Летчики, техники и механики чувствовали себя именинниками. Каждый из них потрудился на славу и мог с гордостью сказать: сегодня и я внес маленькую частицу в общую победу.
      На встрече делились воспоминаниями, пели песни.
      Кто-то принес гармошку, и началась такая пляска, что пол заходил ходуном.
      Китайцы цокали языками и время от времени подбадривали плясунов:
      - Ка-ла-со! Ка-ла-со!
      Дружба с китайцами установилась крепкая. Мы были довольны друг другом. Только полковник Чжан в последнее время ходил печальным. Вести с фронтов шли неутешительные, японцы продвигались в глубь страны.
      - Плохо дело, плохо дело, - говорил Чжан, и на глаза его нередко навертывались слезы. Мы утешали полковника как могли, но бесполезно. Он лучше нас знал истинное положение на фронтах.
      К нам были прикомандированы два переводчика. Один из них - молодой парень - прекрасно говорил по-русски. Одет он был в командирский костюм, но без знаков различия. Другой - полный пожилой мужчина - ходил в гражданской одежде. У него была елейная улыбка, вкрадчивый тихий голос. Прямого взгляда он обычно не выдерживал, отводил плутоватые глаза в сторону. Зная, что он работает в разведке, мы не говорили в его присутствии о служебных делах.
      Как-то нам с полковником Чжаном предстояло разработать боевую операцию, согласовать время налета на японцев. Грузный переводчик все время крутился около нас, жадно прислушиваясь к каждому слову. Чтобы избавиться от Назойливого соглядатая, Рычагов послал его на самолетную стоянку узнать, прибыл ли бензин.
      Надо заметить, что китайцы тогда не имели никакого понятия о цистернах. Своим горючим они не располагали, покупали его у американцев и носили на коромыслах из Индокитая. Идет вереница людей - глазом не окинешь. Каждый тащит по две посудины емкостью восемнадцать - двадцать литров. Сколько же требовалось таких канистр, чтобы вволю напоить наши прожорливые истребители! Мы удивлялись выносливости простых тружеников, которые готовы были сделать все, чтобы отстоять свое отечество от нашествия интервентов...
      Самолетная стоянка находилась далеко, и, пока тучный переводчик ходил туда и обратно, мы успели решить все интересующие нас вопросы.
      Для быстроты обслуживания самолетов китайское командование выделило в помощь нашим авиаспециалистам по механику и технику на каждую машину. Они ходили в коротких брюках и тужурках цвета хаки. У начальствующего состава на рукавах были пришиты звезды с двенадцатью расходящимися лучами. Начальники от рядовых отличались и головным убором. Они носили пробковый шлем, а не широкополую шляпу, сплетенную из рисовой соломы или камыша.
      В гоминдановской армии поддерживались палочная дисциплина и подобострастное чинопочитание. Подчиненные приветствовали своего начальника наклоном головы, а если чин был высоким, поклоном в пояс. На каждый взвод по штату была положена палка, которой наказывали провинившихся.
      Однажды мы сами были свидетелями, как полковник Чжан отхлестал своего авиамеханика по лицу за какую-то маленькую провинность. Механик терпеливо переносил удары, не смея ни на шаг стронуться с места. Нам, советским людям, показалось это диким и бесчеловечным. Но, как говорят, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
      Китайцы очень впечатлительны и своих эмоций не скрывают. Помню, как-то Благовещенский спас в бою от верной гибели китайского летчика Ло. Тот, растроганный, подошел к нему и, отвесив поклон, заплакал. Потом снял с пояса пистолет и подал его своему спасителю.
      - Что ты, что ты?-замахал на него руками удивленный Благовещенский.
      Но китаец продолжал плакать и прикладывать к сердцу руки. Оказалось, что это обыкновенное проявление благодарности, а ничуть не слабоволие и малодушие. Слез в таких случаях не стесняются даже самые закаленные в боях воины.
      Благовещенский в ответ крепко, по-братски обнял китайского летчика и отдал ему свой пистолет.
      До начала войны с японцами в Китае было около трехсот или четырехсот летчиков. Большинство - сыновья богатеев. От боевых действий они уклонялись. Вместе с нами против японцев сражалось всего семь китайских летчиков. Это были храбрые бойцы, относившиеся к советским товарищам с большим уважением.
      Китайцы любознательные и упорные люди. Они тянулись к технике и, если по указанию наших специалистов им удавалось сделать что-то самостоятельно, радовались, как дети, и даже хлопали в ладоши.
      Особенно хотелось им овладеть русским языком. У каждого, кто работал у нас на аэродроме, были маленькие словарики военно-авиационных терминов. Они ходили и вслух твердили: фейцзи - самолет, фейцзичан - аэродром... Прошло совсем немного времени - и они уже могли объясняться с нами без переводчика. Ребята, конечно, старались, как могли, втолковывать им русскую грамоту и были очень довольны, когда те после нескольких уроков называли тот или иной предмет на нашем языке.
      Среди китайских авиамехаников был один паренек, поразительно напоминавший известного персонажа из кинофильма "Путевка в жизнь". Такое же широкое скуластое лицо, такой же приплющенный нос, даже похожий платок с концами, завязанными под подбородком. У паренька, видимо, болели уши.
      - Вылитый Мустафа, - сказал один из наших мотористов.
      - Я - Му-ста-фа? - с улыбкой отозвался китаец, ткнув себя пальцем в грудь.
      - Да, Мустафа.
      - О, ка-ла-со: Му-ста-фа!
      Звучание этого слова так понравилось ему, что при встречах с нашими ребятами он, протягивая руку, с гордостью произносил:
      - Му-ста-фа.
      Наши техники учили китайцев заправлять самолет, объясняли правила ухода за ним, устройство различных агрегатов. Те могли часами сидеть не шелохнувшись и внимательно слушать.
      Китайцы относились к нам по-братски. Они понимали, что наша помощь им бескорыстна. Когда кто-либо из советских летчиков погибал, они не находили себе места, всячески старались выказать свою глубокую печаль и искреннее соболезнование нам.
      Однажды китайские друзья притащили на самолетную стоянку несколько корзин румяных яблок. Они подходили к летчикам и механикам, брали их за руку и просили:
      - Кушай, кушай...
      Наши друзья щедро делились с нами всем, чем могли.
      Был жаркий воздушный бой. Григорий Пантелеймонович Кравченко, ставший впоследствии дважды Героем Советского Союза, генерал-лейтенантом авиации, сбил три самолета. Он настолько увлекся преследованием противника, что не заметил, как оторвался от своей группы. На него напали четыре японских истребителя и подожгли.
      Кравченко выбросился с парашютом, но его отнесло ветром на озеро. Григорий предусмотрительно отстегнул лямки и в летном обмундировании плюхнулся в мутную воду. К нему подплыл на лодке китайский старик рыбак и, приняв поначалу за японца, оттолкнул веслом. Но потом внимательно всмотрелся в лицо и спросил:
      - Рус?
      - Русский, русский, - ответил Кравченко.
      Старик тотчас же подплыл к нему, помог взобраться в лодку и отвез на берег. Там рыбаки накормили Кравченко, а когда высохла одежда, посадили его в паланкин и понесли в свой поселок. Им пришлось идти около двадцати километров.
      Я разыскал Григория в рыбацкой хижине. Он сидел на циновке и, прихлебывая из маленького сосуда подогретую китайскую водку, что-то объяснял жестами собравшимся вокруг людям. Крепкий, широкоплечий, с могучей шеей и шапкой каштановых кудрей, он выглядел богатырем среди китайцев. Хотя ростом был невелик.
      Когда мы собрались уходить, провожать Григория вышли все жители поселка. Низко кланяясь, они наперебой жали ему руку, приговаривая:
      - Шанго, шибко шанго.
      Благосклонное отношение местного населения к Григорию Кравченко во многом объяснялось тем, что у него оказался с собой документ. Это был квадратный кусок шелковой материи, на котором синей краской было начертано несколько иероглифов и стояла большая четырехугольная красная печать. В безымянном "паспорте" китайским властям и всем гражданам предписывалось оказывать предъявителю этого документа всяческое содействие.
      Почти такой же случай вскоре произошел с Валентином Дадановым, который ночью выбросился с парашютом в районе Наньчана. Жители привели его в деревню, накормили, напоили и помогли добраться к своим.
      Жилось китайцам во время войны очень трудно. Семьи были большие, а продовольствия не хватало. Многие голодали. Выйдешь, бывало, на улицу города, и тебя сразу же окружит толпа голодных, оборванных ребятишек. Протягивают грязные ручонки и просят есть. Любопытная деталь: шоколад, которого у нас было много, детям почему-то не нравился.
      Особенно много возился с детишками Благовещенский. Затащит их в столовую, накормит, потом каждому даст по мандарину. И они ходили за ним толпами.
      Большинство малышей бегало в распашонках. Китайские женщины, вечно занятые работой, не имели времени. ухаживать за ними.
      Видели мы, как живут люди на плотах и в джонках. Печальное зрелище представляют эти поселения бедняков. Из-под рваных навесов струится легкий дымок. Женщины что-то варят. Мужчины ловят рыбу или занимаются каким-нибудь ремеслом. На каждой джонке, на каждом плоту куча ребятишек. Маленьких, чтобы они не упали в воду, привязывают за ногу веревками, а тем, что побольше, прикрепляют за спину толстую сухую палку - своеобразный спасательный пояс.
      Нищета населения - наследие колониализма. Американцы и японцы, англичане и французы грабили Китай, не заботясь о развитии его хозяйства. Гонимые голодом люди готовы были взяться за любую работу. Так сложился в больших городах, особенно портовых, многочисленный и обездоленный класс люмпен-пролетариев.
      Сказывались тут, конечно, и внутренние неурядицы. Гоминдановское правительство мало что делало для укрепления национальной независимости страны, повышения благосостояния народа. Все свои усилия оно сосредоточило на борьбе с чихуа, то есть "красной опасностью", и меньше всего думало об угрозе государству со стороны Японии. По существу, гоминдан вел капитулянтскую политику, надеялся с помощью интервентов покончить с коммунистами. В правящих кругах и в армии процветало лихоимство, предавалось и продавалось все, что можно было предать и продать.
      Вспомним, как развивалась японо-китайская война после захвата японцами Маньчжурии. На севере Китая японские войска проводили маневры. Один солдат загулял и остался на ночь в каком-то притоне. Японцы подняли тревогу: пропал солдат. Наверняка его захватили китайцы. И вот китайскому пограничному командованию предъявляется ультиматум: или добровольно отдайте солдата, или откройте ворота города и мы найдем его сами. В истории это не первый случай, когда большие войны начинались с пустякового предлога.
      Наглое требование японского командования китайцы удовлетворить отказались. Тогда 7 июля 1937 года японский отряд устраивает нападение на пограничный мост Лугоуцзяо - старинное мраморное сооружение, описанное в свое время знаменитым путешественником Марко Поло. Китайские пограничники оказали сопротивление.
      Японцы, подбросив свежие подкрепления, начали обстреливать китайскую территорию из орудий. Так началась война японских империалистов против китайского народа.
      К нападению на Китай Япония начала готовиться давно. Вначале она оккупировала Маньчжурию, часть Внутренней Монголии, укрепилась в некоторых районах Северного Китая. Таким образом был создан трамплин, оттолкнувшись от которого хищник бросился на свою жертву.
      В гоминдановском правительстве наступило смятение. Никаких приказов, никаких директив. Китайские солдаты и младшие офицеры на свой страх и риск вступили в борьбу с интервентами. Но многие гоминдановские начальники, в особенности высший командный состав армии, пошли на акт прямого предательства. Они без боя сдавались японцам, открыв тем самым ворота внутрь страны. Измена сыграла свою роковую роль. Значительная часть Северного Китая в первые же дни войны оказалась в руках Японии. Лишенные руководства, деморализованные китайские войска в панике отступали на юг.
      28 июля японцы заняли Пекин, 30 июля - Тяньцзинь. Пали Калган и другие города.
      8 июля Коммунистическая партия Китая перед лицом грозной опасности иностранного порабощения обратилась к народу с манифестом. В нем содержался страстный призыв к самоотверженной борьбе против чужеземных захватчиков. 10 июля это обращение было повторено. Компартия требовала создать единый национальный фронт для отпора империалистической Японии.
      Стоящая же у власти партия гоминдан во главе с Чан Кай-ши бездействовала, ничего не предпринимала, чтобы поднять народ на борьбу с врагом. Только под давлением широких народных масс правительство начало кое-что делать для обороны. Одним из первых таких шагов явилось заключение 21 августа 1937 года с Советским Союзом договора о ненападении.
      Договор послужил для Китая огромной поддержкой. СССР был единственным государством, которое в труднейший для Китая час протянуло ему руку помощи. Он послал туда летчиков-добровольцев, которые в составе китайской армии самоотверженно сражались с японскими захватчиками, защищая его города и военные объекты от воздушных налетов.
      Немало наших летчиков сложили голову на китайской земле. Отдавая должное их героизму, китайский народ соорудил им памятник в городе Ханькоу.
      Советский Союз оказал Китаю большую финансовую помощь. В 1938 году ему был предоставлен заем в сумме сто миллионов долларов на покупку вооружения, а в 1939 году было выделено еще сто пятьдесят миллионов рублей. Тогда же СССР заключил с Китаем торговое соглашение.
      Ни одно из правительств империалистических государств не оказывало Китаю помощи. Только Советский Союз помог ему военной авиацией и материальными ресурсами.
      Соединенные Штаты Америки продавали Японии оружие, нефть, хлопок, цветные металлы и другие необходимые для войны материалы, а Китай такой помощи лишили. Аналогичную политику проводили Англия и другие буржуазные государства. Лишь Советский Союз сделал тогда все возможное, чтобы помочь китайскому народу в его справедливой борьбе.
      Компартия Китая, выражавшая подлинные национальные интересы своей страны, выступила единственно реальной силой в организации отпора врагу. 22 сентября 1937 года она обнародовала декларацию, в которой говорилось, что коммунисты сделают все для изгнания японских захватчиков. С этой целью компартия прекращала борьбу против гоминдановской власти. Красная армия переименовывалась в Национально-революционную. Революционная база, расположенная на стыке провинций Шэньси - Ганьсу - Нинся, реорганизовывалась и получала наименование Особого пограничного района.
      В Декларации компартия заявила, что в условиях, когда создается единый антияпонский фронт, она отказывается от конфискации помещичьих земель и переходит к политике снижения арендной платы и ссудного процента. Коммунисты сознательно шли на такие уступки, чтобы не дать развиться гражданской войне в деревне. Надо было сосредоточить усилия китайского народа против общего врага - империалистической Японии.
      В такой обстановке Чан Кай-ши, чтобы спасти себя и свое правительство от полного банкротства, заявил 24 сентября, что он обещает установить в стране демократические порядки, созовет Национальное собрание, освободит из тюрем коммунистов и других борцов против японского империализма, примет необходимые меры для отпора агрессору.
      В то время китайская компартия имела сравнительно небольшие вооруженные силы. Они в основном были сосредоточены в 8-й национально-революционной армии, которая сразу же включилась в борьбу с агрессорами. В конце сентября под стенами старинной крепости Пинь-синьгуань произошло крупное сражение. Части 8-й армии наголову разгромили японскую дивизию, которой командовал генерал Итагаки. (Позже генерал Итагаки был в Японии военным министром. На токийском судебном процессе 1945 года он предстал как один из главных военных преступников.)
      Следующей крупной победой 8-й армии было сражение с японцами в октябре 1937 года под Синькоу.
      В начале войны в Китае сложились, по существу, два фронта. Один по-настоящему боевой, выносивший на себе основную тяжесть борьбы с японскими захватчиками, - фронт 8-й армии, а позже и новой 4-й национально-революционной армии. Другой фронт - гоминдановский, фронт пассивный, капитулянтский. Здесь царил полный хаос. Чан Кай-ши и его клика, представлявшие компрадорскую буржуазию, имели проамериканскую и проанглийскую ориентацию, меньше всего заботились об организации борьбы с врагом. Они готовы были к сговору с захватчиками за счет китайского народа. Документы свидетельствуют, что Чан Кай-ши уже в самом начале войны пытался пойти на капитуляцию и, если он этого не сделал, то только потому, что слишком велико было возмущение народных масс подлой интервенцией Японии.
      8-я армия Чжу Дэ сражалась героически. Но она не смогла изменить обстановки, которая сложилась тогда на других фронтах. В ноябре японцы захватили Шанхай, 11 декабря - Нанкин, а 27 декабря пал Ханьчжоу. Таким образом, вслед за Северным Китаем японцы оккупировали и Восточный Китай.
      О продажности и капитулянтстве гоминдановских правителей свидетельствует и такой факт. Когда развернулись бои в провинции Шаньдунь, ее губернатор позорно бежал. Богатейшая территория была захвачена интервентами без боя. Японские войска, действовавшие в Северном и Восточном Китае, соединились. Для страны создалась тяжелейшая обстановка. Японский военный флот двинулся на юг. 22 октября 1938 года пал Кантон. Это была большая потеря. Дело в том, что через кантонский порт доставлялось оружие, закупаемое Китаем в других странах.
      К концу 1938 года японские войска заняли основные железные дороги Китая, его порты и крупнейшие промышленные центры.
      В Китае нам много рассказывали о Чан Кай-ши, давая при этом ему весьма нелестную характеристику. Говорили, что это авантюрист, продажный, неискренний человек.
      Нам его удалось впервые увидеть на аэродроме в Ханькоу. Случилось это после того, как два воздушных корабля совершили полет в Японию и сбросили там листовки. Прибыл он на открытой машине, чтобы лично поздравить советских летчиков. Чан Кай-ши милостиво помахивал рукой китайцам, выстроившимся вдоль дороги, скалил в улыбке большие желтые зубы. Худой, сутулый, с узкой впалой грудью, он производил впечатление наркомана, человека с нечистой совестью.
      Военная карьера Чан Кай-ши началась так. В 1911 году он набрал себе бригаду из разных проходимцев. А в Китае в те времена было узаконено: кто имел даже такое "войско", как Чан Кай-ши, уже считался генералом. После этого Чан Кай-ши занимался спекуляцией, затем объявил себя левым гоминдановцем. Демагогические лозунги, широковещательные обещания, редкостное властолюбие создали Чан Кай-ши миф "сильной личности". Его назначают начальником военной академии Хуанпу и командиром корпуса. Многие знали, что он ленив, быстро теряется в трудной обстановке, легко подвержен панике, тем не менее Чан Кай-ши стал у руля государственного управления.
      Что ж, такие парадоксы в истории бывали не раз, и этому удивляться не приходится. Все в конечном итоге зависит от исторических условий, которые порождают такие личности.
      Чан Кай-ши женился второй раз на Сун Мэй-лин, молодой, довольно интересной и культурной женщине из рода Сунов. Старую свою жену с сыном он оставил в Наньчане.
      Сун Мэй-лин фактически командовала китайской авиацией. Через нее и ее брата Сунь Узы-вэня, одного из богатейших людей Китая, закупались за границей самолеты. Сун Мэй-лин представляла к наградам китайских офицеров и вообще чувствовала себя правой рукой генералиссимуса. Не кому-либо, а именно ей мы представлялись вскоре после своего прибытия в Китай.
      Сун Мэй-лин нас любезно приняла, справилась о здоровье, спросила, приятен ли был наш путь из Союза в Китай. Ее не интересовало, что мы намерены делать, как думаем вести борьбу с японской авиацией. Зато дотошно расспрашивала о достоинствах и недостатках китайских генералов, с которыми нам доводилось встречаться: кому из них можно доверять, кому нельзя. Чувствовалось, что в верхушке, командования китайской армии плелись какие-то интриги, и это больше всего занимало жену Чан Кай-ши.
      Разумеется, от ответов на подобные вопросы мы уклонились. Мне подумалось: "Несчастная страна, которая имеет такое бездарное руководство".
       
      Курс на Кантон
      Китайское командование получило сведения, будто японцы собираются высадить десант на южном побережье, в районе Кантона.
      - Большой десант, - подтвердил во время беседы с нами полковник Чжан. Он был немало расстроен, потому что хорошо понимал далеко идущие последствия вражеской операции. - Мне поручили выяснить, можете ли вы оказать нам содействие?
      - Разумеется. Поможем вам, чем располагаем, - радушно откликнулся Рычагов. - Для того мы здесь и находимся.
      Тут же развернули карту Китая. Алексей Сергеевич прикинул расстояние до Кантона. Было ясно, что без посадки не долететь.
      - А есть ли по маршруту промежуточные аэродромы? - справились мы у полковника.
      - Только один. Вот здесь, - показал он на карте. По рассказам Чжана, это был маленький, заболоченный с одной стороны пятачок.
      - Его кто-нибудь обслуживает?
      - Что вы? - безнадежно махнул рукой Чжан. - Никого там нет.
      Тут же, не теряя времени, мы составили необходимые расчеты, справились о погоде по маршруту, попросили полковника, чтобы он позаботился о доставке на аэродром бензина.
      - Это будет сделано, - заверил Чжан.
      На этот раз полковник оказался на редкость пунктуальным. Угроза Кантону, видимо, не на шутку встревожила его. Ведь Кантон - крупнейший город страны. Стоит он на одном из рукавов дельты реки Жемчужной, и к нему могут подходить большие морские суда. Значение его трудно переоценить: Кантон - ключ к сердцу Китая...
      Лететь решили мелкими группами. Этим обеспечивалась скрытность передислокации, создавалось больше удобств в обслуживании машин. Кроме того, промежуточный аэродром попросту не мог вместить большую группу самолетов.
      Полковник Чжан и я вылетели на четырехместном американском самолете первыми. Надо было подготовить посадочную площадку, организовать встречу и заправку боевых машин, затем отправить их на Кантон.
      - А бензин будет? - еще раз спросил я своего спутника перед самой посадкой в самолет.
      - Будет, будет, - заверил он. Подлетая к аэродрому, мы увидели вереницу людей, растянувшуюся извилистой лентой километра на три.
      - Подносчики бензина! - удовлетворенно произнес полковник.
      Вслед за нами приземлились на И-16 Благовещенский и Григорий Кравченко.
      Перед отлетом я спросил Кравченко, все ли его летчики сумеют произвести посадку на столь ограниченной площадке? Дело в том, что они только недавно прибыли во главе с Николаенко из Подмосковья, и мы не успели как следует познакомиться с ними. Гриша, как всегда, сощурил глаза и ответил:
      "- Кто жить хочет - обязательно сядет!
      Минут через тридцать в раскаленном добела небе появилась первая группа истребителей. Все приземлились нормально. Не повезло только Андрееву. Парень малость не рассчитал. Его "ястребок" коснулся грунта колесами далеко от посадочного знака, на повышенной скорости врезался в болото на краю аэродрома, перевернулся и снова стал на шасси. Встревоженные происшествием, подбегаем к самолету. Андреев сидит как ни в чем не бывало, только губу немного разбил о приборную доску.
      - Ну, парень, видать, ты в рубашке родился, - с облегчением произнес Благовещенский.
      Вскоре прилетели и остальные группы. Посадку произвели без происшествий. После заправки истребители снова поднялись в небо и взяли курс на Кантон, соблюдая установленные интервалы. Предпоследним шел Благовещенский. Замыкающими летели мы с Чжаном на своей четырехместной "стрекозе".
      Вечерело. Сначала земля виднелась в лиловой дымке, затем - в синей, а под конец, как это бывает на юге, сразу окуталась темнотой. Различить что-либо внизу стало трудно.
      Вижу, мой полковник заерзал, бросается то к одному окошечку, то к другому. Волнуется. Лицо побледнело.
      - Что, мистер Чжан? - спрашиваю.
      - Плохо, очень плохо, - настороженно показывает он пальцем в спину летчика. - Летать ночью не умеет, а садиться сейчас негде.
      Признаться, и меня взяла оторопь. Я-то отлично понимаю, чем все это грозит: надежных средств связи и обеспечения посадки в ночных условиях у нас нет...
      - Кантон далеко? - сквозь рокот мотора кричу полковнику прямо в лицо.
      - Не очень.
      - Найдем?
      - Должны. Огни большие.
      - Летчик там бывал?
      - Он сам из Кантона.
      На душе немного отлегло: раз летчик местный, значит, аэродромы знает.
      Чжан приподнимается, видимо, хочет что-то сказать летчику. Я дергаю его за рукав:
      - Не мешайте ему!
      Вскоре вдали, прямо по курсу, показалось зарево огней.
      - Кантон? - спрашиваю у Чжана.
      Тот утвердительно кивает головой.
      Огни становятся все отчетливее, ярче. Уже можно различить направления улиц, световые рекламы. Над городом проходим на небольшой высоте. Видим темный квадрат. "Наверное, аэродром", - подумал я. В то время китайцы не выкладывали ночных стартов. Они попросту не имели о них представления, потому что летали только днем.
      Сделав круг, самолет пошел на снижение. Под нами зиял темный провал, похожий на чернильный сгусток. С каждой секундой нарастало напряжение: скоро ли земля? И вдруг машина неуклюже ударилась правым колесом, потом левым... Неужели перевернемся? Нет, кажется, выровнялась. Но что это? Прямо на нас стремительно надвигается домик с двумя освещенными окнами. "Не хватало только врезаться в него", - обожгла мысль.
      Однако летчик вовремя заметил препятствие, резко развернулся вправо и... угодил в канаву. Послышался треск. Вылезаю из машины. Смотрю: одна плоскость обломилась, другая торчком нацелилась в небо.
      - Жив? - кричу полковнику Чжану.
      - Жив! - отвечает он, цепляясь за меня. Оказывается, при посадке мистер обо что-то ударился, но страшного ничего не случилось.
      Позже я спросил летчика:
      - Как же вы садились без ночного старта?
      - Я хорошо знаю Кантон. Вижу: кругом огни, а посредине темно, - ответил он. - Думаю: тут и аэродром. Планировал на центр темного пятна. Где ему еще быть? Вот и сели. Все живы. Что же еще?
      Поистине надо обладать олимпийским спокойствием, чтобы так вот, в кромешной тьме, сажать самолет.
      Привезли меня в гостиницу. Смотрю, по лестнице спускается Благовещенский. Голова повязана, губы распухли.
      - Что с тобой, Алексей Сергеевич? - спрашиваю его.
      - А, пустяки, - махнул он рукой. - Пойдемте ужинать.
      Благовещенский садился на другой стороне города, и я не знал, что с ним случилось. За столом, выпив рюмку коньяку, он рассказал наконец о своих злоключениях.
      - Подхожу к аэродрому, - начал он, - никаких огней и в помине нет. Кое-как увидел посадочную полосу и успокоился. Ну, думаю, все в порядке: ночью мне не привыкать садиться. Чувствую, колеса чиркнули о бетон и мой "ишачок" побежал. Где-то уже на второй половине пробега - бац! Сильный удар. Самолет скапотировал, а я повис на ремнях вниз головой. Сгоряча не заметил, что лоб рассечен и кровь каплет на стекла очков. И вот через эти окровавленные очки мне показалось, будто над самолетом взметнулось пламя... Вот, думаю, незадача - заживо сгорю. А освободиться от ремней не могу. Позвал на помощь. Подоспевшие китайцы перевернули самолет, вытащили меня из кабины. Они же и перевязали меня.
      - А пожар?
      - Какой там пожар, - улыбнулся Алексей Сергеевич. - Это был отблеск взошедшей луны на моих окровавленных очках. В общем, отделался легким испугом.
      - Почему же твой самолет перевернулся? - спрашиваю у Благовещенского.
      - Порядочки здесь еще те... - недовольно ответил он. - Оказывается, в конце полосы лежали канализационные трубы. В них-то я и врезался.
      На второй день, пока полковник Чжан вел переговоры со своим начальством, мы вошли осматривать город. Прежде всею нас поразили его масштабы. Тянется он вдоль реки на десятки километров. Южная часть довольно чистая. Наряду со старинными китайскими зданиями здесь встречаются вполне современные постройки. Эта часть так и называется новым городом. Северная же, где живет основная масса населения, - старым. Здесь узкие грязные улочки, застроенные преимущественно двухэтажными домиками. Нижние этажи заняты лавками, ремесленными мастерскими, закусочными.
      Затем мы вышли на набережную и ужаснулись, увидев открывшуюся перед нами картину. Тысячи плотов и джонок стояли у берега на приколе. Это был шумный, дурно пахнущий человеческий муравейник. Над джонками вился сизый дым, вместе с ним ветер доносил запах пищи, отбросов и какой-то гнили.
      Позже мы узнали, что в "плавающих кварталах" живет более 200 тысяч человек. Ужасная теснота. Отсутствие элементарных условий санитарии. А рядом, за асфальтом набережной, зелень, благоустроенные дома богачей, многоэтажные здания банков, контор. Какой поразительный контраст!
      Кантон был центром тайной торговли опиумом, который завозили сюда контрабандой из Англии и Америки.
      - Боремся с ними, - жаловался полковник Чжан. - Даже война была с англичанами из-за опиума. Да разве эту заразу быстро искоренишь? Вы знаете, какие деньги на этом выручают торговцы! О-го! - И он сделал руками знак, обозначающий огромную сумму.
      В этом городе мы, по существу, остались без языка. Оказалось, что даже полковник, уроженец севера, не всегда понимал, о чем говорят южане на своем гуандуньском наречии. Мы же знали только одно слово - хао (хорошо) и вставляли его в разговоре, где надо и где не надо. Над нами снисходительно подсмеивались, но в укор не ставили. Что требовать от иностранцев?
      Жили мы в довольно благоустроенной гостинице. Окна круглые сутки были открыты: в комнатах стояла неимоверная духота; она усиливалась чадом от свечей, горевших на полу. Этот смрад отгонял москитов и в какой-то мере облегчал наши страдания.
      Спать, вернее, проводить несколько часов в тяжелой полудремоте приходилось под балдахином из марли. Простыни смачивались водой.
      Китайцы поднимаются рано. Не успеет наступить рассвет, как по плитам тротуара уже начинают стучать деревянные туфли прохожих: тук-тук, тук-тук. Будто бьют ложкой о ложку. Какой уж после этого сон? Усталые, разбитые встаем с пышущих жаром, мокрых кроватей, наскоро умываемся и спешим на аэродром.