Ничего из этого у меня дома не было, поэтому мне сегодня пришлось ехать в универмаг в Вудлэнде и отовариваться там в детском отделении. Я готова признать — когда М. позвонил мне сегодня утром и объяснил, чего хочет, я почувствовала определенное эротическое возбуждение от мысли, что мне придется принять участие в одной из его психодрам. Примеряя юбки в магазине, я представляла себе, как М. оставляет меня после занятий, задирает клетчатую юбку и трахает прямо на полу. От этого мое возбуждение только увеличивалось. Теперь, правда, я изменила сценарий: хочу, чтобы он трахнул меня на пианино.

Мне кажется, что я должна здесь выглядеть белой вороной, но никто из студентов не обращает на меня никакого внимания: все они бешено строчат в тетрадях, стараясь записать каждое слово.

На М. темные брюки, синяя в полоску рубашка и роскошная твидовая спортивная куртка, которую не мог бы позволить себе ни один из студентов; хотя мы смотрим на него сверху вниз, М., безусловно, занимает в аудитории господствующее положение. Этому способствуют его величавая осанка, благородная седина на висках и, наконец, исходящая от него атмосфера знаний, которые студенты должны усвоить.

Я с удовольствием слушаю, как М. говорит. Он замечательный оратор. Правда, его нельзя назвать эффектным или чересчур красноречивым — напротив, его речь немногословна, жесты сдержанны; тем не менее он полностью владеет аудиторией, а любовь к музыке сквозит в каждой его фразе. Сейчас он рассказывает о творческом воображении и о том, как эра романтизма породила концепцию гения-одиночки, который создает произведение искусства, являющееся плодом внутреннего озарения, музыкального прозрения.

Когда М. смотрит в мою сторону, я с невинным выражением лица раздвигаю пошире ноги, чтобы он мог видеть, что у меня под юбкой, — жест, явно нехарактерный для школьницы. Этого он мне не предписывал. Я делаю это не ради обольщения, в коем нет нужды: скорее, я поддразниваю его. Мне бы хотелось посмотреть, как он теряет самообладание. Прежде чем отвести взгляд, М. на миг задерживает его на моем нижнем белье, при этом продолжая спокойно говорить о романтическом периоде — моя маленькая вспышка внутреннего озарения не нарушает его сосредоточенности.

Даже после занятий, когда все студенты ушли, М. держится отчужденно. Сказав, что я должна прийти к нему домой, он выходит из помещения, оставляя меня в одиночестве. В клетчатом платье и гольфах я чувствую себя нелепо. Его холодное отношение ко мне ничем не мотивировано: я сделала все, как он сказал. Разозлившись, я решаю не видеться с ним сегодня, хотя знаю, что это настроение скоро пройдет и я обязательно приду к нему домой, несмотря на всю свою досаду.

Когда я прихожу туда, он уже ждет меня — с холодным, отрешенным видом сидит в гостиной на кушетке. Рядом лежит лопатка. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, М. начинает меня бранить, говоря, что сегодня я вела себя дурно и меня следует наказать. Он требует, чтобы я подошла к нему. Я не подчиняюсь. М., все еще развалившись на кушетке, говорит, что, если я не буду сопротивляться, он будет не таким строгим. В голове у меня звучит сигнал тревоги.

— Идите сюда, — говорит М. голосом человека, который знает, что в конце концов все будет так, как он хочет. — Вы должны получить наказание, как получала наказание Фрэнни.

— Пошел к черту! — говорю я ему.

— Вам уже многое известно о вашей сестре, Нора, — спокойно, без надрыва говорит М. — Я заполнил некоторые пробелы и выполнил свою часть сделки. Теперь ваша очередь. Вы снова должны влезть в ее шкуру и испытать то, что испытала она. Это будет еще одним осязаемым воплощением записей из ее дневника.

Я по-прежнему не двигаюсь с места. Он слегка склоняет голову набок и покровительственно улыбается.

— Вы в состоянии выдержать любую боль, которую я вам причиню. Можете положиться на меня — я не сделаю ничего, что будет для вас нестерпимо. Вы уже готовы к такого рода наказанию.

Не получив ответа, он продолжает:

— Я собираюсь хорошенько вас выпороть — только и всего. Рукой и, возможно, лопаткой. Это будет больно. Вы постараетесь не кричать, но все равно закричите, и я не остановлюсь до тех пор, пока не почувствую, что наказал вас как следует. После этого я собираюсь вас трахнуть. — Он некоторое время молчит, потом добавляет: — В отличие от Фрэнни, Нора, у вас есть выбор. Вы можете сейчас уйти, больше ничего о ней не узнав, а можете подойти ко мне. И еще у вас есть две секунды на то, чтобы принять решение. Я хочу с этим покончить и пойти поиграть на пианино.

Думая о Фрэнни, я неохотно подхожу к нему. Она была робкой и застенчивой, ее самооценка — крайне низкой. Как же она выдерживала его наказания? Я твердо решаю не кричать, как бы больно мне ни было. М. подвигается вперед и кладет меня себе на колени. Задрав мою клетчатую юбку, он стягивает вниз новые шелковые трусики. Чувствуя себя униженной, я стискиваю зубы, готовясь противостоять его ударам, но М. пока только нежно ласкает мою нижнюю часть.

— Постарайтесь расслабиться, — говорит он и, наклонившись, по очереди целует мои ягодицы. Затем он слегка раздвигает мои ноги и нащупывает клитор. Моя настороженность начинает ослабевать. Опершись руками о ковер, я немного приподнимаюсь, чтобы облегчить ему задачу.

— Тебе это нравится, детка? — спрашивает М.

Я обращаю внимание на слово «детка» — раньше во время занятий сексом он никогда не говорил мне ласковых слов. Я предполагаю, что сейчас М., возможно, разыгрывает со мной некую фантазию, связанную с инцестом: непослушная дочь с голой задницей лежит на коленях у строгого отца. Я нахожу эту сцену заманчивой, а его ласки меня возбуждают.

— Да, — потершись о его руку, чуть слышно говорю я. — Да.

М. просовывает палец в мое влагалище и, обнаружив, что там мокро, засовывает еще два. Я пытаюсь переменить позицию, чтобы мне было удобнее, но М. мягко говорит «нет». Вернув меня в прежнее положение, он прижимает рукой мою спину, чтобы я вообще не могла двигаться; его пальцы все еще во мне, двигаются туда-сюда.

— Я хочу еще, — бормочу я.

— Знаю, детка. Ты это получишь, но позже. — Наклонившись, он снова целует меня, затем выпрямляется и вынимает пальцы из моего тела. — Сначала я должен тебя наказать.

Прежде чем я успеваю понять, что он сказал, М. резко бьет меня ладонью по ягодицам. Я вскрикиваю, больше от удивления, чем от боли, и он бьет меня снова, на этот раз сильнее. Мое тело непроизвольно напрягается, затем так же непроизвольно начинает извиваться, пытаясь уклониться от ударов. М. обеими руками удерживает меня на месте.

— Не сопротивляйся, — говорит он, дожидаясь, когда пройдет охватившая меня паника.

Я перестаю биться; он ослабляет свою хватку и наносит мне еще один резкий шлепок, но на этот раз я готова к испытанию и не вскрикиваю. М. снова ударяет меня, и я одной рукой хватаюсь за кушетку, чтобы не свалиться.

— Пока ты не научишься слушаться, — говорит он, — я буду продолжать.

Он ударяет меня снова и снова, все сильнее и сильнее. Моя плоть уже горит, но М. тянется за лопаткой и опять бьет меня. Боль усиливается, сквозь сжатые зубы у меня вырывается сдавленный стон, и я против своей воли начинаю плакать, сначала тихо, затем, когда мучения усиливаются, в голос. Как ни странно, слезы у меня вызывает не только физическая боль. Весь последний год я подавляла свои эмоции, не позволяя себе плакать при мысли о Фрэнни. Сейчас, распростертая на коленях М., я испытываю огромное облегчение. Да, я плачу от боли, от унижения, но я также и оплакиваю Фрэнни, оплакиваю себя. Я оплакиваю свою вину и свое невольное соучастие в ее смерти, оплакиваю все ошибки, допущенные мной за долгие годы. Прекратив всякое сопротивление, я начинаю воспринимать каждый удар как справедливое наказание. Каким-то образом я чувствую, что заслужила его.

Закончив, М. приподнимает меня и прижимает к своей груди. Он дает мне выплакаться и, когда я успокаиваюсь, целует мое залитое слезами лицо. Я чувствую себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы. Затем он снимает оставшуюся одежду и трахает меня.

Потом мы лежим в обнимку на кушетке, наши мокрые от пота тела тесно прижаты друг к другу. Моя голова лежит на груди у М., и короткие завитки его волос щекочут мне кожу.

— Вы плакали не от боли, — просто говорит он. Это не вопрос, а утверждение.

Высвободившись из его объятий, я встаю и подхожу к креслу, стоящему на противоположной стороне комнаты. Сев на него верхом, я чувствую, как мое тело овевает прохладный воздух. От прикосновения грубой ткани сиденья мои ягодицы горят. Я не желаю говорить о том, почему плакала.

— У вас шовинистические фантазии. — Мне хочется сменить тему.

М. лениво свешивает руку вниз и спокойно смотрит на меня, ожидая объяснений.

— Ваше навязчивое желание господствовать над женщинами, все эти вещи в вашем ящике в чулане, всякие хлысты, цепи, кандалы — все это порождение извращенной фантазии, призванное подстегнуть мужское либидо. Женщинам не нравится подобное обращение.

Он согласно кивает:

— Возможно, вы и правы — в отношении большинства. Что же касается вас, то мои усилия достигают своей цели.

Когда я пытаюсь это отрицать, он только улыбается.

— Да, достигают. Сейчас вы еще не готовы с этим согласиться, но потом согласитесь обязательно. Это лишь вопрос времени.

Мне не хочется спорить с ним. Снаружи раздается заливистая трель какой-то птицы; на крыльцо с шумом падает газета, которую бросил почтальон.

— Вы знаете, что такое синтез яйцеклеток? — спрашиваю я. М. качает головой.

— Это спаривание двух яиц. Конечно, от этого получаются только особи женского пола. Способ экспериментально опробован на мышах, а впоследствии будет возможным его применение у людей. В будущем для размножения нам не нужны будут мужчины; и вообще они нам не будут нужны. В свое время ваша агрессивность и доминантное поведение имели оправдание — исторически мужчины с их агрессивностью нужны были нам для того, чтобы выжить. Однако присущая мужчинам тенденция к хищническому поведению больше не нужна, и если вы не покончите с ней, ваш пол, как динозавры, обречен на вымирание. Через тысячи лет, если человечество будет еще существовать, вы или адаптируетесь, или исчезнете. Пока же вы отстаете от времени. Если у женщин есть биологические часы, определяющие период деторождения, то у мужчин это часы геологические — они отмеряют время их существования как пола. Мы эволюционируем в сторону однополых существ. Женщинам не нужны мужчины, все наши потребности мы можем удовлетворить с другими женщинами. Часы, отмеряющие вашу геологическую эпоху, уже идут.

Пока я все это говорила, М. улыбался, теперь же он откровенно хохочет.

— Возможно, вы говорите правду, но это не та проблема, которая сводит меня с ума. Через несколько тысяч лет меня не будет, а сейчас, в нашем веке, мужчины все еще нужны женщинам. Вам, Нора, требуется весьма специфический тип мужчины, кто-то вроде меня. Все, что вы ненавидите в мужчинах — агрессивность, стремление к господству, — в постели вам нравится. От мужского тела вы ждете грубой силы, ждете, что ваш партнер будет вести себя как хищник. — Сев, он бросает на меня выразительный взгляд. — Вам нравятся сильные мышцы и нравится хороший член — вот к чему все сводится.

Встав, он подходит ко мне. Капли пота стекают по его мускулистому животу. .

— Ваша проблема заключается в том, что вы еще недостаточно эволюционировали, чтобы не нуждаться во мне. Ваш рассудок говорит вам одно, а инстинкты — совсем другое. Вам нужно научиться как-то это примирять. — Обхватив руками мою грудь, он наклоняется и целует меня. Я отстраняюсь, и он выходит из комнаты.

Возвращается М. довольно скоро, держа в руках бутылку лосьона и стакан воды. Воду он предлагает мне, но я отказываюсь.

— Пейте, — говорит М. — Это всего лишь вода — ничего больше.

Не доверяя ему, я отрицательно качаю головой. Пожав плечами, М. выпивает воду сам. Подняв меня с кресла, он говорит:

— Ложитесь на кушетку лицом вниз. Я знаю, что у вас там все болит.

Это, разумеется, так, но я молчу, не желая доставлять ему удовольствие. Когда я ложусь на кушетку, М. становится рядом на колени, откупоривает бутылку и начинает энергично втирать лосьон. Я стараюсь не морщиться.

— Вы, кажется, подружились с детективом Харрисом, — без всякого выражения говорит М.

Услышав это имя, я цепенею: до сих пор никто из нас не упоминал о том, что я украла изоленту.

— Этот почтенный страж порядка сделал мне весьма, я бы сказал, суровое предупреждение: сказал, что, если я когда-либо причиню вам какой бы то ни было вред, он от меня не отстанет. — М. осторожно втирает лосьон в израненную кожу моих ягодиц. — Что подумал бы ваш детектив, если бы увидел вас в таком состоянии?

Я лежу совершенно неподвижно, едва дыша.

— Я наказал бы вас еще несколько недель назад за то, что вы украли мою изоленту и отнесли ему, но тогда вы еще не были к этому готовы. Вы совершили очень скверный поступок, и я должен был бы вас снова выпороть прямо сейчас.

Я пытаюсь привстать, но он быстро кладет руку мне на спину.

— Должен был бы, но не стану этого делать. Расслабьтесь, сегодня я больше наказывать вас не буду. Но если вы снова пойдете в полицию — со всем тем, что узнали от меня, — последствия будут серьезными. Считайте, что я вас предупредил.

Я сразу вспоминаю его друзей с озера Тахо. М. наверняка не хочет, чтобы Харрис узнал о скарификации.

Медленно, осторожно он продолжает втирать лосьон, приятно холодящий кожу и несколько смягчающий боль.

— С этого момента я буду пороть вас каждый раз, когда мне этого захочется, — продолжает М. — И вы не будете заранее знать, когда это произойдет. Я или накажу вас, или прощу — по своему выбору. Но не беспокойтесь — я не буду делать это слишком часто. — Он целует мои ягодицы. — Я не буду проявлять чрезмерное усердие, но и не всегда буду таким снисходи тельным, как сегодня. Я могу использовать прут, хлыст, ремень из своих брюк. Я буду пороть вас точно так же, как порол Фрэнни, и если вы будете мне сопротивляться, то пожалеете об этом.

В полном противоречии со смыслом своих слов он произносит все это совершенно спокойно, без нажима, и я не могу удержаться от мысли: а что, если Фрэнни сопротивлялась? Может, потому он ее и убил?

— Я вижу, что слишком напугал вас. — Протянув руку, М. разглаживает морщинки у меня на лбу. — Это не входило в мои намерения.

Но я готова поспорить, что входило. Он хочет, чтобы я его боялась.

Покончив с ягодицами, М. принимается за мои ноги, а затем массирует спину и плечи.

— Как далеко вы собираетесь зайти? М. знает, что я говорю не о массаже.

— Не беспокойтесь о том, чего еще не произошло, — поцеловав меня в плечо, говорит он. — Наказывать женщин — это, по моему мнению, чрезвычайно эротично и усиливает сексуальные ощущения. Вам еще предстоит оценить мой подход. Вы будете ждать наказания со страхом, так как оно связано с болью, и заранее испытаете возбуждение, поскольку потом последует секс. В конце концов боль у вас станет ассоциироваться с наслаждением, и, когда я буду класть вас себе на колени или применять какую-то другую форму наказания, вы будете молить, чтобы я остановился, но в глубине души будете просить еще. Когда бы я ни наказывал Фрэнни, ей потом не нравилось трахаться, а вот вы наслаждались каждой минутой, так что не надо беспокоиться о будущем. Вам доставит наслаждение то, что вы от меня получите.

Снова нежно поцеловав меня в плечо, М. встает и направляется в кабинет, к своему пианино.

— Я знаю, чего вам не хватает, — уже на пороге говорит он. — Вам нужен сильный мужчина, Нора, тот, кому вы могли бы уступать.

Я молчу и постепенно прихожу к мысли, что это так. Точно не знаю, какую роль здесь играет физическая боль, но на определенном сексуальном уровне мне нравится подчиняться другому. Конечно, это противоречит всем моим феминистским убеждениям: пытаясь доказать свою состоятельность, я всегда боролась против мужчин, которые стремились поставить меня в подчиненное положение просто потому, что я женщина. На работе я доказала, что в эмоциональном и интеллектуальном отношении не уступаю мужчинам, но теперь ясно, что в сексуальном контексте господство надо мной М. действительно доставляет мне удовольствие.

Я с отчаянием понимаю, что со мной случилось нечто не предвиденное.