась наверх.
      Брат Себастьян встревоженно взглянул на Оуэна.
      — Аббату это не понравится.
      Оуэн внимательно на него посмотрел.
      — А брат Микаэло сказал, что архидиакон намерен убить миссис Уилтон?
      — Не знаю.
      — Как я понял, архидиакона отослали в Дарем. Наверняка не одного?
      — Его сопровождает Брандон, послушник.
      — А кто еще?
      — Только Брандон.
      — И все? Один послушник?
      Себастьян явно смутился.
      — Брандон сильный.
      Оуэн рассмеялся, не веря своим ушам. Поистине, его окружают одни глупцы.
      — Одному силачу никак не справиться с разбойниками на дороге.
      Брат Себастьян пожал плечами.
      Оуэн похлопал его по спине.
      — Я понимаю, ты здесь ни при чем, и вовсе не собираюсь тебя дразнить. Но ты сам видишь, я не могу спорить с миссис Уилтон, когда у нее только что умер муж. Боюсь, тебе придется передать аббату ее слова.
      Гонец ушел, а Оуэн поднялся по лестнице. Люси сидела возле Николаса, изучая его отрешенным взглядом.
      — Я отослал брата Себастьяна обратно.
      Люси вздрогнула, потерла лоб.
      — Я не стану хоронить Николаса в отцовском поместье, — сказала она.
      — Отчего?
      — То место доставляло нам обоим одну только печаль. Мне бы хотелось похоронить его здесь, в саду. Но, конечно, не во Фрейторпе. Сэр Роберт оттолкнул меня от себя. Там нет любви ни для меня, ни для Николаса.
      — Но ведь там был твой дом.
      Она как-то странно на него посмотрела.
      — Ты предпочел не возвращаться туда, где рос когда-то. Наверное, ты прав.
      Оуэн не знал, что ответить на это.
      — Чем я могу тебе помочь?
      — Тетя Филиппа должна поспать. Попроси Бесс помочь мне обрядить Николаса.
      Оуэн взял ее руки в свои.
      — Твоя тетя не единственная, кто нуждается в отдыхе.
      — Я все равно не засну.
      — Люси, подумай, что тебе довелось вынести за прошедшие две ночи. Сначала пожар. Теперь Николас.
      — Я подготовлю его. Затем прочту молитвы.
      — Пусть кто-нибудь другой почитает молитвы.
      — Нет. Это сделаю я. Я убила его, мне и дежурить ночью.
      У Оуэна сжалось сердце. Что значит убила? Неужели они совершили полный круг, придя к тому, с чего начали? Неужели она все-таки убийца? Неужели Николас умер от медленно действующего яда, не позволившего ему восстановить свои силы настолько, чтобы все вспомнить и, возможно, обвинить ее?
      Люси рассмеялась. Это был резковатый холодный смешок.
      — Ты потрясен, оттого что я убила своего мужа.
      — Я не знаю, что и думать. Каким образом ты его убила?
      После бессонной ночи, при первых лучах рассвета Люси не потеряла силы, а прямо взглянула ему в лицо, да так, что Арчеру показалось, будто она заглянула ему в душу.
      — Я не отравительница, если ты это думаешь, — произнесла она без всякого гнева. В ее голосе слышалась только усталость. — Я сказала мужу, что его друг хотел убить меня. Я обвинила его в смерти матери. А когда он попытался объяснить, что убил Монтейна ради меня, я от него отвернулась. А потом вообще спустилась в лавку. А мне нужно было остаться с ним. — Она нежно убрала прядь волос со лба Николаса.
      — Он уже умирал, Люси.
      Она не сводила взгляда с мужа.
      — Я была не права, обвинив его. Все, что произошло, было результатом греховной любви, какую архидиакон питал к Николасу, низкой, удушающей любви. И гореть в аду за все содеянное суждено Ансельму, а не моему Николасу.
      — Об этом подумаем завтра.
      Люси его не слушала.
      — Когда я пришла, Николас стонал во сне. Я пыталась его утешить. Сказала ему, что прощаю. Не знаю, услышал ли он.
      — Уверен, что услышал.
      — Ты так говоришь, потому что хочешь меня успокоить. А потом собираешься уговорить меня увезти его в Фрейторп.
      — Это неправда, Люси.
      — Ступай и позови Бесс.
      Оуэн, видя, что она безутешна, отправился за хозяйкой таверны.

      За спиной Ансельма загрохотала, заскрипела повозка. Фермерская повозка. Она проехала мимо и остановилась. Фермер оглянулся, увидел сутану священника и то, в каком она плачевном состоянии, и сорвал с головы грязную шапку.
      — Что это, воры теперь даже сан не уважают? На вас напали, отец? Вы потеряли лошадь? Ансельм дотащился до телеги и оперся о колесо.
      — На нас напали. Мой спутник убит. Мне нужно добраться до аптеки Уилтона в Йорке, той, что недалеко от собора. Сможешь меня довезти?
      — Смогу. Я еду как раз туда на рынок. Всевышний милостив ко мне, раз дает возможность помочь одному из его пастырей. Я порядком нагрешил, так что рад как-то искупить грехи.
      Вскоре Ансельм уже лежал среди корзин и мешков, утешаясь мыслью, что Бог к нему милостив.

* * *

      Бесс прогнала Люси вниз в кухню, после того как они вместе обрядили Николаса. Там она поставила перед подругой чашку бренди и сказала:
      — С первым лучом рассвета я пошлю мальчишку за отцом Уильямом. — Это был их приходской священник.
      Люси кивнула, уставившись невидящим взглядом куда-то в пустоту. Бесс и Оуэн переглянулись. Звякнул дверной колокольчик.
      — Кого это принесло? — Бесс пошла посмотреть и тут же вернулась, раскрасневшись от волнения. — Его светлость архиепископ, — объявила она, ленты на ее чепце подрагивали.
      Не успела Бесс договорить, как вошел Торсби, осеняя все вокруг себя крестным знамением.
      — Миссис Уилтон, — сказал он, беря Люси за руку, — вашего мужа уважали в Йорке. Николас Уилтон был отличным аптекарем. Людям будет его не хватать.
      — Благодарю вас, ваша светлость.
      — Вы должны простить меня за вторжение в столь скорбное для вас время, но на то меня вынудили обстоятельства. Весьма печальные.
      Он кивнул Оуэну и перевел взгляд на Бесс, которая тут же ушла под предлогом, что хочет подняться к покойному.
      Люси сделала глоток бренди. Руки ее дрожали.
      — Пожалуйста, присаживайтесь, ваша светлость, — тихо произнесла она.
      — Я ненадолго. Хотел просто заверить вас, что все уже устроено. Вскоре двое моих людей доставят телегу и гроб. На рассвете я и четверо сопровождающих отправятся с вами во Фрейторп Хадден.
      — Вам не стоило о нас беспокоиться, ваша светлость. Уилтоны вам всегда верны.
      — О чем вы говорите?
      — Я знаю, что Оуэн ваш человек. Наверное, мне даже следует быть благодарной, что вы позволили мне какое-то время держать его у себя на службе.
      Архиепископ помолчал, но только секунду.
      — Миссис Уилтон, сейчас не время для оскорбленной гордости. Я пытаюсь помешать архидиакону или его молодчикам причинить вам еще большее горе.
      Люси поднялась, раскрасневшись и дрожа от гнева.
      — Не хочу показаться неблагодарной, милорд Торсби, но я не могу принять вашего дара. Я не намерена хоронить мужа во Фрейторп Хаддене. Ему там не место.
      Торсби поднялся.
      — Я вижу, что выбрал неподходящий момент. Простите меня, миссис Уилтон.
      Он подал знак Оуэну, чтобы тот следовал за ним. Люси проводила своего ученика мрачным взглядом.
      Оказавшись в покрытом росой саду, Торсби тотчас позабыл о приятных манерах.
      — Чертовка. Неужели она думает, что мы играем в игры, Арчер? Или она не понимает, насколько шатко ее положение? — Он накинул капюшон.
      — Я не знаю, ваша светлость, о чем думает в данный момент миссис Уилтон. Вчера ночью Ансельм запер ее в горящем сарае. Сегодня она потеряла мужа. Теперь вы предлагаете ей похоронить мужа там, где она никогда не собиралась его хоронить. И она сомневается, можно ли мне доверять. Вы не должны судить ее по сегодняшним словам или поступкам.
      Оуэн почувствовал на себе тяжелый взгляд Торсби.
      — Я вижу, миссис Уилтон успела стать для тебя больше чем хозяйкой. Что она знает об этом деле?
      — Все.
      — А поточнее?
      — Знает, что Монтейн много лет назад обвинил Николаса в смерти Амели Д'Арби. Монтейн был возлюбленным Амели. Она умерла, пытаясь избавиться от ребенка с помощью снадобья, приготовленного Николасом. Приняла слишком большую дозу. Той же ночью Монтейн попытался убить Николаса. Он подумал, что ему это удалось. Его возвращение поставило всю жизнь Николаса под угрозу. Аптекарь опасался, что Монтейн узнает, что он все еще жив, и снова попробует его убить или уничтожить его репутацию, и это разрушило бы все сделанное им для Люси. Поэтому Николас отравил его снадобьем, которое позже по ошибке дали Фицуильяму.
      — Я мог бы сразу догадаться, что здесь замешана женщина. Из-за них мы иногда становимся такими глупцами. — Торсби помолчал несколько секунд. — Миссис Уилтон тоже приложила руку к этому отравлению?
      — Нет. Она даже не знала, кто был тот пилигрим, для которого Николас приготовил лекарство. Из-за того, что муж слег той же ночью, когда совершил преступление, она не сразу узнала о яде, а потому не смогла спасти Фицуильяма.
      Оуэн разглядел в темноте неприятную улыбку на лице Торсби. Значит, он чересчур поспешно начал выгораживать Люси.
      — Ты бы мне ничего не сказал, даже если бы она была виновна.
      — В первую очередь я служу вам, ваша светлость.
      Торсби хмыкнул.
      — Думаю, нет. Хотя, вполне возможно, она невиновна. Так и быть, я принимаю твое объяснение. — Он покачал головой. — Почему так распорядился Всевышний, мне никак не понять. Фицуильям заслуживал наказания, но не от того, кто отмерил яд. А теперь мой архидиакон, видимо, сам одержим дьяволом. Под его влиянием оказался брат Микаэло. И кто еще? Ты должен уговорить миссис Уилтон принять мой план.
      — На нее не так-то легко повлиять.
      — Тебе давно пора придумать, как ее перевезти отсюда. — Архиепископ произнес это холодно, твердо, не терпящим возражений тоном.
      Торсби ушел, оставив за собой леденящую тишину. Через несколько секунд Оуэн услышал удаляющийся топот его лошади.

* * *

      Под пристальным взглядом Бесс Люси опустилась на табурет возле двери.
      — Что за испытание придумал для тебя наш архиепископ, когда ты только что овдовела?
      Люси ответила не сразу. Бесс отметила, что у подруги залегли тени под глазами — первый признак бессонных, тревожных ночей.
      — Мужчины понятия не имеют, когда лучше не тревожить людей.
      Люси вздохнула.
      — Здесь оставаться небезопасно. Архиепископ хочет, чтобы я уехала на рассвете. Архидиакон, видимо, лишился рассудка. Но архиепископ добр ко мне, Бесс, он посылает со мной повозку и людей во Фрейторп Хадден. И сам поедет с нами, чтобы отслужить заупокойную мессу.
      — Ехать во Фрейторп? Это в твоем-то состоянии? Даже не поспав?
      — Шотландцы редко нападают в такой ранний час.
      — Но ты ведь совсем не отдохнула, девочка моя.
      — Отдохну позже. Тетя Филиппа позаботится об этом.
      — Ну да, как она уже заботилась о тебе в прошлом. Не доверяю я ее заботам.
      — Я бы не прочь выпить твоего бренди на дорожку.
      — Пытаешься от меня отделаться?
      — Бренди согрело бы меня, Бесс. И еще одно из тех одеял, которыми ты пользуешься в дороге.
      Но Люси не смотрела на Бесс. Ее глаза были прикованы к мужу, закутанному в саван. Непривычное зрелище.
      Бесс, сама дважды вдова, сразу поняла, что подруге нужно побыть одной, пока не начнется вся эта похоронная суета.
      — Что ж, тебе не мешает согреться. Я принесу все, что ты просишь, если ты посидишь у окна и немного отдохнешь.
      Люси пообещала так и сделать.
      Бесс, тяжело вздохнув, ушла. Проходя мимо двери в лавку, она услышала, что Оуэн разговаривает с Тилди. Успокоенная тем, что эти двое остаются с Люси и услышат, если ей что-нибудь понадобится, Бесс торопливо вышла из дома через кухонную дверь, чтобы принести все нужное для непростого путешествия.

* * *

      Когда Люси очнулась в полной темноте, то оказалось, что ее голова покоится на руке Николаса. Она ни за что бы не поверила, что сможет заснуть, когда муж только что умер. Такая усталость ее пугала. Она хуже соображала и могла наделать ошибок. Люси встряхнулась и, подойдя к окну, широко распахнула его, чтобы холодный воздух ее взбодрил. Николасу сквозняк уже был не страшен. Ветер обжег ей лицо, словно пощечина, и она окончательно проснулась, осознав ужасную реальность. Мужа у нее больше нет. Его добрые глаза навсегда закрылись.
      А мужчины вокруг уже пытаются лишить ее всякой власти. Повелевают ею, говорят, где она должна похоронить мужа. По какому праву они вмешиваются? Почему-то утверждают, что якобы это для ее же пользы. Но почему вдруг архиепископа Йоркского и лорд-канцлера Англии заботит ее безопасность? Руководствуясь одной лишь вежливостью, он мог бы просто ее предупредить. Или предложить защиту. Но никак не требовать, чтобы она ему подчинилась. Не готовить заранее ее отъезд.
      Торсби и Кампиан решили обезопасить себя. Она знала то, что они предпочли бы хранить в тайне. В любую минуту она могла заговорить. А народ в Йорке с удовольствием стал бы слушать.
      Но это ничего бы ей не дало. Людей заинтересовала бы история об Ансельме, Николасе и Амели. Развлекла бы. Они разнесли бы ее по домам и, сидя холодными вечерами у своих очагов, перешептывались, обсуждая новость. Но зачем ей вредить самой себе? Она бы ничего не выиграла и слишком много потеряла. Это окажется история о том, что получается, когда забываешь о здравом смысле. Все равно это отозвалось бы на судьбе Люси. Аптекарь, не всегда способный здраво мыслить, никому не внушает доверия.
      У нее не было причин делиться с кем бы то ни было печальными событиями прошлого, и архиепископу следовало это знать. Она поговорит с ним завтра. То есть уже сегодня. Должно быть, рассвет уже близок, хотя из-за дождя небо по-прежнему темное.
      Пока она вглядывалась в мокрую темень, за ее спиной открылась дверь. Люси подумала, что это Бесс заглянула проведать ее, и улыбнулась сама себе, несмотря на страхи. Бесс будет рада увидеть, что она дышит свежим воздухом. Крадущиеся шаги. Кто-то подошел к кровати, застонал.
      — Неужели я опоздал? Николас, как ты жесток. Почему ты меня не подождал? Сам позвал меня, а потом не подождал. Я прошел через ад этой ночью, чтобы вернуться к тебе.
      Люси вздрогнула. Это был архидиакон, виновник всех ее бед. Оуэн, наверное, уснул. Бесс тоже. Люси не могла на них рассчитывать.
      В груди у этого человека все хрипело и клокотало — так обычно дышит раненый или больной.
      — Я услышал тебя, Николас. Услышал. Меня пытались остановить, но я вырвался. Прекрасный Николас. Они закрыли твои глаза. Они не хотели, чтобы я вновь их увидел.
      Люси на ощупь начала передвигаться к маленькому столику, задержав дыхание из страха, что по дороге наткнется на какой-то предмет. Отыскав спиртовку, она повернула фитиль; вспыхнуло яркое пламя.
      Ансельм охнул и прикрыл глаза скрюченной, разбухшей рукой. Николас лежал поперек его колен, освобожденный от простыни, в которую был запеленат. Вид у архидиакона был ужасный, к тому же от него исходил отвратительный запах крови и пота. Со лба стекала алая струйка. Темно-красное пятно расползлось по простыне, лежавшей у него на коленях. В конце концов он опустил руку и еще крепче вцепился в Николаса, в его обнаженное тело.
      — Я сжег тебя. Как сумела твоя душа освободиться? Прочь отсюда, дьяволица!
      — Это мой дом, чудовище. А Николас был моим мужем. — Люси подошла поближе.
      Ансельм оскалился и зарычал на нее, как раненый хищник, с силой прижимая к себе мертвое тело.
      Происходящее походило на кошмарный сон. Один мертв, второй обезумел от боли и горя. Выглядел он таким же трупом, как покойный. Безумец пробормотал что-то на латыни, принялся поднимать Николасу правое веко своим скрюченным распухшим пальцем, а потом наклонился и поцеловал его в губы.
      — Именем всего святого, оставь его в покое. — Люси дрожала от ярости.
      Ансельм поднял на нее взгляд.
      — Что ты знаешь о святом, дьяволица?
      Он гладил волосы Николаса, его живот, бедро, а сам наблюдал за Люси, наслаждаясь ее смятением.
      — Прекрати! — прошипела она.
      Она пыталась успокоиться, подумать, чем здесь можно воспользоваться вместо оружия. Вспомнила о ноже, которым резала бинты. Он лежал на столике рядом с кроватью.
      — У меня есть право попрощаться с ним. — Ансельм наклонился и снова поцеловал Николаса. — Он любил меня. Я защищал его.
      — Любил? — Люси подвинулась поближе. — Николас боялся тебя. Он говорил, что ты безумен. Порочен.
      Ансельм пронзительно закричал и трясущимися руками положил Николаса на кровать.
      Люси схватила нож и, держа его за спиной, попятилась.
      Ансельм пришел в бешенство.
      — Ты порождение порока, отравившее душу моего Николаса, — кричал он. — Николас любил меня. Это была чистая, искренняя любовь. А затем она отвратила его от меня — Амели Д'Арби. Французская блудница.
      — И поэтому ты обманом заставил ничего не подозревающего Николаса убить ее.
      Ансельм ухмыльнулся.
      — Все произошло так, как я о том молился.
      — Ты трус. Ты устроил так, что твой возлюбленный совершил за тебя преступление. И теперь Николасу гореть адским огнем. Не тебе.
      — Это ей гореть. Не моему Николасу. Она умерла ужасной смертью. Кровь хлестала из нее, она угасала на глазах. Столько боли. Столько страха. К тому же она умерла без отпущения грехов, ты знала об этом? Без отпущения грехов. Сейчас она горит в аду, моя маленькая волчица. Представляешь себе картину, как она корчится в вечном пламени?
      Люси взмахнула рукой, стараясь полоснуть ножом по его лицу. Но действовала она неумело и вспорола ему щеку, а не глаз.
      Ансельм заверещал и бросился отнимать нож. Люси брыкалась, но ей мешали юбки. Он выбил нож у нее из руки. Она схватила стул и изо всех сил ударила безумца. Он пошатнулся, но почти сразу набросился на нее. Кровь текла из всех его ран: на животе, на щеке, на лбу. Она не представляла, откуда у него берутся силы, чтобы продолжать драку.
      Он схватил ее. Зажал шею обеими руками. Одна рука крепко давила. Вторая бездействовала. Люси дернулась в сторону раненой руки. Он ударил ее головой о стену. Удар оглушил женщину, колени ее подогнулись. Ансельм поддержал ее и снова саданул головой о стену. Люси закричала, чувствуя, что ноги полностью отказывают. Он подхватил ее, прижал к стене, удерживая здоровой рукой за горло.
      На лестнице раздался топот. «Господи, дай мне сил убить его. За мою маму, за моего мужа», — молила Люси.
      Она вонзила ногти в руку Ансельма. И тогда он нанес удар собственной головой, нацелившись ей в лоб. В ушах у нее зазвенело. Она ощутила запах его пота и крови.
      — Отойдите, леди Филиппа, — кричал Оуэн за дверью. — С дороги.
      Взломанная дверь с шумом распахнулась.
      Ансельм зашипел и прижал к себе Люси. Оуэн вырвал ее из сломанной руки архидиакона. Она поползла в сторону, туда, где лежал нож.
      Архидиакон взвыл от ярости и боли и набросился на Оуэна, а тот вывернулся, поймал его сильными ручищами и швырнул о стену. Послышался тошнотворный хруст костей, тело Ансельма, обмякнув, повалилось на пол, голова легла на плечо под неестественным углом. Леди Филиппа закричала.
      Оуэн поспешил к Люси.
      Она стояла на коленях, занеся над головой нож, и смотрела на бездыханное тело архидиакона.
      — Ты убил его? — Она задохнулась, не веря собственным глазам. — Это я должна была его убить. Я.
      Оуэн опустился рядом с ней на пол. Дотронулся до ее подбородка, мягким движением повернул ее лицо к себе.
      — Ты хорошо сражалась, Люси. Теперь он мертв. И никто из твоей семья больше из-за него не пострадает.
      Она дернула головой, чтобы снова посмотреть на Ансельма.
      — Он раскрыл тело Николаса, целовал его и…
      — Позволь мне отвести тебя вниз, — мягко сказал Оуэн.
      — Он… — Люси отпрянула от Оуэна и с трудом поднялась сама. — Он рычал и огрызался, как раненое животное. Я не… Он словно превратился в зверя. А то, как он держал Николаса… — Она шагнула к кровати, поперек которой на простыне, запачканной кровью Ансельма, лежал обнаженный труп. Люси поднесла руку ко рту. — То, как он его держал, дотрагивался до него, мучил меня… Николас умер в страхе перед ним. И этот монстр обнимал его, когда Николас не мог дать ему отпор.
      Она была охвачена дрожью.
      — Люси! — Оуэн дотронулся до ее руки.
      Она попятилась и подошла к кровати, прижимая локти к бокам, в ее руке подрагивал нож.
      — Господи. Этот человек цеплялся даже за мертвого Николаса. Такая ужасная, удушающая любовь. Больше ненависть, чем любовь. Чем провинился мой муж, что был вынужден так долго страдать? — Она приподняла край окровавленной простыни. — По какому праву? По какому праву?
      Столько крови. Платье ее мамы потяжелело от крови, мокрая юбка цеплялась за рассыпанный по полу тростник. Кожа такая гладкая, холодная.
      Оуэн подошел к Люси.
      — Позволь мне отвести тебя в кухню.
      Люси покачала головой.
      — У Бесс найдется чистая простыня. Наверняка у нее есть чистая простыня.
      Внизу открылась дверь. Сначала в кухне, а потом на лестнице послышались шаги. На площадке забормотали голоса.
      Бесс перешагнула порог.
      — Милосердная Мадонна, — прошептала она, увидев обнаженный труп на окровавленной простыне. — Что произошло? — Она глазами обвела комнату, заметила запачканное кровью лицо Люси, пятна крови на рубашке Оуэна и наконец остановила взгляд на теле архидиакона. — Святая Мария, Матерь Божья, — едва слышно пробормотала она, наклонилась к нему, но тут же отвернулась, уловив зловоние. — Не мог же ты один все это натворить! — Она перевела взгляд на Оуэна.
      — Он уже был ранен.
      Голоса как будто помогли Люси очнуться. Она выронила нож, и тот, зазвенев, упал на пол.
      — Люси! — Бесс кинулась к подруге и принялась стирать кровь у нее с лица.
      — Бренди и одеяла теперь не понадобятся, — сказала Люси.
      Бесс вновь посмотрела на Оуэна.
      — На простыне кровь архидиакона?
      Оуэн кивнул. Бесс помолчала секунду.
      — Люди архиепископа уже привезли гроб. Мы с Филиппой завернем Ансельма в то, что есть, а для Николаса раздобудем чистую простыню. — Она кивнула сама себе и повернулась, чтобы уйти. Потом задержалась. — Вы двое разберитесь с людьми Ансельма.
      Люси опять начала дрожать. Оуэн поймал ее руки, они были холодны как лед.
      — Я не знаю, что делать.
      В ее глазах Оуэн заметил знакомое выражение, которое время от времени видел у своих солдат, когда те чересчур долго не уходили с поля сражения, усеянного трупами, скользя на крови и внутренностях своих собратьев по оружию и своих врагов, и неожиданно понимали, что больше не могут здесь находиться.
      — Я не знаю, что делать, — опять прошептала Люси.
      — Перво-наперво мы должны спуститься вниз, — мягко ответил Оуэн и повел ее за руку.
      Люди архиепископа поднялись, и Оуэн знаком предложил им снова сесть.
      — Миссис Уилтон нужно выпить бренди. Мне бы тоже не помешал глоток.

      По каменным плитам часовни раздавались шаги двух человек — один шел сандалиях, а другой — в сапогах. Оба замерли в дверях, а затем двинулись дальше. Громко позвякивали золотые цепи. Вульфстан перестал прислушиваться к этим посторонним звукам и мысленно вернулся к своим размышлениям, лежа на каменном полу перед алтарем, широко раскинув руки, словно распятый на кресте. Распятие, Христовы муки, спасение человечества. Спасение. Благодаря этому акту бескорыстия человек мог надеяться на спасение, даже несмотря на самый тяжкий грех.
      Он изо всех сил старался сосредоточиться на кресте, но это никак не удавалось. Мысли его парили где-то далеко, не позволяя собой управлять, только иногда обрывочно возвращаясь к хозяину. Такое приятное чувство парения, от которого невозможно было отказаться. Но он все равно старался. Им владела странная идея, что ему не следует искать утешения, что он совершил нечто непростительное, хотя в тот момент никак не мог припомнить, что именно. Пытаясь это вспомнить, он сразу пугался и прекращал попытки.
      — Брат Вульфстан, вы меня слышите?
      Тихий незнакомый голос. Низкий и звучный. Вульфстану он понравился. Но старый монах не стал отвечать. Заговорить означало разрушить ту пелену, в которой он витал под облаками. Ну почему всем не оставить его в покое?
      — Вульфстан, пришел архиепископ, чтобы с тобой поговорить.
      Голос аббата. От волнения высокий. Неприятный голос. Вульфстану больше понравился первый.
      — Его светлость хочет расспросить тебя о Люси Уилтон.
      Голубые глаза. Нежные прикосновения. Улыбка. Люси Уилтон. Вульфстан вздрогнул. Корабль, в котором он дрейфовал, наклонился, грозя опрокинуться, но тут же выровнялся. Имя Люси Уилтон вызвало какое-то неприятное воспоминание. Он не хотел о ней думать.
      — Вульфстан!
      Ну почему они не уходят?
      — Николас Уилтон умер, Вульфстан. Мы знаем, он отравил твоего друга Монтейна. Люси Уилтон тоже приложила к этому руку?
      Монтейн. Благородный пилигрим. Тьма. Милосердная Мария, так вот в чем дело. Вот какой ужасный грех он совершил, ему нет прощения. Никакая епитимья не поможет. Его вина. Ему следовало бы знать. Это был его долг. А так он убил своего друга. И все из-за собственной гордыни. Милая Люси Уилтон. Могла ли она приложить руку к отравлению? Или знать заранее и не предупредить его? Могла ли она хладнокровно отвернуться, пока готовился яд для его друга?
      — Нет!
      Пелена исчезла. Его сердце подпрыгнуло. Он вцепился в камни, пытаясь встать. Сильные руки подхватили его и помогли подняться. Вульфстан открыл глаза и пошатнулся, ослепленный мигающим светом алтарных свечей. Сильные руки поддержали его.
      — Идемте, присядьте на скамью.
      Оказалось, что приятный голос принадлежал архиепископу, который так деликатно ему помог. Сам Торсби. На его груди сияла цепь лорд-канцлера. От него исходил запах ароматных масел.
      — Я должен знать, каков характер этой женщины, брат Вульфстан. Вы должны рассказать мне о ней.
      От Микаэло иногда тоже так пахло. Пряный, мускусный и цветочный запах одновременно. Тщеславный юноша. Но вполне безобидный, как когда-то думал Вульфстан, пока Микаэло не попытался его отравить. Ему почти это удалось.
      — Почему я? Почему он захотел убить меня? — вслух удивился Вульфстан.
      — Вульфстан. — Лицо аббата Кампиана приблизилось, заслонив собой все. — Ты бредишь, — Обращаясь к Торсби, Кампиан добавил: — Он еще не полностью пришел в себя. Но он умолял позволить ему прийти в часовню и покаяться.
      — Покаяться? В каком грехе, брат Вульфстан?
      Вульфстан склонил голову.
      — Мне следовало распознать состав снадобья. Мне следовало узнать признаки отравления аконитом. Ваш подопечный не должен был умереть. Как и Джеффри. — Лекарь заплакал.

* * *

      Леди Филиппа вместе с Бесс заставили Люси и Оуэна пойти в таверну и отдохнуть. Сами они собирались подготовить Николаса к погребению и посидеть у тела. Один из людей архиепископа охранял таверну, а второй — аптечную лавку. Остальные двое отправились сообщить Торсби о смерти архидиакона.
      Прежде чем подняться в свою комнату, Оуэн заглянул к Люси. Она стояла у окна, крепко обхватив себя руками, словно готовясь к следующему удару.
      — Пожалуйста, попытайся уснуть.
      — Стоит мне закрыть глаза, как я вижу Николаса в объятиях Ансельма. — В голосе ее послышались рыдания. — Это невыносимо.
      Оуэн замялся на пороге, не зная, позволено ли ему войти. Но он не мог ее оставить.
      — Приляг. Я поболтаю с тобой, пока ты не уснешь.
      Он повел ее к кровати, и она не сопротивлялась.
      — Расскажи, как ты познакомился с архиепископом.
      — Нет. Тогда ты точно не уснешь.
      Вместо этого он принялся рассказывать о своих лучниках, называл каждого по имени и описывал характер. Вскоре Люси заснула.
      Оуэн задремал, сидя на стуле рядом с ней.
      Прокричал петух и разбудил Люси, которая открыла глаза и не сразу поняла, где находится.
      — Где я?
      Оуэн, вздрогнув, проснулся.
      — Где я? — повторила она.
      — В лучшем номере Йорка. Мы пришли сюда вчера ночью.
      — Архидиакон, — прошептала Люси, осторожно дотрагиваясь до головы. На лице и горле успели проступить синяки, убедившие Оуэна, что борьба шла гораздо более серьезная, чем он предполагал.
      Вид этих синяков наполнил Оуэна яростью, которую не могло усмирить сознание, что он расправился с Ансельмом. Нет, придется как-то сдерживаться.
      — Лежи спокойно. — Он приложил холодную влажную тряпицу к голове Люси. — Ты храбро сражалась.
      Она смотрела куда-то мимо Оуэна.
      — Я сама хотела его убить и очень рассердилась на тебя за то, что ты отнял у меня эту возможность.
      — Теперь все позади.
      — Что же мне делать?
      — Ты о чем?
      — Я все потеряла. Мужа. Лавку. Все.
      — Я рассказал архиепископу, что ты ни в чем не виновата.
      — Это не будет иметь никакого значения.
      — Я сделаю все, что в моих силах.
      Люси отбросила компресс и с усилием села.
      — Ты будешь продолжать службу у архиепископа?
      — Вполне возможно, она окончится для меня в подвалах Олд Бейли.
      — Почему? Ты ведь меня защищал. Неужели за это ты можешь угодить в темницу?
      — Архиепископ не желал, чтобы от Ансельма избавились в черте города. Он хотел, чтобы это случилось без свидетелей. — Наверняка его светлость успел усомниться в лояльности Оуэна.
      — Выходит, тебе следовало позволить Ансельму расправиться со мной?
      — Разумеется, нет. Вопрос в том, поверит ли мне теперь его светлость. — Оуэн освежил компресс и снова приложил к ее лбу. — Я видел ножевую рану на лице Ансельма. На это нужна смелость.
      — Он меня довел. Я хотела ослепить его, а затем заколоть прямо в сердце. Сам видел, насколько я преуспела. Никогда раньше не нападала ни на кого с ножом. Жаль, ничего не вышло…
      Люси закашлялась и согнулась пополам. Он придерживал ей голову, пока ее рвало.

* * *

      Джон Торсби снял цепь и накидку. Если бы кровь запачкала мех, то смыть ее было бы очень сложно. Только после этого он наклонился и внимательно осмотрел тело архидиакона. Шея была сломана. Арчер действовал быстро и умело. Архиепископ остался доволен. Но не совсем. Он действительно хотел, чтобы это случилось. Но только не в Йорке. Не так близко от собора. Или если уж это должно было случиться в городе, тогда в его епархии, где он пользовался властью. Хотя, конечно, участники событий вряд ли заговорят. Все-таки жаль, что все это произошло в самом центре города. Какой-нибудь грешник, страдающий бессонницей, мог заметить архидиакона. А потом наблюдать за потасовкой. Да и ради кого Оуэн убил Ансельма? Ради своего хозяина или все-таки ради хорошенькой вдовы?
      Торсби знал, как поступить с вдовой. Вульфстан утверждал, что она ждет перевода в мастера. По его словам, она очень этого хочет. И Николас хотел этого для жены. Такой расклад Торсби устраивал. Ему нравился сильный характер миссис Уилтон. Из такой получилась бы хорошая аббатиса. Он даст согласие на перевод ее в мастера в обмен на молчание по поводу всего этого дела. Он не сомневался, что она пойдет ему навстречу.
      Но оставался Арчер. Как поступить с ним? Он знал все, не был ни к кому привязан, и у архиепископа не находилось рычагов, чтобы заставить его молчать. Разве только с помощью вдовы. Если Арчер убил Ансельма ради вдовы, то это уже кое-что. Торсби решил за ним понаблюдать.

* * *

      Мессы были короткие и тихие, но вполне достойные. Оба, Ансельм и Николас, упокоились в священной земле. Для аптекаря Торсби благословил уголок в саду Уилтонов. Такой пустяк, но вдова преисполнилась трогательной благодарности. Архиепископу это служило на руку.
      Торсби не сводил глаз с Арчера, когда тот стоял у могилы. Если этот человек любил вдову, то ему следовало бы выглядеть не таким мрачным. Миссис Уилтон теперь свободна, хотя, конечно, следует соблюсти траур. Арчер же стоял там, мрачно поглядывая на происходящее одним глазом, ни разу не дотронувшись до Люси Уилтон. Словно и не сознавал, какая награда его ждет.
      После церемонии Торсби отвел Оуэна в сторону.
      — С чего вдруг такая печаль?
      Арчер как-то странно на него посмотрел.
      — Все это неправильно. Чуть ли не каждый житель Йорка считает Ансельма мучеником. Поговаривают, будто он попал в засаду, когда возвращался в город, чтобы совершить последний обряд над своим другом. Будто Бог увидел его преданность и позволил ему прожить ровно столько, чтобы помочь его другу попасть на небеса.
      — Это почти правда, Арчер.
      — Люди должны знать всю правду. Они должны понять, что на самом деле совершил Ансельм.
      Торсби опустил взгляд на свое кольцо, расстроенный фанатическим блеском в глазу слуги.
      — Это я вложил в уста людей историю о благородной смерти Ансельма, — тихо произнес Торсби. — Если я теперь все исправлю и расскажу всем, что мой архидиакон сначала убил Дигби, а потом пытался убить тебя и миссис Уилтон, тогда мы вызовем скандал. Народ не станет дарить деньги церкви, так опорочившей себя. А король пожелал, чтобы в Йорке был создан огромный собор, ведь здесь похоронен его сын, Уильям Хатфилдский, умерший в младенчестве, ибо он оказался слишком хорош для этой жизни. Эдуарду нравится этот созданный образ. Хатфилдская часовня должна находиться в церкви, достойной маленького ангела. Так что сам понимаешь, романтическая история о друзьях детства — это единственное, что они должны запомнить.
      — Но это ложь.
      — Ты глупец, Арчер. Кому эта ложь может навредить?
      — А вы разве не ставленник Божий? Разве вам не следует научить нас выбирать между добром и злом?
      Торсби подавил улыбку. Неужели, проведя столько лет на службе у старого герцога, Арчер сохранил наивность?
      — Я архиепископ Йорка и лорд-канцлер Англии. О добре и зле я должен судить исходя из пользы для общества.
      Оуэн принялся расхаживать перед ним.
      — Вы отослали своего архидиакона в Дарем, надеясь, что там его ждет засада.
      — Я не надеялся. Я ведь сам тебе сказал, что подписал его смертный приговор. Что, по-твоему, я имел в виду? Те солдаты были моими людьми.
      — А как же Брандон?
      — Я был вынужден послать кого-то из аббатств, иначе Ансельм сразу бы что-то заподозрил. Молодой Брандон был посвящен в наш план. Он удрал, хотя мог бы этого не делать. Мои люди и так не причинили бы ему вреда.
      — На болотах успело стемнеть, ваша светлость. Откуда вашим людям было знать, что это их сообщник?
      — Парень довольно находчив. Он мог бы назвать свое имя.
      — А что, если бы первыми их нашли шотландцы?
      — Я полагался на милость Господа. Брандон силен, к тому же вырос на границе. Он умеет защищаться.
      — Один против нескольких горцев? Что вы знаете о сражении в одиночку? Вы, которого баловали с рождения. То же самое происходит на войне. Сидят такие командиры в своих роскошных палатках, придумывают какие-то схемы, а потом двигают нас по полю, словно пешки, подражая тактикам, о которых прочли в книжках. Все это их очень забавляет. Происходящее они воспринимают как увлекательное состязание. Делают ставки. Какой умный тактик этот Торсби, он потерял всего пятьдесят человек.
      — Если бы ты был солдатом, ты бы ценил такого командира.
      — Почему вы послали послушника? Почему не Микаэло?
      — Я не доверял Микаэло, он мог бы попытаться в последний момент спасти Ансельма.
      — Вы слишком хладнокровны.
      Торсби усмехнулся.
      — Мне по нраву твое негодование, Арчер. Я хочу, чтобы ты и дальше оставался у меня на службе. Я всегда найду применение таким, как ты.
      — Зачем я вам нужен? Я ведь спутал все карты.
      — Каким образом? Ты решил загадку смерти Фицуильяма. Я доволен тем, что его смерть оказалась случайной. Я перестал терзаться виной теперь, когда знаю, что он был не настолько порочен, что Бог захотел его смерти.
      — Я вас не понимаю.
      — Ты не привык к мирной жизни, Арчер. На воине все кажется ясным: противники сражаются друг с другом. Но на самом деле все не так. На поле брани ты не можешь видеть то, что происходит в кулуарах. Сегодняшний враг завтра становится союзником. Теперь ты сам оказался в кулуарах и видишь, как некрасива порою бывает правда. Все не так элементарно, как ты думал. Ты теперь не столь простодушен.
      — Боюсь, я лишился не только простодушия, я лишился души. Когда-то вы предоставили мне выбирать между вами и Гонтом. Я выбрал вас, полагая, что вы честнее. — Арчер испытывал отвращение к самому себе.
      — Отужинай со мной сегодня. Мы поговорим.

* * *

      В назначенный час Торсби нашел в зале Оуэна; тот мрачно наблюдал за несколькими солдатами, собравшимися вокруг бочонка с элем. Воины обменивались рассказами о былых подвигах, явно наслаждаясь своим братством.
      — Ты мог бы вернуться к прежней жизни. Хочешь?
      Оуэн покачал головой.
      — Причина, по которой я оставил службу, не изменилась. С одним глазом я не вправе отвечать за людей. Мне нужно работать в одиночку. Так я рискую только собственной жизнью.
      — Хорошо. Я найду тебе применение у себя.
      — Я бы предпочел заняться более честной работой.
      — Честной. Вот как. О чем же ты подумывал?
      — Что станет с лавкой Уилтонов?
      Торсби склонил голову набок.
      — Тебя это интересует? Но ведь ты простой ученик.
      — Я бы хотел и впредь им оставаться у миссис Уилтон.
      Торсби приподнял бровь.
      — А я пока не решил, сохранит ли она лавку.
      — Было бы неразумно отнимать у нее дело. Вполне возможно, она окажется даже более умелой, чем ее муж.
      — И поэтому ты заинтересован в том, чтобы служить у нее в помощниках.
      Торсби хитро улыбнулся. Оуэн бросил на архиепископа сердитый взгляд.
      — Вы думаете, я намерен уложить ее в постель. Но я хочу жить. И выполнять честную работу.
      — Архидиакона ты убил ради нее, а не ради меня, ведь так?
      — В ту минуту это не имело никакого значения. Я просто не мог позволить ему убить ее.
      Торсби подумал о похоронах. В поведении обоих он тогда не увидел и признака симпатии друг к другу.
      — А ты уже обсуждал с ней свои планы?
      — Пока нет.
      — Что, если она откажется оставить тебя у себя на службе?
      — Тогда я буду искать такое же место.
      — Понятно. Так или иначе, я все равно тебя теряю. Жаль. Мне нравилось, что ты ненавидишь эту работу. Только так можно сохранить свою честь.
      — Когда вы решите насчет лавки?
      — Скоро.
      — Я хочу провести несколько дней в аббатстве Святой Марии.
      — Честная работа и молитва. Интересно, что бы сказали о тебе теперь твои старые друзья.
      — С тех самых пор, как вы сочинили для меня историю, будто я охладел к воинскому делу… — Оуэн тряхнул головой. — Сам ничего не понимаю, но никак не могу простить себе смерть Дигби.
      Торсби опустил руку на плечо Арчеру.
      — Нам не дано предугадать потери, с которыми трудно смириться. Идем. Пора садиться за стол.

      Бесс сидела на скамье в комнате Оуэна и смотрела, как он собирает вещи, чтобы унести с собой в аббатство Святой Марии.
      — Хорошо, что после всего случившегося ты решил посвятить время молитвам и раздумьям. Все-таки у тебя есть голова, Оуэн Арчер. — (Он успел рассказать ей обо всем. Даже поделился надеждами на будущее.) — А когда ты вернешься, Люси, возможно, будет готова посмотреть на тебя другими глазами.
      — Я не питаю никакой надежды, слишком мало времени прошло. Но вы настоящий друг, раз говорите так. — Он опустил котомку на пол, поднял Бесс со скамейки и крепко обнял.
      — Надо же. — Хозяйка таверны взволнованно отпрянула. — Если моя подруга Люси не ждет с нетерпением этого, то она не так умна, как кажется.
      — Присмотрите за ней, Бесс. — Оуэн подхватил на плечо котомку.
      — Комната будет ждать тебя, — прокричала Бесс ему вслед.
      «Но будет ли ждать Люси Уилтон, еще неизвестно», — подумала она. Эта молодуха всегда себе на уме, к тому же упрямица. Бесс не бралась предсказывать, как подруга отреагирует на планы Оуэна.

* * *

      Люси поднялась, чтобы подлить архиепископу подогретого вина. Он жестом велел ей сесть.
      — Я не могу дольше задерживаться. Условия соглашения вам подходят?
      Она исследовала документ с чрезмерной, как ему показалось, тщательностью, он даже подумал, не устраивает ли она здесь спектакль. Бледное напряженное лицо говорило о горе и пережитом испытании. Белый платок на голове только подчеркивал синяки. После смерти мужа и стычки с Ансельмом прошло слишком мало времени, чтобы она успела как следует все обдумать и начала торговаться из-за своего будущего. Именно поэтому архиепископ явился к ней на следующий день после похорон. Она получит то, что всегда хотела, если поклянется сохранять молчание. Только это от нее и требовалось.
      — Я всем довольна. А что говорит гильдмейстер Торп?
      — Он так и думал, что вы возьмете управление аптекой на себя. И ему совершенно не обязательно знать, что его план не осуществился бы, если бы вы отказались сотрудничать.
      Люси так долго всматривалась в лицо Торсби, что ему стало немного не по себе.
      — Думаю, я не ошиблась, доверившись вам, — сказала наконец она. — Надеюсь, мне не придется раскаиваться в собственной глупости.
      — До тех пор пока вы будете соблюдать нашу договоренность, ничего дурного не случится.
      — А что будет с Оуэном Арчером?
      — Он разочаровался в своей службе церкви и намерен найти настоящую работу.
      — И вы ему позволите?
      — Смотря что это будет. Он с вами уже говорил?
      Она покачала головой.
      — Мы поговорим, когда он вернется из аббатства.
      — Ах, да. Сейчас он молится.
      Торсби поднялся. Хозяйка аптеки тоже.
      — Ваша светлость, а не мог бы он снова стать капитаном лучников, хоть и потерял один глаз?
      Странный вопрос.
      — Конечно. Лучник все равно закрывает один глаз, чтобы прицелиться. Обзор, разумеется, уже не тот, но старый герцог говорил, что Арчер почти достиг своей прежней точности.
      — Так почему он оставил ту жизнь?
      — Он больше не доверял себе.
      — Так он и говорит. Но что вы думаете, ваша светлость?
      Торсби улыбнулся. Она ему нравилась.
      — Я ему верю. Думаю, он покончил с убийствами. Он и глаз потерял, потому что спас жизнь того, кто не считал нужным испытывать благодарность за это. Арчер невинная душа. Во всяком случае был таким. Думаю, у меня на службе он кое-чему научился.
      — Он спас мне жизнь.
      — К счастью, Арчер сохранил повадки воина, если не душу. Да пребудет с вами Господь, миссис Уилтон.
      — Вы не станете наказывать его за смерть архидиакона?
      Еще один странный вопрос.
      — Раз я стал архиепископом Йорка и лорд-канцлером Англии, значит, не настолько глуп, миссис Уилтон.
      Люси засиделась внизу до глубокой ночи. Пришла Мелисенди, попила водички, прикорнула на коленях у хозяйки. Тилди принесла ужин, а потом убрала нетронутую остывшую еду. Заглянула Бесс и решила оставить подругу в покое, потом кошка ушла на ночную охоту, и, наконец промерзнув до костей, Люси потащилась наверх, легла в кровать, зарылась лицом в подушку и заплакала.

* * *

      Оуэн метался на тюфяке, затыкая уши. Но все равно слышал колокольный звон, который пронзал его тело насквозь. Проклятые колокола.
      В дверь робко постучали.
      — Пилигрим Арчер, время ночной службы. Оуэн сел, только сейчас поняв, почему колокола звучали так громко. Он ведь не у себя в комнате, а в аббатстве Святой Марии. Нащупав повязку, он надел ее на глаз и только тогда открыл дверь кельи. Перед ним склонился послушник.
      — Следуйте за мной.
      Колокола смолкли. В наступившей звонкой тишине шаги Оуэна слились с множеством других. Обутые в сандалии ноги шаркали по плохо освещенным каменным коридорам. Молчаливая толпа людей в черных рясах заполнила освещенную свечами часовню и растеклась по рядам скамеек; лишь немногие осмеливались поднять глаза. Послушник подвел Оуэна к его месту. Арчер оглядел своих соседей, почти все из них подняли капюшоны и склонили головы, никто не спорил, никто не толкался в борьбе за лучшее место. Все эти люди выражали собой робость и кроткое послушание. Зрелище наполнило душу Оуэна чувством покоя. Он находил монастырскую жизнь привлекательной. Когда началось песнопение, душа его воспарила.
      Но лишь пока взгляд его не упал на брата Вульфстана. Добряк Вульфстан. С тех пор как его пытались отравить, лекарь начал как-то странно смотреть на окружающих, словно мысли его были далеко, в другой жизни. Оуэн подумал, что, наверное, отрава еще не вся вышла из тела Вульфстана и послушнику Генри следовало бы сделать старому монаху кровопускание. Чувство покоя в душе Оуэна исчезло.
      На следующее утро Оуэн прошелся после завтрака до лазарета, чтобы переговорить с Генри. Но нашел Вульфстана одного за рабочим столом. Монах добавлял различные масла в лечебную мазь. Каждая капля масла, попав в подогретую массу, начинала источать густой аромат. Оуэн понял, почему старый лекарь стоит возле приоткрытого окошка.
      — Можно поговорить с вами? — спросил Оуэн. Он не знал, насколько строга здесь дисциплина.
      Вульфстан жестом пригласил Оуэна присесть рядом.
      — На лазарет по необходимости это правило не распространяется. А Всевышнему хорошо известно, что я с течением лет позволяю себе послабление в обете молчания.
      В это утро взгляд старого монаха казался ясным.
      — Вы, как видно, почти поправились, — сказал Оуэн.
      Вульфстан секунду подумал, но потом кивнул.
      — Скверное дело. Кто бы мог подумать, что Микаэло способен на такое? — Он коротко хохотнул. — Я, например, считаю чудом, что у него хватило прыти.
      Этот смех удивил Оуэна.
      — Так вы его простили?
      Вульфстан пожал плечами.
      — Он во всем признался и понес наказание. — Монах прищурился, отмеряя следующую каплю. — И если он искренне раскаивается в душе, то Всевышний простит его. И я должен простить.
      — А Николаса Уилтона? Вы его тоже прощаете?
      Вульфстан вздохнул, вытер руки и опустился на скамью рядом с Оуэном.
      — С ним сложнее. Он использовал меня, чтобы отравить моего друга. Аббат Кампиан объяснил, что Николас это сделал из страха перед Монтейном. Но ему не следовало так поступать, в этом я уверен. Джеффри пришел сюда, чтобы примириться с Господом. Он бы не стал грешить и никогда не навредил бы Уилтону. — Вульфстан смахнул с глаз слезы.
      — Мне жаль, что все это причинило вам столько боли.
      Лекарь внимательно вгляделся в лицо Оуэна.
      — Я верю тебе, хотя поначалу ты мне не понравился.
      — Знаю.
      — Для незнакомца ты был чересчур хорошо осведомлен. И задавал слишком много вопросов. — Старый монах покачал головой. — Бедная Люси. Неужели эта история станет всеобщим достоянием? Неужели она потеряет все, что Николас старался ей дать?
      — У архиепископа нет никакого желания предавать гласности скандал, затрагивающий покойного архидиакона. Но позволит ли он миссис Уилтон сохранить аптеку, я не знаю.
      — Ты не одобряешь молчание архиепископа?
      — Я рад за миссис Уилтон. И за вас. Но насчет Ансельма народ введен в заблуждение.
      Вульфстан пожал печами.
      — Заблудшая душа. Как все мы в той или иной степени. Да упокоится он с миром.
      Оуэн помолчал.
      — Чем теперь займешься? — спросил Вульфстан.
      — Хотел бы продолжить ученичество у миссис Уилтон.
      Вульфстан вздохнул.
      — Понятно.
      Оуэн подождет какое-то время, прибегнет к своему обаянию и в конце концов попросит ее руки. Да и кто станет его в этом корить?

* * *

      Однажды ранним утром, две недели спустя после похорон, Люси проснулась от свежего запаха, напомнившего ей весну. Она заулыбалась, когда, повернувшись к окну в сад, увидела ветки айвы, которые поставила на подоконник два дня назад. В теплой комнате они пробудились к жизни и расцвели. Хороший знак для первого пробуждения в этой супружеской постели одной. Она так боялась этой ночи. Все откладывала ее и спала в одной комнатушке с тетей Филиппой, пока они проветривали эту комнату и отмывали от всех следов болезни и смерти.
      Леди Филиппа уехала к себе накануне с тяжелым сердцем.
      — Не хочется мне оставлять тебя одну так скоро. Ты ведь даже не провела еще ни одной ночи в той комнате, где они умерли. Для многих людей это было бы испытанием. Хотя, Бог свидетель, до Николаса и Ансельма там наверняка тоже кто-то умирал. Просто когда знаешь, то это тяжело. Я до сих пор вижу, как Николас лежит здесь, укутанный в саван…
      — Прошу тебя, тетя. — Болтовня Филиппы буквально сводила Люси с ума. — Ты приехала, когда я нуждалась в тебе. Теперь я вижу, ты волнуешься, как там сэр Роберт, как дела в поместье. Две недели — срок немалый.
      Леди Филиппа вздохнула.
      — Да, ты действительно быстро взяла все в свои руки. — Она с довольным видом оглядела опрятную кухню.
      Люси улыбнулась. Ведь дом тщательно прибрали сама тетушка и Тилди, а не она.
      — Я уверена, что теперь, когда вы обучили Тилди, она сумеет поддерживать здесь чистоту.
      Тетушка передвинула поровнее скамью.
      — Она хорошая девушка. И твой гильдмейстер правильно с тобой поступил.
      — И архиепископ тоже.
      — Хм. Это было в его интересах — не разглашать скандальную историю. Я бы не стала на твоем месте испытывать к нему чересчур большую благодарность, дитя мое.
      — Ты расскажешь сэру Роберту о Николасе и Джеффри?
      — Я спрашивала об этом у Бога в своих молитвах. Боюсь, мой рассказ отправит Роберта в новое паломничество. Но, думаю, нужно ему все рассказать. Кто знает? Возможно, поняв, что круг замкнулся, брат снова откроется для мира. Может быть, даже захочет приехать и повидать свою дочь.
      Еще утром Люси думала об этом и тогда уже не знала, как отнестись к такой перспективе. Она вычеркнула из своей жизни сэра Роберта пятнадцать лет тому назад. А еще раньше он был для нее скорее монстром, чем отцом.
      Но сознание того, что он и тетя Филиппа в своем поместье станут думать о ней, сглаживало ощущение одиночества.
      Никогда до сих пор она не чувствовала себя такой одинокой. В детстве она спала в комнате матери или тети. В монастыре все девочки жили в одной комнате. А после она оказалась в доме Николаса. И вдруг осталась совсем одна. И неизвестно, сколько это продлится.
      Мрачные мысли. Наверное, не стоило отпускать тетушку так рано. Но сегодня из аббатства Святой Марии должен вернуться Оуэн.
      Мысль, что она снова его увидит, взбодрила Люси. Глупо. Вряд ли можно было ожидать, что он и впредь готов прикидываться ее учеником. Скорее всего, какой-нибудь пилигрим в аббатстве уже предложил ему место. Оуэн мог даже не зайти попрощаться.
      Опять мрачные раздумья. Люси подхватила Мелисенди, лежавшую в ногах, и крепко прижала к себе. До той минуты кошка мирно спала. Теперь она открыла один глаз, чтобы посмотреть, зачем ее побеспокоили. Увидев склоненное над ней заплаканное лицо хозяйки, она тут же принялась вылизывать шершавым язычком ее слезы.
      — Мне казалось, что если я сохраню лавку, то большего мне и не надо, — шептала Люси в теплую шкурку Мелисенди, — но я не представляла, каково это — остаться совсем одной. — Она отпустила кошку и выбралась из постели. — Лучшее лекарство от такого настроения — побольше работы.
      Она только-только оживила огонь в очаге и принялась завтракать, когда вошел Оуэн, неся целую охапку дров.
      Сердце в груди у Люси так и подпрыгнуло.
      — Никак не ожидала тебя так рано. — Она отвернулась, чтобы скрыть радость на лице.
      — Уверен, дел накопилось немало.
      — Я справлялась.
      Он сложил дрова у камина, а она тем временем приготовила овсянку.
      Какое-то время они ели молча. Люси пыталась придумать, как ей спросить у Оуэна о его планах и причинах появления здесь.
      Арчер первым нарушил тишину.
      — Йоханнес станет новым архидиаконом Йорка.
      — Это хорошо?
      — Думаю, он отлично справится.
      Люси кивнула, уставившись в миску.
      — А место Йоханнеса займет Микаэло, — продолжил Оуэн.
      — Этот выбор не кажется таким уж удачным.
      — Да, тут я с тобой соглашусь. По словам архиепископа, Микаэло считает, будто ему предоставили второй шанс на небесах, а потому будет служить верно. — По тону Оуэна было понятно, что он не слишком лестного мнения об архиепископе.
      Люси удивилась.
      — Ты не доверяешь его светлости?
      — Не очень. — Вид Оуэна был сердитый. — Семейка Микаэло подкупила его.
      В эту минуту Люси не желала, чтобы кто-то подрывал ее веру в служителей церкви, поэтому она сменила тему.
      — Ты все время, что провел в аббатстве, занимался сплетнями? Разве ты не должен был решить, как жить дальше?
      Оуэн настороженно взглянул на нее.
      — Архиепископ успел с тобой переговорить?
      — Да. В обмен на мое молчание за мной сохраняют лавку. Ну а ты? Ты с ним разговаривал?
      — А больше он тебе ничего не говорил?
      — Что же еще он мог сказать?
      — Насчет меня?
      — Он сказал, что ты хочешь найти настоящую работу.
      — И это все?
      — Да, Оуэн. А ты что думал?
      — Я хочу остаться здесь. В качестве твоего ученика.
      Глаза ее расширились от удивления, на лице заиграла улыбка.
      — Ты шутишь.
      — Нет.
      — Не могу представить, чтобы ты довольствовался такой ролью.
      — Зато я прекрасно себе это представляю.
      — Ты бежишь от жизни.
      — От моей прежней жизни, да.
      — Ты будешь мучиться, оттого что лишен возможности действовать.
      — В таком случае я выйду в сад и буду работать до седьмого пота. Колоть дрова. Рыть ямы. Пересаживать деревья.
      Люси рассмеялась.
      Оуэн почувствовал разочарование. Глупо было на что-то надеяться. Мог бы сразу догадаться, что она не согласится.
      — Ты до сих пор воспринимаешь меня как солдата. Ты навсегда осудила меня за ту прошлую жизнь.
      — Прости.
      — Люди меняются, но ты ведь в это никогда не поверишь. Где бы ты сейчас была, если бы Николас решил, что ты можешь быть счастлива только как хозяйка поместья? Тебе понравилось бы провести всю жизнь в монастыре?
      Люси вспыхнула.
      — Кто-нибудь еще мог попросить моей руки.
      Ну вот, теперь он ее оскорбляет. Господи, до чего же у него паршивый язык.
      — Вопрос не в этом. Я говорил тебе бессчетное количество раз, что с военной службой покончено. Почему ты мне не веришь?
      — А с какой стати мне тебе верить? Ты влез в мой дом с помощью лжи. Вынюхивал вокруг и лгал о том, что делаешь. Ну да, теперь ты говоришь, будто хочешь быть моим учеником, но откуда мне знать, что ты по-прежнему не выполняешь задание архиепископа? Вдруг он поручил тебе присматривать за мной? На тот случай, если вдова Уилтон все-таки окажется отравительницей?
      Она перешла на крик, ее слова хлестали, как кнут. Она стремилась причинить ему такую же боль, какую он причинил ей.
      Оуэн поднялся.
      — Я с самого начала не хотел тебе лгать.
      — Тем не менее лгал.
      — А еще я спас тебе жизнь.
      Люси прикусила язычок.
      — Я дурак, что пытаюсь заставить тебя мне поверить. Ты настроилась против меня с первой же секунды, как увидела. — Оуэн пошел к двери.
      — Пожалуйста, присядь, Оуэн. Мне вовсе не хочется каждый наш разговор переводить в спор.
      Он обернулся.
      — Возможно, это признак того, что мое ученичество не такая уж хорошая идея.
      — А что сказал бы архиепископ насчет этого плана?
      Оуэн понял, что она пошла на попятную. Ей не хотелось, чтобы он ушел. Ладно. Посмотрим, куда это приведет. Он вернулся к столу.
      — Я поделился с ним своими планами. Он не возражал.
      — Мне он ничего не сказал.
      — А я думал, что скажет.
      Люси убрала тарелки, протерла стол и снова уселась напротив Оуэна.
      — Тетя Филиппа вчера уехала. Мне не помешал бы помощник. По крайней мере до тех пор, пока гильдмейстер не найдет мне другого ученика.
      — Испытай меня.
      Она вздохнула.
      — Придется. Другого выхода нет. Я подписала договор. Гильдмейстер его засвидетельствовал.
      — Когда я солгал, я лишился какого-либо права требовать от тебя соблюдения договора.
      — Ты помогал мне гораздо больше, чем обычный ученик.

* * *

      Всю весну он продолжал помогать ей. Поначалу Люси приглядывала за ним, удивляясь, зачем он остался, и пытаясь понять, не поручил ли ему, в самом деле, архиепископ следить за ней. Но Оуэн весь день трудился, по воскресеньям сопровождал ее на мессу и, по словам Бесс, не встречался в таверне ни с какими подозрительными личностями. Если только он не отказался от сна, у Арчера просто не оставалось времени работать на кого-то еще, кроме нее. В конце концов у Люси рассеялись последние сомнения на его счет. Она предоставила ему больше свободы и даже в отдельных случаях соглашалась с его предложениями. Потом, однажды вечером, Люси почувствовала, что ей нужна компания (это был день рождения Николаса), и она пригласила Оуэна остаться после ужина и спеть. Как и прежде, его голос тронул ее душу. Приободрил. Она поняла, как ей полюбилась его кривая усмешка, то, как он по-особому поворачивал голову, чтобы видеть все одним глазом, даже то, как он с ней спорил, когда она начинала упрямиться. Ей нравилось, что в конце дня он сидит рядом с ней перед камином.
      Ни одной из этих мыслей она с Бесс не поделилась.

* * *

      Бретонец-менестрель навязчиво являлся Оуэну во сне. Каждый раз этот парень с диким взглядом подкрадывался к нему из тени, а за ним — его подружка. Раз за разом Оуэн хватал ее руку, которую она тянула к его глазу, и заламывал мерзавке за спину. На рассвете соратники по оружию поздравляли его с удачей. Он оставался цел. И по-прежнему был капитаном лучников. А за проливом его ждала жена. Она мечтала о нем, жаждала его возвращения. Он видел, как она лежит в его постели, такая белая, с шелковистыми волосами, струящимися по обнаженной груди…
      Оуэн проснулся весь в поту, как происходило много ночей всю весну. Потихоньку выскользнул из таверны, чтобы прогуляться. Он шел быстрым шагом, до тех пор пока не улетучились из головы нежность и радость сна. Нет, он не станет мечтать о Люси Уилтон как о жене. Она не проявляла к нему никакой симпатии. Но в этот раз ему не удалось полностью избавиться от наваждения. Он вернулся к дому у Дейвигейт по-прежнему в полном смятении. Открыл калитку и прошел в сад. Нужно было вырыть яму для компоста. Он разделся до пояса и принялся работать при лунном свете.
      Люси проснулась от скрипа калитки и пришла в ужас. Час был слишком поздний, поэтому это не могли быть Оуэн или Бесс. Под окном раздались шаги, а потом все стихло. Люси задержала дыхание. Потом она услышала, что в дальней части сада кто-то копает. Набросив шаль, она схватила трость, которую вырезал и обтесал Оуэн для Николаса.
      Полная луна освещала сад. Люси держалась в тени, высматривая незваного гостя. Но действительность оказалась хуже ожидаемого. Это был Оуэн, раздетый до пояса, с блестящими от пота спиной и руками, с перекатывающимися на спине мускулами. Джефф когда-то раньше говорил ей, что лучники должны быть очень сильными, иначе стрела не долетит до врага. Она вспомнила объятия этих сильных рук. Оуэн совсем не походил на Николаса. Она представила, как, должно быть, разгорячилось его тело от такой работы. «Господи, прости меня за эти мысли». Ей бы следовало вернуться в дом, но она не могла отвести взгляда от Оуэна. Они оба спятили от луны. Он спятил, потому что рыл яму посреди ночи, а она — потому что наблюдала за ним. Ее охватила дрожь, хотя она не замерзла.
      Оуэн почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, он увидел Люси. Господи, он так рьяно копал, чтобы выбросить ее из головы, а она тут как тут, стоит в рубашке с распущенными по худеньким плечам волосами.
      — Тебе не надо бы выходить из дома в таком виде.
      — Я думала, в сад забрался чужак.
      — Тем более.
      — Что ты делаешь?
      Она шагнула поближе. Ощутила запах пота и свежей земли. Оуэн всадил лопату в насыпь и с ее помощью выбрался наружу, оставаясь по другую сторону ямы, подальше от Люси.
      — Мне не спалось.
      — Тебя что-то беспокоит?
      Он хотел было солгать, но потом передумал. Она явно понятия не имела о его чувствах, раз стояла сейчас перед ним в таком виде.
      — Люси, из нашего договора ничего не выйдет. Я глупец — подумал, что смогу работать рядом с тобой, не испытывая к тебе желания. — Он вытерся рубахой.
      — Ты мечтал обо мне?
      — Угу. Каков подлец, да? — Если обратить все в шутку, возможно, она и не заметит, что он охвачен дрожью в такую теплую ночь.
      Люси обошла яму и оказалась так близко, что он разглядел луну в ее глазах, почувствовал тепло ее тела.
      — Ты дрожишь, — прошептала она и, распахнув шаль, притянула его к себе, закрыла их обоих, тесно прижавшись к нему. Как приятно ощутить другое тело. А когда он обнял ее, она почувствовала, сколько в нем жизни, тепла, и поцеловала его.
      — Ты… понимаешь, что делаешь, Люси?
      — Ты тоже один раз мне приснился. Это меня напугало.
      — Почему?
      — Не знаю. Я никогда не видела таких снов про Николаса.
      Их тела соприкасались. Он прижимал ее к себе, с восторгом вдыхая аромат ее волос.
      — Я за себя не отвечаю, Люси.
      Она тоже за себя не отвечала. Наверное, она делала что-то не то. Люси хотела было убежать, но пустая комната и холодная постель страшили ее, а он стоял перед ней такой теплый, живой, и он хотел ее.
      — Поцелуй меня.
      Они соскользнули на землю, не разжимая объятий, и предались любви: Люси — со страстью, которой никогда не испытывала прежде с Николасом, Оуэн — с нежностью, которой прежде не знал.
      Проснулись они от холодной росы.
      — Я люблю тебя, Люси, — прошептал Оуэн, целуя ее.
      Она приподнялась на локте и взглянула на него.
      — Ты в самом деле думал, что я могла отравить Джеффа, мстя за поруганную честь семьи?
      — К чему теперь говорить об этом?
      — Я хочу знать.
      — Ты сильная и гордая. Я подумал, что такое не исключено. — Она была такой красивой с влажными прядями, облепившими лицо.
      — А теперь ты уверен, что я невиновна?
      Он улыбнулся.
      — Невиновна в том случае, да. Но ты по-прежнему сильная и гордая. Я пока не знаю, на что ты способна.
      — Воины предпочитают видеть своих женщин кроткими и послушными.
      — В таком случае, хорошо, что я не воин, да?
      Она убрала у него со лба прядь волос и нежно дотронулась до щеки.
      — Думаю, я могла бы тебя полюбить, Оуэн.
      Могла бы. Милосердная Мадонна.
      — А ты не могла бы солгать хотя бы в эту минуту и сказать, что любишь меня?
      Люси взглянула на него чертовски твердым взглядом.
      — Это было бы плохим началом.
      Вместо того чтобы затеять спор, он обнял ее и с силой прижал к себе. Она приникла к нему, и тогда он подумал, что поступил не так глупо, когда спас менестреля. Наверное, лишив одного глаза, Бог привел его к Люси.
      — Мы поженимся, — заявила Люси за завтраком. — И ты останешься в моих учениках.
      — Значит, ты все-таки решила, что любишь меня?
      — Думаю, полюблю.
      — То есть мне придется здорово постараться, чтобы ты поняла: жизнь гораздо слаще, когда я рядом. Понятно.
      Взгляд ее смягчился.
      — А вот это хорошее начало.
      Она наклонилась, чтобы приласкать Мелисенди, а когда выпрямилась, Оуэн потянулся через стол и взял ее руку.
      — Я намерен добиться твоей любви.
      Люси взглянула на Оуэна и поняла, что его испещренное шрамами лицо уже дорого ей.
      — Думаю, ты мог бы попробовать, Оуэн Арчер.

* * *

      Зашедшая в лавку Бесс сразу смекнула, что произошло между этими двоими. И поспешила обратно в таверну Йорка за кувшинчиком бренди от архиепископа.
      — А это еще зачем? — удивился Том, так как была середина дня.
      — Люси и Оуэн. Все случилось так, как я тебе говорила.
      — Что ж, Бесс, значит, ты была права насчет повязки и всего прочего.
      — Эта повязка никогда и ни в чем ему не мешала, Том. Даже не знаю, откуда у тебя такие мысли.