ГЛАВА 1

– Какой же это хот-дог, мальчик? Ни-ни! Тут, по-моему, сарделька!

Девица была пьяна. Пьяна мертвецки. И наширялась бог знает чем к тому же. В общем, она уже улетела очень далеко и не соображала, что болтает. Он видел это и все же невольно бросил взгляд на предмет, вызвавший ее интерес. Только что он пообещал засунуть этот дурацкий хот-дог ей в задницу.

Она оказалась права. Перед ней лежала маленькая сморщенная сарделька в булочке.

– Пип-пип! – Она захихикала, оглядываясь через плечо на стоящего в изножье кровати мужчину. – Тебя зовут Пип-пип? Нет? Жаль, тебе идет. Пип-пип!

Эта девица, что лежала сейчас привязанная к кровати, обслуживала всех участников вечеринки. Ее уже дважды за вечер использовали, и ей, судя по всему, это нравилось. Берег был недалеко, и огни казино “Билокси” освещали ее матовую кожу. Глаза ее сверкали из-под сбившихся черных прядей. Белые зубы были отчетливо видны в полумраке. Она была совершенно обнажена, как и он. Она лежала на животе, а раскинутые в стороны руки и ноги были привязаны к койке шелковыми шарфиками, которые она принесла с собой. Ее полные белые ягодицы, искусанные одним из пылких мужчин, побывавших здесь в эту ночь, казалось, призывали его поскорее заняться делом.

Судя по всему, она относилась к редкому типу шлюх, которые получают удовольствие от секса. Как ни странно, его расхолаживала ее слишком явная готовность приступить. Как будто она таким образом перехватывала у него инициативу. А как она стонала, когда ее обрабатывал Клей! Он жадно вслушивался в доносящиеся из-за закрытой двери каюты звуки и с нетерпением ожидал своей очереди. Плоть входила в плоть, женщина кричала от наслаждения, а он ощущал мощную эрекцию.

Сейчас же он был не на высоте.

– Ты только посмотреть пришел, дорогой? – проворковала она. – А может, сделаешь чего-нибудь?

– Заткнись.

Он с силой шлепнул ее ладонью по ягодице. Она охнула и дернулась, делая вид, что ей очень больно. Он ударил ее еще раз, она рванулась сильнее, и он почувствовал приятное возбуждение.

А потом ее хихиканье все испортило.

– Заткнись, – повторил он, забрался на койку и попытался оседлать ее сзади.

– Котик, ты просто посмотри на меня. Может, тебе все равно будет приятно. Эта твоя штука сегодня не сработает. Она как будто из ваты.

Ее трясло от безумного смеха. Ему вдруг пришло в голову, что там, за дверью, кто-то внимательно прислушивается, точно так же, как только что прислушивался он сам. Кто пожелает, тот все услышит.

Он-то сам слышал не хихиканье.

– Хватит ржать, – прошипел он, вдавил ее голову в подушку и прикрыл другой подушкой, чтобы заглушить позорящий его звук. Желаемого эффекта он этим не добился, полузадушенное хихиканье продолжалось, но, по крайней мере, его теперь не слышно в коридоре.

“Плевать, – сказал он себе. – Надо сосредоточиться”.

Осторожно и ласково он погладил себя. Тщетно.

Он напомнил себе, что ни в чем не виноват. Это все она. Ее глупый смех.

– Я же сказал – хватит ржать!

Его массивная туша взгромоздилась на нее, и руки придавили подушку к ее голове. Это наконец помогло. Хихиканье прекратилось, во всяком случае, он уже ничего не слышал, а больше ему ничего и не требовалось.

Вот и славно.

Он поерзал немного и нашел позу, в которой мог прочно удерживать ее и в то же время делать свое дело. Она извивалась под ним ужом, но в конце концов у него все получилось.

Ему нравилось входить с черного хода.

Пока он трудился, она брыкалась под ним, как бешеная, словно он отчаянно хлестал ее плеткой.

– Дура, – бормотал он.

Однако движения ее тела сыграли свою роль, и он подошел к оргазму, молясь про себя, чтобы хихиканье из-под подушки не разрушило его настроя. Еще две минуты – и все было кончено. Теперь он неподвижно лежал на ней, и вместе с ровным дыханием к нему возвращалось чувство собственного достоинства.

Все позади. Еще раз ему удалось остаться на высоте.

Он лежал и думал о том, что ради дальнейших мужских побед ему, вероятно, стоило бы отказаться от алкоголя. Или от наркотиков. Или от того и другого. Или не нужно ни от чего отказываться. Черт возьми, наркотики и алкоголь дают больше кайфа, чем бабы.

Захихикает она опять, если убрать подушку? Тогда он зарежет ее: в коридоре могут услышать.

Наконец он поднялся. Она не шевелилась. Он оделся. Ноги плохо держали его – из-за смеси попавших в его кровь напитков, только что испытанного оргазма и легкой качки.

Кто-то постучал в дверь:

– Ты там как, старик? У тебя все?

– Не спеши снимать штаны, – весело откликнулся он.

К нему уже вернулось хорошее настроение. Он справился, и справился хорошо, она изнурена, лежит неподвижно, как макаронина. Он имеет полное право покинуть каюту с гордо поднятой головой. Он – истинный мужчина, как все они. Он нащупал босыми ногами шлепанцы, ущипнул девушку за зад, убрал с ее головы подушку и открыл дверь каюты.

– Следующий, – произнес он, широко улыбаясь.

Мимо него в каюту проковылял Ральф; он едва держался на ногах.

– Как она? – спросил его Ральф, оборачиваясь и одновременно расстегивая ширинку.

Он пожал плечами. Весь мир вновь лежал у его ног. Он направлялся на палубу, где продолжали веселиться прочие гости. Веселая музыка, голые девочки, первоклассная выпивка, бесплатные наркотики.

Чего еще может пожелать душа?

Из-за закрытой двери каюты до него донеслось глухое восклицание Ральфа:

– Боже милостивый!

Затем послышался поток ругательств.

ГЛАВА 2

– Послушай, у меня идея! Может, она у нас забеременеет?

Том Куинлан не сразу отреагировал на полушутливое предложение своего компаньона. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и хмуро смотрел на телеэкран. Он только что включил рабочую видеозапись, вроде тех, которые при подготовке к матчам используют футбольные тренеры. Изящная рыжеволосая женщина произносила речь на приеме, данном сенатором в честь автомобильных магнатов и их жен.

Том при возможности всегда старался заочно изучить будущих клиентов, прежде чем знакомился с ними лично. Это позволяло ему составить о них беспристрастное представление.

Он не ожидал, что эта женщина окажется именно такой. Было очевидно, что на этот брак сенатора подвигла некая часть тела, расположенная весьма далеко от головного мозга. Вторая супруга сенатора была чуть выше среднего роста, молода и очень красива. В век телевидения подобные внешние данные являются немалым преимуществом. Но не в этом случае. Прежде всего она непременно вызовет зависть у избирательниц.

По мере того как она говорила, складка на лбу Тома делалась все глубже. Оратор из этой женщины неважный: она говорит чересчур сухо, деревянным тоном. К тому же она зачем-то вцепилась обеими руками в края кафедры, как будто боится упасть. Наметанный взгляд Тома сразу заметил в ее манере держаться почерк предыдущего консультанта.

Итак, первые выводы: блеклая речь, суховатый стиль, монотонные фразы. Впрочем, работать с ней тем не менее можно. Внешность – десять баллов по десятибалльной системе, но, увы, требуется от нее вовсе не то. Для достижения максимального результата на выборах ей надо бы выглядеть баллов на шесть-семь. Чуть лучше, чем посредственно. Да и постарше быть не мешает.

Том опустил подбородок на руки и задумался. Длинные, до плеч волосы так и пылают. Хорошо хоть они не морковного цвета. Но – ярко-рыжие. Интересно, краска это или натуральный цвет? В любом случае необходим менее кричащий оттенок. Рыжие волосы в глазах обывателя ассоциируются с девицами легкого поведения; перед выборами такой образ супруги кандидата совершенно ни к чему.

И одета она неправильно. Черный жакет с вырезом на груди, расшитый серебром. Большие стразовые пуговицы. Такой жакет жена видного политического деятеля могла бы надеть на вечерний прием с черными зауженными брюками и туфлями на высоких каблуках. Сейчас же костюм выглядит чересчур открытым, хотя тело, следует признать, заслуживает восхищенных мужских взглядов. Юбка тоже недопустимо коротка, на четыре дюйма выше колена. А хуже всего то, что костюм выглядит оскорбительно дорогим. Такой наряд может стоить примерно две месячные зарплаты среднего избирателя.

Когда на экране возник более общий план, Том заметил, что остроносые туфли с ремешками выглядят излишне сексуально, а каблуки должны быть несколько пониже. Драгоценности подобраны со вкусом, но и они могут только испортить впечатление. Серьги размером с десятицентовик, ожерелье… Бриллианты не просто выглядят как настоящие, скорее всего они Настоящие. А главное, аудитория непременно решит, что они настоящие. Нет, не стоит второй жене сенатора и мультимиллионера Льюиса Р. Ханнигера-четвертого носить такие драгоценности, если она хочет привлечь голоса избирателей в его пользу.

В двух словах проблема заключалась в следующем: шикарная женщина, извлекшая массу выгод из своего положения жены пожилого, вдвое старше ее, и очень богатого человека. Теперь Тому предстояло изменить ее образ, сделать ее ближе и милее тем дамам, в чьих голосах так нуждался ее муж. Их интересы: дети, работа, муж, домашнее хозяйство. “Наши работающие женщины – это прежде всего мамаши, – повторял про себя Том. – Мамаши. Значит, она должна стать похожей на каждую из них”.

Только в этом случае сенатор может рассчитывать на рост популярности.

Когда предварительные выводы были сделаны, Том почувствовал себя несколько легче.

– Беременность – неплохая идея, – заметил он. – Избирательницам такие штуки нравятся. Они умиляются, когда женщина переваливается, как утка, а живот выпирает так, что она собственных ног не видит. Хорошо, Кенни, давай действуй.

Компаньон Тома фыркнул:

– Действовать должен ты. Я женат, на случай если ты забыл. Да и эта фифочка тебе даже не улыбнется, если у тебя на счету нет хотя бы миллиона “зеленых”.

– Да, значит, мы оба не годимся, – сказал Том, улыбаясь.

На его счету в последнее время имелась всего лишь трехзначная, да и то не самая внушительная цифра. Материальное положение Кенни было примерно таким же. Они были счастливы, когда им достался этот заказ. Все прочие мелкие заказы, всяческая закулисная возня и тому подобная ерунда, едва позволяли сводить концы с концами и не приносили дохода.

– В общем, над этой дамой предстоит поработать, тут, я думаю, ты согласишься. Рыжие волосы должны исчезнуть. Бриллианты тоже. То же самое относится к одежде.

Кенни ухмыльнулся:

– Послушай, да она же и так голая.

На эту не слишком удачную шутку Том ответил невеселой усмешкой.

– Ладно, Кенни, хватит. Между прочим, мы обязаны у-ва-жать своих клиентов.

– Да, я знаю. Где клиент, там и бабки. А мне хочется кушать.

– Кушать всем хочется. – Том опять посмотрел на экран. – У нее дети есть?

Кенни покачал головой:

– У нее нет. У него – от первого брака. Все они старше ее. Говорят, они ее не обожают.

Том поморщился. Он знал семью сенатора и потому ожидал услышать что-нибудь в этом роде. Впрочем, за восемнадцать лет многое могло перемениться.

– А собака? – Кенни опять покачал головой, и Том принялся спрашивать дальше, причем надежда в его голосе звучала все слабее: – Кошка? Птичка? Хомячок?

– Не-а.

– Короче говоря, нам не с чем работать?

– В общем, да, – согласился Кенни. – Разве что сама мадам.

– Трудная у нас задача, брат, – вздохнул Том.

– Значит, возвращаемся к беременности?

– Проще завести собаку, – заметил Том. – По доброте душевной она спасает от гибели собачку с помойки и пригревает ее у себя. Большая такая, лопоухая очаровашка. Или маленькая пушистая очаровашка. Последнее слово главное.

– Так чего мы ждем?

– Вперед! Найди любую очаровашку, которую она могла бы спасти от смерти.

– Да? А почему я?

– Потому что я – старший компаньон. Пока ты будешь подыскивать собаку, я займусь хозяйкой. И вообще это ты придумал.

– Я придумал сделать ей ребенка. Про собаку заговорил ты.

Том пропустил колкость мимо ушей.

– Надо будет снять несколько клипов. Она, почтенный джентльмен и псина. Они гуляют с ней по полям, бросают ей палки и так далее. Что-нибудь такое теплое, семейное.

– Так ты серьезно насчет собаки?

– Угу.

– И ты считаешь, что сенатор согласится?

– При таком падении рейтинга? Естественно, согласится.

– Кстати, после выборов собачка вполне может вернуться на родную помойку, – сухо добавил Кенни.

– А вот это уже цинизм. По-моему, ты, дружок, чересчур долго занимаешься приукрашиванием действительности.

Том, улыбаясь, завел руки за голову и откинулся на спинку кожаного кресла. Как и прочая мебель, это кресло было взято напрокат Рабочий кабинет консультанта по связям с общественностью должен свидетельствовать о процветании его обитателя. В политике, как, впрочем, и в других областях жизни, следует выглядеть победителем. Проигравшие не интересуют никого.

Наверное, сейчас ему придется грызть землю, чтобы выползти из ямы, но он все-таки уже ползет.

– Том, я же знаю людей. Если рейтинг Ханнигера упадет еще на сколько-то пунктов, он на коленях приползет к тебе и станет умолять обрюхатить его жену. В таких случаях все средства хороши.

– Все средства хороши, – повторил, рассмеявшись, Том. – Наверное, нам надо написать этот девиз на визитных карточках: “Куинлан и Гудмен. Политические консультации. Все средства хороши”.

– Девиз неплохой.

Кенни поднялся из-за стола и взял очередной пончик. Утром он принес в контору дюжину пончиков. Сейчас, к десяти тридцати, их число уменьшилось на пять. Том не съел ни одного.

– У тебя, кажется, диета, – усмехнулся Том. – А год назад у тебя был сердечный приступ.

– Легкий сердечный приступ, – обиженно уточнил Кенни. – Так, звоночек. И пончики тут ни при чем. Во всем виновато нервное перенапряжение.

– Ну да, правильно.

Про себя Том подумал, что, если бы нервное перенапряжение могло приводить к сердечным приступам, он сам был бы давно в могиле. А он бодр и свеж в свои тридцать семь, и даже события последних четырех лет его не доконали. Кенни старше всего на несколько лет, но у него нездоровый цвет лица и излишний вес, и он страдает повышенной потливостью.

У Тома было не так много близких друзей, и он беспокоился за Кенни. И не забывал, что именно он был виновником того самого нервного перенапряжения, о котором Кенни только что упомянул. Нет, разумеется, Кенни никогда не упрекал его в своей болезни. Зато Том упрекал себя. Это его действия привели к тому, что партнеры потеряли почти все, что у них было.

– Когда мы встречаемся с мадам? – поинтересовался Кенни и потянулся за следующим пончиком.

Том отвел его руку, взял коробку с пончиками и поставил себе на колени. Кенни недовольно нахмурился.

– Увидим ее сегодня. Она выступает на ярмарке в Нешобе. Я хочу посмотреть на нее живьем, прежде чем мы приступим.

– Это правда, что публика ее не любит?

– Она у него как камень на шее. Он сравнительно популярен, а ее избиратели терпеть не могут. Им нравилась Элеонор, его первая жена. Многие сторонницы сенатора пришли в ярость, когда появилась ВЖМ.

– ВЖМ? – удивленно переспросил Кенни.

– Вторая жена миллионера. У прекрасного пола аллергия на этот биологический вид.

– Их можно понять, – вздохнул Кенни, глядя на экран. Запись все еще шла. – У мадам на лбу написано, что она способна увести мужа от жены.

– Следовательно, наша задача – сделать из нее мамашу. – Ловким движением Том отразил атаку Кенни на коробку с пончиками. – Она станет мамашей, пусть и не в буквальном смысле. Ко дню выборов миссис Ханнигер будет простой добродушной южанкой, как все женщины, которые должны отдать голоса за ее супруга. Они захотят голосовать за него именно потому, что он женат на ней.

– Вижу, ты возомнил себя всемогущим богом. Лично я буду считать, что мы добились успеха, если нам удастся смягчить ненависть к ней.

– Этого мало, – возразил Том, положил коробку с пончиками в мусорное ведро и придавил ее ногой. При виде страдальческой гримасы Кенни он рассмеялся и нажал на кнопку на пульте дистанционного управления. Телеэкран погас. – У нас вполне определенный заказ. А это значит, что мы заставим избирателей полюбить ее, пусть даже ради этого нам придется поджарить себе задницы. Пойми, ключ к победе на выборах – она. Ладно, Кенни, пошли к шефу.

– Иду-иду, – проворчал Кенни, но Том уже выводил его из кабинета. Кенни оставалось лишь бросить последний тоскливый взгляд на раздавленную коробку.

ГЛАВА 3

Нигде в июле не бывает так жарко, как в штате Миссисипи, с горечью думала Вероника Ханнигер. Было уже 94 градуса[1] в тени, и температура продолжала подниматься. Если станет еще чуть жарче, будет уже невозможно дышать. Белый полотняный тент прикрывал миссис Ханнигер от прямых солнечных лучей, но не более того.

На ней было короткое платье без рукавов, очень легкое, и тем не менее ей казалось, что на ней надето слишком много. Чулки, казалось, были сделаны из свинца и совершенно не пропускали воздух. Лифчик вызывал зуд. Широко разрекламированное средство против пота длительного действия не оправдало своей репутации: по спине текли струйки пота, она ощущала влагу под мышками. У ее ног стоял небольшой электрический вентилятор, принесенный сюда специально ради нее, но жизни он нисколько не облегчал.

– Господа, помните: отдавая голос за моего мужа, вы голосуете за просвещение, а просвещение – это мост, связывающий штат Миссисипи с двадцать первым веком.

Этими словами Ронни, как обычно, завершила свою речь. Последние три минуты она думала вовсе не о просвещении, а о надоедливой мухе. Отмахиваться от мухи, произнося публичную речь, было бы нелепо; это она твердо усвоила, так как многочисленные советники Льюиса регулярно снабжали ее видеокассетами с записями выступлений других ораторов, и ей приходилось их все просматривать. На мух отвлекаться нельзя. Нужно улыбаться и твердо держаться за края кафедры, чтобы не думать, куда девать руки… С тех пор как она стала женой Льюиса, ей довелось выслушать столько советов, что ее от них давно тошнило.

Закончив говорить, она улыбнулась, на этот раз искренне, и приветственно помахала собравшимся. Но не успела она сойти с кафедры, как гости уже вновь занялись десертом. Они не то чтобы забыли о ней, она для них просто не существовала.

Ей было известно, что ее не любят. Ей никогда не стать одной из них. Она с Севера, за глаза ее называют “ковровой сумкой”. Молодая красотка бог знает из какой семьи, окрутившая человека вдвое старше себя, богача и видного уроженца штата Миссисипи, который врос корнями в местную почву так же глубоко, как и пятисотлетний дуб Дружбы, символ и гордость штата.

Хозяйка приема – ее звали Мэри, фамилию Ронни не расслышала – подошла к ней, тронула за локоть и провела к главному столу, за которым, как водится, восседали крупнейшие спонсоры избирательной кампании. А ее научили быть приветливой со спонсорами.

– Миссис Ханнигер, это Элизабет Чонси…

Ронни с улыбкой протянула руку старой даме, и та немедленно сообщила ей, что знакома с ее свекровью, и обстоятельно поведала, при каких обстоятельствах состоялось знакомство. А Ронни слушала, улыбалась, вставляла в нужных местах реплики.

Знакомство со всеми гостями заняло больше часа. Ронни пожимала руки, шутила с потенциальными спонсорами и состоятельными избирателями. К исходу этого часа у нее болела голова, правая рука ныла, и она чувствовала себя до крайности измученной.

Эта неотъемлемая часть существования жены сенатора была ей, конечно, ненавистна. Снова и снова встречаться с избирателями и очаровывать их. Без передышки. Улыбаться, несмотря на настроение и самочувствие. Сегодня, например, ей было по-настоящему плохо. Она мечтала только о том, как окажется дома, примет душ, выпьет пару таблеток тайленола и ляжет в постель.

Черта с два это будет скоро.

– Все прошло отлично, – сказала ей Tea, пресс-секретарь.

Они уже пробирались в сопровождении служителей ярмарки к выходу, у которого дежурил полицейский штата.

Tea Кембридж недавно исполнилось тридцать лет, то есть она была всего на год старше Ронни. Эта привлекательная, коротко стриженная, худенькая брюнетка обладала отменным вкусом. Она работала с Ронни уже два года и успела с ней подружиться.

Выбравшись из шатра, Ронни остановилась. Ее встретила жаркая стена раскаленного воздуха, яркого света, пыли и тошнотворной смеси запахов. Жареные сосиски, удобрения, цветы, бензин… Солнечный свет на мгновение ослепил ее. Она беспомощно моргала, поджидая свою свиту.

Июль в Миссисипи – адская пора. Если бы не трижды проклятые опросы общественного мнения, приносившие неутешительные для Льюиса результаты, Ронни отдыхала бы сейчас в Мэне, в коттедже, принадлежащем Льюису. После женитьбы она ездила туда каждое лето. Едва ли не больше всего в своей нынешней жизни она ценила этот коттедж.

И больше всего страдала из-за июля в Миссисипи.

– Миссис Ханнигер?

Густой, тягучий, как домашний мед, мужской голос растягивал гласные на южный манер. Глаза Ронни еще не адаптировались к свету, поэтому она решила, что до нее добрался репортер – просто потому, что журналисты всегда оказывались около нее именно в те минуты, когда ей меньше всего хотелось с ними общаться. Тем не менее она изобразила на лице дежурную улыбку.

– Да, это я, – ответила она, все еще почти ничего не видя.

– Меня зовут Том Куинлан. А это Кенни Гудмен. Куинлан и Гудмен, консультанты. Будем работать на вас во время избирательной кампании.

– В самом деле?

Глаза постепенно привыкали к солнцу, и Ронни уже различала две мужские фигуры в легких летних костюмах и белых рубашках. Один из новых знакомых был невысок и коренаст. Он показался ей болезненно бледным. Полы его светло-голубого пиджака развевались на ветру, узел галстука был ослаблен. Человек этот немилосердно потел. Его товарищ, тот, что заговорил с ней, был значительно выше и стройнее.

Его светлые волосы слегка начинали редеть на висках. Судя по ровному загару, он много времени проводил под открытым небом. На нем был серый костюм, аккуратно застегнутый. Галстук также был завязан как положено, и вообще он производил впечатление более подтянутого и собранного человека, чем его компаньон.

– Очень рада с вами познакомиться, – сказала Ронни и протянула руку блондину, а затем его другу.

Tea и полицейские настороженно наблюдали за церемонией знакомства. Разумеется, жена сенатора обязана располагать к себе избирателей, но, с другой стороны, всякий разговор с незнакомыми людьми – это риск. Маньяк может объявиться где угодно и под любой личиной, а жена публичного политика – всегда потенциальная жертва.

Впрочем, эти двое явно не собирались угрожать Ронни. Но кто они такие? Судя по их лицам, они считают, что их имена должны быть ей известны. Может, это спонсоры? Может быть, даже крупные спонсоры? Неужто она обязана помнить их фамилии? Из офиса Льюиса ей регулярно присылали обновлявшийся перечень имен, которые ей следовало держать в памяти.

Однако Ронни была почти уверена, что Куинлан и Гудмен в том списке не фигурировали. Тем не менее она улыбнулась еще шире – на всякий случай. С самых первых дней совместной жизни Льюис не уставал повторять, что деньги – движущая сила политики. Льюису, как и другим политикам, было хорошо известно, что “плати чистоганом” – это не пустая фраза, которая говорится для красного словца. Это способ существования. Единственный путь к выживанию. Ронни была убеждена, что политик живет только тогда, когда занимает должность. Место в сенате и все атрибуты сенаторского звания необходимы Льюису не меньше, чем воздух, полагала она. Ему нужно постоянно находиться в центре внимания. Власть для него – то же, что для других хлеб и вода.

Жаль только, что до замужества ей это не было известно.

– Миссис Ханнигер, с сегодняшнего дня нам поручено работать с вами, – объяснил блондин, когда с рукопожатиями было покончено.

Его тон явственно говорил о том, что попытки Ронни скрыть свою забывчивость были безуспешны. Впрочем, ее это мало заботило. От этих людей требуются дельные советы, а не голоса на выборах. С тех пор как она стала женой сенатора, она перевидала такое количество консультантов, что люди этой профессии представлялись ей чем-то вроде назойливых оводов.

– Ах, вот как.

Улыбка Ронни тут же пропала. После марафона в обеденном павильоне у нее болели лицевые мышцы, и она была рада дать им хотя бы короткий отдых. К тому же у нее опять немилосердно разболелась голова.

Она укоризненно взглянула на пресс-секретаря.

– Утром пришел факс из Вашингтона, – виновато пояснила Tea. – Я не успела его тебе показать. Мы не знали, что консультанты прибудут так быстро.

Tea знала, как Ронни относится к консультантам. После того как один из них посоветовал ей набрать фунтов двадцать (“Помните, как выиграла Опра, когда изменила вес?” – сказал он тогда), Ронни дала себе зарок не слушать больше этих людей.

К ним приблизилась полная женщина в ярком платье, расшитом громадными розами. Благодаря платью Ронни вспомнила имя этой женщины: Роза. Она нередко применяла этот нехитрый мнемонический трюк, чтобы запоминать имена. Ей внушили, что непременным качеством жены политического деятеля является способность запоминать множество имен.

– Миссис Ханнигер, через пять минут начинается конкурс “Мисс Нешоба”. Вы возглавляете жюри, – напомнила Ронни женщина.

– Спасибо, Роза.

Ронни улыбнулась, и Роза просияла. Она была польщена тем, что супруга сенатора помнит ее имя, хотя видела ее всего один раз несколько часов назад. Что ж, Ронни уже научилась помогать людям считать себя значительными. Еще один способ завоевывать голоса. А голоса избирателей – это конечная цель игры.

– Ничего, если мы присоединимся к вам? – спросил блондин – Куинлан: его фамилию ей тоже удалось запомнить.

Легким наклоном головы она выразила согласие и направилась вслед за Розой к павильону, где должен был проходить конкурс. Tea, полицейский штата и один из служителей ярмарки шли рядом, помогая ей прокладывать путь среди шумной толпы. Вокруг сновали держащиеся за руки пары, женщины с детскими колясками, крикливые подростки в шортах, старухи в цветастых платьях… Ронни рассеянно улыбалась всем. Некоторые улыбались в ответ.

Очень немногие.

В такие минуты Ронни казалось, что ее ненавидит весь штат Миссисипи.

Все случилось в ту самую секунду, когда они подошли к крытому парусиной павильону, расположенному сразу за автоматом, продающим сахарную вату. У входа висела украшенная воздушными шарами афиша, гласившая: “Мисс Нешоба. Начало конкурса в 14 часов”. Сопровождающие, как всегда, провели Ронни к заднему входу, где ее уже с нетерпением поджидали трое служителей.

Та женщина возникла из ниоткуда. Точнее, она выбежала из-за автомата с сахарной ватой. Выбежала, выкрикивая что-то бессвязное. Высокая грузная женщина в чересчур обтягивающих шортах и полосатой майке. Ее красное лицо блестело от пота.

– Шлюха! – вопила она, брызгая слюной.

Ронни отшатнулась от нее и инстинктивно вскинула вверх руку, прикрывая лицо, она еще успела заметить серебристый блеск в воздухе и почувствовать резкий запах. Какой-то тяжелый предмет ударил ее в локоть и отлетел. И во все стороны брызнула густая холодная жидкость.

“Боже правый”, – мелькнуло в мозгу Ронни.

ГЛАВА 4

Жидкость попала на лицо и одежду Ронни. Она крепко зажмурилась и принялась лихорадочно тереть лицо ладонями. До нее доносились крики, топот, шум борьбы. Она оступилась, потеряла равновесие.

С ней случилось то, что она видела в самых жутких ночных кошмарах.

Она не упала только потому, что ее подхватили чьи-то сильные руки. Через секунду Ронни почувствовала, как ее поднимают и несут куда-то.

Она ничего не видела, ничего не понимала и была беспомощна, как младенец.

– Все в порядке, ничего страшного, – сказал у нее над ухом мужской голос.

Почему-то она поверила, что с его стороны ей ничего не угрожает, и не стала вырываться.

– Где туалет? – громко крикнул тот же мужчина.

Наверное, ему показали, так как Ронни вдруг почувствовала на лице горячие солнечные лучи; значит, ее несут прочь от павильона. И тут же она оказалась в каком-то темном, прохладном месте.

– Можете стоять?

Не дожидаясь ответа, невидимый покровитель опустил ее на пол. Она пошатнулась, так как боялась открыть глаза, боялась, что непонятная жидкость попадет в них. У нее кружилась голова, ей было плохо. И жутко. Что-то твердое вдруг уперлось ей в живот, и она вскрикнула от неожиданности. Поверхность неизвестного предмета была холодной, гладкой и округлой. Зашумела струя воды, и Ронни догадалась, что оказалась возле умывальника. Рука неведомого избавителя по-прежнему поддерживала ее за талию, и она откинулась назад, на его теплую грудь. Если бы не он, Ронни наверняка потеряла бы сознание.

– Сейчас я подставлю вашу голову под струю. Промойте глаза.

Его ладонь нажала на ее затылок, и она послушно наклонилась вперед, держась обеими руками за края раковины. Мужская ладонь отвела назад ее волосы и придержала их. Прохладная вода смочила ее лоб, веки, щеки… Сразу стало легче.

Боже, неужели это кислота? Неужели она ослепнет? Неужели на лице на всю жизнь останутся шрамы?

Новая волна ужаса охватила ее.

– Открывайте глаза. Их нужно промыть как следует.

Ронни подчинилась, застонала, но вода опять принесла облегчение, и уже через мгновение она видела свет и какие-то тени. Слава богу, она не ослепла.

– Так. – Бумажное полотенце прикоснулось к ее лицу. Еще раз, еще. – Хорошо. Можете выпрямиться. Покажитесь-ка мне.

Ронни повернулась лицом к своему спасителю. Слабость все еще не прошла, и она прислонилась к раковине, чтобы не упасть, и яростно заморгала. Она все видела, но пока еще смутно. Его пальцы осторожно дотронулись до ее подбородка, и свежее бумажное полотенце промокнуло слезящиеся глаза. Убрав волосы назад, он вытер ей щеки, затем намочил новое полотенце и провел им по ее правому предплечью.