Глава 34

Анна-Мария, моя соседка с противоположной стороны улицы, снова копается у себя в саду. На этой маленькой женщине сейчас большая соломенная шляпа, выгоревшее летнее платье и садовые рукавицы, такие громадные, что в них она кажется еще меньше. Я подхожу к ней, и мы несколько минут болтаем. Кажется, будто Анна-Мария всегда возится в саду, но я знаю, что это лишь иллюзия — она школьный учитель математики и большую часть дня проводит на работе. То, что я всегда застаю ее на одном и том же месте, — это случайность, и больше говорит о моей добровольной изоляции, чем о ее пристрастиях: если бы я чаще выходила из дома, то видела бы ее в других ипостасях. Вообще я мало контактирую с соседями, и хотя живу здесь уже год, но почти никого не знаю. С Анной-Марией мы знакомы лишь потому, что посещаем один и тот же класс в атлетическом клубе.

Сейчас она стоит на четвереньках, ковыряя землю совком.

— Что вы сажаете? — спрашиваю я.

— Маргаритки. — Она выдергивает из земли несколько цветков. — Собственно, я их не сажаю, а прореживаю, чтобы на следующее лето было больше цветов — даю им жизненное пространство.

Из-под платья видны ее загорелые ноги. Я наблюдаю, как Анна-Мария работает. Закончив с маргаритками, она встает и любуется на свою работу, тыльной стороной руки вытирая пот, а затем медленно обходит лужайку, словно что-то проверяя. Я следую за ней.

— Ну, что новенького?

Анна-Мария, разумеется, знает, что я имею в виду соседей. Она включает разбрызгиватели, которые, прежде чем выплеснуть ровные струи воды, издают глухое урчание.

— Ну, во-первых, в нескольких домах от нас кто-то разрыл свой передний двор и переделывает его.

Я смотрю вдоль улицы и вижу большую кучу земли. Меня удивляет, что раньше я ее не замечала. Я завидую своим соседям, живущим нормальной жизнью: мне хотелось бы, чтобы моя жизнь тоже стала чуточку проще. Никто из них не боится убийц, никто поминутно не оглядывается и не задумывается о том, что будет, когда закончатся ближайшие две недели.

В этот момент к моему дому подъезжает на велосипеде мой домовладелец, Виктор Пьюзо, одетый в бежевые шорты и рубашку для игры в поло. Это энергичный мужчина семидесяти с небольшим лет, загорелый и немногословный; время от времени он приезжает, чтобы проверить работу садовника. Я оставляю Анну-Марию с ее разбрызгивателями и вновь пересекаю улицу, чтобы поздороваться с Виктором. На середине улицы мне приходит в голову, что сегодня я встретила больше соседей, чем обычно встречаю за месяц. Я уже начинаю считать себя одной из эксцентричных пожилых женщин, о которых судачат за спиной. Кажется, я становлюсь фантомом, Человеком-Невидимкой.

Упершись руками в бока, Виктор осматривает одно из деревьев на переднем дворе, и на его лице появляется озабоченное выражение.

— Здравствуйте, Виктор! — говорю я, и он, обернувшись, приветствует меня дружеской улыбкой.

— Город прислал мне письмо,. — сообщает хозяин дома. — Нам собираются заменить деревья на переднем дворе.

— Это зачем?

— Потому что они умирают, — странно взглянув на меня, отвечает Виктор.

Я смотрю на деревья — они действительно кажутся нездоровыми. Сейчас только конец августа, а на них уже нет листьев. Мне вспоминается прошлый год, когда их густая листва щедро затеняла передний двор. Но я не успеваю задуматься над этим, так как тут же вспоминаю, что мне нет до этого никакого дела.

— У них неглубокие корни, — говорит Виктор. — Они долго не живут.

— Это нормально? — скрывая свое безразличие, спрашиваю я.

— Для этой породы — да. Обычно такие деревья живут от пяти до пятнадцати лет. Вот, смотрите, те деревья дают хорошую тень.

Мне почему-то сразу вспоминается выражение «дает хороший нагоняй». Мэр дает хороший нагоняй. Дерево дает хорошую тень. Я начинаю смеяться и тут же замолкаю, когда Виктор снова как-то странно смотрит на меня.

— Как там Ричард и Эбби? — из вежливости спрашиваю я. Ричард — это его сын, тоже занятый в строительном бизнесе, они с женой живут в нескольких домах от меня. Пока Виктор не построил этот дом, Ричард жил во второй половине моего нынешнего дома.

— Прекрасно. — Виктор все еще глядит на облетевшее дерево. — Просто прекрасно. В январе у них должен родиться ребенок.

— Ребенок? — переспрашиваю я, и он подтверждает, что Эбби беременна.

— Это просто невероятно.

По каким-то непонятным причинам беременность Эбби меня поражает. Мне казалось, что я говорила с ней не далее как на прошлой неделе, и тогда ее живот определенно был плоским, как стол. На самом деле с тех пор прошло шесть или семь месяцев.

— Ну и ну! — удивленно говорю я, чувствуя легкое покалывание в сердце, как бывает всегда, когда мне сообщают, что у кого-то будет ребенок. — Это замечательно! Они хотят девочку или мальчика?

— У них будет мальчик. Эбби прошла тест, и доктор подтвердил это.

Значит, мальчик, думаю я. Это именно то, что нужно миру — еще один представитель сильного пола. Южный Дэвис наводнили мальчики. Мужчина и женщина, которые живут во второй половине моего дома, в прошлом месяце тоже родили мальчика. А где же девочки? И кому нужно так много мальчиков?

Поездку в Сакраменто я откладываю на самый крайний срок. Правда заключается в том, что я немного свихнулась со своим двухнедельным предупреждением. Выбираясь из узкого мирка, ограниченного городской чертой Дэвиса, я чувствую себя так, будто покидаю свое убежище и попадаю в иностранное государство. Подумать только, убежище! Я смеюсь. Моя жизнь в Дэвисе с М. отнюдь не безопасна, и тем не менее Сакраменто мне чужд — он олицетворяет ту жизнь, с которой я рассталась. Пересекая Тауэр-бридж, я чувствую себя блудной дочерью, возвращающейся домой после долгого отсутствия и обнаруживающей, что теперь она никому не нужна на родной земле. Этот город, как и мой прежний образ жизни, больше мне не принадлежит.

Квартира Яна располагается в центре города, и я проезжаю по бульвару Кэпитол-молл, а за позолоченным куполом Капитолия поворачиваю направо. Ян живет всего в нескольких кварталах отсюда, на тенистой улице, вдоль которой растут вязы. Я оставляю машину на обочине и направляюсь к его дому — увитому плющом коричневому оштукатуренному зданию. Тротуар потрескался от времени, и из-за этого жилище Яна не кажется мне слишком чужим.

Подойдя к двери, я звоню и жду, когда мне откроют. В свое время Ян дал мне ключ, но я никогда им не пользовалась. С его стороны это был символический жест — мы редко встречались у него дома, — но я знаю, он надеялся, что в результате наши судьбы еще больше переплетутся. Получилось, однако, совсем не так: с того дня, когда я узнала, что Ян трахал Фрэнни — и даже раньше, когда впервые переспала с М., — наши дороги стали расходиться. Мы видимся все реже и реже. Не было никакого драматического разрыва, просто отношения постепенно сходят на нет. Три дня между встречами превращаются в четыре, четыре — в пять и так далее. Что-то надломилось, между нами воцарилась какая-то неловкость, образовалась брешь, которую мы не в силах заделать. Ключ остается символом, но уже не символом надежды, скорее, он символизирует провал. С моей стороны было бы просто бесцеремонно сейчас им пользоваться.

Сквозь стеклянную панель я пытаюсь рассмотреть, что происходит за дверью. Вот Ян подходит к ней, светлые волосы всклокочены, на нем очки для чтения, в руке он сжимает какие-то бумаги. Когда он видит перед собой меня, на его лице на миг появляются удивление и раздражение, но он тут же прячет их за улыбкой. Слишком поздно. Я уже заметила его неудовольствие.

— Нора, — говорит Ян и нервно шелестит бумагами.

— Привет. Я просто была поблизости — вот и решила заехать.

— Поблизости, — повторяет он и слегка улыбается, так как мы оба знаем, что это неправда.

Он все еще не приглашает меня войти.

— Мне нужно было видеть тебя, — говорю я.

Ян отступает от двери и дает мне пройти. Из коридора я попадаю в гостиную. Квартира светлая и просторная, с вентиляторами на потолке и снежно-белыми стенами, которые Ян все еще не успел отделать. На одной стене висит репродукция гравюры Джорджии О’Киффи, изображающая коровий череп. В тот момент, когда я сажусь на кушетку, в комнату входит плотная седовласая женщина пятидесяти с небольшим лет, в руках у нее ведерко с хозяйственными принадлежностями: губками, щетками, желтыми резиновыми перчатками. Я заключаю, что это Пэт, уборщица, о которой Ян как-то упоминал.

— Я закончила, — громким, жизнерадостным голосом про износит она, затем, увидев меня, добавляет: — О, извините, не знала, что вы не один.

Ян представляет меня как свою подружку. После обмена любезностями женщина берет со стола чек, собирает свои принадлежности и уходит, пообещав прийти на следующей неделе. С ее уходом воцаряется неловкое молчание.

— Над чем ты сейчас работаешь? — Я кивком указываю на бумаги, которые он держит в руке.

— А, это? — с отсутствующим видом говорит Ян. — Да так, ерунда. Просто… — Он замолкает. Швырнув бумаги на кофейный столик, на котором уже лежат ножи и три нетронутых куска дерева, он садится напротив меня. — Зачем ты приехала?

Лицо Яна выражает такое беспокойство, что мне хочется разгладить его брови, но я этого не делаю: наши сложные взаимоотношения не позволяют мне такой жест, это было бы чересчур смело.

— Точно я и сама не уверена. — Я некоторое время молчу, после чего, собравшись с мыслями, продолжаю: — Мы теперь нечасто видимся. Даже почти не видимся. Возможно, это моя вина, сознаюсь, я вела себя, как последняя сука. — У меня вдруг перехватывает дыхание: — Но я все еще тебя люблю.

Не дождавшись ответа, я опускаю голову и тихо говорю:

— Думаю, мне как-нибудь удастся с этим справиться. Просто нужно, чтобы ты у меня был. — В моем голосе слышится мольба. — Я все исправлю. Обязательно исправлю.

Пока я это говорила, Ян сидел молча, но теперь у него еще более обеспокоенный вид, чем раньше. Наклонившись вперед, я беру его за руку:

— Поверь, мне просто нужно время. Пока я не могу объяснить, что происходит, но скоро все изменится. Я найду способ.

Ян мягко убирает от меня свою руку.

— Ты не сможешь этого исправить, Нора. Что было между нами, то прошло, и тебе не надо винить только себя. Я виноват не меньше.

Не в силах сдержаться, я наклоняюсь вперед и дотрагиваюсь до его щеки. Она нежная и гладкая.

— Ох, Ян! Ты ни в чем не виноват. Ты всегда так замечательно относился ко мне. И я никогда не сомневалась, что ты не имеешь отношения к смерти Фрэнни. Ты такой…

— Перестань! — Ян резко встает и начинает с мрачным видом расхаживать по комнате. Таким взволнованным я его еще не видела.

Немного успокоившись, он снова садится.

— Я совсем не такой, каким ты меня изображаешь, — обычный человек со слабостями и недостатками. И сейчас я не в состоянии взяться за твои проблемы. Просто не в состоянии. — Подойдя к окну, Ян смотрит на улицу, потом тихо произносит: — Я тоже люблю тебя, Нора. Господи, я все еще люблю тебя. Но мне нужно немного прийти в себя. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

Я гляжу ему в спину и вижу, как он напряжен; мне очень жаль, что все это из-за меня. Если бы я знала, что ему сказать! Сейчас мне даже непонятно, зачем я сюда приехала. Когда я молила дать мне еще один шанс, часть моего сознания понимала, что Ян уже принадлежит прошлому. Я люблю его, он любит меня — но теперь это не так уж много значит. Этого недостаточно, чтобы мы были вместе, и уж точно недостаточно, чтобы оторвать меня от М.

Когда я покидаю его дом, Ян все еще отчужденно смотрит в окно. Выехав на шоссе, я направляюсь в Дэвис. Он говорит, ему нужно время, чтобы все обдумать, но я прекрасно понимаю, что это означает — просто вежливая форма прощания. Я уже испробовала этот способ на нескольких мужчинах: мне нужно время подумать. Перевод: я не хочу больше тебя видеть. Конечно, Ян здесь совершенно прав. Я предоставила ему множество поводов для разрыва, о некоторых из них он даже не знает. М. в конце концов добился своего: Ян ушел из моей жизни.

Думая об этом, я испытываю едва ли не облегчение, потому что не хочу больше отвечать на вопросы Яна, не хочу объяснять свое поведение. Но в то же самое время я чувствую, что допускаю ужасную ошибку. Теперь я на краю пропасти, и меня больше некому остановить.

Глава 35

Дверь не заперта, и я, войдя без стука, слышу звуки музыки, как только поворачиваю дверную ручку. М. сидит за пианино в кабинете, когда я вхожу, он сразу же перестает играть.

— Ты добился своего, — говорю я ему и сажусь на софу. Повернувшись на скамейке, М. складывает руки на груди.

Занавески задернуты, и в комнате темно. Лампа, висящая над пианино, ярко освещает его лицо с большими скулами и сильным подбородком. Уголки губ чувственно изогнуты, и мне приходит в голову, что в молодости М. был довольно красив.

— Я всегда добиваюсь своего, — небрежно говорит он.

Я обижена и возмущена: у меня сейчас совсем нет настроения играть в его игры.

— Благодаря тебе Ян больше не хочет встречаться со мной. Если бы не ты, мы с ним до сих пор были бы вместе.

— Хочешь выпить? — спрашивает М. Я со злостью смотрю на него.

Подойдя ко мне, он садится рядом и жестом собственника кладет руку мне на колено.

Я отталкиваю его руку, не признавая за ним право собственности. У меня появляется желание наказать этого человека за то, что он сделал, хотя факты говорят о том, что, кроме самой себя, винить мне больше некого.

М. — само олицетворение преподавателя, Нестора, Пигмалиона. Некоторое время он смотрит на меня спокойным, изучающим взглядом, затем говорит:

— У тебя никогда не было хороших отношений с мужчинами, Нора, и Ян не исключение. Даже если бы мы с тобой никогда не встретились, ты скоро бы с ним рассталась. Ты просто нуждалась в нем после смерти Фрэнни — тебе надо было к кому-нибудь прислониться.

— Я его любила. И до сих пор люблю.

— Ты любишь его не больше, чем остальных своих мужчин, и он никогда не сможет удовлетворить тебя так, как я.

— Это неправда.

— Нет, правда, и ты это знаешь. Ты можешь утешаться тем, что якобы его любишь, но в действительности тебе нужен такой мужчина, как я.

Раздраженная его упорством, я качаю головой:

— Ты сам не знаешь, о чем говоришь. Ян не как все, и я его любила.

— Вовсе не его, а свои представления о спокойной жизни. Тебе казалось, что ты могла бы выйти за Яна замуж, родить двоих детей и жить счастливо, только все равно ничего бы не вышло, потому что он со временем до смерти надоел бы тебе. Ты сделала бы его несчастным, и в конце концов он стал бы ненавидеть все, что раньше ценил.

М. небрежно облокачивается о спинку софы и закидывает ногу на ногу. На нем легкая рубашка с короткими рукавами и коричневые габардиновые брюки. Он продолжает ровным, спокойным и каким-то снисходительным тоном:

— Отношения между людьми — это сложная штука, Нора, а я тебя ужасно пугаю. — М. чуть-чуть сдвигается в сторону, устраиваясь поудобнее. — Твоя сестра тоже боялась меня, но не уходила. В определенном смысле я назвал бы ее бесстрашной. Она ненавидела то, что я с ней делал, но я был ей нужен, и у нее хватало мужества идти до конца. Ты любишь то, что я с тобой делаю, но не можешь признать это вслух, чтобы успокоить твои страхи, я вынужден тебя баловать. А что касается Яна и всех других мужчин, с которыми тебе доводилось встречаться, — ты выбирала их потому, что они были удобны и никогда не представляли для тебя угрозы. Тебе пора повзрослеть, Нора, пора иметь дело с настоящими мужчинами.

— А как насчет тебя? — раздраженно спрашиваю я. — Чем ты от меня отличаешься? Ты тоже меняешь женщин как перчатки.

— Здесь есть большая разница, — спокойно говорит он. — Я не боюсь женщин и не боюсь близких отношений с ними. У меня есть то, что тебе нужно, но ты не решаешься этим пользоваться, все думаешь, что тебе может подвернуться кто-то получше меня. — Он наклоняется вперед. — Мы прекрасно подходим друг другу, но ты живешь или будущим, боясь настоящего, или прошлым, вызывая своих старых демонов. Тебе нравится считать себя искушенной, многоопытной, но на самом деле ты еще стеснительнее Фрэнни.

Мои щеки покраснели от гнева, я вот-вот взорвусь. И все-таки этого не происходит. М. снова прав. Я не имею представления о том, кто я. Можно сказать, что М. подносит ко мне зеркало, отражение в котором мне не нравится.

В полном смятении я хватаюсь за другую тему:

— Это ты убил Фрэнни?

Против желания в моем голосе прорываются нотки отчаяния. Я уже давно не пытаюсь претендовать на равенство с М. Все, что я хочу теперь, — это знать правду.

— Мне нужно это знать, я должна это знать. Даже если ты ее убил, я ничего не могу поделать — свидетелей нет, доказательств нет. Только твое слово против моего. Ты никогда не увидишь тюрьму изнутри. Но мне нужно знать, убил ли ты ее, и если да — как и зачем убил. Просто скажи мне правду. Пожалуйста…

М. наклоняется и гладит меня по руке.

— Ох, Нора! — тихо и печально говорит он. — Когда ты наконец раскроешь глаза? У меня нет доказательств, но Ян кажется мне наиболее вероятным подозреваемым.

Я качаю головой:

— Он последний раз виделся с моей сестрой за шесть месяцев до смерти, и у него не было мотивов ее убивать.

— Иногда мотив не нужен. Кроме того, он ведь один раз уже обманул тебя, верно? Ян никогда не упомянул бы о Фрэнни, если бы я не рассказал тебе о том, что они были знакомы, значит, он может обманывать тебя и в другом. Откуда ты знаешь, что он не встречался с ней эти шесть месяцев?

— Ян сам мне сказал.

— И ты ему поверила? — в голосе М. слышится скептицизм.

— Да.

— Понятно. — М. с сомнением качает головой. — Ты считаешь, что можешь быть объективной по отношению к Яну? Он трахал Фрэнни и лгал тебе насчет знакомства с ней, сразу после убийства он прилепляется к тебе, а когда понимает, что ты начинаешь его подозревать, порывает с тобой. Думаю, детективу Харрису это может показаться интересным. Расскажи об этом в полиции: пусть они удостоверятся в его невиновности.

— Он не убивал Фрэнни. — Встав, я начинаю расхаживать по комнате. — Если ты был так уверен, что он убийца, то почему не сказал мне об этом раньше? Ты утверждаешь, что по уши влюблен в меня, почему тогда ты не боишься, что он и меня убьет?

М. некоторое время следит за моими перемещениями, за тем спокойно говорит:

— Твоей жизни ничто не угрожает. Ян не убийца — я имею в виду по натуре. Скорее, все вышло случайно, по ошибке.

— Она была связана изоляционной лентой. Хороша случайность!

— У меня нет ответов на все вопросы, Нора. Думаю, он просто потерял над собой контроль.

Я сажусь на дальний край софы и, подавшись вперед, упираюсь руками в колени. В моей голове все еще звучат слова М.: Он потерял над собой контроль. Я вспоминаю ту ночь, когда Ян утратил над собой контроль и в гневе грубо трахал меня.

— Если ты действительно считал его убийцей, почему не рассказал об этом ни мне, ни полиции, когда тебя допрашивали?

— Я пришел к этому выводу совсем недавно — когда Ян сознался своему новому другу Филиппу Эллису, что спал с Фрэнни. И потом, если бы я рассказал тебе, неужели ты бы мне поверила? Ты ведь до сих пор мне не веришь. А полиция? Почему она должна верить моим обвинениям, обвинениям человека, которого сама считает виновным?

Я молчу. В том, что он говорит, есть смысл, но я больше не доверяю своим суждениям.

Выйдя из комнаты, М. через несколько минут возвращается, держа в руках картонную коробочку.

— Сегодня я принес это домой, — говорит он и извиняющимся тоном добавляет: — Я держал ее у себя на работе, чтобы ты не могла найти. — Сев рядом со мной, он открывает коробку. — Я подумал, что ты захочешь их иметь — это вещи, которые остались от Фрэнни.

М. достает из коробки синий шелковый шарф. Я не знаю, принадлежал он Фрэнни или нет, но затем он кладет мне на ладонь пару жадеитовых серег — мой подарок Фрэнни на день ее рождения два года назад. Я сжимаю пальцы и чувствую тепло. Через серьги, этот мостик между двумя мирами, я хочу ощутить ее присутствие. Поговори со мной, Фрэнни. Но ничего не происходит. На моих глазах появляются слезы, и я зажмуриваю их, чтобы М. не увидел, как я плачу. И чего я, собственно, ожидала? Какого-то сигнала?

— Вот, — говорит М., и я открываю глаза. Он подает мне пару очков.

— Фрэнни не носила очки.

Я собираюсь вернуть их ему обратно.

— Это очки для чтения — твоя сестра купила их за неделю до того, как мы расстались.

Затем он подает мне книгу Жана Ауэля «Клан пещерного медведя» и два медицинских журнала, за которыми следует коричневый свитер. Последней М. вынимает из коробки деревянную миниатюру — змею, вылупляющуюся из яйца. Я сразу цепенею, вспоминая фигурку, которую Ян вырезал для меня шесть недель назад, — она до сих пор стоит на моем кофейном столике.

Мои мысли в полном беспорядке, я не могу сегодня оставаться здесь с М. Торопливо складываю все обратно в коробку — синий шарф, жадеитовые серьги, очки, журналы, коричневый свитер, книгу Жана Ауэля, деревянную скульптуру, потом встаю и, не говоря ни слова, выхожу из дома. Я знаю, что потом он заставит меня мучиться за то, что я так бесцеремонно ушла от него, но теперь меня это не заботит.

Придя домой, я звоню человеку по имени Питер Байатт, который работает в редакции «Пчелы», в отделе уголовной хроники. Хотя я знаю его больше десяти лет, мы никогда не общались вне работы. Он старше меня, очень компетентный сотрудник, несколько раз помогал мне в работе над статьями.

Телефон звонит несколько раз, прежде чем Питер берет трубку.

— Байатт слушает.

— Пит, это Нора Тиббс.

Наступает недолгое молчание, затем Байатт идентифицирует меня:

— Нора! Как у тебя дела? Когда выходишь на работу?

— Скоро, — отвечаю я. — Будь другом, окажи мне одну услугу.

— Какую именно? — после короткой паузы спрашивает Байатт.

— Помнишь убийство Мэнсфилд?

— Женщины с третьего канала? Подружки Маккарти? Да, конечно.

— Расскажи мне об этом. О том парне, который ее убил. Я слышу поскрипывание стула и мысленно представляю себе, как Байатт сидит, поставив ноги на ящик с картотекой, — в такой позе я его не раз заставала.

— Этого человека зовут Марк Кирн. Настоящий псих и бывший ее любовник. Он ее не отпускал и постоянно запугивал. Крепкий орешек. По ее просьбе его даже арестовывали, но это ничего не дало — он продолжал ее преследовать, и Черил подала на него в суд. В конце концов ему дали три года условно и приговорили к психиатрическому лечению. Ничего хорошего из этого не вышло — на автостоянке возле телецентра; он несколько раз ударил ее ножом.

— И как именно он ее преследовал?

— Это продолжалось несколько лет, — старательно вспоминает Питер. — Он постоянно ей звонил, уверял в своей неизменной любви и преданности. В конце концов ей пришлось сменить номер. Еще он ходил за ней по городу, туда, где она проводила съемки, выставляя себя полным идиотом, а когда понял, что Черил его игнорирует, стал посылать письма с угрозами. Этот тип даже несколько раз проникал к ней в дом, или по крайней мере она так заявляла. Он все отрицал и по сей день всех уверяет в своей невиновности — говорит, что его подставили, а ее убил другой любовник, по имени Ян. Один раз они подрались — тогда Кирн увязался за ними в ресторан. Полиция проверила его версию, но Яна они никогда всерьез не подозревали. Против Кирна были совершенно очевидные улики. Хотя никто не видел, как он ее убивал, его отпечатки пальцев остались на ноже. К тому же нашелся свидетель, который заметил его на автостоянке всего через несколько минут после убийства.

Слушая Байатта, я испытываю смутное беспокойство: Ян никогда не говорил мне, что тот парень заявлял о своей невиновности; он никогда не говорил мне, что они дрались.

— Спасибо, Пит. — Я вешаю трубку прежде, чем он успевает меня о чем-либо спросить.

Моя машина стоит в гараже, но я решаю, несмотря на жаркую погоду, пройтись до центра пешком, чтобы прояснилось в голове. Путь до Второй улицы займет около часа энергичной ходьбы, и это даст мне возможность успеть в «Парагон» к половине шестого — именно на это время у меня назначена встреча с Джо Харрисом.

Думая о Яне, я прохожу по подземному переходу под трамвайными путями и попадаю в центр города.

Когда я вхожу в «Парагон», детектив уже ждет меня. Сев, я внезапно начинаю рассказывать обо всем, что случилось за последние несколько дней, причем говорю так быстро, что Джо не может меня понять.

— Помедленнее, Нора, пожалуйста, помедленнее.

Я, оторопев, смотрю на него. Оказывается, мне и самой не очень понятно, о чем я сейчас говорю.

— Убийцей Фрэнни может быть кто угодно. Кто угодно. Тут я наконец понимаю, почему так возбуждена. Я собираюсь предать Яна.

— Кажется, теперь вам кое-что стало ясно, — осторожно говорит Джо.

На нем зеленая рубашка с короткими рукавами и вырезом на груди. Глядя на меня поверх кружки, он отпивает глоток пива, а затем ставит кружку на стол.

— Итак, вы уже не считаете, что это он ее убил? Странно, что мы оба не произносим вслух имя М.

— Нет, то есть да. Может быть. — Я умолкаю, пытаясь собраться с мыслями. — Не знаю. Есть кое-кто еще.

Джо выразительно приподнимает свои кустистые брови, но ничего не говорит.

— Вы упоминали, что подозреваете другого. Это Ян, не так ли?

Раздается внезапный взрыв смеха, затем слышится кашель — это Джо поперхнулся пивом. Он ухмыляется так, словно я пошутила.

— Ваш приятель? Господи, Нора! Вы это серьезно? Теперь настало время удивляться мне.

— Понимаю, звучит немного дико, но…

— Не так уж и немного.

— И все-таки выслушайте меня.

Я рассказываю ему о знакомстве Яна с Фрэнни, о том, как он скрывал эту информацию, о его внезапном интересе ко мне после ее убийства, о его умении обращаться с ножами, о деревянной статуэтке, которую он подарил ей до убийства. Задержав дыхание, я спрашиваю Джо, что ему известно об убийстве Черил Мэнсфилд. Как выясняется, немного. Тогда я сообщаю ему о том, что она была подружкой Яна.

— А помните фотографии и странное письмо? Точно такие же получала она. Эти письма могли быть от Яна.

Задумчиво глядя прямо перед собой, Джо молчит и рассеянно поигрывает пустой кружкой.

— Ян порвал со мной, как только я стала подозревать, что он убийца, — говорю я.

Джо по-прежнему хранит молчание.

— Когда я спросила его, где он был в день убийства, то не получила ответа.

И тут я, медленно качая головой, отступаю.

— Нет, не знаю. Может быть, я сошла с ума. Просто не представляю, что теперь и думать.

— Не волнуйтесь, — наконец говорит Джо и поднимает на меня глаза. — Вы не сошли с ума. Это стоит проверить.

В этот вечер я не еду к М. В моей голове все смешалось, и мне нужно побыть одной. Правильно ли я поступила, поделившись с Джо своими подозрениями насчет Яна? Я показала ему деревянную фигурку — змею, вылупляющуюся из яйца. Она вырезана из падуба — из того же материла, что использовал Ян в феврале. Та статуэтка все время стояла у меня на столе. Когда Джо подвозил меня сегодня до дома, он забрал обе.

Измученная переживаниями, я валюсь в постель и почти сразу же засыпаю. Мне снятся беспокойные сны, и среди ночи я внезапно просыпаюсь. Что-то не так. Я сажусь и в полной растерянности озираюсь по сторонам. Мой электронный будильник с красными цифрами не работает, его панель пуста, сквозь занавески не пробивается даже свет уличных фонарей — видимо, отключили электричество. Так вот что меня разбудило — тишина. Не гудит холодильник, не слышно шума от соседского кондиционера, который оставляют на всю ночь. В комнате темно, луна сегодня не светит. Должно быть, какая-то машина сбила электрический столб — вот почему нет тока.

Я снова ложусь и почти засыпаю, когда звонит телефон, его резкий, настойчивый звук пронзает черноту ночи. Я вздрагиваю, пытаюсь схватить трубку прежде, чем телефон зазвонит снова, но промахиваюсь. Опять раздается пронзительный звук. Шаря в темноте, я сбиваю телефон на пол, потом наконец на хожу трубку и подношу ее к уху. Тишина. Затем я слышу чье-то дыхание. Нужно было включить автоответчик, но я позабыла это сделать. Я держу трубку возле уха и ничего не говорю. Тот, кто звонит, тоже молчит. Дыхание громкое и размеренное — ему надо показать, что он здесь. Кто это — Ян или М.? Думаю, что Ян, но откуда мне знать? Я сижу, вслушиваясь, не в силах произнести ни слова. Нужно повесить трубку, но я не могу. Болезненное любопытство или, может быть, страх — да, страх перед неведомым — заставляет меня прислушиваться. Обещанные две недели уже почти истекли. Мне страшно. Я как будто слышу в доме какие-то звуки, но понимаю, что это лишь игра моего воображения, а может, дом проседает или кошка пробирается по крыше. Только не Ян. И не М. Но один из них точно там, на другом конце линии. Один из них посылал мне записку. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в это ритмичное дыхание, меня переполняют неприятные предчувствия. В конце концов я вешаю трубку и больше уже не ложусь.