22

Она сидела в директорском кабинете, занимая то же кресло, в котором незадолго до этого расположился Клеменс. Как и во время разговора с Клеменсом, за спиной директора высился Смит. Только на этот раз перед участниками беседы не был выставлен кофейный напиток.

При мысли об этом Эндрюс ухмыльнулся. Ничего, не велика птица…

А вообще-то, если вдуматься, они — два сапога пара: медик и эта… лейтенант. Оба с претензией на высоколобность, оба абсолютно не представляют (хотя Клеменс мог бы себе представить!), как вписываются их планы во внутреннюю жизнь тюрьмы. Вдобавок оба одержимы схожей манией.

Правда, у Клеменса данная мания выражена в менее отчетливой форме, и вообще, похоже, этой формой его заразила лично мадам Лейтенант. И он, надо полагать, оказался особо восприимчив к подобной заразе. Совсем свихнулся бедняга в наших условиях. Да и не мудрено, по правде сказат ь…

— Итак, насколько я вас понял, лейтенант, имеет место быть некая здоровенная тварь — клыки, щупальца, кислота вместо крови и тому подобные прелести, которая путешествует вместе с вами сквозь космос и убивает все, до чего дотянется. Одним словом, очень неприятная картина получается. — Эндрюс говорил, с некоторым трудом заставляя себя сохранять серьезность. — Это верно?

— Да, вы правильно поняли меня, господин директор, — ровно произнесла Рипли.

Эндрюс почесал голову, после чего внимательно осмотрел свои ногти.

— И вы думаете, я поверю вам на слово? — спросил он предельно саркастически.

Женщина пожала плечами:

— Я не прошу верить моим словами. Поверьте фактам. То, что произошло за последний час…

Директор снова с увлечением поскреб голову, как будто у него не было более важного занятия.

— Факты — вещь упрямая, лейтенант. Поэтому иногда их даже притягивают за уши. Сдается мне, так вы сейчас и поступаете. Все произошедшее вполне можно объяснить в реалиях тюремного бытия — и объяснить куда лучше, чем с привлечением зубастокислотнопопотолкулазающего да еще головоотрывающего монстра, о котором, по правде, никто ничего и никогда не слышал.

Сложносоставные слова директор произносил с особым вкусом, явно восхищаясь собственным остроумием.

— Ну, хорошо. Предположим, — я сказал «предположим»! — я приму вашу версию событий. И что же вы предлагаете делать?

Рипли сдержалась. Не в ее интересах было обострять конфликт. Быть может, этот непробиваемый служака все же сумеет оценить нависшую над всеми опасность? Не враг же он сам себе…

— У вас есть оружие? — спросила она, не сомневаясь в утвердительном ответе.

— Нет, — коротко отрубил директор.

Рипли вздернула брови. Кажется, повторялась история с аудиоприставкой.

— У вас тюрьма особо строгого режима, — раздельно произнесла она. — И вы говорите мне, что у вас нет оружия?!

— Вот именно — тюрьма, — медленно свирепея, Эндрюс навалился грудью на стол. — А также единственный пригодный для жизни оазис на всей планете. Убежать отсюда нельзя — некуда бежать. Перебить тюремную администрацию? Это, в принципе, возможно, но продуктов жизнеобеспечения хватает примерно на шесть земных месяцев. И пополнить запас здесь неоткуда. Мы находимся в глубокой космической заднице, лейтенант, более глубокой, чем вы можете себе представить… По истечении шестимесячного срока прилетает очередной корабль с припасами, и если что-то не в порядке, им даже не нужно будет высаживать десант. Они просто не разгрузятся — и через очень короткое время оставшиеся в живых бунтари приползут к ним на брюхе. Конечно, можно захватить этот корабль, но вот его-то экипаж отменно вооружен. Одолеть их, следовательно, можно только с оружием. Нет оружия — нет «тока в сети». Значит, не будет и бунта (хотя бы с целью вооружиться), не будет и попыткии захвата. Вам все понятно?

— Ясно… — Рипли пусто глянула на Эндрюса. — Значит, чтобы вас всех не перебили…

— Вот именно. Вы уловили самую суть.

И все же она не могла поверить, что все проиграно окончательно.

— Ну хоть что-нибудь у вас есть? Например, для личной обороны? Пистолет там, или я уж и не знаю…

Директор задумался не надолго.

— Ну… вообще-то в нашей столовой есть кухонные ножи. Да и у заключенных, если поискать, ножи найдутся. (Рипли вздрогнула: ей вспомнился нож в руках Грегора в момент сцены на свалке.) Хотя мы их и изымаем. Но это, как я понимаю, вас не устроит.

— Тогда нам хана, — со спокойствием отчаяния произнесла Рипли, уставившись директору в лицо.

По правде сказать, она употребила другое слово.

— Нет, это ВАМ хана! — Эндрюс тоже высказался более крепко. Вскочив из-за стола, он стоял посреди комнаты и орал, наливаясь темной кровью:

— Лейтенант Рипли, отныне вы не имеете права покидать территорию госпиталя! Даже не самого госпиталя: там сейчас находится ваш собрат по общению с драконами — а бокса изолятора, где положено находиться инфекционным больным. Будем считать, что вы больны… холерой. Да, особой психической холерой, которая вызывает галлюцинации, заразные для окружающих. Надеюсь, там вы окажетесь в безопасности от хищных зверей! Мистер Смит проводит вас. Ну как, пойдете сами или прикажете вас тащить?

Аарон уже встал за ее спиной, готовый выполнить любое приказание директора.

Рипли покорно поднялась. Ей было уже все равно.

— Не трудитесь, я иду.

— Ну вот и хорошо. Умница.

На выходе Рипли обернулась.

— Прощайте, господин директор, — сказала она, сделав ударение на первом слове.

— Я тоже надеюсь, что мы больше не увидимся до прилета спасателей, господин лейтенант, — ответил Эндрюс, имея в виду совершенно иное, чем Рипли, и даже не вдумываясь в значение ее слов.

Оставшись один, директор потянулся к столу и открыл потайное отделение. Внутри стояла небольшая бутыль с неразбавленным медицинским спиртом. Сделав хороший глоток прямо из горлышка, Эндрюс крякнул и некоторое время стоял, задерживая дыхание, чтобы не обжечь носоглотку.

— Будем надеяться, что половым путем эта драконья холера не передается, — пробормотал он минуту спустя уже гораздо более успокоенным голосом. — Потому что если так — храни Господь нашего ветеринара!

23

… Громко и неясно заговорил интерком. Рипли даже не повернула головы, зато Клеменс приподнялся, подошел к устройству и, выслушав сообщение, ответно сказал что-то в микрофон. Потом он вернулся к Рипли, сидевшей на своей кровати.

— Директор Эндрюс извещает всех, что через пять минут начнется общее собрание. Правда, нас с тобой это не касается.

Рипли устало повела плечом:

— Ну, что же…

Они находились, конечно, не в тесной каморке изолятора, а в основном помещении госпиталя: Клеменс сразу же дал понять Смиту, куда именно тому следует засунуть свои предложения насчет того, где полагается разместить его подопечную. Но и сам госпиталь тоже отнюдь не отличался простором.

— Ты о чем думаешь? — врач внимательно посмотрел на Рипли.

— Почему ты об этом спросил? — она подняла на него глаза.

— Ну, не знаю… Просто недавно ты проявляла бешеную активность, а теперь…

Внезапная мысль вдруг посетила Рипли. Она пружинисто встала на ноги.

— Скажи, как ты думаешь — можно отсюда бежать?

В удивлении Клеменс круто поднял бровь:

— «Отсюда» — это с планеты?

— Да.

— Вот на этот вопрос я отвечу совершенно однозначно. Разумеется, нет! Не пешком же идти сквозь космос… Раз в полгода прилетает корабль с провизией.

— И это все?

— Все.

— Черт… — Рипли опустилась на прежнее место. Выходит, Эндрюс все-таки говорил правду.

— Я слышал, скоро за тобой придет внеочередной рейс, — сказал Клеменс с явным намерением утешить.

— «Скоро» — это как? — спросила Рипли без особой надежды.

— Не знаю… — в раздумье врач выпятил губы. — Просто до этого к нам никто никогда… не спешил.

— Понятно, — голова Рипли снова склонилась.

— Ты мне не расскажешь, о чем ты говорила с Эндрюсом?

Спрашивая это, врач не очень рассчитывал на положительный ответ. Он оказался прав.

— Нет. Пусть здесь останется хоть один человек, не думающий, что я спятила.

— Ага… Ты имеешь в виду меня?

— Кого же еще…

Несколько секунд врач размышлял.

— Ну, это совсем не обязательно… Я достаточно узнал о тебе, чтобы не сомневаться в абсолютной устойчивости твоей психики. Потом, я и сам ведь что-то видел.

Приступ сухого, нехорошего кашля вдруг сотряс тело Рипли, и Клеменс настороженно прислушался.

— Как ты себя чувствуешь?

— Да не очень… — Рипли уже сумела удержать кашель и теперь выглядела по-прежнему. — Горло что-то болит… живот… И вот здесь — тоже боли т… — Взяв обеими руками кисть Клеменса, она прижала ее к собственной груди.

— О! — сказал врач с чувством. — Локализация последней боли мне особенно нравится. — Мгновение он обдумывал свои действия, но потом чувство долга взяло верх. — Однако давай все-таки сперва займемся твоей хворобой. Что-то не нравится мне этот кашель… Я предлагаю лечебный укол. Мой особый коктейль персонального изобретения! — сказал он с профессиональной гордостью, отошел в сторону и загремел инструментами.

В этот момент на кровати соседнего койко-блока зашевелился, приходя в себя, Голик. Они оба забыли о нем. Его лицо, покрытое маской из запекшейся крови — своей и Рейнса, пятном виднелось сквозь полупрозрачный занавес. Врач в свое время только и смог удостовериться, что ранение головы у Голика несерьезное и не требует хирургического вмешательства. Но ни обработать рану, ни даже смыть кровяную корку ему не удалось: даже сквозь наркотический сон Голик при малейшем прикосновении судорожно дергался и начинал отбиваться, не приходя в сознание.

А теперь, просыпаясь, он медленно ворочался на испачканном покрывале, и в глазах его уже отсутствовал леденящий ужас. С его места ему были видны оба — Клеменс и Рипли.

— Ты замужем? — спросил он ни с того ни с сего.

Женщина только покосилась на него, не ответив. Ей никак не удавалось вспомнить: был ли он на свалке?

— Тебе надо замуж… Надо рожать детей…

Клеменс тоже покосился в сторону Голика. Не следует ли прервать его рассуждения? Вроде бы пока ничего особенного он не говорит, но врач уже имел опыт общения с этим типом.

Голик отодвинул занавеску.

— У меня было много хороших девушек… Там, тогда, еще до Ярости…

Теперь Рипли были видны кисти его рук. Они нервно сжимались и разжимались какими-то странными движениями: не то оглаживая что-то, не то терзая.

— Они любили меня… Во всяком случае, какое-то время.

Наступило молчание. Было слышно, как звенит стекло о металл: Клеменс готовил шприц к уколу.

— Ты тоже умрешь!.. — провозгласил Голик совершенно неожиданно. И Рипли увидела, как при этих словах его пальцы одновременно сжались хищным движением, словно перехватывая чью-то шею.

— Ну, достаточно, — сказал Клеменс негромко, но тоном, не сулящим ничего хорошего.

Он задернул перед носом Голика занавеску, не подозревая, что тем самым опять спасает ему жизнь.

Рипли облокотилась на стену, с трудом сдерживая вновь подступающий кашель. Когда врач подошел к ней, она уже справилась с собой.

— Ну, как дела?

— Что? — будто не поняв вопроса, спросила Рипли и улыбнулась. Улыбка вышла слегка принужденной.

— С тобой все в порядке?

— Да.

Клеменс обломил одну из ампул, которые он держал в руке, поднес к ней шприц.

— По-моему, ты мне лжешь, — сказал он тихо, чтобы не услышал Голик. — Причем делаешь это абсолютно напрасно.

— А по-моему, лжешь ты. И тоже напрасно. — Рипли говорила еще тише. Клеменсу самому пришлось напрячь слух. — Как-то ты сказал мне, что я несколько раз подряд уклонилась от ответа. А о себе что скажешь? Ты ведь тоже уклонился, когда я спросила тебя, каким образом тебе досталось такое завидное назначение. И повторно уклонился, когда был тебе задан вопрос о татуировке — вот об этой. — Она коснулась пальцем его затылка. — Может быть, хоть сейчас ты мне расскажешь правду?

Клеменс надолго задумался, позабыв об уколе. Наконец он принял решение:

— В общем-то ты права. Я должен был рассказать об этом раньше… И рассказал бы, клянусь, если бы не боялся тебя потерять!

Он тяжело дышал, крупные капли пота выступали у него на лбу, словно у человека, собственноручно подписывающего себе приговор.

— Это долгая, тяжелая история…

Клеменс снова запнулся. Но когда он, наконец, заговорил, его голосу мог бы позавидовать ушедший в небытие Бишоп: из него напрочь исчезли все эмоции.

— Я был самым способным студентом на медицинском факультете нашего университета. Ты не поверишь, но профессора буквально дрались за право называться моим Учителем. Довольно рано я пристрастился к наркотикам — это случается с врачами гораздо чаще, чем готов официально признаться любой из них. Тут все перемешивается: сверхнагрузки, вид человеческих страданий, доступность наркотических средств — морфий, алкоголь в чистом виде… А самое худшее — кастовая уверенность медиков в том, что любой врачебный препарат сохраняет покорность тебе, что ты властвуешь над ним, а не он над тобой. Самообман… Скажи, тебе действительно хочется дослушать эту длинную и бездарную мелодраму?

Рипли коротко кивнула:

— Ничего. Я выдержу.

— Ну, воля твоя. Короче, несмотря на все это, меня все равно считали молодым гением, врачом будущего и так далее, в том же духе. Причем, скажу тебе честно, считали не зря! Но как-то раз, уже на первом году моей самостоятельной практики, случилось то, чего не могло не случиться. Я как раз отбывал 36-часовое врачебное дежурство — знаешь, такое бывает у молодых медиков: им специально устраивают проверки на прочность. Короче говоря, «чтоб служба медом не казалась…» Ну и, как ты уже догадалась, все эти тридцать шесть часов я провел «под кайфом», да еще и спирт хлестал, словно лошадь — воду… А когда я проснулся, мне рассказали… Именно рассказали, сам я не помню ничего, хотя участвовал во всех этих событиях и, возможно, даже и не совершил ошибок… — Он перевел дыхание: — В общем, на ближайшем заводе произошел взрыв, и к нам в больницу привезли свыше сотни пострадавших. Тридцать человек из них погибли. По официальной версии из-за того, что я назначил им неправильную дозу болеутоляющего. Возможно, конечно, что они умерли от последствий взрыва… Впрочем, одно другому не мешает. Я оказался в положении стрелочника, который во всем виноват. Я и был виноват, наверное…

На губах Клеменса мелькнула легкая усмешка.

— Вот так я и получил семь лет. И считаю, что еще легко отделался.

Усмешка сменилась гримасой, похожей на оскал.

— Во всяком случае, от морфия меня отучили, — резко закончил он.

— Ты сидел здесь?

Врач ответил, не повернувшись к Рипли. Казалось, он, впав в транс, разговаривает сам с собой, и этот вопрос он, наверное, воспринял как прозвучавший изнутри.

— Да… Поэтому я хорошо знаю этих ребят. Когда они решили остаться — остался и я. По крайней мере, среди изгоев я сам себя изгоем не чувствую. А приличного назначения мне бы все равно не получить…

И — все. Бесстрастность исчезла из голоса. Клеменс встряхнул головой, словно сбрасывая оцепенение.

— Ну что? — он посмотрел на Рипли затравленным взглядом. Теперь, когда ты узнала все это, позволишь ли ты мне сделать вот эту инъекцию?

Вместо ответа Рипли, закатав рукав куртки, протянула ему руку для укола. Торопясь, врач поднес к коже старинный игольчатый шприц. Пальцы его слегка дрожали.

— А теперь я тоже расскажу тебе мою собственную тайну, Клеменс. Слушай…

Она вдруг остановилась, почуяв неладное. Трудно сказать, зрение, слух или острый запах чужой плоти предупреждали ее об опасности.

Запах чужой плоти…

Чужой…

В это время Голик уже мелко трясся отчаянной дрожью в своем блоке. Он раньше всех заметил, как из квадрата вентиляционного хода под потолком бесшумно опустилась на жгутах щупалец громадная туша, бесформенная и вместе с тем сохраняющая какое-то жуткое изящество. Дикий страх чуть не швырнул его с воплем к выходу, но инстинкт самосохранения сработал безошибочно, пригвоздив к месту и сковав ужасом готовую заорать глотку. Лишь высокий, беспомощный писк срывался с его закушенных губ, но он, должно быть, оказался неслышим для чудовища, воспринимавшего звуки в ином регистре.

А Клеменс так ничего и не успел понять. Он даже не заметил, как сквозь клеенчатый занавес проступил силуэт взметнувшейся на дыбы твари, он стоял к занавесу спиной. Затем пленка раздалась в стороны звездчатым отверстием, пропуская рванувшегося вперед Чужого; страшные клыки впились Клеменсу в голову, щупальца охватили плечи… А мгновение спустя из продавленного виска хлынула кровь — и лицо врача стало мертвым еще до того, как на нем проявилось удивление. И Чужой вздернул вверх и перебросил через стенку блока уже лишь тело Клеменса, а не его самого.

Задетый случайным ударом, инструментальный столик взмыл до потолка и пронесся по всему госпиталю, расшвыривая по сторонам свое содержимое, словно бомба — осколки.

Обработанным движением Рипли упала на четвереньки, перекатом ушла от просвистевшего в воздухе щупальца и поднялась уже по другую сторону блока — но второе щупальце слепым взмахом подсекло ее под колени, снова сбивая с ног.

Коротко простонав, Рипли рухнула на пол. «Все. Конец», — тупо и безнадежно пронеслось у нее в голове. Чужой был уже рядом.

Раньше ей тоже раз-другой приходилось видеть его столь же близко, но тогда у нее в руках было оружие и весь контакт занимал доли секунды. Успеешь выстрелить — живи дальше, не успеешь… А теперь ей явно не успеть. Да и нечем «успевать»: руки ее пусты.

Чужой на этот раз почему-то медлил. Отстраненно, словно речь шла не о ней, Рипли подумала, что вряд ли вообще кто-либо в мире видел то, что сейчас наблюдает она. Слишком уж мгновенно обычно проходит атака.

С тем же неживым металлическим скрипом, который столько раз слышался ей в ночных кошмарах, распахнулась многозубая пасть — с клыков капала вязкая слюна… Рипли отшатнулась, бледнея, отчетливо поняв, что это — последнее, что она видит в жизни.

Страшная голова придвинулась вплотную. С булькающим звуком челюсти раскрылись еще шире — что-то зашевелилось в темных глубинах пасти. Язык? Рипли почему-то представилось, что язык Чужого будет похож на змеиный: тонкое двуострое жало, трепещущее от вожделения близкой добычи.

Нет, это был не язык…

То, что выдвинулось из недр Чужого, не имело вообще никаких аналогов. Она уже видела это — матка Чужих пыталась достать ее, Рипли, засевшую внутри тяжелого погрузчика…

Медленно, словно исследуя, выдвинувшийся «поршень» покачивался влево-вправо, едва не касаясь щеки Рипли. Женщине лишь нечеловеческим усилием удавалось сдерживать крик.

Но она все-таки закричала, когда на конце «поршня» вдруг раскрылась пасть (маленькие, но смертельно острые клыки, тоже омываемые слюной) и бусинки глаз впились в Рипли с неумолимой, завораживающей злобой…

Одновременно с ее криком из маленькой пасти раздался пронзительный визг — далекий предтеча скрежещущего крика, издаваемого большим монстром. А потом…

А потом внутренняя пасть нехотя втянулась в недра большой пасти и исчезла в ней. И Чужой с явной неохотой попятился, развернулся — и через мгновение его щупальца уже заструились в направлении потолочного люка.

Рипли еще успела рассмотреть, как неожиданно быстро слизистая громада исчезает в отверстии над ее головой, унося с собой тело Клеменса.

В оцепеневшей руке врача все еще был намертво зажат шприц.

24

… Коридоры, коридоры, поворот за поворотом, двери, лестницы, люки, и из каждого люка, из каждого колодца вентиляции может грозить опасность. Рипли бежала почти наугад: Клеменс ведь так и не сказал ей, где должно проходить это общее собрание. Теперь уже и не скажет… Одна надежда, что все помещения этого класса должны находиться примерно в одном месте, на одном уровне. В крайнем случае — на соседних. И тогда, если найти путь к столовой…

По крайней мере, эту дорогу она запомнила хорошо, хотя проходила по ней лишь однажды…

— Итак, мы снова, согласно нашему правилу, даем беспристрастную оценку событиям, чтобы лишить почвы возникающие слухи. — Эндрюс выдержал паузу. — Факты таковы. Как вы уже знаете, сегодня после обеда заключенный Мэрфи погиб в 18-й шахте. Следствием было установлено, что гибель произошла исключительно из-за собственной неосторожности самого Мэрфи. Он слишком приблизился к воздухозаборнику вентиляторной системы и был всосан туда.

Директор вполне сознательно прибегнул к первоначальной версии. Приходилось рисковать, учитывая то, что кто-нибудь мог и прослышать о подлинном направлении воздушного потока. Только бы Клеменс не вздумал развязать язык!

— В связи с этим не будет лишним напомнить, что последний инструктаж по технике безопасности имел место совсем недавно. Кроме того, все вы, включая Мэрфи, проработали в наших условиях не один год и знают, куда можно соваться, а куда нет. Мне бы не хотелось, чтобы вслед за первым ротозейством еще кто-нибудь…

Ближайший из заключенных тоскливо вздохнул и демонстративно выложил на столик перед собой какую-то раскрытую книжку. Чтение не являлось насущной потребностью на Ярости, просто как иначе избавиться от директорского занудства?..

Продолжая речь, Эндрюс подошел к заключенному и захлопнул книгу столь же демонстративно, как она была открыта. При этом он заметил, что текст был повернут вверх ногами. Впрочем, прервать чтение ему надлежало в любом случае — действительно ли заключенный читал или только притворялся.

Однако вывод для себя директор все же сделал. Похоже, он в самом деле перегнул палку, пытаясь придать собранию рутинную форму.

— … Час назад на уровне 21 был обнаружен заключенный Голик, находившийся в очень странном, почти невменяемом состоянии. Рядом с ним была лужа крови. Причем, судя по всему, кровь принадлежала не ему, хотя Голик действительно получил легкое ранение. Заключенные Бомс и Рейнс…

Эндрюс знал, что должно было произойти на уровне 21, — знал, хотя ему и не полагалось. До него доходила информация о тайных собраниях в «Очищающем кольце» (или как его там называют?). Слухи темные, противоречивые — однако он сразу вспомнил о них, увидев возле места происшествия неоконченный круг из свечных огарков.

Неужели самосуд? Или… или и того похуже — религиозное жертвоприношение? Эх, Пресвитер, Пресвитер…

— … Бомс и Рейнс до сих пор не найдены. Так что не исключен вариант, что заключенный Голик причастен к их исчезновению и, будем говорить прямо, убийству. Да, убийству — по меньшей мере одного из них. Потому что человек, который потерял столько крови, чтобы образовалась такая лужа, просто не мог выжить…

В этом месте заместитель директора, стоявший возле самой входной двери, услышал где-то вдали дробный топот бегущих ног: сперва еле различимый, но быстро приближающийся. Кто бежит? И с какой вестью? Явно не с хорошей. Вроде бы все здесь… (Об оставшихся в госпитале Смит попросту забыл)…

Сказать, что ли, Эндрюсу? Но тот ведь очень не любит, когда его прерывают… С другой стороны, не рассердится ли он еще больше, когда кто-то сейчас ввалится с очередной сенсацией? А если рассердится, то на кого: на вошедшего или на него, Смита? Трудно определить…

За этими рассуждениями заместитель пропустил момент, когда еще можно было вмешаться. Выйти же за дверь и самому встретить бегущего ему даже не пришло в голову.

— Следовательно, мы должны организовать поиск. Добровольцам будет назначена премия в виде…

Эндрюс говорил, а в мозгу его непрерывно крутилась мысль: кто стоит за этим? Сам Голик? Крайне маловероятно: злоба есть, а ума нехватка. Дилон? Ох, как не хотелось бы верить…

Может быть, тот, кто сейчас вызовется добровольцем?

Или вообще все вместе — если это коллективный сговор?

При мысли об этом по спине Эндрюса потек холодный пот. Вот так и бывает: провел с людьми многие годы, а в какой-то момент оказывается, что совершенно неспособен определить мотивы их поступков. Мало ли какие идеи могут прийти в мозги, изуродованные многолетним заключением? В мозги, многие из которых были «со сдвигом» изначально?

Но что бы ни думал директор, голос его звучал по-прежнему властно и уверенно.

— Джентльмены, мне очень жаль, что у нас возникли дополнительные затруднения. Но я надеюсь, что мы сможем все вместе их преодолеть и дождаться спасательного отряда, который должен прибыть за лейтенантом Рипли. Заодно, думаю, спасатели помогут нам разобраться с нашими внутренними проблемами. (Да, это был верный ход — напомнить, что подкрепление явится спустя считанные дни, а не месяцы.) Итак, есть ли добровольцы?

Таковых не оказалось, и Эндрюс, пожалуй, был этому даже рад.

— Ну хорошо. Добровольцами назначаются…

Взгляд Эндрюса цепко прошелся по лицам. Многие, не выдержав, опустили глаза.

И тут за его спиной с грохотом распахнулась дверь.

В проеме стояла лейтенант Рипли, задыхающаяся от быстрого бега, в наспех накинутой, сбившейся на одно плечо куртке.

— Он здесь! — выкрикнула она, даже не дав себе времени восстановить дыхание.

— Прекратите болтовню! — рявкнул директор, сдерживаясь из последних сил.

— Говорю вам, он здесь! — голос Рипли зазвенел.

— Кто здесь, кто, кто? — прошло гудение по рядам заключенных.

Некоторые из них, возможно, уже знали о бредовых словах Голика насчет дракона.

Эндрюс зажмурился на миг. Терпение его лопнуло, как лопается скрипичная струна. И плевать ему теперь на все: на публичное неуважение, явленное лейтенантскому званию на глазах заключенных, на сверхсекретный приказ «сверху», даже на последние остатки того мужского такта к представителям слабого пола, что еще сохранялись в нем…

— Аарон! Эту дуру скрути, оттащи ее в изолятор и запри там к чертям собачьим!

Наконец-то получив недвусмысленный приказ, Смит ринулся вперед и схватил женщину за руки. Она попыталась сопротивляться — и тут же поняла, что Смит все-таки тюремный офицер, что он силен, обучен приемам и что у него не вырвешься.

И тут…

Это произошло на глазах у всех.

Сверху, из вентиляционной шахты (эти шахты пронизывали все помещения тюрьмы словно дырки — кусок сыра), с немыслимым, закладыващим уши воем обрушилось нечто. Даже те, кто еще не слышал Голика, сразу вспомнили о драконе — будто материализовались смутные детские ужасы, вызванные страшными сказками.

Был директор — и нет директора. Только его ноги, стремительно увлекаемые вверх, исчезли в потолочном отверстии.

И тогда раздался дикий крик, перекрывывший даже звуки, издаваемые чудовищем. Но это кричал не Эндрюс.

Кричали все остальные — два с лишним десятка людей. Кричали все разом, мечась по помещению, бесцельно шарахаясь от выхода, вскакивая на столы…

На полу, медленно собираясь из струящихся сверху ручейков, расплывалась кровавая лужа…

25

Все были перепуганы до одури. Какое-то подобие порядка удалось навести лишь через четверть часа.

Как ни странно, быстрее прочих оправился Голик. Когда он, не в силах оставаться один, примчался в помещение общего собрания вслед за Рипли, на него тяжело было смотреть. Но узнав о происшедшем, он как-то вдруг разом пришел в себя. Видимо, больше всего Голик нуждался в подтверждении реальности своей встречи. Он уж и сам было поверил, что по его грешную душу являлась какая-то нечисть из межзвездного ада. И теперь, когда выяснилось, что это вполне реальный зверь, чудовище из плоти и крови (пусть даже эта кровь и кислотная), у него немедленно отлегло от сердца.

— Что же нам теперь делать? — рассуждал он, бодро вытирая ветошью кровь директора, пока остальные испуганно жались в кучи: кто на столе, кто под столом. — Мы должны, как это называется… организоваться. Да, да, мы должны организоваться! И кто же теперь у нас будет командовать?

Аарон Смит отлепился от стены:

— Ну конечно, двух мнений об этом быть не может. По положению я являюсь заместителем директора, а значит, после его гибели командование автоматически переходит ко мне.

Его речь оставляла странное впечатление. Вроде бы говорил он абсолютно бесспорные вещи и держался при этом достаточно солидно, но некий оттенок неуверенности звучал в его голосе, усиливаясь с каждым словом. Похоже, он сам чувствовал шаткость своих позиций.

И действительно — Голик тут же злобно ощерился. Он уже давно, сразу после того как объяснения Рипли принесли ему спокойствие, смыл с лица кровяную корку; лишь слегка еще сочилась кровью небольшая ссадина над правым виском. Но от этого его лицо не стало более приятным.