Глава 16

Я все еще лежу на кушетке, не двигаясь, закрыв глаза, и держу в руке рассказ сестры. Фрэнни не всегда была полной и робкой, хотя именно такой я ее помню: перед гибелью брата она выглядела игривой, дерзкой, и отец называл ее сорванцом. Все это изменилось после смерти родителей, после смерти Билли.

Услышав, что в комнату входит М., я открываю глаза. У меня пропало желание наорать на него из-за насильственной мумификации. Это событие кажется давно прошедшим и слегка нереальным. Он садится в стоящее рядом кресло, положив ногу на ногу. Некоторое время мы оба молчим. Меня успокаивает его присутствие, которое совсем недавно казалось мне таким угрожающим, успокаивает даже вид его мягких тренировочных брюк и свитера.

— Сначала я не мог понять, почему Фрэнни оставалась со мной, — наконец тихо говорит М., — несмотря на все, что я делал с ней, несмотря на бичевания, боль, унижения, которые ее определенно не радовали. Должно быть, все дело в любви, говорил я себе, даже наверняка так. — Он кивает в сторону листков с рассказом. — Потом, прочитав это, я изменил свое мнение. Как вы думаете, неужели она все еще зарабатывала очки, стараясь искупить смерть Билли? Похоже на то, хотя я сомневаюсь, что она сама это понимала. Вероятно, Фрэнни думала, что поступает так ради любви. Вскоре после этого я порвал с ней. Как видите, Нора, даже мне свойственно сострадание. Когда я осознал всю глубину ее проблем, привлекательность вашей сестры как объекта для получения удовольствий сильно снизилась. Используя ее исключительно для собственного развлечения, я испытывал некоторое чувство вины.

Я молчу, чувствуя себя очень уставшей. Из окна слабо дует ветерок. Наверное, уже очень поздно.

— Это действительно правда насчет того, как она пыталась спасти Билли и потом отрезала себе палец? Я помню, отец тогда звонил мне из Монтаны — он сообщил, что сестра случайно пострадала, когда пыталась разрезать бумагу.

— Именно это Фрэнни сказала вашим родителям. Они так и не узнали правду — ни насчет ее пальца, ни насчет Билли.

Я опускаю взгляд.

— Но вы-то знали. Вы могли бы объяснить ей, что здесь нет ее вины. Она была еще ребенком; ей не хватило бы сил, чтобы его спасти.

— Думаете, я не пытался? — мягко говорит М. — Конечно, я объяснял ей, что она не виновата, но Фрэнни ничего не хо тела слушать. Ее чувство вины было слишком сильным. Она упрекала себя даже за смерть ваших родителей.

Я смотрю на него непонимающим взглядом.

— Если бы Билли не умер, они не уехали бы в Монтану и не погибли бы там в автомобильной катастрофе.

Я молчу, думая о тех алогичных мыслительных процессах, которые происходили в сознании Фрэнни. Если бы я знала правду, то, возможно, смогла бы ей помочь, по крайней мере попыталась бы. Но она все рассказала М., а не мне, своей сестре.

— Почему она не поделилась со мной? — вслух говорю я, однако М. не отвечает. Мы оба знаем ответ на этот вопрос.

— Сядьте. — Он поворачивается ко мне. Когда я приподнимаюсь, М. заключает меня в свои объятия. Моя голова лежит у него на груди, и я чувствую теплоту и мягкость его свитера. Его сегодняшняя демонстрация не убеждает меня в том, что М. не убийца, но я не боюсь его. По крайней мере не боюсь сейчас. Я просто хочу, чтобы кто-нибудь меня обнимал.

Глава 17

Вот уже несколько недель я приезжаю к М., когда бы он ни позвонил. Он все время преподносит сюрпризы и никогда — по крайней мере до сих пор — не бывает скучен. Когда я узнаю, что мне предстоит с ним увидеться, то испытываю странное чувство — отчасти это радостное возбуждение, но в основном страх. Я никогда не знаю, чего мне от него ожидать: в один день он может быть внимательным, в другой — жестоким, в третий — играть роль доброго папаши. Я понимаю теперь, чем он привлекает женщин. У него, как писала в своем дневнике Фрэнни, есть профессиональное умение внушать к себе любовь; он, как Протей, способен изменять себя, становиться таким, каким вы хотите его видеть. Вначале я была совершенно уверена в своих силах, уверена в своей способности соблазнить М., но теперь уже не уверена, кто кого соблазняет.

И все же я жду продолжения игры. Секс с ним мне нравится, очень нравится, но до сих пор все находится в определенных рамках; однако мне ясно, что долго это не продлится. Я еще раз просмотрела незаконченный дневник Фрэнни, пытаясь вычитать между строк намеки на иголки или ножи, но ничего подобного не нашла. Если бы она упомянула пару на озере Тахо или склонность М. к скарификации, то я сразу сообщила бы Харрису. Я снова перечитываю дневник, не знаю в который уже раз; не потому, что хочу освежить память — я знаю его почти наизусть, — но потому, что не могу остановиться. Я стала чем-то вроде наркомана, и этот дневник — мой героин. Я читаю о том, что М. делал с ней; вижу, как он постепенно приобщает ее к своей извращенной сексуальности. То же самое он проделывает теперь со мной.

Однажды я спросила М., пока он готовил мне завтрак, не в этом ли заключается его план. Он тихо засмеялся и отодвинул в сторону сковородку, а потом, налив в стакан апельсинового сока, поставил его на стол. Теперь я всегда настороже относительно той еды и питья, что он мне подает, и сначала стараюсь удостовериться, что в них не подложено что-нибудь лишнее.

Встав позади, М. целует меня в шею:

— Нет. С вами будет по-другому. Вы никогда не желали, чтобы я оставался с вами мягким в постели. Фрэнни этого хотела, а вам нравится более жесткий секс, более наглядный, так сказать — нечто грубое и животное.

М. произносит все это шепотом, стоя сзади меня, в то время как его руки ласкают мою шею и плечи, снимая напряжение. Его пальцы — словно магниты, они притягивают меня к себе. Кто кем манипулирует, снова думаю я. Кажется, теперь для меня почти невозможно это различить.

— Фрэнни не знала, что ее ждет. Если бы в момент нашей встречи у Пута-Крик она подозревала о том, что я собираюсь делать, то никогда не стала бы встречаться со мной — для этого ваша сестра была чересчур робкой. До того как получить то, что мне нравится, мне пришлось дать ей то, что хотела она, а вот вы предупреждены заранее и знаете все, что должно произойти, — возможно, не в деталях, но уж в общих чертах точно.

— Тогда чего вы ждете?

М. снова целует меня в шею и отходит к плите.

— Когда вы будете готовы, разумеется.

Я не понимаю, как работает его мышление. Почему он заботится обо мне, а о Фрэнни не заботился, хотя всякому понятно, что ей это было нужнее, чем мне? После инцидента с бинтами М. больше не пытался на меня давить. Несколько дней назад он достал веревки и захотел меня связать. Мы лежали в постели, когда он вытащил их из прикроватной тумбочки.

— Нет, — твердо сказала я тогда. — Не советую вам это использовать.

Он небрежно помахал веревкой в воздухе.

— Вы по-прежнему сохраняете иллюзии насчет того, что я могу причинить вам вред только тогда, когда вы связаны? Не делайте ошибки, Нора, — если бы я захотел, это давно бы свершилось, с веревками или без них.

Я ничего не ответила, потому что хотела, чтобы он почувствовал мой страх и поверил, будто я слабее, чем на самом деле. Это уже была не игра.

— Ну хорошо, — согласился М. — Пока обойдемся без веревок. Впоследствии, однако, я все-таки использую их, обещаю.

Его уверенный тон вызвал у меня дрожь.

Прежде меня несколько раз связывали, причем не слишком крепко, мужчины, которым я доверяла, а я связывала их, но это было забавно, эротично, и я знала, что никакой опасности нет. С М. все становилось гораздо сложнее — опыт пребывания в качестве мумии все еще не выветрился из моей памяти.

М. придвинулся ближе, держа в руке веревку, затем принялся водить ею по моему обнаженному телу — по груди, по животу, по внутренним поверхностям бедер, а я лежала неподвижно, словно животное, охваченное параличом.

— Люди вполне естественно стараются избегать боли, — поласкав меня таким образом, заметил М. — Я люблю наказывать своих женщин, если они не подчиняются, а чтобы сделать это как полагается, иногда нужно их связать — это дает возможность удержать их на месте, пока я не закончу. Мне нравится видеть женщин связанными, видеть их беспомощность и делать то, что я хочу, когда они полностью от меня зависят. Но дело не только в этом. Некоторые женщины любят боль, им нужно чувствовать, что их заставили подчиниться. Они не могут сознаться, что любят боль как таковую или что хотят быть изнасилованными, избитыми кнутом, наказанными. Чтобы этим наслаждаться, им нужно быть связанными. Я просто даю им то, о чем они скрытно мечтают. Иногда я даю им еще кое-что. Ваша сестра всегда получала больше, чем хотела.

— Например? — Я ухватилась за эту тему в надежде услышать что-то новое о сестре.

Прежде чем ответить, М. окинул меня внимательным взглядом.

— Что ж, пожалуй, настало время заполнить еще один пробел в дневнике Фрэнни — в нем ваша сестра упоминала, что я ее связывал, но подробностей не сообщала. Она ненавидела это больше всего. Один раз я привязал ее, голую, к кровати и завязал ей глаза, а потом сказал, что ко мне придут поиграть в покер друзья, мужчины, и что я собираюсь позволить им по одному смотреть на нее и делать с ней все, что они захотят. Заткнув ей уши, чтобы она не могла слышать, я оставил ее одну, плачущую, умоляющую меня о снисхождении. Никакой партии в покер, разумеется, не было, но она этого не знала, так как не могла ничего видеть или слышать. В следующие четыре часа я несколько раз заходил в спальню и под видом игрока в покер доставлял ей различные ощущения, когда осторожно, когда нет. Все это время бедняжка думала, что в доме пятеро мужчин.

— Вы просто мерзавец! — не выдержала я.

— Смотря как к этому отнестись, Нора. — М. швырнул веревки в дальний конец комнаты. — Вам кажется, что я плохой парень, а вот Фрэнни так не считала: что бы я с ней ни делал, она оставалась со мной. Если вы все-таки надеетесь найти ее убийцу, то должны изменить свою оценку и искать его в другом месте.

Затем он стал трахать меня — термин «заниматься любовью» для этого не подходит, — забавляясь тем, что по ходу дела отпускал фривольные комментарии.

— Я волью в тебя всю свою сперму, — низким и хриплым голосом говорил он. — Ты ведь сделаешь то, что я говорю, да? — И заставлял меня соглашаться с его требованиями. — О да, ты сделаешь все, что я скажу. И знаешь почему? Потому что тебе это нравится. Ты сходишь с ума, когда я лижу тебя, и тебе нравится делать это со мной. Я сужу по тому, как ты лижешь меня, как берешь меня в рот, как глотаешь сперму, как — перед самым концом — умоляешь, чтобы я тебя трахал. В задницу, в дырку, в рот — ты все это хочешь.

Он говорил все это во время акта, зная, что мне нравится его слушать. У меня больше развито слуховое восприятие — и так было всегда. Мне приходилось бывать с мужчинами, которые любят говорить непристойности, но никто из них не может сравниться с М. по апломбу и артистичности. Он замечательный рассказчик. Он часто нашептывает мне на ухо порнографические образы, рассказывая о том, что собирается сделать, описывая чувственные сценарии, заставляя меня возбудиться, полностью господствуя надо мной, останавливаясь, когда знает, что я хочу еще.

— Я тебе нравлюсь, Нора, и ты любишь грязный, извращенный секс. Ты хочешь, чтобы он был примитивным и — ты еще сама не понимаешь этого — чтобы он был грубым.

В поисках скальпеля или какого-либо другого ножа, похожего на тот, что я видела на озере Тахо, я снова обыскала дом М., но ничего не нашла. Детектив Харрис сказал мне, что экспертиза изоленты дала неопределенные результаты. Лента из одной партии с той, которой заклеивали рот Фрэнни, но определить, тот ли это моток, невозможно. Харрис объяснил мне, что, когда преступник использует для убийства какой-либо предмет — нож, дубинку, молоток, — часто случается, что он потом хранит его как память или как трофей. Эксперты надеялись, что так будет и с изолентой — тогда можно было бы сравнить концы, чтобы доказать, что лента взята из одного куска. Но, видимо, даже если М. использовал эту изоленту при истязании Фрэнни, то потом он использовал ее снова, сделав идентификацию невозможной. Харрис сказал мне, что снова допросил М., но ничего не добился. Он опять предупредил, чтобы я держалась подальше от него, и это заставляет меня подозревать, не скрывает ли он какую-нибудь информацию. Если Харрис не верит в виновность М., то почему считает его опасным человеком?

М. ведет себя как ни в чем не бывало — он молчит о том, что из его чулана пропала изолента. Я тоже о ней молчу. Молчит он и о том, что Харрис вновь его допросил. Мы старательно обманываем друг друга.

Лгать Яну тоже оказалось не так трудно, как мне поначалу казалось. Я уже привыкла воспринимать ложь и связанное с ней чувство вины в виде неприятной, но неизбежной стороны моей жизни.

Вечером я встречаюсь с Яном в китайском ресторанчике «Динг хоу». У меня остается еще три часа, и я решаю поработать, чтобы отвлечься от истории с М.: сажусь за компьютер и начинаю писать статью о растущем насилии в Сакраменто. Обобщив накопленную информацию, я прихожу в замешательство. Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Чикаго — ну ладно, с ними все ясно, но с каких это пор Сакраменто стал таким опасным местом? Здесь всегда дело кончается именно убийствами. Я открываю файл с дневником Фрэнни и снова просматриваю его, затем перечитываю информацию, полученную от коронера и полиции. Мне по-прежнему не понятна та жестокость, с которой ее убили.

Звонит телефон, но я не поднимаюсь с места. После трех звонков щелкает автоответчик. Это Мэйзи — снова ругает меня за то, что я не отвечаю на ее звонки.

— Я беспокоюсь о тебе, — раздается ее голос. — Пожалуйста, позвони.

Меня охватывает чувство вины. Я знаю, что мне следует выполнить ее просьбу, но сейчас у меня нет возможности ни с кем разговаривать. к тому же все равно я не могу рассказать ей об этом.

В половине седьмого, приняв душ и переодевшись, я еду в «Динг хоу», который находится в торговом центре «Лаки» — «счастливчик». Ресторанчик маленький, здесь царит полумрак, народу немного. На стенах зеркала, а китайские ширмы частично закрывают обеденный зал. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю в дальнем углу Яна — он все еще одет в темно-синий деловой костюм. Поцеловав его, я сажусь за столик, и возле нас немедленно появляется официант. Мы заказываем цыплят в кисло-сладком соусе, дважды сваренную пряную свинину и жареный рис. Официант мгновенно исчезает и появляется вновь с чайником. Пока чай остывает, мы беремся за руки, испытывая чувство покоя, известное тем, кто давно знает друг друга. Как я хотела бы вновь вернуть те счастливые дни, когда Ян действительно знал меня хорошо, а не так, как сейчас. Его слепота, честно говоря, иногда меня удручает: как можно не чувствовать, что твоя возлюбленная занимается сексом с другим мужчиной? Ночью я часто просыпаюсь и часами лежу без сна, расстроенная своим предательством, в то время как рядом в счастливом неведении мирно посапывает Ян.

В зале стоит сдержанный гул голосов, звякают тарелки, мимо снуют официанты. Ян рассказывает мне о своих делах и интересуется, не собираюсь ли я вновь выйти на работу. Я отнекиваюсь.

— Не знаю. Конечно, без нее скучно, но сейчас я слишком занята.

Ян хмурит брови и говорит, что убийство Фрэнни серьезно повлияло на мое восприятие действительности и что я помешалась на насилии, преувеличивая его размах в Сакраменто, а от этого я плохо сплю по ночам, просыпаюсь с синяками под глазами, стала невнимательной и раздражительной. Он крепче сжимает мою руку и наклоняется вперед:

— Ты ничего больше не можешь сделать. Тебе надо перестать думать о Фрэнни.

— Но она же моя сестра!

— Полиция ищет ее убийцу. Пусть они делают свое дело. — Ян сжимает мою руку так сильно, что мне становится больно.

— Почему ты хочешь, чтобы я перестала думать о Фрэнни? — Я стараюсь вырвать руку. — Иногда мне кажется, что тебе все равно, свершится ли правосудие.

— Конечно, мне не все равно, но эта навязчивая идея тебя губит. — Он опускает взгляд и ослабляет хватку. — Пойми, я люблю тебя. Разве тебе этого не достаточно?

Мне хочется ответить, но тут я слышу, как меня зовет по имени М., и оборачиваюсь на стуле, не в силах вымолвить ни слова от удивления.

— Разве вы меня не помните? — мурлычет М. — Филипп Эллис. Вы писали о моих исследованиях в КУД два, нет — три года назад.

Я бросаю на него предупреждающий взгляд, надеясь, что он заметит мое раздражение, но М. смотрит на меня, лукаво улыбаясь. Рядом с нами официант ставит в кучу грязные тарелки и протирает столик. Ян отпускает мою руку и ждет, что я представлю их друг другу.

— Гм, — мой голос звучит не слишком членораздельно для литератора, — это Ян Маккарти. — Утром мне пришло в голову сказать М., который приглашал меня на ужин, что сегодня вечером у меня встреча с Яном. Какой же я была дурой! — Мой друг. — Я зло смотрю на него.

Они пожимают друг другу руки, потом всегда вежливый Ян спрашивает у М., что за статью я писала о нем.

— Вы, наверное, лучше расскажете об этом, чем я. — М. поворачивается ко мне.

Я так взбешена, что едва могу говорить. Он не имел права вторгаться в эту сферу моей жизни.

— Все случилось так давно. Может, освежите мою память? М. снова улыбается:

— Вы так много написали с тех пор, что, естественно, не можете всего припомнить. — Он оборачивается к Яну. — Я биолог, изучаю поведение животных; особенно меня интересует эволюционный эффект выбора самкой самца. Нору заинтересовало мое исследование серых древесных лягушек — в нем я анализировал их ответы на сигналы различных самцов и установил корреляцию между силой сигнала и привлекательностью самца.

На прошлой неделе, когда М. спросил меня о моей работе, я рассказала ему о серых древесных лягушках, — как видно, он кое-что уловил из моего рассказа.

— Говоря простым языком, я пытаюсь установить, что в животном царстве самка выбирает самца по весьма специфическим признакам. Она выказывает предпочтение определенным мужским качествам, таким, как сила и агрессивность, что, в свою очередь, влияет на эволюцию вида. Для современного чересчур чувствительного мужчины это неприятно, хотя, я думаю, женщины одобрят мои выводы.

Ян смеется.

Я бросаю косой взгляд на М.

— Вы не правы. Это в лучшем случае весьма специфический анализ. Женщинам нужны чувствительные, умеющие сострадать мужчины — компаньоны, партнеры, мужчины, которые могут не только физически, но и эмоционально их удовлетворять. Женщины не животные, и ваше сравнение неудачно. От такого известного биолога, как вы, мы вправе были ждать более компетентных заключений.

М. задумчиво смотрит на нас, на его губах блуждает слабая улыбка, предназначенная только мне одной. Мой грубый выпад смущает Яна.

— Милая, — говорит он, — твой знакомый только пошутил. — Повернувшись к М., он разводит руками: — Нору иногда заносит.

— Не надо за меня извиняться! — огрызаюсь я. — Никогда больше так не делай!

Воцаряется напряженное молчание. В этот момент официант приносит наш заказ, и М., выполнив свою миссию, с извинениями уходит. Я прошу у Яна прощения, объясняя свою раздражительность недосыпанием. Наша прежняя близость куда-то испаряется, и остаток вечера мы держимся отчужденно-вежливо.

На следующее утро, когда Ян уходит на работу, я звоню М. Прошедшие двенадцать часов ничуть не уменьшили моего гнева.

— Какая муха вас укусила и что, черт возьми, вы делаете?

— Просто хотел познакомиться с вашим приятелем, — усмехается он и сухо добавляет: — Этот господин не произвел на меня особого впечатления.

— И не надо. Зато он производит впечатление на меня.

— Он слишком мягок для вас, Нора, с ним вы никогда не будете удовлетворены. Вы как серая древесная лягушка: вам нужен самец-господин.

— Черта с два! — Я бросаю трубку прежде, чем он успевает ответить. Только через четыре дня я снова слышу его голос. Очевидно, М. не очень нравится, когда с ним так обращаются.

Глава 18

Я сижу на занятиях у М. и слушаю его лекцию о романтическом направлении в музыке девятнадцатого столетия: Шопен, Мендельсон, Вагнер, Лист, Верди, Брамс. Средних размеров аудитория выкрашена в ослепительно белый цвет, места для студентов расположены амфитеатром. В левом углу стоит пианино. Во время лекции М. расхаживает по аудитории, поглядывая на нас. Сегодня утром он позвонил мне и потребовал, чтобы во второй половине дня я пришла к нему на занятия. Моя покорность, особенно после его выходки в «Динг хоу», меня удивляет. Я не привыкла получать приказы от мужчин, но у М. есть нечто такое, что мне нужно — разгадка смерти моей сестры, — и мне придется играть по его правилам. М. сказал, что мне надеть, и без косметики я сейчас выгляжу как школьница. На мне клетчатая юбка, белые гольфы, дешевые мокасины, белая хлопчатобумажная блузка с застегивающимся воротником, а волосы скреплены заколкой.