5. Ночные гости

Удары в дверь были отчетливы и ритмичны, словно бы они отмеряли время. Под натиском страшной, непререкаемой силы тяжелая дверь содрогалась. С вершины баррикады с грохотом обрушилось тележное колесо.

— Господин барон! Господин барон! — послышались из-за двери восклицания дворецкого. — Почему вы заперлись в арсенале, господин барон? Выходите! Здесь вам ничего не угрожает! Выходите же! Неужели вы позволили безумному лекаришке увлечь вас своими бреднями?

Кристоф, стиснув зубы, молчал.

— Господин барон! — Дворецкий увещевал. Наверное, таким же тоном умудренный жизнью отец обращается к разгильдяю-сыну. — Зачем вы слушаетесь сумасшедшего? Почему вы заперлись от нас, ваших преданных слуг?

— Убирайся к чертям, мерзкая жаба! — не выдержал Кристоф.

— Господин барон! Зачем же вы так со мной, верным вашим слугой? Почему вы нас боитесь? Может, вы думаете, что мы будем вам мстить за объявлялыцика? Пустое! Не берите в голову, господин барон! Он нам и самим уже надоел! Правильно вы его проучили! И поделом ему!

— О тысяча чертей! — простонал Кристоф. — Заткните же наконец эту мерзкую пасть! Иначе я за себя не ручаюсь!

Дворецкий замолк, чувствовалось, что он обдумывает свою дальнейшую речь.

Где-то вдалеке, за дверью, слышался издевательский визгливый хохоток.

— Выходите же, господин барон! — Масленый голос дворецкого зазвучал вновь. — Вы, мне кажется, тяжело больны. Может быть, у вас жар. Мы пригласим специально для вас из Нюрнберга хорошего врача. У вас наверняка лихорадка. Зачем, зачем вы тревожите мать и сестру?

— Они мертвы! — прорычал Кристоф.

— Господин барон! Уж не бредите ли вы? Ваше состояние внушает нам серьезные опасения! Да вот же они! Обе госпожи баронессы идут сюда!

— Кристоф! Сыночек!

— Мама?! Ты?!

— Сыночек! Зачем ты заперся в этом подвале? Сынок! Ведь ты же болен! Сильно болен! Тебе надо лечь в постельку! Я тебе ее уже приготовила! Выходи скорей! Не заставляй меня так волноваться!

— Не может быть! Мама! Но ведь ты мертва!

— Господь с тобой, сынуля! Ты бредишь! — Сквозь слезы она продолжала: — Господи, что делать? Мой сын совсем сошел с ума! Я всегда знала: не доведет до добра все это наследство! Вот теперь и Кристоф сошел с ума. Теперь мы с тобой, доченька, совсем сироты! Что же делать?! Что же делать?! О Господи! За что же это нам такое наказание?!

— Клара! — хрипло сказал Кристоф. — Ты здесь, Клара? Ты меня слышишь?

— Может, любезный братец соизволит выйти наконец из арсенала? — Да, это Клара! Это ее язвительный голос. — Выходи скорей, Кристоф, да смотри — не подожги там чего-нибудь ненароком, иначе все мы из-за тебя взлетим на воздух.

В мгновение ока Кристоф оказался у самой двери. Опомнился он только тогда, когда ему на плечо легла рука маэстро.

— Враг хитер, юноша! — сказал старик. — Неужели вы собрались поддаться на его уговоры?

— Маэстро! — прошептал Кристоф. — Я перестал уже что-либо понимать! Мне уже кажется, что я действительно сильно, страшно, тяжело болен, что я потерялся в закоулках какого-то замысловатого, бесконечного кошмара. Маэстро, любезнейший маэстро! Может, и правда то, что эти люди за дверью желают мне добра?

— Это не люди! — сказал маэстро. — Вы же видели.

— Да, — сказал Кристоф. — Да, я видел. Я все видел, слышите, вы?! Эй, вы, за дверью! Вы мертвы! Я видел ваши трупы! Вы не можете со мною разговаривать! Сгиньте! Провалитесь в преисподнюю! Я вам не открою!

— Господин барон! — Сквозь толщу дубовой двери в арсенал просачивался медоточивый голос дворецкого. — Господин барон! Да извинит меня ваша милость, но нам всем здесь сдается, что вы… кгхм… немножко не в себе. Хотя… хотя я, кажется, начинаю что-то понимать. Скажите, ваша милость, вы ведь имели продолжительную беседу с безумным лекаришкой? Я имею в виду господина Корпускулуса… Вы ведь довольно долго о чем-то с ним разговаривали, не так ли?

— Положим, — сказал Кристоф.

— Прекрасно! — загудел снаружи настойчивый голос. — А теперь, барон, скажите, он вас чем-нибудь угощал, когда вы с ним разговаривали?

— Гм… Да. Трубкой с настоем восточных трав, просветляющих сознание.

— Да, да, да! Именно! Теперь-то мне все понятно.Ха-ха-ха! — Дворецкий рассмеялся. — И как же это я сразу не догадался! Эти травы, что предлагал вам господин Корпускулус, вовсе не проясняют сознание, господин барон! Наоборот! Они его помрачают! Старый сумасшедший лекарь потчевал вас индийским гашишем, вызывающим кошмарные видения. Старикашка одурманил вас, а вы навоображали тут себе бог весть каких ужасов! К тому же господин Корпускулус вовсе не тот, за кого себя выдает! В бумагах покойного барона я обнаружил письмо, адресованное его покойной милости, которое его покойная милость не успел даже распечатать. Это письмо послано полицейским комиссариатом Магдебурга. Сейчас, господин барон, я вам немедля это письмо зачитаю. Эй! Огня сюда! Комиссар магдебургской полиции господин Шварцендреккер пишет буквально следующее: «Господин барон! Из достоверных источников нам стало известно, что в принадлежащем вам замке укрывается разыскиваемый полицией Магдебурга, Гамбурга, Оснабрюкка, Ганновера и прочая, и прочая, и прочая, — тут я пропускаю… ага, — а также святейшей инквизицией города Толедо опасный преступник Фридрих Пуццли, скрывающийся от правосудия вышеозначенных городов. Сей мошенник Пуццли обвиняется в изготовлении фальшивых приворотных зелий, кои зелья привели к расстройству здоровья пятидесяти восьми особ женского и трех особ мужеского пола, из коих пострадавших шестеро являются дамами из знатных фамилий. Также означенный Пуццли обвиняется в колдовстве, чернокнижии, насылании порчи на домашний скот, ритуальном поедании грудных младенцев, вызывании наводнений и землетрясений, солнечных затмений и прочей непогоды. Убедительно просим вас, господин барон, незамедлительно выдать указанного Пуццли властям». Ну, тут идут приметы, тут все совпадает… Ага! Вот, слушайте! «Вышеописанный преступник и душегуб укрывается в замке Дахау, пользуясь вымышленным именем Хосе Леонсио Иван Франсуа Альбрехт фон Корпускулус де Суррогатис, выдает себя за доктора медицины и прочих наук, хотя образования никакого не имеет, даже более того — был изгнан из второго класса церковноприходской школы за леность и тупоумие».

Кристоф, потрясенный, застыл.

— Какая гнусность! — воскликнул он. — Какая чудовищная гнусность! Маэстро! Неужели это правда?!

— Ложь! — вскричал маэстро, совершая невероятный по своей запутанности прыжок. — Отвратительная, омерзительная ложь! Барон! Неужели вы верите этому бесстыдному поклепу?!

— А почему бы, собственно, и нет, — пожал плечами Кристоф.

— Господин барон! Господин барон! — продолжал дворецкий. — И это еще не все! Этот отпетый мошенник, этот негодяй, этот пройдоха…

— Не смейте! — взвизгнул маэстро.

— …этот висельник одурманил вас, чтобы втянуть в какую-то свою темную авантюру. Господин барон, не будьте же простаком, не позволяйте этому мошеннику дурачить себя! Выходите! Чай с малиной и крепкий сон — вот все, что сейчас вам необходимо.

— А мать, Клара — они действительно живы? — спросил Кристоф.

— Разумеется. — Дворецкий рассмеялся. — Вы же сами с ними только что разговаривали!

— Сынок, выходи! — Голос матери.

Ей вторила Клара:

— Кристоф, прекрати чудачить, шутка зашла уже слишком далеко!

— А где же тогда золотарь? — воскликнул Кристоф. — Где жрец Макабр? Где лемуры?

— Да что вы, господин барон! Как вы могли поверить россказням старого мошенника! — сказал дворецкий. — Никаких золотарей, жрецов и лемуров в замке нет и никогда не было!

— Неправда! — воскликнул маэстро. — Кристоф! Не слушайте его! Он сам лемур! Весь замок кишит лемурами! Неужели вы не понимаете, что лемуры прибегают к хитрости, чтобы выманить вас отсюда?!

За дверью расхохотался дворецкий.

— Господин барон, я не могу поверить, чтобы этот старикашка, этот слабоумный мошенник мог оказывать на вас такое влияние! Воспользовавшись вашим одурманенным состоянием, он пересказал вам весь свой безумный бред. Ваше воображение распалилось, у вас возникли видения. Ну и натворили же вы дел, господин барон! Страшно сказать… Убили ни за что ни про что бедного «Кушать подано», заперлись в арсенале. Ваша сестра права, шутка чересчур затянулась. Опомнитесь, барон, стряхните с себя весь этот бред!

Кристоф зажмурился так сильно, что перед глазами замелькали яркие круги. Как хорошо было бы вернуться в ту, прежнюю, обстановку, где так тепло и уютно, где никто никого не убивает, где кушать подано, где на днях приедет Вероника, где нет всех этих ужасов! Как хорошо было бы, если бы все это оказалось всего лишь бредом безумного старикашки!

«Но ведь я же видел! Я все видел с такой отчетливостью и ясностью, которой не возникнет ни в одном, пусть даже отчетливом, кошмаре, — истерзанные тела матери и сестры, сырой ужас подвала!» Кристоф не знал, что и думать, мысли сплелись в единый змеящийся клубок.

— Еще немного, и я действительно сойду с ума, — прошептал он. — Если еще не сошел…

Его ладонь цепко схватила костистая лапка маэстро.

— Это не бред, — произнес он.

— Знаете ли, маэстро, с большей охотой я поверил бы обратному!

— Это совсем не бред! — убежденно сказал маэстро. — Враг дьявольски хитер, так не поддавайтесь же его козням! Если бы вы только могли увидеть то, что происходит сейчас за дверью! Сколько чудовищ и страшилищ предстало бы перед вашим изумленным взором! Сколько пастей, из которых вытекает тягучая длинная слюна от одного только предвкушения того, что мы выйдем из арсенала! Они только этого и ждут! Верьте мне!

— Все мои злоключения, — сказал Кристоф, — начались с того, что вы, господин Корпускулус или господин Пуццли, побеседовали со мной, с того, что вы угостили меня своим зельем. Это и вправду был гашиш?

— Да, — сказал маэстро. — Это был гашиш. Но прошу вас, не называйте меня господином Пуццли! Более отвратительной фамилии я не слышал никогда и, уж поверьте, не имею к этой гадости никакого отношения! Это ж надо было придумать такое! Господин Пуццли! Тьфу!…

— Значит, вы признаете, что одурманили меня? — перебил его Кристоф.

— Юноша! Если в трубке и был гашиш, то это вовсе не значит, что я вас одурманил. Гашиш, тем паче индийский, проясняет сознание, расцвечивает ваши мысли, даже самые пустяшные, на которые бы вы никогда не обратили внимания, роскошными узорами. Употребив гашиш, вы видите весь мир в ином свете, не так, как раньше. Восприятие ваше делается особо обостренным. Тем более не может, не должно возникнуть никаких галлюцинаций, уж вы мне поверьте, я на этом деле, что называется, собаку съел. Угостил же я вас этим снадобьем исключительно для того, чтобы вы полней и красочней восприняли мою историю.

Маэстро отчаянно прыгал. Кристофу казалось, что старик оправдывается. Неужели он действительно обустроил и разыграл весь этот бредовый кровавый спектакль? Неужели все эти кошмары, произошедшие дождливым вечером, всего лишь порождения воспаленного сознания? Но зачем это нужно маэстро? Зачем надо было убивать «Кушать подано»?

Затем, что тот напал первым.

Кристоф провел ладонью по лицу. Утром это будет уже не лицо, а один большой кровоподтек. Саднило оцарапанное горло.

— Кристоф! — заговорил Михаэль. — Это вовсе не бред. Мы отчетливо видели ту тварь на полу. И это был не человек.

— Да-да! — воскликнул маэстро. — Уж им-то вы можете верить!

— Клаус! — сказал Кристоф. — Ты тоже видел… то… в коридоре?…

— Видит Бог! — сказал Клаус. — Более мерзопакостной твари не встречал за всю свою жизнь!

— А вы ничего, случайно, не курили? — все еще с недоверием спросил Кристоф.

Егеря лишь усмехнулись в ответ.

— Маэстро, — Кристоф повернулся к старику, — скажите, вас действительно разыскивает полиция?

— Бред и чушь! — воскликнул маэстро. — Архибред и архичушь! Неслыханный по своей наглости поклеп!

В дверь снова постучали.

— Господин барон! Так вы откроете или нет?

«В конце концов, ничего страшного не случится, если я просижу здесь до утра, — подумал Кристоф. — А там уж поглядим, сумасшедший я или нет!»

— Откройте же, откройте!

— Убирайтесь! — сказал Кристоф. — Как бы там ни было, мы останемся здесь до восхода солнца! Все!

— Не вынуждайте нас прибегать к силе! — Голос дворецкого сделался угрожающим. — Ваше безумие, воспаленное к тому же наркотиком, крайне опасно. Разве можем мы спать спокойно, зная, что вы забрались в пороховой склад? Выходите подобру-поздорову, не заставляйте нас врываться силой!

— Убирайтесь! — взревел Кристоф. — Убирайтесь к дьяволу! Я уже сказал: мы будем здесь до рассвета!

— Хорошо же. — Дворецкий уже шептал. Казалось, что за дверью шипит разъяренная змея. — Вот и прекрасно. Но не обессудьте, нам придется выломать эту дверь!

Егеря нацелили ружья на вход, который через долю секунды стали сотрясать страшной силы удары. Массивная дубовая дверь пока держалась, хотя ясно было, что ей не устоять под этим чудовищным напором.

И над всей этой сумятицей грохотом и ревом загремел, поплыл, казалось, заполонил все вокруг уже знакомый Кристофу мерзкий голос, громкий настолько, что заглушил все происходящее, голос золотаря:

— Щенок завалил дверь. Он не хочет выходить. Этот молокосос хочет, чтобы ему сделали больно.

— Мразь! — воскликнул Кристоф. — Подонок! Ты убил мою сестру и мать! Я лично оттяпаю твою поганую башку, слышишь, ты, вонючка! Будь проклят тот час, когда я освободил тебя, Макабр!

Золотарь расхохотался.

— А теперь, щенок, послушай меня! Выходи отсюда по-хорошему. Мои слуги проголодались. Ты отдашь мне своих дружков и лекаришку. За это ты останешься жить. Ты будешь моим почетным пленником.

— Убирайся в преисподнюю! Слышишь, ты, вонючка?

Слова Кристофа покрыл громовой хохот.

— Послушай, щенок, я не люблю, когда мне перечат. Если ты сам не впустишь меня, мои слуги ворвутся сюда силой. Но знай, сопляк, я умею помнить добро, поэтому ты не умрешь. Как-никак ты мой благодетель. Я всего лишь прикажу отрубить тебе руки и ноги, прикажу ослепить тебя, отрезать тебе язык. Я прикажу бросить тебя в то самое подземелье, где я томился тысячу лет, и ты будешь гнить там заживо, пока черви не сожрут тебя. А уж их-то там хватает, можешь мне поверить! Так что не зли меня, а открывай!

— Нет! — воскликнул Кристоф. — Нет! Тебе меня не победить! Я сам уничтожу тебя!

— Ты очень самоуверен, щенок! — скрипел мерзкий, леденящий голос. — Уничтожить меня не сумел даже сам Мерлин. А уж тебе, дристунишка, это явно не под силу. Впрочем, мы с тобой еще побеседуем лицом к лицу.

Удары в дверь возобновились. В арсенал из-под двери, из окон сочился липкий, стылый, сырой ужас.

Судя по звукам, дверь крушили топорами. Затем стали видны острия в облаке разлетающихся щепок. Слышалось разгоряченное, смрадное дыхание рвущихся вовнутрь неведомых существ.

В одном из окон появилась совершенно немыслимая кошмарная рожа, безобразно раздутая, морщинистая, волосатая, с бородавчатым наростом на лбу. Острые клыки вгрызались в сталь решетки. Даже когда в переносицу урода вошла пуля Гейнца, огромные зубы еще несколько мгновений грызли прутья, и лишь затем мерзкое лицо лопнуло.

Во множестве мест дверь уже была пробита. Лезвия топоров расширяли бреши. Дверь скрипела отчаянно, надрывно. Кристофу казалось, что она стонет, как живое существо.

За время своего пребывания в замке он основательно научился стрельбе и сейчас вместе с егерями вел огонь по двери. То и дело лемуры за дверью кричали от боли, сквозь дыры брызгала их белая кровь.

— Вперед, вперед, трусливые негодяи! — гортанно кричал золотарь. — Вперед! Сопляка взять живым!

Арсенал все больше и больше заволакивало едкой, как свежие луковые очистки, пороховой гарью.

Одно из окон штурмовала четырехрукая мохнатая гадина; глядя на ее пятисаженную фигуру, в ней, хоть и с великим трудом, можно было признать бывшего сторожа 0,5 шт. Огромными кулачищами он колотил в решетку. Несмотря на то что егерь Шульц не уставал стрелять в морду бывшему сторожу, тот каким-то образом исхитрился впиться в решетку зубами. Старинная оконная кладка трещала, змеилась трещинами, сталь решетки гнулась. Пули отскакивали от головы сторожа, как безвредные горошины, и, видимо, не особенно ему досаждали.

— Гы! — коротко, на выдохе, хрипел он. — Гы! Гы! Гы!

— Стреляй в глаз! — крикнул Шульцу Гейнц. — Попробуй выстрелить ему в глаз!

Но было уже поздно. Тысячелетняя кладка не выдержала схватки с мощными челюстями сторожа. Теперь вырванная вместе с изрядным куском стены решетка свисала из его пасти. А в следующее мгновение одна из когтистых лап ухватила Шульца за шею, голова егеря впечаталась в оконный проем, а страшные желтые клыки впились ему в лицо. Отъедая бедняге лицо, чудовище довольно хрипело. Когда Клаус ударом меча прорубил сторожу голову, несчастный Шульц еще дышал. Оттуда, где когда-то было лицо, хлестал фонтан крови и, совершенно ненужный, болтался на ниточке глаз.

— Клаус! Прикрывай окна! — сказал Михаэль, поправляя усы, делающие его похожим на тирольца.

В пролом окна стремилась галдящая нечисть, переплетаясь когтями, щупальцами, змеевидными отростками, визжа, гогоча, улюлюкая. Меч Клауса крушил хитиновые оболочки, сносил многочисленные головы, обрубал отростки и лапы.

Лемуры несли потери. Несколько десятков омерзительных существ колотились по полу подвала, сотрясаемые выворачивающей наизнанку агонией. Сочились кровью бесформенные обрубки. Чье-то щупальце, покрытое шипами, колотилось о стену. Отсеченная голова существа, некой дикой помеси свиньи и аллигатора, вцепилась, издыхая, в ногу Гейнца и конвульсировала, сжимая челюсти до тех пор, пока Гейнц не размозжил ее прикладом ружья.

Дверь покрывалась все новыми и новыми пробоинами. Это были уже какие-то древесные лохмотья, но не дверь. Лишь исключительная прочность дубовых волокон позволяла ее остаткам не падать. Однако мощный удар топора, который сжимал в руках здоровила-лемур с фасеточными глазами и перепончатыми крыльями, сокрушил дверь окончательно. По арсеналу пронесся звук, напоминающий стон. Его издала рухнувшая дверь, превращаясь в древесную пыль.

Внутрь арсенала ворвалось визжаще-мяучащее месиво, ощерившееся зубами, клыками, когтями, присосками. Баррикада была лишь временной преградой.

Фельдмаршал Клаузевиц казался на редкость неопрятным. Вытянутое лицо его обросло клочковатой щетиной, на щеках и подбородке виднелся ряд порезов от неумелого бритья, парик свалялся и напоминал войлок, кафтан был запачкан чернилами и свечным воском, состояние же ботфортов позволяло судить о придорожной грязи на сотню верст вокруг. Фельдмаршал ковырял в зубах гусиным пером, слизывал с его кончика извлеченные из дыр в зубах остатки пищи и, морщась, проглатывал их. Перед глазами он держал свиток пергамента и делал вид, что внимательно изучает написанное, хотя, если посмотреть на бегающие глаза фельдмаршала, становилось ясно, что пергамент его нисколько не интересует. Время от времени Клаузевиц снимал парик и лениво почесывал розовеющую макушку.

— Да-с! — совершенно неожиданно он обратил внимание на полковника.

— Гм-гм, — сказал полковник, — видите ли, господин фельдмаршал, диспозиция…

Полковник произносил первое, что приходило в голову. Вообще-то он пришел к фельдмаршалу с докладом, но впопыхах определил доклад в один из карманов мундира и совершенно запамятовал в какой. Пока Клаузевиц ковырял в зубах, полковник, стоя по стойке «смирно», сосредоточенно думал, куда мог подеваться доклад. То, что фельдмаршал потребует его, не вызывало сомнений. Если нет самого доклада, надо вспомнить хотя бы, о чем в нем говорится. Но, как назло, ни единой строчки оттуда полковник вспомнить не мог. Багровея от чрезвычайного умственного усилия, он тем не менее изучал кончик пера фельдмаршала, пытаясь определить, что же его милость ел на ужин. Когда же наконец его высокопревосходительство соизволил обратить на полковника внимание, тот почувствовал, как его кожа брызнула потом. Надо было как-нибудь выпутываться.

— Диспозиция, — повторяет полковник.

— Так, — задумчиво говорит фельдмаршал.

Некоторое время полковник просто вращает глазами, морщит лоб, затем выдавливает:

— Интендантство, а также обмундирование…

— Так! Именно так! Превосходно! — восклицает Клаузевиц, встает и начинает расхаживать вокруг застывшего полковника. — Что еще имеете сообщить?

— Э-э-э… Гм… Э-э-э-э-э…

— Свои соображения оставьте при себе! — Клаузевиц грозно топает ногой. — Вы…

Испуганный полковник внезапно прерывает начинающуюся гневную филиппику маршала.

— Инфантерия! — восклицает он.

— Ну и?…

— Это… как его…

— Вспоминайте, вспоминайте…

— Ретирада? — делает предположение полковник.

— Какая, к черту, ретирада? — гневно кричит фельдмаршал. — Вот этого не надо! Не надо! Слышите, вы?!

Ни в коем случае! Что у вас еще? — сухо и гневно спрашивает он.

— Гм-гм… кхе-кхе-кхе…

С ужасом, наблюдает полковник за гневно прищуренными глазами Клаузевица.

— Полковник, а где ваш доклад? — раздается наконец неминуемый вопрос.

— Я сейчас, — говорит полковник. — Он при мне, он где-то здесь, докладец-то…

— Вы с кем имеете дело? — Фельдмаршал орет. — Вы что, на базаре или, может, в борделе?

— Никак нет! — чеканит полковник.

— Тогда какого черта?! Что за разгильдяйство?! Что значит «докладец»? Извольте отвечать по форме! Где ваш доклад?

— Сейчас, сейчас, один момент, — трепещет полковник, видя гневно вытянутую руку фельдмаршала. — Сунул его, понимаете, куда-то…

— Ну, это бывает, — вдруг смягчается Клаузевиц. — А вы поищите, поищите.

Полковник судорожно ощупывает карманы мундира и, неожиданно найдя в нагрудном кармане лист бумаги, протягивает находку фельдмаршалу.

— Вот, извольте-с…

— Ага! — говорит Клаузевиц. — Так-то оно лучше.

Он углубляется в чтение. Внезапно выражение его лица меняется и из добродушного становится гневным, щеки пунцовеют, а затем и багровеют.

— Это что еще такое? Что это за чертовщину вы мне подсовываете?!

Он швыряет бумагу полковнику, и тот с ужасом читает написанные его же собственной рукой слова:

— мыло— 17 пф.

— керосин — 29 пф.

— лампасы — 3 м. 84 пф.

Итого: 4 м. 30 пф.

Наш Клаузевиц — тупица.

В безопасности граница.

На него напал понос.

Он трет в испуге длинный нос.

Проба пера

Хе-хе.