ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. Гости

Веками замок Дахау жил своей жизнью. Жизнь эта была неспешной, медленной, чуждой всяческой суете. Размеренно шелестели на стенах зал и галерей редкие, едва работающие часы. Неслышно, под кваканье лягушек и стрекот болотных насекомых зарастал вязкой тиной окружающий замковые фортификации ров. Величественно, как морские дюны или пустынные барханы, перемещались по бесконечным коридорам напластования пыли. Неторопливо управляли всем этим фактически отрезанным от мира хозяйством загадочные бароны, проклятые еще в утробе матери, нелюдимые, создавшие вокруг себя причудливый замкнутый мирок.

И практически в один миг вся эта идиллия оказалась безбожно и безжалостно разрушенной. Сегодня замок должны были посетить важные гости: граф фон Блямменберг, полковник кавалерии в отставке, в сопровождении красавицы дочери. Маэстро Корпускулус, переворошивший по такому случаю уцелевшие архивные документы, сообщил, что в последний раз гости посещали замок Дахау в 1567 году, в правление баронессы Клотильды. Баронесса, коварная, расчетливая женщина, вступила в земельную тяжбу с соседями, маркграфами Кишкенвольде. Тяжба тянулась несколько лет — злая, беспощадная. Начавшись с простого перемещения изгородей, она со временем переросла в кровавые стычки и обоюдные грабительские набеги. Так бы и тянуться ей еще бог знает сколько времени, но неожиданно баронесса Клотильда пошла на уступки: объявила маркграфам, что признает справедливость их земельных притязаний, предложила заключить мир, пригласила все семейство маркграфов отужинать в замке Дахау. Растроганные Кишкенвольде предложение мира приняли с удовольствием. В сопровождении вооруженной охраны они прибыли в Дахау. Здесь-то и подстерегала их коварная западня. Во время пира, когда и маркграфы, и их охрана упились допьяна, люди баронессы взялись за оружие, за несколько минут перерезали охрану, самих маркграфов заковали в цепи и заточили в подземелье. Там они вскорости и умерли от голода и холода. Особо печальная участь постигла Густава фон Кишкенвольде — главу рода, храброго воина с густой гривой седых волос, иссеченным шрамами лицом и мощными руками, которые шутя переламывали шею здоровенному медведю. Его зашили в волчью шкуру и напустили на него свору голодных собак. После этого баронесса, ничтоже сумняшеся, отписала себе все владения маркграфов Кишкенвольде и стала самой богатой помещицей во всей окрестности.

Случай этот стал широко известен во всей стране. По этому поводу появилась даже пословица «Лучше к дьяволам в геенну, чем в Дахау пообедать». Даже под страхом смертной казни никого нельзя было заставить нанести в Дахау визит: слишком памятна была судьба несчастных маркграфов Кишкенвольде. О родовом обиталище баронов фон Гевиннер-Люхс сложилось вполне справедливое мнение как о месте, где в пищу тебе запросто могут подбросить какой-нибудь отравы, задушить или зарезать. Все более или менее титулованные соседи предпочитали объезжать зловещий замок стороной, предоставив баронам одиноко существовать в их огромном логове.

Сегодня впервые за две сотни лет замок Дахау принимал гостей.

Уже с раннего утра закипела работа, забила ключом суетливая предпраздничная деятельность. Подметальщики вычищали порядком запылившиеся галереи и коридоры, настилали на древние половицы персидские, тонкой работы ковры, передвигали столы, стулья, кресла, диваны. Из небытия кладовок возникали различные столовые приборы. Вся в чаду и аппетитных ароматах работала кухня, ежеминутно выбрасывая из своего парного чрева груды деликатнейших лакомств. Во дворе егеря свежевали тушу пойманного вчера дикого кабана.

Чем же занимался в это время господин барон? Спал. Всю ночь он что-то писал в зале для ведения дел, спалил дюжину свечей, выпил три бутылки вина. Наутро, отдав некоторые необходимые распоряжения и отослав гонца в Нюрнберг, отправился в опочивальню.

— Ох и натерпимся же мы с ним! — шепотом возмущалась прислуга. — Где ж это видано: гостей принимать!

Ближе к полудню окрестности замка потревожил резкий звук рожка графской кареты. Вскорости показалась и сама карета, влекомая тремя красавцами жеребцами, и остановилась перед руинами подъемного моста.

— Гости! Гости! — загомонила прислуга.

— Кристоф! Сынуля! — причитала баронесса-мать около дверей баронской опочивальни. — Вставай! Подымайся! Гости приехали!

— Сейчас, мама, — зевая, ответствовал барон.

— Ба-а-а-рин просну-у-улись! — разнеслось зычное по коридорам. — Кушать по-о-одано-о-о!

Прислуга, непривычная к визитам, растерялась, тем более что указаний от господина барона не было получено никаких. Карета все так же стояла перед мостом, а вывалившая из замка поглазеть на гостей прислуга толпилась по другую сторону моста.

— И чего стоит-то? — судачили. — Пора б уже и выйти.

— Господа-то важные! Ишь ты! Даже из экипажу выйти не сподобятся.

— Эй, Ганс! Сгоняй-ка ты к карете, узнай, чего господа стоят.

— Вот еще! Чуть что — сразу Ганс!…

— Беги, кому сказано!

Мальчишка-подавальщик нехотя поплелся по шатким доскам моста, остановился около экипажа.

— Чего господа изволят?

— Руку подай, остолоп! — донесся из глубины экипажа резкий голос отставного полковника кавалерии. — Да не мне, а барышне сначала! Вот так! Теперь мне! Эх, дубина! Жалко, ты не у меня на службе. Прописал бы я тебе шпицрутенов.

— Фу, папа! — сказала вышедшая из кареты миловидная Вероника фон Блямменберг. — Постеснялись бы хоть в гостях своих солдафонских штучек. О Боже! — ахнула графиня затем. — Посмотрите, папа, на этот замок! Никогда не думала, что он такой огромный!

— Огромной была конюшня его величества, — проговорил граф. — А это так себе: сарайчик…

— Все бы вам, папа, конюшни, — надула губки Вероника.

— У меня-то ладно — конюшни на уме. А у тебя, дурехи, вообще непонятно что… Послушай старика, — продолжал граф, помогая дочери перейти подъемный мост, — хозяин замка — молодой обалдуй. Присмотрись-ка к нему. Может, замуж за него пойдешь…

— Фу, папа!…

— Ты мне не фукай! Кобыла фукала да на живодерню попала…

Ворота замка распахнулись.

— Следуйте за мной! — возгласил маленький привратник.

Кристоф едва успел умыться. Около него бестолково суетились два одевателя. Один дрожащими руками застегивал пуговицы на кафтане, другой толстыми неуклюжими пальцами безуспешно пытался завязать в аккуратный узел подвязки от панталон.

— Сынуля! — воззвала из-за дверей баронесса-мать. — Выходи быстрее. Гости уж в обеденной зале.

— Сейчас, мам, выйду! Да побыстрей вы, бестолочи! — прикрикнул Кристоф на одевателей. — Можно подумать, вы меня в первый раз одеваете! Будете такими неуклюжими — отправлю к ковырятелям!

— Кушать подано-о-о-о-о! — вопиял где-то вдалеке объявляльщик.

В обеденной зале накрыли роскошный стол поистине циклопических размеров. Блестела обшитая золотом скатерть. Поверх нее теснились груды разносолов, возвышались бутылки с разнообразными винами, названия которых, равно как и вкус множества деликатесов, были Кристофу неведомы.

«Боже! — ахнул мысленно Кристоф. — Этого ж нам не съесть и за неделю!» Тем более что обедающих было всего пятеро: граф с дочерью, мать, Клара и он, Кристоф. Маэстро Корпускулус, как человек безусловно благородного происхождения, был зван к обеду, однако отговорился.

— Негоже философу, — заявил вчера за ужином маэстро, — участвовать в шумных застольях. К тому же я не мастер легкой застольной беседы. Разговоры о пустяках раздражают меня. Праздное суесловие даже разговор о такой важной вещи, как погода, умудрилось превратить в разговор ни о чем. А между тем, что в мире этом есть важнее погоды? Только лишь свое собственное здоровье да — кое у кого — состояние кошелька. Так что увольте, увольте! Однако я буду чрезвычайно благодарен, ежели мне передадут гусиную ножку вместе с бутылочкой красного вина. И этого, поверьте, философу хватит вполне.

Егеря также отказались отобедать с графом.

— Спасибо, господин барон, — сказал Михаэль. — Мы очень рады, что вы нас цените так высоко. Мы, может быть, и пошли бы пообедать, но, знаете, не по-нашему как-то все эти обеды получаются. Вилку — так-то держать, ложку— еще как-то… Кушать маленькими кусочками, губы промакивать салфеткой, пить из маленькой рюмочки. Воротит, барон, от всего этого этикета! А вот если бы вы заглянули вечерком к нам…

— С бутылочкой шнапса! — добавил Гейнц.

— Посидели б, поговорили. Без всяких там церемоний, — закончил Михаэль.

Вследствие всего этого обед получился очень скучным. Первое время, едва лишь сели за стол, сохранялось молчание. Граф наложил себе в тарелку различной пищи из нескольких блюд, то же самое положил Веронике, отпробовал одного, другого, третьего, сопровождая это замечаниями типа: «Уф! Как вкусно! Тысяча чертей! Давно такого не едал! Чтоб мне на этом месте провалиться, если где-нибудь готовят вкусней, чем здесь!…» — и тому подобными репликами.

Кристоф степенно поедал омаров в белом вине. Однако взор его привлекало блюдо с креветками. «И как, черт побери, их нужно есть? — размышлял он. — И правда ли, что они там — живые? Ладно, пока не буду к ним притрагиваться. Попробую потом, когда гости уедут. Главное, чтобы слуги их не сожрали! Впрочем, распоряжусь…»

Около стола вертелись несколько слуг. Один подливал в бокалы вино. Двое других накладывали дамам в тарелки яства, еще один, с большой, повязанной под подбородком салфеткой, ничем занят не был и, как заметил Кристоф, то и дело тайком подворовывал со стола какое-либо лакомство. Не раз уже Кристоф сурово показывал ему глазами: «Выйди вон!» Слуга, кажется, из подметальщиков, лишь глупо хлопал своими ничего не выражающими гляделками и слащаво улыбался. Кристофу не хотелось отчитывать слугу при посторонних, посему оставалось смотреть на проделки этого обжоры сквозь пальцы.

Тем более что куда приятней было смотреть на молодую графиню фон Блямменберг. «О, видит Бог, — размышлял Кристоф, — она действительно очень недурна!» По этой причине он чувствовал даже некоторое смущение.

Далеко в стороне от Вероники сидела Клара, прямая, как рукоять метлы. «И эта дурища тут, — кисло подумал Кристоф. — За кого бы ее замуж выдать?»

Между тем разговором целиком и полностью завладел граф. Обложившись тарелками, вилками, ложками и салфетками, он принялся объяснять какую-то баталию.

— Вот здесь, предположим, французы, — говорил он, размахивая бараньей косточкой, указывая ею на кофейный прибор, — это французы со всеми их фортификациями, а англичане, предположим, там, — угловатым взмахом руки он указал на разделанную тушу кабана, — дислокация англичан весьма отдалена от места сражения. Но!… Когда войска короля Фридриха совершают ретираду, — отставной полковник сгреб в кучу фарфоровые блюдца и многозначительно поднял палец, — вынужденную, оговорюсь, ретираду, то, обойдя с флангов французские редуты, — он рассеял блюдца по столу, два или три из них звучно упали на пол, разлетевшись на мелкие осколки, что, однако, графа нисколько не смутило, — под покровом ночи — да, именно так! — под покровом ночи наши колонны дефилируют к англичанам…

Граф выжидательно замолчал, следя за реакцией слушателей.

— Дефилируют не спеша… Англичане ни о чем не догадываются, караулы их ослаблены. И вот тут-то… Ага! Трах-бабах! Наша кавалерия разносит их позиции в клочья! В мелкие-мелкие клочья! В пух и прах!

Граф разошелся настолько, что, привстав со стула и отбросив салфетку, принялся разить тушу кабана бараньей косточкой.

— Англичане повержены! Они бегут! Ха-ха-ха!

Вовремя подошедший к столу забинтованный дворецкий едва успел спасти слетающую со стола тушу.

— И вот тут-то, — продолжал полковник, — вот тут-то мы и совершаем скрытый маневр. Хе-хе-хе! Враг спит, он ничего не подозревает! Тем временем мы уже у самой их фортификации… Ага! Спите-спите! А вот тут-то с криком «Смерть французам!» маршируют наши колонны!

— Вы не находите, — сказала баронесса-мать, — что эти фрикадельки несколько пересолены?

— Именно так, дражайшая баронесса, именно так. Ага! О чем бишь я? Ах да! — Так продолжу! Во всем, во всем, дражайшая баронесса, во всем виноваты жиды! Думаете, почему во Франции революция? Вы не знаете? Как так? Это же очевидно! Это же понятно и ежу! Букашке вот такой малой и то понятно! Робеспьер, говорите вы, Робеспьер! И что? — скажу я вам. Что?! Что Робеспьер?! Какой еще такой Робеспьер?! На самом деле, чтоб вы знали, — полковник понизил голос, — настоящая фамилия Робеспьера — Шпеерзон! Знавал я в Ганновере одного Шпеерзона, сапожника. Редкостный был прохвост… Рожей же походил вот на этого малого. — Двумя пальцами граф проворно ухватил за щеку подметальщика, который втихомолку лакомился креветками, и схватил с такой силой, что те посыпались у бедняги изо рта. — Точь-в-точь такой же, только тот поупитанней был… Ты чего, прохвост, раззявился? Рот закрой и пошел вон! Это я не вам, судари и сударыни!… Так вот! Заговор! Везде заговор! И еще раз заговор! Помяните мое слово: скоро и в Германии будет революция, и тогда…

— Вы не находите, — сказала баронесса-мать, — что сегодня прекрасная погода?

— Что вы? Что вы! И не смейте в этом сомневаться! Так что когда король Фридрих представил меня к ордену…

Граф не сумел закончить предложения, ибо жестоко поперхнулся бланманже и закашлялся. Пока дворецкий услужливо колотил графа кулаком по спине, инициативой разговора завладела баронесса-мать.

— Вы знаете, это просто как снег на голову! — говорила она, глядя полковнику прямо в монокль. — Откуда ни возьмись вдруг такое богатство. Мы — люди бедные и совсем не знаем, что нам с такими деньгами делать.

«О Господи, — подумал Кристоф, — что она такое несет! Да ведь такое состояние, как у нас, самому Ротшильду и не снилось! А она даже одеться со вкусом не может. Что это, скажите мне, за платье? Что это на нем за цветочки? Да и прическа тоже оставляет желать лучшего. Все-таки если человек вырос в бедности и не имеет никаких потребностей, то хоть ты его озолоти, хоть подари ему огромный дворец — он все равно найдет себе каморочку, желательно поменьше, и будет в ней ютиться, хотя в его распоряжении весь огромный, необъятный замок!»

— Вы совершенно правы, — блестя моноклем и приглаживая маленькие усики над серединой губы, отвечал граф. — Ведь еще Цицерон, помнится, говаривал: «Не в свою колесницу не садись!» Не сочтите, сударыня, за обиду.

— Просто папа очень долго служил в кавалерии, и его суждения всегда по-солдатски прямолинейны, — сказала Вероника.

Граф уставился на дочь деревянным взглядом. Рука его совершила жест, который можно было бы назвать незавершенным подзатыльником, но тотчас же вернулась на прежнюю диспозицию, основное преимущество которой заключалось в прикрытии потертостей сюртука.

— Прошу прощения, — сказал граф, — моя дочь — хотя и красива, но очень плохо воспитана.

— Папа имеет, в виду — воспитана не в казарме, — сказала молодая графиня.

— Господин граф! — поспешил Кристоф вмешаться в назревающее семейное словопрение. — Ваша дочь просто очаровательна.

Щеки Вероники едва заметно порозовели. А юный барон фон Гевиннер-Люхс ощутил на себе безукоризненно деревянный взгляд графа.

— Я согласен с вами, барон. Она действительно очаровательна. Но при этом совершенно невоздержанна на язык!

Помолчав некоторое время, он добавил деловым тоном:

— Приданого, к сожалению, за нею дать не могу. Все отдал со старшей дочерью.

Это утверждение заставило Веронику еще гуще покраснеть.

«Боже, сударыня, какой же солдафон ваш папаша!» — подумал Кристоф, а в следующее мгновение он понял, как надо поступить. Вероника давно уже ничего не ела, а лишь отирала изящные губы салфеткою. Кристоф и сам давно чувствовал в желудке своем сытую тяжесть.

— Господин граф не будет, надеюсь, возражать, если я покажу вашей дочери наш замок?

— Не буду! — буркнул граф. — Только много там не целуйтесь, а то знаю я вас…

— А вы, мадемуазель?…

— С удовольствием! — В ее взгляде, направленном на отца, читался вызов.

Последнее, что видел Кристоф, выходя из трапезной, было кислое выражение на лице Клары. Прямая, как жердь, если, конечно, бывают жерди с вытаращенными глазами, Клара держала в левой руке вилку, а в правой, как полагается, нож. Неожиданно Кристоф осознал, на кого похожа его сестра. «Рыба! — воскликнул он мысленно. — Как есть рыба! А как ей, наверное, скучно!… Ну ничего, ничего! Вот скоро выдадим тебя замуж…»

Вероника вышла, шелестя подолом голубого платья по навощенному паркету. Кристоф понял, что надо бы о чем-нибудь заговорить, но, как назло, в голову лезли одни глупости.

В молчании пересекли зеркальную залу. Ходить по ней Кристоф опасался, памятуя давний приступ тошноты, настигший его именно здесь. «Пожалуй, зря я ее сюда повел! — подумал он. — Как бы плохо барышне не стало!» Однако на милом лице юной графини не читалось ни следа дурноты. «Во дает!» — с завистью подумал Кристоф. Уже на выходе Вероника задержалась, чтобы осмотреть свою прическу.

Кристоф догадался, что нужно сказать.

— У вас очень красивая прическа, — сказал он.

— Спасибо! — холодно поблагодарила Вероника.

— Вы не находите, — продолжил разговор юный барон, — что ваш отец несколько прямолинеен?

— Что вы хотите сказать этим, господин барон? — Сотня зеркал заискрилась озорным взглядом Вероники.

— Что я имею в виду? Ну хотя бы вот эту фразу: «Много там не целуйтесь!» И, прошу вас, не надо называть меня «господин барон». Я еще не совсем привык к своему титулу, и он мне немного режет слух. Все равно как если бы вы называли меня «господин архиепископ». Зовите меня просто — Кристоф.

— Хорошо, Кристоф, — сказала Вероника. — А целоваться с вами я все равно не буду!

«Тысяча чертей! Да она еще прямолинейней папаши!»

— О Боже! Что это? — воскликнула Вероника на пороге залы кривых зеркал. Каблучки ее застучали по полу, переливающемуся вследствие оптического искажения подобно морской волне. Она захлопала в ладоши. — Какая прелесть!

«Ну и ну! — подумал Кристоф. — Я помню, какой я был, когда зашел туда в первый раз! Мне и сейчас-то не по себе!»

— Какая прелесть! — повторила Вероника.

— Видите ли, Вероника, покойный барон был философ. В этой зале он любил предаваться размышлениям о тщете всего земного. И частенько говаривал: «И почему это у меня не такая вот рожа?»

Смех Вероники хрустальным эхом переливался в кривизне зеркал.

— Господи! Кристоф! Вы дурачитесь, как ребенок! Сколько вам лет?

— Девятнадцать, — ответил Кристоф. — А насчет дурачеств, Вероника, я скажу вам следующее: я и должен дурачиться. Я ведь самодур. К тому же вчера я разогнал к чертям половину замковой прислуги.

Вероника уверенно расхаживала по зале, громко хохоча.

— Какая прелесть! — восклицала она. — Никогда не думала, что на свете бывает такое! Смотрите, смотрите, Кристоф, — это зеркало самое смешное. Вот… Посмотрите, это же в точности моя сестра…

Как из-за стекла аквариума выглядывает лупоглазая амфибия, так и из зеркала выглядывало толстое глупое лицо с мутными глазами.

— Она на вас совсем не похожа, — сказал Кристоф и, в свою очередь, втянул щеки и вытаращил глаза — в одном из зеркал появилась Клара. — А вот вам моя сестра…

— Очень похоже! — рассмеялась Вероника.

Кристоф взял ее руку. Та мягко легла в его ладонь.

Против рукопожатий Вероника не возражала. Они обошли всю залу, строя самые уморительные рожи и хохоча, как дети.

В портретной галерее Кристоф спросил:

— Давно ли ваша сестра замужем?

— Уже два года. Муженек у нее, — на мгновение она высунула кончик языка, — противный. Он негоциант из Венеции. Проездом в наших краях был… Мне он всегда почему-то напоминал хорька. И женился-то он исключительно из-за денег. Отец тогда богатый был. Это уж потом пожары случились, может, слышали?… И даже просто, по-человечески, жалко бедную Лизхен… Каково ей там, в Венеции?

— Венеция — хороший город, — сказал Кристоф и после непродолжительного молчания попросил:

— Расскажите мне о себе.

— А что вас интересует? — Глаза Вероники блеснули.

— Ну хотя бы как вы живете там, у себя, в поместье?

— А что рассказывать? Живем мы однообразно, хотя и не скучаем. Я люблю читать книги, вышивать, прогуляться верхом.

— Мне кататься верхом тоже нравится, — сказал Кристоф. — Тут наши интересы совпадают.

— А еще, — продолжала Вероника, — мне очень нравится ездить в город. Тогда для меня наступает настоящий праздник.

— А… в общем… как бы это сказать?… Есть ли у вас кто-нибудь?

— В смысле? — Вероника с любопытством посмотрела на Кристофа.

— Любите ли вы кого-нибудь или любит ли кто-нибудь вас?

— Да что вы!… Живем мы в глухомани. Медведь, и тот в радость. Если какой-нибудь молодой человек и окажется у нас проездом, так отец с порога ему заявляет, что приданого за мной не дает. — Вероника рассмеялась. — Вы правы, Кристоф, он все-таки ужасный солдафон.

Некоторое время они пересекали галерею в молчании, держась за руки.

— Никогда не знаешь, — нарушил молчание Кристоф, — где найдешь, где потеряешь. Вероника, я никак не ожидал, что в этой Богом и людьми забытой глуши вдруг встречу вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы мне очень нравитесь.

— Вот как… Молодой барон, оказывается, галантен.

Что ж, вы мне тоже нравитесь, Кристоф.

— Перейдем на ты?

— Хорошо, — сказала Вероника. Они остановились около поясного бюста какого-то толстяка с отвисшей нижней губой. — Только не думай, что раз я так быстро перешла на ты, то, значит, со мной все можно…

— Разумеется, — сказал Кристоф, после чего торопливо поцеловал ее в губы. Сначала сжатые, они медленно-медленно раскрывались, как будто распускался цветок, бледный ночной цветок — лилия-нимфея. Внутренность этого цветка обжигала и опьяняла. Руки Кристофа сомкнулись на тонкой талии юной графини.

Кристофу казалось, что он летит, улетает куда-то далеко-далеко. Нежно подмигивают звезды, ласково кружит Млечный Путь. Руки его чувствовали, как напряжено тело Вероники.

— Молодой барон замечательно целуется! — вздохнула Вероника после продолжительного поцелуя, глаза ее озорно блестели.

— Ты тоже! — воскликнул Кристоф, гладя ладонями ее руки. — Это было… божественно!

— Пойдем, наверное, — прошептала Вероника. — Как бы папаша мой чего не подумал!…

— А думает он правильно, — сказал Кристоф,

— Расскажи мне, кто эти люди на портретах. Эти люди — твои предки? Кристоф!

— А! Да… Я тут недавно, еще не помню, кто есть кто. Но, по-моему, вот этого колесовали, этого четвертовали, вон тот объелся, а вон того, в доспехах конкистадора, насмерть заклевали страусы.

Вернувшись, Вероника и Кристоф застали ту же обстановку, что и по уходе. Клара, прямая и неподвижная, как грот-мачта, погружала ложку в суфле. Беседой все так же распоряжался граф.

— И вот, — рассказывал он, — когда я увидел, что ко мне приближаются два бородатых русских казака, что, по-вашему, мне оставалось делать?

— Убить их! — воскликнула баронесса-мать.

— Я предпочел другое…

— Неужели вы их зарубили?

— Сударыня! У нас кавалеристов убить означает зарубить. Я же предпочел совершить ретираду!…

— Ах! — воскликнула баронесса-мать. — Господин граф! А как вы находите это суфле?

— О, сударыня, оно прелестно! И все-таки согласитесь: Германия должна владеть морями! А, кстати, вот и наши голубки.

— Папа! Мы не голубки! — сказала Вероника.

— А за ручки-то как держитесь! Право, голубки и голубки! Нацеловались?

— Папа, вы нетактичны!

— Да ладно! Господин барон, как вы относитесь к мысли взять мою дочь себе в жены?

— Папа!!! — Вероника снова покраснела.

— Я, — сказал Кристоф. — Я… А, черт меня дери, господин граф, я согласен!

— А вот это по-нашему! — захохотал граф. — Вот это дело! За это можно и выпить! Эй, ты, барбос! — обратился он к подметальщику. — Налей-ка нам с господином бароном того вон вина!

Неожиданно дверь трапезной распахнулась, вошел дворецкий, весь в золотых украшениях, даже обожженное лицо он перемотал узорными тряпицами. Трижды низко поклонившись, он объявил:

— Уважаемые господа! Сегодня у нас событие необычайное! Испокон веков замок Дахау считался местом негостеприимным. Двести лет в нашем замке не было гостей. Вы, граф, и вы, графиня, -л первые наши визитеры за много-много лет. И вот в честь такого случая прислуга, втайне от господина барона подготовила… карнавал!

— Ура! — закричала Вероника и захлопала в ладоши. — Кристоф! Какие у вас чудесные слуги!

— Да уж! — Кристоф утирал ладонью лоб, который даже взмок от удивления. — Посмотрим, что это за карнавал!

2. Карнавал

Дворецкий не уставал раскланиваться. Глаза его блестели: в них, кажется, таилось какое-то выражение, но трудно сказать какое — то ли радость, то ли гордость, то ли даже ехидство. Уже несколько дней Кристоф дворецкому не доверял: мало того, что в поведении и речах тот допускал неуместную, граничащую с дерзостью иронию, откровенно не одобрял изгнания хлебателей, затаил обиду за случай на ярмарке. Помимо прочего, подозрение внушало и его неведомо как и где обожженное лицо. И сейчас Кристоф вполне рассчитывал на ответные пакости с его стороны.

Посему затея с карнавалом возбудила в душе юного барона крайнее недоумение.

— Извольте следовать в залу кривых зеркал! — молвил замотанным парчою ртом дворецкий и со степенной неспешностью отправился, указывая направление.

— Ой! Как здорово! — Вероника захлопала в ладоши и даже подпрыгнула. — Я там уже была сегодня, папа! Мне так понравилось!

— Возьми, дура, жениха под локоть! — буркнул полковник. Дочь не без удовольствия поспешила последовать его совету.

«Подумать только! — Мысли Кристофа пели все ту же эйфорическую песню. — Живая графиня!… Красивая притом!… И я рядом с ней!… Этаким гусем вышагиваю!… Невероятно! Жалко дружище Леопольд меня сейчас не видит! Вот бы рухнул от зависти!»

— О чем это вы так глубоко задумались, господин барон? — шепотом спросила его Вероника и шепотом же добавила: — И перестань надуваться как гусак, иначе откажусь идти с тобой под руку. Ты надулся и не развлекаешь меня беседой!

— Я, — отвечал Кристоф, — прошу прощения. Немедленно приложу все усилия, чтобы тебя развлечь.

Хорошая сегодня, не так ли, погода?

— Тьфу! — сказала Вероника. — Какая нужда говорить между нами о таких пустяках?

— Почему же о пустяках? Наш любезный маэстро Корпускулус утверждает обратное. Погода, говорит он, одна из наиболее важных тем для разговора. Ибо что может быть существеннее погоды. Только, по-моему, здоровье… В общем, я не помню, что он говорил.

— А кто такой маэстро Корпускулус?

— Это старикан такой интересный. Одевается забавно, кривляется, парик все время теряет.

— Боже мой, Кристоф, у тебя есть шут?

— Нет, маэстро не шут. Он ученый. Ну да, он доктор, потом философ, потом этот, который по руке гадает…

— Хиромант.

— Вот-вот… И прочая, и прочая, и прочая.

— Кристоф!

— Да, Вероника!

— У тебя в замке живет такой интересный человек и ты ничего мне о нем не рассказывал?

— Так ты же не спрашивала.

— Кристоф! Пожалуйста! Пусть он погадает мне по руке!

— Пусть он потом погадает… Карнавал вот-вот начнется.

— Потом не получится… Папа сразу увезет меня домой!

— Так ты же еще, наверное, приедешь?

— Когда это будет? Я к тому времени умру от любопытства.

— Так что ж теперь — карнавал не посмотрим?

— Карнавал я уже однажды видела — в Венеции, когда к сестре в гости приезжала. А вот по руке мне ни разу еще не гадали…

— И не советую. Наш маэстро мастер предсказывать всякие ужасы. И попробуй потом усомнись, что это не так, — начинает кричать и топать ногами.

— Ой, Кристоф, как интересно! Пойдем быстрее к маэстро!

— Слушай, не можем же мы бросить все и уйти! Это неприлично, в конце концов!

— Неприлично? А кто тут понимает в приличиях? Твоя мать или сестра? Или мой отец?

— Дворецкий понимает.

— А вот дворецкий-то нам как раз не указ! Скажи ему, что мы ненадолго удалимся! Ну, давай же, говори!