Глава 41

Когда я утром просыпаюсь, М. уже ушел на работу. Я долго лежу в постели, думая о прошлой ночи. Меня поражает, что я почти не протестовала, что мои возражения были такими не долгими. Секс с собакой оказался совсем не таким, каким я его себе представляла. Как и говорил М., эякуляция у собак наступает почти сразу. Как только Рамо вошел в меня и начал двигаться, он очень быстро кончил, за считанные секунды, самое большее секунд за двадцать, но до того, как М. позволил Рамо залезть на меня, он ласкал мой клитор и соски, в то время как пес вылизывал меня языком. Запретный характер происходящего сильно меня возбуждал, и когда Рамо, перед тем как залезть на меня, обхватил лапами мою талию, я не протестовала. Продолжая ласкать мой клитор, М. направил в меня пенис собаки, и я кончила одновременно с Рамо. Оргазм был сильным, наверное, потому, что я испытывала извращенное удовольствие от сознания того, что занимаюсь чем-то столь необычным и далеко отклоняющимся от нормы. Пенис собаки меньше человеческого, и траханье, по существу, практически кончилось еще до того, как началось, однако мои ощущения были невероятно эротичными — нет, не эротичными, скорее порнографичными. В тот миг, когда я ощутила между ног кончик пениса Рамо, мое тело содрогнулось от такой неудержимой, первобытной похоти, что я моментально забыла, где нахожусь. Я куда-то переместилась, но куда, не знаю — в какое-то совершенно примитивное и распутное состояние. Секс был извращенным и доставлял невероятное наслаждение. Этой ночью пес трахал меня дважды, сзади и спереди, а потом настала очередь М.

— Ты еще будешь брать его в рот, — трахая меня, заявил он.

— Нет!

Но М. только крепче сжал мои бедра.

— Ты сделаешь то, что я тебе прикажу.

Встав с постели, я отправляюсь в душ. Перед тем как лечь, я уже принимала душ, но мне нужно еще. Я снова мою волосы, затем досуха вытираюсь полотенцем и, надев один из купальных халатов М., иду в спальню. Из окна я вижу лежащего на траве Рамо. Интересно, будет ли теперь пес регулярно со мной трахаться или М. захочет видеть меня с ним только изредка? Да, мне нравится трахаться с собакой, и я не знаю, что с этим делать. Теперь, в свете дня, я ясно вижу, как сильно деградировала, — и все благодаря М. Он хочет видеть меня с животным, со зверем, чтобы доказать свое полное господство надо мной.

Любительница трахаться с собакой — вот что я такое. Когда Рамо начал меня лизать, я испытала настоящее наслаждение. Но я ведь нормальный человек — как я могу трахаться с собакой?

Завидев меня, Рамо начинает бить хвостом по траве. Пройдя на кухню, я завариваю свежий кофейник и жду, пока он остынет. На кухонном столе лежит видеокассета с запиской. «Надеюсь, ты получишь удовольствие от просмотра — я хранил это как память». Это рука М.

Взяв кружку с кофе, я несу кассету в кабинет, вставляю в видеомагнитофон, включаю телевизор и сажусь, чтобы посмотреть пленку. Сначала на экране темно, затем появляется картинка: голая плачущая Фрэнни стоит на четвереньках впереди Рамо, а его голова у нее между ног — он вылизывает ее гениталии. Камера делает круг, чтобы я могла увидеть Фрэнни и собаку со всех сторон. «Пожалуйста, Майкл, — рыдает Фрэнни, глядя в камеру, — не заставляй меня делать это!» М. не отвечает. Камера снова обходит ее кругом. Подняв голову, Рамо взбирается на спину Фрэнни и, обхватив ее талию лапами, начинает дергаться. Фрэнни вскрикивает и пытается повернуться. Я слышу, как М. — он за камерой и мне не виден — командует всем происходящим. «Не двигайся!» — раздается его резкий крик. Фрэнни остается на месте и молча плачет: слезы бегут по ее лицу, открытый рот напоминает букву О — символ унижения и отчаяния.

Я выключаю видео, потому что больше не хочу, не могу этого видеть. Ее опыт общения с Рамо оказался прямо противоположным моему. М. возбудил меня, заставил желать собаку, и, когда пес залез на меня, я была к этому готова, но с Фрэнни он проявил себя настоящим садистом. Он наслаждался ее унижением. После просмотра кассеты то, что я испытала сегодня ночью, кажется мне менее эротичным, даже позорным. Как я теперь понимаю, существует четкое разграничение между эротикой и деградацией: в случае с моей сестрой М. перешел эту границу. Теперь я знаю, что все рассказанное им про Фрэнни было правдой: свинарник, опрыскивание мочой, траханье с собакой — все. Я-то думала, он просто мучает меня, получая извращенное удовольствие от того, что причиняет мне боль. Параллели, снова параллели. Идя по стопам Фрэнни, я приблизилась к ней больше, чем могла себе представить.

Я перематываю кассету назад и вынимаю ее из видеомагнитофона. Фрэнни, если бы она была жива, не захотела бы это смотреть. Взяв ножницы, я отправляюсь в гараж и нахожу там молоток, собираясь сломать кассету, потом разрезать ленту на мелкие кусочки и выбросить ее в мусорное ведро.

Я поднимаю молоток, но вдруг останавливаюсь — это единственная кассета, на которой заснята Фрэнни, и, какой бы ужасной она ни была, я не в силах ее уничтожить.

Вернувшись в кабинет и снова вставив кассету в видеомагнитофон, я заставляю себя досмотреть все до конца. Это моя обязанность перед Фрэнни — я должна разделить с ней ее боль и унижение, а не оставлять ее одну. То, что я вижу, вызывает сильное отвращение, и мое внимание невольно сосредотачивается на других вещах — на коричневом ковре, на медицинском браслете Билли, на белой коже Фрэнни…

Когда все кончается, я откидываюсь на софе, чувствуя себя совершенно измученной. В моей голове продолжают тесниться ужасные образы: голая Фрэнни стоит на полу на четвереньках, затем Рамо взбирается на нее. Я потираю виски. Меня что-то тревожит. Что-то тут не так — что-то не имеющее отношения к унижению Фрэнни. Вот она стоит на полу голая, собака лижет ее гениталии. Голова Фрэнни опущена, по ее лицу текут слезы. Груди свисают, кожа ослепительно белая, ягодицы… Что же я увидела на ее ягодицах? Какую-то метку. Рубец от кнута? Нет. Что-то другое, больше похожее на родимое пятно.

Встав, я перематываю ленту назад и, остановив на том месте, где Рамо готовится залезть ей на спину, внимательно рассматриваю изображение на экране. На правой ягодице видна какая-то метка, кажется, шрам — он едва заметен, словно это почти зажившая рана. Я нажимаю кнопку перемотки и смотрю ленту сначала, а затем, все еще не в силах ничего понять, нажимаю на «паузу». Изображение замирает. На правой ягодице Фрэнни, слева и чуть в стороне, находится перечеркнутый круг — универсальный символ отрицания. Он слабый, чуть заметный, но я его вижу.

Я снова встаю. Теперь мне все становится ясно. Когда Фрэнни нашли, ее тело было покрыто такими порезами — кругами, квадратами, линиями. Из-за далеко зашедшего разложения тела коронер не смог идентифицировать большинство рисунков, но одна из тех меток, которые удалось различить, представляла собой именно перечеркнутый круг.

Это М. убил Фрэнни. Рана на ее ягодице, такая незаметная, что на нее трудно обратить внимание, почти заросла, когда он снимал видео, а к тому времени, когда он ее убил, заросла полностью. Вот почему коронер не обнаружил на ягодицах никаких меток. Здесь, на видео, запечатлен рисунок, который потом М. вырезал у нее на животе. Это доказательство того, что он убил Фрэнни. Доказательство, достаточное для меня, но, увы, не для полиции. На видео только Фрэнни и Рамо. М. будет отрицать, что лента принадлежит ему. Я начинаю дрожать, но не от холода, а от ярости. Все накопившиеся за год эмоции — гнев, чувство вины — вспыхивают во мне ярким пламенем возмездия. Теперь я не дам ему уйти. На этот раз не дам.

Я перематываю кассету и, успокоившись, стараюсь собраться с мыслями — мне надо решить, что делать. Выйдя из кабинета, по длинному коридору я направляюсь в спальню. До сих пор все в доме М. вызывало во мне сексуальные эмоции — гостиная, кабинет, мебель пробуждали во мне воспоминания о том, как это было, и обещали новые наслаждения. Даже дом казался мне этаким фаллическим символом, нашим с М. сералем, где можно, не считаясь ни с какими условностями, предаваться чувственным утехам. Сейчас, проходя по комнатам, я думаю только о боли и страдании. Я думаю о Фрэнни, о том, как она робко шла по этому коридору, и мне вспоминается ее молчаливый плач. Этот дом никогда больше не будет казаться мне таким, как раньше.

Войдя в спальню М., я начинаю одеваться. Ночью он принес сюда мою одежду — лифчик и блузку из столовой, юбку, туфли и трусы из кабинета, аккуратно сложил их и положил на амбразуру окна. Со мной он внимателен и тактичен, и за последние несколько недель я позабыла свое первоначальное представление о том, что он жестокий, низкий человек. Сначала я была в этом уверена, затем, с течением времени, когда лучше его узнала, стала думать, что скорее всего ошиблась. Я хотела понять Фрэнни, узнать, какой она была, и М. познакомил меня с ней. Благодаря ему я теперь знаю свою сестру лучше, чем когда она была жива.

Я перестала считать М. жестоким человеком только потому, что не хотела, чтобы он таким был. Я ошибалась. Кем же еще надо быть, кроме как скотом, заставляя женщину трахаться с собакой и находя удовольствие в ее слезах?

Готовясь к возвращению М., прохожу по дому, складывая в коричневую сумку для покупок все, что мне принадлежит, — одежду, шампунь, зубную щетку, дезодорант, недочитанный роман Ларри Макмерфи, и одновременно поражаясь собственному хладнокровию. Впрочем, в этом нет ничего удивительного — теперь я знаю, что делать.

Когда я открываю дверь, выходящую на задний двор, лежащий на траве Рамо поднимает уши. Солнца нет, на дворе серое, безрадостное утро, холодно и сыро. Чтобы не замерзнуть, я застегиваю жакет. Рамо не отрывает от меня больших карих глаз, его хвост бьется по траве, но он не встает. Мы пристально смотрим друг на друга. Я очень мало знаю о собаках и не представляю, помнит ли он о нашем вчерашнем совокуплении, но, как только я выхожу во двор, Рамо сейчас же вскакивает и подбегает ко мне. Шерсть у него лоснится, мощная голова доходит мне чуть ли не до пояса. Он стоит неподвижно, пока я почесываю его за ухом, а когда перестаю, опускает голову и тычется мне в бедро. Я наполняю водой его миску и смотрю, как он делает несколько глотков, затем захожу в дом и закрываю за собой дверь. Взяв сумку для покупок, я отношу ее в гостиную и прячу за креслом так, чтобы М. не догадался о моем предстоящем уходе, а затем подхожу к окну. Небо по-прежнему серое и унылое, затянутое облаками. Разгуливающий по клумбе кот, встревоженный каким-то шумом, которого я не слышу, срывается с места и стремглав мчится через лужайку, исчезая за соседской машиной.

Когда я увидела видеоленту с Фрэнни, увидела рисунок на ее правой ягодице и поняла, что ее убил М., в голове у меня словно что-то щелкнуло. Теперь свою жизнь, ту небольшую часть вселенной, в которой обитаю, я вижу более ясно; может быть, яснее, чем когда-либо прежде. Как я могла даже поду мать о том, чтобы переселиться к М.? Я слишком многое ему отдала, и теперь мне придется заново учиться тому, как заботиться о самой себе. Никто за меня этого не сделает.

Он допустил ошибку, показав мне видео с Фрэнни. С его стороны это был фундаментальный промах. Как он мог так сглупить? Даже если бы я не заметила отметку, зачем вообще было показывать мне эту ленту? Зачем он хотел, чтобы я увидела, как он мучает Фрэнни? Могу только предположить, что он не понимает или отказывается понять всю ошибочность своего поведения с моей сестрой — свою аморальность, свою необузданность. Если бы он не показал мне это видео, я могла бы остаться с ним. Да, могла бы. Он с легкостью меня соблазнил, как и Фрэнни, вверг в искушение, но в отличие от нее мне это доставляло удовольствие. Огромное удовольствие. Он совершил со мной сексуальную одиссею по морям неслыханного наслаждения, и если бы я не посмотрела видео, то осталась бы с ним навсегда. Больше всего меня пугает именно это. Я могла бы навсегда остаться его рабыней, а он моим господином.

Но стоило мне только посмотреть видео, как все изменилось. Даже если он ее не убивал — разве я могу теперь с ним остаться, зная, как он мучил Фрэнни? Его несдержанность чудовищна, в ней он заходит слишком далеко. Но я отомщу М. за смерть сестры сполна. Он заплатит за то, что сделал.

Я начинаю свои приготовления. Он не вернется до половины четвертого, так что у меня еще уйма времени. Я иду в его ванную и открываю аптечку. Достав несколько таблеток снотворного, я кладу их себе в карман, а затем отправляюсь в заднюю спальню, то есть комнату для дрессировки, и зажигаю там несколько свечей. Это любимая комната М. — должна признаться, что недавно она была любимой и для меня, — и он часто приводил меня сюда. Возле кровати возвышается гора картонных коробок — это бумаги и книги, которые он привез домой с работы, но до сих пор так и не рассортировал. В гардеробе висит моя одежда для игры, которую купил мне М., — кружевное и атласное белье, трико, купальники, одеяние французской горничной, куклы, плиссированная юбка, как у маленькой девочки, бюстье, как у больших девочек, застежки для чулок и сами чулки. Я достаю черный виниловый комплект и надеваю его на себя: приподнимающий грудь лифчик, доходящие до локтей перчатки с отрезанными пальцами, пояс и резинки — все из сверкающего, влажного на вид винила. Сев на постель, я натягиваю на ноги черные, в сеточку, чулки, затем обуваю черные туфли на высоких каблуках. Пройдя в ванную М., я наношу макияж и смотрю на себя в большое, в полный рост, зеркало: живот плоский, бедра упругие; в общем, выгляжу на все сто. Кроме яркой полоски красной помады на губах, я вся в черном, с головы до ног. Такой и запомнит меня М.. сексуальная рабыня в черном виниле.

Я возвращаюсь в комнату для дрессировки и зажигаю свечи — все до одной: они мерцают на каждом столе, на телевизоре, на картонных коробках, на полу, отбрасывая свет, достаточно яркий для съемки.

Я вставляю кассету с Фрэнни в видеомагнитофон и проверяю, есть ли кассета в видеокамере, а потом, пройдя на кухню, наливаю себе и М. по бокалу красного вина и долго решаю, сколько таблеток снотворного положить ему в бокал. В конце концов останавливаюсь на одной — мне нужно, чтобы он был сонный, но в сознании. Разломив капсулу, я размешиваю ее в вине, пишу записку, которую оставляю на столе: «Я в комнате для дрессировки, Хозяин, и жду тебя», беру в руки бокалы и иду в бывшую спальню для гостей. Благодаря свечам комната сияет янтарным блеском. Я ставлю предназначенный М. бокал на стол, рядом с ключом от наручников, затем устраиваюсь поудобнее на кровати и жду, время от времени отхлебывая глоток вина.

Ровно в половине четвертого открывается входная дверь и М. входит в переднюю, вероятно, держа под мышкой свой любимый коричневый кожаный портфель. Моя машина стоит на подъездной дорожке возле дома, поэтому он знает, что я здесь. М. захлопывает дверь, и я слышу шаги. Сейчас он пройдет в кабинет, положит свой портфель и бросит взгляд на пианино, но сначала он посмотрит на меня. М. очень предсказуем: сначала снимет пальто, ослабит и снимет галстук, потом пройдет на кухню и увидит мою записку, которая заставит его недовольно нахмуриться — он ведь хотел поиграть на пианино, а не на мне. Перечитав записку, он представит меня в комнате для дрессировки, прикованную к стене, и им овладеет похоть — она-то и заставит его прийти ко мне.

Я слышу, как М. проходит по дому, потом раздаются его шаги в коридоре. Стоя в дверях, он молча смотрит на меня в моем бесстыдном черном одеянии и, небрежно привалившись плечом к дверной раме, ослабляет галстук. Насчет галстука я ошиблась, но пальто он действительно уже снял. На М. темные брюки и розовато-лиловая рубашка: даже полностью одетый, он выглядит сильным и мускулистым, одежда превосходно сидит на нем. Его вид элегантен и суров.

— Думаю, мы можем поиграть. — Мой голос звучит вполне естественно. — Я плохо себя вела, и меня нужно наказать.

М. не спеша закатывает рукава рубашки, затем, не отрывая глаз от моего тела, медленно входит в комнату. Все еще глядя на меня, он берет со стола бокал вина и отпивает большой глоток, а потом, сделав еще один, садится рядом со мной и проводит рукой по моей ноге, на которой натянут чулок в сеточку.

— Очень плохо? — спрашивает М.

— Очень, — отвечаю я. — Меня нужно выпороть. — Я выпрямляюсь. — Но сначала мне хочется пососать у тебя член. — Я соскальзываю с кровати, но М. хватает меня за руку.

— Куда это ты? — спрашивает он.

— Никуда. Просто хочу поменяться с тобой местами. Я хочу, чтобы ты лег и я могла сосать твой член.

— Разве я велел тебе двигаться? — Все еще держа меня за руку, он ставит бокал на стол и кладет меня к себе на колени. — Может, я хочу сначала тебя выпороть.

Сердце мое замирает. Я молчу. Неужели он догадался, что я подмешала ему что-то в бокал? Нет, это невозможно почувствовать — я же не смогла. Внезапно мне приходит в голову, что М. с самого начала знал о той метке на теле Фрэнни и, может быть, даже хотел, чтобы я увидела ее и поняла, что это он убил сестру. Тогда проведенная мной подготовка — всего лишь прелюдия к моей собственной смерти.

— Отлично, сейчас я подам кнут. — В моем голосе слышится волнение. М. смотрит на меня с подозрением — он понимает, что что-то не так.

Внезапно он хватает меня за волосы и резко дергает мою голову назад. Я испуганно ахаю. Мой бокал летит на пол. Я тяжело дышу, моя голова закинута, взгляд уставился в потолок. Я знаю: если сопротивляться, он запрокинет ее еще сильнее.

Зарывшись в мои волосы, руки М. тянут их с такой силой, что я начинаю стонать.

Тогда он целует меня в шею и отпускает. Вторая его рука все еще крепко держит мое запястье. Чувствуя, как М. водит губами и языком по моим обнаженным плечам, я вдыхаю запах пота — отдающий мускусом аромат его желания.

— Ты выглядишь очень уставшим, вот я и подумала: может, стоит пососать у тебя немного — это придаст тебе энергии.

— Ты об этом думала? — Взглянув на меня, М. отпускает мою руку.

Я робко отстраняюсь и опускаюсь на колени, затем расстегиваю его брюки — медленно, осторожно, боясь, чтобы он меня не остановил. Вместо этого М. встает, и я снимаю с него брюки и туфли. Он снова садится. Я развязываю его галстук, затем расстегиваю рубашку. Всю его одежду я аккуратно складываю, как сделал бы он сам. После этого М. отодвигается так, что его спина прижимается к стене. Я подаю ему бокал вина, и он берет его.

— Хочу, чтобы ты расслабился. Закрой глаза, выпей вина и ни о чем не думай. Я буду сосать тебя дольше и лучше, чем когда-либо.

Я медленно начинаю его лизать. Член у М. уже напряжен, но сейчас передо мной стоит задача прямо противоположного свойства — я хочу, чтобы он успокоился. Закрыв глаза, М. допивает вино. Я вижу, как его плечи опускаются, тело становится более податливым, а голова медленно покачивается из стороны в сторону. Осторожно, не меняя темпа, я перемещаю губы с его члена на внутреннюю сторону бедра — в менее чувствительную область. М. не обращает внимания на то, что я оставила в покое его член, а может быть, он уже не в состоянии это заметить. Я начинаю лизать другое бедро, затем перехожу на живот. Его член совершенно обмяк. Расслабленно застонав, М. разжимает ладонь, и пустой бокал падает на пол.

— Приляг, — говорю я.

М. снова стонет, затем сонным голосом что-то произносит. Глаза его закрываются.

— Приляг, — повторяю я, поднимаю его бокал и ставлю на стол. — Так тебе будет удобнее. — Я помогаю ему вытянуться на кровати.

— И впрямь какая-то усталость, — бормочет М. — Мне нужно всего несколько минут.

Он закрывает глаза.

Я осторожно массирую его ноги, затем принимаюсь за руки и плечи. Прикосновения моих рук нежные, успокаивающие. Когда я наконец решаю, что М. уснул, я приподнимаю ему одну руку над головой. Он что-то невнятно бормочет, но повинуется. Со стены свисают наручники, каждый из которых прикреплен к очень толстой двухфутовой цепи, привернутой болтами к стене. Я медленно надеваю на руку М. первый наручник и защелкиваю его. Цепь не натянута, так что он ее не ощущает.

Подняв вторую руку, я проделываю то же самое, а потом, встав, смотрю на него, голого, с обвисшим членом — на этого убийцу Фрэнни, — и не испытываю к нему ничего, кроме отвращения. Вытащив из его брюк ремень, я обматываю его вокруг шеи М., затем беру с туалетного столика два куска веревки и привязываю его ноги к раме кровати. Подойдя к видеомагнитофону, я включаю его. Фрэнни плачет, Рамо лижет ее. М. все еще спит. Я прибавляю звук.